Конверт оставался запечатанным, пока мы с Хадсоном не втиснулись в вагон чикагского метро, на синее пластиковое сиденье, липкое от субстанции, которую я предпочла не опознавать. Прямо напротив располагался листок социальной службы, рекомендующий использование розовых презервативов и своевременную диагностику рака груди. Ничего особо странного, учитывая, что игроки Национальной футбольной лиги надевают кроссовки цвета фуксии на поле, где пытаются друг друга убить.

Наш способ передвижения выбрал Хадсон, настояв на поездке в метро еще утром. После того как я показала ему слайд-шоу в отеле, он был тихим, почти мрачным. И не хотел становиться легкой мишенью в такси, а вот забитый народом поезд давал возможность уклоняться, нырять и перебегать из вагона в вагон, что показалось Хадсону приемлемым. Один из его маленьких пунктиков — контроль.

И все равно я считала, что мне повезло, когда он согласился заехать со мной к Барбаре Монро. А теперь его бедро прижималось к моему, словно горячая вафельница. То, что оба его кулака были готовы наносить удары в мою защиту, было лишь одним из многих бонусов.

Хадсон ненавязчиво разглядывал пассажиров нашего вагона, я занималась тем же. В углу сидела парочка в синих джинсах и одинаковых футболках с принтами «Рак, пошел вон!» Парочка тихо спорила. В другом углу бизнесмен в ужасном галстуке читал потрепанный томик Джона Гришэма. Все остальные выглядели такими же безобидными, но мой инстинкт, связанный с распознаванием подобного рода опасности, мог притупиться.

Я снова взялась за конверт и поняла вдруг, что часть меня размышляет, не будет ли это лицо на фото похожим на Сэди, что явно свидетельствовало о потере здравого смысла — я ведь держала Сэди на руках, когда она родилась. Пропавшая дочь Розалины была бы старше. Моего возраста.

На самом деле все обернулось разочарованием, а не драматическим откровением, как обычно показывают в фильмах.

— Барбару Монро ограбили, — сказал Хадсон, заглядывая мне через плечо. — Посмотри на этот нос. Как у Майкла Джексона.

— Она не платила за это, — сказала я, но Хадсон уже завязал разговор с испанцем средних лет, потягивающим кофе из «Старбакса». Они перешли на быстрый испанский говор, обсуждая вчерашнюю игру «Кабс».

Я смотрела на созданный компьютерной программой цветной снимок в моей руке. Настороженная женщина лет под тридцать, с короткими черными волосами и красными мелированными прядями, смотрела на меня с листа. У нее были глаза Розалины и маленький рот с поджатыми губами, который выглядел так, словно она вот-вот выплюнет: «Кто ты, мать твою?» Нос был слегка вздернут и смотрел влево, словно художник так и не решил, что с ним сделать. Она была совершенно не похожа на сияющего ангела с фонтана Розалины.

От фотографии буквально несло неестественностью, как от плохо забальзамированного трупа.

Сияющая восковая кожа. Черты лица, которые не сочетаются друг с другом. Волосы, жесткие, словно намертво схваченные лаком. И на кой черт художник добавил ей красные пряди?

Я перевернула листок и увидела пометку от Барбары, в которой говорилось, что она отдала художнику фотографию Розалины и мутный полицейский снимок того парня, который ее изнасиловал. Дрянь какая. Она подписала: «Надеюсь, это поможет!» и поставила размашистую подпись в виде сильно беременной «Б».

Программы по изменению возраста человека на фото шагнули далеко за грань тех любительских технологий, результат которых я держала в руке. С чего Барбара Монро решила, что это фото мне поможет?

Потный, невероятно крупный мужчина рядом со мной невыносимо вонял комбинацией лосьона «Олд Спайс», лука и чеснока. Его бедро залезло на мою часть синего пластикового сиденья сантиметров на пять. Я вежливо улыбнулась и вытащила первый из блокнотов Барбары.

Они оказались худшим кошмаром газетного юриста. Барбара использовала жуткий вариант стенографии, в лучшем случае загадочный: беглый почерк с завитушками и хвостиками; то короткие фразы, то просто слова, а иногда целые предложения, чаще всего с тремя восклицательными знаками. Содержимое блокнота, как и ее статьи, казалось слишком поверхностным — Барбара в основном делала пометки и задавала вопросы самой себе.

Бел. тапок дев-ки.

Розалина пьяна???

Чрн седан.

Я знала психологов, которые работали так же — строчили каракули, используя блокноты преимущественно как сборник подсказок. Но они при этом пользовались еще и диктофоном. Хотя, опять же, возможно, я слишком строго подхожу к ее работе. Я встречала пару людей с фотографической памятью и очень им завидовала, в том числе и девятилетнему аутисту, который смог описать татуировку в виде петуха на руке мужчины, который ограбил бабушку, — описать настолько четко, что присяжные вынесли приговор за десять минут.

В мешанине слов выделялось одно имя: свидетель Розалины.

Не Габриэла — Гизелла. Гизелла Руссо, имя написано на всю страницу, наискосок, рядом всего лишь одна фраза: слишком толстая для стриптиза.

И еще имя первого полицейского, прибывшего на место, — Милт Добрженецкий, с большой пометкой: СП? Проверить!!! По крайней мере в этом она была осторожна. Я попыталась расшифровать непонятные буквы рядом с его именем, приложив лист блокнота к стеклу. Поезд проносился мимо домов, которые создали калейдоскоп света и тени.

Я ткнула локтем Хадсона. Он дремал, словно всю ночь занимался со мной сексом, а не храпел девять часов кряду.

— Как думаешь, что это? — спросила я, показывая на слова. Он взял у меня блокнот, мазнул по нему взглядом и бросил мне на колени, подтверждая мою догадку.

— Тут написано «волосы в носу», — сказал он. — Что на обед?

* * *

Я вошла в номер, и внезапно меня прошило ощущение того, что мама именно сейчас испускает последний вздох. Именно сейчас, в тысяче миль от меня. Дрожащими пальцами я набрала номер больницы.

Дежурная сестра была спокойна.

Никаких изменений. Вэйд присматривает за ней.

Никаких изменений, горько подумала я.

И отшвырнула телефон с такой силой, что он отскочил от кровати и упал на пол. Детский жест, знаю, но меня переполняла злость. Жаркая, горькая злость каждый день становилась все больше, питаясь знанием того, что женщина, невидящими глазами изучающая больничный потолок, слишком долго ждала возможности рассказать мне правду.

Были ли моменты, когда слова правды хотели сорваться с ее губ? Когда мы вместе качались на качелях, глядя на звезды или облака потрясающих форм? Когда она помогала мне с генеалогическим древом для школы в шестом классе? Когда я уезжала в колледж? Мне этого не узнать.

Я услышала тихий щелчок в замке, и дверь распахнулась так резко, что ударилась о стену. Все произошло так быстро, что мне хватило времени лишь наполовину скрыться за тяжелой оконной шторой.

Хадсон.

Вернулся из похода к отельному автомату, добыл себе колу. Не припоминаю, чтобы давала ему ключ.

— Где охрана, мать ее? — злобно спросил он.

— Ты хоть когда-нибудь, хоть раз можешь войти тихо? — Я выскочила из-за шторы, пытаясь утихомирить сердце. — Понятия не имею, куда подевалась охрана.

— Сейчас проверим.

Он вытащил телефон.

— Агент Воринг? Хадсон Бэрд.

Даже с расстояния в четыре фута я слышала, как непрерывно щебечет женский голос.

— Ладно, — сказал наконец Хадсон. — Да. Я хочу присутствовать. Через двадцать минут. Что с номером Томми? Жаль это слышать. Ага. Согласен. Она может оставаться в номере, пока я не вернусь.

Вот эта последняя фраза меня разозлила.

— Спасибо. Скоро буду. — Он сунул телефон обратно в чехол на поясе. Я заметила, что за пояс заткнута кобура пистолета, и поняла его сегодняшний выбор — свободная футболка. В Техасе подобные сразу выдавали «заряженного» носителя.

— Появился адвокат Луи. Они пригласили меня присутствовать на втором этапе допроса. Твою охрану отозвали на стрельбу в школе. — Он вскинул руку, увидев выражение моего лица. — Сильно пострадавших нет. Что до Луи, то сейчас ты здесь в безопасности. Его поймали на месте преступления. Им достаточно добиться признания. Мне кажется, они используют попытку твоего похищения, чтобы наказать Луи за кое-что потяжелее. К примеру, семейный наркобизнес.

Он вытащил верхний ящик комода и вынул из него Библию Гедеона, синюю с золотым тиснением. В идеальном состоянии, словно ее никто никогда не открывал. С 1908 года, когда баптисты начали раскладывать эти библии в номерах отелей. Гедеон, насколько я помнила, во всем повиновался Богу. Несмотря ни на что.

— Поклянись, что останешься в номере. И что закроешься изнутри на задвижку, когда я уйду.

Крутой военный парень стоял передо мной с Библией в руках.

Просил меня.

— Поклянись на этой Библии душой Девы Марии.

Я забыла, что он ревностный католик. А он забыл, что мне нельзя доверять, даже если дело касается Библии.

Я слегка кивнула.

Он посмотрел на часы.

— Я вернусь к пяти. К тому времени нам уже обеспечат охрану в аэропорту.

Как только он вышел, я глубоко вздохнула, наслаждаясь ощущением чисто убранного номера, и напомнила себе оставить большие чаевые уставшей горничной, которую я повстречала в холле.

А потом мне представились крошечные косточки пальца, попадающие под всевидящее око сканера в аэропорту. В ванной я уложила коробочку в косметичку, надеясь, что палец затеряется в мешанине цилиндров с помадой и тушью.

Мне не терпелось выбраться из номера. Но вместо этого я открыла ноутбук, сунула в него старую флешку, которую раскопала на дне сумки, скопировала слайд-шоу и осторожно спрятала флешку в маленьком боковом отделении, закрыв его на молнию.

С куда меньшим энтузиазмом я взялась за холщовую сумку из библиотеки, в которую были небрежно засунуты сделанные вчера копии статей. Я тщательно разделила истории о похищении Адрианы Марчетти и статьи по делу об убийстве Фреда Беннета, затем разложила их в хронологическом порядке и подчеркнула маркером имена людей, чьи воспоминания можно было выудить позже. Список телефонных номеров, которые нужно узнать. Это было похоже на чистку духовки — нудная работа в сочетании с мрачным осознанием того, что результат не удержится, а если так, то зачем морочить себе голову?

Я снова села за ноутбук и ввела в поисковике «Гизелла Руссо». За пять минут нашелся некролог, датированный 1982 годом. У Гизеллы остались мать и две младшие сестры. Вместо цветов семья попросила сделать пожертвования местной католической церкви, ведущей кампанию против наркотиков. Подруга Розалины прожила всего год после похищения Адрианы.

Так и не успокоившись, я набрала в строке поиска «Эллис Айленд». Щелкнула по бесплатному сайту, прошла регистрацию и начала поиски пассажира по имени Ингрид Маргарет Анкрим, прабабушки из легенды моей мамы. Ни одного совпадения. Надо же, какой сюрприз.

Я наугад набрала Ингрид Маргарет Рот, имя, которое Джек обронил в номере отеля. И удивилась, когда получила ссылку. Я щелкнула по ней. И вот она. Ингрид Рот, шестнадцать лет, отплыла из немецкого порта в Бремене в 1892 году.

Что-то все же было правдой.

Мне пришлось побороть сильнейшее желание поговорить с Сэди и Мэдди, связаться с теми, кого я люблю. Я до сих пор не слышала от них ни слова, и это меня волновало.

Я снова посмотрела на часы. Два с половиной часа до отъезда. Мне было неудобно нарушать данное Хадсону обещание. Но вещи я уже упаковала. И была на взводе.

Мне нужно было что-то сделать.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы найти телефонный номер старомодным способом — через справочную.

И на то, чтобы убедить его встретиться со мной.

* * *

Он возвышался четкой, резкой фигурой на вершине холма, сгорбленный, как дерево, уставшее бороться с ветром. Я заметила его сразу, как только такси завернуло за угол, так что купленная у ворот карта кладбища мне не понадобилась. Моим указательным столбом стал сам старик.

Я подвинулась чуть вперед на сиденье и указала таксисту:

— Остановитесь как можно ближе к тому джентльмену.

Таксист притормозил у ближайшего каменного склепа со ржавым замком и крошащейся скульптурой пастыря, охраняющего дверь к позабытым фамильным костям.

Старик был в нескольких рядах от меня. Он не оборачивался, опустившись теперь на колени и вырывая сорняки, паутиной оплетающие могилу.

Небо казалось здесь больше. Кладбище, испещренное редкими деревьями и тысячами надгробий, тянулось во все стороны. На востоке облака сгущались, как темный дым, и таксист посоветовал мне поторопиться: по рации передали сильную грозу.

Я неуклюже выбралась, стараясь не наступать на могилы и думая о том, какую чудесную мишень для снайпера я сейчас собой представляю. Всего на миг, но совершенно всерьез мне захотелось вскинуть руки и закричать: «Да пристрели же меня!»

Чтобы все наконец закончилось.

Вместо этого я замедлила шаг, как и положено скорбящему посетителю с довольно безвкусным пластиковым венком из белых орхидей, который я купила в одном из цветочных магазинов, сгруппированных вокруг кладбища.

Венок сейчас выглядел глупо и фальшиво во всех смыслах этого слова.

Продавщица тут же определила во мне новичка и презентовала ламинированный список «Десять цветочных правил, принятых для кладбищ Чикаго», после чего проводила в помещение с искусственными растениями, ведерками и крошечными пластиковыми статуэтками Девы Марии, Иосифа и ангелов, усаженных на длинные палки. Я послушно рассматривала букеты, думая о том, что эти христианские святыни наверняка штамповались в Китае последователями буддизма.

Я отказалась от святых дев, взиравших на меня с упреком, и выбрала золотистого пластикового ангела, размышляя о том, сколько тысяч таких экземпляров медленно разлагается сейчас в земле местных кладбищ.

Теперь я жалела, что не прислушалась к первой своей мысли о единственной розе, какой бы банальной она ни была. Черт бы побрал правила кладбищ в Чикаго, запрещающие живые цветы! Моя нога просела в мягкую ямку под травой, в том месте, где десятью футами ниже лежала чья-то голова. Я вздрогнула и молча извинилась перед Питером Теодором Островским, который опочил здесь в 1912 году.

К тому времени как моя тень накрыла ее могилу, старик уже избавился от большей части травы и клевера, очистив крошечную квадратную плиту на земле.

Сьюзен Бриджет Адамс

Нашему ангелу, все еще стремящемуся вверх

3 января 1977—19 января 1980

— Ей нравилось лазать по деревьям, — сказал отец Сьюзи. Он все так же стоял на коленях, глядя вдаль, словно не осмеливаясь обернуться. — Стоило недосмотреть, и она уже сидела на вершине старого дуба на заднем дворе. Я должен был за ней проследить. Но я зашел в дом, всего на секунду.

Всего на секунду.

Однажды я консультировала убитую горем девушку, чья годовалая сестра утонула в бассейне на заднем дворе, во время вечеринки, пока все взрослые стояли вокруг, болтали и попивали вино.

Шесть месяцев назад шайеннский первоклассник погнался за своим футбольным мячом и угодил прямо под колеса курьерской фуры в тот миг, когда его мать шагнула в дом, чтобы забрать звонящий мобильник со столика в коридоре. В первый же день на ранчо он просто потребовал поднять его из инвалидного кресла в седло.

Всего на секунду, говорила мне его мать, а теперь ему до конца жизни придется шагать на протезе.

— Три месяца она пролежала в коме, — сказал мистер Адамс. — Мне кажется, так только хуже. Когда у тебя есть надежда.

Он перекрестился и с трудом поднялся на ноги, опираясь на трость. Я инстинктивно потянулась помочь ему. И внезапно вспомнила, что ему всего шестьдесят. Он еще не старик. Это горе высушило его.

Я не знаю, кто из нас сделал первый шаг.

Но мы стояли там, два незнакомца, крепко обнявшиеся на одиноком холме, пока не начался дождь.