Он сидит от меня не далее чем в десяти ярдах. Если я оглянусь через плечо, то смогу увидеть его. А если перехвачу его взгляд — обычно я буквально натыкаюсь на его взгляд, — то увижу в нем такое выражение…

Я бы назвал этот взгляд молящим… И в то же время подозрительным.

Да пошел он ко всем чертям со своими подозрениями! Если бы я хотел раскрыть его тайну, то уже давным-давно сделал бы это. Но я никому ничего не рассказываю, чтобы он мог чувствовать себя легко и непринужденно. Как будто такая жирная туша, как он, вообще способна чувствовать себя легко и непринужденно! Да и кто поверит мне, если я решу рассказать о нем всю правду?

Бедный наш, несчастный Пайкрафт! Необъемное желеподобное человекообразное! Самое жирное существо, когда-либо появлявшееся в клубах Лондона.

Вон он, сидит за маленьким клубным столиком в огромной нише у камина и набивает себе брюхо. Что это он там жует? Я украдкой смотрю на него и вижу, как он впивается зубами в очередную горячую булочку с толстым слоем масла, не сводя при этом с меня напряженного взгляда. Будь он проклят! Он еще имеет наглость пялиться на меня!

Все, Пайкрафт, хватит! Раз уж тебе больше нравится чувствовать себя униженным и оскорбленным, раз уж ты ведешь себя со мной так, как с человеком, не имеющим представления о чести, то я сейчас, немедленно и прямо перед твоими заплывшими глазенками напишу всю правду — чистую правду о Пайкрафте! О человеке, которому я помогал, которого я покрывал и который отплатил мне тем, что сделал для меня посещения клуба невыносимыми, абсолютно невыносимыми, вынудив постоянно видеть эти водянистые молящие глазки.

И вообще, почему он вечно ест?!

Итак, вот вам правда, только правда и ничего, кроме правды!

Пайкрафт… Я познакомился с ним в этой самой курительной комнате. В клубе я был молодым и взволнованным новичком, и он сразу это заметил. Я сидел в одиночестве, искренне жалея, что ни с кем здесь не знаком. И вдруг он подошел ко мне, колыхаясь подбородками и животом, что-то прохрюкал, опустил свою необъятную тушу рядом со мной на стул, повозился со спичками, раскурил сигару, а потом обратился ко мне. Я не помню, что он тогда сказал. Что-то насчет спичек, которые горят не так, как надо. Позже, беседуя со мной, он то и дело останавливал проходивших мимо официантов и все жаловался им на спички своим тоненьким женским голоском. Тем не менее между нами все же завязалось некое подобие разговора.

Он говорил на самые разные темы и, наконец, добрался до спорта. А от него перешел к моей фигуре и цвету лица.

— Вы, должно быть, хорошо играете в крикет, — предположил он.

Не скрою, меня можно назвать стройным и довольно смуглым, и хотя я ничуть не стыжусь того, что моя прабабка была чистокровной индуской, мне совсем не нравится, когда первый встречный начинает копаться в моей родословной. Так что можно, наверное, сказать, что я с самого начала отнесся к Пайкрафту с предубеждением.

Однако он завел разговор обо мне только лишь с той целью, чтобы перейти к собственной персоне.

— Полагаю, — сказал он, — что физическими упражнениями вы занимаетесь не более моего и едите, наверное, ничуть не меньше. — Как и все чрезмерно тучные люди, он воображал, что не ест практически ничего. — А ведь выглядим мы с вами, — тут он скосил губы набок, изобразив печальную улыбку, — совсем по-разному.

И после этого принялся рассказывать мне о своем ожирении, и о том, как он пытался избавиться от ожирения, и о том, как он будет пытаться избавиться от ожирения, и о том, что люди советовали ему, чтобы избавиться от ожирения, и о том, что делали другие, чтобы избавиться от ожирения. Я задыхался от его информации. Я чувствовал себя погребенным под горами мусора. Я уже начинал обвинять себя в его ожирении.

Каждому, пожалуй, приходится время от времени сталкиваться в клубе с подобным собеседником, но в конце концов я решил, что с меня достаточно. Слишком уж он был привязчив. Однако впоследствии его поведение ничуть не изменилось. Стоило мне зайти в курительную комнату, как он тут же, переваливаясь, торопился навстречу, а однажды даже плюхнулся за мой столик, когда я обедал. Иногда мне казалось, что его со мной связывает невидимая нить. Он был редкостным занудой, впрочем, его односторонняя тяга к общению, к счастью, не ограничивалась лишь мною. Но ко мне он проявлял особый интерес — с самой первой нашей встречи было в его поведении нечто такое… будто бы он знал, будто бы он был уверен по какой-то лишь ему известной причине, что я могу… что есть во мне какая-то важная для него исключительность, которой он до сих пор не встречал ни в ком.

— Я на что угодно готов, чтобы сбросить вес, — говорил он, — на что угодно, — а потом впивался в меня своими маленькими заплывшими глазками и тяжело дышал.

Бедный наш, несчастный Пайкрафт! Только что позвонил в колокольчик — не иначе, чтобы заказать еще одну булочку с маслом!

Однажды он решился перейти к сути.

— Наша фармакопея, — заявил он, — наша западная фармакопея — самая отсталая во всем мире. А вот на Востоке, как я слышал…

Он замолчал и уставился на меня. Как рыба, приникшая к стеклу аквариума.

Внезапно меня охватило раздражение.

— Послушайте, — воскликнул я, — кто рассказал вам о рецептах моей прабабки?

— Ну… — неопределенно протянул он.

— Каждый раз, когда мы встречаемся, — продолжал я, — а встречаемся мы совсем не редко, — вы делаете пространные намеки на мою маленькую тайну, которую я предпочитаю не предавать огласке.

— Что ж, — ответил он, — не буду отпираться. Вы правы. Я узнал о ней от…

— От Паттисона?

— Косвенно, — признал Пайкрафт, что, по моему мнению, было ложью.

— Паттисон, — сказал я, — принимал снадобье на свой страх и риск.

Он поджал губки и кивнул.

— Рецепты моей прабабки, — проговорил я, — штука довольно серьезная. Отец едва не взял с меня слово…

— Но ведь не взял?

— Нет. Но он предупредил меня. Он сам однажды воспользовался одним рецептом…

— Вот как! И вы думаете… А может — может, это был как раз тот рецепт?…

— Эти снадобья… — начал я, — даже сам их запах… Нет!

Но мы уже заговорили на эту тему, и потому остановить Пайкрафта было просто невозможно. Я всегда немного боялся, что, если слишком долго буду испытывать его терпение, он навалится на меня своей тушей и раздавит в лепешку. Признаю, что я проявил слабость. Но Пайкрафт довел меня до такого состояния, что я был готов отделаться от него любым способом. Меня так и подмывало сказать ему: «Давай, рискуй, если не боишься!» Та моя небольшая помощь Паттисону, на которую он ссылался, представляла собой совсем иное дело. В чем именно она состояла, к нашей истории отношения не имеет, но я знал совершенно точно, что тот рецепт абсолютно безопасен. В остальных рецептах у меня подобной уверенности не было, и я очень сомневался, что бездумное применение их не повлечет за собой непредвиденные осложнения.

А если Пайкрафт отравится?…

Должен признаться, что вероятность такого исхода показалась мне идеальным решением всех наших проблем.

Тем же вечером я достал из сейфа шкатулку сандалового дерева, сразу наполнившую комнату странными ароматами, и развернул сухо зашелестевшие кожаные листки. Господин, записывавший рецепты для моей прабабки, очевидно, испытывал определенную слабость к коже самого разнообразного происхождения, а почерк его был в высшей степени неразборчивым. Некоторые фрагменты я так и не смог прочесть, хотя в нашей семье из поколения в поколение относились к знанию языка хиндустани как к одному из обязательных аспектов образования, другие же были выражены в иносказательном стиле, не поддающемся расшифровке. Но все же довольно скоро мне удалось обнаружить нужный рецепт, и я еще долго сидел на полу, внимательно изучая его.

— Слушайте меня внимательно, — сказал я на следующий день Пайкрафту, едва успев выхватить листок с рецептом из его жадно протянутой руки. — Насколько я понял, это рецепт для потери веса. («Ага!» — воскликнул Пайкрафт.) Я не на сто процентов уверен, но мне все же кажется, что я не ошибаюсь. В последний раз прошу вас прислушаться к моему совету и оставить эту затею. Потому что, знаете ли, мои предки по линии прабабки были народом весьма необычным. Вы меня понимаете?

— Я все же попробую, — ответил Пайкрафт.

Я откинулся на спинку кресла. Изо всех сил напряг воображение, но оно отказалось мне повиноваться.

— Как вы считаете, Пайкрафт, — спросил я, — на кого вы будете похожи, если станете худым?

Он оставался глух к моим доводам. Я взял с него слово никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать в разговорах со мной его тучность. И только после этого вручил ему кусочек кожи.

— Отвратительная смесь, — сказал я.

— Не имеет значения, — ответил он.

Он впился в текст напряженным взглядом.

— Но… но ведь… — пробормотал он.

Только теперь он обнаружил, что рецепт написан не по-английски.

— Я сделаю для вас как можно более точный перевод, — сказал я.

И я выполнил обещание. После этого мы не разговаривали две недели. Стоило ему направиться ко мне, как я хмурился и демонстративно отворачивался, и он — надо отдать ему должное — не нарушал нашего соглашения. Однако к исходу второй недели он оставался таким же жирным, как и прежде. И он не выдержал.

— Я должен поговорить с вами, — сказал он. — Это несправедливо. Тут что-то не так. Я не чувствую никаких улучшений. Это не делает чести вашей прабабке.

— Где рецепт?

Он осторожно достал его из бумажника.

Я быстро пробежал глазами по списку.

— Яйцо брали тухлое? — спросил я.

— Нет. А надо было тухлое?

— Во всех без исключения рецептах моей прабабки, — ответил я, — это само собой разумеется. Если состояние или качество продукта специально не оговаривается, оно должно быть самым наихудшим. Это обязательное условие… Так, есть еще пара спорных моментов… Яд гремучей змеи был действительно свежим?

— Я купил гремучую змею в магазине Джамраха. Она обошлась мне…

— Это ваши проблемы. Так, и, наконец, последний пункт…

— Я знаю человека, который…

— Да. Хм. Насколько я понимаю, этот компонент ничем заменить нельзя. А собака здесь, по всей вероятности, подразумевается бродячая.

На протяжении следующего месяца я изо дня в день встречался с Пайкрафтом в клубе, и он оставался все таким же жирным и встревоженным. Он придерживался условий нашего договора, но временами срывался и укоризненно качал головой. Однажды он подошел ко мне и сказал:

— Ваша прабабка…

— Ни слова о моей прабабке! — перебил я его, и он послушно ретировался.

В какой-то момент мне показалось, что он отказался от дальнейших попыток похудеть с помощью рецепта моей прабабки, когда я краем уха услышал, как он жаловался троим новым членам клуба на свое ожирение и пытался выведать у них какое-либо радикальное средство. Но затем, совершенно неожиданно, мне принесли от него телеграмму.

— Мистер Формалин! — проорал у меня над самым ухом официант, протягивая телеграмму. Я взял ее и немедленно развернул.

«Ради всего святого, приезжайте. Пайкрафт».

— Хм, — произнес я, искренне порадовавшись, что, судя по всему, доброе имя моей прабабки было восстановлено, и пообедал с большим аппетитом.

Адрес Пайкрафта я взял у прислуги. Как оказалось, он занимал верхний этаж дома в Блумсбери, и я отправился туда, как только допил кофе. Не задержался даже, чтобы выкурить сигару.

— Мистер Пайкрафт? — спросил я, когда мне открыли.

Мне сказали, что он, вероятно, болен, так как не показывался уже два дня.

— Он ожидает меня, — сказал я, и меня пропустили наверх.

Я нажал на кнопку звонка у забранной решеткой двери.

Сам он во всем виноват, не стоило этого делать, сказал я себе. Человек, который жрет, как свинья, и выглядеть должен, как свинья.

Представительного вида дама с встревоженным лицом и в небрежно надетой шляпке подошла к двери и внимательно изучила меня через решетку.

Я назвался, и она открыла мне дверь, явно сомневаясь, что поступает правильно.

— Итак? — спросил я у нее, войдя в прихожую.

— Он сказал, чтобы вы проходили к нему, если придете, — ответила она, разглядывая меня по-прежнему подозрительно и не делая попытки показать, куда мне идти. Потом доверительно добавила: — Он заперся, сэр.

— Заперся?

— Заперся еще вчера утром и с тех пор никого не впускает к себе, сэр. И все время ругается. О господи!

Я повернулся к двери, на которую она бросала настороженные взгляды.

— Он там? — спросил я.

— Да, сэр.

— Так что же случилось?

Она печально покачала головой.

— Он постоянно просит еды, сэр. Причем тяжелой еды. И я только и делаю, что ношу ее ему. Свинину, сладкий пудинг, сосиски, хлеб… Все такое. Оставляю у двери и ухожу. Он так требует. А он забирает все, съедает и просит еще.

— Это Формалин? — раздался из-за двери трубный глас.

— Это вы, Пайкрафт? — прокричал я в ответ и постучал в дверь.

— Скажите ей, чтоб ушла.

Я сказал.

Потом до меня донеслось какое-то странное царапанье, как будто в темноте пытались нащупать ручку двери, сопровождаемое знакомыми стонами Пайкрафта.

— Все в порядке, — сказал я. — Она ушла.

Но дверь еще долго оставалась закрытой.

Наконец я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ.

— Входите, — пригласил Пайкрафт.

Я взялся за ручку и открыл дверь. Естественно, я ожидал увидеть за ней Пайкрафта.

Однако, представьте себе, в комнате его не было!

Никогда в жизни я не испытывал такого шока. В гостиной его царил полнейший беспорядок, всюду среди книг и письменных принадлежностей валялись десятки пустых тарелок, стулья были перевернуты, но Пайкрафта…

— Закройте дверь, — услышал я его голос и только тогда увидел Пайкрафта.

Он висел в самом углу у меня над головой, как будто кто-то приклеил его к потолку. Лицо его было бордовым от негодования. Он тяжело дышал и яростно размахивал руками.

— Закройте дверь, — повторил он. — Если эта женщина пронюхает…

Я закрыл дверь, прошел на середину комнаты, повернулся и посмотрел на него.

— Если вы вдруг упадете, Пайкрафт, — заметил я, — то непременно свернете себе шею.

— Если бы! — пропищал он.

— Интересно, что же могло заставить человека вашего возраста и веса заняться столь сомнительной гимнастикой?

— Перестаньте, — буркнул он. — Ваша прабабка…

— Осторожно, — предупредил я.

— Нет, я все вам выскажу, — выдохнул он и снова замахал руками.

— Как, черт побери, вы там держитесь? — спросил я.

И тут вдруг до меня дошло, что он ни за что не держится, что он просто парит под потолком — так, должно быть, парил бы наполненный газом аэростат, если бы поместился в этой гостиной. Изо всех сил размахивая руками, Пайкрафт пытался оттолкнуться от потолка и спуститься ко мне по стене.

— Это все ваш рецепт, — задыхаясь, пыхтел он. — Ваша прабабка…

— Нет! — воскликнул я.

Продолжая спускаться, Пайкрафт неосмотрительно схватился за раму картины и сорвал ее со стены. В следующую секунду он снова взмыл к потолку, а картина благополучно приземлилась на диван. Неутомимый Пайкрафт предпринял новую попытку, выбрав на этот раз в качестве опоры камин.

Это было зрелище в высшей степени фантастическое: громадный, жирный, красный от напряжения мужчина, повиснув вверх ногами, пытался спуститься с потолка на пол.

— Это все ваш рецепт, — повторил он. — Слишком хорошо действует…

— То есть?

— Потеря веса. Почти полная.

И тут я, наконец, понял.

— Господи, Пайкрафт, — воскликнул я, — но ведь вам нужно было средство от ожирения! А вы всегда называли его весом! И рецепт этот был от веса.

Должен признаться, что это недоразумение развеселило меня. Мне даже стало немного жаль Пайкрафта.

— Давайте я помогу вам! — сказал я, и схватив его за руку, спустил на пол. Теперь он лихорадочно размахивал ногами, стараясь найти точку опоры. Я напоминал себе знаменосца в ветреный день.

— Этот стол из красного дерева, — сказал Пайкрафт, — и он очень тяжелый. Если бы вам удалось засунуть меня под него…

Мне удалось. Так он и торчал, покачиваясь, под столом, как попавший в капкан воздушный шарик, а я расположился напротив на мягком каминном коврике.

Я неторопливо раскурил сигару.

— Ну, — сказал я, — рассказывайте, что случилось.

— Я принял ваше снадобье, — ответил он.

— И как оно вам показалось?

— Не спрашивайте!

Представляю, какая это была гадость! Каждый компонент рецептов моей прабабки уже одним своим названием отвергает возможность взять его в рот, а если все их еще и перемешать!..

— Сначала я попробовал его только на язык.

— И?

— Через час я почувствовал себя легче и решил сделать глоток.

— Не может быть!

— Я зажал себе нос, — объяснил Пайкрафт. — А потом я стал становиться все легче и легче… и беспомощнее…

Вдруг все накопившееся отчаяние разом выплеснулось из него.

— И что же мне теперь делать?! — воскликнул он.

— Могу сказать наверняка, чего вам не следует делать, — заметил я. — Вам не следует выходить на улицу, потому что вы взлетите и станете подниматься все выше и выше. — Для наглядности я показал руками, как это будет выглядеть. — И тогда за вами придется посылать дирижабль, чтобы спустить на землю.

— Надеюсь, скоро его действие пройдет?

Я отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что следует на это рассчитывать, — сказал я.

Тогда его охватил новый приступ ярости, и он стал колотить ногами стулья и пол. Он вел себя именно так, как, по моему мнению, и должен был вести себя громадный, жирный и сибаритствующий человек в подобных обстоятельствах, — то есть безобразно. Я, пожалуй, не стану упоминать те эпитеты, которыми он награждал и меня, и мою несчастную прабабку.

— Но ведь я не просил вас принимать снадобье, — возразил я.

Проявляя всю выдержку, на которую только был способен, и стараясь не обращать внимания на сыпавшиеся в мой адрес оскорбления, я устроился напротив него в кресле и попытался хоть как-то вразумить его.

Я старался объяснить, что своим непродуманным поведением он сам поставил себя в это незавидное положение, которое можно рассматривать как и вполне справедливое возмездие. Я сказал, что он слишком много ест. В этом он со мной не согласился, и некоторое время ушло у нас на бесплодные препирательства.

В своем упрямстве он был совершенно несносен, потому я решил оставить эту больную тему.

— Кроме того, — сказал я, — вы допустили грех эвфемизма. Вы сказали, что хотите избавиться не от жира, что было бы честно, но немыслимо для вас, а от веса. Вы…

Он перебил меня, заявив, Что сам все прекрасно понимает. Вопрос в том, что ему теперь делать.

Я предложил ему по мере возможностей приспособиться к новым условиям существования. Так мы перешли к практической, но весьма щепетильной стороне вопроса. Я предположил, что ему несложно будет научиться ходить по потолку на руках…

— Я не могу спать, промямлил он.

— Ну, это не проблема, заметил я. Можно привинтить сетку кровати к потолку, приклеить к ней матрас, пришить к нему с одной стороны простыни и пододеяльник с одеялом и застегивать их потом на пуговицы с другой стороны.

Я посоветовал ему поставить в известность о своем положении экономку, и после непродолжительных пререканий он вынужден был согласиться с целесообразностью такого шага. (Крайне забавно было потом наблюдать, с каким достоинством и сдержанностью восприняла эта женщина сообщенную ей новость.) В комнате необходимо поставить библиотечную стремянку, чтобы экономка без труда могла доставлять ему еду прямо на книжные шкафы. В порыве вдохновения я сделал гениальное изобретение, которое позволило бы ему спускаться на пол в считанные секунды. Для этого нужно было всего лишь разложить на книжных шкафах Британскую энциклопедию. Взял парочку томов, сунул под мышки — и спускайся себе! Сошлись мы во мнении, что стены придется снабдить металлическими скобами, чтобы он имел возможность, взявшись за них, удерживаться на любой требуемой ему высоте над полом.

Чем дальше мы продвигались в планировании его будущего образа жизни, тем больший интерес и участие я проявлял к обустройству его быта. Именно я позвал в комнату экономку и изложил ей специфику ее новых обязанностей. Именно я приспособил к потолку перевернутую кровать. В его квартире я безвылазно провел двое суток. Нужно сказать, что поработать руками я всегда любил и с отверткой был знаком не понаслышке, так что с удовольствием воплощал на практике в жизнь собственные изобретения: проложил по потолку электропроводку, чтобы ему удобно было вызывать экономку звонком, все лампочки перевернул вверх, чтобы свет их был направлен на потолок, и так далее. Заниматься всем этим мне было крайне интересно, но истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение я испытывал при мысли, что Пайкрафт, подобно громадной жирной мухе, навсегда теперь обречен ползать по потолку и по косякам дверей перебираться из одной комнаты в другую, и он теперь никогда, никогда, никогда не появится в клубе…

Однако случилось так, что я оказался жертвой собственной гениальности. Я сидел у камина, а он, устроившись в своем любимом углу, прибивал к потолку турецкий коврик, когда меня вдруг осенило.

— Господи, Пайкрафт! — воскликнул я. — Но ведь во всем этом нет никакой необходимости!

И, не успев тщательно просчитать, к каким последствиям приведет мое новое изобретение, я сообщил о нем Пайкрафту.

— Свинцовые пластины! — заявил я, собственноручно подписав себе приговор.

Пайкрафт чуть не прослезился.

— Я смогу снова ходить головой вверх… — простонал он.

И я выложил ему все как на духу, позабыв о собственном благополучии.

— Купите свинцовые пластины разного веса, — посоветовал я ему. — Пришейте их, сколько понадобится, к нижнему белью. Сделайте свинцовые вставки в подошвы обуви. Купите трость со свинцовым стержнем. Вы больше не заключенный в собственном доме, Пайкрафт, вы теперь снова свободный человек! Вы можете отправляться в путешествия…

И тут новая идея осенила меня.

— Теперь вы можете не бояться кораблекрушений! В случае катастрофы вы всего лишь слегка раздеваетесь, прихватываете кое-что из багажа на свое усмотрение и летите себе на все четыре стороны как вольная пташка…

От охватившего его восторга он выронил молоток, просвистевший в дюйме от моей головы.

— Слава богу! — проревел он. — Я снова смогу ходить в клуб!

Я сидел как громом пораженный.

— Да, сможете, — едва слышно пробормотал я, — конечно, сможете…

Он смог. И до сих пор может. Вон он сидит у меня за спиной и пережевывает — куда только все это помещается?! — уже третью булочку с маслом. И ни один человек во всем мире — кроме его экономки, конечно, и меня — не знает, что он практически ничего не весит. Сидит и подозрительно поглядывает на меня исподлобья. Ждет, когда я допишу. Чтобы потом перехватить меня. Подплыть своей колышущейся необъятной тушей…

Если я вовремя не улизну, он в сотый раз примется рассказывать, что он чувствует и что не чувствует, и каково это — ничего не весить, и что ему временами кажется, что действие снадобья постепенно прекращается. А потом заговорщически подмигнет заплывшим глазом и скажет: «Вы ведь никому не раскроете мою тайну, правда? Если кто-то узнает… это будет так неудобно… Вы поставите меня в неловкое положение… Человек моего возраста и комплекции ползает по потолку и все такое… Вы же понимаете?»

А теперь надо как-то незаметно скрыться от Пайкрафта, занимающего, по обыкновению, самое выгодное стратегическое положение между мной и дверью.