Когда она поставила передо мной пиалу геркулесовой каши, я поняла тут же, что Маму больше занимает не завтрак, а нечто другое. Этим я хочу сказать, что была среда, день, когда она обычно произносит свою привычную фразу: "Вот, что вам приносит пользу, когда предстоит тяжелый день!" — и спрашивает у меня, что бы я съела.

Где-то я колебалась, делать ей по этому поводу замечание или нет, когда появился Папа и сел за стол. Я решила тогда ничего не говорить и ограничилась тем, что положила толстым слоем клубничное варенье на кашу. Может быть, своим долгим, продолжительным молчанием я заставлю Маму забыть о своем присутствии, и она станет рассказывать Папе о том, что ее так заботит. Конечно, речь шла не только о счетах. Может, вы и представления не имеете, как родители могут терзаться из-за этого.

Папа залпом выпил апельсиновый сок, как он это всегда делал, и взялся за газету. Но уже по тому, как Мама размешивала кофе ложечкой, я бы с кем угодно поспорила, что она ему не даст долго молчать.

Не прошло и полминуты, и я выиграла пари.

— Гарри…

Он ограничился мычанием, не отрываясь от газеты, прекрасно понимая, что это — напрасный труд.

— На той неделе умерла мать Хэрберта Вельмэна.

— Да? — отреагировал Папа, складывая газету. Он положил ее рядом с собой на столе.

На несколько секунд я застыла, чтобы понять, кто это Хэрберт Вельмэн, что может показаться любопытным, поскольку Вельмэны живут рядом с нами. Но бывает, что я забываю их фамилию, так как Джедди Брубэйкер всегда называет госпожу Вельмэн "Дама с кошечками". Надо сказать, она здорово любит кошек. У нее самой их две, но каждый вечер она выносит всем бродячим кошкам, кроме молока, еще и объедки. Я это точно знаю, потому что моя комната расположена прямо над нашей кухней, и из своего окна я вижу, как она все это выкладывает на ступеньках очень крутой лестницы, по которой можно подняться к задней двери, к черному ходу их дома.

Иногда по ночам я слышу, как они кричат и дерутся, кошки, конечно, не Вельмэны, даже однажды Папа хотел пойти пожаловаться, но Мама помешала сделать это. Она сказала, что у бедняжки Изебел Вельмэн только и были что кошки: детей у нее не было, не было почти что и мужа, так как господина Вельмэна почти никогда не было дома.

Вечерами он возвращается поздно, иногда даже уж после того, как я ложусь спать, а на уик-энды он отправляется к своей матушке в небольшой городок Пен-Оукс в восьмидесяти километрах отсюда. Но теперь, уж поскольку она умерла, он больше туда ездить не будет.

— Не так уж и рано… — начал было Папа, но по тому, как вдруг осекся, мне не нужно было даже смотреть на Маму, чтобы догадаться, что она кивнула головой в мою сторону, должно быть, хотела ему напомнить, что я здесь.

— Эми, дорогая, — сказала она тут же фальшиво-игривым, жизнерадостным тоном, которым она говорила всегда, когда ей надо было побудить меня, что мне улыбалось меньше всего, — посмотри-ка, какое прекрасное сегодня утро! Почему бы тебе не пойти на улицу поиграть?

И всегда в тот момент, когда начиналось самое интересное. Но тоже ведь удача! Мама, казалось, даже не замечала, что я не доела свою кашу, честно говоря, варенье на каше — не такая уж блестящая мысль, но я вскакивала и уходила через заднюю дверь.

Насколько только можно было шуметь, настолько я демонстрировала свой уход по лестнице черного хода, а потом устраивалась под открытым окном. И в общем-то ничего из разговора я не упустила.

— …что все это будет для Изебел теперь, когда на уик-энды он будет здесь.

Ну а Папа ответил:

— Разве тебе не этого хотелось все эти годы? Ты упрекала его, что все свободное время он проводил у своей мамы, бросая Изебел со своими кошками. Ну да! Да! Я знаю! — добавлял живо Папа, как если бы Мама собиралась его перебить. Не такая уж, должно быть, и забава это для нее. Но, знаешь, у Хэрба свои проблемы. Мама его — тоже была не подарок! Уезжать от себя она не хотела, а чтобы кто-то был в ее доме и занимался ею — тоже. Ну теперь, когда ее нет больше, может быть, Хэрб и Изебел будут вести нормальную жизнь.

— Я-то этого желаю от всего сердца, только бы это было не слишком поздно! — бросила Мама странным тоном.

— Что это ты хочешь сказать?

— Ну, Гарри! Вот уже пятнадцать лет, как они живут так. А люди… это ведь не лампа, которую зажигают или гасят одним щелчком выключателя.

На какой-то миг они замолчали, потом снова заговорила Мама, но голос ее изменился; потом он стал спокойным:

— Ты не помнишь, какой красивой женщиной была Изебел когда они сюда переехали? Какой хорошенькой!

И услышав это, я не поверила своим ушам. Если бы вы видели госпожу Вельмэн! Одни только ногти, ну что вы… Если бы хоть раз они у меня были такими черными, разрешила бы мне это Мама! А все потому, что, кроме кошек, она обожает садовничать. И никогда не надевает перчаток, говоря при этом: "Мне нравится соприкасаться с землей!"

В этом году у нее дикое количество душистого горошка, и она от этого без ума. Такого розовато-сиреневого цвета, надо сказать, что это очень красиво… Да, душистый горошек, но не госпожа Вельмэн. Да нет, не то чтобы она была неприятной, когда с ней разговариваешь, но чтобы она была красивой, это — нет! У нее какое-то, если можно сказать так, впалое лицо, а нос похож на птичий клюв, волосы торчат во все стороны, словно она никогда не причесывается.

Джедди Брубэйкер говорил, что госпожа Вельмэн — колдунья.

И я, честно говоря, в это верила… Но тогда я была намного моложе. Это было в пору, когда госпожа Вельмэн не переставала готовить, чего-то печь и всегда, конечно, в большем количестве, чем ей эго нужно было самой, чтобы обязательно угощать всех нас, детей. Я долго ничего от нее не принимала, потому как боялась стать жертвой какою-нибудь колдовства или еще чего-то там.

Однажды Джедди мне сказал: "Спорим, что из ее рук и при ней ты не согласишься съесть хоть один из ее пирожков". И тогда я не захотела быть разоблаченной и съела ее пирог. Он был вкусный… Ну не такой вкусный, как у Мамы, но я все-таки не показала себя каким-то там ребенком. Ох, этот Джедди; нужно верить наполовину тому, что он рассказывает!

— А сколько усилий она приложила, чтобы ему было дома уютно! продолжала Мама. — Все эти блюда, которые она ему готовила! А он почти никогда и не приезжал есть домой. В конечном итоге она и от этого отказалась, от кухни… и нашла счастье, насколько могла, и этих кошках и садоводстве. Я именно это хотела сказать: я думаю, что сейчас она уже привыкла к тому, что Хэрберта всегда нет дома.

— Ой, Мэдж… (Я услышала, как Папа отодвинул стул.) Я думаю, по правде говоря, что ты зря беспокоишься. Увидишь, в конце концов, что каждый из них постарается, и они наладят свою тихую жизнь.

Мама тяжело вздохнула:

— Мне бы хотелось, чтобы ты оказался прав.

Потом она встала и принялась убирать со стола: и я тут же помчалась в сторону качелей на случай, если Папа пришел бы посмотреть, что я делаю.

Через некоторое время они оба вышли из дома. Папа сказал, что он собирается отвезти Маму в супермаркет и спросил, не хочу ли я поехать вместе с ними. Но я уже потратила все карманные деньги, а без денег в супермаркете — это скучища, если там ничего не можешь купить, ну, и я решила остаться. Я раскачалась как можно выше, чтобы с высоты помахать им, пока машина не тронулась с места, потом я замедлила раскачивание качелей. Все больше и больше. Когда качели остановились, я продолжала на них сидеть, ко мне на колени откуда ни возьмись прыгнула Марми. Это одна из кошек госпожи Вельмэн, та, которую я больше всех люблю, еще и потому, что она девочка. Я считала, что госпожа Вельмэн назвала ее так потому, что прочитала "Четыре дочери доктора Мач", тем более что у Марми постоянно малыши: не успеют одни вырасти, глядь, а она уже снова ждет котят.

Но госпожа Вельмэн мне сказала, что Марми — это ласкательное от мармелада, потому как ее кошечка именно цвета мармелада: желто-оранжевая с белым и коричневым. Привлекательностью бедняжка Марми не отличалась. Она маленькая и, несмотря на то, что мадам Вельмэн кормит ее постоянно, все равно очень худая. Но я люблю ее, потому что она очень умная. Ну, например: она прекрасно чувствует, кто ее друг, а кто — недруг. Вот сейчас, когда она сидит у меня на коленях, если бы мой отец был дома и вышел бы через дверь черного хода, Марми бы тотчас же унеслась, как молния. Поймите меня: не потому что Папа ей чего-нибудь сделал бы плохого, просто она чувствует, что он не слишком любит кошек.

Да! Она не такая, как этот дуралей Бо (Красавчик). Это — другая кошка г-жи Вельмэн — Бо Брумель. И хотя он сын Марми, он в три раза толще ее. Он полосатый, как тигр, а на груди белое пятно… Очень красивый кот "чердачной породы". Но мозгов у него "десять миллиметров".

Этому коту ничто не может послужить хорошим уроком. Вот Джедди Брубэйкер вечно его мучает. Даже однажды он привязал к его хвосту пустую банку из-под сардин. Ну и что? Бо тем не менее продолжает тереться о его ноги, в то время как Марми никогда не рискнет и близко подойти к этому сорванцу!

Марми лизала мне руку своим шершавеньким языком и мурлыкала так громко, что можно было подумать, что в животике у нее моторчик. Вдруг она замолчала, выгнула дугой спину и — гоп! Вот она уже карабкается по стволу одного из деревьев, к которому привязаны мои качели. И исчезает в его ветках. Конечно, я сразу же поняла, что она испугалась, так как я посмотрела на дом наших соседей и увидела господина Вельмэна в дверях кухни.

Я его еще никогда хорошенько не видела днем. А вчера вечером я его заметила из своего окна и знаю теперь, почему Марми так быстро исчезла. Господин Вельмэн не любит котов. Однако накануне он вышел точно так же и стоял под козырьком этой двери. И в какой-то момент он увидел то, что мадам Вельмэн раскладывает еду бродячим кошкам. И тогда, как если бы его охватил страшный гнев, он буквально слетел со ступенек и выбросил объедки в мусорник на улице, опрокинув молоко. Потом он возвратился в дом, и я услышала, как он кричал госпоже Вельмэн, чтобы она перестала это делать, потому что ему надоело видеть, как эти обжоры-коты собираются на заднем дворике.

И теперь он стоял там, озираясь вокруг и хмуря брови, как если бы он видел то, что ему не нравится. Я решила, что, должно быть, он еще грустит от того, что потерял свою мать. А потом я увидела Бо. Он забрался на перила крыльца и направился к господину Вельмэну, медленно и ловко, как какой-нибудь циркач, который ходит по натянутой веревке. Я тотчас же догадалась, что у него было в голове, и чуть было не закричала, чтобы помешать ему это сделать, но это был такой глупый кот, что в любом случае своим криком я бы ничего не изменила.

И вот он прыгает прямо перед господином Вельмэном и начинает тереться о его ноги. Господин Вельмэн отступил назад, грубо выругавшись. Потом, прежде чем я поняла, что произойдет, я увидела, как он поднял назад ногу и затем изо всех сил бросил ее вперед. Носком ботинка он ударил Бо прямо в живот. Бо издал ужасный крик, и у меня было впечатление, что он буквально пролетел над ступеньками этой лестницы. Он упал на лапы, но ненадолго. Он поднялся и, пошатываясь, пополз в сторону, и все это время он не переставал мяукать так страшно от нестерпимой боли, что я хотела руками зажать себе уши, чтобы больше этого не слышать. Но от страха я не осмеливалась двигаться, чтобы не привлечь внимания господина Вельмэна. Если уж он был способен сотворить такое с Бо, так чтобы он меня заметил…

Внезапно Красавчик перестал кричать. Какая-то судорога свела его тело, и он перестал двигаться. Господин Вельмэн спустился на две-три ступеньки, и в этот момент я увидела, как госпожа Вельмэн вышла из кухни на крыльцо под козырек этой же двери. И прежде чем она что бы то ни было произнесла, ее муж повернулся к ней и:

— Изебел, мне очень жаль… Но этот чертов кот крутился у меня под ногами, когда я собирался спускаться по ступенькам, Я споткнулся, и просто чудо, что мы оба вместе вниз не упали!

Ну надо же, но это же было неправдой! Господин Вельмэн же был на крыльце под дверным козырьком, я же его видела. Он и не собирался спускаться по ступенькам. Я не знаю, поверила ли госпожа Вельмэн ему. Она не сказала ни слова. Она прошла мимо своего мужа, спустилась по лестнице и встала на колени около Красавчика. Так она стояла минуту-две и ласкала его. Я думаю, что она плакала, но беззвучно.

Потом она поднялась и пошла под лестницу. Я видела, как она вышла с заступом и взяла этого огромного кота на руки с такой нежностью, как берут ребенка.

Тогда, я не знаю по какой причине, господин Вельмэн разразился гневом. Он спустился по ступенькам, крича ей: "Ну ради Бога, перестань делать из этого трагедию!" Он вырвал у нее из рук Красавчика и заступ, а потом направился в глубь двора.

Мне было страшно, что он остановится около того места, где я стояла, но он прошел дальше. Я поняла, куда он идет. Двор большой, и можно было бы закопать Красавчика в любом месте, но он выбрал место, чтобы сделать это как раз там, где рос душистый горошек госпожи Вельмэн. Размахивая заступом, он как будто их скосил, эти заросли горошка. Потом он быстро вырыл яму. Когда она стала достаточно глубокой, он бросил туда Красавчика, словно пакет с мусором, а потом засыпал его землей и душистым горошком, который он вырвал.

Все это время госпожа Вельмэн стояла как истукан, глядя на него и не говоря ни слова. Я заметила, как она руками терла сбоку свои ноги, как если в они у нее болели.

Господин Вельмэн вернулся в дом, даже не взглянув на нее. Он бросил под лестницу заступ, потом поднялся по ступенькам и вошел в дом, хлопнув дверью. Через несколько минут госпожа Вельмэн возвратилась в дом. Как только они оба исчезли, я спрыгнула с качелей, побежала домой, да так быстро, что влетела туда как пуля. Дом мне показался здорово опустевшим… Я стала спрашивать себя, чего так долго задерживаются мои родители с возвращением? Я подумала, что с ними, может быть, случилась авария, и они погибли и что мне до конца дней придется жить одной рядом с господином Вельмэном.

Мне думается, что мне никогда не было так радостно при звуке подъезжающей машины. А когда родители вошли в кухню, Папа спросил меня, как, собственно, он всегда это делал:

— Ну что, ничего сенсационного в наше отсутствие?

Это у нас вроде игры. А в ответ я начинаю придумывать всякую ерунду. И он знает, что все это неправда.

Но сегодня, когда действительно что-то случилось, я не нашлась что сказать. Папа на меня как-то странно поглядел и, видя, что я продолжаю молчать, пожав плечами, ушел помогать Маме разбирать покупки. Должно быть, он подумал, что эта игра меня больше не забавляет.

За весь день я больше не вышла из дома. Честно говоря, я боялась, что если я сунусь на улицу, то встречу господина Вельмэна; я чувствовала, что достаточно ему будет только посмотреть на меня, как он тут же поймет, что я знаю, что он сделал с Красавчиком и что он солгал своей жене.

Через какое-то время мама заметила, что я не вылезаю из своего угла, и она испугалась, уж не затеваю ли я что-нибудь. Она дотронулась до моего лба, подержала мое запястье, а потом, когда мы поужинали, она мне сказала, что будет лучше, если я лягу тотчас же, чтобы хорошенько отдохнуть ночью. Видя, что я не пытаюсь даже и спорить, Папа воскликнул, что со мной действительно что-то случилось.

Мама меня поцеловала и сказала, что я могу немного почитать в кровати, если у меня есть такое желание. И я закончила книжку, которую взяла в приходской библиотеке, но потом, даже погасив свет, я не могла уснуть.

Спрыгнув с кровати, я подошла к окну, чтобы посмотреть, что происходит у моих соседей. На кухне у госпожи Вельмэн горел свет, но, казалось, все было спокойно. А потом, когда я посмотрела на лестницу в сад, я увидела большую миску молока и тарелку с объедками. Госпожа Вельмэн, видимо, забыла, что говорил ей муж накануне вечером. О-ля-ля, если бы он увидел это, какой бы он ей скандал учинил! Я всем сердцем надеялась, что он отправится спать, не выходя на крыльцо, как вдруг я увидела дым через решетчатую дверь. Госпожа Вельмэн открывала ее прямо перед носом у мужа. Он стоял как вкопанный там и курил, как накануне вечером. Потом он, должно быть, посмотрел вниз на лестницу и увидел еду, предназначенную кошкам. Потому что я услышала, как он зло ругался, направляясь к ступенькам. Но как мне показалось, он не успел спуститься и на одну ступеньку, как будто нырнул вперед.

Но он не пролетел, как Красавчик, потому что он был очень крупный и очень тяжелый. Он приземлился прямо внизу, а головой нырнул прямо в миску с молоком. Я подождала, хотела увидеть, как он поднимется, ну и, поскольку он не двигался, я подумала, что правильно поступлю, если пойду предупрежу своих родителей, потому что он, наверное, больно ушибся. Его шея вывернулась, как у моей куклы, когда сломалась пружинка. Но я не шелохнулась, потому что как раз в этот момент на крыльце появилась госпожа Вельмэн. Наверное, она слышала, как он кричал. Она глядела на него неподвижно, может быть, с минуту. А потом сделала что-то странное. Она наклонилась около перил с одной стороны ступенек, что-то отвязала, веревку, я думаю, намотала ее вокруг своих пальцев, чтобы ее сохранить на руке, и, пройдя по верху ступенек, стала отвязывать ее с другой стороны… После чего она выпрямилась и спрятала веревку в карман своего фартука. Я думала, что она наконец сейчас спустится и займется господином Вельмэном, но она вместо этого поднялась в дом.

Почти тотчас же я услышала телефонный звонок. Потом увидела моего отца, который вышел через дверь черного хода. Он буквально бежал к нашим соседям и присел на колени возле господина Вельмэна. Тогда госпожа Вельмэн вышла на крыльцо.

Папа говорил с ней некоторое время, потом вошел вместе с ней в дом.

Немного спустя к дому подъехала полицейская машина, а потом "скорая помощь". Господина Вельмэна начали теребить, трогать что-то обсуждая. В итоге его уложили на носилки и, закрыв белой простыней, унесли.

А я, лежа в кровати, долго спрашивала себя, должна ли рассказать Папе, что я видела. Я знаю, что господин Вельмэн упал не случайно с лестницы, но то, что случилось с Красавчиком, тоже не было несчастным случаем. Так почему же, если ничего не скажу про господина Вельмэна, я тогда должна рассказывать, что сделала госпожа Вельмэн. Надо же быть справедливой.