Наш полк отвели на загородную резиденцию эмира — во дворец и парк Ситораи-Мухасса. Ее без боя заняли накануне штурма конники 1-го кавполка, обезоружив охрану. Теперь они располагались тут же, вместе с нами. Поблизости, в кишлаках, разместились другие полки кавдивизии. В городе войскам находиться было опасно: грязь, антисанитария, нет проточной воды. А главное — следовало быстро подготовиться к дальним походам.

Первый Восточный мусульманский полк с честью выполнил поставленные ему боевые задачи — это отмечалось в приказе Фрунзе. Правда, наша часть понесла немалые потери убитыми и ранеными. Но была и другая более важная причина, обескровившая полк. Многие бойцы влились в него только за неделю-другую до начала военных действии. Эти люди — простые дайхане, батраки, чернорабочие Зеравшанской долины так и не успели стать настоящими бойцами. Они храбро сражались, но тотчас после победы решили, что дело сделано, можно разойтись по домам. Ведь осень, столько работы в поле… Понятие о дисциплине, воинском долге у них еще не успело выработаться.

Так или иначе, но часть стала таять не по дням, а по часам. И вскоре поступил приказ: полк расформировать. Всех, кто желает, распустить по домам. Оставшиеся вместе с комсоставом должны поступить на формирование будущих частей бухарской Красной Армии, Боевые друзья прощались, давали обещание встретиться в мирные дни.

Дворец и парк Ситораи-Мухасса, где мы стояли, были замечательным творением строителей и садоводов, созданным в угоду прихотям изнеженного и развратного эмира. Великолепное здание, окруженное высокими деревьями. Просторные комнаты, убранные коврами; на степах — зеркала, искусная, богатая роспись. Невдалеке, посреди парка, находился большой бассейн, берега и дно которого были зацементированы. Приятно голубела гладь прозрачнейшей ключевой воды. А в комнатах, выходящих окнами к бассейну, по стенам сплошь зеркала, в них отражается все происходящее возле водоема. Неподалеку еще здание поменьше, с вышкой, напоминающей пожарную каланчу. Во дворце Ситораи-Мухасса в летние месяцы располагался эмирский гарем. И вот, когда женщины купались, эмир исподтишка — чтоб не нарушить запреты ислама — подглядывал за ними, сидя на мягких подушках то в зеркальных комнатах, то на вышке.

Дворец и парк были окружены прочной оградой и рвом. Всюду стояли солдаты; простым смертным даже за версту не дозволялось приблизиться к роскошному обиталищу властителя. Ситораи-Мухасса воспевали в своих льстивых одах придворные поэты.

Теперь этот райский уголок сделался местом короткого отдыха воинов революции перед новыми боями. И даже эта недолгая передышка близилась к концу. По сведениям разведки, эмир и остатки его войск отошли к Карши. Туда стекались сторонники свергнутой деспотии. Медлить нельзя, нужно в зародыше разгромить гнездо контрреволюции.

Мы с Бекджиком и его «интернационалистами» успели всего только раз побывать в Бухаре, находившейся верстах в семи от дворца. Навестили нашего земляка Сапара. Он уже полностью пришел в себя — обрил голову у цирюльника, подстриг поседевшие усы и бороду. Бывшие арестанты ждали от ревкома денег, чтобы двинуться по домам. Мы с Бекджиком решили сами собрать Сапару необходимую сумму.

— Вот, дорогой Сапар-ага, — сказал я, вручая ему пачку бумажных денег в новом поясном платке, — примите от моих товарищей и от меня, в общем, от красных бойцов. И не отказывайтесь, просим от всего сердца!

Сапар молча взял деньги, он явно был глубоко тронут. Со слезами благодарности на глазах долго тряс руки мне и моим товарищам.

— Отыщите земляков, осла купите, одежду, припасов на дорогу, — советовал я, когда мы сидели возле ворот караван-сарая, где размещались бывшие пленники зиндана. — Приедете в Бешир, моих найдите. Расскажите, что встретили меня…

— Обязательно! Мать, дай бог, жива, то-то обрадуется.

— Сапар-ага, вы ведь знали Дурды-бая? — спросил Бекджик. Тот кивнул утвердительно.

— Это наш дядюшка, батраками, у себя сделал меня с братом. Брата зовут Реджепом. Разыщите, пожалуйста, бая. Может, и брат мой жив. Тогда, на строительстве железной дороги, он заболел, его отвезли в аул и больше я о нем ничего не знаю.

Сапар обещал все исполнить, спрашивал, скоро ли мы сможем вернуться.

— Вряд ли, — задумчиво ответил Бекджик. — Эмир не собирается складывать оружия.

— Сапар-ага, — сказал я на прощанье. — Вам довелось увидеть все своими глазами. Народ оказался сильнее эмира со всеми его приспешниками. А на кого эмир опирался? На бая, имама, казы, бека. Значит, чтобы старое не вернулось, снова дайханам не гнить в зин-дане, в колодке, нужно убрать от власти тех, кто был опорой эмира. Уезжайте на родину, поведайте надежным людям обо всем, что видели. Скажите: скоро придут красные бойцы. И если баи с муллами задумают сопротивляться, готовьтесь ударить им в спину! Чтобы не было столько жертв, не тратить столько усилий, как здесь, в Бухаре! Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю… Теперь все понимаю! Прежде я был уверен, что богатые всегда окажутся правы, возьмут верх. Ну, выходит, и на них отыскалась узда!

Мы тепло распрощались со своим земляком. А уже три дня спустя сводный отряд нашего полка погрузился в эшелоны и двинулся вместе с частями Туркестанской кавдивизии на Карши.

… Бой под стенами города разыгрался короткий и не вполне удачный для нас. Эмира с большей частью войска здесь уже не оказалось — он ушел в Восточную Бухару. Оставшиеся вражеские группы тоже сумели улизнуть, рассеяться. По сведениям, многие из них двинулись напрямик в сторону Лебаба, к городу Керки, где местные феодалы и чиновники вооружили своих стражников, а также темных, обманутых и запутанных дайхан.

На четвертый день меня и Серафима вызвали в штаб. Нас принял член реввоенсовета группы войск Кужелло:

— Товарищи, необходимо ваше согласие отправиться со специальным заданием в район действия эмирских войск и бандитских отрядов. В район Бешир — Бурдалык, откуда вы, товарищ Гельдыев, родом, верно? Прошу подумать и ответить.

Я обернулся к Серафиму, он стоял рядом и тоже посмотрел на меня, взглядом спросил: «Неужели откажемся?» — «Ни в коем случае!» — так же безмолвно ответил я.

— Мы согласны, — сказал я. — Говорю за обоих.

— Безусловно, — перебил Серафим. — Задание выполним, товарищ член реввоенсовета. Или погибнем!

— А вот это отставить! — улыбнулся Кужелло… — Садитесь, друзья. Мы были в вас уверены. Задача такова: отобрать до ста двадцати бойцов, желательно уже знакомых вам по бухарской операции. Чем больше местных, тем лучше. Но — надежных, дисциплинированных, умелых, это главное. И еще условие — владеющих конем.

На подготовку дается приблизительно неделя. Назначение прежнее: Гельдыев — командир отряда, Иванихин — военком. Инструкции получите в особом отделе группы поиск. Вкратце: отряд походным порядком скрытно перебрасывается через степь к Беширу, где устраивает базу, опираясь на местных жителей, сочувствующих нам. Из них же производится пополнение личного состава. Снабжение боеприпасами — за счет противника. Обстановка сейчас сложилась следующая, — он развернул на столе небольшую карту, мы все трое склонились над ней. — Эмир находится на пути в Душанбе, но разрозненные группы его войск стремительно движутся к Керки. Вероятно, с целью взять город и превратить его в свою базу, либо, в случае неудачи, уйти в Афганистан. Агенты эмира подняли на борьбу против нас местных феодалов. Известны имена: Хаджи-ишан, Баба-мерген, это наиболее видные. У каждого из них — отряд, несколько сот человек, вооруженных чем попало. Главари опираются на авторитет мулл, а это — сила, сами знаете. Наш гарнизон в Керки снова отрезан, как в семнадцатом и девятнадцатом, возможна осада. Ваш район действий — на пути переброски подкреплений по реке между Керки и Чарджуем. Нужно парализовать действия банд, обеспечить движение пароходов, помочь установить в районе народную власть. Получите мандат ревкома Бухарской республики. Связь держать с Чарджуем, через него доносить обстановку в штаб фронта. Все, товарищи! Желаю победы! До счастливой встречи… через полгода, я думаю!

Когда мы вышли, Серафим остановился, потряс меня за плечо:

— Ух, и завидую я тебе, Коля! Прямо к своим… Значит, говоришь, Донди свою мне покажешь?

— Жива ли она, как знать… Может, продали баю давным-давно…

— Ну, брат, это дудки! Сам рассказывал, что за девушка. Как хочешь, верю, вы встретитесь и будете счастливы!

— Эх-х… — только и вырвалось у меня.

Два дня мы собирали отряд. Сколько я ни просил, Бскджика со мной не отпустили. Он вступил в партию бухарских коммунистов, его оставляли на политической работе. Ребят я себе подобрал падежных. Все мы оде-лись в халаты и папахи, обрили головы, а усы и бороды брить перестали, чтобы сделаться похожими на дайхан, змирских ополченцев. По дороге, при встрече с мирными жителями, мы должны были выдавать себя за сторонников эмира, чтобы сбить с толку противника. Только на месте, когда отыщем и сплотим верных людей, — объявим, кто мы на самом деле.

Выступили караваном на рассвете. Один из бойцов, каршинский узбек, изображал проводника; он и в действительности знал в степи колодцы и тропы до самой Амударьи. Во вьюках мы везли только боеприпасы к винтовкам и пулемету «Кольт» и гранаты. Продовольствие намеревались покупать у местных жителей, для чего нас снабдили бухарской серебряной монетой и российскими бумажными деньгами — николаевскими и «керенками», все еще имевшими хождение в здешних местах.

Начались долгие дни перехода через засушливую степь, песчаную пустыню. Ночевки у редких колодцев. На привале, перед сном, Серафим беседовал с бойцами — рассказывал о России, о революции, о Ленине. Порой в разговор включался и я. Говорил про Бешир, куда мы движемся, про свое безрадостное детство, про деда — чужеземца-раба. Вместе с комиссаром мы разъясняли бойцам задачи. Напоминали об отсталости, темноте местного населения, веками отрезанного от остального мира. И я видел: наши ребята — узбеки, туркмены, киргизы, таджики — постепенно проникаются сознанием того, сколь важное дело им поручено. Значит — в сложной обстановке можно будет положиться на каждого.

… Вот и кончились пески. Впереди — Лебаб, кромка оазиса вдоль берега благодатной Аму. Позади Бешкент, урочище Чукурча, колодцы Ширин-Кую, где в детстве мы собирали саксаул.

Некоторое время наш отряд двигался по большой бухарской дороге, затем, верстах в восьми от Бешира, свернул к югу. Здесь, у берегов Амударьи, тянулись густые, непроходимые тугаи — кустарниковые заросли. В них водилось множество диких птиц и различного зверья, в том числе зайцев, диких котов. Изредка сюда забредали охотники. В этих зарослях я и решил устроить временную базу нашего отряда.

Удобное место — поляну на небольшой возвышенности, окруженную плотной стеной тугаев, — удалось отыскать под вечер. Отряд вытянулся на поляну длинной цепочкой, бойцы вели коней и ослов в поводу.

— Привал! Отдыхать, расседлывать! — скомандовал я.

После этого мы с Серафимом и каршинцем, которого я сделал своим вестовым — его звали Ишбай, — обошли всю поляну и прилегающие места, подходы. До реки совсем недалеко, удобно ходить за водой. Наметили точки для постов. Назначили караул во главе с начальником, часовые заняли свои места. Остальные принялись устраивать шалаши для себя и животных, копать землянки для боеприпасов и продовольствия.

Работа закипела. Я оставил Серафима распоряжаться стройкой. Мне не терпелось еще до ночи побывать в родном ауле. Решил идти пешком вдвоем с Ишбаем. Вооружились только маузерами и ножами. К рассвету я рассчитывал вернуться.

Совсем стемнело, когда мы приблизились к Беширу. Вот холм с остатками древней крепости. Мазанки черные, без окон, только дым поднимается кое-где над тамдырами да из дверей вдруг пробьется слабый луч светильника. Люди еще не спят. Слышится редкий собачий лай, мычание коров, блеяние овец — скотина устраивается на ночь. Так знакомо все — и так давно покинуто! От волнения сердце гулко стучит у меня в груди.

Мы шли молча, напряженно вглядываясь в темноту. К счастью, никого не встретили, как и прежде, в этот поздний час редко кто выйдет из дому. У первых домиков свернули с дорога. Теперь следовало быть осторожными, чтобы не навлечь на себя собак. Миновали полуразрушенный двор Моллы-Байрама. Поблизости, у старого тутовника — мазанка моего деда. От нее сохранились одни стены. Деревья высятся над арыком, как и много лет назад.

Наконец мы приблизились к двору дяди Амана. Вот мазанка, две юрты. Огня нигде не видать.

Калитка в невысокой ограде оказалась на запоре. Видно, не миновать встречи с дядей Аманом — встречи, которая сейчас едва ли кстати. Но делать нечего, если потребуется, припугнем, чтоб молчал.

Я стукнул в калитку раз, другой. Ни звука в ответ. Перелезть через ограду? Нагоним страху на людей, нельзя… Шепотом я велел Ишбаю отойти подальше, убедиться, что никого вокруг нет. А сам застучал уже изо всех сил. Минуту спустя послышались шаркающие шаги, испуганный женский голос:

— Кто? Кого нужно в такой поздний час?

Мама!

— Откройте, — негромко проговорил я. — Мы не причиним вреда.

— Вах! — отомкнув щеколду, мать так и отпрянула, обеими руками зажала рот. — Это… это ты? Нобат-джан, милый…

Больше она не смогла говорить — обвила мою шею руками, прижалась к груди. Оказалось, я перерос маму на целых две головы. Слезы радости душили ее.

— Мама, успокойся, — я гладил ее по голове. — Видишь, пришел, жив-здоров… Пошли в дом, все расскажу. Не ждала, наверное?

— Ох, и думать боялась! Ведь ни одной весточки, как ушел ты строить дорогу для огненной арбы. Ничего! Сердцем-то я верила, что придешь, живей… Ну, а сегодня с утра — дергается да дергается у меня веко. Не возьму в толк, с кем же это встреча? И на тебе!

— Ни разу, значит, не слыхали обо мне с тех самых пор? — я про себя подивился: выходит, тогда, еще до войны, не известил моих родных знакомый Александра Осиповича и не исполнил своего обещания Сапар, которого мы в Бухаре освободили из зиндана.

— Нет, сынок. Думали, нет тебя в живых. Только я в это не хотела верить… Вах, радость-то какая! Ну, пойдем же, пойдем! — она потянула меня за рукав. Я тихонько окликнул Ишбая. Он подошел, поздоровался с моей матерью. Втроем отправились в кибитку.

Пока мы с Ишбаем разувались у порога, мать принесла хворосту, разожгла очаг, поставила тунче с водой. Я огляделся. Наша кибитка такая же, какой была раньше. В стороне, у стены, кто-то спал, завернувшись в лохмотья. Мальчик, вроде. Он зашевелился, засопел, когда мы вошли, и продолжал спать.

— Байрам, дяди Амана младший сынок, — пояснила мать. — Уже после твоего ухода родился.

— А дядя Аман?

— Ох, ты ведь не знаешь! Умер он… Тогда же, года не прошло. Мор стоял в ауле и других местах. Умер, недолго и болел. Теперь здесь хозяин Меред, брат его жены. Он из Бурдалыка, батрачил там, семьи не имел. Хороший человек. Позвать его?

— Погоди. Скажи, что с…

— Донди? Жива. Не волнуйся, сынок… Столько лет миновало, а девушка все одна. Тебя дожидается. В то время вон сколько тут перевидали сватов… А она будто отрезала: ни за кого, дескать, не пойду, жив Нобат или нет. Отец и угрозами, и лаской — хоть бы что. Ну, отступились наконец. А его не стало, она сама себе хозяйка. Да сейчас позову ее.

— Может не стоит? Время позднее…

— Не беда. Вот ведь наградил всевышний!

Накинув платок, она убежала. Ишбай молча осматривал наше убогое жилище.

— Невесту мою увидишь, — сказал я ему.

— Понятно. Счастливый ты человек.

Мать вернулась минуты две спустя, со счастливой улыбкой на морщинистом лице:

— Сейчас придет. Бедняжка от радости едва ума не лишилась…

У меня заколотилось сердце, я сам не понимал, что со мной. Радостно мне или тревожно? Какая она стала, моя Донди? Наступила та минута, к которой вели дороги длиной в восемь лет.

— Мама, ну-ка расскажи, что тут у вас. Слыхали про новость, что эмира прогнали? Кто верховодит?

— Ох, сынок… Много ли я вижу да знаю? Вот Меред-ага, тот дошлый, он тебе порасскажет. Еще бы, слыхали мы, большевики свергли эмира, и у нас бекча удрал со своими джигитами невесть куда. Но появились новые воротилы. Баба-мерген из Бурдалыка, слышал про такого? Стражником старшим был у тамошнего бека. Он всю власть к рукам прибрал, джигитов у него до пяти сотен. Головорезы… С ними и Курбан, Дурды-бая сынок. Нос задирает — не подступись! Эмир, говорит, вернется, а до его возвращения налоги я буду собирать. Зиндан, в котором ты сидел, взял под свою охрану. Узники-то разбежались, как власть переменилась… Так он, Курбан, грозится: кто против меня — засажу в колодку и все тут!

Зиндан! До конца жизни буду помнить твой запах, тяжесть колодки, в которую закованы ноги. А теперь, значит, Курбан верховодит, спесивый байский сыпок? Все правильно: богатые почуяли, что конец приходит их владычеству. Схватились за оружие. И кое-кого сумели еще запугать, обмануть, повести за собой.

Снаружи послышались чьи-то легкие шаги. Мать хотела подняться навстречу гостям, но я опередил ее. Живо натянул сапоги, выскочил за дверь. Шли две женщины, закутанные в платки. Когда приблизились, я разглядел: первой шла мать Донди. Я молча поклонился ей, прижав обе руки к груди. Женщина тихо скользнула в дверь нашей кибитки. Следом, наклонив голову, она… Подошла, остановилась передо мной.

— Здравствуй, Донди! — я протянул руку. Девушка не шевелилась. Тут только я заметил, что она правою руку прижимает как-то неловко к боку. Вспомнил: ведь она повредила руку, тогда в схватке с Ходжакули-баем! Кроме того, здороваться за руку аульным девушкам непривычно, вот это я забыл.

— Здравствуй… — несмело выговорила наконец Донди. — Благополучным да будет твое возвращение. Долго вестей не подавал.

— Прости! Далеко занесла судьба. Я все расскажу, ты поймешь… Донди, милая! Значит… я не напрасно верил в тебя?

— Я ведь обещала. Лучше смерть, чем нарушить слово…

Я приблизился, обнял девушку за плечи. Глянул в лицо. В темноте выделялись лишь глаза — прежние, большие, чуть раскосые. Неужели это не сон?

— Ты вернулся совсем?

— Да. Но только… Погоди, я расскажу. Ты ведь знаешь — эмира не стало, свобода. А тут у вас… Придется кое-кому поубавить спеси.

— Ой, Нобат, не связывайся ты с ними! Это свирепые волки, а не люди! Ты еще не знаешь. У них сообщники везде.

— Ничего, справимся со всеми. Для этого я сюда и прибыл. Только пока что ты должна молчать, никому не рассказывать, что видела меня. Думаю, недолго будем таиться. Но сейчас — необходимо, Запомни это!

— Пойдем, — она кивнула в сторону двери. — Неудобно, старшие ждут.

Со вздохом я последовал за ней в кибитку.

При свете очага я разглядел Донди. Она стала высокой, еще более стройной. Лицо тонкое, смуглое. Морщинки ранние у глаз. Ведь она почти ровесница мне! В таком возрасте аульную девушку уже замуж не берут. Значит, Донди добровольно похоронила себя заживо. За все восемь лет — ни единой весточки обо мне, ничего, что подавало бы надежду на мое возвращение.

Я еще недолго поговорил с обеими женщинами. Мне стало ясно: Меред, шурин покойного дяди Амана, — человек, которому можно довериться. Я попросил предупредить его: приду два дня спустя, в такой же поздний час… Еще велел известить Реджепа, оказалось, он в ауле, по-прежнему батрачит у Дурды-бая. А Сапар и в самом деле не приходил, и никто в ауле не встречал его.

Мы возвращались глубокой ночью.

— Красивая у тебя невеста, товарищ командир, — проговорил Ишбай, когда вышли за околицу.

— Я тоже так думаю. Жаль, годы ушли напрасно.

— Нет, нет! — с неожиданной горячностью возразил Ишбай. — Что там годы… Встретился ты все-таки, вот и хорошо! А я…

Что творилось у него в душе? Я положил руку на плечо парня:

— Ну расскажи, может, помочь тебе сумеем. Как старшему товарищу…

— Помочь — нет… — он тяжело вздохнул. — Слопал мое счастье проклятый бай. Я из кишлака Ходжа-Хайрам, возможно, слыхал. Тоже с девушкой вместе росли… Гюльсона ее звали. Наша семья бедная, а у них еще бедней. А дальше, как водится: бай для себя посватал, ему и отдали. Продали, вернее сказать… После этого, бедняжка, году не прожила — зачахла. Я этому баю тогда двор подпалил, а сам в Карши подался. Три года с тех пор миновало.

Он умолк. Мне все стало ясно. Еще одна горемычная судьба, растоптанная любовь, загубленная жизнь…

Часовые на подходе к лагерю окликнули нас. Значит, здесь все в порядке. В центре лагеря около одной из землянок горел костер. Тут же, на конском седле, сидел Иванихин и дремал, поджидая меня. Заслышав шаги, он поднял голову:

— Пожалуйте к нам, в «зеленую крепость»!

— Все спокойно? — я пожал ему руку.

— Абсолютно.

— Тогда спать!

… Когда мы с Ишбаем снова поздним вечером приблизились к нашему двору, на стук вышла мать и ввела нас в кибитку. Меня ожидал сюрприз. На встречу со мной явились не только дядя Меред и Реджеп, но также Сапар и Сарык-Гедай, с которым в детстве мы не раз отправлялись в пески за саксаулом.

— Откуда ты взялся? — поздоровавшись со всеми, спросил я Сапара. — Почему не подавал о себе вестей?

Оказалось, самозванные правители аулов объявили, что будут убивать каждого из числа бывших узников зиндана, освобожденных кяфирами-большевиками в нарушение «законов» уже упраздненного эмирата. Поэтому Сапар вынужден был скрываться. По пути из Бухары, неподалеку от Мекана, его остановили джигиты Нары-мергена. Там у них лагерь. Хорошо, что никто из них не знал Сапара. У него только отняли ишака, а самого отпустили. Местоположение лагеря он хорошо запомнил. У Нары-мергена отряд человек в триста, вооружены слабо. Из подслушанных разговоров Сапар догадался: они ждут парохода, который должен следовать от Чарджуя, собираются устроить засаду на мысу, О его подходе им сообщат конные из Бурдалыка.

— Хорошо, Сапар, спасибо за новые сведения. — Теперь следовало поговорить с остальными. — Друзья, мне радостно, что вы пришли по моему первому зову. Значит, доверяете мне, своему земляку, а я смело могу положиться на вас. Видимо, уважаемый Сапар-ага, который столько вытерпел от проклятого эмира и его палачей, уже рассказал вам, как мы с ним встретились в Бухаре…

— Правильно, Нобат-джан, мы это знаем, — перебил меня дядя Меред. — Мы гордимся, что ты — наш земляк — стал большим командиром у красных.

— И пусть только кто-нибудь на тебя руку подымет! — вскочил с места Сарык-Гедай. — Не выдадим, Нобат, не беспокойся. Говори, что нужно делать, чтоб и у нас наступила свобода?

— Сейчас скажу. Прекрасно, друзья, что вы понимаете: свободу нужно добывать своими руками. — Меня сюда направили народная власть и командование красных войск. Я не один, со мной товарищи. Но мы немного сумеем сделать без вашей помощи.

— Нобат, дай мне сказать, — подал голос молчавший до этой минуты Реджеп. — Ты должен знать, кто здесь главные враги свободы. Это Дурды-бай и его сынок Курбан. Все люди об этом ведают. В доме Дурды собираются его сторонники. Я тоже слышал: поджидают пароход из Чарджуя, чтобы его обстрелять, а то и захватить. Сам Курбан-бай со своими дружками сейчас отправился под Керки, там, слышно, красных снова осадили. А с Нары-мергеном осталась только часть их отряда. Остальные тут, по домам. У них уговор: как только прискачет гонец от Нары, закричит по аулу: «Люди, собирайтесь, пароход на реке» — сейчас они похватают оружие, на коней и к Мекану.

— Так… — я начал обдумывать план действий. Очевидно, медлить было нельзя. Иначе пароход может не пройти на подмогу керкинцам. — Товарищи! Сейчас время дорого, все вы разойдетесь по домам, Сапар-ага отправится со мной, через него я передам, как вам поступить. Никому, ни единой душе — ни слова о том, что видели меня, и о том, что здесь слышали. Когда встретимся на людях — меня по имени не звать. Все ли понятно?

— Понятно.

— Ты бы, Нобат, хоть рассказал нам, — послышался голос Сарык-Гедая, — где побывал, что повидал за столько лет…

— Обязательно расскажу, есть о чем. Только не теперь. Время дорого, друзья. Борьба начинается, действовать нужно быстро, решительно. Победить должны мы, а не баи с их головорезами.

В «зеленой крепости» мы совещались недолго. Приняли план комиссара: Сапар, под видом гонца от Нары-мергена, с утра проскачет по всему аулу с криком: «Пароход приближается!». Сторонники Курбан-бая, со сна не разобравшись, двинутся к Мекану. Наш отряд, кроме охраны лагеря, скрытно сосредоточится там же. Может, удастся склонить Нары-мергена сдаться. Если нет — необходимо уничтожить это гнездо бандитов.

Заодно и тех, кто готов встать в их ряды. Нужно раз и навсегда отбить у врагов охоту поднимать оружие против новой, народной власти, которую следует немедленно провозгласить в Бешире от имени Бухарского ревкома!

… К северу от аула находился глинистый пустырь Пир-Зорра, он тянулся до самой реки. Мекан — холмы на месте заброшенного селенья — был еще северное. Здесь располагался отряд Нары-мергена. Двое часовых сидели на холме, держа винтовки между коленями. Небо на востоке розовело. Я наблюдал в бинокль из-за песчаного бугра, у пустыря. Мне виден весь аул, там пробуждается жизнь, поднимаются дымки. Темнеет громада Старой крепости. Оставался час до того момента, когда Сапар поднимет ложную тревогу.

— Э-эй, люди! Правоверные! — это Ишбай. С одним из бойцов они на конях подъехали к посту противника и начинают переговоры. Часовые испуганно вскочили на ноги, потом, опомнившись, залегли, приготовились стрелять.

— Не стреляйте, э-эй! — продолжает свое Ишбай. — Видите, мы без оружия. Мы люди карппшского бека. Нам нужно увидеть вашего начальника. Мы следуем в Керки. Припасы иссякли, лошади непоены. Проведите нас к начальнику.

Дозорные врага уже поддались на уговоры. Дальше, как потом выяснилось, все также шло по плану. Посланцев проводили к Нары-мергену, те показали письмо с просьбой пропустить отряд к реке, написанное одним из наших бойцов, учившимся в медресе. Письмо было с неразборчивой подписью и печатью из канцелярии каршинского бека. Этой печатью нас снабдили в особом отделе группы войск на всякий случай. В письме предлагалось отправить к нам представителей для переговоров.

И вот, полчаса спустя, по направлению к моему командному пункту поскакали четверо — Ишбай со своим товарищем и двое из отряда противника. Один из них — в белой чалме. Это был Молла-Ших-ишан, доверенный главаря.

— Немедленно отправляйтесь назад, — сказал я ишану сразу же после обмена приветствиями. — Я представляю ревком Бухарской республики, вот бумага.

Передайте Нары-мергену мой приказ: сдаться без сопротивления. Пусть все люди с конями в поводу выйдут на пустырь Пир-Зорра и сложат оружие в одном месте. Срок на размышление — полчаса. Ваш спутник остается заложником. Всем, кто сдастся, обещаем жизнь, рядовым джигитам — свободу. В противном случае… У нас пулеметы, а от Чарджуя подходит пароход с пушками. Поняли?

Молла-Ших, растерянный, лишь испуганно моргал глазами.

— Поторопитесь, — велел я ему. Ишбай взял его коня за повод, отвел от наших позиций. Я видел, как ишан поскакал к своим.

Позже мы узнали: как только Молла-Ших прибыл и передал Нары-мергену мой ультиматум, тот немедленно созвал на совещание наиболее влиятельных из своих сторонников. Никто не ожидал, что красные уже возле Бешира, поэтому мнения сразу разделились. Пришлые — из Бурдалыка и других мест ниже по Амударье — говорили: необходимо спасаться бегством. Нары-мерген настаивал: атаковать противника. Пока судили да рядили, прогремел залп наших винтовок.

Ждать дольше было невозможно. Я видел: в ауле началась суматоха. Там Сапар-ага поднял тревогу, как мы и уговаривались.

Два десятка спешенных бойцов лежали наготове позади меня. Цель я указал заранее — кусты на кромке пустыря, там, где начинаются бугры Мекана. Я приподнялся с маузером:

— Огонь!

А к пустырю Пир-Зорра уже мчалась толпа конных и пеших с криком: «Ур-р! Ал-ла-а!». Ей наперерез вырвался взвод наших всадников. Сюда я подобрал туркмен, жителей Чарджуя и Фа раба. Задача взвода: на копях, с винтовками и маузерами, отсечь подкрепление врага и попытаться уговорить людей сложить оружие.

Тут как раз ударил первый наш залп, следом — второй. На пустыре — пыль столбом, все смешалось.

Я перевел бинокль на Мекан. Здесь тоже какое-то движение. Всадники нестройной лавиной устремляются прочь, на север. Удирают? Ладно. Только убегают не все. Со стороны Мекана грохочут вразнобой выстрелы, пули свистят над нашими головами. У нас на левом фланге пулемет наготове.

— Ур-р! Во имя аллаха! Вперед, за веру!

Это на пустырь вырываются пешие со стороны Мекана. Я даю сигнал пулеметчикам.

«Та-тыр-та-ты-р!..» — захлебывается наш «Кольт».

— За мной, ребята! — я поднимаюсь в рост. Рядом — Иванихин. Бойцы встают, стреляя с колена и стоя. Вперед! По пустырю ошалело мечутся бандиты, застигнутые шквалом огня.

К полудню все было копчено. Даже трупы с пустыря Пир-Зорра успели вывезти все до единого. Сосчитать их нам не удалось — родственники поспешили скрыть порядочное число убитых, особенно из тех, кто бросился на подмогу засевшим в Мекане.

Пока шел бой на пустыре, в ауле тоже завязалась стычка. Избежать большого кровопролития помогли Сапар-ага и его товарищи — неожиданно они с тылу накинулись на сторонников Курбан-бая, стаскивали их с лошадей, отнимали у них оружие. Оказавшись в клещах, те сдались.

Вражеский стан был ликвидирован. Нары-мергену удалось бежать.

Пленных мы оцепили, отвели на двор казыханы, где находился зиндан. Его узники получили свободу.

Днем мы все — я, Иванихин, Сапар-ага, Меред, Сарык-Гедай — собрались на совещание. Тут мне сообщили, что в схватке утром ранен Реджеп и сейчас находится у кого-то из дальних родственников.

Мы решили к вечеру собрать всех жителей аула на митинг. При этом мне здесь лучше не появляться, чтобы не обнаруживать себя раньше времени. Говорить будет Иванихин, с переводчиком. Я с частью отряда направился в «зеленую крепость».

На митинге Серафим, превозмогая боль в раненом плече, разъяснил людям обстановку, рассказал о революции в Бухаре, о новой власти, о том, что не вернутся прежние времена угнетения и бесправия. Слушали молча. Как бы ощущали общую вину за то, что многие жители аула поддались на уговоры басмаческих главарей. Кроме того, было заметно, что некоторые дайхане не верят в устойчивость нового порядка.

От местных на митинге выступил Сапар. Он вспом-нил восемь лет, проведенных в эмирском зиндане, и заявил, что будет защищать новую власть до последней капли крови.

После митинга к Сапару подошел человек, которого в ауле почти никто не знал. Он, однако, оказался беширцем, звали его Бекмурад-Сары. Еще в шестнадцатом голу он уехал на заработки в Чарджуй, затем перебрался в Мерв, завербовался на тыловые работы, побывал в России, на войне. После революции вернулся в Чарджуй, а недавно приехал в аул, где у него умер отец и осталась больная мать с сестренками. Беширец попросил Сапара познакомить его с комиссаром, что тот и сделал. Бекмурад обещал держать с нами связь. Так расширился круг наших сторонников.

В тот же вечер у нас побывали парламентеры Нары-мергена, бежавшего со своей ватагой на север. Дозорные встретили их на опушке тугаев, здесь и состоялись «мирные переговоры». Теперь нам уже невозможно было маскироваться под сторонников эмира, да и парламентеры, видно, знали, с кем имеют дело. Их было двое, и в одном из них я признал изрядно постаревшего Хакберды-джебечи.

Переговоры вели Иванихин с переводчиком. Посланцы хотели получить от нас заверение, что мы не станем преследовать их отряд, если они в свою очередь не будут мешать пароходу, ожидавшемуся со стороны Чарджуя. Мы выставили свое условие: чтобы отряд Нары-мергена не приближался к Беширу и вообще не двигался со своей нынешней стоянки, которая должна быть нам известна. Хакберды-джебечи, не утративший своей былой изворотливости, сказал, что это условие нужно сообщить главарю, обсудить, посоветоваться… С тем и уехали.

— Их цель — разведка, — решительно определил Иванихин. — Силы наши разнюхать приезжали. Мира не будет, верь моему слову!

— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Поручаю тебе держать отряд в усиленной боевой готовности. А я побываю в ауле. Своих проведаю, и наших людей следует подбодрить.

В село мы с Ишбаем отправились вечером на конях. Наши оказались дома, никто не пострадал. Только перепугались все до полусмерти. Вдова дяди со страху готова была бросить все и бежать, куда глаза глядят, наших с собой звала.

— Но я не согласилась и ее отговорила, — рассказывала мне мать. — Я сразу поняла, что это ты со своими воинами выступил против Нары-мергена. Страшно стало, когда начали стрелять, а люди, побежавшие к пустырю Пир-Зорра, внезапно кинулись назад. Вот суматоха поднялась!

— Хорошо, мама, что вы не поддались панике.

— Ну, хоть теперь-то наступит мир?

— Трудно сказать. Надежда на это небольшая.

В комнату вошла Донди со своей матерью. Поздоровались, сели у очага. Я был счастлив, что вижу мою верную невесту живой и невредимой. И тяжкое предчувствие сдавило мне сердце: впереди бои, всякое может случиться… Мы молча смотрели друг на друга и переговаривались одними взглядами, так и не обменявшись в тот вечер ни единым словом.

Подошла пора уходить. Мы с Ишбаем встали, простились. Я пообещал наведаться завтра же. Донди проводила меня взглядом, полным тревоги и грусти.

Когда мы вышли за калитку, нас ждали Сапар, Бекмурад-Сары и еще несколько человек, среди которых был Сапаркель, мой давний товарищ. Мы недолго поговорили тут же, в темноте. Наши сторонники сообщили важные сведения: Баба-мергену в Керкичи рассказали о событиях в Бешире, и он собирается соединиться с Нары-мергеном, чтобы зажать нас в клещи.

— Командир-ага, — почтительно обратился ко мне Бекмурад, хотя был старше меня годами, — возьми нас в свой отряд! Оружие ведь осталось от убитых утром. А то как бы не вышло, что ваши силы слабее, чем у врага.

— Верно! — воскликнул Сапар. — Мы все хотим стать красными бойцами!

Мне было понятно настроение друзей. Но я тотчас про себя решил: рано, сейчас важнее другое.

— Нет, товарищи, — сказал я, — пока оставайтесь в ауле. События еще могут повернуться по-разному. Не исключено, что нам придется оставить Бешир, и тогда гораздо ценнее, если наши сторонники будут действовать в тылу врага. Сейчас тоже советую вам не слишком обнаруживать, что вы сочувствуете новой власти.

Мы еще с полчаса беседовали, я не без труда убедил друзей действовать осмотрительно и поддерживать с нами постоянную связь. Старшим группы назначил Сапара и ему в помощь Бекмурада-Сары.

…Наши часовые не дремали на постах. А лагерь спал после первого трудного боя, в ожидании новых сражений.

В ту ночь сон не шел ко мне: за день выпало столько тревог, впечатлений. Я стряхнул с себя смутную дрему на рассвете. Вышел из землянки, где располагались мы с комиссаром. Иванихин еще спал. В тугаях птицы завели предрассветные песни, небо было бирюзовым, догорали последние звезды. Сейчас дежурный начнет поднимать отряд. Повара уже хлопотали возле очагов, где закипали шурпа, чай. Внезапно прибежал дежурный, он же начальник караула:

— Товарищ командир! Мальчишку задержали на тропе от аула. Говорит, родственник ваш, идет с вестями. Привести?

— Давай! — распорядился я и пошел будить Серафима.

Ко мне привели Байрама, брата Донди. Он сообщил: на рассвете в аул ворвалась ватага вооруженных всадников, среди них Курбан-бай. Очень спешили куда-то на северную окраину села. Первой их заметила Донди, вышедшая кормить и поить корову. Тотчас побежала задами к Сапару. Вдвоем они решили немедленно известить меня, послали мальчика, велели передать все на словах.

Значит, враг действует быстрее, чем мы ожидали.

Медлить нельзя было ни минуты. В мгновенье ока подняли отряд на ноги. Решили дать людям позавтракать. Десяток бойцов во главе с Ишбаем отправили в разведку: наблюдать за дорогой, ведущей с юга.

Как выяснилось позже, сторонники эмира тайком отправили гонца к Баба-мергену. Загнав двух лошадей, он до полуночи достиг передового отряда вражеских сил в Керкичи. Состоялось короткое совещание главарей. У них имелись сведения, что от Чарджуя, на выручку гарнизону Керки, движется пароход с красными войсками. Наш отряд партизан-бухарцев был точно заноза, он мешал противнику поставить заслоны на правом берегу Аму. Поэтому четыреста всадников немедленно были сняты с позиций врага под Керки. Головной отряд возглавил спесивый и задиристый Курбан, сын беширского скряги Дурды-Суйтхора.

Бандиты на рысях ворвались в Бешир, поспешили на северную окраину. Тут, в одном из дворов, сошлись сторонники эмира. Неподалеку находилась мечеть. В ней посадили на подушки древнего старика — благочестивого Вахаб-ишана. От старости он впал в детство и уж едва ли разбирался в происходящем. Но нужен был его авторитет, влияние на темных людей. И старцу — согбенному, полуслепому, без зубов, с редкой желтобелой бородой — внушили, что он должен благословлять каждого, кто появится в мечети. А входящим заранее говорили: ишан, святой человек, знаменитейший повсюду в Лебабе, благословляет воинов ислама на битву с нечестивцами-большевиками. Оружие освящено и теперь принесет победу. Люди, кроме того, знали: движется войско Баба-мергена.

— Правоверные! — прискакав во двор, вопили сподвижники Курбан-бая. — Воспряньте духом! Сам его светлость эмир, Сеид Алим-хан, с несметным войском приближается к Беширу! Головные отряды уже на подступах к аулу! Вооружайтесь! Смерть богоотступникам!

Несколько десятков человек им удалось собрать. Тем временем главные силы бандитов показались на южной дороге, вдоль которой уже занял позиции наш малочисленный отряд.

Тот памятный для всех его участников тяжелый и неравный бой оказался для нас неудачным. Противник знал, что наша база — «зеленая крепость» — расположена в центре тугаев, и, видимо, намеревался окружить нас и уничтожить. Хорошо, что мы своевременно сумели разгадать замысел врага.

На восточной окраине аула наши лучшие стрелки и пулеметчики заняли прочную позицию в давно покинутом дворе, где построек уже не осталось, но зато сохранились толстые дувалы, из-за которых очень удобно было вести прицельный огонь. Пока приверженцы эмира занимали позиции в селе и на берегу реки, готовясь обстрелять пароход, я снял своих бойцов с опушки тугаев и отвел на базу. В это время воины, засевшие в заброшенном дворе, вели сильный огонь. Вражеские главари подумали, что именно там и сосредоточился весь наш отряд. А наши конники отходили скрытно на восток, к Ширин-Кую, где был назначен пункт сбора. Оттуда нам следовало двинуться в Бурдалык, куда, по расчетам, должен подойти пароход. Если не дождемся его, придется перейти на левый берег и временно укрыться на территории Советского Туркестана.

… Раз десять, наверное, в течение дня кидались бандиты с ревом и стрельбой к одинокому двору, из-за дувалов которого их поливали смертоносным ливнем свинца. У нас безотказно действовал «Кольт» и было вдоволь ручных гранат.

Стемнело. Ночью бухарцы, как правило, не атакуют. Воспользовавшись этим, наши воины, осуществлявшие огневой заслон, оседлали коней.

— За мной! — скомандовал я.

Бешир мы покинули. Из Ширин-Кую, где Иванихин уже собрал всех оставшихся бойцов, выступили на рассвете.

Опять по сторонам бескрайняя, унылая пустыня. Воду, фураж и продовольствие приходится беречь — мы совершаем глубокий обход, чтобы до самого Бурдалыка избежать встречи с врагом. Как я и ожидал, нас не преследовали — считали, что мы разбиты.

… Двое суток двигались, делая короткие привалы только на ночь и среди дня, когда зной становился нестерпимым для людей и лошадей. Думали, что обойдется без стычек, но на подходе к Бурдалыку заметили ватагу всадников. Те двигались без охранения, и наш головной дозор успел подать знак главным силам, а сам замаскировался и оказался вскоре в тылу у неизвестных. Мы укрылись за барханами. Кто приближается — враги или друзья? У нас не было сведений о каких-либо революционных силах в этом районе. Но, может, в Бурдалык прибыли красноармейцы из Чарджуя и на месте сформировали отряд из дайхан?

— Что делать, Серафим? — обратился я к комиссару, который, лежа рядом со мной, наблюдал в бинокль за приближающейся вереницей всадников в папахах, на разномастных лошадях.

— Если красные, наверное, с флажком бы двигались…

— А если задание — маскироваться до времени, как мы?

— Придется окликнуть. Давай, Коля! — и, обернувшись к цепи наших стрелков, коротко приказал: — Товарищи, готовьсь!

— Э-эп! — во весь голос закричал я, поднявшись на бархан и сразу выпалив в небо из маузера. — Здесь отряд ревкома Бухарской республики! Кто вы, отвечайте!

В один миг всадники смешались — передние остановились, задние наехали на них. Видим — один заворачивают копей, другие их в чем-то убеждают. Вот сверкнули обнаженные клинки… Часть конников, никого не слушая, нахлестывает коней, удирая туда, откуда пришли. Некоторые рвутся вперед, по направлению к нам, иные спешиваются, залегают. Первые выстрелы рвут тишину над песками, пули поют у меня над головой… Противник!

— Отря-а-д! — протяжно командует Иванихин. — По врагам революции, залпом!..

По тем, кто пытался скрыться, открыли огонь из засады паши дозорные. Бандиты оказались в клещах. Один за другим попадали с коней те, кто не догадался спешиться. Ошалело метались лошади без всадников. Нарвавшиеся на засаду стали поднимать руки кверху, бросать винтовки, шапки. Лишь одиночкам на резвых копях удалось вырваться в пески. Преследовать их мы не стали.

— Чьи вы, откуда? — допрашивал пленных комиссар.

— Из Бурдалыка. Наш сердар — Нары-мерген. В Бурдалык пришел пароход красных. Нам сказали, что уходим в Бешир.

— Где Нары-мерген?

— Вон он… Под ним был пегий копь… Убиты оба: и конь, и всадник…

Чернобородый, коротенький и толстый, Нары-мерген лежал среди трупов тех, кто ринулся было в атаку на нашу цепь.

… На околице Бурдалыка нас окликнули по-русски. Свои! Рота 8-го полка Красной Армии с отрядом чарджуйских рабочих-добровольцев выгрузилась с парохода здесь, чтобы превратить аул в опорный пункт борьбы с белобухарцами. Отсюда красные бойцы должны были следовать в Керки, на подкрепление гарнизону.

Мы познакомились с командиром и комиссаром сводного отряда. Они привезли нам приказ командующего Бухарской группой войск: действовать в районе Бурдалык — Керки в качестве летучего самостоятельного отряда, препятствовать притоку резервов во вражеские силы, снабжению банд» истреблять главарей. Когда начнется освобождение Керки от блокады, действовать в подчинении старшего начальника красных войск на правом берегу, на участке железной дороги Керкичи — Самсоново.

Наши ребята смогли наконец хоть немного отдохнуть. Расположились мы в крепости бурдалыкского бека, где хорошо сохранились некоторые комнаты и складские помещения.

Теперь нашей базой сделался Бурдалык. Чарджуйский отряд спустя два дня снова погрузился на пароход и отправился в сторону Керкичи. А мы выслали разведку в Бешир. Вскоре она вернулась. Ишбай, ходивший старшим, доложил: в селе все эти дни распоряжался Курбан, объявивший себя «сердаром». Но как только дошла весть о разгроме банды Нары-мергена и о занятии красными Бурдалыка, он вместе со своим воинством поспешно удрал в Ходжамбас.

Можно было теперь и мне отправиться в родной аул открыто. С двадцатью всадниками я прискакал в Бешир к вечеру. Мы решили больше не маскироваться — у одного из всадников на пике трепетал под ветром алый шелковый флажок, у каждого из нас алела красная лента на папахе. Пусть видят друзья и враги: мы — бойцы революции!

Наши сторонники — Сапар и его товарищи — ожидали прибытия отряда. Встретили нас уже на пустыре Пир-Зорра, памятном по кровопролитному сражению неделю тому назад. Всего лишь одна неделя прошла, но теперь уже другими стали мои земляки. Нас остановили, пригласили зайти в дом одного дайханина. Я с ним прежде не был знаком, его звали Розы-Пиркули. Сюда же пришел. Сапар со всем своим активом (не было только Реджепа). Сапар переговорил со мной и, с моего согласий, объявил всем собравшимся во дворе мужчинам: командир революционного отряда, разгромившего байскую свору, — Нобат, сын Гельды, уроженец Бешира. То-то гвалт поднялся! Люди бросали папахи на землю, подбегали ко мне, хлопали по плечу, по спине, жали руки. Слышались возгласы:

— Молодец! Вот это парень!

— А говорили, дескать, пропал без вести…

— Такой не пропадет! Наш! Люди, ведь я с ним вместе рос, я и отца его хорошо помню.

— А деда забыл? Еще его называли: «В торбе привезенный»…

— Герой, и солдаты его храбрецы!

— Курбан-бай, как услыхал про гибель Нары-мергена, сразу наутек.

— Ну, негодяй, добегается он…

Здесь же, в беседах с дайханами, и позже, у себя дома, я немало услыхал про Курбан-бая и его банду, какие это подлые, трусливые, жадные и жестокие люди. Оказалось, главарь специально подбирал в свой отряд бывших бекских стражников, ясаулов, а также отъявленных воров, грабителей, наркоманов. И когда не стало бекчи и Курбан объявил себя «правителем аула», эти людишки распоясались вовсю. Новоявленный «правитель» обложил беширцев «налогом» в пользу своего воинства: каждый двор должен был поставлять определенное количество продуктов, скота и денег. Если вовремя не поставляли все это, главу семьи бросали в зиндан, забивали в колодку. А ночью из осиротевшего дома исчезали дочь-невеста, верховой конь… Один человек, не выдержав издевательств, побоев и бесчестья, так в колодке и умер. А когда бандиты собрались бежать из села, то попросту, среди бела дня, все скопом накинулись на дома в южной части, врывались в помещения, хватали и тащили, что под руку попадет, особенно охотились за серебряными женскими украшениями — прямо с голов, с платьев у женщин срывали…

Сапар и его товарищи, когда узнали об этом, кинулись к оружию, которое было у них припрятано, да тут Курбан скомандовал трогаться вон из аула. Лютую ненависть затаили беширцы к этим головорезам и нас приветствовали как своих освободителей.

Долго мы толковали в тот вечер с односельчанами, и я чувствовал: теперь уж не удастся баям еще раз перетянуть темных людей на свою сторону. В головах у дайхан начало проясняться, жизнь учила их различать своих друзей и врагов.

Наконец я — дома. К счастью — вот что значит предусмотрительность! — Курбан-бай не знал, что я командую красным отрядом, мою семью не тронули. Но натерпелись родные страху, когда начался бой на рассвете, в аул ворвались всадники Баба-мергена, а мы, отстреливаясь, вынуждены были отступить в пески! Мать еще и сейчас не могла полностью оправиться от пережитого, то и дело глаза ее наполнялись слезами. Донди тоже ходила притихшая. Когда же старшие женщины занялись хозяйством и мы в кибитке остались вдвоем, Донди вдруг сказала:

— Нобат, я вот что хочу тебя попросить… Возьми меня с собой! Мне тяжело терпеть разлуку, жить в тревоге. Тебя каждую минуту могут убить, я теперь понимаю… Но пусть тогда убьют и меня вместе с тобой! Все равно жить я не останусь одна…

Вот это девушка! Впрочем, что удивляться: разве не она своей слабой рукой, еще совсем девочкой, убила немилого «мужа», Ходжакули-бая? Характер у нее остался прежний. Я не сразу нашелся с ответом, радость переполняла мое сердце.

— Донди, понимаешь ли ты, что говоришь? Ведь я и мои товарищи — воины, это дело мужчин. Разве девушке пристойно находиться в их среде?

— Я знаю, это всегда считалось неприличным. Только ведь никогда не было таких страшных времен, таких опасностей, вражды, крови… Никто не испытывал такого. А даже в песнях поется и в сказках сказывают: когда-то давно девушки тоже садились на коней, брали в руки оружие, сражались… Пусть говорят кто что хочет, я не посмотрю ни на кого!

— Поверь, мне так радостно слышать это! Я горжусь тобой! Но, Донди, милая, подумай о другом. Ведь сама говоришь, столько опасностей… Разве я могу допустить, чтобы ты терпела лишения в походах, чтобы тебе грозила гибель от вражеской пули?

— А ты? Тебе все это грозит каждую минуту! И потом опять ворвутся враги. Лучше уж в бою!..

— Нет, — я заговорил спокойнее, собравшись с мыслями. — Больше врагам здесь не бывать. Наши силы выросли, пароходы скоро привезут много войск. Это одно. А другое… Я должен быть уверен, что ты — самое дорогое, что есть у меня в жизни, не подвергнешься больше смертельной опасности. Только тогда я смогу спокойно выполнять свой долг солдата революции. Ты ведь понимаешь, что я обязан оправдать доверие, которое мне оказано. От этого зависят свобода, будущее нашего народа! Ты, моя подруга, должна чувствовать это так же, как я. И наконец… здесь твоя и моя матери, у них больше нет никого близких. Твоя поддержка им необходима. Ну, а если, не приведи бог, снова враги… Ведь ты так помогла нам в прошлый раз, предупредила вовремя! Спасибо тебе! В общем, если ты в ауле, с семьей, я буду спокоен и силен духом, пойми это и оставь свой замысел, прошу тебя!

Девушка долго молчала, опустив голову. Потом подмяла глаза: грустные, сухие. Она все поняла. И только сдержанным вздохом выразила свою тоску, тревогу…

Долгим оказался путь к нашей любви. Когда суждено ей прийти к счастливому завершению?