Мгновенные воспоминания — так их называют психологи — проявляются до мельчайших деталей, всплывая на поверхность памяти так, что человек не только вспоминает то, что с ним произошло, но как бы заново переживает былое.

Я сидел в кресле, сжимая пустой стакан из-под виски. Шейла стояла у окна, дымя сигаретой. Рядом лежал пес.

Когда я пошевелился, он повернул морду, посмотрел на меня, затем лениво поднялся и пошлепал к креслу. Что-то встало поперек горла, и я то ли замычал, то ли застонал — стакан раскрошился в руке.

Собака мгновенно застыла на полушаге, а Шейла, странно встревоженная, двинулась ко мне.

— Эллис, в чем дело? — спросила она.

Я вскочил на ноги и отпрянул.

— Убери его, слышишь?! Ради Бога, убери!

Она, ничего не понимая, пошла к двери, ведущей на кухню, и позвала Фрица. Пес моментально прошел в кухню, и Шейла притворила дверь.

Женщина подошла ко мне, положила руки на плечи и усадила обратно в кресло.

— Это ведь всего лишь Фриц, Эллис, — успокаивающе проговорила она. — Волноваться и тревожиться незачем.

Я сказал:

— Фриц мертв. Я видел его там, на болотах, с дыркой от пули в башке.

— Понятно, — кивнула Шейла. — А когда это случилось?

В данном случае ее спокойствие не произвело надлежащего эффекта, а лишь разозлило меня. Я схватил Шейлу чуть повыше локтей и прошипел:

— Шейла, пойми — они там. Вьетконговцы. Я их видел.

На ее лице отразился ужас, когда она попыталась высвободиться, — ужас, пробивший защитную оболочку спокойствия, как камень разбивает стылую поверхность пруда.

— Эллис, выпей еще. Давай принесу.

Она прошла на кухню, закрыла за собой дверь, а я сел, подвешенный в своем кошмарном сне. Слабое звяканье телефона на столе возле окна выбросило меня обратно в реальность.

Если бы я поднял трубку, то этим самым только бы вспугнул Шейлу, говорившую из кухни. Вместо этого я потихоньку встал и подошел к сервировочному окошку между комнатами.

Оно было открыто примерно на полдюйма — достаточно, чтобы видеть половинку ее лица и руку, сжимающую трубку. Голос был приглушен, беспокоен.

— Нет, я должна лично говорить с доктором О'Харой. Это вопрос жизни и смерти.

Шон О'Хара. Лучший психиатр с Харли-стрит. Мне следовало догадаться.

Шейла произнесла:

— Шон? Шейла Уорд беспокоит. Да, да, снова Эллис. Думаю, тебе сейчас же нужно приехать сюда. Дело совсем плохо, так плохо, что хуже некуда. Он только что пришел совершенно невменяемый и сказал, что видел вьетконговцев на болотах. Видимо, регрессия. Вьетнамские воспоминания. — Последовала пауза, показавшаяся мне вечностью. — Нет, со мной все в порядке. Чуть раньше я позвонила Максу Сен-Клеру. Он тоже скоро будет здесь.

После того как она повесила трубку, я пинком распахнул дверь. Когда Шейла вскрикнула, эрдель подскочил ко мне, оскалив зубы в сантиметре от моей ноги.

Она схватила его за ошейник и оттащила в сторону. Я усмехнулся:

— Итак, я сломался — окончательно и бесповоротно, так? Вьетнамская регрессия? Так вот я вам покажу! Я покажу, что видел своими глазами то, что сказал! Не только покажу, но и докажу!

В подставке для зонтиков возле входной двери у меня стояло несколько дробовиков. Я взял шестнадцатимиллиметровый, повесил на шею пояс с патронташем и выскочил из дверей, пока Шейла старалась утихомирить пса.

* * *

В лицо мне — холодный и жгучий — ударил дождь. Это все происходило по-настоящему, наяву, и, вдохнув в легкие сырой соленый воздух, я отправился по тропе.

В Шойбернессе снова стреляли — глухой грохот тяжелых орудий, как и до этого, — а сквозь жилы ползла холодная уверенность, наполнявшая меня яростью, совсем другой, контролируемой, сильно отличавшейся от налитой кровью глазной, с которой я выскочил из дома. Произошло ли все, что я видел, в действительности? И если произошло, то — когда?

На мгновение мне удалось подавить хаотичный поток мыслей. Когда-то мне удалось выжить в такой стране, где умирали настоящие мужчины и ничто им не помогало. Не для того я прошел через вьетнамский ад, чтобы тупо помереть в болотах на побережье Северного моря. Вариант с собакой я не мог объяснить и далее не старался, но вот те двое... Они должны были быть настоящими, потому что иначе все настолько страшно, что даже думать об этом невозможно...

Шестнадцатый калибр, одноствольный, с передергивающимся затвором, вмещал в магазин шесть патронов 662. Смертоносное оружие, если бить с небольшого расстояния. Быстро зарядив ружье, я через некоторое время сошел с дорожки и пошел по предательски мягкой тропке через топи. Один неверный шаг в сторону мог завести вас в такую трясину, которая в момент проглотила бы даже слона.

Идти надо было как можно осторожнее, но не потому, что я боялся болота. Из-под ног в разные стороны разбегались дикие утки, чирки, кряквы. Чуть сильнее наступишь на покачивающуюся тропу, чуть спугнешь болотную братию — и она разлетится, оглашая воздух тревожными кличами, предупреждая всех и вся, что здесь крадется врат.

Но покамест вся эта мелочь пряталась по кусточкам, не вылетая в дождь, — я слишком много времени провел в дельте Меконга, чтобы пугать дичь: для нее я был «своим». Я выжил благодаря тому, что перехитрил вьетконговцев в навязанной ими же игре. Они были неплохо выдрессированы, но не так, как я. Они ждали меня здесь, на болотах, — ждали, пока я не объявлюсь. Ждали, пока я не совершу ошибку, — как делали всегда. Что же, я был согласен поиграть. Я спрятался в толще кустарника и камышей, подготовив шестнадцатку, и принялся ждать — как делал множество раз до этого — звука, малейшего шепота, намека на чужеродное присутствие.

* * *

Никто не приветствовал меня по возвращении из Вьетнама, никто не чествовал «героя» — общественное мнение было настроено против, и я обнаружил, что завис в атмосфере недружелюбия, как и множество других наемников, участвовавших в различных кампаниях с сорок пятого года.

Дед попытался было забыть прошлое, так как имел слабость к медалькам, а их у меня — честное слово — было предостаточно. Но ничего не вышло. Старик большей частью сидел в кресле с глазами на мокром месте, уставившись в пространство и не произнося ни слова. Проведя с ним десять пренеприятнейших дней, я уехал, оставив его на попечение тех, кому это было нужно больше, чем мне. Уехал в Лондон.

То, что произошло дальше, не могло не произойти. Я начал скатываться все ниже и ниже — ежедневная бутылка скотча и пьяное бормотание по вечерам. Необходимость самоуничтожения. Старые друзья, которые поначалу еще пытались изобразить подобие радости, вскоре научились меня избегать. Казалось, ничто не остановит меня от падения в никуда вниз башкой.

А затем в моей жизни снова появился Черный Макс и снова спас мою жизнь, когда я сползал по стенке возле салуна в западной части Милнер-стрит, возле Кингз-роуд, из какового меня для своего — да, если быть честным, и для моего тоже — блага вышвырнул хозяин.

Я только-только сделал первый шаг, по стенке, когда к тротуару подкатила замечательная «альфа-ромео» Джи-Ти Велоче, цвета весенних нарциссов. Позвавший меня голос раздался из другого, темного конца бесконечного туннеля, из моих снов:

— Эллис? Эллис, ты ли это?

Открыв глаза, я понял, что на это ушли все мои силы, и с трудом смог сфокусировать взгляд. Макс был в парадной форме и возвращался в гостиницу — как выяснилось позднее — с приема, устроенного в американском посольстве.

— Дождит, Макс, — сказал я. — Смотри, медальки заржавеют.

Его хохот потряс улицу до основания.

— Черт побери, Эллис, как я рад тебя видеть!

Я чувствовал абсолютно то же самое. Как встарь: Тай Сон сквозь дождь и нашу первую встречу я помнил до мельчайших подробностей. И расплакался, как дитя. Видимо, в ту секунду Макс понял, насколько мне плохо.

* * *

И снова шел дождь, укрывая топи развевающейся занавесью. Где-то вдалеке встревоженно поднялись с воды птицы, и я услышал взревевший мотор машины.

Я пробрался сквозь заросли камышей и залез на вершину близлежащей дамбы. Это мог быть единственный человек. Я мельком увидел «альфа-ромео» — смазанное желтое пятно в серости утреннего полусвета, — когда она свернула с боковой дороги на грунтовую тропу, ведущую через топи. Я побежал по дамбе, делая поправку на ветер, только потому, что она в три раза сокращала путь по болотам, спрыгнул с дальнего конца и по колено в воде помчался, прижимая «шестнадцатку» к груди.

Я прекрасно слышал рев мотора, перекличку встревоженных птиц, и тут наступила внезапная тишина. Я тут же понял, что произошло, — понял так ясно, словно это уже когда-то со мной происходило.

Выскочив из тростника, я увидел в сорока ярдах правее «альфу-ромео». Один из вьетконговцев стоял посреди тропы, направив автомат на вылезающего из автомобиля Сен-Клера, одетого в форму и собственный вариант генеральского плаща: типа английского зимнего, с меховым воротником.

Он возвышался перед своим противником, упершись руками в бока. Вьетконговец угрожающе повел автоматом. Дальнейшее показалось мне чисто инстинктивным действием, солдатским рефлексом, ибо мне почудилось, что вьетнамец хочет застрелить Сен-Клера.

Когда приходится стрелять по живой мишени, дробовик является смертельным оружием на расстоянии в двадцать ярдов, а у меня их было целых сорок, — по крайней мере, хоть я и нарывался, но надеялся, что таким образом дам возможность генералу спастись.

Я побежал, во всю глотку выкрикивая боевой клич самураев — банзай! — способный расколоть мир надвое, стреляя на бегу с бедра.

Вьетконговец растерянно развернулся, послав очередь вслепую, — пули вспороли землю справа от меня.

Больше возможностей у него не было, потому что Сен-Клер сзади схватил его в удушающий захват и повалился на спину, подняв колено, чтобы упереться противнику в позвоночник и переломить его.

С другой стороны «альфы» выступил из тростников еще один Вьетконговец. Прокричав что-то упреждающее, я выпустил еще один бесполезный заряд. Сен-Клер, перекатившись, схватил автомат первого вьетнамца и в едином плавном движении выпустил по камышам длинную режущую очередь, — его противнику пришлось отпрыгнуть назад в поисках укрытия.

Сен-Клер скатился в канаву и остался лежать плашмя. Через несколько секунд он поднял автомат над головой и дал длинную очередь по тростникам, прикрывая меня. Из кустов послышалось несколько одиночных выстрелов, но мне удалось прыгнуть вперед и съехать на животе в канаву.

Генерал ухмыльнулся.

— Для человека, который, как мне сказали, разваливается на куски, ты довольно неплохо передвигаешься. Как в старые добрые времена.

— Тебя вообще-то хоть что-то может вывести из равновесия? — фыркнул я.

— Парень, жизнь так коротка. Я ведь тебе уже говорил. — Он кивнул в сторону валявшегося на тропе вьетконговца. — Ладно, милок, а теперь рассказывай, что это вьетконговцы делают в болотах Эссекса?

— Одному Богу известно, — ответил я. — Мне показалось, что я схожу с ума, когда они выпрыгнули на меня ранним утром. А Шейла решила, что я как есть спятил. Потому тебе и позвонила. Даже позвала сюда Шона О'Хару, со всеми его шприцами и транками.

— Так она что, там одна? — Сен-Клер нахмурился. — Это не очень хорошо, да и нам пора двигать: лежа здесь, мы не отыщем ответов на интересующие нас вопросы. Например, мне сейчас до зарезу нужен телефон.

— И что ты предлагаешь?

— Ты заберешься в «альфу». Держись пониже, заведи мотор. Я тебя прикрою. Давай двигай.

Он поднялся немного по склону канавы и выпустил две или три пули по тростникам с другой стороны дороги. Ответа я ждать не стал, даже не знаю, был ли он. Прополз к «альфе» и забрался внутрь, ухватился за руль, кинув дробовик на заднее сиденье.

Я крикнул Сен-Клеру, что все готово, завел мотор и тронул автомобиль в ту же секунду. Длинной очередью скосив посадки тростника, генерал кинулся на сиденье для пассажиров, прижимая голову к подушке. Машина дернулась с места столь стремительно, что из-под задних колес поднялся настоящий фонтан грязи.

Я гнал по тропе со скоростью пятьдесят миль в час — от такой гонки в данных условиях попахивало жареным и вставали волосы на загривках, — перескочил неогороженную канаву, проехал по неглубокому ручью, не сбавляя скорости, и, влетев на задний двор, где хранился уголь, резко затормозил. С начала атаки вьетконговцев прошло всего несколько минут.

Времени для разговоров не было, поэтому я моментально выскочил из машины и, слыша, как сзади бежит Сен-Клер, ринулся к двери в коттедж, зовя Шейлу по имени.

Я не очень хорошо понял, что случилось, когда открывал дверь, — эта часть приключения осталась для меня темным пятном, — но оказалось, что я лечу головой вперед на пол и приземляюсь, словно поверженный бык... на рога.

* * *

Очнулся я, лежа на кушетке, хотя вернее было бы сказать — плавая. Снова меня отделили от моего тела, будто бы ничто физическое не было мне присуще.

Меня переполняла жутчайшая тошнота, желудок выворачивали наизнанку и завязывали узлом. Перекатившись на бок, я упал на пол, и меня тотчас стало безумно тошнить.

Я полежал не двигаясь. Подо мной было что-то твердое, что-то очень неудобное, причинявшее боль, и когда я сел, то увидел «шестнадцатку». Взяв ее в руки, я оперся на приклад, использовав его в качестве костыля, потому что ноги совсем не держали.

Дверь в спальню была открыта, горел свет. Я позвал Шейлу или подумал, что позвал, потому что изо рта не вылетело ни единого звука, а затем полетел в дверной проем.

Меня поджидало что-то страшное, невероятно страшное, но не было способа отвертеться от этой жути, меня тянуло к ней...

Первое, что я увидел, — кровь, расплесканная по белой стене. В центре комнаты лежала Шейла — совершенно голая, с единственной закрутившейся вокруг ноги простыней, словно она хотела убежать, но... не смогла. Череп сзади был размозжен, словно яичная скорлупа.

Сен-Клер лежал на постели с приподнятым коленом. Тоже голый. Лишь солдатские бирки висели на шее — привычка.

Только вот когда я подошел поближе, то увидел, что это вовсе не Сен-Клер. Это был... никто, так как у него не было лица, а лишь кровавое месиво, каша на месте лица, в которое с близкого расстояния вогнали пару зарядов из дробовика.

Я развернулся, чтобы убежать, заметил зажатую в руке «шестнадцатку» и с криком отшвырнул ее прочь. В дверях, наблюдая за моими действиями, кто-то стоял — я знал, но не мог понять, кто именно, ибо все вокруг стало покрываться темной слизью, таять, превращаясь в кромешный мрак.

* * *

Однажды, плавая с аквалангом возле Корнуолла, у меня случилась поломка клапана запасного баллона, и я еле-еле успел выплыть на поверхность вовремя. Сейчас было примерно то же самое: я судорожно молотил руками и ногами, стараясь оттолкнуться от дна и доплыть до крошечного пятнышка света в холодной бездне воды.

Наконец я вынырнул, хватая застывшим ртом воздух, и обнаружил, что валяюсь совершенно голым под ледяным душем, удерживаемый здоровяком с переломанным носом и короткой стрижкой.

Стараясь скинуть с себя его лапищи, я обнаружил, что сил во мне нет ни капли. Казалось, мои руки медленно-медленно, словно в воде, поднимаются вверх, затем, повиснув на мгновение, начинают опускаться.

Мужчина крикнул через плечо:

— Доктор, он приходит в себя!

Голос эхом прозвучал в голове, затем я будто бы перелетел через край ванны — что было невозможно, — и тут в дверях объявился Шон О'Хара.

Он был достаточно и очень по-ирландски красив, эдакий декадент с лицом Оскара Уайльда, а может быть, Нерона, и гривой седых серебристых волос, которые делали его похожим больше на актера, чем на то, чем он на самом деле являлся — одним из лучших психиатров Западной Европы.

Я сказал:

— А вот и ты, сволота старая. Все еще пробавляешься в старушке Англии по пятьдесят гиней за сеанс?

Он не засмеялся и даже не улыбнулся, хотя это и было странно, потому что обычно он мог расхохотаться от одного вида пальца, показанного ему, но сегодня все шло наперекосяк, и удивляться не приходилось. Даже мой голос будто принадлежал другому человеку.

Шон вытащил из-за двери мой купальный халат и распахнул его для меня.

— Надень-ка вот это, Эллис, будь паинькой, и пошли со мной.

Я был совершенно спокоен, ни тени тревоги в мозгу. Просто плыл куда-то, застигнутый врасплох этим странным, чуждым мне ощущением.

Шон терпеливо ждал, пока я справлюсь с поясом, а затем положил мне руку на плечо.

— Хорошо, давай попробуем все прояснить.

Гостиная была переполнена народом. Этих людей я никогда раньше не встречал. Двое в рубашках с короткими рукавами делали на полу какие-то замеры. В дверях стоял полицейский в форме... внезапно пыхнула вспышка. Все как-то сразу прекратили болтать между собой.

Я спокойно ждал, пока Шон и небольшой подвижный темноволосый человек в очках в золоченой оправе не переговорят о чем-то вполтона и Шон не возьмет меня за руку.

— Сейчас мы отправимся с тобой в спальню, хорошо, Эллис?

Там, за полуприкрытыми дверями, меня ожидало... оно... Тот безымянный кошмар, вторгавшийся в мои мысли и сны столько долгих месяцев. Во рту пересохло, я ощущал буханье сердечной мышцы, чувствовал, что не могу дышать. Я было начал упираться, но Шон потянул меня за собой.

Первым делом я увидел кровь, диким полумесяцем расплесканную по белой стене.

Я отвернулся, вцепился в Шона обеими руками, почувствовав, как земля уходит из-под ног.

— Сон, — сказал я надтреснутым голосом. — Я-то думал, что это был сон.

— Нет, Эллис, отнюдь, — произнес Шон мрачно. — Это случилось на самом деле. И ты не можешь отвернуться и забыть.

Он потянул меня в комнату.

* * *

Меня посадили на стул в кухне, и кто-то сунул мне в руки чашку чая. На вкус он походил на канализационный сток, и, подбежав к раковине, я выблевал его. Устало повернувшись, я принял помощь молодого констебля, усадившего меня обратно, и в ту же секунду в дверях появились Шон О'Хара и человек в очках.

— Ну, Эллис, как ты? — спросил Шон.

— Сносно. Думаю, что выживу. — И снова показалось, что голос исходит не из меня, а из какой-то далекой точки вселенной.

Шон вытащил небольшой пузырек и вытряхнул на ладонь знакомые мне лиловые капсулы.

— Я ведь предупреждал, что с этим лекарством шутки плохи. В прошлую среду я выписал Шейле рецепт на двадцать одну пилюлю. Но по остатку можно предположить, что ты принял штук десять — двенадцать зараз. Так что, не прибудь я вовремя, ты был бы покойником.

— Чего, по-видимому, и добивался дражайший мистер Джексон, — вставил человек в золоченых очках. — Ведь так, сэр?

— Как ты знаешь, здесь все находится под контролем Министерства обороны, — сказал Шон. — Здесь присутствует суперинтендант Дикс из Особого отдела.

Судя по всему, когда я повернулся к Диксу, то долго не мог сфокусировать на нем взгляд.

— Что вы хотите сказать? Что я пытался покончить с собой после того, как выпустил Шейле и Сен-Клеру мозги? Да я к этим пилюлям не прикасался.

Последнюю фразу я произнес с такой ненавистью, что молоденький констебль у двери беспокойно зашевелился.

— Так, значит, сэр, вы не помните? — спросил Дикс, доставая маленькую бутылочку. — Это неудивительно, раз вы сидели вот на этом.

Похоже, я впал в следующую фазу ступорозного состояния, когда все перестает волновать. И сказал:

— А что это такое?

— ЛСД. Мы обнаружили это в вашем прикроватном столике.

— У меня для вас приятные новости, — бросил я. — Никогда в жизни к этой дряни не притрагивался.

— Пока вы были в бессознательном состоянии, мы взяли у вас пробы крови, сэр. Так что отпираться бессмысленно.

— Эллис, расскажи мне о вьетконговцах, — попросил Шон спокойно.

Я взглянул на их мрачные рожи, ждущие ответа. Даже констебль непроизвольно сделал шаг вперед. Тогда же я заметил распахнутую дверь и ждущих за ней молчаливых мужчин.

Появился новый персонаж — майор спецназа в форме, по-видимому сшитой на заказ в Сэвил-Роу. Красный берет сбит по уставу набекрень, лицо ленивое, полное, доброжелательное... окромя глаз, недобро сияющих, словно разбитое стекло. Я его знал, вот в чем была загвоздка, знал, но не помнил откуда. Майор слегка кивнул, ободряя.

— Вы, видимо, считаете, что я спятил, да? — спросил я. — Так вот учтите: они здесь были, и мы с Максом обдурили их шатаю. Это, конечно, неприятный факт, но на тропе лежит труп человека. Это доказательство моей правоты.

Дикс покачал головой:

— Ничего на тропе нет, мистер Джексон. Ничегошеньки.

В последовавшей затем немоте я ждал очередного взмаха топора. Который не замедлил случиться.

Дикс сказал:

— Как вам известно, вся эта местность принадлежит Министерству обороны, поэтому мы очень тщательно следим за перемещениями здесь живущих. Например, миссис Уорд каждый четверг ездила в Лондон.

— Навещала своего восьмилетнего сына, — кивнул я. — Она в разводе. Была... Ребенок остался на попечении отца.

Дикс покачал головой:

— Последние два года, сэр, ее муж преподавал в университете Южной Калифорнии. Сына у них не было.

Я тупо смотрел на них, и Шон произнес:

— Всякий раз, вырываясь в город, Эллис, она целый день проводила в квартире Макса.

Меня разрывало на части. Положив руку на колени, я уткнулся в нее головой, чувствуя, как огромные волны перекатываются надо мной.

Я хотел выжить в этом кошмаре.

Сквозь рокот прибоя послышался голос Шона О'Хары:

— Любые другие попытки в данном направлении будут пока бесполезны. Галлюцинаторное состояние после больших доз ЛСД может продолжаться сутками. Типично клинические симптомы. Думаю, следует поместить его в Марсворт-Холл как можно быстрее и начать интенсивную терапию. В данном состоянии этот человек является угрозой самому себе и всем, кто его окружает.

Марсворт-Холл — последняя остановка на пути в клинику для психически ненормальных преступников. Шон раз в неделю проводил там бесплатные консультации. «Какие там встречаются интересные случаи», — восхищался он как-то передо мной. Перспектива очутиться за этими массивными воротами поразила меня в самое сердце. Я поднялся и неверными шагами подошел к Шону, вцепившись в лацканы его пиджака.

— Они действительно были. На самом деле...

— А Фриц? — спросил он мягко. — Ты ведь сказал Шейле, что его пристрелили, однако он сейчас на улице, привязан у своей будки. Может, хочешь взглянуть и убедиться?

И тут я вспомнил. Вспомнил то, чего не могло быть, но что почему-то произошло. Невозможность. Полнейшая.

— Тот, пристреленный, пес, — закричал я, — был не Фриц — не мог бьпъ Фрицем! Он прыгнул с дамбы и проплыл пятьдесят ярдов в глубокой воде. — Они смотрели на меня, ничего не понимая. Я добавил: — Фриц плавать не умеет.

Последовавшая тишина показалась мне пустотой захлопнувшихся за моей спиной железных ворот. Кто-то кашлянул, и Дикс коротко кивнул.

Констебль взял меня за руку:

— Сэр, соблаговолите пройти за мной.

Я развернулся полукругом, одним-единственным ударом сломал ему руку и кинул его в дверной проем, чтобы расчистить дорогу. Страх, паника — называйте как хотите — превратили меня в зверя.

Присутствующие набросились на меня, как стая разъяренных пеликанов, и через несколько секунд мой купальный халат был сорван, и я остался в чем мать родила. Он сходит с ума, напишут завтрашние газеты. После чего меня закуют в кандалы.

Я нанес несколько ввинчивающих ударов, и одного из нападающих отбросило назад с переломанными ребрами — он визжал, как недорезанный поросенок. Другому своротил челюсть, но тут вперед вышел майор, сделавший отменный цуки в живот. Затем поднял бедро на уровень поясницы, распрямил ногу и повторил удар.

Но для владеющего чи такого нападения недостаточно. Я пошел вперед, все время напоминая себе, кого и что являет собой этот человек. Поднял руки. Моя первая итонская половина, его — последняя. Стеночка — так мы называли эту игру. Хилари Воган, вот кто это был, — гордость школы. Мозги и кулаки, поэзия и бокс. Его никто никогда не мог побить, особенно после того как он вступил в ряды вооруженных сил.

Он понял, что я узнал его, — увидел в моих глазах — и непроизвольно нахмурился, как будто это имело какое-то значение, как будто он этого вовсе не ожидал. Все было так, будто ему все расчищали дорогу в регби, а на меня валились всей толпой.

Потребовалось шесть ублюдков для того, чтобы вытащить меня на улицу и посадить в машину — с наручниками или без таковых...