Человек, прислонившийся к двери купе, держал в руке автоматическую итальянскую «беретту». Из-за смуглой кожи лица мужчина казался пронзительно голубоглазым. Радостная улыбка растянула уголки его губ.

— Похоже, старичок, ты все-таки заварил кашу, — сказал он на безупречном английском.

Поезд, наконец, окончательно остановился, и из коридора тут же раздались громкие голоса. Шавасс сосредоточенно вслушивался, и ему показалось, что где-то прозвучал голос Штайнера. Пол встал на ноги, и мужчина тут же произнес:

— Похоже, Штайнер не слишком доволен. Что вы с ним сделали?

— Ударил в горло. Дзю-до. Грязный приемчик, но у меня не было времени с ним расшаркиваться. — Он взглянул на пистолет. — Вы можете спрятать эту штуковину. Обещаю, с моей стороны не будет никаких неожиданностей.

Мужчина улыбнулся и опустил «беретту» в карман.

— Просто я не знал, как вы отреагируете на мое приглашение зайти в гости.

Он достал кожаный с золотым тиснением портсигар и открыл его. Шавасс вытащил сигарету и наклонился прикурить от предложенного огонька.

Вряд ли он проработал бы на своего шефа целых пять лет, если бы не мог с первого взгляда распознать настоящего профессионала. Люди его профессии ходили, словно в коконе специфической ауры, неразличимой для толпы, но отлично видной самим разведчиком. Шавасс умел на глаз определять национальность, род занятий и тому подобные вещи, но в данном случае был совершенно сбит с толку.

— Кто вы? — спросил он.

— Фамилия моя — Хардт, мистер Шавасс, — ответил человек. — Марк Хардт.

Шавасс задумался, но догадка не появилась.

— Фамилия немецкая, но вы не немец.

— Израильтянин, — улыбнулся Хардт.

Что же, картина начала постепенно вырисовываться.

— Израильская разведка? — спросил Шавасс.

Хардт покачал головой.

— Это было давным-давно, но сейчас — нет. Скажем так: я — представитель, точнее, член организации, которая по самой своей сути, и сути своей работы должна скрываться в подполье.

— Ясненько, — мягко произнес Шавасс. — И каковы же в настоящий момент ваши цели и устремления?

— Те же, что и у вас, — произнес Хардт спокойно. — Мне нужна рукопись, но еще больше мне необходим Каспар Шульц. — Прежде, чем Шавасс смог ответить, он поднялся и подошел к двери. — Думаю, мне лучше посмотреть, что там происходит.

Дверь осторожно прикрылась за его спиной. Шавасс слегка нахмурился, вспоминая хардтовские слова. Ему было отлично известно о существовании по крайней мере одной подпольной еврейской организации, работавшей постоянно с окончания войны и преследовавшей нацистов, ускользнувших из союзнических сетей в сорок пятом. Пол слышал, что члены этой организации фанатически преданы своему делу и посвятили жизни тому, чтобы омерзительных чудовищ, нелюдей, ответственных за Бельзен, Аушвиц и другие адские места, поставить перед судом истории.

Бывало, что в своей работе Шавассу приходилось соревноваться с агентами других держав, преследующих те же цели, что и он. Но сейчас все было по-другому, совершенно по-другому.

Поезд снова стал набирать ход; дверь открылась и в образовавшуюся щель проскользнул Хардт. Он ухмылялся.

— Я только что видел Штайнера. Он разъярен, словно раненый лев. До него, должно быть, дошло, что сейчас вы можете находиться в нескольких милях отсюда. Не знаю, каковы будут ваши шансы выжить, если он когда-нибудь дотянет до вас свои лапы.

— Постараюсь, чтобы этого не случилось. — Шавасс кивнул на американскую униформу. — Отличная у вас маскировочка. После преступления преступник просто-напросто испаряется, не так ли?

— Метода доказала право на существование после нескольких блестящих операций, хотя очки, если честно, немного надоедают. Я в них ни черта не вижу.

Хардт вытащил из-под откидного столика стул и сел на него, удобно опершись плечами о стену.

— Вам не кажется, что пора бы нам поговорить о рукописи?

— Согласен, но начинайте вы. Что вы знаете об этом деле? — спросил Шавасс.

— Прежде чем я начну, скажите мне — это Мюллер лежит мертвый в вашем купе? Я слышал, как какой-то пассажир говорил о стрельбе, а затем Штайнер провел вас по коридору.

— Прямо перед Оснабрюком я выпил чашку кофе. Что бы в него ни подмешали, но это вывело меня из строя на добрых полчаса. Когда я очнулся, Мюллер валялся в углу с пулей в сердце, — объяснил Шавасс.

— Кто-то вас очень ловко подставил.

— Если по совести, я считал, что это ваша работка, — произнес Шавасс. — А что вы, интересно, искали в моем купе?

— Все, что угодно, — сказал Хардт. — Я знал, что Мюллер должен встретиться с вами в Оснабрюке. Я, конечно, не думал, что он притащит рукопись с собой, но считал, что он пригласит вас туда, где она находится, и даже, возможно, выведет на Шульца.

— Хотели следить за нами? — спросил Шавасс.

— Вот именно.

— И каким же, черт побери, образом вам удалось столько узнать?

Хардт улыбнулся.

— Впервые мы засекли Мюллера четырнадцать дней назад, когда он заявился к одному немецкому издателю и предложил опубликовать рукопись Шульца.

— А как вам удалось об этом узнать?

— Этого издателя мы пасем уже целых три года. В его конторе работает одна из наших девушек-агентов. Она-то нас и предупредила насчет Мюллера.

— Вы с ним встречались? Видели?

Хардт покачал головой.

— К сожалению, издатель пустил по следу Мюллера своих нацистских дружков. В то время Мюллер жил в Бремене. Он оторвался от них и от нас на один шаг.

— Значит, вы потеряли его?

— Зато услышали о вас.

— А каким же образом вы пронюхали про меня? Хотелось бы это узнать, — сказал Шавасс. — Увлекательно, наверное, — ужас.

На лице Хардта отразилось явное удовольствие. Ему было приятно производить впечатление своей информированностью.

— Организация, подобная вашей, везде имеет достаточно друзей. Как только Мюллер объявился в издательской фирме, которую вы, якобы, представляете, Совет директоров посовещался с сэром Джорджем Харви, одним из основных держателей акций. Сэр Джордж рассказал обо всем министру иностранных дел, который передал дело в Бюро.

Шавасс присвистнул.

— А что же вы знаете о Бюро?

— Только то, что это спецорганизация, выполняющая наиболее грязные и запутанные дела, — ответил Хардт. — Те дела, к которым «Эм-Ай-Файв» и «Сикрет Сервис» не хочет прикасаться.

— Но как вы узнали, что я поеду на этом поезде, чтобы встретиться с Мюллером?

— А вы вспомните, через кого с Мюллером обговаривались условия встречи? Через коммерческого директора издательской фирмы. Естественно, он хотел остаться в стороне и не выдавать деталей, но…

— А если бы он не раскололся?

Хардт рассмеялся.

— Чтобы такую историю да удержать в секрете от своих приятелей-директоров? Да он тем же вечером выложил все за дружеским ужином. К счастью, один из них симпатизировал нашей организации и решил, что это может нас заинтересовать. Он связался с нашим человеком в Лондоне, который тут же передал всю информацию в мои руки. Я специально вылетел утренним рейсом в Роттердам и сел на поезд там.

— И все-таки это не объясняет, как убийцы Мюллера узнали, что мы с ним должны были встретиться в этом поезде, — пробормотал Шавасс. — Единственное, что приходит в голову — это то, что утечка информации происходит в Лондоне. И еще, правда, не знаю, насколько это может оказаться правдоподобным, что в Совете директоров оказался симпатизирующий нацистам человек.

— Кстати сказать, на этот счет у меня есть кое-какие соображения. Мюллер жил в Бремене с женщиной по имени Лилли Паль. Сегодня утром ее выловили из Эльбы, констатировав убийство.

— А вы, следовательно, считаете, что она была убита?

— Она исчезла из Бремена одновременно с Мюллером, а значит, они продолжали жить вместе. Моя идея заключается в том, что наши противники знали, где находится Мюллер, но не трогали его, полагая, что он наведет их на Каспара Шульца. Мне кажется, что прошлой ночью Мюллер оторвался от них, сбежав из Гамбурга в Оснабрюк. Это оставило им единственного человека, который мог о нем что-то знать — Лилли Паль.

— Покупаю, — ответил Шавасс. — По крайней мере звучит довольно убедительно. И все-таки это не объясняет убийства Мюллера.

Хардт развел руками.

— Мюллер вполне мог явиться с рукописью в кармане… хотя это вряд ли. Вполне допускаю и то, что стрельба могла начаться случайно. Мюллер мог броситься на человека, ждущего его появления в вашем купе, и был убит в схватке.

Шавасс мысленно прокрутил все, что ему наговорил Хардт. После паузы он сказал:

— Меня во всем этом поражает и озадачивает одна вещь: Мюллер мертв, а значит, в поисках Шульца я вам ничем не могу помочь. Зачем было спасать мою шкуру?

— Можете думать обо мне, как о сентиментальном чудаке, — сказал Хардт. — У меня слабость к тем, кто симпатизирует израильтянам, а я знаю, что вы из таковских.

— И откуда же вам это известно?

— Помните человека по имени Джоэль бен Давид? — спросил Хардт. — В пятьдесят шестом он был израильским резидентом в Каире. Вы спасли ему жизнь и помогли переправиться в Израиль с информацией, которая оказалась неоценимой в ходе Синайской Кампании.

— Помню, — сказал Шавасс. — Но лучше бы вам об этом не напоминать. Это стоило мне адской головомойки. Да и время было выбрано не самое подходящее.

— Но мы, евреи, не забываем друзей, — тихо промолвил Хардт.

Шавасс, однако, не был сейчас расположен ни к лирике, ни к воспоминаниям, а потому быстро продолжил:

— Но почему вам так понадобился Шульц? Он же не Эйхман? Наверняка никто не обрадуется, если он внезапно исчезнет: международная общественность возропщет.

— Не думаю, — не согласился Хардт. — В любом случае мы не можем остановить его в Германии на международный суд. В немецком законодательстве существуют определенные ограничения наказаний. За убийство дают лишь пятнадцать лет, а за массовое уничтожение всего двадцать.

— Вы хотите сказать, что Шульц может даже не явиться на суд?

— Кто знает? Всякое может случиться. — Хардт вскочил и стал мерить шагами купе. — Мы не мясники, Шавасс. И не собираемся вести Шульца к жертвенному камню, когда все евреи будут кричать «осанна»! Мы должны допросить его так же, как допрашивали Эйхмана, чтобы все его злодеяния и преступления были явлены миру. Чтобы народы не смогли забыть, как люди обращаются со своими братьями.

Глаза его сверкали, голос звенел, он размахивал руками и, казалось, не замечал ничего вокруг. Это было похоже на религиозный экстаз.

— Идейный, — сочувственно произнес Шавасс. — Я-то думал, что такие давным-давно вышли из моды.

Хардт застыл с одной рукой в воздухе, потом посмотрел на собеседника и, залившись краской, расхохотался.

— Прошу прощения, иногда меня заносит. Но в людях полно гораздо худших недостатков, чем вера в свои идеалы.

— Расскажите, каким образом вы оказались в этой вашей организации, — попросил Шавасс.

— Мои предки — немецкие евреи. К счастью, отец оказался человеком прозорливым и предвидел будущее страны еще в тридцать третьем. Он перевез нас с матерью в Англию, где мы жили хорошо и обеспеченно. Я никогда не был чересчур религиозен, не думаю, что очень изменился к сегодняшнему дню. Просто в сорок седьмом я приобрел новый опыт, и жизнь моя перевернулась. Сначала я учился в Кембридже, потом нелегально отправился с такими же иммигрантами, как и я, в Палестину. Там я присоединился к Хагану и участвовал в Первой Арабской войне.

— Именно там вы и стали сионистом?

— Там я стал израильтянином, — поправил Хардт, — есть определенная разница в этих понятиях, не правда ли? Я видел, как молодежь умирает за веру. Видел школьниц, стреляющих из пулемета. До того времени жизнь для меня значила не очень много. После войны появились и цель, и смысл.

— Знаете, это может показаться странным, но я в каком-то смысле вам завидую, — сказал Шавасс со вздохом.

Хардт выглядел удивленным.

— Но послушайте, ведь вы же верите в то, что делаете? В вашу работу, страну, политические цели?

— Думаете? — Шавасс покачал головой. — Я не слишком в этом уверен. Такие, как я, работают на любую великую державу. Общего у меня больше с моим противником из СМЕРША, чем с нормальным гражданином моей страны. Если мне что-то приказывают — я иду и делаю. Не задавая вопросов. У подобных мне одно правило: работа — главное, все остальное — ерунда. — Он невесело рассмеялся. — Родись я несколькими годами раньше в Германии, я бы, наверное, работал в гестапо.

— Тогда зачем вы помогли Джоэлю бен Давиду в Каире? — удивился Хардт. — Это совершенно не вяжется с вашими принципами.

Шавасс пожал плечами и беззаботно ответил:

— А у меня тоже есть слабость: люблю людей и иногда поступаю ну просто по-идиотски. — И тут же посерьезнев, он добавил: — Кстати сказать, прежде чем на сцене появился Штайнер, я обыскал Мюллера. Во внутреннем кармане обнаружились письма от упомянутой вами Лилли Паль. Адрес: Гамбург, отель на Глюкштрассе.

— Странно, — сказал Хардт. — Мне казалось, он должен был появиться под чужой фамилией. Нашли еще что-нибудь интересное?

— Старое фото, — откликнулся Шавасс. — Сделанное еще во время войны. Мюллер на нем в летной форме «люфтваффе» обнимает какую-то девицу.

Хардт внимательно посмотрел на Пола.

— Вы уверены насчет летной формы?

— Абсолютно. А в чем дело?

— Может, это, конечно, и не имеет значения… Просто мне докладывали, что он, вроде как, воевал в армии. Наверное, моя информация неточна. — После секундного замешательства Хардт продолжил: — Думаю, отель на Глюкштрассе заслуживает нашего пристального внимания.

— Чересчур опасно, — усомнился Шавасс. — Не забывайте, что и Штайнеру известно об этом месте. Он наверняка перевернет там все вверх дном.

— Но не сразу. Если я отправляюсь туда тотчас, как прибудем в Гамбург, то смогу надолго опередить полицию. Ведь для Штайнера в этом визите как бы нет особой, срочной необходимости.

— Возможно, там удастся что-нибудь отыскать, — согласился Шавасс.

— Значит, осталось выяснить только одну вещь, — проговорил Хардт. — А именно: вы-то что собираетесь делать?

— Я вам скажу, что бы я хотел сделать, — ответил Шавасс. — Пяток минут побыть наедине со Шмидтом — это наш проводник, опоивший меня замечательным кофе. Хотелось бы мне узнать, на кого он работает.

— Мне кажется, что сейчас вам лучше позволить мне заняться этой проблемой, — как о решенном деле сказал Хардт. — Я найду его адрес, и мы попозже навестим его. Вашему здоровью может повредить климат Хауптбаннхоффа, если вы будете долго там ошиваться.

— Что же вы предлагаете?

Казалось, Хардт крепко задумался.

— Прежде, чем я скажу, что я решил, хочу узнать: будете ли вы работать со мной в паре?

Шавасс прекрасно понимал сложность такого сотрудничества. Он спросил:

— А что будет, если мы отыщем рукопись? Кому она достанется?

— Все очень просто — мы легко сделаем копию.

— А Шульца? Тоже будем копировать?

— Разрубим этот узел, когда до него доберемся, — твердо сказал Хардт.

— Не думаю, что моему шефу понравится все это, — усомнился Шавасс.

— Вам выбирать, — холодно ответил Хардт. — Без моей помощи вам не обойтись. У меня в руках козырь — то, что вполне может оказаться ключом ко всей будущей операции.

— Тогда зачем вам нужен я? — удивился Шавасс.

— Как я вам уже говорил, — я сентиментален. — Он ухмыльнулся, — Ладно, буду откровенен. События разворачиваются быстрее, чем я ожидал, а на данный момент у меня в Гамбурге нет напарника. Я бы хотел использовать вас.

Преимущества работы с Хардтом были очевидны, и Шавасс быстро решил, что именно он должен делать. Он протянул ему руку.

— Лады. Купили. А всякие там «если» и «что будет» обсудим, когда до них доберемся.

— Славно! — сказал Хардт, и Пол услышал в его голосе настоящую радость и облегчение. — А теперь слушайте внимательно. У Мюллера была сестра. Мы об этом знаем, но нашим противникам это может быть и неизвестно. Мюллер всегда считал, что она погибла в сорок третьем, во время налетов союзнической авиации. Встретились они совсем недавно. Эта сестра работает шоугерл на Риппербане, в заведении «Тадж Махал». Под именем Кати Хольдт. Последнюю неделю там действовал мой агент — девушка. И она все это время старалась войти в Кати в доверие, считая, что та сможет вывести нас на Мюллера.

Шавасс удивленно поднял брови.

— Ваш агент — немка?

Хардт покачал головой.

— Израильтянка. Зовут Анна Хартманн. — Со среднего пальца левой руки он снял большой серебряный перстень и протянул его Шавассу. — Отдайте его Анне и скажите, кто вы такой. О вас она знает все. Попросите отвести вас после шоу в ее квартиру. А я вас найду там, как только освобожусь.

Шавасс надел перстень на палец.

— Теперь, похоже, все. В какое время мы прибываем в Гамбург?

Хардт взглянул на часы.

— Часа через два. А в чем дело? — поинтересовался он.

— А в том, что за последнее время мне никак не удавалось нормально выспаться, и если вы не возражаете, то я бы занял эту верхнюю полку.

На лице Хардта появилась добродушная улыбка и, встав, он откинул лестницу.

— Знаете, мне нравится ваше отношение к жизни. Думаю, что мы споемся.

— Взаимно, — откликнулся Шавасс.

Он повесил пиджак и, взобравшись по лесенке на верхнюю полку, вытянулся, позволив каждому мускулу — от лица до ступней ног — расслабиться. Этот старый испытанный метод он использовал лишь в те моменты, когда чувствовал себя в полной безопасности и ни о чем не беспокоился.

Каким-то шестым чувством, выработанным за годы своей тяжкой и опасной работы, Шавасс понимал, что несмотря ни на какие срывы, операция проходит вполне успешно. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он уткнулся лицом в подушку и заснул мгновенно, как засыпают дети.