Шавасс посмотрел на свое отражение в зеркале. На нем был белый «континентальный» плащ и зеленая шляпа. Обе вещи принадлежали Хардту. Пол надвинул шляпу поглубже на глаза и усмехнулся.

— Ну и как я выгляжу?

Хардт хлопнул его по плечу.

— Великолепно, просто великолепно. С поезда будет сходить масса народу. Если сделаете все, как я сказал, то выберетесь со станции через две минуты. И возьмите, бога ради, такси.

— Не беспокойтесь, — успокоил его Шавасс. — Правда в Гамбурге я не был черт знает сколько времени, но дорогу на Риппербан отыскать смогу.

— Ладно, увидимся позже. — Хардт открыл дверь, выглянул из купе и отошел в сторону. — Все чисто.

Шавасс выскользнул в коридор и побежал по пустому вагону. Поезд медленно въезжал на Хауптбаннхофф, но казалось, платформа движется мимо. Пол бежал из вагона в вагон, пробираясь среди высыпавших из купе пассажиров, и добрался до конца поезда как раз в тот момент, когда тот остановился. Шавасс открыл дверь и спрыгнул на платформу.

Он первым прошел билетный контроль и через минуту уже шагал, направляясь к главному выходу. Было два тридцать ночи, в это время толчеи на вокзале нет. Слегка дождило — напоминание о том, что наступила осень, и подчиняясь внезапному порыву, Пол решил прогуляться. Он поднял воротник плаща и направился по Монкебергштрассе к Сент-Паули, знаменитому кварталу, в котором находились лучшие ночные клубы Гамбурга.

Улицы оказались тихи и пустынны, и проходя мимо великолепных зданий, Пол невзначай вспомнил, как выглядел Гамбург в конце войны. Сплошные развалины — одно воспоминание о городе. Сейчас казалось невероятным, что здесь летом сорок третьего за десять дней было убито при бомбардировке больше семидесяти тысяч людей. Германия, действительно, возродилась, как феникс, из пепла.

Риппербан в любое время суток был шумным, говорливым, невероятно жизнерадостным. Идя сквозь толпу нарядных, веселых людей, Пол невольно сравнил этот квартал с Лондоном в три часа утра и усмехнулся. Как же они называли самое сердце Сент-Паули — Ди Гроссе Фрайхайт, кажется? Да-да, именно — Великой Свободой. Очень подходящее название.

Он проходил мимо вызывающих, расцвеченных неоновыми огнями фасадов ночных клубов, не обращая внимания на шлюх, цеплявшихся за его рукава, мимо Давидштрассе, где молоденькие девушки высовывались из окон, демонстрируя себя возможным клиентам. Пол спросил дорогу и вскоре отыскал «Тадж Махал» в самом конце Тальштрассе.

Вход был отделан под индийский храм, а швейцар носил восточный халат и тюрбан. Шавасс прошел внутрь между кадок, в которых росли пальмы. Молоденькая девушка в прозрачном сари забрала его плащ и шляпу.

Интерьер клуба соответствовал его внешнему виду: фальшивые колонны по всей длине главного зала и пальмы, пальмы в кадках. Официант, проводивший Пола к столику, производил внушительное впечатление расшитым золотом костюмом и ярко-красным тюрбаном. Экзотику портили только круглые очки в стальной оправе и вестфальский акцент. Шавасс заказал брэнди и огляделся.

В зале половина мест пустовала, и посетители казались уставшими, словно представление и вечеринка невероятно затянулись. На крошечной сцене дюжина девок расположилась на возвышении и, по-видимому, изображали принятие ванны в гареме. В центре роскошная рыжая девица тщетно старалась представить танец Семи Покрывал с явным отсутствием какого бы то ни было артистизма. И вот на пол сброшена последняя вуаль, раздаются вялые хлопки, и свет гаснет. Когда прожектора вновь зажигаются, девушек на сцене больше нет.

Появился официант с заказанным брэнди и Шавасс спросил его:

— У вас здесь работает фройлен Хартманн. Как бы с ней повидаться?

Халдей улыбнулся, обнажив зубы с золотыми коронками.

— Нет ничего проще, майн герр. После каждого шоу девушки выступают в качестве танцовщиц. Когда фройлен Хартманн освободится, я укажу ей ваш столик.

Шавасс отвалил ему щедрые чаевые, заказал бутылку шампанского и попросил два бокала. Пока он разговаривал с официантом, на сцене появился небольшой оркестрик, который сразу же приступил к исполнению музыкальных номеров. В тот же самый момент маленькая дверца рядом с кухней распахнулась, и девушки, словно по свистку, стали выходить оттуда.

Большинство из них были молоды и в определенном роде привлекательны. Они с наивной откровенностью выставляли напоказ свои пышные прелести и казались отлитыми из одной формы: все были с густо намазанными лицами и накрепко приклеенными к губам улыбками.

Пол почувствовал смутное неясное разочарование оттого, что одна из этих девушек должна была оказаться той, которую он искал, но тут дверь вновь распахнулась.

Официант указал ему глазами на дверь, но Шавасс и так сразу понял: это и есть Анна Хартманн. Как и остальные девушки, она носила туфли на высоких каблуках, темные чулки и узкое платье темного шелка, — облегающее ее бедра, словно вторая кожа.

На этом их сходство и заканчивалось. От нее исходила волна полнейшей безмятежности, почти абсолютного спокойствия. Она встала в проеме двери и непринужденно оглядела зал, и все в ней говорило о том, что она не принадлежит самому воздуху этого заведения и мерзость жизни не касается ее.

Внезапно Пол почувствовал необычайное волнение, которое вряд ли сумел бы объяснить. И дело было не в красоте девушки. Кожа ее отливала оливковым цветом, а иссиня-черные волосы были острижены по плечи. Округлое лицо и полные, хорошо очерченные губы, придавали ей чувственный вид, но открытый внимательный взгляд и твердая линия подбородка говорила о сильном характере, который моментально выделял ее из того мира, в котором она сейчас волей судьбы оказалась.

Она двинулась вперед и головы стали поворачиваться вслед. Мужчины с восхищением смотрели на нее. Она привычно увертывалась от мужских рук, а когда подошла к столику Шавасса, он поднялся и спросил:

— Фройлен Хартманн? Не хотите немного выпить со мной?

Она взглянула ему в лицо, заметила шампанское и два бокала.

— Похоже, вы здорово потратились, герр…

— Шавасс, — ответил он. — Пол Шавасс.

Ему показалось, что в глубине карих глаз что-то дрогнуло, но лицо осталось бесстрастным. Для любого наблюдателя она была просто девушкой, принимающей приглашение посетителя. Анна улыбнулась и присела.

— Очень мило с вашей стороны, герр Шавасс. Признаться, я люблю шампанское.

Пол снял с пальца перстень, который ему вручил Хардт, и передал девушке. Потом он вытащил бутылку из ведерка со льдом и открыл ее.

Пока он наполнял бокалы, Анна рассматривала перстень, а затем совершенно с непроницаемым лицом бросила его в сумочку. Когда она взглянула на Пола, между глазами у нее пролегла тоненькая морщинка. Она была явно взволнована.

— Что случилось с Марком? — спросила она.

Шавасс улыбнулся.

— Пейте-ка шампанское и ни о чем не беспокойтесь. С сегодняшнего дня мы с ним работаем вместе. А к вам просьба — отвести меня в вашу квартиру. Он придет, как только освободится.

Девушка отпила глоток шампанского и задумчиво смотрела в бокал, словно обдумывая услышанное. Потом она подняла глаза и сказала:

— Мне кажется, будет лучше, герр Шавасс, если вы мне расскажете, что же все-таки произошло.

Он предложил ей сигарету и сам закурил. Они склонились над столом, почти соприкасаясь головами, и в общих чертах Пол поведал о происшедшем.

— Значит, Мюллер мертв? — задумчиво проговорила Анна, когда он закончил рассказ.

— А его сестра? — переспросил Шавасс. — Она сейчас здесь?

Девушка покачала головой.

— Она не пришла сегодня на работу, и я позвонила ей домой. Квартирная хозяйка сказала, что сегодня утром она упаковала чемодан и удалилась в неизвестном направлении.

— Совсем плохо. Значит теперь у нас нет ни единой зацепки.

— Остается проводник из спального вагона, о котором вы рассказали, — отозвалась Анна. — Через него можно попробовать выйти на наших противников.

— Вы правы. — Шавасс взглянул на часы. — Уже половина четвертого. Думаю, нам самое время уходить.

Девушка улыбнулась.

— Не так просто, как кажется. Я должна работать до половины пятого. Если вы хотите увести меня с собой, придется заплатить нашему менеджеру.

— Вы шутите? — не поверил Шавасс.

— Совсем нет, — сказала она. — Но сначала, чтобы не вызвать подозрений, мы должны немного потанцевать.

И прежде, чем он смог запротестовать, Анна взяла его за руку и повела на крошечный дансинг. Она обняла его за шею и положила голову ему на плечо: ее литое юное тело так плотно прижималось к нему, что Пол почувствовал ее всю, — от груди до бедер.

Все остальные пары танцевали точно в такой же манере, и Шавасс прошептал девушке в ухо:

— И как долго продолжится эта пытка?

Она улыбнулась, и в ее глазах заплясали огоньки.

— Думаю, пяти минут будет достаточно. Имеются возражения?

Он покачал головой.

— Ни малейших, если вам это нравится. Я тоже постараюсь расслабиться и получать удовольствие от танца.

Улыбка погасла, Анна вопросительно посмотрела Полу в лицо, но тут же опустила глаза. Его рука крепче обхватила ее тоненькую талию.

Шавасс позабыл обо всем на свете и отдался ощущению ритма и близости с прелестной, восхитительной девушкой. Аромат ее духов наполнял его ноздри и сладко саднило внизу живота. Конечно, он уже черт знает сколько не касался женщины. Но дело было не только в этом. Разумеется, эта Анна Хартманн привлекала его физически, но при этом создавалось ощущение, что здесь было еще нечто, не поддающееся пока определению.

Так они танцевали, наверное, минут пятнадцать, и наконец девушка тихонько отпихнула Шавасса.

— Сейчас самое время уйти, — сказала она, и Пол не разобрал, была в ее голосе грусть или досада.

Они вернулись к столику, Анна взяла свою сумочку и сказала:

— Как я уже предупреждала, придется вам купить мое время, иначе нас не выпустят. Думаю, тридцать марок все уладят.

Пол открыл бумажник и отсчитал деньги.

— Вам частенько приходилось уходить подобным образом? — спросил он с усмешкой.

Она улыбнулась в ответ, и лицо ее вспыхнуло, как у маленькой девочки.

— Нет, это со мной впервые.

Она быстро проскользнула мимо столиков и исчезла в проеме маленькой двери в самом конце зала. Шавасс подозвал официанта, заплатил по счету и после этого получил свой плащ и шляпу.

Он встал на проезжую часть возле самого клуба и вскоре к нему подошла Анна. На ней была меховая накидка, а горло охватывал прелестный шелковый шарф, повязанный с нарочитой небрежностью.

— Далеко нам? — спросил Шавасс, когда Анна взяла его под руку и они двинулись по улице.

— У меня здесь машина, — ответила она. — Сейчас, когда улицы так пустынны, у нас уйдет на поездку минут десять.

Машина оказалась припаркованной за углом: это был небольшой, потрепанный «фольксваген», в котором уже через минуту они мчались по пустым, залитым дождем улицам. Как оказалось, Анна была отличным, опытным водителем, и Шавасс, вжавшись в мягкое сидение, позволил себе расслабиться.

Он был поражен и озадачен ее поведением, ее непонятной жизнью. Во-первых, Анна была чересчур молода для работы в подпольной организации, во-вторых, в ней не было ни капли той безжалостности, которая необходима для достижения положительных результатов. Она казалась интеллигентной, милой и отзывчивой девушкой, и Пол с внезапной горечью подумал: какого черта такая, как она, оказалась замешана в подобном паскудстве.

Машина остановилась на узенькой улочке прямо перед старинным, сложенным из коричневого кирпича домом. Квартира Анны находилась на втором этаже, и пока они поднимались, девушка, извиняясь, сказала:

— Боюсь, что у меня не слишком шикарно. Зато здесь очень тихо и спокойно.

Она открыла дверь и когда вспыхнул свет, Пол обнаружил, что находится в просторной и со вкусом обставленной комнате.

— Я переоденусь. Терпеть не могу это клубное тряпье, — пробормотала девушка. — Прошу простить, я на минутку.

Шавасс закурил и принялся с любопытством осматривать комнату. На столе обнаружилось несколько учебников иврита и тетрадь с пометками. Он как раз просматривал ее, когда Анна появилась в гостиной.

На ней был вышитый халат-кимоно из тяжелого японского шелка, а волосы она убрала назад, перехватив лентой. Сейчас Анне нельзя было бы дать больше шестнадцати.

— Вижу, обнаружили мое домашнее задание. Марк упоминал, что вы специалист по языкам. Может быть, вы и на иврите можете изъясняться?

— Совсем чуть-чуть, что, как известно, не считается, — засмеялся Пол.

Продолжая разговор, Анна направилась в кухню, и Шавасс пошел за ней следом.

— Говорю я неплохо, а вот в чтении необходимо еще практиковаться, — сказала она.

Шавасс прислонился к косяку и стал наблюдать, как Анна варит кофе.

— Скажите мне, — попросил он, — каким образом такая девушка, как вы, могла затесаться в эти паскудные игры?

Ее мимолетная улыбка блеснула, когда она повернулась к нему, но тут же девушка снова принялась хлопотать у плиты.

— Все достаточно просто, — объяснила она. — В шестнадцать лет я закончила школу и начала изучать экономику в университете Иерусалима. После этого пошла в израильскую армию.

— Приходилось участвовать в военных операциях?

— Вполне достаточно для того, чтобы понять, что необходимо продолжать борьбу, — сказала она.

Анна поставила чашки и кофейник на поднос, потом подошла к шкафу и взяла банку сливок. Шавасс наблюдал за тем, как она передвигается по крохотной кухоньке, и в горле у него пересохло, а внизу живота возникло напряжение.

Когда девушка склонилась над столом, чтобы поднять поднос, кимоно плотно облегло фигуру, подчеркнув плавные изгибы тела. Ладони Шавасса вспотели, и он сделал было неуверенный шаг по направлению к ней, но тут девушка повернулась к нему с подносом в руках и улыбнулась.

Так ему не улыбалась ни одна женщина в этом проклятом мире. Такая улыбка стирает все заботы и неприятности и заключает в кокон нежности и тепла, которых Пол никогда не испытывал раньше.

Словно почувствовав его настроение и прочитав мысли, Анна вспыхнула и улыбка моментально исчезла с ее губ. Пол взял у нее поднос и мягко сказал:

— Хорошо пахнет ваш кофеек. Я бы выпил чашечку.

Анна провела его в другую комнату, где они сели за столик перед холодным камином. Пока она наливала кофе, Пол возобновил разговор.

— Но ваш рассказ не объясняет того, почему вы оказались в нашей славной компании.

Анна обхватила чашку двумя руками и, потихоньку потягивая напиток, ответила:

— Мои родители бежали из Германии в Палестину во время нацистского правления, но я — истинная сабра — израильтянка по рождению и крови. Таким образом, я оказалась другой, совсем не похожей на них. Но эту разницу не так легко объяснить. Людям, таким, как я, давалось слишком многое, я понятия не имею, что значит испытывать лишения, как, скажем, мои родители. Именно поэтому на меня легла особая ответственность, понимаете?

— Мне это представляется невероятно раздутым комплексом вины.

Она покачала головой.

— Нет, все совсем не так. Я пошла добровольцем на эту работу, потому что чувствовала: я обязана что-то сделать для людей.

— Но ведь там, на родине, вы могли бы с неменьшей пользой приложить ваши силы и умение, — возразил Пол. — Вам предстоит построить целую страну.

— Для меня этого недостаточно. Понимаете, я чувствую себя обязанной сделать что-то для всех людей мира, а не только для моего народа.

Ей показалось, что Шавасс ее не понимает, поэтому с решимостью и легкой обидой она продолжила:

— Простите, кажется, подобные вещи не передать в нескольких словах, особенно, когда захлестывают эмоции. — Она вытащила из кармашка кимоно пачку сигарет и предложила Полу. — Если уж на то пошло, то каким образом люди попадают в нашу компанию? Вот, например, вы?

Шавасс поднес ей огонь и не торопясь стал рассказывать:

— Начинал я любительски. Работал университетским лектором, имел докторскую степень по современным языкам. У одного моего приятеля была сестра, которая вышла замуж за чеха. После войны муж ее умер. На руках у нее осталось двое детей. Она захотела вернуться в Англию, но коммунисты ей не позволили.

— И тогда вы решили вывезти ее нелегально?

Он кивнул.

— Правительство ничем не могло мне помочь, а так как я знал язык, то решил действовать неофициально.

— Видимо, это было очень сложно, — сказала Анна.

— Как все получилось, я, наверное, никогда и не пойму, но все-таки получилось. Я лежал в венской больнице, поправлялся после небольшого ранения, когда меня пришел навестить человек, на которого я сейчас работаю. Тогда-то он и предложил мне наняться к нему.

— И все-таки это не объясняет того, почему вы приняли предложение.

— А я и не принимал, то есть сначала не принял. На следующий семестр я вернулся в университет.

— И что случилось? — с любопытством спросила она.

Он встал и пересек комнату. Дождь на улице шел не переставая и, смотря в пустоту за оконным стеклом, Пол попытался вспомнить, как все было на самом деле. Наконец он выдавил:

— Просто я понял, что трачу жизнь на то, что учу языкам людей, которые в свою очередь будут тратить жизнь, чтобы обучить языкам других людей. И все это мне показалось абсолютно бессмысленным.

— Но это не причина, — отозвалась Анна. — Каждый занимается, чем может и умеет.

— Неужели непонятно? — изумился Пол. — Ведь я выяснил о себе такие вещи, о которых раньше и не подозревал! Оказалось, мне нравится риск и нравится сражаться с оппозицией. Вспоминая сейчас чешское дело, я понимаю, что уже давно подсознательно стремился к такой жизни и радовался возможности поиграть в эти игры. Это вы можете понять?

— Не совсем уверена, — сказала она медленно. — Неужели кому-то действительно может нравится смотреть в лицо смерти и главное — ежедневно подвергаться риску?

— Об этой стороне дела я думал больше, чем водитель гоночной машины на соревнованиях.

— Но ведь вы ученый, — вырвалось у Анны. — Как же вы могли забросить свое главное дело?

— Мне пришлось выбрать разведку, чтобы выпутаться из сети, в которую я сам угодил.

Анна вздохнула.

— А вам никогда не хотелось бросить все?

— Только в четыре утра, когда я не могу заснуть. Иногда я лежу в темноте с сигаретой, вслушиваюсь в гудение ветра на улице и чувствую абсолютное одиночество и обособленность, будто отделен от всего человечества стеклянной перегородкой.

В его голосе, несмотря на наигранную беспечность, прозвучала настоящая человеческая скорбь. Анна наклонилась над столиком и взяла его руку.

— Неужели вы не можете никого найти, кто бы разделил с вами это одиночество?

— Вы имеете в виду женщину? — рассмеялся Пол. — Да что же я смогу предложить ей? Длительные внезапные исчезновения, когда нет возможности написать ни строчки, чтобы успокоить любимого человека? — Внезапно он заметил печаль в ее глазах и твердо проговорил: — Ради Бога, не жалейте меня, Анна. Никогда меня не жалейте.

Она прикрыла глаза, ресницы намокли от слез. Шавасс встал, почувствовав досаду, и жестко сказал:

— Оставьте свою жалость при себе, она вам еще пригодится. Я профессионал и работаю против профессионалов. Такие, как я, повинуются единственному закону: работа превыше всего.

Она промокнула глаза носовым платком и посмотрела на него.

— А вам не кажется, что и я могу жить, повинуясь этому самому закону?

Он сжал ее плечи и поднял из кресла.

— Не смешите, — сказал он. — Вы с Хардтом преданные делу люди, но любители. Играете с огнем. — Она пыталась отвести глаза, но Пол, взяв ее за подбородок, заставил глядеть ему в глаза. — Сможете вы быть жестокой — не просто жестокой, а безжалостной? Сможете оставить Хардта лежать с пулей в ноге и убегать, спасая свою жизнь?

Что-то похожее на ужас промелькнуло в ее глазах, и Пол мягко добавил.

— В некоторых случаях мне приходилось поступать именно так.

Она уткнулась лицом в его плечо, и он обнял ее, прижав к себе.

— Почему ты не осталась в Израиле, на своей родной земле?

Она подняла голову и взглянула на Шавасса: ее глаза были абсолютно сухи.

— Именно потому, что я хотела остаться, я и поехала прочь, — она потянула Пола к дивану, и они сели. — Маленькой девочкой я жила в кибуце возле Мигдаля. Там был холм, на который я очень любила взбираться. С вершины его ясно просматривалось Галилейское море. Это было очень красиво, но за красоту, как и за все остальное в этом мире, приходится платить. Понимаешь?

Она была так близко, что взглянув в ее бездонные глаза, Пол не смог удержаться, придвинулся еще ближе, обнял ее и поцеловал. Так они сидели какое-то время, пока Анна не сказала со вздохом:

— Этого не должно было произойти, не правда ли?

— Определенно нет, — сказал Шавасс. Наверное, то, что он ощущал, называлось счастьем. По крайнем мере, такого чувства Пол раньше не испытывал.

— Но я знала, что это все-таки произойдет, — произнесла девушка. — С того самого момента, когда ты заговорил со мной в клубе, я знала, что так будет. А почему нет? В конце концов, мы же с тобой люди.

— Неужели? — спросил он, потому что не знал, что сказать и какими словами. А может, и не нужны были слова?

Он подошел к окну и закурил.

— Все верно. Но мне нельзя влюбляться, а меня нельзя любить. Ты же видишь, какой я? Я при всем желании не смогу уже измениться.

Она подошла к нему и легким прикосновением погладила по щеке.

— Так значит, то, что произошло, ничего не изменило и ничего для тебя не значит?

— Ничего, кроме того, что отныне в четыре часа утра я буду чувствовать себя еще более одиноким.

Внезапно лицо девушки осветила решимость, она хотела что-то ответить, но внезапный стук в дверь помешал ей. Анна заторопилась к дверям, открыла задвижку и в квартиру вошел Марк Хардт.