Мы въехали в Шарлоттстаун на машине Брандта; говоря «мы», я имею в виду Брандта, Штейнера, капитана Шелленберга, Эзру, Фитцджеральда и себя.

Радль был не в плац-комендатуре, а у себя, в доме приходского священника рядом с церковью. В детстве я часто бывал там, и он почти не изменился, если не считать двух охранников-эсэсовцев, которые мокли под дождем у входа.

Внутри была большая квадратная гостиная с допотопным камином; на топливо шли деревяшки, собранные на берегу, – плавник. Над камином висела картина моего отца – вид на Остроконечные скалы с форта Эдвард.

Радль, похоже, сидел за ранним завтраком – когда он появился из гостиной, в руке у него была салфетка. Он сказал с неудовольствием:

– Чему обязан?

– С вашего разрешения, господин полковник, – сказал Брандт, – у полковника Моргана есть идея – способ помочь людям на борту «Гордости Гамбурга».

– Правда? – И Радль стал медленно поворачиваться ко мне.

– Это довольно просто, – сказал я. – В Гранвиле стоит спасательная шлюпка.

– Под названием «Оуэн Морган», – вставил он. – Кит, выброшенный на сушу, полковник Морган. Спускового эллинга нет, а если бы и был, то берег заминирован.

– Мы дотащим ее волоком по суше до Шарлоттстауна, – сказал я, – и спустим на воду там.

Он не спеша утер губы салфеткой.

– А команда?

– Я освоил морское дело под началом Эзры Скалли еще до войны. Штейнер со своими людьми добровольно вызвались участвовать.

– Мои люди тоже, сэр, – вставил Фитцджеральд.

Радль недоверчиво посмотрел на него:

– В самом деле?

– Ни у кого из них нет опыта, – сказал я, – но полагаю, благодаря своей подготовке рейнджеры и бранденбуржцы составят лучшую команду, которую здесь можно найти.

Вероятно, я что-то не то ляпнул, поскольку он окончательно вышел из себя.

– Да кто вы, черт побери, такой, Морган?! – Впервые он не упомянул в разговоре моего звания. – Командую здесь я, и я говорю «нет» вашему сумасбродному плану. Вам понятно? – И он злобно оглядел всех нас по очереди. – А теперь убирайтесь отсюда.

Он повернулся, но Штейнер тихо сказал:

– Нет, полковник Радль, так не пойдет.

И он выхватил свой «люгер» из кармана дождевого плаща, а Шелленберг вдруг невольно вскрикнул. Никто из нас этого не ожидал. Ведь когда я предложил свой план действий, мы не учли, что Радль может заупрямиться, и ничего не предусмотрели на этот случай.

– У нас нет времени спорить, полковник Радль, – сказал Штейнер. – «Гордость Гамбурга» может крепко сесть на скалы и продержаться там весь день, но точно так же шторм может разбить судно за пару часов. Боюсь, вам придется сделать так, как мы решили.

– Ну, вот вы и попались, Штейнер. Наконец-то! – Радль улыбнулся, если эту гримасу можно было назвать улыбкой. – Теперь вы раскрылись, показали свое лицо. Достаточно! Ни ваш отчим, ни ваши награды больше не помогут. Вас вздернут, как Брауна, прежде чем я с вами разберусь.

Сказав эту маленькую речь, Радль забил последний гвоздь в собственный гроб. До того сбитый с толку неразберихой Брандт еще колебался, но теперь он твердо вышел вперед и протянул руку:

– Дайте сюда, Штейнер.

Штейнер долгим взглядом посмотрел ему в лицо, затем передал «люгер» рукояткой вперед. Следующие слова Брандта смахнули улыбку с лица Радля:

– Унтер-офицер Штейнер действует по моему распоряжению. Сейчас здесь командую я.

– Вы что, спятили, Брандт? – строго спросил Радль. – На каком основании?

– Я так решил. Я утверждаю, что вы не справились с выполнением обязанностей немецкого офицера. Поэтому я принимаю командование согласно уставу и готов защищать свое решение перед любым военным трибуналом. Считайте, что вы под домашним арестом.

Радль грубо хохотнул:

– И вы полагаете, что я буду сидеть и молчать? Это – мятеж!

– Тогда я вас застрелю. – Брандт повернулся к нам. – Чтобы не было неприятностей, особенно с эсэсовцами, разумнее представить дело как можно проще. Я останусь здесь с полковником Радлем. Чем скорее вы приступите к делу, тем лучше. Вы, Шелленберг, будете ответственным. Советую вам выполнять распоряжения мистера Скалли и полковника Моргана.

– Предупреждаю вас, Брандт, в последний раз, – сказал Радль.

– А я предупреждаю вас, полковник Радль: одно неверное движение – и я всажу в вас пулю. Теперь вы меня очень обяжете, если вернетесь в гостиную.

Радль бросил салфетку на пол и, резко повернувшись, исчез. Брандт последовал за ним, но в дверях остановился.

– Желаю удачи, господа. У меня такое чувство, что удача нужна нам всем. – Он улыбнулся. – А для вас и ваших друзей, полковник Морган, – подарок на прощанье.

Он вынул из кармана ключ от кандалов и бросил его мне.

До последнего своего дня я буду помнить ту сцену, когда Штейнер говорил с людьми в порту. Они столпились тесным кольцом, чтобы расслышать его слова сквозь вой ветра, а Штейнер стоял в кузове грузовика у откинутого борта.

Первоначально это была идея Шелленберга. Он был потрясен случившимся в доме приходского священника, но стоило нам выйти, как он словно стал другим человеком. Впрочем, все мы стали другими в тот жуткий день, насыщенный невероятными событиями; на холоде и пронизывающем ветру мы словно остекленели и немного спятили.

За пять минут, что мы добирались назад в гавань, Шелленберг, впервые в жизни ставший самим собой, выработал четкий план действий. По его расчетам, требовалось привлечь не меньше ста двадцати человек. Все решало время. Он позвал рабочих «Тодта» и саперов; можно добавить несколько артиллеристов да плюс еще мы. У него на складе имущества, неподалеку от южного причала, было много инструментов, канатов и веревок, а также три тяжелых грузовика, которыми мы могли воспользоваться.

Чтобы добиться совместных действий немцев и рабочих «Тодта», требовались усилия, и тут сыграл свою роль Штейнер. Шелленберг безоговорочно признал Штейнера как человека, которому доверяют все.

Ему пришлось орать во всю глотку, чтобы его расслышали; обращение было кратким:

– В Гранвиле стоит спасательная шлюпка! Если мы сможем доставить ее сюда и спустить на воду, то, возможно, нам удастся сделать что-то для попавших в беду людей! Если не сможем, они утонут! Другого выхода нет!

В тот день все свихнулись, но свихнулись каждый на свой лад. Нашелся один рабочий «Тодта», маленький, невзрачный на вид человек в рваной шинели, который тоже решил сказать свое слово. Судя по выговору, он был французом.

– Хорошенькое дело! Это ж проклятые немцы! Зачем нам стараться для них?

Лица ежившихся на ветру людей выражали разные чувства: одни соглашались с французом, другие были не против помочь, но побаивались.

– Может, ты и прав! – крикнул Штейнер. – У меня нет времени спорить! Кто хочет помочь – забирайся в грузовики, кто не хочет – черт с вами! Одни справимся!

Он спрыгнул на землю. Рабочие «Тодта» не двигались, и лишь некоторые заспорили друг с другом. Поддержка пришла неожиданно. В кузов грузовика забрался Фитцджеральд и обратился к людям. Выглядел он ни дать ни взять античным героем – не хватало только меча в руке.

– Вы все знаете меня! Я – американец. Когда спасательная шлюпка выйдет в море, мои люди будут на борту вместе с полковником Морганом и мистером Скалли – англичанами. Вместе с унтер-офицером Штейнером и его людьми – немцами и австрийцами. В море гибнут люди! Кто они – значения не имеет. Им нужна помощь. Хватит болтать, по машинам!

Это сработало – не сразу, но сработало. Человек тридцать – сорок кинулись к грузовикам без разговоров. За ними не очень охотно пустился еще с десяток. Осталась горстка рабочих «Тодта»; они колебались, но разноязыкий хор призывов и ругани сделал свое дело – все быстро разместились по грузовикам.

Я оказался в замыкающей колонну машине. Когда мы отъехали, с якорей сорвалась еще одна рыбацкая шхуна, ударилась о волнолом и разлетелась вдребезги. «Лишь бы это не был дурной знак», – мысленно помолился я.

Ветер становился все сильнее и сильнее, покуда мы катились под гору к Гранвилю. Возле дома Сеньора у буковых деревьев ломались сучья и ветки, а грузовики угрожающе раскачивались из стороны в сторону.

Я ломал голову: одна из трудностей задуманного дела – узкие островные дороги. Грузовики, естественно, до берега пройти не могли, мы выгружались на краю деревни. Но если для грузовиков узкая дорога – не помеха, то что говорить об «Оуэне Моргане»? Ширина корпуса, насколько я помнил, около одиннадцати футов, на поворотах может не пройти.

Я поделился с этим Шелленбергом, который, кивнув, сказал:

– Все, что будет мешать, – снесем, но сначала вытащим шлюпку.

Ангар был построен из бетонных панелей. Шелленберг послал с полдесятка саперов во главе со Шмидтом внутрь; вооруженные десятифунтовыми кувалдами, они разнесли панели задней стены, потратив на это не более двух-трех минут.

И вот шлюпка «Оуэн Морган» уже стояла на виду у всех, гладкая и красивая, окрашенная в голубой и белый цвета, показывая своей ухоженностью, на что способны руки заботливого Эзры. Но она сидела на своих салазках уже пять лет – пять лет без моря! Когда я, подталкиваемый толпой, подошел поближе, то впервые задумался: что, если она не оправдает надежд?

Времени для сомнений уже не было, и Эзра принялся за дело. Он стал показывать, где закрепить тросы. Ко мне, проталкиваясь сквозь толпу, подошел Фитцджеральд.

– Дела идут, а? – сказал он с улыбкой. – Чудесное зрелище, ей-богу, сам не ожидал. Вы только посмотрите на лица людей!

Он был прав. Настроение толпы изменилось, появилось больше улыбок, чем я замечал прежде, всех охватило приятное возбуждение.

Салазки обвязали канатами, руки добровольцев ухватились за них. Фитцджеральд, держась за канат, обернулся ко мне с сияющим лицом и крикнул:

– Тянем все, Морган, каково? Ей-богу, самое лучшее дело из всех, что мне довелось делать.

Именно этого ему не хватало, этого жаждала его душа – единения человеческих существ, величественного самопожертвования, совместной работы во имя достойной цели. Совсем не похоже на войну, где с виду все вместе, а на деле – каждый за себя, и вовсе ничего общего с каторжным трудом во вражеском плену.

В полной готовности, с командой и такелажем на борту «Оуэн Морган» весил пятнадцать тонн, но и сейчас вес был слишком велик, чтобы легко протащить его по узкой дороге. Когда шлюпка выдвинулась наружу, толпа издала восторженный крик, но сразу же стало ясно, что ей ни за что не развернуться в узком проходе.

– Дом на углу! – крикнул Эзра. – Ломайте его!

С полета человек набросились на дом с ломами, кирками, лопатами и кувалдами; когда в тесноте и давке пробили переднюю стену, несколько человек получили незначительные ушибы от обвалившихся камней. И снова – подъем; шлюпка, легко огибая поворот, прошла в следующую улочку, где был угловой сад за пятифутовой стеной.

Шелленберг атаковал стену с другой группой людей, и к тому времени, как мы добрались туда, она была разрушена до основания.

Теперь возникла новая трудность – крутизна дороги, ведущей к дому Сеньора. Дорогу размыло обильным дождем, и ее поверхность была так разбита, что грузовики нельзя было использовать. Они порожняком ехали впереди, а мы ухватились за канаты и тянули шлюпку волоком. Поскальзываясь, мужчины неистово ругались; не обошлось без потерь – один человек истошно выл, салазки съехали на сторону, и полозом ему раздробило ногу.

Наверное, ему оказали помощь, но останавливаться времени не было. Мы вынуждены были непрерывно двигаться. Уцепившись за канат, я шел спиной вперед, с усилием передвигая ноги шаг за шагом, и видел в отдалении форт Виктория, а за ним – пролив Ла-Манш. Зрелище было безрадостное: высокие волны с крутыми гребнями, огромные потоки пены, брызги плотные, как пелена тумана, гонимые завывающим ветром. Нетрудно было догадаться, что нас ждет там.

Мы поравнялись с домом Сеньора; из ворот хлынула толпа встречающих. Медицинский персонал, больные – все устремились помогать, вставали под канаты, искали место. Поразительно! Люди словно опьянели от желания быть полезными – многие из них впервые в жизни сознательно включились в общее дело и знали, чему служат.

Здесь находились Падди Райли и Симона, одетая в солдатскую шинель. Грузовики стали разворачиваться, мы бросили тянуть. Тросы закрепили к грузовикам. Я стал пробираться к Симоне, но Штейнер оказался около нее раньше. Она схватила его за руки и смотрела на него с таким выражением на лице, которое я видел лишь однажды, и было это очень давно – тогда оно было обращено ко мне. Я отвернулся. Тросы натянулись, и грузовики медленно двинулись вперед.

Теперь дело пошло легче. Люди шли по бокам, придерживая шлюпку на поворотах, отскакивая в сторону, когда она начинала угрожающе качаться на своих салазках. Общее возбуждение достигло точки кипения, когда мы миновали взлетно-посадочную полосу; теперь путь лежал под гору, к Шарлоттстауну.

Мы подвели шлюпку ближе к грузовику, чтобы ее нос касался заднего борта, и тронулись вниз, держась за тросы, чтобы она, упаси Боже, не свалилась. Грузовик несколько раз ехал юзом, скользя на мокром булыжнике мостовой и увлекая за собой салазки, так что корму заносило в сторону, а люди кидались врассыпную. По пути шлюпка здорово ободралась, краска с бортов летела клочьями; несколько магазинных витрин мы вдребезги разнесли. Но вот, наконец, повернули за последний угол и увидели внизу бухту.

То, что произошло потом, было разрядкой общего напряжения. Приблизившись к пирсу, мы сняли шлюпку с грузовика и на руках отнесли вниз по сходням нижней пристани. В дальнем конце, у южного причала, пологий каменный спуск уходил под воду. Штейнер и бранденбуржцы поднялись на борт, а мы общими усилиями спихнули шлюпку на воду и сразу отшвартовали.

Шлюпка на плаву. Она гулко бьется бортом о причал. Не могу поверить. Все как прежде. Все вроде бы как прежде.

* * *

Шелленберг распорядился прикатить из склада бочки с бензином, и они с капитаном Варгером проследили за заправкой баков. Великий миг настал. Эзра запустил моторы – они завелись с ходу, хотя молчали много лет. Эзра ухаживал за ними, как за грудными младенцами.

Напомню: «Оуэн Морган» – моторная спасательная шлюпка типа «Ватсон». Длина – 41 фут. Разделена на восемь водонепроницаемых отсеков и заполнена 145 воздушными емкостями. У нее два винта, приводимые в движение двигателями по 35 лошадиных сил, причем каждый двигатель – водонепроницаемый: он будет работать, даже если машинное отделение зальет. Скорость – восемь узлов, обычная команда – восемь человек. В шторм она может принять на борт пятьдесят человек. Имеет два кокпита, катапульту для троса и прочие полезные штуки.

Вместе с Эзрой нас было одиннадцать человек. На три больше, чем надо, однако это неплохо, учитывая недостаток опыта у большинства. Эзра выдал каждому желтый дождевой плащ и спасательный жилет – казенное имущество Королевского общества спасения на водах. В момент отправки, смею сказать, вид у нашей команды был вполне уставной.

Я был помощником рулевого и передавал команды Эзры. Мы отшвартовались и отошли от пристани. Штейнер взял на себя обязанности впередсмотрящего, а Фитцджеральд – матроса у лебедки. Когда он прошел на корму и нашел меня в кокпите, глаза его сияли.

Он сказал что-то и улыбнулся, но слов я разобрать не смог, так как их отнесло ветром. Бедный Фитц, он не знал, на что идет. Никто из них не знал.