Утром 26 апреля двум «Юнкерсам 525», груженым снарядами для танков, удалось приземлиться в центре Берлина вблизи Сиджесзойле на полосу, которая являлась в спешке приспособленной для этой цели местной дорогой.

Карл Риттер и Эрик Гоффер были единственными пассажирами. Они выбрались через люк и оказались среди невероятной суеты. Следом за ними выбрался их пилот, юный капитан «Люфтваффе» по фамилии Рош.

Среди солдат, которые немедленно принялись разгружать снаряды, царила паника. Удивляться не приходилось, поскольку тяжелая артиллерия русских сильно обстреливала город, и периодически над головой со свистом проносился снаряд, чтобы взорваться в развалинах за спиной. Воздух был полон пороховым дымом, все покрыто пылью и словно затянуто пеленой.

Рош, Риттер и Гоффер поспешили под прикрытие ближайшей стены, и присели около нее. Юный пилот предложил им сигареты.

— Добро пожаловать в Город мертвых, — сказал он. — Новый дантов ад.

— Вам и раньше доводилось это делать? — спросил Риттер.

— Нет, это новый ход. Еще можно сесть в Темплхофе и в Гейтоу, но оттуда сюда по земле уже не добраться. Иваны заполонили все вокруг. — Он горько засмеялся. — Но мы их отбросим назад, можно не сомневаться. У нас же есть еще армия ветеранов, которых можно призвать. Подразделения «Фольксштурма», средний возраст — шестьдесят лет. А с другого края несколько тысяч «Гитлерюгенда», большинству из них лет по четырнадцать. А по середине осталось совсем немного, разве что фюрер, которого, естественно, хранит Бог. Разве он не стоит нескольких дивизий, правда?

Вызывавший неловкость разговор был прерван неожиданным прибытием штабной машины с водителем и сержантом военной полиции СС. Мундир сержанта поражал безупречностью, на шее сверкала эмблема полевой жандармерии.

— Штурмбаннфюрер Риттер?

— Так точно.

Сержант щелкнул каблуками, его рука мелькнула в четком партийном приветствии.

— Поздравления генерала Феджелайна. Мы здесь, чтобы доставить вас в штаб фюрера.

— Мы присоединимся к вам через минуту. — Сержант отошел. Риттер обратился к Рошу: — В странную игру мы играем.

— Здесь, в конце всего, вы имеете в виду? — Рош улыбнулся. — По крайней мере, я-то отсюда уберусь. В отличие от вас, друг мой, у меня приказ вернуться сразу, как будет возможно, и забрать пятьдесят раненых из госпиталя «Харите». Вам же, боюсь, окажется очень затруднительно покинуть Берлин.

— Моя бабушка была истинной католичкой. Она научила меня верить в чудеса. — Риттер протянул руку. — Желаю удачи.

— Вам того же. — Рош инстинктивно наклонился, когда над головами снова завыли тяжелые снаряды. — Она вам потребуется.

Штабной автомобиль свернул с Вильгельмплац на Фосштрассе, и перед ними вырос массив Рейхсканцелярии. Она представляла жалкое зрелище вследствие обветшания и разрушений, вызванных бомбардировками. Время от времени с воем проносился очередной снаряд, чтобы выполнить свою разрушительную работу. Улицы были безлюдны, завалены обломками настолько, что водителю приходилось выбирать дорогу с большой осторожностью.

— Боже мой, — сказал Гоффер. — Как кто-то может работать в такой обстановке. Это невозможно.

— Внизу, — ответил сержант полиции. — Между этими снарядами русских и бункером фюрера тридцать метров бетона. Там ему ничто не может повредить.

«Ничто? — подумал Риттер. — Возможно ли, чтобы этот клоун верил в то, что говорит, или его тоже коснулось безумие, как и его хозяев?»

Подъездной пандус был разрушен, но еще осталось достаточно места, чтобы штабная машина могла проехать. Когда машина остановились, из темноты выдвинулся эсэсовец часовой. Сержант отослал его и повернулся к Риттеру.

— Следуйте за мной, пожалуйста. Сначала мы должны доложиться генерал-майору Монке.

Риттер снял кожаный плащ и отдал его Гофферу. Под ним обнаружился безупречный черный мундир танкиста, блеснули награды. Он подтянул перчатки. Сержант был явно поражен и вытянулся по струнке, как бы поняв, что это их общая игра, и был рад наилучшим образом сыграть свою роль.

— Вы готовы, штурмбаннфюрер?

Риттер кивнул, сержант с готовностью двинулся вперед, они последовали за ним вниз по темному коридору с бетонными стенами, источавшими влагу. Каждый клочок свободного пространства был занят солдатами, многие из них спали, судя по виду, в большинстве своем они принадлежали к войскам СС. Некоторые поднимали головы, смотрели усталыми и безразличными глазами, в которых не рождал удивления даже подарочный вид Риттера.

Когда они переговаривались, то голоса звучали низко и приглушенно, и основным звуком казался монотонный гул динамо-машин и вращающихся электрических фенов вентиляционной системы. По временам ощущались едва заметные колебания, когда земля наверху сотрясалась от взрывов. Воздух был затхлый и неприятный, припахивал порохом.

Офис генерал-майора Монке был так же непривлекателен как и все остальное, что попадалось им на пути вниз по лабиринту коридоров. Тесный и неуютный, с теми же бетонными стенами, слишком маленький даже для стола и стула, но в момент их прибытия вместивший уже с полдюжины офицеров. Монке был бригаденфюрером СС, который теперь командовал Добровольческим корпусом Адольфа Гитлера, состоявшим из двух тысяч человек, предположительно индивидуально отобранных, которые должны были сформировать последнее кольцо обороны вокруг Канцелярии.

Он замолчал на полуслове, когда в комнату вошел Риттер во всей своей красе. Все повернулись в его сторону, сержант положил на стол предписание Риттера. Монке быстро его просмотрел, у него заблестели глаза, он наклонился через стол, протягивая руку.

— Дорогой Риттер, рад с вами познакомиться. — Он взялся за телефон и сказал остальным: — Штурмбаннфюрер Риттер, джентльмены, герой, совершивший тот невероятный подвиг под Инсбруком, о котором я вам рассказывал.

Послышался одобрительный шум, кто-то подошел пожать Риттеру руку, другие старались прикоснуться, словно на счастье. Все это заставляло Риттера нервничать, и он был рад, когда Монке положил трубку и сказал:

— Генерал Феджелайн сказал, что фюрер желает видеть вас немедленно. — Его рука взметнулась резко вверх в полном партийном приветствии. — Ваши товарищи по СС гордятся вами, штурмбаннфюрер. Ваша победа — наша победа.

— Эрик, я схожу с ума или они? — прошептал Риттер, когда они спускались следом за сержантом дальше вглубь бункера.

— Ради Бога, майор. — Гоффер коротко пожал ему руку. — Если кто-нибудь услышит ваше замечание…

— Ладно, я буду хорошим, — сказал Риттер успокаивая его. — Вперед, Эрик. Горю от нетерпенья увидеть, что произойдет в следующем акте.

Теперь он спустились на нижние уровни, к бункеру самого фюрера. В секцию, хотя Риттер тогда этого не знал, которая служила домом личному персоналу фюрера, а также Геббельсу и его семье, Борману и доктору Людвигу Штампфеггеру, личному врачу фюрера. Генерал Феджелайн занимал комнату рядом с комнатой Бормана.

Она была такой же, как у Монке: маленькая с влажными бетонными стенами, из мебели только письменный стол, пара стульев и шкаф с документами. Стол был покрыт военными карты, и генерал занимался их внимательным изучением, когда сержант открыл дверь и отступил в сторону.

Феджелайн поднял голову, лицо его было очень серьезным, но когда он увидел Риттера, то взволнованно засмеялся и поспешно обошел вокруг стола, чтобы его приветствовать.

— Дорогой Риттер, какая честь для всех нас. Поверьте, фюрер ждет вас с нетерпением.

Такой энтузиазм казался несколько излишним, учитывая, что Риттер раньше в глаза не видел этого человека. На каком-то этапе Феджелайн командовал кавалерией СС и был награжден Рыцарским крестом, это Риттеру было известно. Так что мужик не был трусом, но рукопожатие его было вялым, на бровях и у кромки поредевших волос выступили бисеринки пола. Это был очень напуганный человек из той породы людей, которых Риттеру довелось немало повидать за последние несколько месяцев.

— Это преувеличение, генерал. Не сомневаюсь.

— Вас тоже, штурмшарфюрер. — Феджелайн не протянул руку Гофферу, но коротко кивнул. — Замечательный подвиг.

— Это уж точно, — сказал Риттер сухо. — Как-никак, именно его палец был на спусковом крючке.

— Конечно, мой дорогой Риттер, мы все признаем этот факт, но с другой стороны…

Прежде чем он успел договорить, открылась дверь, и в комнату вошел довольно приземистый человек. На нем был мундир без знаков различия. Единственная награда — Орден Крови, самая ценимая нацистская награда, специально созданная для тех, кто сидел в тюрьме за политические преступления в старой Веймарской республике. В руке у него была стопка бумаг.

— А, Мартин, — сказал Феджелайн. — Что-нибудь важное? У меня приказ фюрера проводить к нему этого джентльмена, как только он прибудет. Штурмбаннфюрер Риттер, герой, совершивший тот потрясающий подвиг в среду на дороге к Инсбруку. Рейхсляйтер Борман, но вы, конечно, узнали, майор.

Однако, это было не так, поскольку Мартин Борман для него, как и для большинства немцев, являлся только именем. Лицо, которое иногда могло быть найдено на групповых фотографиях партийных боссов, но совершенно не запоминающееся. Не то, что Геббельс или Гиммлер: раз увидишь и вовек не забыть.

Тем не менее, это именно он был самым могущественным человеком в Германии, особенно теперь, когда Гиммлер сбежал. Рейхсляйтер Мартин Борман, глава канцелярии нацистской партии и секретарь фюрера.

— Счастлив познакомиться, майор. — Его рукопожатие было крепким, даже с намеком на некоторую избыточность. Хриплый, но странно мягкий голос, широкое суровое лицо с выдающимися славянскими скулами, длинный нос. Хотя он производил впечатление крупного человека, Риттер обнаружил, что вынужден смотреть на него сверху вниз.

— Рейхсляйтер.

— А это ваш бомбардир, Гоффер. — Борман повернулся к главному сержанту. — Замечательно меткий стрелок, но я иногда думаю, что у горцев Гарца ружье появляется раньше, чем прорежутся все зубы.

Впервые кто-то отметил, что Гоффер не пустое место, признал его существование как человеческой личности, и Риттер не мог не оценить этого, хотя и неохотно.

Борман открыл дверь и обернулся к Феджелайну:

— Мое дело может подождать. Увидимся внизу. У меня тоже есть дело к фюреру.

Он вышел, а Феджелайн повернулся к ним. Риттер в черном мундире выглядит очень внушительно, Гоффер тоже неплохо дополняет картину в своем комбинезоне камуфляжной расцветки с закатанными до локтя рукавами. Лучше некуда. Как раз тот стимул, в котором фюрер нуждается.

Жилище Бормана располагалось в бункере канцелярии партии, но его офис был стратегически расположен рядом с офисом Феджелайна, чтобы постоянно иметь тесный контакт с Гитлером. Одна дверь вела в помещение телефонной станции и гллавный центр связи, другая в личный офис Геббельса. Поэтому ничто не могло попасть к фюреру или от него без ведома рейхсляйтера. Именно такой ситуации он и добивался.

Когда Борман вошел в свой офис прямо после посещения офиса Феджелайна, он застал там склонившегося над картой полковника СС Вилли Раттенгубера, услугами которого в качестве дополнительной поддержки Зандеру пользовался с 30 марта.

— Есть вести о Гиммлере? — спросил Борман.

— На данный момент, никаких, рейхсляйтер.

— Подонок что-то задумал, можешь не сомневаться, и Феджелайн туда же. Следи за ним, Вилли. Глаз с него не спускай.

— Слушаюсь, рейхсляйтер.

— Я хочу, чтобы ты сделал для меня еще кое-что, Вилли. Сейчас на пути вниз находится штурмбаннфюрер 502-ого СС-батальона тяжелых танков, он идет получать Мечи из рук фюрера. Когда выберешь время, я хочу, чтобы ты нашел его послужной список, максимально подробный.

— Рейхсляйтер.

— Что мне в тебе нравится, Вилли, ты никогда не задаешь вопросов. — Борман похлопал его по руке. — А сейчас пошли в садовый бункер, и я тебе его покажу. Думаю, он тебе понравится. На самом деле, у меня счастливое предчувствие, что он прекрасно подходит для осуществления моего замысла.

В садовом бункере был кабинет фюрера, спальня, две жилых комнаты и ванная. Рядом находилась комната с картами, где проходили все совещания на высоком уровне. Холл перед ней служил приемной, там и были оставлены ждать Риттер и Гоффер.

Борман задержался в тени у подножья лестницы и придержал Раттенгубера.

— Он хорошо смотрится, ты согласен Вилли? Просто замечательно. Ему идет эта черная форма со сверкающими наградами, какое бледное лицо, блондин. Дядя Хейни мог бы им гордиться: арийская раса во всей своей красе. Совсем не то, что мы, Вилли. Он, несомненно, послужит стимулом для фюрера. И заметь легкую сардоническую усмешку у него на губах. Говорю тебе, Вилли, для этого мальчика не все потеряно. Молодой человек хорошей сборки.

Раттенгубер сказал опасливо:

— Сейчас появится фюрер, рейхсляйтер.

Риттер, стоявший крайним в шеренге молодых мальчиков в форме «Гитлерюгенда», чувствовал странную обособленность. Это было похоже на один из тех снов, в которых все кажется реальным, но происходит невероятное. Например, дети справа от него. Их здесь двенадцать или тринадцать, ожидающих награждения за храбрость. У мальчика рядом с ним под тяжелой мужской каской голова была забинтована. Кровь постоянно просачивалась сквозь повязку, ребенок время от времени двигал ногой, словно старался предотвратить свое падение.

— Распрями плечи, — тихо посоветовал ему Риттер. — Осталось недолго. — Дверь отворилась, и вошел Гитлер в сопровождении Феджелайна, Йодля, Кейтеля и Кребса, нового начальника генерального штаба армии.

Риттер видел фюрера несколько раз в жизни: выступавшим на Нюренбергских съездах, в Париже в 1940 году, во время его посещения Восточного фронта в 1942. В его воспоминаниях Гитлер остался вдохновенным лидером, человеком с магическими ораторскими способностями, чьим чарам не мог не поддаться каждый, кто его слушал.

Но мужчина, шаркающей походкой вошедший в приемную, мог вполне оказаться совершенно другим человеком. Это был больной старик, китель на опавших плечах выглядел слишком большим, бледный, щеки ввалились, глаза безжизненные, тусклые. Когда он повернулся, чтобы взять из коробки, которую держал Йодль, первый Железный крест второго класса, его рука дрожала.

Он шел вдоль шеренги, бормоча слова ободрения то одному, то другому, кого-то потрепал по щеке, и так дошел до Риттера и Гоффера. Феджелайн сказал:

— Штурмбаннфюрер Карл Риттер и штурмшарфюрер Эрик Гоффер 502-ой СС-батальон тяжелых танков. — Он начал читать выписку из приказа о награждении: — Сразу после восхода утром в среду 25 апреля… — Но фюрер заставил его замолчать, рубанув по воздуху рукой.

В его темных глазах вспыхнул огонь, неожиданно возродилась энергия, он нетерпеливо щелкнул пальцами, чтобы Йодль скорей подал ему награду. Риттер спокойно смотрел вперед, чувствуя легкие прикосновения рук, а потом на краткое мгновенье руки крепко сжали его руку.

Риттер посмотрел прямо в глаза фюреру, и увидел в них властность, кипучую энергию, возможно только минутную. Хриплый голос произнес:

— Твой фюрер благодарит тебя от имени немецкого народа. — Гитлер повернулся. — Вам известны достижения этого джентльмена? Имея только еще два танка, он уничтожил полностью колонну 7-ой британской бронетанковой дивизии. Взорвал тридцать бронемашин. И после этого вы еще будете мне говорить, что мы не можем выиграть эту войну? Если один человек может сделать так много, что же смогут сделать пятьдесят таких, как он?

Всем стало неловко. Кребс сказал:

— Конечно, мой фюрер. Под вашим вдохновенным руководством все возможно.

— Геббельс должен это записать для него, — прошептал Борман Раттенгуберу. — Знаешь, Вилли, мне это нравится. Посмотри на нашего гордого штурмбаннфюрера. Он выглядит как сама Смерть. Это бледное лицо и черная форма поневоле напоминает о том, что ждет нас всех за этими стенами. Ты читал когда-нибудь «Маску красной смерти» американского писателя По?

— Нет, рейхсляйтер, не читал.

— Обязательно почитай. Интересная параллель относительно невозможности надолго отгородиться от реальности.

Связной сбежал вниз по лестнице, миновал Бормана и Раттенгубера и замешкался, увидев, что происходит. Кребс, который, очевидно, ждал его, отошел в сторону и щелкнул пальцами. Связной передал ему телеграфную ленту. Кребс быстро ее просмотрел.

Гитлер обратился к нему очень заинтересованно:

— Новости от Венка? — спросил он требовательным голосом.

Фюрер до сих пор был убежден, что 12-ая армия под командованием генерала Венка может в любую минуту прорваться и освободить Берлин.

Кребс медлил, и фюрер сказал:

— Прочти это! Читай!

Кребс с трудом глотнул, затем сказал:

— Никакой возможности для соединения Венка с 9-ой армией. Ждут дальнейших инструкций.

Фюрер пришел в бешенство.

— Та же история, что в воскресенье. Я дал генералу СС Стайнеру 11-танковую армию и весь имеющийся в расположении персонал с приказом атаковать. И что произошло? — Факт, что армия эта существовала только на бумаге, была плодом чьего-то воображения, значения не имел, потому что ни у кого не хватало смелости сказать ему об этом. — Так, даже СС меня предало, бросило в трудную минуту. Так дело не пойдет, джентльмены. — Он впал в почти истерическое состояние. — Я рассчитаюсь с предателями. Помните июльский заговор? Помните фильм о казнях, который я приказал вам смотреть?

Он повернулся и ушел в комнату с картами. За ним последовали Йодль, Кейтель и Кребс. Дверь закрылась. Феджелайн, двигавшийся словно во сне, махнул одному из эсэсовских ординарцев, и он увел детей.

Наступило молчание. Риттер спросил:

— Что дальше, генерал?

Феджелайн вздрогнул.

— Что вы сказали?

— Что нам теперь делать?

— Аа, пойдите в столовую, вас покормят. Выпейте. Отдохните. — Он заставил себя улыбнуться и похлопал Риттера по плечу. — Пока можете не беспокоиться, майор. Я скоро за вами пришлю. Обещаю вам новые поля сражений. — Он кивнул ординарцу, тот повел их за собой. Риттер и Гоффер поднялись вслед за ним по лестнице. Бормана и Раттенгубера там уже не было.

Наверху Риттер сказал тихо:

— Что ты об этом думаешь, Эрик? Маленькие дети и старики под руководством беснующегося сумасшедшего. Теперь мы начинаем платить по счетам, я думаю. Мы все.

Когда Феджелайн вошел в свой офис, он, прежде всего, запер дверь, потом прошел за свой стол и сел. Он выдвинул ящик и достал бутылку бренди, вытащил пробку и сделал большой глоток. Уже в течение некоторого времени он пребывал в страхе, но последняя демонстрация его просто доконала.

Он был одним из тех десятков людей, которые пришли к власти через нацистскую партию. Человек, который не мог похвастаться происхождением, и был плохо образован. Бывший конюх и жокей, он постепенно повышал свой ранг в СС и, когда был назначен помощником Гиммлера в штабе фюрера, укрепил свои позиции женитьбой на сестре Евы Браун, Гретл.

Но теперь Гиммлер скрылся, отвергает любые попытки вернуть его в смертельную ловушку, в которую превратился Берлин. Феджелайну пришло в голову, что, возможно, пришло время предпринять определенные действия ради себя. Он еще раз глотнул из бутылки бренди, встал, снял из-за двери фуражку и вышел.

Было семь часов вечера, Риттер и Гоффер сидели в столовой, тихо разговаривая за бутылкой мозельского, когда раздался грохот. Снаружи в коридоре послышались крики, смех, потом дверь распахнулась, и вбежали два молодых офицера. Риттер остановил одного из них, когда тот оказался рядом.

— Эй, чем вы так взволнованы?

— Люфтваффе генерал Риттер фон Грайм только что прибыл из Мюнхена с воздушным ассом Ханной Райтш. Они приземлились в Гейтоу и сюда добрались на «Физлер-Сторче».

— Генерал был за штурвалом, — сказал второй молодой офицер. — Когда его ранило, она взяла управление и посадила машину на улице вблизи Бранденбургских ворот. Вот это женщина.

Они пошли дальше. Другой голос произнес:

— День для героев, такое впечатление.

Риттер поднял голову и увидел стоявшего рядом с ним Бормана.

— Рейхсляйтер. — Он сделал попытку встать.

Борман помешал ему это сделать.

— Да, замечательно. В рассказе не упомянут тот факт, что летели они из Мюнхена с эскортом из пятидесяти истребителей. Сбито было примерно сорок из них. С другой стороны, генералу фон Грайму совершенно необходимо быть здесь. Понимаете, фюрер намерен назначить его главнокомандующим «Люфтваффе» в ранге фельдмаршала. Геринг оказался, в конце концов, ненадежным человеком. Естественно, он хочет лично сказать об этом генералу Грайму. Телеграммы так безлики, вам не кажется?

Борман отошел. Гоффер сказал изумленно:

— Сорок самолетов. Сорок, и ради чего?

— Сказать ему лично то, что мог бы сказать по телефону, — сказал Риттер. — Наш фюрер, Эрик, замечательный человек.

— Ради Бога, майор. — Гоффер взмахнул рукой, действительно рассердившись на этот раз. — Будете продолжать такие разговоры, вас возьмут и повесят. И меня, заодно. Вы этого хотите?

Когда Борман вошел в свой офис, Раттенгубер его уже ждал там.

— Ты разыскал Феджелайна? — спросил рейхсляйтер.

— Он покинул бункер пять часов назад. — Раттенгубер сверился со своими записями. — По моим сведениям, он сейчас у себя дома в Шарлоттенбурге, в гражданской одежде, должен добавить.

Борман спокойно кивнул.

— Интересно.

— Мы скажем фюреру?

— Думаю, нет, Вилли. Знаешь, как говорится? Дадим человеку достаточно длинную веревку. Я спрошу сегодня позднее, где Феджелайн, когда фюрер сможет это услышать. Позволим ему самому сделать это неприятное открытие. Нам, Вилли, нужно обсудить более важные вещи. В наших руках судьба пленных знаменитостей. У тебя есть те дела, которые я просил?

— Конечно, рейхсляйтер. — Раттенгубер положил на стол несколько папок из манильского картона. — Проблема в том, что фюрер имеет совершенно четкую идею относительно того, что должно произойти с этими знаменитостями. Его посетил обергруппенфюрер Бергер, глава администрации по делам военнопленных. Бергер попытался обсудить с ним судьбу некоторых важных британских, французских и американских пленных, а также австрийского канцлера, Шушнигга, и Хелдера с Шахтом. Кажется, фюрер ему сказал, чтобы он всех расстрелял.

— Я бы назвал это транжирством, Вилли. Другими словами большой потерей. — Борман постучал пальцами по папкам. Но меня интересуют эти леди и джентльмены. Пленники Арлберга.

— Боюсь, что некоторые из них переведены оттуда уже после моего посещения по вашему указанию два месяца назад. По приказу рейхсфюрера, — сообщил Раттенгубер.

— Да, на этот раз дядя Хейни действовал несколько поспешней, чем я ожидал, — сухо сказал Борман. — Так с кем мы остались?

— Только пятеро. Трое мужчин и две женщины.

— Хорошо. Хорошее круглое число, — сказал Борман. — Начнем с дам, не так ли? Напомни мне.

— Мадам Клер де Бевилль, рейхсляйтер. Тридцать лет. Француженка. Ее отец заработал кучу денег на консервированных продуктах. Вышла замуж за Этьена де Бевилль. Старая хорошая фамилия. Они думали играть светских людей, флиртуя со своими новыми хозяевами. В действительности, ее муж был членом парижской группы французского Сопротивления. Его взяли в июне прошлого года при получении информации и отправили в управление «Шихергайтдайнст» на авеню Фош в Париже. Был застрелен при попытке к бегству.

— Французы, такие романтики, — посетовал Борман.

— Думали, что жена тоже вовлечена. В доме нашли радиопередатчик. Она клялась, что ничего не знала об этом, но служба безопасности сочла, что она вполне могла работать… пианисткой? — Он поднял голову в изумлении. Борман улыбнулся.

— Типичный английский школьный юмор. Это, видимо, термин для радиооператора в британской Администрации секретных операций.

— Аа, понимаю. — Раттенгубер снова обратил взор к документам. — Посредством замужества она породнилась с самыми знатными французскими фамилиями.

— Поэтому она и в Арлберге. Понятно, кто дальше?

— Мадам Клодин Шевалье.

— Концертирующая пианистка?

— Так точно, рейхсляйтер.

— Ей, должно быть, уже семьдесят, по меньшей мере.

— Семьдесят пять.

— Национальное достояние. В 1940 году она совершила поездку в Берлин, где дала концерт по личной просьбе фюрера. В то время, это сделало ее очень непопулярной в Париже.

— Очень хорошее прикрытие для ее действительной активности, рейхсляйтер. Она была одной из группы влиятельных людей, обеспечивших успешный побег из Парижа в Виши нескольким знаменитым евреям.

— Так, значит, умная женщина, смелая и хладнокровная. Это и все французы?

— Нет, рейхсляйтер. Есть еще Поль Гайллар.

— Ах, да, бывший член совета министров.

— Так точно, рейхсляйтер. Шестьдесят лет. Бывший врач, хирург. Репутация международно-признанного автора. Заинтересовался политикой незадолго до войны. Был министром внутренних дел в правительстве Виши, который закончил тем, что подписал освобождение известным политическим противникам. Подозревали, также, что у него были контакты с де Голлем. Член Французской Академии.

— Что-нибудь еще?

— Нечто романтическое, судя по рапорту службы безопасности. В 1915 ушел во французскую армию рядовым в порядке публичной демонстрации неодобрения тогдашнего правительства. Кажется, он думал, что они плохо подготовлены к войне. Заигрывал с коммунистами в двадцатых, но излечился от этого, посетив Россию в 1927 году.

— Какая у него слабость?

— Слабость, рейхсляйтер?

— Да ладно тебе, Вилли. У нас у всех они есть. Некоторые мужчины любят женщин, другие ночами напролет играют в карты или пьют. Мало ли? А Гайллар?

— Никаких, рейхсляйтер. И рапорт государственной службы безопасности очень полный. Однако одно удивительное пристрастие у него все же есть.

— Что же это?

— Он обожает лыжи. Всю жизнь. В 1924 году на Зимней Олимпиаде в Шамони он выиграл золотую медаль. Замечательное достижение. Видите ли, ему тогда было тридцать девять лет, рейхсляйтер.

— Интересно, — согласился Борман. — Это, действительно, многое говорит о его характере. А что известно об англичанине?

— Я не очень уверен, что описание совершенно соответствует действительности, рейхсляйтер. Джастин Фитцджеральд Бирр, 15-ый граф Дандрам, ирландский титул. Он родился в Ирландии. Он, к тому же, 10-ый барон Фелвершам. Этот титул уже, естественно, английский. Поместье к нему прилагается в Йоркшире.

— Англичане и ирландцы никак не могут договориться друг с другом, правда, Вилли? С начала войны, кажется, тысячи ирландцев с готовностью присоединились к английской армии. Очень странно.

— Вы правы, рейхсляйтер. Лорд Дандрам, так к нему обращаются обычно, имеет дядю, который был майором пехотинцем в Первую войну. Великолепный послужной список, масса наград и т. д. Затем, в 1919 году, вернувшись домой, вступил в ИРА и во время их борьбы за независимость был командующим их летающей колонны. Это вызвало жуткий скандал.

— А сам граф? Каковы его военные заслуги?

— Тридцать лет. Орден за выдающиеся заслуги и Военный крест. Начал войну лейтенантом Ирландской гвардии. Спустя два года, подполковник Воздушных войск особого назначения. За время своего короткого существования его подразделение уничтожило 113 самолетов в тылу у Роммеля. Он был захвачен на Сицилии. Пять раз пытался бежать, в том числе дважды из Колдитца. Именно тогда было решено, с учетом его обстоятельств, что он заслуживает перевода в Арлберг как знаменитость.

— Что подтверждает последний и самый важный пункт, касающийся графа Дандрама.

— Точно, рейхсляйтер. Наш джентльмен, по всей видимости, по материнской линии приходится троюродным братом королю Георгу.

— Что, наверняка, делает его заметной фигурой, Вилли. Даже очень заметной. Так, лучшее напоследок. Что там о нашем американском друге?

— Бригадный генерал Гамильтон Каннинг. Сорок пять лет.

— Как мне, — заметил Борман.

— Почти точно. Вы, рейхсляйтер, насколько я знаю, родились 17 июня, а генерал Каннинг 27 июля. Он, похоже, принадлежит к тому типу американцев, которые постоянно торопятся куда-то добраться.

— Я помню его послужной список, — сказал Борман. — Но, все же, пробегись по нему для меня.

— Пожалуйста, рейхсляйтер. В 1917 он вступил рядовым во французский иностранный легион. На следующий год был переведен в американскую армию в ранге младшего лейтенанта. Между войнами он не особенно продвинулся. Смутьян из тех, кого больше всего не любят в Пентагоне.

— Другими словами, он был для них слишком умным, прочитал слишком много книг, знал слишком много языков, — сказал Борман. — Очень похоже на то Высшее Командование, которое мы знаем и любим, Вилли. Но продолжай.

— Он был военным атташе в Берлине в течение трех лет. С 1934 по 1937. Несомненно, был очень дружен с Роммелем.

— С проклятым предателем. — Борману отказала его обычная невозмутимость.

— Он участвовал, не особо отличившись, в военных действиях в Шанхае против японцев, но к 1940 году он был только майором. Затем командовал небольшим подразделением на Филиппинах. Великолепно действовал против японцев при обороне Минданао. Его оставили умирать, но он внезапно появился на джонке в Дарвине в Австралии. В журналах о нем писали, как о герое, тогда им пришлось повысить его в звании. Он почти год пролежал в госпитале. Его отправили в Англию. На какую-то штабную работу, но ему удалось влезть в совместные операции.

— И тогда?

— Сразу после дня D вместе с подразделениями британских SAS и рейнджеров был заброшен в Дордонь для работы с французскими партизанами. В июле прошлого года был окружен парашютистами-десантниками СС на плато в горах Оверни. Спрыгнул с поезда по дороге в Германию и сломал ногу. Пытался сбежать из госпиталя. Они поработали с ним немного в Колдитце, но безуспешно.

— А потом Арлберг.

— Было решено, насколько я могу судить, самим рейхсфюрером, что он является очевидным кандидатом для пополнения рядов знаменитостей.

— И кто у нас командует в Шлосс-Арлберг, Вилли?

— Оберстлейтенант Макс Гессер, танкист гренадер. Награжден Рыцарским крестом за Ленинград, где он потерял левую руку. Профессиональный солдат старой закалки.

— Я знаю, Вилли. Можешь не рассказывать. Держится благодаря крепости духа и струнной проволоки. И кто там с ним сейчас?

— Только двадцать человек, рейхсляйтер. Всех, годных к службе на фронте, у него забрали за последние несколько недель. Его помощнику, оберлейтенанту Шенку, пятьдесят пять, он резервист. Главный сержант Шнайдер, хороший человек. Железный крест второй и первой степени, но в голове у него серебряная пластинка. Остальные — резервисты. Большинству из них за пятьдесят, или инвалиды.

Раттенгубер закрыл последнюю папку. Борман откинулся на спинку стула, сомкнув пальцы рук. Было тихо за исключением едва слышного громыхания русской артиллерии, продолжавшей лупить по Берлину.

— Прислушайся, — сказал Борман. — Ближе с каждым часом. Ты задумывался когда-нибудь, что будет потом?

— Рейхсляйтер? — Раттенгубер выглядел радостно взволнованным.

— Конечно, есть план, но иногда что-то срывается, Вилли. Встречается неожиданное препятствие и все летит кувырком. Чтобы обезопасить себя от случайностей, нужно запастись, как говорят американцы, задницей, чтобы было чем заткнуть брешь.

— Знаменитости, рейхсляйтер? Но достаточно ли они важные?

— Кто знает, Вилли? Прекрасные козыри на случай непредвиденной ситуации, не более. Мадам Шевалье и Гайллар почти национальное достояние, а мадам де Бевилль в родстве с самыми влиятельными семьями Франции. Англичане любят лордов, и вдвойне, если это родственники самого короля.

— А Каннинг?

— Американцы отличаются сентиментальностью по отношению к своим героям.

Он посидел немного, глядя в одну точку.

— Так что мы с ними будем делать? — спросил Раттенгубер. — Что у рейхсляйтера на уме?

— О, я что-нибудь придумаю, Вилли. — Борман улыбнулся. — Я думаю, ты можешь на это рассчитывать.