Я рассчитывал продолжить свой путь через несколько часов и уж во всяком случае не позже чем на следующий день, хотя знал, что Манаус переживал не лучшие времена. Но потребовалась масса времени на всякие формальности.

Все пошло плохо с самого начала. Полиция в лице самого комманданте настояла на детальном расследовании катастрофы. Комманданте устроил мне личный допрос, собственноручно записывая каждое мое слово, что заняло у него много времени.

После того как я подписал свои показания, меня выставили за дверь, и мне пришлось ждать, пока Хэннах изложит свою версию происшедшего. Судя по раскатам смеха, которые доносились сквозь закрытую дверь, я решил, что они близкие друзья, и не удивился, когда Хэннах появился, обнимая комманданте за плечи.

— А, сеньор Мэллори, — любезно кивнул комманданте, — я говорил с капитаном Хэннахом по вашему делу и счастлив доложить вам, что он все подтвердил до мельчайших деталей. Вы можете идти.

Это было очень любезно с его стороны.Он вернулся в свой кабинет.

— Мне надо кое-что сделать, а ты выглядишь смертельно усталым. — Хэннах положил руку мне на плечо. — Спускайся вниз, хватай такси и поезжай в "Палас-отель". Спроси там сеньора Хука. Скажи ему, что это я тебя послал. Пять или шесть часов сна — и ты будешь в порядке. Я заберу тебя вечером. Мы перекусим и развлечемся. Я знаю отличные места.

— Это в Манаусе? — спросил я.

— У них тут все еще есть где отвести грешную душу, только надо знать, где искать. — Он криво ухмыльнулся. — Ну, увидимся позже.

Он вернулся в кабинет комманданте, открыв дверь без стука, а я спустился вниз и вышел через подъезд, украшенный потрескавшимися мраморными колоннами.

Я не поехал сразу в отель. Вместо того я взял извозчика, из тех, что ожидали в низу лестницы и дал ему адрес местного агента той горной компании, с которой я подписал контракт на доставку "Веги" в Белем.

Во время великого каучукового бума в конце девятнадцатого века Манаус бурно расцвел, по нарядным улицам прогуливались скороспелые миллионеры, выросли дворцы в стиле барокко, а оперный театр мог поспорить даже с парижским. Там не знали меры, не ведали, что такое большой грех, что такое адское злодеяние. Словно Содом и Гоморра спустились на берега Рио-Негро в тысяче миль вверх по Амазонке.

Мне никогда не нравился этот город. Он олицетворял для меня моральное разложение и всеобщее загнивание. Никто смел там жить, и джунгли не зря начали свое наступление на него.

Я ощущал какое-то беспокойство и неудобство. Скорее всего, это была реакция на стресс. И мне ничего так не хотелось, как поскорее убраться отсюда и в последний раз взглянуть на город через поручни на корме какого-нибудь речного парохода.

В солидном складе на набережной я нашел агента, высокого, изможденного, с затравленными глазами человека, который знает, что ему недолго осталось жить. Он непрерывно кашлял в большой, грязный носовой платок с пятнами крови.

Он так горячо благодарил Святую Деву за мое спасение, что даже перекрестился, но тут же указал мне на пункт контракта, где говорилось, что я получаю плату только при условии доставки "Веги" в Белем в целости и сохранности. Этого я как раз и ожидал и покинул его в состоянии почти коллапса, когда он тщетно старался справиться с тем, что осталось от его легких.

Ожидая меня на жаре, извозчик клевал носом, сдвинув на глаза соломенное сомбреро. Я прошел по краю пристани, чтобы посмотреть, что делается в гавани. У одного из причалов стоял речной пароход с гребным колесом сзади, на который грузили зеленые бананы.

Капитан дремал в парусиновом шезлонге под сенью мостика. Он пробудился ровно на такое время, чтобы сказать мне, что уходит завтра в девять в Белем и что рейс занимает шесть дней. Если меня не устраивает подвесная койка на палубе вместе с его непоседливыми клиентами, я могу получить запасную койку в каюте помощника, и все это обойдется мне в сотню крузейро. Я заверил его, что буду здесь вовремя, и он снова с полнейшим равнодушием закрыл глаза и возвратился к своему более важному занятию.

У меня в бумажнике лежало чуть больше тысячи крузейро, то есть почти полторы сотни фунтов стерлингов, что означало, что я вправе позволить себе путешествие вниз по реке и кое-какие расходы, да еще у меня останется довольно денег, чтобы оплатить проезд от Белема до Англии на каком-нибудь грузовом судне или еще на чем-нибудь.

Я наконец собрался ехать домой. После двух с половиной лет, в течение которых Южная Америка показала мне себя с самой худшей стороны, я был на пути домой и чувствовал себя превосходно. Определенно, я переживал один из великих моментов моей биографии, и, когда направился обратно к извозчику, усталость как рукой сняло.

* * *

Я ожидал увидеть захудалый отель, но "Палас" оказался приятным сюрпризом. Разумеется, он знавал и лучшие дни, но в нем и сейчас угадывалось достоинство стиля барокко, трогательное уходящее очарование. Имя Хэннаха произвело магическое действие на сеньора Хука, пожилого седовласого мужчину в куртке, который сидел за конторкой и читал газету.

Он самолично провел меня наверх и пригласил в комнату с огороженным чугунной решеткой балконом и видом на реку. Начиная с массивной металлической кровати и кончая солидной мебелью из красного дерева комната являла собой прекрасный образец поздней викторианской эпохи. Все здесь сохранилось во времени, будто муха, застывшая в куске янтаря.

Индианка в шелковом платье принесла свежие простыни, а старик с известной гордостью показал мне рядом с моей комнатой ванную, которой я мог пользоваться один, правда, следовало позвонить слуге, чтобы получить горячую воду. Я поблагодарил его за любезность, но он красноречиво взмахнул рукой, показывая, что ему ничего не жаль для такого друга, как капитан Хэннах.

Раздеваясь, я думал об этом. Что бы там ни говорили, видно, Хэннаху очень нравилось жить в Манаусе, что само по себе интересно, поскольку он иностранец.

Мне так хотелось принять ванну, но, сидя на кровати, я вдруг почувствовал страшную усталость. Забрался под простыню и почти немедленно заснул.

* * *

Проснувшись, я увидел над собой, словно лепестки белого цветка, развевавшуюся от ветра из раскрытого окна противомоскитную сетку, а сквозь нее лицо, в размытом желтоватом свете от керосиновой лампы.

Старик Хук моргал печальными влажными глазами.

— Капитан Хэннах приходил, сеньор. Он попросил меня разбудить вас в девять часов.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит.

— Девять часов?

— Он просил вас встретиться с ним в "Лодочке", чтобы вместе пообедать. У меня внизу кеб, он ожидает вас и отвезет куда надо. Все устроено.

— Очень любезно с его стороны, — ответил я, но он, конечно, не уловил некоторого металла в моем голосе.

— Ваша ванна ждет вас, сеньор. Горячая вода уже приготовлена.

Он осторожно поставил лампу на стол, и дверь за ним мягко закрылась, противомоскитная сетка взметнулась вверх, словно мотылек, а потом снова упала.

Хэннах действительно обо всем позаботился. Я встал, чувствуя некоторое раздражение по поводу того, как развивались события, и прошлепал к раскрытому окну. Совершенно неожиданно мое настроение изменилось. Было так приятно после дневной жары ощущать прохладу и вдыхать напоеный ароматом цветов воздух. На реке светились огоньки. Издали доносились звуки музыки, и ее ритмы, пульсирующие в ночи, оказали на меня возбуждающее действие.

Когда я отвернулся от окна и посмотрел в комнату, то сделал еще одно открытие. Мою парусиновую сумку распаковали, старый полотняный костюм, выстиранный и отглаженный, висел на спинке стула, ожидая меня. Тут уж я ничего не мог поделать, давление оказалось слишком велико, и я сдался, отыскал полотенце и направился в ванную.

* * *

Хотя главный сезон дождей прошел, в верхнем бассейне Амазонки часто случались сильные ливни, особенно по ночам.

Я вышел из отеля, как раз когда разразился такой потоп, и в сопровождении старого Хука, который настоял на том, чтобы держать над моей головой старомодный черный зонт, поспешил вниз по ступеням крыльца к кебу, ожидавшему меня. Извозчик поднял кожаный верх, который почти полностью защищал меня от льющихся с неба потоков, и тут же тронулся в путь.

Дождь разогнал всех. На пути от отеля до места назначения нам попалось не более полудюжины пешеходов, и то лишь на улочках, что вели к реке.

Мы выехали на набережную там, где у причалов множество жилых лодок самого разного вида, здесь действительно постоянно обитало несчетное количество людей. Наконец мы остановились у длинного пирса.

— Вот сюда, сеньор.

Извозчик настоял на том, чтобы я накинул на плечи его старый плащ, и проводил меня на самый конец пирса, где над развешенными рыбацкими сетями на месте раскачивался фонарь.

В темноте я разглядел старое рыбацкое судно, изнутри лился тусклый свет, а над водой плыла музыка. Он наклонился и поднял тяжелую деревянную крышку трапа на пирсе, и в свете фонаря стали видны ступени ведущей вниз лестницы. Извозчик спустился по ней, и я без колебаний последовал за ним. Никакого подвоха не ожидал, но мой "уэбли" 38-го калибра, который я сжимал в кармане правой рукой, давал мне неплохую гарантию.

К судну вел дощатый настил, положенный на старые лодки, он угрожающе оседал под нашими шагами.

Когда мы дошли до конца настила, извозчик улыбнулся и похлопал по корпусу судна ладонью:

— Вот она, "Лодочка", сеньор. Приятного вам аппетита на все, а особенно на еду и женщин.

Знакомая бразильская поговорка прозвучала благожелательно. Я было полез за бумажником, но он протестующе поднял руку:

— Не надо, сеньор. Добрый капитан позаботился обо всем.

Снова Хэннах.Я смотрел на извозчика, пока он пробирался по качающемуся настилу до пирса, а потом повернулся и поднялся по железным ступеням на палубу. Тут же на меня двинулась гигантская фигура, выступившая на свет из тени у прохода. Меня встретил негр с серьгой в одном ухе и большой кудрявой бородой.

— Сеньор? — произнес он.

— Я ищу капитана Хэннаха. Он ожидает меня.

Во тьме блеснули зубы. Еще один друг Хэннаха.Это становилось однообразным. Не говоря ни слова, негр просто открыл дверь, и я вошел.

В старые времена здесь располагался главный кубрик. Теперь его весь заставили столами, и люди сидели за ними плотно, как сардины в банке. Над красочным застольем висела густая пелена дыма, что вкупе со скудным освещением делало видимость проблемой, но все же я ухитрился разглядеть в углу, за маленькой площадкой для танцев, стойку бара. Оркестр из пяти человек наяривал кариоку, и большинство сидевших подпевали ему.

Я увидел Хэннаха в гуще людей на танцевальной площадке. Он плотно прижимал к себе по-настоящему красивую по всем стандартам девушку в ярко-красном атласном платье, обтягивавшем ее стройную фигуру будто вторая кожа. Как я догадался, в ее жилах текла негритянская и европейская кровь. Девушка была дьявольски хороша.

Он повернул ее, увидел меня и завопил:

— Эй, Мэллори, вот и ты наконец!

Оттолкнув партнершу, будто она для него ничего не значила, он стал пробиваться сквозь толпу ко мне. Никто не обижался на него, даже когда, задев, он перевернул пару стаканов с выпивкой. Все улыбались ему, а один или два похлопали его по спине и дружелюбно поздоровались.

Он уже хорошо выпил, что показалось мне естественным, и встретил меня как давно потерянного и вновь обретенного родного брата.

— Ты почему задержался? Бог мой, я весь исстрадался. Идем, у меня накрыт столик на палубе, там мы хоть будем слышать друг друга.

Подхватив под локоть, он потащил меня через толпу к раздвижной двери в дальнем конце. Когда попытался открыть ее, возле нас появилась девушка в красном атласном платье и обняла его за шею.

Он схватил ее за запястья и так сильно их сжал, что она вскрикнула от боли. В тот момент он уже не выглядел таким добродушным, а его плохой португальский язык сделал его слова совсем жесткими:

— Потом, ангел, потом! Я займусь тобой, и ты будешь довольна, только сейчас мне надо побыть немного с моим другом. О'кей?

Когда он отпустил ее, она, обиженная, подалась назад и растворилась в толпе. Мне показалось, что женщин здесь гораздо больше, чем мужчин, и я поделился с ним своим наблюдением.

— Это что, бордель?

— Но лучший в городе.

Сэм отодвинул дверь, и мы вышли на палубу в приватный отсек, где под полотняным тентом у поручней стоял стол, накрытый на двоих. Над ним висела лампа, а дождь потоком лил с тента.

Хэннах крикнул по-португальски:

— Эй, Педро, поворачивайся-ка побыстрее!

Потом усадил меня на один из стульев и достал бутылку вина из ведра с водой, которое стояло под столом.

— Ты любишь "Поули Фюссе"? Они специально для меня достают его. Я его просто ведрами пил в старые времена во Франции.

Я попробовал немного. Вино оказалось холодным как лед, терпким и освежающим.

— Вы были на Западном фронте?

— Конечно. Целых три года. Таких бесконечных три года, скажу я тебе.

Это по крайней мере объясняло, почему у него капитанский чин. Я сказал:

— Но ведь Америка не вступала в войну до 17-го года.

— Ах, это! — Он отклонился назад, чтобы не мешать обслуживать нас подошедшему с подносом официанту, в белой рубашке и кушаке. — Я летал у французов в эскадрилье "Лафайет". Ньюпорт-Скаутс и Спейдс.

Он наклонился, чтобы снова наполнить мой бокал, и спросил:

— Сколько тебе лет, Мэллори?

— Двадцать три.

Он рассмеялся:

— В твоем возрасте я уже имел на счету двадцать шесть убитых. Был сбит четыре раза, один из них самим фон Рихтхофеном.

Странная вещь, но я ни на секунду не засомневался в том, что услышал. Хотя, по правде, все это сильно смахивало на хвастовство, но сама его манера говорить заставляла верить, с ним именно так и происходило.

Мы ели рыбный суп, а потом тушенных в собственной крови цыплят, которые на вкус оказались гораздо лучше, чем я ожидал. Нам подали яйца и оливы, жаренные на оливковом же масле, конечно же целую гору риса и томаты в уксусе.

Хэннах болтал без умолку, хотя ел и пил ненормально много, что, впрочем, привело лишь к тому, что он начал говорить громче и быстрее, чем обычно.

— Я прошел жестокую школу, поверь мне. Приходилось очень стараться, чтобы выжить, и чем дольше продолжался этот кошмар, тем больше у тебя появлялось шансов.

— Полагаю, так всегда, — согласился я.

— Конечно, так. Там нельзя надеяться на свою удачу, парень. Просто ты должен знать, что надо делать. Ведь летать для человека — это самое неестественное занятие.

Когда официант подошел, чтобы убрать со стола, я поблагодарил его.

— А ты совсем неплохо говоришь по-португальски. Лучше, чем я.

— Я провел год в низовьях Амазонки, когда впервые попал в Южную Америку. Летал из Белема для горной компании, имевшей алмазную концессию вдоль реки Шингу.

На него это произвело впечатление.

— Я слышал, что там суровый район. Самые плохие индейцы во всей Бразилии.

— Вот почему я и переехал в Перу. Летать в горах, может быть, и труднее, но зато гораздо интереснее.

— А ты совсем неплохо летаешь, — похвалил он. — Я летаю двадцать лет и всему научился, но не думаю, что смогу назвать хотя бы с полдюжины парней из моих знакомых, которые посадили бы "Вегу" вот так, как это сделал ты. Где ты научился так летать?

— У меня был дядя, который служил в военно-воздушных силах. Умер пару лет назад. Мальчишкой он часто забирал меня к себе в Пусс-Мот. А когда я учился в университете, то поступил в воздушную школу, которая готовила пилотов для вспомогательных воздушных сил. Там я летал много раз по уик-эндам.

— А потом?

— Сдал экзамены и в свое свободное время получил лицензию гражданского пилота. Летал где придется.

— Только не в Южной Америке?

— Разумеется. — Я чувствовал себя немного навеселе, и слова вылетали без всяких усилий с моей стороны. — Все, чего я желал, — это летать. Понимаете, что я имею в виду? Я готов был поехать куда угодно.

— Так и есть, если уж ты попал на Шингу. А что собираешься делать теперь? Если хочешь найти работу, то я мог бы тебе помочь.

— Летать, вы имеете в виду?

Он кивнул:

— Я вожу почту и грузы на маршруте в Ландро, что в двухстах милях отсюда вверх по Негро. И еще летаю на Рио-дас-Мортес по контракту с правительством. Там ожидается большая добыча алмазов.

— Рио-дас-Мортес? — переспросил я. — Это же река Мертвых! Да вы, наверное, шутите. Там ведь еще хуже, чем на Шингу. Я летал туда. Года два назад возил правительственную делегацию в миссию, которая называется Санта-Елена. Это еще до вас. Вы знаете те места?

— Летаю туда регулярно.

— Вы сегодня сказали такие слова — последнее место, которое создал Бог. Так это и есть Рио-дас-Мортес, Хэннах. Во время сезона дождей там все время льет. И в другое время года тоже целый день идет дождь. Там есть такие мухи, которые откладывают яйца в глазные яблоки. Почти на всей Амазонке есть рыбы пираньи, стая которых в три минуты может обглодать человека и сделать из него скелет, но в Мортес они маленькие, с острыми шипами, их только ножом можно выковыривать.

— Не стоит рассказывать мне об этом проклятом месте. Я отправился туда с тремя "Хейли" и большими надеждами. И все, что у меня осталось, — это та самая крошка, на которой ты сегодня прилетел. Поверь, как только контракт кончится через три месяца, они меня днем с огнем не разыщут.

— А что случилось с остальными двумя самолетами?

— Капут. Дрянные пилоты.

— Так вот зачем я вам нужен!

— Чтобы выполнить мое расписание полетов, нужно два самолета, или, говоря точнее, я не справляюсь один. Завтра я заберу у поселенца, который живет ниже по реке, старый биплан, он его продает.

— А что за самолет?

— "Бристоль".

Он подлил мне еще вина, а я, начав пить, разлил большую часть стакана по столу.

— Вы имеете в виду истребитель "Бристоль"? Боже, так на них же летали двадцать лет назад на Западном фронте!

Он кивнул:

— Я знаю. Он, конечно, старый, но ему и надо-то продержаться всего три месяца. Сделать два или три простых рейса по реке. Если тебе нужна работа, можешь получить ее, но я не настаиваю, как хочешь. У меня есть парень на уик-энд, с которым я уже связался. Один португалец. Летал для горной компании в Венесуэле, но его выгнали. Значит, он мне недорого обойдется.

— Ну и отлично, — кивнул я.

— А что ты-то собираешься делать?

— Поеду домой, что же еще?

— А как насчет денег? Хватит?

— Только-только. — Я похлопал по бумажнику. — Не привезу домой горшка с золотом, но зато приеду целый и невредимый, а это чего-то стоит. Насколько знаю по сообщениям, в Европе настают тяжелые времена. Там, судя по всему, могут потребоваться летчики с такой практикой, как у меня.

— Ты имеешь в виду нацистов? — Он кивнул. — Может, ты и прав. Это банда выродков, как я слышал. Ты увидишь моего механика, Менни Штерна. Он немец. Был профессором в каком-то ихнем университете, или что-то в этом роде. Они арестовали его, потому что он еврей. Засунули в какую-то чертову дыру, которую называют концентрационным лагерем. Менни счастлив, что унес оттуда ноги. Приехал сюда в Манаус на грузовом судне без гроша в кармане.

— И почему вы взяли его?

— Лучший механик, которого я видел в жизни. Когда дело касается авиационных моторов, он просто гений. — Хэннах налил мне еще стакан. — А на каких самолетах ты летал в Королевских военно-воздушных силах?

— Главным образом на "Уэпитис". Во вспомогательной авиации самые старые самолеты.

— Такие, которые не брали в основные силы?

— Именно так. Я даже на "Бристолях" летал. У нас имелась парочка на аэродроме. Ужасные машины. Я налетал на одном из них часов тридцать.

— Это на истребителе?

Я кивнул, а он вздохнул и покачал головой:

— Боже, парень, как я тебе завидую, что возвращаешься ко всему этому. Я же был из асов ас, тебе известно? За одно утро сбил четырех "Фоккеров", а потом сам рухнул объятый пламенем. Мое последнее представление. Капитан Самюэль Б. Хэннах, двадцать три года, Почетная медаль Конгресса.

— А я думал, что ас асов это Эдди Риккенбейкер?

— Последние шесть месяцев войны я провалялся в госпитале, — ответил он.

Его голубые глаза безучастно смотрели в прошлое, будто он вспоминал свои старые беды, а потом, словно снова вернувшись к реальности, поднял стакан:

— Счастливых посадок!

Вино словно перестало действовать на меня, или мне только показалось, потому что оно прошло одним легким глотком. Последняя бутылка опустела. Он потребовал еще, а потом нетвердой походкой прошел к раздвижной двери и открыл ее.

Музыка ворвалась, словно удар в лицо, неистовая, возбуждающая, смешанная с гомоном голосов и пением. Девушка в красном атласном платье поднялась по ступеням и подошла к нему, он обнял ее, а она страстно поцеловала его. Я как-то отчужденно сидел, пока официант снова наполнял мой стакан, а Хэннах, будто очнувшись, криво улыбнулся мне.

На место напротив меня проскользнула и села девушка, в простом хлопчатобумажном, наглухо застегнутом спереди платье. Судя по разрезу глаз над высокими скулами, в ней текла индейская кровь. Ее лицо, обрамленное темными, длинными, до плеч волосами, выглядело холодным и отчужденным.

Девушка взяла пустой бокал, и я потянулся к ней с только что открытой бутылкой, чтобы налить вина. Хэннах подошел к ней, взял за подбородок и приподнял ее голову. Ей это явно не понравилось, ее взгляд вспыхнул.

Он спросил:

— А ты новенькая здесь, верно? Как тебя зовут?

— Мария, сеньор.

— Мария Анджелос, да? Мне это нравится. Ты знаешь меня?

— Все на реке знают вас, сеньор.

Он потрепал ее по щеке:

— Славная девочка. Сеньор Мэллори мой друг, мой добрый друг. Присмотри за ним. Я вижу, что ты в полном порядке.

— Мне кажется, что сеньор и сам может посмотреть за собой.

Он грубо рассмеялся:

— Может, ты и права.

Потом он повернулся к девушке в атласном платье и повел ее вниз, к танцевальной площадке.

Мария Анджелос молча приветственно подняла бокал и отпила немного вина. Я в ответ осушил свой бокал, поднялся и подошел к поручням. Моя голова, казалось, раздулась, как баллон. Я старался поглубже дышать и перегнулся через поручни, подставив лицо под дождь.

Как она подошла сзади, я не слышал, и когда обернулся, она легко положила руки мне на плечи:

— Не хотите ли потанцевать, сеньор?

Я отрицательно покачал головой:

— Там слишком тесно.

Она молча повернулась, подошла к раздвижной двери и закрыла ее. Музыка сразу же стихла, хотя звуки неистовой самбы ясно разносились в ночи.

Она вернулась к поручням и тесно прижалась ко мне, нежно обняв рукой за шею. Ее тело задвигалось, вовлекая меня в ритм, и я полностью забыл обо всем на свете. Такое имя — Мария, лицо Мадонны, да и остальное...

* * *

Я не уверен в последовательности событий, которые произошли потом. Правда состояла в том, что я настолько опьянел, что просто не понимал, что делаю.

Когда пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь совсем в другой части палубы, крепко сжимая ее в объятиях, а она старалась освободиться, говоря мне, что это нехорошо, что здесь слишком много народа.

Наверное, она предложила пойти к ней, и следующее, что я запомнил, это то, как мы пробирались по шаткому настилу на пирс.

Дождь все усиливался, и, когда мы поднимались по трапу, он полил как из ведра. Тонкое полотняное платье тут же промокло насквозь и облепило ее тело, соски грудей просвечивали сквозь ткань, и меня охватило яростное возбуждение.

Я притянул ее к себе, мои руки нашарили ее упругие ягодицы. Желание охватило меня. Я страстно поцеловал ее, а она, подождав немного, оттолкнула меня и похлопала по лицу.

— Боже, какая же ты красивая, — произнес я, прислонившись спиной к штабелю упаковочных коробок.

Она улыбнулась, в первый и единственный раз за все время, что мы находились вместе, будто ей и на самом деле понравился мой комплимент, лицо ее осветилось, словно внутри загорелся свет. И вдруг она изо всех сил ударила меня коленом в промежность.

* * *

Я был настолько пьян, что не сразу ощутил боль, и, скрючившись, рухнул на дощатый настил пирса.

Потом повернулся на спину и увидел, что она стоит передо мною на коленях и обшаривает мои карманы. Какой-то инстинкт самосохранения вернул меня к жизни. Увидев у нее в руках свой бумажник, я понял, что в нем все самое важное для меня, и не только деньги, но и все мое будущее.

Когда она поднялась на ноги, я попытался схватить ее за лодыжку, но она ударила острым каблуком прямо в середину моей ладони. Потом снова пихнула меня ногой, и я покатился к краю пирса.

Меня спасло от падения какое-то ограждение, и я вцепился в него, пытаясь встать, но силы совсем покинули меня. Она направилась ко мне, явно стараясь покончить со всем этим, но тут одновременно произошло несколько событий.

Сквозь шум дождя я услышал свое имя и увидел, как трое мужчин бегут по настилу к пирсу. Впереди с автоматическим пистолетом в руках бежал Хэннах. В шуме дождя эхом разнеслись несколько выстрелов.

Но они опоздали. Мария Анджелос уже исчезла в темноте.