Дженни снился голубь. Почему-то он казался зловещим. Птица летала по дому, а Дженни нужно было поймать ее. Голубю нельзя в дом. Он устремился в комнату девочек, а она последовала за ним. Голубь неистово кружил по комнате. Он вырвался у нее из рук и, хлопая крыльями, очутился в комнате малыша. Устроился на колыбели. Дженни заплакала - нет, нет, нет.

Проснувшись в слезах, она поспешила к мальчику. Тот спокойно спал.

На кухонном столе Эрих оставил записку: «Внял твоему совету. Несколько дней буду рисовать в хижине».

За завтраком, оторвавшись от каши, Тина спросила:

— Мама, почему ты не поговорила со мной, когда ночью пришла в мою комнату?

В тот день после обеда зашла Руни, и именно она первой заметила, что у младенца жар.

Руни и Клайд провели рождественский ужин вместе с Мод и Джо.

— У Джо все путем, — сообщила Руни. — Они с Мод после больницы отправились во Флориду и там прямо расцвели. Оба такие загорелые и здоровые. В следующем месяце Джо снимут шину.

— Это хорошо.

— Ясное дело, Мод говорит, что счастлива быть дома. Сказала, Эрих был так щедр к ним. Но, наверное, ты сама это знаешь. Он до цента оплатил медицинские счета и еще дал им чек на пять тысяч долларов. Написал Мод, что чувствует себя ответственным.

Дженни, которая сшивала последние лоскутки одеяла, подняла взгляд:

— Ответственным?

— Не знаю, о чем он. Но Мод призналась, ей не по себе оттого, что малыш болеет. Говорит, она помнит, как говорила тебе ужасные слова.

Дженни помнила те ужасные слова.

— Наверно, Джо признал, что тем утром у него было похмелье; настаивает, что спутал яд с овсом.

— Джо так сказал?

— Да. Короче, думаю, Мод хотела, чтобы я передала тебе ее извинения. Я знаю, что когда на прошлой неделе они вернулись, Джо пошел и сам поговорил с шерифом. Джо и вправду расстроен из-за слухов вокруг несчастного случая с ним. Знаешь, из-за той чуши, когда он сказал, будто видел тебя. Говорит, не знает, почему вообще это брякнул.

«Бедный Джо, — подумала Дженни. — Пытается исправить непоправимое и делает только хуже, все взбаламутив».

— Господи, Дженни, еще капельку - и ты закончишь одеяло. Тоже красивое. Нужно было терпение на него.

— Мне понравилось шить его, — ответила Дженни.

— Ты повесишь его в столовой, рядом с лоскутным одеялом Каролины?

— Не думала об этом.

Сегодня Дженни ни о чем особо не думала, кроме вероятности того, что она страдает лунатизмом. Во сне она пыталась выгнать голубя из комнаты девочек. Но была ли она на самом деле в их комнате?

За последние несколько месяцев было слишком много таких случаев. В следующий раз она поговорит об этом с доктором Элмендорфом. Может, ей действительно необходима консультация.

«Я так боюсь», — подумала она.

Дженни начала сомневаться в том, простит ли ее когда-нибудь Эрих за дурную славу, причиной которой она стала. Как бы они оба ни старались, все идет наперекосяк. И, что бы ни говорил Эрих, подсознательно он не уверен, что ребенок - его. Она не сможет с этим жить.

Но малыш был Крюгером и заслуживал лучшее медицинское обслуживание, какое ему могло дать богатство Эриха. Когда мальчику сделают операцию и он поправится, если дела не пойдут лучше, Дженни уедет. Она представила жизнь в Нью-Йорке, работу в галерее, детский сад, как она забирает детей и торопится домой приготовить ужин. Будет нелегко. Но в жизни все нелегко, а многие женщины справляются с этим. И это будет лучше, чем ужасное чувство изоляции, ощущение, словно она теряет связь с реальностью.

Ночные кошмары. Лунатизм. Амнезия. Возможна ли амнезия? Когда Дженни жила в нью-йоркской квартире, у нее не было таких проблем. К концу дня она уставала до посинения, но всегда засыпала. Возможно, катастрофически не хватало времени на девочек, но теперь на них нет времени вообще. Она так боится за сына, а Эрих по-прежнему быстро забирает девочек, увозит их на прогулки, в которых она не может или не станет участвовать.

«Я хочу уехать домой», — думала она. Дом - это не какое-то определенное место, может, даже не особняк и не квартира. Дом там, где ты можешь закрыть дверь и побыть в мире.

На этой земле. Даже сейчас. Падает снег, дует ветер. Дженни нравилась суровая зима. Она представила дом таким, каким начала его делать. Тяжелые портьеры сняты, стол у окна, друзья, которых она думала найти, вечеринки, которые она устраивала бы по праздникам.

— Дженни, ты такая грустная, — вдруг сказала Руни.

Она выдавила улыбку:

— Просто...

Ее голос затих.

— Это лучшее Рождество, какое у меня было после отъезда Арден. Смотрю, как счастливы дети, помогаю тебе с малышом...

Дженни осознала, что Руни никогда не звала мальчика по имени.

Она подняла лоскутное одеяло:

— Вот, Руни, готово.

Бет и Тина складывали новую мозаику. Бет подняла глаза:

— Очень красиво, мамочка. Ты очень хорошо шьешь.

Тина охотно подхватила:

— Это мне нравится больше, чем то, на стене. Папа сказал, что твое будет не такое красивое, как то, на стене, а я подумала, что плохо так говорить.

Девочка склонила голову над книгой, всем своим видом выражая обиду.

Дженни не могла не улыбнуться:

— Ой, Динь-Динь, ты такая актриса.

Подойдя к дочери, она опустилась на колени и обняла ее. Тина крепко обхватила ее руками:

— Мамочка...

«После рождения малыша я уделяла им так мало времени», — подумала Дженни.

— Знаете что? Принесем Тыковку сюда, — предложила она. — Если вы помоете руки, может, дам вам его подержать.

Руни заглушила их восторженные крики:

— Дженни, можно мне его принести?

— Конечно. А я приготовлю ему кашу.

Через несколько минут, осторожно держа младенца в одеяле, Руни вернулась на первый этаж. Выглядела она озабоченной:

— Кажется, у него жар.

В пять часов пришел доктор Бович.

— Лучше положить его в больницу.

— Пожалуйста, не надо, — Дженни постаралась, чтобы ее голос не задрожал.

Педиатр задумался.

— Подождем до утра, — сказал он. — Проблема в том, что у новорожденных жар может довольно быстро усилиться. С другой стороны, не хочется выносить его на холод. Ладно. Посмотрим, как он будет чувствовать себя утром.

Руни осталась и приготовила им ужин. Дженни дала сыну аспирин. Ее саму бил озноб. Она подхватила простуду или просто замерзла от волнения?

— Руни, передай мне шаль, пожалуйста.

Обернув шаль вокруг плеч, Дженни укрыла в ее складках малыша, которого держала на руках.

— О господи... — Руни мертвенно побледнела.

— Что такое?

— Все дело в этой шали. Когда я сшила ее такого цвета, то не понимала... с твоими темными волосами... на секунду показалось, что ты - Каролина с портрета. Мне аж не по себе стало.

В половине восьмого должен был прийти Клайд, чтобы проводить Руни домой.

— По вечерам он не выпускает меня из дома, — призналась женщина. — Говорит, ему не нравятся мои бредни после того, как я хожу снаружи одна.

— Какие бредни? — рассеянно спросила Дженни. Мальчик уснул. Дыхание его было тяжелым.

— Ну, знаешь, — голос Руни утих до шепота, — однажды был приступ, когда слова из меня так и сыплются, и я рассказала Клайду, что очень часто вижу Каролину. Клайд прямо взбесился.

Дженни вздрогнула. Руни вроде бы в здравом уме. О том, что видит Каролину, в последний раз она говорила до рождения мальчика.

В дверь резко постучали, и в прихожую у кухни зашел Клайд.

— Давай, Руни, — сказал он, — собирайся. Хочу поужинать.

Руни склонилась к уху Дженни:

— Ты должна мне поверить: она здесь. Каролина вернулась. Я ее понимаю, а ты разве нет? Она просто хочет посмотреть на внука.

Следующие четыре ночи Дженни держала колыбель рядом со своей кроватью. Кондиционер выдувал теплый и влажный воздух, и в тусклом свете ночника, периодически просыпаясь, Дженни видела, что младенец накрыт, что дышится ему легко.

Каждое утро приходил врач.

— Нужно следить, не появятся ли симптомы пневмонии, — говорил он. — У новорожденного за несколько часов простуда может перейти на легкие.

Эрих из хижины не вернулся. Днем Дженни приносила сына вниз и укладывала в люльку рядом с печью. Так она могла все время присматривать за ним и в то же время быть с Тиной и Бет.

Не давала покоя мысль о том, что она, возможно, ходит во сне. Боже милостивый, а вдруг она по ночам бродит по улице? Издалека она казалась бы настоящей Каролиной, особенно в шали.

Если она ходит во сне, это объясняет заявления Руни о том, что вернулась Каролина, и слова Тины: «Почему ты не говорила со мной, когда пришла ко мне в комнату?», и полную уверенность Джо в том, что он видел, как она садилась в машину Кевина.

В канун Нового года врач искренне улыбнулся.

— Думаю, мальчик почти выздоровел. Вы хорошая сиделка, Дженни. А теперь вам самой нужно отдохнуть. Кладите малыша в его комнате. Если ночью он не будет просить есть, то не будите его.

Покормив ребенка грудью в десять часов, Дженни вкатила колыбель обратно в маленькую комнату.

— Тыковка, мне будет не хватать такого соседа, как ты, — сказала она. — Но здорово, что простуда у тебя прошла.

Глубокие синие глаза ребенка серьезно смотрели на нее из-под длинных угольно-черных ресниц. Светлые волосы сияли шелковисто-золотыми бликами среди темных прядей, оставшихся после рождения.

— Ты знаешь, что тебе восемь недель? — спросила Дженни. — Какой замечательный большой мальчик. — Она затянула шнурок на длинной ночной сорочке. — Теперь пинайся сколько хочешь, — улыбнулась она. — Все равно будешь накрыт.

Она долго обнимала сына, вдыхая слабый запах талька.

— От тебя хорошо пахнет, — прошептала Дженни. — Спокойной ночи, Тыковка.

Она оставила панель чуть приоткрытой и легла. Через несколько часов начнется Новый год. В этот же вечер год назад к ней в гости пришли Фрэн и другие соседи. Они знали, что Дженни будет грустно: первый Новый год без Наны.

Фрэн шутила насчет Наны:

— Она, наверное, там, на небесах, выглядывает из окна и гремит погремушкой.

Подруги рассмеялись.

— Это будет хороший год для тебя, Дженни, — сказала Фрэн. — Нутром чую.

Хороший год! Когда она наконец вернется в Нью- Йорк, то скажет Фрэн, чтобы та проверила свое нутро. Оно ей не то подсказывает.

Но малыш! Благодаря ему все горести стали неважны. «Беру свои слова обратно, — торопливо подумала Дженни. — Год действительно был хороший».

Когда она проснулась, комнату заливало солнце, ясный, холодный свет — значит, на улице мороз. Фарфоровые часы на столике у кровати показывали пять минут восьмого.

Малыш проспал всю ночь, проспал и кормление в шесть часов. Выпрыгнув из постели, Дженни отодвинула панель и поспешила к колыбели.

Длинные ресницы отбрасывали мирные тени на бледные щеки. На полупрозрачной коже темнела синяя венка рядом с крошечным носом. Руки малыша были закинуты за голову, ладошки разжаты, растопыренные пальцы напоминали звездочки.

Ребенок не дышал.

После Дженни вспомнила, как кричала, как бежала с ребенком на руках, как выскочила из дома в ночной сорочке, босиком, и по снегу неслась к конторе. Там были Эрих, Клайд, Люк и Марк. Марк выхватил у нее мальчика и прижался ртом к крошечным губам.

— Внезапная смерть грудничка, миссис Крюгер, — сообщил доктор Бович. — Он был очень болезненным младенцем. Не знаю, как он пережил бы операцию. Так для него гораздо легче.

— О нет, нет! — снова и снова нараспев повторяла Руни.

— Наш мальчик! — причитал Эрих.

« Моймальчик, — яростно подумала Дженни. — Ты отказался дать ему свое имя».

—Почему Бог забрал нашего малыша на небо? — спрашивали Тина и Бет.

В самом деле, почему?

— Я хотела бы похоронить его с твоей матерью, Эрих, — сказала Дженни. — Мне почему-то кажется, что там ему будет не так одиноко.

Руки ее болели от ощущения пустоты.

— Прости, Дженни, — твердо ответил Эрих. — Я не могу тревожить могилу Каролины.

После мессы Кевина Макпартленда Крюгера положили рядом с тремя младенцами, которые умерли в других поколениях. Сухими глазами Дженни смотрела, как опускают гробик. В первое утро на ферме она смотрела на эти надгробия и удивлялась, как человек может вынести потерю ребенка.

Теперь у нее самой такое горе.

Дженни заплакала. Эрих обнял ее, но она стряхнула его руки.

Все гуськом направились обратно к дому: Марк, Люк, Клайд, Эмили, Руни, Эрих и сама Дженни. Было холодно. Эльза, оставшись в доме, приготовила сэндвичи. Глаза у нее покраснели и опухли. «Значит, Эльза не бесчувственная», — ожесточенно подумала Дженни и тут же устыдилась.

Эрих провел гостей в переднюю гостиную. Марк очутился рядом с Дженни:

— Выпей это. Согреешься.

Бренди обожгло горло. С того мига, как Дженни узнала о беременности, она не притрагивалась к алкоголю. А теперь это не имеет значения.

Она оцепенело села, отхлебнула бренди. Было трудно глотать.

— Ты дрожишь, — заметил Марк.

Руни услышала его:

— Принесу твою шаль.

«Только не зеленую, — подумала Дженни. — Не ту, в которую я кутала малыша». Но Руни уже накидывала шаль ей на плечи, подтыкая концы.

Взгляд Люка был прикован к Дженни, и она знала почему. Она попыталась сбросить шаль.

Эрих разрешил Тине и Бет принести игрушечные колыбельки в гостиную, чтобы девочки побыли со всеми. Они были напуганы.

— Мамочка, смотри, — сказала Бет, — вот так Бог укроет нашего малыша на небе.

Она с любовью подоткнула одеяло у подбородка куклы.

В комнате воцарилась полная тишина.

А потом раздался голос Тины, мелодичный и ясный:

— А вот так вот та тетя, — девочка указала на портрет, — накрыла малыша, когда Бог забрал его на небо.

Медленно и аккуратно раскрыв ладони, она прижала их к лицу куклы.

Дженни расслышала хриплый, долгий выдох. Ее собственный? Все пристально смотрели на портрет, а потом одновременно повернулись к ней, и глаза, в которых стоял вопрос, устремились на нее.