Измаил вернулся в хижину. Ахмед лежит, вперив взгляд в полоток.

— Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо.

— Я принес тебе пирамидон. Еще сказали, что кофеин и уротропин тоже хорошо помогают.

— Как ты объяснил, для кого покупаешь лекарства?

— Для себя. Продается без рецепта. Давай, выпей. Одну такую, одну такую и одну вот эту.

Ахмед проглотил таблетки.

— Знаешь, а твой дядя Шюкрю-бей сбежал.

— Да ладно!

— Ей-богу. Только сейчас услышал. Два дня назад сбежал в Европу.

— Как?

— Никто не знает. Говорят, помогли англичане. Потому что он с ними торговал.

— Компрадор из самых махровых.

— А его жена — твоя тетка, не так ли? — так вот, его жена…

— Да, моя тетка.

— Не открыла дверь полиции, говорит, покажите ордер на обыск. А у полицейских ордера нет. Они — силой. А она им: «Сейчас буду стрелять из окна!» Вот это женщина, братец.

— В роду моей матери все женщины такие. Когда я должен был появиться на свет, в наше ялы в Юскюдаре нагрянули сыщики султана Хамида. Дед мой был как-то связан со сторонниками Намыка Кемаля. Он был моложе их, но очень любил Намыка Кемаля, а особенно Зия-пашу. В доме хранились не то какие-то статьи, не то стихи. Мать схватила все бумаги и спрятала под свой матрас. А сама легла в кровать. Когда сыщики вошли в комнату, она закричала: «Убирайтесь вон, бесстыжие негодяи! Как вы посмели войти в спальню мусульманки? Немедленно не уберетесь — я вас всех убью!» И взяла отцовский пистолет с комода. Тот пистолет до сих пор у нас хранится. Ржавый шестизарядный револьвер. Я всегда спрашивал: «Отец, зачем он тебе?» — «Чтобы воров пугать», — говорил отец. Но он вроде меня, стрелять не умеет. А откуда боязнь воров у него была, знаешь? В свое время он видел картинку во французском журнале «Иллюстрасьон» — в Париже среди ночи воры пробираются в квартиру и хладнокровно режут хозяев в спальне. Но дело, конечно, не в том, что он видел этот рисунок. Насколько мать у меня смелая, настолько же пуглив мой отец…

Ахмед не знает, что его отца в Стамбуле забрали в Полицейское управление на допрос, где били и пытали, пытаясь узнать, где сын. И не знает того, что, хотя отцу было известно, что сын в Измире, он об этом не сказал.

— Отца из-за меня выгнали с работы, еще когда я был в Москве. Он, бедный, мог бы стать послом, а теперь управляет гостиницей у одной скотины.

— Тебе помогли лекарства?

— Пока нет. Но наверняка помогут. Спасибо, Измаил.

Знаю, что ни одно из этих лекарств не поможет. Как может пирамидон помочь от бешенства? Уверен ли я, что болен бешенством, что все эти боли, жар — признаки его? Уверен ли я на все сто? А был ли Петросян уверен на все сто, что болен раком? Не был он уверен, знал об этом, но уверен не был, не верил он в свою болезнь на все сто… А когда поверил… А уверен ли я на все сто, что Петросян покончил с собой? Как только я буду уверен на все сто, что я болен бешенством, когда поверю в это, то приму сразу двадцать таблеток снотворного…

— Измаил, у меня кончилось снотворное.

— Я тебе принесу еще, но лучше тебе не привыкать к нему…

Почему мне до сих пор не приходила в голову эта мысль? Вместо того, чтобы страдать… Хорошо, а когда? Завтра ночью? Подожду еще немного. Нужно, чтобы была стопроцентная уверенность. Так утопающий хватается за соломинку.

— Те, что ты приносил, мне больше не помогают, Измаил, купи мне самых сильных.