Я знал, что в места, где мы теперь находились, никто никогда не заглядывает. Ходили слухи, что в господском доме водятся привидения, к тому же жилья поблизости не было, а заросли были почти непроходимыми, — все эти обстоятельства могли уберечь нас от непрошеных гостей. Поблизости было расположено несколько плантаций. Мы находились в центре обширного участка земли, омываемого двумя реками, которые протекали на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга; ноля, расположенные несколько ниже, обрабатывались. Но от этих полей нас отделяло четыре или пять миль, а Спринг-Медоу, ближайшая от нас усадьба, находилась, как я уже говорил, на расстоянии десяти или двенадцати миль.

Я решил, что мы можем спокойно оставаться в нашем убежище и что благоразумнее всего будет переждать здесь, пока окончатся поиски, которые, несомненно, предпримут сразу же, как только обнаружат наш побег.

Мы постарались устроиться как можно удобнее. Стояла самая жаркая пора лета, и отсутствие дверей и крыши не причиняло нам пока никаких неудобств. Набросав в угол груду сосновых веток, мы соорудили себе постель. Спалось нам на ней слаще, чем на пуховом ложе. Подобрав в большом доме какие-то обломки обшивки, я смастерил из них две табуретки и некоторое подобие стола. Воду мы брали в роднике; оставалось только позаботиться о пище. В лесу на кустах и деревьях было немало диких плодов и ягод, а в некогда роскошном фруктовом саду, хоть он и густо зарос разними дикими растениями, и теперь ещё созревали персики. Я умел ставить силки и ловить кроликов и всякую мелкую дичь, великое множество которой водилось в окрестных рощах.

Родник, из которого мы брали воду, соединялся с другими и образовывал ручеёк, который неподалёку впадал в небольшую речку, где было много рыбы. Но главной нашей пищей был маис; на соседних плантациях он к этому времени уже почти совсем созрел, и я, не терзаясь никакими угрызениями совести, преспокойно собирал его там.

В общем же, хотя оба мы и не привыкли к такому полудикому существованию, жизнь наша казалась нам очень приятной. Тем, кто всегда живёт в праздности, трудно себе представить, какая это радость для человека, долгое время изнемогавшего в подневольном труде, расслабить свои мышцы и наслаждаться покоем. Мне случалось теперь часами лежать в тени, предаваясь сладостным мечтам, упиваясь блаженным сознанием того, что я сам себе хозяин. Я приходил в восторг от мысли, что не должен никуда бежать по чужому зову и могу работать или отдыхать, когда мне это заблагорассудится.

Пусть никто поэтому не удивляется, если освобождённый раб в первое время бывает склонен к безделью, — для него это совершенно непривычное наслаждение. Труд в представлении раба неразрывно связан с принуждением и кнутом, и слова «не работать» всегда являются для него символом свободы.

Однако несмотря на то, что обстоятельства складывались для нас как будто благоприятно, необходимо было позаботиться и о будущем. Мы с самого начала понимали, что наше убежище может служить нам только временно; а теперь приходилось думать о том, чтобы покинуть его. Жизнь вдвоём с Касси казалась мне блаженством, и я готов был бы до конца моих дней прожить в этом уединении; хоть у нас и не было тех радостей, которые даёт людям общество, зато мы были избавлены от многих тяжёлых страданий. Но оставаться там дольше было нельзя. Климат в Америке не приспособлен для отшельнической жизни. Наше теперешнее убежище было достаточно хорошо для летнего времени, но для зимы оно совершенно не подходило. Меж тем зима уже приближалась.

Мы надеялись, что нам удастся перебраться в так называемые свободные штаты. Я знал, что к северу от Виргинии есть места, где рабства не существует. Если нам удастся уйти из окрестностей Спринг-Медоу, где меня хорошо знают, не так уж трудно будет пробраться и дальше. Мы считали, что цвет нашей кожи таков, что за рабов нас не примут и нам легко будет сойти за свободных виргинских граждан. Но полковник Мур, несомненно, всюду разослал объявления о нашем побеге и сообщил все наши приметы до мельчайших подробностей. Поэтому нам надо было вести себя очень осторожно. Я пришёл к заключению, что Касси необходимо изменить свою внешность. Надо было только подумать о том, как ей переодеться.

В конце концов мы решили, что постараемся выдать себя за людей, направляющихся на Север, чтобы там искать счастья. Касси должна была переодеться в мужское платье и быть моим младшим братом. Убегая из Спринг-Медоу, я захватил с собой мою лучшую одежду, которую незадолго до смерти подарил мне мастер Джеймс. В таком платье мне легко было выдать себя за виргинского путешественника. Но у меня не было ни шляпы, ни башмаков, не было также и костюма, сколько-нибудь пригодного для Касси.

К счастью, при мне была небольшая сумма денег, которой я также был обязан щедрости моего покойного молодого хозяина. Я бережно хранил её, в глубине души надеясь, что она мне когда-нибудь пригодится. Сейчас эти деньги были единственным, на что мы могли рассчитывать; они должны были не только покрыть все расходы в пути, но и доставить нам возможность приобрести всё необходимое.

Но можно ли было позволить себе тратить эти деньги, не рискуя быть пойманным?

В пяти или шести милях от Спринг-Медоу и приблизительно на таком же расстоянии от нашего убежища проживал некий мистер Джеймс Гордон. Он держал небольшую лавчонку, где покупателями были главным образом негры с соседних плантаций. Мистер Джеймс Гордон, или Джимми Гордон, как его запросто называли, был одним из тех «белых бедняков», которых немало в ту пору насчитывалось в Нижней Виргинии и которые, может быть, есть там и сейчас. Это была особая категория людей, и даже рабы говорили о них с каким-то пренебрежением, У Гордона не было ни земли, ни слуг. Отец его, такой же белый бедняк, как и он, не оставил ему никакого наследства. Он не обучался никакому ремеслу, так как там, где у каждого плантатора есть среди рабов свои ремесленники-рабы, свободному работнику рассчитывать не на что.

Единственно, что оставалось человеку, находившемуся в таком положении, как Джеймс Гордон, это попытаться получить место управляющего у кого-либо из богатых соседей. Но в Виргинии желающих занять это место больше, чем плантаций, которыми приходится управлять. К тому же мистер Джеймс Гордон принадлежал к разряду людей беззаботных, ленивых и добродушных, которых в общежитии принято называть никчёмными. Он никогда бы не смог найти в себе неусыпную бдительность и усердие, которые так необходимы тем, кто имеет дело с рабами, ибо они норовят поменьше работать, а получить побольше. Гордон, конечно, как и всякий другой, был способен вспылить и наградить здоровыми тумаками любого негра, но ему чужды были постоянная строгость и холодная, систематическая жестокость, благодаря которым некоторые управляющие приобретают репутацию «образцовых дрессировщиков». Надо добавить, что на одной плантации, которой временно управлял Гордон, была обнаружена пропажа большого количества зерна, причём виновника найти так и не удалось. Крылась ли здесь недобросовестность, или же просто беспечность, — вопрос этот остался невыясненным. Во всяком случае, Гордон лишился места и после нескольких бесплодных попыток вновь поступить куда-нибудь решил наконец заняться торговлей. У Джеймса Гордона не было ни цента за душой, поэтому, разумеется, его торговые обороты были очень невелики. Главным образом он занимался торговлей виски, но торговал и обувью и кое-какой одеждой, которой негры старались пополнить жалкое обмундирование, полученное ими от хозяев. Плату он брал деньгами, но не брезговал также ни маисом, ни другими продуктами, не особенно интересуясь тем, откуда его покупатели всё это достают.

Против этой-то категории людей и были направлены те строгие законы, в создании которых изощрялись виргинские законодатели. С их помощью они упорно боролись с теми, кто домогался звания «свободных граждан белой расы» и требовал причитающихся им прав.

Законы эти, однако, в большинстве случаев не достигали цели, и хоть вести торговлю с неграми крайне опасно и решаются на это только люди, которым нечего терять, — всё же число таких людей достаточно велико, чтобы служить для плантаторов неиссякаемой темой разговоров и жалоб, а для рабов — единственным источником их немногочисленных радостей. Им ведь не приходится ожидать чего-нибудь хорошего от своих господ, которым всякая щедрость чужда.

По сути дела эти торговцы были попросту укрывателями краденого, и большая часть того, что приносилось им в оплату за проданные вещи, так или иначе похищалась с плантаций.

Напрасно тирания вооружается всей строгостью законов, напрасно рабовладелец рассчитывает из подневольного груда и пота себе подобных извлечь пользу только для одного себя… Раб не в силах противиться власти, которую закон дал в руки господину. Плеть, эта эмблема власти и эмблема пытки, умеет подчинить себе самое смелое сердце и самую сильную волю. И вот оборотной стороной тирании становится обман; защищаясь от гнёта сильных, слабый прибегает к хитрости. Но можно ли винить несчастного раба, который в течение всего дня трудится ради выгоды своего владельца, за то, что он пытается ночью присвоить себе ничтожную часть добытого его же трудом урожая?

Осуждайте его, если можете! Присоедините, если хотите, ваш голос к негодующим воплям хозяина, того самого хозяина, который не задумываясь похищает единственное достояние раба — его силы и труд! И он смеет, ещё говорить о краже! Он, рабовладелец, тот, кто изо дня в день доводит этот грабёж до такого совершенства, которое никогда не снилось грабителям и пиратам! Те ведь довольствуются добычей, которую им посылает случай, а рабовладелец с плетью в руке обирает свои жертвы до нитки, грабит их упрямо, день за днём! Больше того — он продаёт своё право на этот систематический грабёж, получает его в наследство от отца и надеется ещё передать его своим детям.

Однажды я спас Джеймсу Гордону жизнь, и он постоянно выражал мне свою горячую благодарность за этот поступок. Произошло это несколько лет тому назад. Он ловил рыбу где-то близ Спринг-Медоу, как вдруг поднявшимся шквалом его лодку опрокинуло. До берега было недалеко, но Гордон не умел плавать, и ему грозила гибель. К счастью для него, мы с мастером Джеймсом прогуливались в это время по берегу и заметили человека, барахтавшегося в воде; я не раздумывая бросился в реку и успел схватить утопавшего. С тех пор мистер Гордон время от времени стал подносить мне мелкие подарки в память об этом случае. Поэтому я и надеялся, что он не откажет мне сейчас в помощи. Я решил купить у него шляпу и башмаки для себя, мужской костюм для Касси и попросить его указать дорогу, по которой нам следует идти. Нам предстояло встретить в пути множество препятствий; я знал это, но решил раньше времени не терзать себя бесплодными домыслами и всецело положился на судьбу.

Нужно было прежде всего повидаться с мистером Гордоном и узнать, в какой мере я могу рассчитывать на его поддержку. Гордон жил в небольшом домике; там же помещалась и его лавка. Дом этот стоял на пересечении двух дорог, в пустынной местности, вдали от всякого другого жилья. Раньше полуночи я не решался показаться на проезжей дороге. Когда я добрался до дома мистера Гордона, была уже глубокая ночь. Приближаясь к нему, я не раз в сомнении останавливался: мне не хотелось ставить на карту свою судьбу, свободу и все надежды на будущее, уповая только на чью-то признательность, а тем более на признательность такого челоловека, как Джеймс Гордон. Я понимал, что риск очень велик, и сердце моё замирало при мысли о том, какому утлому чёлну я собираюсь доверить если не самую жизнь мою, то, во всяком случае, всё, что заставляет меня дорожить ею.

Была минута, когда я готов был повернуть назад. Но я вспомнил, что другой надежды на спасение у меня нет. Или мистер Гордон поможет нам бежать, или мы погибли. Эта мысль словно подтолкнула меня. Собрав всю свою решимость, я шагнул к двери. Охранявшие дом сторожевые собаки подняли неистовый лай, но трогать меня они, по-видимому, не собирались. Я постучал, и вскоре мистер Гордон, показавшись в окне, прикрикнул на собак, а затем довольно недружелюбно осведомился, кто я такой и что мне от него надо. Я попросил его отпереть дверь, сказав, что у меня есть к нему дело. Полагая, что явился какой-нибудь запоздалый клиент, и предвкушая хорошую наживу, мистер Гордон поспешил исполнить мою просьбу. Он распахнул передо мною дверь. В эту самую минуту луч луны осветил моё лицо, и он сразу узнал меня.

— Как, Арчи? Неужели это ты? — воскликнул он в страшном изумлении. — Откуда ты взялся в такой час?

Я был убеждён, что ты по меньшей мере месяц назад успел убраться из наших краёв!

Говоря это, он впустил меня в дом и тщательно запер дверь.

Я сказал ему, что убежище моё не очень далеко отсюда и что теперь, доверяя его дружбе, я обращаюсь к нему с просьбой помочь мне бежать.

— Всё что хочешь, Арчи, только не это! — воскликнул Гордон. — Ведь если только станет известно, что я помор беглому рабу, — мне конец. Твой хозяин полковник Мур, майор Прингл, капитан Найт и ещё какие-то другие господа вчера только были здесь и угрожали мне, что если я не перестану торговать с их рабами, они разломают мой дом, а меня самого упекут куда-нибудь подальше. Если сейчас меня ещё уличат в том, что я помог тебе, Арчи, тогда я совсем пропал. Нет, с ума я ещё не сошёл!

Я пустил в ход слёзы, лесть и мольбы. Я напомнил мистеру Гордону, сколько раз он заявлял о своей готовности помочь мне. Я сказал ему, что мне нужно только получить от него кое-какую одежду и точные указания относительно пути, по которому нам предстояло следовать.

— Всё это так, Арчи, всё это так, — бормотал Гордон. — Ты спас мне жизнь, что верно, то верно. Услуга за услугу… Но дела твои, знаешь, дрянь, дела обстоят скверно. И какого чёрта вы вообще с этой девчонкой решили бежать? Никогда ни одна напасть без бабы не обходится. Вот и вчера полковника Мура и всех его дружков привела сюда эта завидущая старуха Хинкли. Она хочет выжить меня отсюда и сама начать торговать — ведьма проклятая!

Мне и раньше было известно, что сердце у мистера Гордона не очень доброе, и я понимал, что пытаться чем-нибудь растрогать его — всё равно что метать бисер перед свиньями. Поэтому я просто ответил, что поздно уже рассуждать о причинах, которые заставили нас бежать, дело сделано, и сейчас весь вопрос только в том, чтобы нас не поймали.

— Да, да, друг мой… понимаю, чертовски скверная история, и мне кажется, что ты и сам уже сожалеешь о том, что всё это затеял, — твердил Гордон. — Лучше бы вам вернуться. Отдерут вас, конечно. Ну, так надо уж потерпеть! Больше всего полковник Мур бесится из-за девчонки. Знаешь, Арчи, что, если б ты вернулся да сказал бы ему, где её найти, ты вышел бы почти сухим из воды. Тебе ничего не стоит свалить всё на неё!

Я постарался скрыть гнев, вызванный этим гнусным предложением. К несчастью, нередко случается, что рабы выдают друг друга, а хозяева поощряют любую их низость и не скупятся, награждая их за предательство. Трудно было думать, что нравственный уровень мистера Гордона сколько-нибудь отличается от взглядов окружающих его людей. Я предпочёл поэтому промолчать и заметил только, что моё решение непоколебимо и я готов перенести что угодно, но только не возвращаться в Спринг-Медоу, Если он откажется помочь мне, добавил я, то я удалюсь и только прошу его по чести никому не говорить ни слова о моём посещении. Я попытался при этом пустить в ход ещё один довод: я намекнул, что у меня есть кое-какие деньги и что я собираюсь заплатить за вещи, которые получу у него, не торгуясь из-за цены.

Не знаю, подействовал ли на Гордона этот намёк, или же здесь сыграли роль другие, более благородные побуждения, но настроение его вдруг переменилось.

— Что до денег, Арчи, — произнёс он с некоторой торжественностью, — то между такими друзьями, как мы с тобой, о них и речи не может быть. Если ты продолжаешь стоять на своём, то, принимая во внимание услугу, которую ты мне когда-то оказал, я поступил бы дурно, если б не доставил тебе всё необходимое. Но не вылезешь ты из этого дела, нет, не вылезешь! Послушайся меня! Полковник клялся, что не пожалеет и пяти тысяч долларов, лишь бы удалось изловить вас. Он приказал отпечатать и повсюду расклеить объявления с таким заголовком: «Пятьсот долларов награды». Пройдём-ка со мной в лавку, и я покажу тебе это объявление. Пятьсот долларов! Н-да… Не тому, так другому достанутся эти денежки.

Мне не понравился тон, каким были сказаны эти слова. Волнение, с которым мистер Гордон говорил об этих сотнях долларов, не сулило мне ничего хорошего. Чувствовалось, что мысль об обещанной награде сильно действовала на его воображение.

Домик мистера Гордона состоял из двух комнат. Одна из них служила спальней, приёмной и кухней. Во второй помещалась лавка. Весь наш разговор происходил в спальне, освещённой только светом луны. Последовав его приглашению, я прошёл с ним в лавку.

Гордон разжёг смоляную лучину и показал мне наклеенное против дверей объявление. Подойдя ближе, я прочёл следующее:

НАГРАДА В ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ!

В прошлую субботу вечером из дама нижеподписавшегося (плантация Спринг-Медоу) бежало двое рабов — Арчи и Касси. Задержавший их получит указанное выше вознаграждение.

У обоих цвет кожи довольно светлый. Касси несколько более смуглая, чем её спутник. Рабу Арчи около двадцати одного года. Рост его — пять футов и одиннадцать дюймов: крепко сложен. Держится при ходьбе очень прямо. Красивый юноша. Улыбается, когда с ним заговаривают. Волосы каштановые, вьющиеся; глаза голубые; лоб высокий. Раб этот вырос в моей семье, где с ним всегда хорошо обращались. Какая на нём была одежда при побеге — неизвестно.

Касси — девушка лет восемнадцати. Рост — пять футов и три дюйма или около этого. Отлично сложена. Красивое лицо. Волосы тёмные; глаза карие, блестящие. На левой шоке — ямочка, заметно обозначающаяся, когда она улыбается. Хороший голос; знает кое-какие песни. Особых примет нет, кроме родники на правой груди. Была камеристкой. Взяла с собой кое-какую одежду. Есть основание предполагать, что оба эти раба бежали вместе.

Кто доставит их ко мне или сумеет задержать их так, чтобы я мог их потом захватить, получит обещанную награду. Доставивший одного из них получит половину обещанной суммы.

Чарлз Мур.

N. В. Думаю, что они направились по дороге в Балтимору, где одно время проживала Касси. Нет сомнения, что они попытаются выдать себя за белых.

Пока я читал объявление, мистер Гордон заглядывал мне через плечо и сопровождал каждый пункт своими пояснениями. Ни само объявление, ни замечания Гордона не могли доставить мне особенной радости.

Возможно, что Гордон это увидел; он поднёс мне рюмку виски и посоветовал взять себя в руки. Он и сам выпил со мной за удачу моего побега. Это проявление дружелюбия меня несколько успокоило. Должен признаться, что меня перед этим очень напугало выражение жадности, появившееся на лице Гордона, когда он заговорил о пятистах долларах. Виски — а за первым стаканчиком последовал и другой — казалось, оживило в нём чувство благодарности. Он поклялся, что готов помочь мне, чем бы ему это ни грозило, и попросил меня сказать ему, какие вещи мне нужны.

Я отобрал себе из оказавшегося у него в лавке товара две шляпы и башмаки для себя и для Касси. Но Касси нужно было ещё достать мужское платье. Готовым платьем Гордон не торговал. Зато у него нашлось подходящее сукно, и он взялся заказать мастеру костюм. Я указал ему приблизительно размер, и мы условились, что я через три дня приду за своей покупкой. Он твёрдо обещал, что всё будет готово к назначенному сроку. Говоря по совести, я предпочёл бы приобрести костюм сразу и немедленно пуститься в путь. Но, к сожалению, эта оказалось невозможным. Касси необходимо было переодеться мужчиной, и было бы безумием не предусмотреть это. Я умолял Гордона быть аккуратным и приготовить костюм точно к назначенному дню. Возможность получить обещанные — пятьсот долларов да вдобавок ещё надежда заслужить благоволение полковника Мура и тем самым упрочить своё положение представляли чересчур большой соблазн, и благоразумнее было не подвергать ему мистера Гордона слишком долго. Я спросил его, сколько я ему должен за приобретённые вещи. Он взял грифельную доску и принялся что-то быстро подсчитывать, но вдруг остановился. Он посмотрел сначала на доску, а потом — на сложенные покупки. На мгновение он словно заколебался.

— Арчи, — произнёс он наконец, повернувшись ко мне. — Ты спас мне жизнь. Не хочу я брать с тебя денег.

Я по достоинству оценил такое редкое великодушие. Все деньги, заработанные Гордоном, немедленно уходили на карты и выпивку. Он был не просто беден — он вечно находился в погоне за заработком, который дал бы ему возможность удовлетворить его порочные страсти. Деньги были для него тем же, чем виски бывает для пьяницы. Человеку в таком положении трудно было проявить бескорыстие. И после того как он дал такое веское доказательство своего желания помочь мне, от подозрительности моей не осталось и следа. Я пожелал ему спокойной ночи и направился в обратный путь со значительно более лёгким сердцем, чем шёл туда.

Во время нашей беседы мистер Гордон пытался расспросить меня о месте, где мы скрываемся, но я счёл за лучшее уклониться от ответа. Несмотря на временное успокоение, я всё же продолжал оставаться настороже. Выйдя от мистера Гордона, я пошёл в направлении как раз обратном тому, которым должен был идти. Временами мне казалась, что кто-то следует за мной попятам. Луна уже готова была скрыться и лишь слабо освещала окрестности. Тропинка, по которой я шёл, пересекала густые заросли, и в них легко мог укрыться человек, которому захотелось бы меня выследить. Несколько раз я останавливался, напрягая слух. Но ничего не было слышно, и я вскоре откинул все опасения, сочтя их плодом моего разгорячённого воображения.

Сделав порядочный крюк, я обходным путём добрался до покинутой плантации. Когда я вернулся, уже светало, Касси кинулась мне навстречу. Впервые со времени нашего бегства из Спринг-Медоу мы были так долго в разлуке. Я так радовался нашему свиданию, как будто мы не виделись целый год, а порыв нежности, с которым она бросилась в мои объятия и прижалась к моей груди, свидетельствовал о том, как сильно я любим. Последующие три дня были заполнены дорожными приготовлениями. Мы старались учесть все трудности, которые могли встретиться в пути. Минутами мы безмятежно наслаждались, предвкушая грядущее счастье.

В назначенный день я направился к мистеру Гордону, На этот раз я приближался к его дому уже без трепета, быстрым, твёрдым шагом человека, уверенного, что его ожидает друг.

Я постучал. Мистер Гордон распахнул дверь и, схватив меня за руку, попытался втащить меня в комнату, по в это самое мгновение я сквозь полуоткрытую дверь заметил, что он не один.

Высвободив руку, я отступил назад.

— Господи, мистер Гордон, — проговорил я шёпотом, — кто это у вас?

Он ничего не ответил; но едва я успел произнести эти слова, как из соседней комнаты донёсся грубый голос мистера Стаббса.

— Хватайте его! — заорал он.

Мне сразу стало ясно, что меня предали. Я бросился бежать и уже на бегу почувствовал, что чья-то рука опустилась мне на плечо. К счастью, у меня с собой была толстая палка. Быстро обернувшись, я одним ударом сбил моего преследователя с ног. Это был предатель Гордон. Я почувствовал искушение остановиться и вторично ударить его. Но мимо моего уха просвистела пуля, и в нескольких шагах от себя я увидел мистера Стаббса и ещё какого-то человека. Оба были вооружены пистолетами и целились в меня. Нельзя было терять ни минуты. Я снова пустился бежать, спасаясь от неминуемой смерти.

Раздалось ещё несколько выстрелов, но пули не задели меня. Наконец мне удалось достигнуть высокого кустарника. Здесь опасность была уже не столь велика.

Надо полагать, что я был более ловок, чем мои преследователи; и вскоре я оказался вне поля их зрения.

Ещё с полчаса я всё же продолжал бежать. Наконец, совершенно обессиленный, я опустился на землю и постарался перевести дух и хоть сколько-нибудь собраться с мыслями.

Ночь была безлунной, лёгкий туман застилал небо, звёзд не было видно, Я плохо понимал, где нахожусь, но постарался всё же угадать направление и двинулся к заброшенной плантации. Только сейчас я заметил, что, когда бежал, повредил себе ногу. Я не мог бы даже сказать, когда именно это случилось, но боль была очень сильна, и мне было трудно идти. Я тем не менее напряг все силы в надежде, что доберусь до нашего убежища ещё до наступления рассвета.

Долго я кружил по совершенно неведомым мне полям и рощам. В конце концов я достиг ручья, вид которого показался мне знакомым. Утолив жажду, я побежал дальше уже значительно быстрее. До заброшенной плантации оставалось ещё миль пять или шесть, и мне приходилось следовать по извилистой дороге. Преодолев боль, я собрал все свои силы, надеясь вскоре оказаться подле Касси. Солнце давно уже взошло, когда я наконец добрался до источника. Касси ожидала меня в томительной тревоге. Моё опоздание очень напугало её, а моё изодранное платье, усталость и волнение, отражавшиеся на моём лице, нисколько её не успокоили.

Бросившись к источнику, я наклонился над ним, чтобы напиться. В это мгновение Касси громко вскрикнула. Я поднял голову и увидел нескольких мужчин, спускавшихся вниз по склону обрыва. Не успел я выпрямиться, как двое из них напали на меня сзади. Двое других скатились вслед за ними по склону, и в то самое время, как я собирался вступить в бой с теми, кто схватил меня, и раньше даже, чем я успел отдать себе отчёт в степени грозившей мне опасности, я оказался во власти моих новых противников.