Мы добрались до Спринг-Медоу уже после полудня. Полковник ожидал нас там с большим нетерпением. Однако ввиду того, что к обеду в этот день было приглашено много гостей, он был настолько занят приготовлениями к их приёму, что не мог сразу же уделить нам внимание. Тем не менее, узнав о нашем прибытии, он тут же приказал передать мистеру Гордону обещанные пятьсот долларов. Глаза торговца загорелись при виде толстой пачки банкнот, и он жадно схватил их. В эту минуту я пристально посмотрел на него, и наши взгляды встретились. Он изменился в лице. Кровь прилила к его щекам и сразу же отхлынула. Лицо его выражало стыд, раскаяние и презрение к самому себе. Он поспешно сунул пачку банкнот в карман и, не сказав ни слова, удалился.

Касси и меня отвели в конюшню и заперли в тесную, тёмную и душную каморку, куда иногда складывали корм, а иногда сажали провинившихся рабов. Мы уселись на полу, так как в этом помещении не было даже скамейки, и несчастная Касси бросилась ко мне ка грудь. Горе и страх охватили её с новой силой, и она горько зарыдала. Я старался поцелуями осушить её слёзы и хоть как-нибудь её успокоить. Но мне это не удавалось, да а как мог я её успокоить? Чем больше я говорил, тем сильнее она заливалась слезами. Она прижималась ко мне всё теснее и теснее и судорожно меня обнимала.

— Он убьёт нас, он разлучит нас навсегда! — глухо и еле слышно шептала она. Это был её единственный и неизменный ответ на всё, что я ей говорил.

Наше положение было действительно горестным. Если бы мы попали в руки обыкновенных разбойников или пиратов, мы могли бы лелеять хоть какую-нибудь надежду. Сознание, что он совершает насилие, возможно, пробудило бы совесть злодея; страх перед карающей силой закона, возможно, остановил бы его руку. В самом худшем случае нам могла грозить смерть, смерть быстрая и лёгкая. Но мы, несчастные, не смели надеяться на такой исход. Мы были беглыми рабами, пойманными и возвращёнными хозяину — хозяину, которого одна мысль о том, что мы, его живая собственность, решились на побег, наполняла яростью. Этот человек отлично знал, что и закон и общественное мнение безоговорочно на его стороне, на какие бы муки он ни обрёк нас, если только эти муки непосредственно не повлекут за собою смерть.

Правда, мы бежали, чтобы спастись от величайшего оскорбления, которое может быть нанесено жене и мужу. Но это не могло служить не только оправданием, но даже и смягчающим вину обстоятельством. Рабам вообще не полагается бежать. Их долг — увы, какой позор, что слово это так осквернено! — их долг — безропотно сносить все обиды, унижения и издевательства своего господина.

Я всё крепче обнимал прижимавшуюся ко мне Касси. Как и она, я чувствовал, что мы в последний раз находимся вместе, и эта мысль наполняла сердце мучительной горечью, которую воспоминание о нашем безвозвратно минувшем счастье делало ещё нестерпимее. Я почти задушил её своими поцелуями. Но пламя, которым пылали её щёки, не было пламенем страсти. Предстоявшая нам скорая разлука не только грозила нашему будущему, но и не давала нам насладиться настоящим. Если бы не эта угроза разлуки, то что значили бы для меня все эти цепи и тюремные стены! От страха я перестал ощущать сладость её губ и нежность её тела, и хоть я и не в силах был оторваться от него, каждое прикосновение только усиливало её и моё страдание.

Так прошло несколько часов. С самого утра мы ничего не ели, и никто не принёс нам даже кружки воды. Духота помещения, куда вовсе не проникал свежий воздух, ещё усиливала сжигавшую нас лихорадку, и мы изнемогали от жажды. С какой тоской вспоминал я прохладный ручеёк, чистый, благоухающий воздух и утраченную нами свободу!

Под вечер мы услышали шум шагов, и вскоре я узнал голоса полковника и его управляющего. Распахнув дверь, они приказали нам выйти. Переход от полной тьмы к свету сначала совсем ослепил меня, но вскоре я разглядел, что наших тюремщиков сопровождал Питер, огромного роста детина с лицемерной и лукавой усмешкой, доносчик и шпион, предмет ненависти всех рабов, но любимчик мистера Стаббса и его неизменный помощник во всех делах.

Лицо полковника горело. Должно быть, он только что выпивал. Это было на него не похоже. Хотя все его обеды неизменно кончались тем, что большинство гостей, один за другим, сваливались под стол, хозяин обычно отставлял от себя бутылку, ссылаясь на то, что врач запрещает ему пить, и единственным из всей компании вставал из-за стола, нисколько не опьянев. Сегодня он, видимо, поступил вопреки своим правилам. Полковник не сказал мне ни слова, мне не удалось даже встретиться с ним взглядом. Повернувшись к управляющему, он произнёс тихо, но голосом, в котором сквозило раздражение:

— Это же чёрт знает что, как это вы могли, Стаббс, запереть их вместе? Я думал, что вы сумеете лучше выполнить мои приказания.

Управляющий стал оправдываться, бормоча что-то нечленораздельное, но хозяин не удостоил его внимания и без всяких объяснений приказал ему связать меня.

Управляющий отпер замок, скреплявший цепь у меня на шее, потом они сорвали с меня почти всю одежду. Достав верёвку, Стаббс связал мне руки, а свободный конец с помощью Питера прикрепил к деревянной перекладине над моей Головой. Он так сильно натянул при этом верёвку, что я почти повис на ней.

После этого полковник Мур велел освободить от цепей и Касси. Он дал ей тяжёлую плеть.

— А ну-ка, моя милая, — сказал он ей, — принимайся за дело.

Несчастная Касси замерла от ужаса. Она не понимала, не в силах была понять эту изощрённую жестокость, эту дикую мстительность.

Полковник повторил своё приказание. Взгляд и голос его наводили ужас.

— Если хочешь спасти собственную шкуру, — крикнул он, — бей так, чтобы кровь выступала при каждом ударе! Я покажу вам обоим, как надо мной шутить!

Касси наконец поняла, чего от неё требуют, и, взглянув на него с отчаянием и ужасом, без чувств упала на землю. Питера послали за водой. Её привели в чувство и заставили подняться. Полковник снова дал ей плеть и повторил своё приказание.

Касси отбросила плеть с таким отвращением, словно это была ядовитая змея; она посмотрела ему прямо и глаза, вся заливаясь слезами, и голосом, в котором слышались и твёрдость и мольба, воскликнула:

— Господин! Ведь это мой муж!

Слово «муж» привело полковника в дикую ярость. Он совершенно перестал владеть собою. Ударом кулака он свалил Касси на землю и стал топтать её ногами. Потом, схватив плеть, которую Касси отшвырнула от себя, он принялся избивать меня так жестоко, что с каждым ударом ремень врезался в моё тело, а у моих ног образовалась целая лужа крови. Страдания мои превосходили всё, что может перенести человек, боль была такая, что я не в силах был удержаться от крика.

— Он того гляди весь дом поднимет на ноги! — со злобой проговорил мой палач. Вытащив из кармана платок, он сунул его мне в рот, а потом рукояткой плети стал заталкивать его дальше, в глотку. Заставив меня замолчать, полковник продолжил избиение. Сколько времени это длилось, я уже не знаю. Вскоре всё поплыло у меня перед глазами, голова закружилась, мысли спутались и глубокий обморок избавил меня от этой пытки.