Мы быстро и без дальнейших приключений дошли до Ливерпуля. Шхуну признали нашим призом, и владельцы брига купили её у нас. Её вооружили и снарядили как капер. Узнав, какую роль я играл при захвате шхуны, владельцы назначили меня её командиром. В помощники себе я взял старого и опытного моряка. После того как команда была набрана, мы вышли в море.
Охотнее всего я совершал походы вдоль берегов Америки. Однажды, неподалёку от бостонской гавани, нам удалось захватить возвращавшийся из Ост-Индии корабль с очень ценным грузом, состоявшим из чая и шёлка. Мы препроводили его в Ливерпуль, где за него были выручены большие деньги. После этого я взял курс на юг, и наша шхуна в течение месяца или двух крейсировала вблизи Виргинских мысов. Мы всё время держались неподалёку от берега, и каждый раз, когда на горизонте появлялась земля, меня преследовало желание высадить несколько человек из моей команды и захватить спящими кое-кого из соседних плантаторов. Однако осторожность удержала меня от того, чтобы дать виргинцам этот наглядный урок, в котором они так нуждались.
Описание всех моих приключений на море заняло бы целую книгу, и это удалило бы меня от моей основной темы. Скажу только, что, пока длилась война, я всё время находился на корабле и оставил его, да и то с большим сожалением, только когда был заключён мир. Доставшаяся на мою долю добыча сделала меня человеком состоятельным — во всяком случае, в меру моих скромных желаний. Но что могло заменить мне ту кипучую деятельность и то разнообразие впечатлений, которые всё это время поддерживали во мне бодрость, не давая мне копаться в самом себе и отравлять себя ядом мучительных воспоминаний?
Часто и раньше во время плаваний вставали передо мной печальные образы моей жены, ребёнка и друга, которому я был стольким обязан, но скрип снастей и возгласы матросов: «Парус по носу!» — уводили мои мысли в другом направлении и рассеивали набегавшую вдруг тоску. Зато теперь, когда я оставался на берегу, одинокий, лишённый семьи и близких, и ничем не был занят, образы дорогих моему сердцу страдальцев неотступно преследовали меня. И вот я стал искать человека, которого я мог бы отправить в Америку, доверив ему розыски моей семьи. Вскоре я такого человека нашёл; я сообщил ему все необходимые сведения, предоставил в его распоряжение неограниченный кредит у моего банкира, причём сверх того вручил ещё порядочную сумму наличными, а в случае успеха обещал ему ещё более значительное вознаграждение.
Как только представился случай, я отправил его в Америку, утешая себя надеждой, что его поиски увенчаются успехом. А пока, чтобы хоть как-нибудь заглушить тяжёлые мысли и волнения, я усиленно углубился в книги, стараясь пополнить своё образование.
С детства я любил читать и жадно стремился к знанию. Проклятое ярмо рабства душило во мне это стремление, но справиться с ним всё же не смогло. К моему удивлению, оно всё ещё было живо. Достаточно мне было на чём-то сосредоточиться, как я начинал впитывать в себя всякого рода знания, как высохшая земля впитывает влагу. Я просто глотал книги. Даже спать мне было некогда. Не успевал я кончить одну, как уже брался за другую. Читал я без особого разбора, и прошло немало времени, пока я научился сравнивать одно произведение с другим и правильно оценивать достоинства каждого. Со мною случилось то, что вообще бывает с людьми. Так велика была во мне жажда знаний, что я готов был принимать всё прочитанное за чистую монету, не задумываясь над тем, что есть истина и что ложь. Но вместе с тем, хоть я и поглощал множество лживых и глупых россказней, которые преподносились под видом действительных происшествий, писатели с чересчур развитым воображением не особенно меня привлекали. Мне непонятно было, что заставляет их браться за перо и ради чего они пишут. Поэтов я презирал. Больше всего я любил читать книги исторические и описания всякого рода путешествий по морю и по суше. Впоследствии прожитые годы и раздумье научили меня извлекать драгоценные зёрна мудрости из того хаоса знании, который тогда нагромождался в моей памяти.
Некоторое время эти занятия придавали мне ту же бодрость и силу, как прежде странствия по морю. Они поддерживали меня. Несмотря на то что я получал самые неутешительные известия из Америки, я не падал духом. Но в конце концов мужество моё иссякло, и когда мой доверенный, вернувшись из своей поездки, объявил, что все поиски его оказались напрасными, безысходная тоска овладела мной и спасения от неё уже не было. Из того, что мне сообщил мой доверенный, я узнал только, что хозяйка Касси, миссис Монтгомери, выдала своему брату, который вёл все её дела и советы которого она всегда исполняла, поручительство на очень крупную сумму. Брат её был плантатором и, подобно огромному большинству американских плантаторов, страстным игроком. Страсть к игре, впрочем, — единственное, что хоть немного оживляет бесполезную и праздную жизнь американского рабовладельца. Но брат миссис Монтгомери был неудачным игроком. Разорившись сам, он стал проматывать состояние своей сестры. Он не только присваивал себе такие суммы, какие ему были нужны, — а это не составляло для него особых трудностей, если принять во внимание, что он ведал всеми денежными делами сестры, — но и заставил её под разными предлогами подписывать векселя и чеки на большие суммы. Векселя опротестовали, но брат миссис Монтгомери, стремясь к тому, чтобы его махинации возможно дольше не были разоблачены, всё скрывал от сестры, пока в один прекрасный день она не узнала, что разорена дотла и что всё имущество её подлежит описи и продаже.
Жена моя и ребёнок были проданы вместе с остальными принадлежавшими миссис Монтгомери вещами. В Америке ведь это совершенно обычное и законное дело — продавать женщин и детей для покрытия долгов игрока!
Касси вместе с ребёнком досталась одному «джентльмену», как в Америке принято называть людей, занимающихся почётной и выгодной профессией работорговца. Как только мой агент узнал, кто этот человек, он начал его разыскивать, но выяснил только, что тот умер год или два назад, не оставив никаких документов, относящихся к его торговым операциям. Однако мой доверенный на этом не успокоился и решил проехать дорогой, по которой, как ему рассказали, работорговец имел обыкновение гнать свои «гурты». Ему даже удалось отыскать и кое-какие следы той самой партии рабов, которая была приобретена при распродаже имущества миссис Монтгомери. Он поехал по этому следу от деревни к деревне, пока не добрался до города Августы в штате Джорджия; и здесь-то он окончательно потерял их след. Этот город является — или, вернее, являлся — одним из самых значительных невольничьих рынков, и, по-видимому, именно там была продана эта партия рабов. Узнать же, в чьи руки они попали, оказалось невозможным.
Потерпев неудачу в своих поисках, мой агент решил прибегнуть к помощи газет. Помещённые им объявления подробным образом описывали внешность моей жены, сообщали фамилию её последнего владельца и сулили крупную денежную награду любому лицу, которое доставит сведения о Касси и её сыне. На это объявление откликнулось немало людей, но все сведения, которые они сообщали, относились к совершенно другим лицам, и после двух лет бесплодных поисков он отказался от всяких дальнейших попыток.
О Томасе он узнал только то, что генералу Картеру так и не удалось поймать его. Были люди, утверждавшие, что им несколько раз приходилось видеть человека, приметы которого как будто подходили к тем, которые называл мой агент. Человек этот скрывался в лесах; он только изредка и всегда неожиданно появлялся на плантациях. Можно было думать, что он жив и сейчас и является главарём какой-нибудь банды беглых. Таковы были единственные известия, сообщённые мне моим посланным.
Пока он находился в Америке, я всё же ещё мог надеяться, как бы ни была ничтожна та надежда, которую он поддерживал во мне своими письмами. Теперь я лишился и этого последнего утешения. Стоило ли мне сбрасывать с себя цепи, если цепи, быть может ещё более тяжёлые, сковывали моего верного друга, мою любимую жену и моего милого, милого малютку, моё ненаглядное дитя!
Какого только горя не приносит людям тирания! Горю этому нет конца! Оно гналось за мной через всю ширь Атлантического океана: каждый раз, когда я думал о Касси и о моём сыне, я вздрагивал и трепетал в страхе, как будто на меня снова надели оковы, как будто окровавленная плеть снова свистела над моей головой.
Всемогущий боже! Как мог ты обречь созданного тобой человека на такие муки?..
Долго не мог я оправиться от удара, который ошеломил меня. Потом я немного овладел собой, но рассеяться мне никак не удавалось. Казалось, какой-то червь точил моё сердце. Никто, быть может, не дорожил больше, чем я, тихими радостями семейной жизни, но воспоминания о том, что у меня была когда-то семья, превратились для меня в сплошную муку… О, если бы жена моя и ребёнок были со мной! Как сладостно было бы мне доживать последние годы; воспоминания о том, что я выстрадал, о несчастьях, которые миновали, только украшали бы их.
Ощущение одиночества, горькие мысли и ужасные картины, которые я не мог изгнать из памяти, превращали мою жизнь в тяжёлое бремя и заставляли искать облегчения в путешествиях. Я объездил чуть ли не все европейские государства, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и с этой целью углубляясь в изучение законов и нравов новых для меня стран. Я побывал в Турции и в странах Востока, бывших некогда колыбелью искусства и пышной роскоши, но ныне давно разорённых тиранией и грабежами военщины, не знающими конца. Я проехал сквозь пустыни Персии и столкнулся в Индии с новой и более благородной цивилизацией, постепенно выраставшей на развалинах цивилизации древней.
Но больше всего влекло меня желание ближе узнать условия жизни несчастного и угнетённого народа, к которому принадлежала моя мать. Я снова переправился через океан. Я взбирался по отвесным склонам Анд и бродил по цветущим бразильским лесам.
Всюду я встречал всё то же гнусное самовластие меньшинства, топчущего жизнь, свободу и счастье людей. Но почти повсюду я видел и то, что раб постепенно сбрасывает с себя трусливую покорность и вот-вот уже готов воспрянуть при первых призывах к свободе. Да, я видел это повсюду… повсюду, за исключением моей родины — Америки.
Рабство существует во многих странах, но нигде нет такого безжалостного, такого жестокого гнёта, нигде тирания не приняла столь дьявольского облика, нигде — в целом мире — законы и правители так открыто не ставят себе целью обречь половину народа на темноту и невежество и раз и навсегда погасить в этих людях самое стремление к свободной жизни и всякую надежду на свободу.
В католической Бразилии, на испанских островах, там, где, казалось бы, тирания, опираясь на суеверие и невежество, должна была проявить себя с особой жестокостью, в рабе всё же видят человека, имеющего право на известное сочувствие и расположение. Рабу позволено преклонять колени перед тем же алтарём, перед которым в молитве склоняется его господин, и он имеет право слышать, как католический священник провозглашает священную истину, что все люди равны. Надежда когда-нибудь стать свободным человеком может дать ему утешение и поддержку. Он имеет право выкупить себя. Если его подвергли тяжёлому и несправедливому наказанию, он может требовать эту свободу как своё законное право. Он может ждать, что господин его подарит ему свободу, желая отблагодарить его за всё, или оказать ему милость, или, наконец, вняв голосу совести, пробудившемуся в последние минуты жизни, когда священник отпускает ему грехи. Получив свободу, раб в этих странах тем самым приобретает и права свободного человека, в нём видят равного, и он пользуется во всех областях повседневной жизни правом на равенство, одна мысль о котором вызывает у исполненных предрассудков и пустоголовых американцев тайный страх и гневное возмущение.
Рабство в этих краях благодаря существующему положению вещей близится к концу, и стоит только покончить с дозволенной торговлей людьми на африканском побережье — и меньше чем через полвека во всей испанской и португальской Америке не останется ни одного раба.
В одних только Соединённых Штатах, в этой стране, претендующей на монополию в области свободы, дух деспотизма и насилия расцветает пышным цветом, с негодованием отвергая малейшую попытку ограничения. Только в одной этой стране бесчинствует насилие, не сдерживаемое ни страхом перед богом, ни сочувствием к ближнему.
Для того чтобы возможно лучше защитить и обеспечить себя, американские рабовладельцы, которые яро отстаивают все привилегии своей власти — власти бича, добились издания закона, согласно которому они лишаются права даровать свободу своим рабам, и таким путём уничтожили последнюю искру надежды, которая ещё тлела в душе их жертв.
А ты, дитя моё! Юность твоя принесена в жертву произволу! Может быть, в тебе погасили уже дух мужества… Может быть, едва начав расцветать, душа твоя уже оледенела от прикосновения холодной руки рабства. Может быть, она уже растоптана, уже мертва!
О нет! Нет! Так не должно, так не может быть! Дитя моё, у тебя есть отец, он не забудет, и он не покинет тебя! Беда твоя велика, велики будут и его усилия найти и освободить тебя. Чего стоит любовь, которая страшится опасности и сдаётся при первой неудаче!
Да, я решил! Я вернусь в Америку! В поисках моего сына я готов исколесить страну во всех направлениях, я вырву его из рук насильников или сам погибну в неравной борьбе!..
Но что, если я буду узнан и схвачен?.. О, тогда… Что ж, недаром я изучал историю Рима. Я знаю, как вырываются из рук тиранов. Пусть они ответят за всё! Второй раз рабом мне уже не бывать..