Царившее в стране волнение помешало мне лично навестить мистера Томаса. Я написал ему и ожидал ответа. И вот однажды, когда я шёл по одной из главных улиц Нового Орлеана, мне вдруг вздумалось зайти на большой рынок, где происходила продажа невольников.

Аукционист восхвалял достоинства мастеровых и рабочих с какой-то плантации. На помосте в эту минуту стоял кузнец — по словам аукциониста, первоклассный мастер, который все последние пять лет приносил хозяину по двадцать долларов в месяц чистого дохода. Цена на кузнеца уже дошла до полутора тысяч долларов. Внезапно разнёсся слух, что этот раб успел уже из заработанных им денег внести хозяину эту сумму в качестве выкупа. Хозяин его — уроженец Бостона, поселившийся потом в Новом Орлеане, спокойно положил деньги себе в карман, а кузнеца отправил в аукционный зал на продажу. Слух этот несколько охладил пыл торгующихся, которые решили, что пострадавший от вероломства раб может решиться на побег. Аукционист утверждал, что это всё одна выдумка, но когда ему предложили здесь же допросить кузнеца, он отказался, с любезной улыбкой ссылаясь на то, что показания раба против хозяина не считаются действительными.

Внимание моё между тем привлекла группа женщин-невольниц, по-видимому также принадлежащих к «первому классу». Большинство из них были почти белые. Внешность одной женщины меня поразила, и я не мог оторвать от неё взгляда.

Эти глаза… этот рот… Правда, очертания её фигуры были более округлыми, а лицо кое-где тронуто лёгкими, чуть заметными морщинками. Но чёрные как смоль волосы и жемчужно-белые зубы говорили о сохранившейся молодости. Да ведь это же её стан, это она — в каждом жесте, в каждом движении. Я вглядывался в неё всё внимательнее. Неужели я ошибался? Нет. Это была она, Касси! Это была моя давным-давно потерянная жена — та, которую я искал; я наконец нашёл её. Но где?

Обними же, читатель, горячо любимую жену и возблагодари господа за то, что вы с ней родились свободными людьми! После двадцатилетней разлуки я отыскал свою жену, ещё в расцвете красоты, выставленной на продажу на невольничьем рынке! Но даже и здесь, среди этой бездны унижения и горя, она сохранила спокойствие и самообладание и своим поведением, казалось, сдерживала всю эту толпу праздных развратников, грубых спекулянтов и завзятых охотников до живого товара, которые с неприкрытой грубостью разглядывали всех выставленных напоказ женщин и задавали им колкие и оскорбительные вопросы.

Но в эту ми-нуту ещё нельзя было думать о том, чтобы отдаться порыву чувств. Надо было действовать. Собрав все свои силы, я стал быстро соображать, как мне лучше всего поступить. Одно было ясно: не следовало привлекать к себе внимания Касси. Она, конечно, сразу бы узнала меня, как и я узнал её, а такое многолюдное и печальное место мало подходило для нашей первой встречи, которая для Касси должна была быть ещё большей неожиданностью, чем для меня. Последствия такой сцены на глазах у присутствующих трудно было даже предвидеть.

Не зная, на что решиться, я окинул растерянным взглядом помещение, в котором находился. И вдруг, не знаю уж провидение или судьба пришли мне на помощь, но только я увидел моего недавнего знакомого — мистера Джона Колтера собственной персоной, который, прохаживаясь по аукционному залу, останавливался то перед одной группой невольников, то перед другой, с особенным вниманием разглядывая выставленных женщин — и всё это с видом знатока и любителя, умеющего в точности оценить качество каждого «экземпляра».

Его взгляд встретился с моим, и он подошёл ко мне и спросил, чем кончилась моя поездка по штату Миссисипи и каким образом я попал сюда.

— Я очень беспокоился, — прибавил он совсем тихо, — когда прочёл обо всех этих казнях в Виксбурге, я боялся, что подверг вас большой опасности. Я с радостью вижу, что вы умеете выпутываться из трудных положений. Да, здесь, на юго-западе, необходимо иметь и клюв и когти!

— Мы встретились очень кстати, — проговорил я. — Я нашёл её… она здесь!

— Здесь? — воскликнул он. — Чёрт возьми! Где же? Она выставлена на продажу? Вы её купили?

Я указал ему на Касси, стоящую среди других женщин. Глаза её были опущены; должно быть, она задумалась.

Колтер гордился своей памятью и уверял, что никогда не забывает лицо, которое видел хоть раз в жизни. Но разве его память в этом случае могла сравниться с моей? Внимательно приглядевшись к женщине, на которую я ему указывал, он согласился с тем, что я, пожалуй, прав. Всё же, чтобы окончательно убедиться в том, что мы оба не ошибаемся, он подошёл к ней и, окликнув её по имени, напомнил ей об Августе, о тамошней тюрьме для невольников и после короткого разговора пришёл уже к твёрдому заключению, что это — та самая женщина, из-за продажи которой он поссорился с Гуджем, а следовательно, та самая Касси, которую я так долго искал.

Колтер спросил у неё, почему она здесь и назначена ли она к продаже. Касси ответила, что её действительно привели сюда с тем, чтобы продать, но что она свободна и продавать её никто не вправе. Последний её хозяин, некий мистер Кертис, уже много лет тому назад подписал акт об её освобождении, но он умер, и теперь какие-то люди, выдающие себя за его наследников, отправили её на продажу.

Колтер пообещал Касси разобраться в этом спорном деле и помочь ей. Она горячо поблагодарила его, добавив, что у неё было предчувствие, что в последнюю минуту небо пошлёт ей помощь.

Колтер поспешил сообщить мне о положении вещей. Пока мы обсуждали с ним, что сейчас надо предпринять, аукционист закончил распродажу мужчин и занялся группой женщин, в которую входила и Касси.

Первой была выставлена на продажу красивая, хорошо сложенная, опрятно одетая молодая негритянка. Пёстрый платок, повязанный в виде тюрбана вокруг её головы, красиво оттенял её кроткое лицо. Хотя она сама казалась совсем ещё юной, на руках у неё был улыбающийся ребёнок; она нежно его ласкала. Ребёнку было месяцев семь или восемь. Он был очень наряден, и кожа у него была гораздо более светлая, чем у матери.

— Джемайма! — провозгласил аукционист. — Первосортная камеристка. Подними голову, милая моя, чтобы эти джентльмены могли лучше разглядеть тебя. Выросла в одном из лучших домов Виргинии! Отличная швея! — продолжал он, заглядывая в лежащий перед ним листок, в котором был переименован и подробно описан весь его товар. — Возраст — пятнадцать лет! Ручаемся, что крепкая и здоровая во всех отношениях!

— Вы продаёте её вместе с этим чертёнком? — спросил худой косоглазый субъект с жестоким выражением лица.

— Вы ведь знаете, что закон воспрещает поступать иначе, — ответил аукционист, подмигивая ему. — Тот, кто купит девушку, если захочет, имеет право взять себе и ребёнка по обычной цене, то есть по доллару за фунт веса. Цена везде одна. Вам это так же хорошо известно, как мне, старина! Не первый день ведь вы этим делом занимаетесь!

Собравшиеся расхохотались, весело подшучивая над косоглазым. Последний, кстати сказать, даже и не замечал этого. Аукционист знаком пояснил ему, что ребёнок будет продан отдельно от матери, если купивший мать не пожелает приобрести его. Всё стихло. Торги продолжались.

— Только триста долларов! — вопил аукционист. — Только триста долларов за эту отличную камеристку и швею! Выросла и воспитывалась в одном из лучших семейств Виргинии! Никаких пороков! Продаётся только потому, что господа нуждаются в деньгах!

— В этих лучших виргинских семьях так принято, — произнёс чей-то голос. — Они съедают своих негров.

— Полная гарантия! — продолжал аукционист, не обращая внимания ни на того, кто перебил его, ни на смех, вызванный в толпе этим замечанием. — Полная гарантия! Совершенно здорова, крепко сложена, к тому же честная девушка!..

— Честная, да не девушка! — послышался тот же голос, что вызвало новый, ещё более оглушительный взрыв смеха.

— Кто купил мать, может купить и ребёнка по льготной цене, по доллару за фунт! — продолжал аукционист.

— Триста пятьдесят!

— Благодарю вас, сэр! — произнёс он с вежливым поклоном и любезной улыбкой по адресу надбавившего.

— Четыреста пятьдесят? Четыреста пятьдесят!

— Пятьсот!.. Поспешите, джентльмены! У меня сегодня много дела! Пятьсот долларов! Больше никто не набавляет? Пятьсот долларов за первосортную девушку из Виргинии, совсем молоденькую и способную народить ещё кучу детей! Всего-навсего пятьсот долларов! Клянусь честью, джентльмены!.. — аукционист сделал паузу и прижал молоток к груди. — Клянусь честью, клянусь моей честью, — продолжал он с жаром, — этой девушке цена не меньше чем семьсот пятьдесят долларов. Девица молодая, красивая, добронравная, здоровая и крепкая, швея и камеристка, из прекрасного виргинского дома — и всего только за пятьсот долларов! Если так будет продолжаться, господа, придётся отложить торги. Пятьсот долларов — раз! Пятьсот долларов — два! Пятьсот долларов! Продано.

Молоток опустился.

— Продана за пятьсот долларов, совсем по дешёвке, мистеру Чарлзу Паркеру.

И тут же из толпы выступил моложавый господин, хорошо упитанный и добродушного вида. Чернокожая девушка внимательно посмотрела на него. Покупатель, видимо, понравился ей, и она доверчиво ему улыбнулась.

— Мистер Паркер, разумеется, возьмёт и ребёнка, — громко произнёс аукционист, обращаясь к своему писцу. — Добавьте тридцать пять долларов за ребёнка: но доллару за фунт.

— Да что вы! Ни в коем случае! — воскликнул покупатель, и при этом молодая мать сразу переменилась в лице. — Мне нужна кормилица! Мальчишка мне не нужен, я его и даром не возьму.

Я увидел, как несчастная мать судорожным движением прижала к себе ребёнка. Я ожидал трагической сцены. Но косоглазый субъект, о котором я уже упоминал, подойдя вплотную к покупателю, склонился к его уху.

— Возьмите его, — проговорил он вполголоса. — Я потом куплю его у вас и доллар прибавлю.

Покупатель, в нерешительности, ответил не сразу.

— О, не бойтесь! — крикнули ему из толпы. — Это старина Стаббингс, он чернокожими ребятами торгует. Это дело верное!

Мистер Паркер согласился на предложение косоглазого и купил ребёнка, за что несчастная мать, которая решила, что теперь их уже не разлучат, стала благодарить его, снова улыбаясь и повторяя: «Да благословит вас бог». Ей ничего не было известно о сделке, заключённой между её новым хозяином и торговцем детьми. Косоглазый шёпотом заверил Паркера, что завтра придёт за своей покупкой и так незаметно унесёт ребёнка, что мать не успеет поднять шум.

— А теперь, джентльмены, — снова послышался голос аукциониста, который, по-видимому, был очень доволен мирным исходом дела, — я предложу вам нечто замечательное — изумительную экономку. Ставится на продажу Каоси, — воскликнул он, заглядывая в свой список. — Знает во всех тонкостях домашнее хозяйство, абсолютно честная. С ручательством — член церковной общины методистов! Не стану утверждать, джентльмены, что она молоденькая, но она прекрасно сохранилась. Англичане про таких женщин говорят: видная… Не смейтесь, джентльмены. Она почти белая, и, повторяю, это как раз то, что англичане называют: видная, дородная, в самом соку, Подымись-ка сама, Касси, милая, и покажись всем!

О боже! Сколько всего я пережил за эту минуту! Но мне приходилось сохранять спокойствие.

Касси вывели из группы женщин, среди которых она до сих пор стояла, и подвели к помосту. Но, вместо того чтобы подняться наверх, как этого от неё требовали, она осталась стоять внизу около помоста. Я услышал её нежный, но вместе с тем твёрдый и решительный голос. До чего он мне был знаком! Казалось, что все эти двадцать лет я слышал его каждый день. Как он проникал мне в сердце!

— Я свободная женщина! — сказала она. — Кто вам дал право меня продавать?

Слова эти, как и можно было предполагать, вызвали замешательство среди торгующихся. Когда я бегло оглядел толпу, я заметил, что на многих лицах появилось выражение сочувствия, и от аукциониста со всех сторон стали громко требовать объяснений.

— Самая обычная история, джентльмены! Самая обычная история! — ответил аукционист. — Женщина эта считала себя свободной. Она в последние годы жила совсем как свободная. Но всё это только благодаря доброте и снисходительности её хозяина. А теперь он умер, она перешла в собственность наследников, и те хотят продать её. Вот и всё! Ну, давай, Касаи, подымайся на помост. Ничего не поделаешь! Итак, джентльмены, кто первый?

— Подождите минутку, — произнёс вдруг Колтер; он стоял рядом со мной, по теперь вышел вперёд. — Не очень-то торопитесь, сэр! Я явился сюда как друг этой женщины и заявляю вам, что она свободна! Учтите это, джентльмены! Кто её купит, тому придётся иметь дело с судом.

Решительный тон, которым было сделано это заявление, сразу охладил пыл покупателей. Ни один из них не предложил никакой цены. Аукционист же, стараясь защититься от обвинения в том, что собирался продать свободную женщину, счёл нужным пуститься в дальнейшие разъяснения.

Он сказал, что эта женщина раньше принадлежала мистеру Джеймсу Кертису — человеку весьма почтенному и хорошо известному большинству присутствующих. Мистер Джеймс Кертис недавно скончался. Уже несколько лет, как мистер Кертис разрешил Касси жить на положении свободной женщины, и, несомненно, этот джентльмен — тут он кивнул в сторону Колтера — имел все основания считать её таковой. Но дело в том, что никаких бумаг выдано ей не было, во всяком случае законного акта об освобождении не составляли. Так как мистер Джеймс Кертис умер скоропостижно, не оставив завещания, его брат, мистер Агриппа Кертис, совладелец широко известной фирмы «Кертис, Соуин, Берн и К0 в Бостоне», унаследовал всё его состояние и, считая своё право собственности на Касси не подлежащим сомнению, прислал её аукционисту, с тем чтобы тот поставил её на продажу.

— Да вот и сам владелец! — заявил вдруг аукционист. — А с ним и его поверенный в делах из Бостона… Они-то уж докажут свои права.

Двое мужчин в это время действительно показались в дверях аукционного зала. Один из них был очень маленького роста; голова у него была не больше, чем у крупного кота; глаза беспокойно блуждали, а губы были тоже как-то по-особенному поджаты; как раз такое выражение бывает у кота, когда он вылакал сливки и потом, в ожидании, что его выдерут, поспешно долизывает блюдце: как всё краденое, сливки эти кажутся ему удивительно вкусными. Как я узнал потом, это был Томас Литтлбоди, эсквайр, из Бостона, адвокат и поверенный в делах мистера Агриппы Кертиса, или Грила Кертиса, как его запросто называли, главного заинтересованного лица в этом деле. Сам Кертис был человек лет сорока, лысый. Его неподвижное, флегматичное лицо выражало полнейшую невозмутимость, и по нему ничего нельзя было сказать о характере этого человека, кроме того разве, что чрезмерной чувствительностью он, во всяком случае, не отличался.

— Нечего сказать, хорошенькая история! — произнёс Колтер, подойдя вплотную к этим почтенным джентльменам и бросив на мистера Грипа Кертиса и его советника такой взгляд, от которого им сразу должно было сделаться не по себе. — Все хорошо понимают, как это случилось, — громко продолжал он. — Я рад тому, что ни один луизианец не замешан в таком грязном деле. Эта женщина — такая же свободная гражданка, как вы или я. Вся эта история с документами — просто чепуха. Это самое обыкновенное мошенничество, на которое эти хитрые янки такие мастера, и придумано оно для того, чтобы в карман какого-то плута добавить сотню-другую долларов… Впрочем, во избежание шума я готов заплатить сто долларов, чтобы избавиться от явно выдуманного права наследников на эту женщину. Господин аукционист, начинайте! Предлагаю сто долларов!

— Сто долларов! — машинально повторил растерявшийся аукционист. — Сто долларов, джентльмены! Предложено сто долларов!

— Я предложил сто долларов, — гордо окинув взглядом присутствующих, продолжал Колтер, — чтобы отделаться от этих северных кровопийц и вернуть свободной женщине её свободу. Посмотрим, кто в этом зале станет оспаривать у меня покупку при подобных обстоятельствах. Полагаю, что на это не решится никто из почтенных господ южан, и не осмелится, — тут он взглянул на Кертиса и его спутника с такой злобой, какой я ни разу ещё не видел на его красивом лице, — даже какой-нибудь прибывший с Севера жулик.

Томас Литтлбоди, эсквайр, адвокат из Бостона, при этих словах счёл благоразумным отступить на три-четыре шага, и всем стало ясно, что удар попал прямо в цель. Зато мистер Кертис, который никогда не расставался с важностью и хладнокровием, проявил большую выдержку.

— Надеюсь, вы не собирались вашим замечанием задеть мою честь? — произнёс он тягучим голосом, широко раскрыв свои большие совиные глаза.

— Я именно так и сделаю, — резко возразил Колтер, — если вы осмелитесь предложить хоть малейшую надбавку. Довольно уже и того, что вы поместили в эту компанию свободную женщину!

— Сто долларов, джентльмены! Сто долларов! — повторил аукционист. — Предложена цена — сто долларов!

Никто ничего не прибавил.

Косоглазый торговец детьми, жадным взором следивший за всеми подробностями этой сцены с явной надеждой хоть чем-нибудь поживиться на этом деле, попытался было раскрыть рот и предложить надбавку. Но Колтер так взглянул на него, как будто всадил ему в язык нож. Да, кажется, Колтер и в самом деле показал ему, словно невзначай, скрытый у него под жилетом охотничий нож. Так или иначе, слова замерли у него на губах, и он пробормотал что-то совершенно нечленораздельное.

— Ввиду того, что охотников торговаться явно нет, — заявил тогда мистер Грип Кертис, став рядом с аукционистом, — я снимаю женщину с продажи!

Эти слова не на шутку меня встревожили. Но Колтер имел в этом деле такой богатый опыт, что какому-нибудь янки его трудно было сбить с толку. Вместо ответа он спокойно достал из кармана и показал аукционисту объявление о торгах, где в заключение было сказано: «Все перечисленные выше рабы должны быть проданы без назначенной цены», и потребовал продолжения аукциона. Собравшиеся, а также и сам аукционист поддержали его в этом требовании, и так как надбавок не последовало, молоток аукциониста наконец опустился.

— Продана за сто долларов, — произнёс аукционист, — мистеру…

— Вот деньги! — сразу ответил Колтер, протягивая аукционисту одну из стодолларовых бумажек, выигранных им несколько дней назад у бостонского комиссионера по закупке хлопка. — Выдайте расписку в получении этой суммы и составьте акт, согласно которому все права собственности бостонца на эту женщину передаются мистеру Арчи Муру из Лондона.

Тут же составили акт, причём даже равнодушный бостонец был озадачен всем происшедшим, и на лице его отразилось неудовольствие.

Колтер попросил Касси следовать за нами, что она с готовностью и сделала. Когда мы все втроём выходили из аукционного зала, весёлый и добродушный аукционист успел уже вернуться к выполнению своих обязанностей и выставил на продажу шестнадцатилетнюю негритянскую девушку, камеристку, выросшую в штате Мэриленд, в хорошей семье. Он заявил, что девственность её вне подозрений, и прав на неё никто не оспаривает… Он надеялся получить за неё хорошие деньги.

Не стану описывать, что пережили мы оба, когда Касси узнала во мне своего мужа, с которым так долго была в разлуке. Её радость не уступала моей. Но, по её словам, это не явилось для неё неожиданностью: она всё время чего-то ждала, и ожидание это, как нередко бывает с людьми жизнерадостными, перешло в твёрдую веру, что рано или поздно, но она непременно встретится со мной. И как верная и любящая жена, она всё время сохраняла незапятнанным и нетронутым всё, что было лучшего в её сердце, оставляя его для меня. Поэтому теперь она обнимала меня не как безнадёжно потерянного и неожиданным образом возвращённого ей супруга, а как вернувшегося из дальнего путешествия возлюбленного, которого она долгие годы неустанно и терпеливо ждала.

О, священные нити любви, узы супружества, союз сердец! Церковь и законы могут лишь освятить вас, но создать вас они не могут. Ни разлука, ни время, ни благополучие, ни нужда, никакая неукротимая сила, никакое беспомощное повиновение ей — ничто, кроме смерти, да и сама смерть не властны разорвать вас!