Я ненавижу это место и вряд ли приду сюда еще раз. Ненавижу запах книг, неприятный, затхлый. Сама я никогда не беру здесь книги. Часто бывает так, что ты открываешь книгу, а от страниц пахнет табачным дымом или там застряли хлебные крошки или следы какой-то другой еды. Да и признаться, сейчас я не читаю, так что это вряд ли имеет значение.

– Мама, прошу тебя, говори тише, – говорит Хелен. – Ты ведь сама сюда напросилась.

Хелен слегка отстраняется, и я, шаря в кармане, подхожу к столу. Не могу понять, зачем я попросила привести меня сюда, у меня есть извещение библиотеки на полоске бумаги, но оно обращено к Элизабет, а не ко мне. Сидящий за столом мужчина убирает с глаз челку, и меня на миг охватывает панический страх. Меня пугает его испытующий взгляд, пугают тысячи книг на полках. Если бы я даже знала, что мне нужно, как бы я могла это найти?

– Я ищу кое-что, – сообщаю я библиотекарю. – Просто не могу вспомнить, знаете ли…

– Книгу?

Я отвечаю, что да, должно быть, книгу, и он уточняет, какую именно, но я не знаю. Он спрашивает о том, художественная она ли нет.

– Нет, нет, никаких художеств, – отвечаю я. – Это чистая правда, только мне никто не верит.

Лоб библиотекаря собирается складками, и он прикрывает морщины, приглаживая челку.

– Что это за история? – спрашивает он. – Может, тогда я смогу помочь вам в поисках.

– Это история Элизабет, – отвечаю я.

– Элизабет? Это что, такое название книги?

Я наблюдаю за тем, как библиотекарь необычайно гибкими пальцами набирает что-то на клавиатуре компьютера.

– С этим названием кое-что есть в разделе детективной литературы, – сообщает он и указывает в сторону полок, где стоят детективы.

Хелен просматривает какие-то газеты, и поэтому я иду к книжным полкам одна. Здесь не так много книг, как было раньше. Сейчас здесь почти все пространство занимают компьютеры. Они кажутся мне очень яркими и притягательными. Я несколько раз пыталась освоить компьютер, но поняла, что никогда не научусь на нем работать. На ребре полки написано слово «детективы». На ней длинный ряд книг, на обложках которых изображены кости или капающая кровь. В основном эти обложки темные, с яркими, светящимися буквами. В них есть что-то зловещее, пугающее, и я вряд ли решилась бы войти в мир этих книг, но я все-таки беру одну из них и читаю аннотацию. Она о женщине, сбежавшей от серийного убийцы. Ставлю книгу обратно на полку. Рядом с ней еще четыре книги в светлых обложках. Действие в них происходит в России и связано с какими-то тайнами. Нет, это явно не для меня. В моей жизни и без них хватает тайн.

Хелен тихо подходит сзади и тоже рассматривает обложки.

– Нет, эти я даже в руки не возьму, – признаюсь я. Хелен просит меня говорить тише и даже оглядывается по сторонам, но в зале практически никого нет. – Раньше мы засушивали между книжных страниц цветы, – добавляю я. – Мы со Сьюки, когда я была маленькой.

Мы пробовали составлять из них картинки, но нам это никогда не удавалось. Много лет спустя я находила их между страниц купленного отцом собрания сочинений миссис Радклиф : сплющенные и засохшие незабудки, цветы чистотела, лютики или фиалки. Мы также засушивали травинки и лепестки клевера.

– Знаешь, Хелен, когда она в последний раз пришла к нам на ужин, я помню, что подарила ей заколку для волос, и она положила ее в книгу в твердой обложке и сильно сжала. Заколка хрустнула, и все ее зубчики сломались и вылетели. Она сказала: «Очень красивая вещь, спасибо, дорогая» – и, прежде чем выйти за дверь, поцеловала меня. У меня на лбу остался след помады.

Мне кажется, что все именно так и было. Хелен так не считает, но сейчас не хочет со мной спорить. Мне же нужна книга, иначе зачем мы здесь находимся?

Но мне ничего не нравится, и мы направляемся к двери. По пути к выходу проходим мимо стола. У мужчины странные гибкие пальцы, и когда он смотрит на меня, то поправляет челку. Его пальцы сами похожи на челку, вернее, бахрому на торшере персикового цвета. Какое-то мгновение мне кажется, что я сейчас увижу книжные полки, часы и пустые цветочные горшки, поставленные на стол, но это всего лишь тележка для книг. «Тайны Удольфского замка» нужно поставить обратно на полку. Я беру с тележки том и взвешиваю его в руках, затем прикасаюсь к обложке и легко встряхиваю, думая, что из книги должно что-то вылететь. Корешок книги издает скрип.

– Эй, послушайте! – окликает меня сидящий за столом мужчина. – Что вы делаете? Так нельзя обращаться с книгами!

– Извините, – бормочу я и роняю книгу на стол. – Я всего лишь должна была проверить.

С этими словами я выхожу на улицу. Хелен идет следом за мной.

– Мы идем домой? – спрашиваю я.

Она не отвечает, и это, похоже, означает, что мы направляемся именно туда, но она просто не хочет ничего говорить. Я, прищурившись, смотрю на дочь, но не могу понять, делает ли она какой-то жест. Не могу этого понять, потому что солнце светит прямо в глаза. Ее силуэт очерчен светом. Он какой-то округлый, этот силуэт. Как будто его вырезали по лекалу или же вынули из формы для выпекания тартинок с джемом. Хелен шагает немного впереди, и я пытаюсь ее догнать.

Я закрываю один глаз и продолжаю идти. Мне нужно лишь следить за тенью Хелен, шагающей впереди. Нужно лишь сосредоточиться на ней и не беспокоиться по поводу того, куда я иду. Не беспокоиться о людях, машинах или солнце, а просто сосредоточиться на тени Хелен. Я не должна упускать ее. Она приведет меня к Сьюки.

– Мама! Подожди!

Я оборачиваюсь и вижу, что солнечный свет падает моей дочери в лицо. Как она оказалась позади меня? Она что, всегда была такой сморщенной? Замечаю те места, где веснушки сливаются с морщинками в уголках рта. Хелен слишком много времени проводит под открытым небом, и это плохо для кожи, это сильно ее старит. Сколько же ей лет? Я должна это знать.

– За кем ты идешь следом? – спрашивает она.

Я на мгновение задумываюсь, пытаясь вникнуть в смысл ее слов.

– За Дугласом, – отвечаю я. – Я шла следом за Дугласом.

Именно его тень, упавшая на живую изгородь из кустов ежевики, подсказала мне, что он рано пришел домой. Через мгновение я услышала, как скрипнула дверь кладовой. До моего слуха донесся скрежет ложки по стеклу. Я проснулась и, прежде чем тень нашего жильца снова упала на изгородь, оделась, не желая упустить возможность проследить за ним, когда он вновь шагнет за порог. Я несколько недель болела и провела это время в постели, думая обо всем, прокручивая в голове разные мысли. Я была уверена, что он что-то замышляет. Не зря же он рылся в чемодане Сьюки и разговаривал с сумасшедшей женщиной в парке. Теперь, когда в доме начала исчезать еда, я решила выяснить, кто это делает. Стараясь держаться вплотную к стене, как лента, намотанная на катушку, я неслышно увязалась за ним следом.

Мне с трудом верилось, что я наконец выбралась из постели. Я чувствовала, что ноги не слушаются меня. В уличном воздухе крепко пахло хвоей, а глаза слепило солнце. Идти вперед было нелегко, как если бы в лицо мне дул сильный ветер. Я так привыкла к полутемной комнате с занавешенными окнами, что солнечный свет был подобен горсти песка, брошенного в глаза.

Шагавший впереди Дуглас казался мне размытым силуэтом. Я сосредоточила внимание на его фигуре и не пыталась понять, где нахожусь. И только когда он свернул на улицу, где стоял дом моей сестры, его синяя тень упала на меня и я смогла хорошенько оглядеться по сторонам. Лишь тогда я поняла, куда мы идем. Прижимаясь к стене, я последовала за ним по переулку к дому Фрэнка. При этом я старалась держаться как можно дальше от живой изгороди, опасаясь, что там может прятаться сумасшедшая.

Перед тем как свернуть во двор, я, тяжело дыша, остановилась и, прижавшись спиной к стене, надавила мыском туфли на толстый ковер листьев, покрывавших землю. Эта отметка, придуманная мною, придала мне мужества, и я, не отрывая щеки от кирпичной стены, осторожно посмотрела одним глазом на край здания. Солнце тотчас снова ослепило меня, и я немного высунулась за угол, моля небеса, чтобы Дуглас меня не заметил. Но двор был пуст. Там лишь, как обычно, стоял старый фургон, и я решила отдохнуть. Привалилась к нему – и тотчас почувствовала, как в тени расслабляются мышцы лица.

Мои лопатки касались нагретого солнцем металлического бока фургона. Услышав какой-то шорох внутри машины, я застыла на месте. Звук был такой, будто кто-то скрипнул по полу подошвой. Страх заставил меня броситься бегом. Я была уже в середине двора, когда дверцы открылись и наружу вылез Дуглас.

– Что? Что ты там делал? – спросила я, чувствуя, как у меня кружится голова. Чему удивляться, ведь я впервые вышла на улицу после того, как из-за болезни несколько недель провела в постели.

– Мод, – Дуглас попытался спиной закрыть дверь фургона. – Как ты здесь?..

Пройдя по мощенному булыжником двору, я посмотрела мимо него, пытаясь разглядеть что-то среди сломанной мебели, чайных коробок и пыльных простыней, сваленных кучей рядом с деревянными подпорками. Внутри фургона пахло сухой травой или обрезками веток, на полу рассыпаны крошки.

– Здесь кто-то живет? – спросила я.

Дуглас опустил голову.

– Кто? Дуглас, скажи, кто? Это Сьюки? – На меня как будто что-то нахлынуло. Сердце заколотилось как бешеное. Я даже испугалась, что оно сейчас пробьет мне плечи или горло или выскочит через голову. Я пошатнулась.

Дуглас вытянул перед собой руку и поддержал меня, не давая упасть.

– Нет, нет, Мод, это не Сьюки.

Пару секунд я недоверчиво смотрела на него, не желая ему верить.

– Скажи мне правду, – потребовала я, вырываясь от него. – Я знаю, что Сьюки была в фургоне. Об этом говорила сумасшедшая. До того, как я заболела.

– Да ты что? Какая чушь! – ответил Дуглас. – Бред какой-то. Это она сидит в фургоне. Она здесь живет.

Я вздрогнула от этих слов. И только сейчас заметила охапки прутиков боярышника и несколько одеял, служащих постелью. В этот момент даже показалось, будто в нос мне ударил запах лакрицы. За вертикальную стойку был засунут осколок зеркала. «Неужели она смотрится в него? – пришло мне в голову. – Но даже если это так, то что она в нем видит?» Желая посмотреться в это зеркальце, я залезла в фургон и увидела в нем руку Дугласа, а в руке – небольшой, завернутый в газетную бумагу сверток.

– Что это? – спросила я. – Значит, ты ее подкармливаешь? Ты подкармливаешь эту сумасшедшую?

Он посмотрел на меня так, будто решил опровергнуть мои слова.

– Мама заметила, что в доме пропадает еда, – сказала я и состроила гримасу. – Почему? Почему ты приносишь ей наши продукты?

Дуглас ничего не ответил. Лишь забрался в фургон и, встав рядом со мной, указал на стену. Из-под осколка зеркала торчали зубцы заколки для волос. Они были сломаны и погнуты. Я узнала эту вещицу и потянулась за ней.

– Откуда она у нее? – спросила я. – Где она ее взяла? Что она сделала с моей сестрой?

– Отдай мне! – кричу я. – Отдай телефон!

Хелен оборачивается и смотрит на меня, прижимая руку к сердцу.

– Это не твое! Отдай!

Она качает головой и отталкивает меня. Я зову ее по имени, она хмурится и пытается встать. Тогда я бросаюсь к дочери и выдергиваю провод из розетки, при этом опрокидываю кофейный столик, с которого все летит на пол.

– Что ты делаешь, черт побери?! – кричит Хелен.

Она роняет телефон и стоит спиной к окну. Я давлю ногой стакан и пинком отправляю будильник на другой конец комнаты. Чувствую, как пульсирует жилка у меня на шее. Чувствую, как повышается кровяное давление. Закрываю глаза и кричу.

– Мама, прекрати! Что случилось?

Хелен подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Я сбрасываю их и бью ее в живот.

– Убирайся! – кричу я. – Убирайся из моего дома!

Я мечусь по всей комнате, и она, держась за живот, быстро пятится назад. Ее губы дрожат.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – произносит она. – Мам, что случилось?

Я снова кричу и опрокидываю на пол стул. После этого она уходит. Мой будильник разбит. Наружу торчат проводки. Крошечные шестеренки впились в поверхность ковра. Надо их собрать. Придется попросить у Хелен новый будильник. И еще стакан разбился. Крошечные осколки разлетелись по всему ковру. Нахожу в мусорном ведре обрывок газеты и, несколько раз порезав пальцы, собираю осколки. Бумага темнеет, впитывая кровь. Пытаюсь собрать все осколки и примерно минуту чувствую солнце на спине и на траве под моими коленями. Слышу, как гулко воркуют голуби. Жду, когда придет мама и велит выбросить этот мусор в борозду между грядок с фасолью. Но она, конечно, этого не сделает, и поэтому я сминаю газету в комок и уношу его в свою комнату. Закрываю дверь и сажусь возле туалетного столика. Я снова не понимаю, что здесь делаю. Я ведь собиралась на кухню, верно? Я невольно усмехаюсь. Как же это глупо – попасть в другую комнату. Наверное, я схожу с ума.

Я возвращаюсь обратно и кидаю газету в мусорное ведро. По всему полу гостиной разбросаны разные вещи. Мой кофейный столик лежит на боку. Ставлю его на место. Раскладывая аккуратными стопками бумаги. Возвращаю ручки в письменный прибор. Кто-то выдернул из розетки телефонный провод, и мне приходится неуклюже согнуться, чтобы снова его вставить. Когда я наклоняюсь, то чувствую, что дрожу, как будто недавно что-то произошло. Горло неприятно саднит, как будто я долго кричала или плакала. Элизабет рассказывала, что ее сын несдержан и, когда впадает в скверное настроение, любит устроить скандал. Бедняжка, мне ее очень жаль. Хелен тоже иногда сердится, но совсем не так; да и Патрик мог быть грубым и бестактным, но он никогда не повышал на меня голос, как это иногда бывает с мужьями. Мои родители никогда не кричали на меня, даже когда я проказничала, – например, прыгнула в речку в парке отдыха. Хотя Фрэнк как-то раз это сделал.

Это было у него в доме. Мы со Сьюки подшивали занавески для кухни.

– Чтобы сумасшедшая не подглядывала в окно? – спросила я, но сестру, похоже, это не слишком тогда беспокоило, и она велела мне не называть эту женщину сумасшедшей. Она назвала ее «бедняжкой» и заметила, что нам повезло, что мы не стали такими. Не скажу, чтобы Сьюки рассердилась на меня за такие слова. Она причесала мне волосы, как у девушек, что служат вольнонаемными на военных базах, и даже разрешила взять ее духи. А я – пока мы, на коленях, прямо на полу, разрезали дорогущую ткань на занавески – учила ее словам песенки «Я стану твоей милашкой». Мы пришили маленькие карманчики для карнизов и были заняты тем, что продевали их в занавески, когда входная дверь с шумом распахнулась.

Лицо Фрэнка, красное под загаром, появилось как будто постепенно – сначала нос, затем глаза, а уж потом рот. И так же медленно приближалось к нам. Шатаясь, он доковылял до кухни и плюхнулся на стул. Я с ужасом наблюдала за тем, как он берет в руки нож. Однако он угрожал лишь куску сыра, наполовину завернутому в бумагу, который сестра запретила мне доедать.

– Нет, Фрэнк, – сказала Сьюки, вставая и загораживая меня спиной. – Я решила его приберечь.

– Что? Снова? – хрипло произнес он. – Неужели я не могу съесть кусок сыра в собственном доме? Для кого ты его бережешь?

– Ни для кого. Да что ты знаешь о ведении домашнего хозяйства? В этом доме я готовлю еду, так что предоставь это дело мне. Я твоя жена.

– Моя маленькая жена, – сказал он и бросил нож на тарелку. – Моя маленькая, маленькая, маленькая женушка.

С этими словами он схватил Сьюки за талию, но сестра попыталась оттолкнуть его.

– Фрэнк, ты наступил на наши новые занавески, – сказала она. – Отойди.

Он несколько секунд смотрел себе под ноги. Светлые волосы упали ему на глаза. Наконец он заметил меня.

– И малышка Мод тут у нас, да?

Я кивнула и, отойдя назад, уперлась спиной в кухонный шкаф.

– Шьете венецианские жалюзи? – спросил он, снова глядя себе под ноги.

В свидетельство этого я подняла карниз. Фрэнк тут же отпустил Сьюки.

– Расскажи, для чего их шьют, эти ваши венецианские жалюзи, Мод? Ведь у нас тут не Венеция. Чтобы сквозь них ничего нельзя было разглядеть? – произнес он и, опираясь рукой о стол, близко придвинулся ко мне. Пахло от него, будто из двери пивной.

Я ничего не понимала. Я даже боялась дышать. Рука, которой он только что обнимал талию моей сестры, нависла над моей головой.

– Ткни в глаза любопытному!

Ответ показался мне кошмарным, и я отпрянула. Фрэнк усмехнулся, сверкнув зубами. На фоне загорелого лица они казались еще белее.

– Эй, Сьюки! – крикнул он, выпрямляясь. – Так я что-нибудь увижу сквозь эти ваши жалюзи?

– Это не жалюзи. Ты что, не понимаешь? – фыркнула сестра. – Это римские шторы.

– Какая разница. Шторы так шторы. Ну, скажи, Мод, как ты делаешь римские шторы? Они спасают от римлян?

– Замолчи, Фрэнк! – разозлилась Сьюки. – Ты пьян!

Она оттолкнула его, и он наконец убрал ногу с ткани.

– Пьян? Нисколько! Я пьян? – Фрэнк встряхнул головой и снова положил руку на стол.

Я смотрела на него снизу вверх, пытаясь найти в этой мутной и неприятной копии привычного Фрэнка. Он состроил гримасу – высунул язык и раздул ноздри, – отчего стал более или менее похож на себя. Я невольно улыбнулась.

– Да, ты. Ложись спать, – продолжила Сьюки.

– Только если ляжешь со мной.

– Фрэнк, здесь же Мод. Не нужно, чтобы она слышала твои грязные словечки. Ложись и проспись. Давай, давай!

– Тогда отправляй домой свою паршивую принцессу, если я так плох и ей нельзя оставаться со мной в одной комнате.

Фрэнк снова состроил гримасу, но на этот раз мне было не до смеха. Впрочем, он тут же отвернулся.

– И не надо кричать, Фрэнк, – добавила Сьюки. – Не затевай все снова. Конечно, ты не плох.

– А вот твой дружок с детским личиком так не считает. Он вечно трется возле тебя.

– Какая тебе разница, что Дуглас о тебе думает?

– Никак не могу взять в толк, зачем тебе с ним на пару перемывать мне косточки? – произнес Фрэнк. – Я знаю, это он наговаривает на меня твоим родителям. Твой отец потому терпеть меня не может.

Сьюки вздохнула и повернулась ко мне.

– Пожалуй, тебе лучше пойти домой, Мопс, – предложила она. – А шторы дошьем как-нибудь потом.

– Угу. Еще будет много дней, чтобы дошить занавески и поболтать о разных глупостях, если бы да кабы, – процедил Фрэнк.

Я не поняла, о чем он. Я просто встала и проскользнула мимо него. Я уже была у входной двери, когда вспомнила, что не взяла пальто. Тогда я вернулась на цыпочках в холл, но Фрэнк меня заметил.

– Какого черта ты здесь делаешь? – рявкнул он, и его лицо неприятно исказилось от злости. – Чтоб духа твоего здесь не было, сучка! Вон отсюда!

Схватив пальто, я выбежала из дома. Всю дорогу я плакала от обиды и вытерла слезы, только когда оказалась на главной улице. Чтобы успокоиться, я несколько раз обошла вокруг Эшлинг-кресент и лишь затем вернулась домой.