14 августа (не отправлено)Билл Эллиотт.
Уважаемый С. Б. Т.!
Я уведомил власти о ваших навязчивых преследованиях. Все письма я сохранил. Их содержимое наводит на мысль, что вы следите за мной, преследуете меня и подсматриваете за жизнью отеля. Полиция очень скоро установит вашу личность и положит конец беспардонным домогательствам.
15 августа (отправлено)Билл Эллиотт.
Уважаемый С. Б. Т.!
Вы любите поэзию?
В середине августа Нантакет накрыла жара, какой не могла припомнить даже Лейси Гарднер, а ведь она провела на острове чуть меньше века. Вообще-то местных обитателей спасал морской бриз, и, когда в Бостоне или Нью-Йорке температура подскакивала до девяноста по Фаренгейту, остров по-прежнему нежился в комфортных семидесяти семи. Лишь однажды, в далеком семьдесят пятом, в день, который островитяне прозвали «парной субботой», столбик термометра перевалил за сто. В тот день Лейси с Максимилианом никуда не пошли, а сидели, врубив вентилятор, и играли в карты в гостевой спальне своего дома на Клифф-роуд, потому что только эта комната оставалась в тени большую часть дня. Они выдули три кувшина лимонада, а ближе к четырем принялись за «Маунт гай» с тоником, кидая в бокалы пригоршни льда. Это было похоже на отпуск. Запершись в необжитой комнате, супруги метали тузов и королев на казенное стеганое одеяло. Когда стемнело, натянули купальные костюмы и пошли на Степс-Бич искупнуться перед сном. Тайком пробирались к пляжу, точно подростки, хотя на ту пору оба были уже в годах: спускаясь к песку по ступеням, они крепко держались за поручни.
Оказалось, что на пляже тьма-тьмущая народу, как средь бела дня. Берег пестрел полотенцами и одеялами, и в лунном свете мужчины с бакенбардами держали за руки полураздетых девиц. По радио «Битлз» пели свою коронную «Вилась дорожка длинная». Кто-то захватил с собой корзинки с провиантом: копченые колбаски, сыр, куриный салат и холодное пиво. Макс с Лейси ели, пили, плескались в воде, как будто сбросив лет сорок. Максимилиан впервые при Лейси курил марихуану на пару с человеком по имени Кедр. Она смотрела на веселящуюся молодежь, мелькающую в жаркой ночи, и оплакивала свою бездетную участь. На обратном пути ей вздумалось поговорить об этом с Максом. Близилась полночь: «парная суббота» плавно переходила в «банное воскресенье».
– Максимилиан, у тебя не бывает такого, чтобы ты пожалел о детях? – спросила Лейси.
Тот смолчал. Наверное, его мысли спутала марихуана, а может, он с былым упрямством гнул прежнюю линию на этот счет, упорно не желая признать своей неправоты.
Этот август превзошел все другие. На солнце было как в раскаленной жаровне, в тени – духотища. Флаг на въезде в «Пляжный клуб» обвис, как несвежий нейлоновый носок. В первую ночь зноя Лейси металась в кровати, скидывая с себя простыни и без конца переворачивая подушку. Наконец, схватив лампу, она пробралась к кондиционеру и врубила его на полную мощность. Это помогло кое-как перекантоваться до рассвета, однако потом наступило утро, и, когда пожилая дама решилась выбраться в коридор, ее чуть не стошнило. Там висел тяжкий дух общественной моечной. Она распахнула все окна и включила старенькие вентиляторы, притворив дверь в спальню.
Если станет совсем невмоготу, заляжет в постель с детективом в руках и не высунется до вечера.
Мак появился в обычное время. Вместо привычного кофе он прихватил баночку ледяной кока-колы.
– Да будет благословен Мак Питерсен, – изрекла Лейси.
Столбик термометра неуклонно тянулся к восьмидесяти трем, у Мака взмокли волосы за ушами, и пахло от него как от человека, который весь день тягал шпалы.
– Уже восемьдесят два, – сообщил он. – По радио сказали, к десяти утра перевалит за девяносто.
Кока-кола была прохладной и шипучей, от нее щипало небо и слезились глаза. Лейси закашлялась.
– Будь осторожна, стоит такая жара, – предостерег Мак. – Пообещай, что не станешь переутомляться.
– Потому что в такую погоду не ровен час и коньки отбросить такой старушке? – подначила его Лейси. – Не бойся, наши не сдаются. Бывали и худшие времена. Хотя на всякий случай я удаляюсь в спальню, там не в пример прохладнее. Постучись ближе к вечеру меня проверить, жива я или нет. Только сразу не входи, а то вдруг я буду неодета.
Мак засмеялся и ушел, махнув на прощание, а Лейси отпила кока-колы.
– Вот уедешь ты, – вслух сказал она. – И некому будет обо мне позаботиться.
Это прозвучало на удивление жалобно, Лейси и самой стало противно. Но с фактами не поспоришь. Что она будет делать, когда симпатичный посланник Максимилиана ее оставит? Может, на его место явится кто-нибудь другой? Или тогда подойдет и ее срок уходить, и она не станет больше коротать время с заменами, а присоединится к Максимилиану, где бы он ни находился?… При мысли о том, что где-то там ее дожидается любимый, страх перед смертью отступил.
Мак и Марибель спали нагими под тонкой простыней. Марибель приготовила холодный ужин. Перченый суп с огурцами, салат «Цезарь» и дынные шарики. Она мысленно проговаривала «прохладные» слова: «Серебро, стакан, мята, тень. Зеленый, синий, питье, бокал, лед, ложе изо льда, заснеженный мир». Выудила с библиотечной полки книжку Фицджеральда «Ледяной дворец», за ней – «Снега Килиманджаро» Хемингуэя, «Холодные зимние сцены» Энн Битти, «Снег на кедрах» Дэвида Гутерсона и даже «Ледяной урожай» Ричарда Руссо. Сложила стопочкой на столе и смотрела на них время от времени, прокручивая в голове зимние названия.
Без ссор теперь не проходило и дня. Из-за жары и тех странностей, что творились с гостями и персоналом, Мак замкнулся. Он приходил домой, съедал то, что ставила перед ним Марибель, и оседал перед телевизором. Если они о чем и разговаривали, то в основном огрызаясь.
Мак больше не вспоминал о своем намерении жениться. Они не говорили о свадьбе, не строили планы. Теперь уже Марибель всерьез опасалась примкнуть к числу невест, которые ждут свадьбы по пятнадцать лет. И вот однажды вечером она решила поставить вопрос ребром:
– Мы будем устраивать свадьбу осенью? Потому что, если да, то надо уже потихоньку готовиться.
– Я не знаю, – ответил он, вперив взгляд в бейсбольное табло. – У меня башка не варит.
– То есть как это? – вырвалось у нее. – Я же не про чепуху какую-нибудь спросила, а про нашу свадьбу.
– Сил нет, Марибель, – посетовал он. – Я запарился на работе. Все вокруг без конца жалуются. То им жарко, то песок горячий, то вода не успела согреться. У пляжного мальчика был солнечный удар, увезли на «Скорой». Каждые два часа я наведываюсь к Лейси – боюсь, как бы она не окочурилась там одна. Джем вообще примостился задницей к ледогенератору. О нашей свадьбе, прости, я не думал.
– Ну и пусть, – буркнула Марибель. – Может, тогда к черту ее, эту свадьбу?
– Не начинай, – устало выдохнул Мак. – Мне сейчас не до смеха.
Марибель готова была расплакаться. На глаза навернулись слезы, она молча ушла в спальню – там хотя бы работал вентилятор. Рухнула поперек кровати, убрала с лица волосы, перевернулась, подставив шею струе свежего воздуха. Всегда, с самого детства, простые радости жизни обходили ее стороной. Когда все было хорошо, не верилось. Казалось, вот-вот это кончится, произойдет что-то плохое. Была мысль позвонить маме, но телефон лежал в другой комнате. Да и что сказать? Как сильно она сейчас ненавидит Мака? Что ее жизнь с ним – сплошная череда скучных и мрачных лет? Или, может, что ее так сильно захватила идея выйти замуж, что она готова примириться с чем угодно? Например, с тем, что, когда он делал ей предложение, в ее душе еще не утихла горечь после его признания в любви другой женщине? Марибель старалась об этом забыть. Она все твердила себе, что с отъездом Андреа Крейн его чувства угасли. И, раз уж все равно Мак решил уволиться из отеля, то, скорее всего, они с Андреа больше никогда не увидятся. Да только вот любит ли он? Поначалу, когда он сделал ей предложение и подарил кольцо, Марибель охватило безумное счастье. Прошло время, и ей стало ясно: ее избранник по-прежнему думает о другой, ведь невозможно разлюбить человека за каких-то пару недель, так не бывает. И вообще, он, скорее всего, пришел со своим предложением сначала к Андреа, но та отшила, и он решил попытать счастья здесь. Так что Марибель – запасной вариант. Обрадовалась, дурочка. Неудивительно, что этот сухарь не в состоянии думать о свадьбе. Он вообще не хочет жениться. Все теплые слова и колечко – все это было притворством.
Марибель направилась в гостиную. О сетчатую дверь с беспечным безумием бились мотыльки.
– Ты еще любишь Андреа? – поинтересовалась она.
– Что? – спросил Мак. Он сидел голый, в одних боксерах. Простой работяга, каким и был десяток лет назад. Загорелая шея, белый торс. – Что ты сейчас сказала?
– Ты по-прежнему любишь Андреа Крейн? Ответь, мне надо знать.
– Не пори чушь! Я целое состояние выложил за кольцо с бриллиантом, и ты смеешь во мне сомневаться? Что на тебя нашло?
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Да не буду я отвечать на твои идиотские вопросы! – взвился Мак. – Я предложил тебе выйти замуж, и ты согласилась. Ты получила кольцо. С чего вдруг я сделал тебе предложение, если все еще люблю Андреа?
Это было как нож в сердце. «Все еще» означало одно: он действительно любил ее раньше.
– Ты не ответил. Ты не сказал ничего конкретно, все крутишь вокруг да около.
– Что ты мелешь-то? – заорал Мак, вскочив с места. Пот валил с него градом. Дома было как в парилке. Марибель сделала глубокий вдох и постаралась припомнить названия книг, наводящие на мысли о прохладе. Как там?… В голове крутился лишь «Ледяной урожай». Вот итог ее усилий.
О дверную сетку бились мотыльки. Теперь из-за жары еще и дверь не закроешь, вовек не избавиться от мерзкого шороха.
– Ты хочешь жениться на Андреа?
Голубые глаза Мака вспыхнули адским пламенем.
– Да не хочу я ни на ком жениться!
Повисла тишина. Они молчали лишь миг, однако этого было достаточно, чтобы Мак осознал ошибку. Ляпнул же сдуру!
– Кроме тебя, – поспешно добавил он.
Поздно. Тот неловкий миг тишины решил все. Мак проговорился. Нелепый крошечный миг молчания выдал его с головой. «Не хочу ни на ком жениться».
Он двинулся к Марибель, остывая на ходу, точно заглушенный мотор, и обнял ее, нежно, словно боялся смять.
– Я не хочу жениться ни на ком, кроме тебя.
Что бы он сейчас ни говорил, это ничегошеньки не меняло. На секунду, на мерцающий миг истина вырвалась на свободу, не ускользнув от внимания Марибель. Да, все это время она была права: ее суженый не хочет жениться.
– Ну ты что, расстроилась? – спросил Мак, поцеловав ее в лоб.
Марибель отстранилась.
– Прости, жара доконала, – шепнула она и ушла в спальню.
Бросилась ниц на кровать и разревелась. Не создана она для любви, чего-то в ней не хватает. Способности здесь нужны, как у художника или пианиста. Как видно, она пошла в мать. Не наделил господь талантом. Вот Марибель и привыкла вцепиться мертвой хваткой и жать, жать. Упорно, стиснув зубы и упершись каблуками, биться лбом в стену, пока она не подастся.
От горючих слез стало прохладнее. Так Марибель и заснула, с больной головой и саднящим сердцем.
Сесили сидела в кабинете отца, когда тот нашел в своих бумагах непоправимую ошибку. На пляж она не пошла – раскаленный песок обжигал ноги до волдырей. Жара избавила ее от необходимости болтать и любезничать с гостями, однако, по настоянию отца, ей пришлось работать с ним в кабинете, чтобы лучше понять, «как тут все вертится». Человек не вечен, добавил отец, и возможно, ей придется вступить в права раньше, чем она полагала.
Билл развернулся в кресле.
– Уму непостижимо, – пробормотал он. Поворошил бумаги, провел пальцами по одной странице, по другой, отер лоб платком. – Перегрелся, что ли… Такого со мной еще не бывало. Ни разу за двадцать лет!
– Что там? – забеспокоилась Сесили. Для Рио девяноста семь градусов – обычная вещь. Очень скоро она будет потеть в постели подле Габриеля. Осталось собрать пятьсот долларов и – здравствуй, свобода! Выпорхнет как птичка из клетки. Отец позвонил в университет, попытался отозвать ее заявление – не вышло. Теперь родители надумали отправить ее в Аспен, чтобы кататься там с ней на лыжах и обучать тонкостям семейного ремесла. Похоже, они ослепли, оглохли и отупели разом. – Так что у тебя стряслось? – нетерпеливо повторила она.
– Я забронировал один номер на двух разных клиентов, – констатировал отец. – И получил два письма с подтверждением. Семейство Риз с детьми с двадцать четвертого по двадцать седьмое и миссис Джейн Хесситер в тех же числах на тот же номер.
Сесили откинулась в кресле.
– Ну, пересели кого-нибудь.
Билл открыл журнал регистрации. Весь месяц был выделен ярко-зеленым маркером.
– Свободных мест нет.
Вот так миссис Хесситер и занесло в хозяйский особняк в самый разгар жары. Конечно, сначала Сесили с отцом попытались что-то предпринять. Обзванивали гостиницы и хостелы – безрезультатно. На целом острове не нашлось ни одной комнаты для одинокой вдовы. Отец молился, чтобы ну хоть кто-нибудь позвонил и отменил бронь, но телефон молчал. Тереза утешала его как могла.
– Можно поселить эту даму у нас, – вдруг сказала Сесили. – Здесь же есть лишняя комната. Вы что, забыли?
«Лишняя комната» располагалась на первом этаже со стороны фасада. Оттуда открывался вид на парковку перед отелем и пляж. Там была даже своя ванная. Правда, за все восемнадцать лет, что Сесили прожила на свете, ни одна живая душа долго в той комнате не находилась. Это место ждало братишку Сесили, В. Т., которому не довелось выйти за порог больницы. Ребенок появился на свет без признаков жизни. Убитые горем родители оставили все как есть, и с той поры там обитал его дух. Маленький дух мертворожденного сына.
– Что-то не нравится мне эта идея, – пробормотал Билл.
Сесили закатила глаза. Предки мыслили нереально шаблонно.
– Ты сделал ошибку, Билл, – втолковывала Тереза. – Миссис Хесситер уже в пути. На острове нет ни одного свободного угла. Что делать? Мы должны как-то выйти из положения.
– Да ладно, пап, все будет нормально, – успокоила Сесили.
Предки, ошалев, на нее уставились, как будто она вдруг стала чесать на португальском, – впервые после Дня независимости она сказала им доброе слово.
Билл с облегчением вздохнул и расслабился в кресле.
– Надеюсь, ты права, – устало пробормотал он.
Когда Джейн Хесситер вошла в вестибюль, Сесили стояла у стойки администратора, непринужденно болтая с Лав. В отель приезжали постояльцы разных сортов и мастей, но всех их объединяло одно: они были состоятельными людьми. Их выдавали дорогие часы, итальянская обувь и стильные прически. Джейн Хесситер являла собой редкое исключение.
Новая постоялица напомнила Сесили женщину, которая наводила порядок в ее студенческом общежитии.
Гостья не вошла, а прошмыгнула – точь-в-точь как та уборщица, словно попала сюда по ошибке и здесь ей не место. Она подходила ближе, и Сесили присмотрелась: блестящие сероватые завитки, водянистые глаза, и… О, ужас! Перед ней стояла та самая прислуга, что драила полы общаги в Мидлсексе. Уборщица и надзиратель в одном флаконе теперь оказалась вдруг в их роскошном отеле. Да-да, Джейн. Ее так и звали. «Доброе утро, Джейн», – здоровалась Сесили, когда та махала в коридоре разлапистым веником. «Спасибо, Джейн», – когда она отдраивала ванную и опустошала мусорную корзину. Соседки по этажу привозили ей подарки на Рождество: кто веночек из шелковых цветов, кто подписку на «Ридерс дайджест».
Если секунду назад Сесили изнывала от жары, то теперь ее стала бить нещадная дрожь. За неделю до окончания школы Джейн зашла в ее комнату без стука. Воспользовавшись ключом из огромной связки, открыла дверь в тот самый момент, когда они с Габриелем занимались любовью. Сесили, устроившись у него на коленях, подпрыгивала на его изумительно-превосходном штыре. Все девочки ушли на завтрак, и влюбленные решили воспользоваться затишьем. В последний момент она, конечно, услышала звяканье ключей, но уже ничего не успела поделать. Джейн встала в дверях как вкопанная и уставилась на них непонимающим взглядом. Сесили схватила Габриеля за голову, прижимая к себе словно мать, и заорала что было мочи: «Пошла отсюда, Джейн, пошла!»
Джейн, бедняжка Джейн. Что она чувствовала? Вид у нее был ошарашенный. Она только пятилась и все лепетала, простите, простите, а потом скрылась, аккуратно прикрыв за собою дверь.
Сесили слезла с Габриеля и расплакалась. Испорчен последний день, когда они могли побыть вдвоем! Назавтра Габриель уезжал в Бразилию, к себе домой. Бедняжка плакала от досады и страха перед неминуемым разоблачением, причем к самому выпуску. А еще ей было жаль
Джейн, на которую она так грубо наорала, напугав бедняжку и обидев. На Джейн никто никогда не орал. Лишь Сесили, единственный раз, опустилась так низко.
Джейн не стала на них доносить, как и предвидел Габриель. Да кто она такая, в самом деле? Старая тетка, которая убирается после подростков. Сесили постаралась забыть о происшествии, уйдя с головой в вечеринки, торжества по поводу выпуска и составление альбома фотографий Габриелю на память. Если, проходя по коридору, она случайно встречала Джейн, то попросту опускала глаза.
И вот, по иронии судьбы, та самая уборщица стала единственным за всю историю отеля постояльцем, который поселится в семейном особняке! Мелькнула мысль отсидеться эти дни в папином кабинете, но это годилось лишь для прежней Сесили. Теперь же она, повзрослевшая и набравшаяся опыта, та, что держит путь в Южную Америку, перед трудностями не пасует.
На Джейн была блузка в клеточку, мужской джинсовый комбинезон с подвернутыми штанинами и кроссовки «Эйр-макс» с пронзительно-яркой подошвой. Джейн шла, уставившись под ноги. Временами она поднимала нерешительный взгляд на лоскутное одеяло или картину и ойкала от восхищения. Ей было так неуютно среди окружающей роскоши, что Сесили захотелось перед ней извиняться.
Следом в вестибюль зашел Ванс с двумя пакетами из темной бумаги, наподобие тех, что дают в дешевых придорожных магазинах. Он поставил их возле стойки у самых ног Сесили. «Это ее багаж», – подумала та. Хотелось зарыдать. Временами у них появлялись подобные персонажи, но раньше молодая наследница была слишком юна и беспечна, чтобы осознавать сложность ситуации. Эти люди копили целую жизнь, чтобы однажды разок шикануть.
– Джейн Хесситер, – представилась гостья у стойки. – У меня забронирован номер.
Это был ее голос. «Простите меня, простите».
– Да, миссис Хесситер, – улыбнулась Лав. – Вы заказывали боковой номер, но я с радостью вам сообщаю, что вместо него вы заселитесь в номер высшего разряда, причем совершенно бесплатно. Вы будете проживать в хозяйских апартаментах.
– В хозяйских апартаментах? – переспросила Джейн, потупив взгляд. – Здорово.
– Ванс вас проводит, – проговорила Лав.
– Нет, лучше я, – вызвалась Сесили.
– Отлично. Миссис Хесситер, это Сесили, дочка владельца. Она покажет вам вашу комнату.
Джейн подняла голову и застенчиво улыбнулась:
– Приятно познакомиться, Сесили.
Она, конечно же, притворялась. От этого Сесили стало и радостно, и немножко грустно. Все это время чувства вскипали, готовые хлынуть через край, только дай повод. Наверное, Сесили стало бы легче, если бы Джейн разразилась чередой упреков и обвинений: «Потаскушка! Неблагодарная девчонка!»
Немного справившись с растерянностью, девушка умудрилась выдавить:
– Добро пожаловать на Нантакет.
– Спасибо. А в этом отеле все ваше? Вы счастливица!
Сесили сейчас с радостью отписала бы отель Джейн.
– Здесь все принадлежит родителям, – сказала она. Подняла с пола бумажные пакеты и краешком глаза заглянула внутрь. В одном лежала одежда, в другом – еще один бумажный пакет, скрученный сверху. Неторопливо направилась к дверям, чтобы Джейн успела насладиться обстановкой. Здесь работал кондиционер, зато на парковке царил сущий ад. Лицо обжигало потоками жаркого воздуха от раскаленного асфальта. В дверях Сесили пропустила Джейн вперед. – Нам туда, в тот большой дом.
– Простите за любопытство, – проговорила Джейн. – А почему меня поселили в доме владельца? Чем я заслужила?
– Так вышло, – пробормотала Сесили.
Отец стоял у окна кабинета и смотрел, как они бредут к дому по несусветной жаре. Чуть раньше он зачитал вслух письмо с подтверждением брони, которое было отправлено Джейн. «Ждем вас с нетерпением. Будьте как дома». Какие пророческие строки!
Сесили нечасто заглядывала в «лишнюю комнату». Мебели там было немного: широкая кровать да комод. Плюс отдельная ванная. Когда она распахнула дверь, оказалось, что там уже все готово к приезду гостьи: на постели – лоскутное одеяло, на комоде – два миниатюрных велосипеда и коробка шоколадных конфет «Сладостное вдохновение». В пустом шкафу висел пушистый белый халат.
Сесили притворила дверь – на случай, если отец будет проходить по коридору. В эту минуту, когда они остались один на один, ей хотелось поделиться сокровенным.
– Здесь прелестно! – прощебетала Джейн. – Ах, поверить не могу, я словно в сказке.
– Джейн, – проговорила Сесили. – Миссис Хесситер, Джейн.
В дверь постучали, вошла Тереза:
– Здравствуйте, миссис Хесситер, добро пожаловать.
Они пожали друг другу руки.
– Спасибо. Прямо чудесная комната.
– Я рада, что она вам понравилась.
– Это комната моего умершего брата, – вдруг ляпнула дочь. Обе женщины в едином порыве уставились на нее. Сесили готова была себя убить. Кто тянул за язык?
– Сесили, – с упреком произнесла Тереза.
– У вас умер брат? – пролепетала Джейн. – Мне очень жаль.
Тереза откашлялась:
– Деточка, пойди поищи отца. А мы тут словцом перекинемся.
Сесили пошла наверх, где у окна, выходящего на пролив, стоял отец. Он смотрел, как на пляж съезжаются отдыхающие, достают из багажников пакеты с провиантом, ведерки, лопатки и корзинки для пикников.
– Я думаю, мы не должны брать с нее плату, – заявила Сесили. – Ей не хватило места в отеле. К тому же комната не выходит на пляж.
– Она пожаловалась? – спросил Билл.
– Нет, она совершенно счастлива. Однако брать деньги с нее нельзя. Так нечестно, – сказала дочь и, понизив голос, добавила: – Да и не так уж много у нее денег.
– Но она уже внесла предоплату на депозит, – возразил отец. – Я с радостью ограничусь этим.
– Нет, – возразила Сесили. – Надо все вернуть.
– То есть, если бы ты заправляла отелем, ты так бы и сделала? – будто невзначай спросил Билл.
Его хитрость шита белыми нитками. Сесили фыркнула:
– Нет, я только говорю, что ты обязан поступить как честный человек.
– Хм, как честный человек? – Отец устремил долгий взгляд в окно. – Невероятная жара. Что-то я такого на своем веку и не припомню.
– Пап, ну что?
– Ладно, мы не станем брать с нее денег. Сделаем вид, что у нас гостит старинная приятельница.
Сесили попыталась улучить минутку, чтобы извиниться перед гостьей и преподнести ей свою идею с бесплатным проживанием, но та целый день не выходила из комнаты, а беспокоить ее Сесили постеснялась. Целый час она провела на берегу, болтая с отдыхающими. С майором Кроули, семейством Хейс и с миссис Папейл, которая, очевидно, решила превратиться в живой гренок. Хозяйка пляжа то и дело посматривала на двери своего дома в надежде, что оттуда покажется Джейн, но та не выходила. Может, забыла захватить купальник. Проклятое самобичевание. Нет на свете ничего страшнее совести. Ни ненависть, ни разбитое сердце не стоят с ней в одном ряду! Теперь добавилась новая причина для недовольства, и терзания Сесили лишь окрепли. Мало ей того случая в общежитии, так она еще зачем-то ляпнула про братишку. Да и правдой-то это не было: бедолага там даже не жил.
Наступил вечер, время звонить Габриелю, но Сесили отчего-то обходила телефон стороной. Два часа она провалялась без сна, прислушиваясь к звукам в соседней комнате. Полилась вода (душ), снова вода (чистит зубы), дважды сработал слив в унитазе. Девушка то и дело выглядывала в коридор, чтобы проверить, горит ли у гостьи свет. Она решила обождать до полуночи. Если и тогда свет не погаснет, она решится войти, потому что какой уж сон с такими мыслями. Сесили вновь и вновь вспоминала события того несчастного утра, сокрушаясь, что их застала именно Джейн и что она накричала на бедняжку, да еще обратившись по имени. «Пошла отсюда, Джейн!»
В коридоре скрипнула дверь, послышались чьи-то шаги. Сесили вскочила с постели и выглянула из спальни. Перед ней, в наглухо застегнутой ночной рубашке, стояла Джейн.
– Кажется, со мной пытается связаться ваш брат, – прошептала та.
– То есть?
– Он пытается выйти на связь. Шумит.
Они прошли в «лишнюю комнату». Снаружи раздавалось легкое постукивание, словно кто-то барабанил пальцами по стеклу.
– Выключите свет, – попросила Сесили и подошла к окну. Постояла, вглядываясь во мрак – быть может, ветка стучит в оконную раму?
Но ветра не было. В лучах фонаря безвольно обвис на штоке американский флаг. Вокруг – ни души, и все же до уха явственно доносились тихие звуки.
– В этой комнате обитают привидения, – сказала Джейн.
Сесили присела на краешек постели.
– Может быть. Здесь еще никто никогда не спал.
– А почему решили начать с меня?
– Отец ошибся, пообещал номер двум людям, – честно призналась девушка. Она уже и думать забыла о странном постукивании и с радостью пользовалась случаем извиниться перед Джейн. – Вы ведь меня узнали. Сесили Эллиотт из двести семнадцатой, Дарвин-Хаус. Вы застали меня с молодым человеком, и я на вас накричала. Некрасиво вышло. Я люблю его, но мы в разлуке, и каждый вздох, каждый миг причиняет мне нестерпимую муку. Ведь он живет далеко отсюда, в Южной Америке, а я еще не накопила денег на дорогу.
– Да, я вас узнала, – кивнула Джейн. – Такую девушку сложно забыть. И у вас очень красивый друг!
– Это правда, – согласилась Сесили. Ее охватила тоска, внутри все сжалось. – В общем, я хотела извиниться. Не обижайтесь, пожалуйста. Я поговорила с отцом, он не возьмет с вас денег.
– Ой, нет, не надо, что вы! – воскликнула Джейн. – Я оплачу все сполна.
– Почему?
За окном вдруг вновь что-то застучало, и Сесили почудилось, что все происходящее – чудной сон или бред, навеянный жарой. Мираж.
– Пусть ваш отец возьмет деньги, – сказала Джейн. – Мне же надо от них как-то избавляться.
Она выдвинула верхний ящик стола и вытащила на свет божий бумажный пакет с закрученной горловиной. Перевернула его над постелью, и оттуда, как в кино, пачками посыпались деньги: сотки, полтинники, двадцатки. Аж дух захватило.
– Где вы их взяли? – спросила Сесили. На языке вертелось: украла? Простая уборщица Джейн, оказывается, сказочно богата.
– Это деньги моего мужа. Он был домовладельцем. Сдавал в аренду квартиры. Ему принадлежало несколько зданий в Лоуренсе. Здесь скопилась аренда за двадцать лет. Они должны были достаться моему сыну, но тот решил их не брать. Сын считал, что Джерри был расистом, потому что отказывался сдавать жилплощадь черным и пуэрториканцам.
– А он на самом деле отказывался? – спросила Сесили.
– Да, – скорбно признала Джейн. – Человеку со смуглой кожей нечего было делать рядом с его апартаментами.
– И впрямь погано, – кивнула Сесили. – Я тут недавно одной даме устроила выговор за то, что она начала выступать по поводу чернокожих.
Джейн крепко стиснула свои морщинистые руки.
– Я не пытаюсь его оправдать, но и не хочу, чтобы деньги пропали.
– А как вас сюда занесло? Почему вы выбрали наш отель?
– Да вот нашла… – Джейн выдвинула второй ящик комода, куда сложила одежду, и вытащила рекламную брошюрку «Нантакетский пляжный клуб и отель», где был изображен павильон и пять синих кресел. – Освобождала комнаты и раскопала среди хлама.
– Это было в моей комнате? – спросила Сесили.
– Наверное. Я была уверена, что кого-нибудь здесь узнаю, но не думала, что вас. – Джейн похлопала ее по руке. – И ужасно рада.
– Я тоже.
– Сколько вам не хватает, чтобы увидеться со своим парнем? – спросила Джейн.
– Пятисот долларов, – ответила Сесили.
Джейн отсчитала десять пятидесятидолларовых банкнот и вложила в ладонь Сесили.
– Возьмите, – сказала она. – Небольшой подарок на выпускные от старушки Джейн.
И вновь кто-то постучал в окно. Сесили закрыла глаза и прислушалась. Может, это вовсе никакой ни В. Т. Что, если это Габриель манит ее в дальние страны?
– Я не могу их взять. Хочу, но не могу.
Джейн нахмурилась:
– У вас то же самое, что и у сына? Рука не поднимается?
– Ну, вроде бы так.
Сесили вспомнила про миссис Джон Хиггинс и, разжав пальцы, выронила купюры на постель.
Джейн опять пошла к комоду и вытащила бумажник.
– У меня тут с прошлой зарплаты осталось. Четыреста восемьдесят шесть долларов, – сказала она. – Не побрезгуете?
Подумать только, зарплата Джейн. Деньги, которые она заработала честным трудом, прибирая грязь после Сесили и ее одноклассников. Если взять их, тогда рано утром можно будет сесть на самолет до Нью-Йорка, и – здравствуй, Рио! Родители даже понять ничего не успеют. Захватывающая перспектива, аж жуть. Нет, нельзя. Нельзя ни в коем случае. Потом она представила Габриеля, как он возьмет ее лицо в свои ладони и как постепенно, подобно восходу солнца, на его лице расплывется улыбка, – и пропала.
– Спасибо, Джейн, – сказала Сесили.
– Какой пункт назначения? – поинтересовалась Джейн.
– Рио-де-Жанейро.
И от этих слов ей стало чудно и привольно.
Давным-давно, когда в утробе Терезы погибло дитя, она поняла это в ту же секунду. Вот и в то утро, едва поднявшись с постели, она ощутила, что Сесили здесь больше нет. Идешь, а под ногами – отзвуки пустоты. Так бывает в доме, где нет детей. Впрочем, она не стала раньше времени поддаваться панике, решив прежде наведаться в комнату дочери. В конце концов, интуиция – штука ненадежная. Тереза прошла на цыпочках по коридору, чтобы не тревожить понапрасну гостью, и тихо постучалась в дверь.
– Милая, ты у себя?
Никто не ответил, но это еще ничего не значило. Вполне вероятно, Сесили просто спит, ведь на пляж ей нужно не раньше десяти.
Поднимаясь по ступеням, Тереза поймала в зеркале свое отражение. «Не обманывайся», – прочла она во взгляде, решительно повернулась и направилась к комнате Сесили. Открыла дверь, и…
Перед ней была пустая, аккуратно заправленная кровать.
Это была комната-мечта: просторная кровать, телевизор и магнитола, встроенные книжные полки, уставленные учебниками и призами за хоккей на траве. Спартанский стол, сколоченный из старой двери и двух картотечных блоков с учетом личных пожеланий дочурки. Над кроватью висела убранная в рамку черно-белая фотография «Пляжного клуба» 1928 года. На ночном столике лежал конверт из отеля. В таких конвертах гости оставляли горничным чаевые. Сверху было выведено от руки: «Маме и папе».
Тереза опустилась на постель, взяла конверт и положила на колени. Руки дрожали.
Тереза знала, каково это – сбегать из дома. Она и сама сделала нечто подобное в свой восемнадцатый день рождения. Взвалив на плечи армейский рюкзак отца, села на поезд в Бильбо и доехала до Центрального вокзала Нью-Йорка. И пусть от дома ее отделяли каких-то шестьдесят миль, было чувство, что она оказалась на другом материке, поменяв пряничные домики родного городка на Манхэттен. Тереза никогда не призналась бы в этом Биллу, но ей не надо было объяснять чувств Сесили, которая не могла и не хотела довольствоваться малым. Дочурка пошла в мать. Сорок лет назад Тереза отправилась на поиски красоты и обрела любовь. Сесили бросилась на поиски любви; возможно, ей посчастливится обрести красоту. Если по пути ее не убьют или не бросят за решетку, или она не подхватит какую-нибудь страшную болезнь.
Тереза вскрыла конверт.
Милые мои мамочка и папа!Целую, Сесили.
Представляю, как вы расстроены. Простите меня. Мне понятно, почему вам так не хотелось меня отпускать. Я следую велению сердца и не могу поступить иначе, потому что это – самое лучшее из всего, что когда-нибудь со мной приключалось. Вы любите друг друга, вас двое, а вы представьте, каково вам было бы врозь. Я буду звонить, чтобы вы не волновались, а вот искать меня не надо, бесполезно. Я вас очень люблю. Вы думаете, что дочь уезжает с легким сердцем, но это не так, поверьте мне на слово.
Покопавшись на книжных полках, Тереза обнаружила школьный альбом выпускного класса. Взяла его в руки, открыла и по наитию попала на фотографию Габриеля. Под карточкой была подпись: «Габриель де Сильва». Тереза всматривалась в его лицо, а в ушах стоял звон, пронзительный свист, как бывает, когда что-нибудь застрянет в трубе пылесоса. Габриель был на редкость красивым мальчиком. Смуглый загар, черные волосы, бриллиантовый «гвоздик» в левом ухе. Блистательная улыбка, белозубая и жаркая, два ровных ряда крепких зубов. Рядом со снимком он сделал какую-то запись на незнакомом языке. Португальском или еще каком. И в конце приписка: «Люблю тебя всю, без остатка. Габриель де Сильва». Тереза молча смотрела на запись, не в силах оторвать взгляд. «Люблю без остатка». Это были слова любовника. Дальше он подписался своим полным именем. Тереза держала в руках открытый альбом, пытаясь связать воедино снимок и подпись под ним. «Люблю тебя всю, без остатка. Габриель де Сильва».
Билл сидел на кухне и мирно жевал хлопья с молоком. Тереза не стала его беспокоить. Она помахала рукой и мило прочирикала:
– Мне надо отлучиться по делу. Скоро буду. – Ей было пока не до откровений.
Знойный воздух загустел, как похлебка. Дышалось с трудом. Тереза врубила в машине кондиционер и открыла все окна. Она направлялась в аэропорт. На своем веку хозяйка, пожалуй, ни разу не отлучалась из отеля в разгар сезона, да еще поутру. Ее мысли всегда занимали гостиничные номера, горничные и гости, обремененные какими-то проблемами, и тогда свои сложности отступали на второй план. Терезе впервые выпал шанс насладиться летним утром, пусть даже таким жарким. От зноя побурели газоны, засохли гортензии, и их соцветия превратились в маленькие хрустящие шарики. Приятно было вырваться на волю. Одинокая бегунья двигалась по Норт-Бич-роуд, истекая потом и еле переставляя ноги. Марибель. Мелькнула мысль остановиться и спросить, не попадалась ли ей на глаза Сесили, но Тереза быстро передумала. Опустив козырек от солнца, она поддала газу.
В аэропорту она обыскала все. Заглянула в женский туалет, в магазин сувениров, в ресторан. Сесили нигде не было. Тогда Тереза стала методично просматривать местные рейсы. Когда она спросила на стойке регистрации, не садилась ли на Нью-Йорк молоденькая девушка с рыжими волосами, сотрудница авиакомпании бойко подхватила тему, словно только того и дожидалась:
– А вы, должно быть, ее мать? У вас одинаковые волосы. Вы прямо как близняшки! Вам, наверное, все так говорят?
– Так значит, она села на самолет, – пробормотала Тереза. – Отлично. Во сколько?
Девушка сверилась с расписанием.
– Полетела первым рейсом. В шесть ноль пять. Я помню, было очень рано.
– До Нью-Йорка?
Девушка энергично кивнула.
– Спасибо, вы меня очень выручили, – поблагодарила Тереза.
– А куда она полетела? Ей в какой конец?
Конец… Тереза сглотнула.
– В Бразилию, – ответила она.
В ресторане Тереза заказала завтрак. Поедая яичницу, она размышляла о том, о чем рано или поздно приходится размышлять любой матери. «Сесть на самолет и помчаться следом – или отпустить на все четыре стороны?» Сколько раз она давала советы людям наподобие Лео Керна, помогала разобраться в наболевшем. «Нет, Лео. Я все напридумывала. Нет на свете руководства для успешных родителей». Вспомнилось, какой была дочурка в полтора года, как она ковыляла по песку и падала. Потом в тринадцать лет, в ночь первого поцелуя. Девчонка забралась к матери на постель и выложила ей все без утайки. Они были тогда очень близки, неразлейвода. А теперь, какие-то два часа, и между ними – пропасть. Где ж теперь ее кровиночка? В другой стране, спит с черным принцем.
За окнами готовился к взлету небольшой самолет. Завращались пропеллеры, что-то дрогнуло, и самолет покатился, набирая скорость, задрал нос и воспарил. Есть много образов, передающих ощущение детства, и один из них – вон там, за окошком. Что оставалось Терезе? Ничего. Разве что представлять, как где-то далеко-далеко Сесили тоже парит над землей.
– Ты что, дурачишь меня? – воскликнул Билл. Они стояли наверху в гостиной, и, насколько могла судить Тереза, миссис Хесситер за это время даже не шелохнулась. Билл помахал письмом в воздухе. Его лицо налилось краской, а еще недавно чуть тронутые сединой волосы все больше наливались белизной. Он старился на глазах.
– У тебя больное сердце, – напомнила Тереза. – Умоляю. Я не хочу еще и тебя потерять.
– А что это ты такая спокойная? – спросил он. В глазах блеснуло подозрение. – Ты все знала, да? Конечно, она ж вся в тебя. Яблоко от яблоньки. Эта мерзавка все тебе рассказала, и ты позволила ей уйти!
– Неправда, – проговорила Тереза. Ею и впрямь овладело какое-то непостижимое спокойствие, как будто ее опоили снотворным или наркотиком. «Люблю тебя всю, без остатка». Тереза никогда ничего не скрывала от мужа, но тот альбом она показывать не стала. – Да я понятия не имела! Я только что ездила в аэропорт, надеялась остановить ее.
Билл бросил взгляд на часы.
– Собирайся, мы едем. Она еще не вылетела из Нью-Йорка. Международные рейсы отправляются ночью. У нас целый день впереди. Да я этот чертов аэропорт наизнанку выверну!
– Это ты про рейсы запад – восток, – возразила Тереза. – Они вылетают вечером. А по направлению север – юг – те вылетают с утра.
Она понятия не имела, что несет, и даже не поняла, откуда взялась у нее эта мысль.
– Поедем так или иначе, – настаивал Билл. – Мы что же, совсем безответственные? Я уверен, она ждет, когда мы появимся.
– Билл, иди сюда и присядь.
Тереза подвела его к кушетке, и он уныло сел, сложив руки на коленях. И вдруг с неожиданной силой внезапно вскочил.
– Некогда нам рассиживаться!
– Мы не полетим в Нью-Йорк, – сказала Тереза.
– Сесили нас ждет, – настаивал Билл. – Наверняка медлит у выхода, все время оглядывается в надежде, что мы появимся… В восемнадцать лет подобные вещи так просто с рук не сходят.
– Сейчас у нее на уме лишь один человек, – печально проговорила Тереза. – И это не ты и не я.
– Я даже думать не могу об этом мальчишке! – рассердился Билл. – Если я о нем буду думать, то лишусь рассудка.
– У нее своя жизнь, Билл.
– Да вы сговорились, – простонал он.
– Нет, я просто…
Как объяснишь ему это чувство? Терезу беспокоило то, что при виде Габриеля ее охватило приятное волнение. Такого она от себя не ожидала. Ее дочь – живой человек, у нее своя жизнь. Когда Тереза покинула отчий дом, с ней произошло много удивительного, и в результате она оказалась здесь, на острове.
– Я думала, ее отъезд меня прикончит. А вот нет, пережила. Как видно, само ожидание было гораздо хуже. Она уехала, Билл. Все. Нам больше не надо волноваться, как ее удержать. В каком-то смысле мы свободны.
– Да ты лишилась рассудка, – ответил он. – Дорогая моя, она ведь не в летний лагерь поехала. И не в колледж. И ни в какое другое место, где относительно безопасно и где мы могли бы держать ее под присмотром. Нет! Она улетела в Бразилию, чтобы спать там с парнем, о котором мы не имеем ни малейшего представления!
– Я немного не про то. Просто я знаю, что она вернется, – сказала Тереза. – В отличие от В. Т. Сесили вернется.
Билл рухнул на диван.
– О боже, – выдохнул он.
Вдруг с лестницы послышались шаги, и в гостиной возникла миссис Хесситер. Она выжидающе смотрела на Терезу.
– Завтрак в вестибюле отеля, – сказала Тереза. – За наш счет, все бесплатно. Отправляйтесь туда и кушайте сколько захотите.
– Я уже позавтракала, – проговорила гостья. – Мне нужно вам кое-что сообщить.
Так значит, она их услышала.
– Миссис Хесситер, у нас тут семейный разговор, – сказала Тереза. – И мы, наверное, шумим. Вы простите.
– Ничего страшного, – пробормотала та и добавила, взглянув на свои руки: – Я тоже мать и все понимаю.
У Терезы возникло недоброе предчувствие.
– Вы общались с моей дочерью? Видели ее прошлой ночью?
Водянистые глаза миссис Хесситер искали встречи с глазами Терезы, потом с глазами Билла. Но едва она успела открыть рот, как Билл направил на нее указующий перст и резким тоном спросил:
– Вам известно, где наша дочь? Отвечайте.
Миссис Хесситер неспешно кивнула.
– Прошлой ночью я рассуждала не как мать. Нынешние детки так быстро растут. Мой сынок в этом возрасте был несмышленышем.
– Что вы сделали? – спросил Билл. Тереза впилась ногтями в бархатистую кожу дивана. – Что вы сделали с нашей Сесили?
Гостья набрала полную грудь воздуха.
– Я дала ей денег на поездку.
Терезу вдруг покинула вся ее благость, как будто душа отделилась от тела. Дала Сесили деньги?! Они впустили эту проходимку в дом, и та нарушила хрупкое равновесие, которое они с таким трудом поддерживали. Чаша весов перевесила, и дочурка умчалась в Бразилию с чужими деньгами в кармане.
Первым опомнился Билл:
– Я поражаюсь вашему хладнокровию. Да как вы смели?
– Просите. Я все поняла лишь с утра. Пусть бы оставалось как есть, но в тот момент меня обуяла гордыня.
– Какая еще гордыня? – возмутился Билл.
Миссис Хесситер взглянула на супругов, обвела глазами комнату. Кожаный диван, турецкие ковры.
– Я – уборщица в частной школе, где училась ваша дочь. В Мидлсексе. Прибираю в комнатах уже двадцать один год.
– Так вы ее знаете по Мидлсексу? – спросила Тереза.
– Мы не были знакомы, – ответила миссис Хесситер. – Я не знала, что у вас отель. Но когда я встретила здесь вашу дочь, то не смогла удержаться. Детки никогда меня особо не замечают. Вежливы, обходительны – да, но я все равно для них лишь уборщица. Они такие молодые, красивые, богатые. А мне хотелось доказать, что и я на что-то способна, не только постели перестилать да туалеты драить. Так что я дала ей четыреста восемьдесят шесть долларов. Эти деньги я заработала.
– Ну, надеюсь, вы счастливы! – завопил Билл. – Потому что теперь мы остались без дочери. Причем у нас совершенно связаны руки, миссис Хесситер, и все благодаря вам.
– Билл, – проговорила Тереза и стиснула его ладонь. Пожалуй, впервые за всю совместную жизнь она видела его таким рассерженным. Перед ними, понуро ссутулившись, стояла миссис Хесситер в нелепых цветастых башмаках. От мысли, что женщине в преклонном возрасте взбрело в голову доказывать что-то соплячке, Терезе стало нестерпимо ее жаль. Она всеми силами старалась не поддаваться этому чувству, но ничего не могла с собой поделать. Бедняжка отдала Сесили собственные деньги, по сути, лишь ускорив неизбежное.
– Нет ничего плохого в том, чтобы быть уборщицей, – сказала Тереза. – Я и сама уборщица и уважаю свою работу.
Миссис Хесситер стыдливо посмотрела на свои руки.
– Это другое. Вы – хозяйка всей этой красоты.
– Нет, одно и то же, – сказала Тереза. – Кстати, я хочу попросить вас об одолжении.
– О каком же?
– Мне нужно вывезти мужа из дому, и я хочу, чтобы вы с утра курировали моих горничных. Сами увидите, как много в наших занятиях общего. И, чтоб вы знали: я бы ни за что не доверила свою работу дилетанту.
Миссис Хесситер засучила рукава.
– С радостью, – ответила она. – Вот сразу же и примусь за дело.
Тереза ничего не сказала Биллу, пока они не оказались в машине, а миссис Хесситер не добралась до гостиничного холла. Тогда мать семейства завела машину, включила кондиционер и направила в лицо струи живительной прохлады.
– Я знаю, что ты на меня сердишься, – начала она, выезжая с парковки. – Но я не нашла в себе сил обвинять бедняжку.
– Да, – кивнул Билл, – я сам виноват. Напутал с номерами. Вот поэтому, Тереза, мы и не пускаем в дом незнакомцев. Им здесь не место.
– Не надо на нее сердиться.
– А ты-то хороша! Расскажи тебе слезливую историю и бери тепленькой. Теперь она у нас великомученица.
– Билл, я сочувствую людям, – проговорила Тереза.
– А нас с Сесили тебе не жалко? – проворчал Билл.
– Ты у меня всегда на первом месте, – заверила Тереза. – Тридцать лет с тобой живу, и ты для меня – самое главное. Сам прекрасно знаешь.
Она свернула на Мейн-стрит, где вовсю кипела жизнь, и нашла благодатную тему, чтобы отвлечься.
– Не припомню, когда мы с тобой последний раз были в городе в разгар лета, – сказала она, махнув рукой в сторону фермерского грузовичка. Там в разномастных ящиках пестрели овощи: красные и желтые помидоры, кабачки и тыквы, стручковая фасоль и латук в окружении самых разнообразных цветов, которые даже в этой жаре были усыпаны сочными бутонами. – Ты только оглянись – какое благодатное лето!
– Да уж, благодати выпало немало, – пробормотал Билл. – Сначала я теряю Мака, а теперь еще и единственное дитя.
Они медленно пробирались по булыжной мостовой. Тереза сидела, крепко вцепившись в руль.
– А куда мы едем? – уныло поинтересовался Билл. – Похоже, не в аэропорт.
– Так и есть.
Они добрались до кладбища на Сомерсет-роуд и выехали к могиле В. Т. Билл застонал и уронил голову на подголовник кресла.
– Сегодня что, день пыток?
– Нет, – ответила Тереза. – Я просто хочу, чтобы ты вспомнил, какова она, настоящая потеря.
Они стояли на пятачке сухой травы перед могильным камнем. Тереза прочла надпись вслух: «В. Т. Эллиотт. Возлюбленный сын, семнадцатое апреля, 1970 года». И оба, словно по молчаливому согласию, заплакали. Билл, сотрясаясь от рыданий, вытащил носовой платок. Тереза обливалась слезами, прислонившись к его плечу. В какой-то момент на нее нашло внезапное просветление, и вдруг представилась комичная картина: двое людей в годах под нещадно палящим солнцем оплакивают давно умершего человека, которого толком и не знали.
Прошло время, Тереза отпустила руку Билла. Оттянула на себе влажную от пота блузку, похлопала руками, точно птица пред полетом, и сделала пробный шажок к машине. По спине градом катил пот. Они слишком долго простояли на нестерпимой жаре. В голове вертелась мысль: вернется Сесили или судьбой им предначертано горевать у могильных плит? Несчастные родители ушедших детей.
– Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? – проговорила Тереза.
– Чего?
– Дождя.
В домике Лав на Хупер-Фарм-роуд было так жарко, что тест получился лишь с третьего раза. На рассвете она пописала в пластмассовую чашу и достала из упаковки бумажную полоску. Проклятая полоса намертво приклеилась к потным пальцам, словно ловушка для мух, а когда Лав попыталась ее отлепить, разорвалась надвое.
– Хорошо хоть, догадались положить еще одну на всякий пожарный.
С самого утра Лав почему-то разговаривала сама с собой. Над второй полоской она тряслась. Если окунуть в урину, полоска должна порозоветь в случае положительного результата или поголубеть в случае отрицательного. Едва полоска показалась на свет божий, она быстренько стала зеленой. Нет, вы подумайте! Лав вновь обмакнула ее в мочу, надеясь, что волшебным образом цвет изменится и лягушка превратится наконец в принцессу. Но нет, полоска осталась мутно-зеленой.
Лав вскочила на велосипед и опять покатила в круглосуточный «Стоп энд шоп» – единственное место, где можно было купить тесты на беременность в половине седьмого утра. Приехав, она схватила с полки новую упаковку. За кассой сидел тот же молодой человек, что обслуживал ее час назад, когда она покупала свой первый тест.
– Да, – сказала она. – Мне понадобился еще один.
Возможно, кассир взглянул на нее с пониманием, а может, скривился, как бы намекая: «Знаете, дамочка, держите свои секреты при себе». Что он подумал на самом деле, она так и не узнала – не смогла встретиться с ним взглядом. «Я, может быть, беременна!» – чуть не вырвалось у нее. Хотя он, наверное, догадывался. Не сказав больше ни слова, Лав выложила восемнадцать баксов и пулей выскочила из магазина.
Прежде чем касаться третьей полоски, Лав вымыла руки и тщательно их высушила. Затем подцепила полоску ноготками и макнула ее, словно пончик в глазурь. Положила на специальную подушечку. Теперь, согласно инструкции, осталось пять минут подождать.
Придется запастись терпением.
Лав вышла из комнаты и направилась в гостиную, откуда открывался вид на дорогу. Села на обшарпанный диван и уставилась в голую стену напротив. Соседи еще спали.
– А я ведь раньше толком здесь и не бывала, – прошептала Лав. – Наверное, это к лучшему.
Комната была идеальным местом для ожидания – совершенно безликое помещение. Уродливая софа с двумя каменными подушками, половик с бахромой, телевизор с неисправной антенной… Здесь было стерильно, как в приемном покое, ничто не привлекало взор и не бередило душу, не мешало сидеть, погрузившись в собственные мысли.
У Лав пропали месячные. Поначалу она списала все на задержку – ничего удивительного при таком напряженном графике тренировок. Через неделю задержка переросла в пропуск. Однако Лав решила раньше времени не плясать от радости – ведь еще ничего не известно наверняка. Она стала чаще ходить в туалет, хотя, конечно, и жидкости она теперь выпивала гораздо больше, чтобы не погибнуть от обезвоживания. Ее подташнивало и клонило в сон – а ты покатайся-ка на сорокоградусной жаре, да при стопроцентной влажности. Один раз вырвало, но после суши со всяким может случиться, как знать, может, рыба у них испортилась. Лав не могла понять, то ли она беременна, то ли ей просто жарко.
Она взглянула на часы. Четыре минуты двадцать шесть секунд. Заставила себя подняться.
И тут на глаза попалась одна вещица. Небольшая фотография размером с бейсбольную карточку, висевшая на стене за диваном. Лав подошла ближе – и тут же отпрянула. На нее смотрел индийский свами, смуглый человек в белом тюрбане. Он сложил перед собой ладони в подобие молитвы, а вокруг его шеи зловещими кольцами обвилась змея. Надпись под фотокарточкой гласила: «Помолись со Свами Джеффом».
Свами Джефф? Как видно, кто-то из них, Алисон или Рэнди, прикрепил эту карточку на стену. Приколоться, наверное, решили. Черные глаза проникали в самую душу, по спине поползли мурашки. Лав сняла карточку со стены, подержала в руках. Захотелось забросить ее куда-нибудь с глаз долой, но она поступила иначе. Поднесла к лицу фотографию и поцеловала Свами Джеффа прямо в губы. «Хочешь, чтобы я с тобой помолилась? Я помолюсь. Я хочу ребенка, Свами Джефф. Я тебя умоляю!» Она отнесла портрет на кухню и, перевернув вниз лицом, сунула в ящик стола – туда, где лежали мерные ложки и нож для консервных банок. Затем храбро направилась в свою комнату.
Там, на подушечке, розовела полоска. Розовый – значит, мы в плюсе.
Хотелось петь и танцевать. Перебудить соседей и поделиться доброй вестью. И вправду – что может быть лучше, чем рождение нового человека! Цель достигнута. Мечта сбылась.
И вдруг Лав оцепенела от страха. А с чего она взяла, что будет хорошей матерью и вообще готова? Что с того, что ей стукнуло сорок? Да за полвека не наберешь достаточно знаний, чтобы воспитать дитя. Что же она натворила! И главное, теперь ничего не изменишь.
Она уселась на кровать и подумала про Ванса, который часто проводил здесь ночи. Вчера он отказался прийти, сославшись на жару. Как с ним быть? Лав вновь направилась на кухню. Открыла ящик, куда только что небрежно сунула фотографию Свами, и обомлела. Сквозь дырочки терки для сыра ее буравили черные глаза. Резко задвинула ящик. Картинка положительно лежала лицом вверх. «Положительно, – пронеслось в голове. – Результат положительный». Лав вновь выдвинула ящик и взяла фотографию в руки. Отнесла Свами Джеффа в спальню.
«Так, ладно, Свами. Что делать с Вансом? Сказать ему или нет?» – и уставилась в лицо Свами Джеффа, стараясь не переводить взгляд на змею, которая разевала пасть в опасной близости от его шеи. Закрыла глаза и прижала картинку ко лбу.
Что она ожидала увидеть? Какое-нибудь предзнаменование. Сцену из будущего, краткий миг: Лав прогуливается с коляской по Дюран-стрит в Аспене. Будет ли в картинке Ванс – вот что ее больше всего занимало. Однако милой сцены не возникло, не было вообще ничего, никаких видений. Лав с такой силой прижала фотографию, что немного ее надорвала.
Ванс встретился с ней на парковке у «Пляжного клуба», когда она запирала велосипедный замок.
– Ну как прошла ночка? Я про тебя вспоминал.
– Без происшествий, – отмахнулась Лав. – Тоска зеленая. Жарко.
– А у меня новость, – оживился Ванс. – Очень важная.
– Очень? – пробормотала Лав. Хотелось надеяться, что это не предложение приехать к ней в Колорадо. И вообще не предложение. – Ну, какая?
– Сесили слиняла, – выпалил Ванс. – Села на самолет и улетела в Бразилию, никому ничего не сказав. Билл говорит, они с Терезой вчера проснулись, и – бац! – ее нет. Только записку оставила. Чувак места себе не находит.
– Бедный Билл, – посочувствовала Лав.
Ванс пожал плечами.
– А что? Вполне закономерно. Сначала ты заводишь детей, потом они разлетаются. Жизнь, ничего не попишешь.
Лав инстинктивно коснулась живота.
– Это потому, что у тебя своих нет, – насупилась она.
– Моих к восемнадцати годам в доме не будет, – с видом знатока заверил Ванс. Выудил из кармана темно-синюю бандану, отер ею голову. – А в общем, мне сейчас не до пустых разговоров.
«Не до пустых разговоров»…
В этот момент Лав решила: если она придет домой, а фотография Свами Джеффа волшебным образом к тому моменту станет целой, тогда она расскажет Вансу.
– Мне тоже, – произнесла она.
Направляясь к стойке, Лав заглянула в кабинет Билла. Тот сидел за столом, прикрыв глаза и сложив руки перед собой. Извечного томика со стихами видно не было. «Мы с ним сейчас на разных полюсах, – подумала она. – Я только собираюсь стать родителем, а для него этот путь уже пройден». Лав попыталась вообразить, каково сейчас Биллу, но не смогла.
Когда Мак услышал про отъезд Сесили, у него сразу появилась мысль позвонить Хавроше и отказаться от новой работы. Билл совершенно растерялся, он дрейфует в океане один-одинешенек, и сердце его словно на надувном плоту где-то между Нантакетом и Рио-де-Жанейро. Он ведь Маку как отец. Конечно, Мак восхитился решимостью этой девчонки. Плюнула на все да и рванула. Он тоже как-то раз сбежал из дома, двенадцать лет назад, но только тогда он спасался от пустоты. А Сесили смылась из дома, где в ней души не чают. Интересно, подумал Мак, когда придет его очередь, найдет ли он в себе силы уехать?
Джем позвонил Марибель в библиотеку:
– Ну не хочешь в Юго-Восточную Азию, давай смотаем в Бразилию.
Самое смешное, что Марибель как раз рылась на полках в поисках сведений о Бразилии и нашла книгу Жоржи Амаду «Габриэла, корица и гвоздика». Притаившись за стеллажами, она прочла несколько абзацев. «А ведь неплохо. Даже очень ничего».
– В Бразилии ведь еще жарче! – воскликнула Лейси, когда Мак рассказал ей о побеге Сесили. – О чем думала эта девочка?
В глубине души она ликовала. Погоня за мечтой, подвиг во имя любви – это была ее тема.
Билл вернул томик на дальнюю полку в спальне. Ничего хорошего из этих стихов не вышло. Сбежала дочь, да и отъезд Мака – вопрос решенный, здоровье не балует, а жена мечтает лишь об одном: дождя ей, видите ли, подавай. В принципе, это очень по-фростовски: плюнуть на все чувства и проблемы и окунуться в простую земную радость – ожидание дождя.