20 июня

Билл Эллиотт.

Уважаемый С. Б. Т.!

Рискну показаться заносчивым и все же скажу, что не далее как 18 июня мы с Терезой ездили в Конкорд штата Массачусетс и побывали в Мидлсексе, который окончила наша дочь, Сесили. Она ступала своими ножками по аккуратно подстриженному газону, выделяясь среди одноклассников. Наша звездочка, наш маячок. Она уже совсем взрослая, гораздо взрослее и утонченнее своих сверстников. Моя гордость, мое счастье. И я знаю, вы меня поймете: отказываясь продать «Пляжный клуб», я действую в ее интересах.

У вас есть дети, С. Б. Т.? Вы никогда о них не упоминали. Мне было бы любопытно узнать, если, конечно, вы решитесь раскрыть этот секрет.

Сердечно Ваш,

Двадцать первое июня знаменовало на острове приход лета. Солнце подолгу не опускалось за горизонт, рестораны работали ночь напролет, в барах зависало полно студенток, которые, как подметил Ванс, в этом году предпочитают синий лак для ногтей и татуировки. Еженедельник «Инкуайрер энд миррор» выпустил первую в сезоне газету на пять разворотов. В «Стоп энд шоп» царила такая давка, что магазин сделали круглосуточным, а значит, Ванс мог затовариться хлопьями и готовым мясом хоть в три утра. Мощеные улочки города наводнили машины, съезжающие с парома, велосипедисты и пешеходы. По городу сновали беспечные туристы; уткнувшись в карту, они начисто забывали о безопасности на дороге. Откуда все эти люди? Розы и гортензии цвели буйным цветом, что существенно замедляло движение; то и дело доносилось восторженное воркованье: «Ах, что за цветы!»

Все вокруг сетовали на наплыв туристов, а Ванс решил действовать «от обратного», избрав противоположную тактику: он привечал их и оказывал им всяческое содействие. Приветливо помахал рукой людям, ожидающим своей очереди в «соко-баре», подсказал дорогу целому семейству на велосипедах; пока отец беспомощно вертел в руках карту, мать с младенцем в детской люльке на багажнике и тремя детишками в хвосте, подкинула идею: «Милый, а может, лучше спросить кого-нибудь, правильно ли мы едем на пляж. Хотя бы вон того симпатичного человека». Туристы, по мнению Ванса, означали лишь одно: деньги. Чаевые он греб лопатой и составил себе неплохую репутацию на фоне Джема, который регулярно садился в лужу.

Двадцать первого июня означало и еще кое-что. В день летнего солнцестояния открывался для посетителей «Пляжный клуб», а значит, на берег повылезали «пляжники». Они сновали вокруг, как муравьи вокруг корзины с провиантом. И каждому подай его любимый зонт и любимое место на берегу. Бывали такие, кто просидел на одном месте лет сорок или пятьдесят. В результате нехитрых подсчетов Ванс уяснил себе, что человек, проводящий на пляже четыре дня в неделю по шесть часов кряду в течение десяти недель лета на протяжении пятидесяти лет, просиживал на одном месте двенадцать тысяч часов.

При открытии сезона в распоряжение Ванса поступало два «подмастерья». Мак принял двух мальчиков по имени Кевин и Брюс для работы на пляже. Они ничем не отличались от всех остальных работников всех прочих сезонов. Прыщавые надменные юнцы, которым каким-то чудом посчастливилось урвать самую лакомую работенку на острове. В то утро Ванс решил их припугнуть. Ровно настолько, чтобы они не только беспрекословно ему подчинялись, но и чуть вздрагивали при его приближении. Ровно в восемь мальчишки ждали его у входной двери вестибюля. Добрый знак. Когда он припарковался на своем «Датсуане-300ZX», они должным образом заценили автомобиль. Тоже неплохо. Когда Ванс вылезал из машины, они ощупали нервными взглядами его бритую голову. Превосходно.

Состроив серьезную мину, Ванс обратился к ним:

– Вы, что ли, пляжные мальчики?

– Я бы предпочел называться как-нибудь по-другому, – буркнул тот, что повыше и покостлявее. – Не хочу, чтобы у людей при моем приближении возникали ассоциации с попсовой группой времен восьмидесятых.

На пареньке была бейсболка, очередной «писк моды» из баров Нантакета. Ванс молниеносно вскинул руку и сбил убор с головы паренька. Тот вздрогнул и попятился.

– Ты Брюс или Кевин? – спросил Ванс.

– Брюс.

– Вот что я тебе скажу, Брюс. Испокон веку пляжных мальчиков называют пляжными мальчиками. Со времен открытия «Клуба» в 1924-м. И знаешь, из-за тебя это название никто менять не собирается. Я доступно выражаюсь?

Брюс наклонился за бейсболкой, а круглолицый Кевин, усыпанный прыщами, в ужасе смотрел на Ванса. Неплохое начало отношений.

Минуя коттедж Лейси Гарднер, Ванс провел мальчиков в помещение, где хранились зонты.

– Вот это – пляжные зонтики, – начал коридорный. – За каждый заплачено сто шестнадцать долларов. Если кто-то из вас по своей криворукости поломает зонт, с него спишут полную стоимость, а заодно и цену доставки из Франции, где их, собственно, и производят.

Это, конечно, была чистейшей воды выдумка, но, как успел убедиться Ванс, действовала она безотказно. Зонтов ломали меньше.

– Зонты бывают лазурные, салатовые и канареечной окраски. Некоторые из отдыхающих предпочитают конкретный цвет. Ваша задача: запомнить, кто что любит. Я не намерен выслушивать жалобы на то, что кому-то, видите ли, поставили синий вместо канареечного. Ферштейн?

Ковыряя на подбородке прыщ, Кевин проканючил:

– А как мы узнаем, кому – какой?

– Сейчас я вам все покажу, – ответил Ванс. – Пошли.

И, взвалив на плечо семь зонтиков разом, он отправился на пляж.

Светило зависло в зените, наливалась жара. За время, проведенное в Таиланде, Ванс успел пристраститься к солнцу. Вот и теперь он стоял, подставив лицо знойному небу. Наступили жаркие, долгие дни лета, а с ними – и масса проблем. Забитый до отказа «Клуб», пара зеленых юнцов в помощниках и перспектива устанавливать зонтики самому. Все сто штук.

– Так, сейчас будем ставить зонтики. Вот как это делается. Смотрите и запоминайте.

Ванс поднял с земли первый, здоровенный штырь.

– Это у нас основание. Его втыкаем в песок. Видите острие? Его надо втыкать как можно глубже. Видал я, как зонтики вырывает и уносит ветром, потому что какой-то растяпа работал спустя рукава. Вот влетит такая штукенция в лицо!.. – Понизив голос, он доверительно произнес: – А то и по яйцам.

Брюс скривился, Кевин позеленел. Покрепче взявшись за штырь, Ванс замахнулся и со всей силищи вонзил его в песок.

– Представьте себе кого-нибудь, – напутствовал Ванс. – Свою бывшую. Или меня. – Сам Ванс много раз представлял, что под ногами – Мак. – Покачайте его, взад-вперед, пусть войдет поглубже. Когда почувствуете, что и ураганом не вырвет, значит, готово. Притопчем вокруг, вот так. Теперь можно крепить зонт.

Прицепив к штырю основание зонта, он гордо раскрыл купол, и на пляже расцвел огромный цветок буйного василькового цвета.

– Ну вот, – проговорил Ванс, довольно потирая руки. – Первый готов.

– Неплохо для коридорного, – раздался чей-то голос.

По песчаному пляжу в их сторону шел Мак. «Неплохо для коридорного», говоришь? К чему это вообще? Он столько сил потратил, чтобы расположить к себе малышню, и тут на тебе. Пришел, сказал пару слов – и весь труд насмарку.

Мак поздоровался с ребятами за руку и обнял за плечи Ванса. Тот напрягся. На миг померещилось, что рука Мака – не рука вовсе, а кобра. Он вдоволь насмотрелся кобр на змеиной ферме в Бангкоке.

– В былые времена Ванс и сам был пляжным мальчиком, – сказал Мак. – Так что, глядишь, и вы когда-нибудь дорастете до портье.

Брюс ухмыльнулся. Ванс с радостью смахнул бы с головы его бейсболку и заставил ее сожрать, прямо здесь. Мелькнула даже мысль уволиться к чертовой матери и отмутузить Мака, чтобы живого места не осталось, на глазах этих клоунов. Останавливало лишь одно: хорошая зарплата.

Ванс молча взял следующий стержень и запустил им в Брюса.

– Держи. Теперь сам.

Брюс занес стержень над головой – как раз так, как делал Ванс – и с громким «У-ух!» воткнул в песок. Угодил в гальку, и стержень подскочил, как футбольный мяч. Кевин гнусаво расхохотался.

– Неподражаемо, – буркнул Ванс.

Мак похлопал Ванса по спине и напутствовал:

– Продолжай в том же духе, профессор. Кстати, обещают ветер силой в двенадцать узлов.

Ванс немедленно представил приятную картину: все зонтики летают и скачут по пляжу, раня и увеча отдыхающих. Хотя при чем тут они, если виноват во всем лишь Мак, он один. Ванс швырнул в рот две таблетки «Ролэйдс», раскрошил их зубами. Поднял с песка следующий штырь и кинул его Брюсу:

– Давай заново.

К половине десятого все зонтики стояли на пляже. У Ванса отваливались руки. Брюс оказался поганейшим на свете установщиком зонтов. Кевин подавал надежды, но забивал мелковато. Ванс показал парням, где хранятся кресла под названием «Сонная лощина», и подробно объяснил, как их разобрать и собрать, не оттяпав себе пальцы, затем удалился с пляжа, дав новичкам задание отрабатывать новые навыки.

Вернувшись в кабинет, он застал там Мака, тот, как обычно, любезничал с гостями. Зашел в чулан, где хранились всевозможные инструменты, протолкнулся мимо стоящих в ряд пылесосов. Там, в потайном углу, находился ящик, который Ванс лично запирал на ключ. Внутри лежали шурупы, гвозди, молоток, набор гаечных ключей и ветхая газета с рассказом «Под откос», принадлежащим его перу. Там же был припрятан и пистолет мистера Биба. Тридцать восьмой калибр. Ванс взял его в руки и прицелился. Маку сильно повезло, что в тот момент, когда он вздумал острить, эта игрушка лежала в ящике. И еще, на его счастье, Ванс не спешил отправиться в тюрьму, иначе Мак точно стал бы первой мишенью. Без вопросов.

– Неплохо для коридорного? – тихо проговорил Ванс. – Паф!

В первые сутки летнего солнцестояния на остров приехали две женщины, сыгравшие в жизни Мака немалую роль: Андреа Крейн и Сесили Эллиотт.

В воскресный вечер Мак смотрел телевизор, Марибель мирно посапывала у него на коленях, когда раздался звонок.

– Я дома. Мама с папой попросили тебе звякнуть. Надеюсь, не разбудила?

– Сесили, ты? – поразился Мак. Марибель прищурилась, стряхивая сон. – Как дела, кроха?

– Слушай, устала как собака. Ночью кутила, в семь утра выползла, весь день пыталась навести порядок, чтобы папаня мог получить залог за комнату.

– Ну как ты, рада, что вернулась? Мы по тебе скучали, малявка.

– Я не малявка. Мне уже восемнадцать.

– Да знаю, знаю. Как выпускной прошел?

– Скучно и душно. Похмелье.

– А как твой приятель?

– Все, завтра просвещу, – ответила Сесили. – Мне бы Марибель. Можно?

Мак прикрыл трубку ладонью.

– Это Сесили. Хочет с тобой поговорить.

– Конечно, – сказала Марибель, забирая у Мака трубку. – Сесили, привет! Ты как там? Не-е, не обижается. Он понимает, что некоторые детали касаются только женщин. Давай, рассказывай все по порядку, – прощебетала Марибель и скрылась в спальне.

Мак прислушался. Из-за стены доносился приглушенный смех. То, что они дружили, было неожиданно. Вот уже несколько лет Тереза отчаянно пыталась разжечь пламя страсти между Сесили и Маком. Утверждала, что если они поженятся, будут вместе управлять «Пляжным клубом». Для Мака Сесили была все равно что сестра, он ее по-братски любил. Девчонка, как он полагал, отвечала ему тем же, хотя в иные времена нередко его подкалывала и дулась. Когда ей было одиннадцать или двенадцать, она в него не по-детски влюбилась, но вскоре это прошло, и нежные чувства сменились разочарованием – словно он не оправдал ее ожиданий.

Подружку Мака Сесили обожала. И было за что. Дружелюбна, красива, умна и естественна, дочь одинокой матери, выросшая в бедном районе Нью-Йорка. Мак повстречал ее на острове, когда та проводила там свое первое лето. В маршрут ее ежедневных пробежек входила дорога вдоль Северного пляжа. В какой-то момент Мак вдруг осознал, что каждый раз ждет ее, белокурую бегунью. По утрам он вызвался подметать парковку в надежде на то, что девушка снимет наушники и заговорит с ним, однако она все время пробегала мимо и лишь раз остановилась на миг, чтобы приложить к губам бутылочку с водой и полюбоваться океаном. И вот Мак вооружился бутылкой «Эвиан» и стал ждать ее на дороге. Она сперва отмахнулась, потом ее взгляд задержался на воде. День был жаркий, Марибель сдалась. Полбутылки опрокинула на лицо и грудь, смочила шею, жадно выпила оставшуюся. Вода струилась по ее подбородку. Оторвалась от горлышка, выдохнула, поблагодарила и уж было собралась бежать, как вдруг он спросил: «Можно тебе позвонить?» Она нацепила наушники и сказала: «Днем в библиотеке». Мак первый раз оказался в библиотеке, его поразили грозные белые колонны и пугающая тишина. Марибель среди стеллажей читала роман в бумажной обложке и, перелистывая страницы, слюнявила палец. Он похлопал ее по плечу, она резко обернулась и взглянула на него, точно пытаясь припомнить. Мак сказал: «Я заправляю «Пляжным клубом». Мы виделись на пробежке». Ее бросило в краску. Она молча поставила книгу на полку. «Любишь романы?» – спросил он, и она ответила: «Нет. Не люблю».

На самом деле романы она любила. В библиотеку Марибель устроилась лишь на лето, однако, когда пришла осень, решила остаться и задержалась на шесть лет.

На минувшее Рождество Марибель подцепила желудочный грипп и, несмотря на недомогание, решила сходить на полуночную службу в церковь. Едва хор затянул восхваление новорожденного, ее начало безудержно тошнить. Мак препроводил девушку наружу, и ее нещадно вырвало на Апельсиновой улице. Потом они сидели на ступеньках в тихой ночной прохладе под башней с часами и слушали голоса певчих, доносящиеся из-за толстых стен. «Самая прекрасная ночь в году, – проговорила Марибель, – и надо же было ее испортить». В ту минуту Мак готов был сделать ей предложение, но так и не набрался мужества. Под конец он взял Марибель за руку и, когда ей стало лучше, отвел домой. Хотя за последние шесть лет она ни словом не обмолвилась о женитьбе, Мак прекрасно понимал, что рано или поздно ему придется на что-то решиться. И первым делом надо выбрать между фермой и «Пляжным клубом», а после подумать насчет их отношений.

Через час Мак лег в кровать. Марибель уже крепко спала, забыв раздеться и крепко прижав телефонную трубку к груди. Она приоткрыла рот и пошевелилась во сне, дернув ногой.

– Опять мотоцикл заводишь, – нежно проговорил Мак и, поцеловав в лоб, добавил: – Спокойной ночи.

Марибель открыла глаза.

– Что я делаю? – спросила она.

– Бегаешь во сне, – ответил Мак. – А вы о чем разговаривали?

– Да так, – пробормотала она, смежив веки. – О любви.

Мак увидел Сесили на следующее утро сразу после завтрака. Он стоял на крыльце холла, а она выпорхнула из дверей родительского дома. Босоногая, в мешковатых шортах и футболке университетской команды по хоккею на траве. Высокая и голенастая, с копной курчавых рыжих волос, таких же, как у матери, только чуть темнее. Легкой походкой она направилась к Маку по горячему асфальту, усыпанному битыми раковинами моллюсков.

– Тебе бы на ноги что-нибудь, – сказал Мак.

– Предпочитаю ходить там, где растет трава. А сам-то по траве не соскучился?

– Если здесь будет трава, мне придется ее косить. – Сесили взлетела на верхнюю ступеньку, и они обнялись. – Говорят, ты поступила в Виргинский университет. Поздравляю. У нас тут коридорный из Виргинии.

Сесили задрала ногу и осмотрела стопу.

– Да, знаю, мама сказала.

– Так когда тебе на учебу?

– Мак, я только что приехала, можно хоть на денек расслабиться? Учеба – не предел моих мечтаний. Знаешь, я четыре года в общаге парилась, и снова куда-то ехать…

– Ну прости, – пожал плечами Мак. – Мне казалось, что университет – это круто. У меня за спиной только муниципальный колледж.

– Учеба – это учеба, и не более того, – ответила Сесили и добавила, пристально на него взглянув: – Не могу поверить, что ты до сих пор не сделал предложение.

– Какой же я грубиян, – улыбнулся он и припал на колено. – Сесили, выходи за меня замуж.

Та уперла руки в бока.

– Как только Марибель тебя терпит?

– Сам не знаю. Я невыносим.

– Это не ответ, – сказала Сесили. – Когда ты сделаешь ей предложение?

– Понятия не имею. Наверное, не раньше, чем ты окончишь колледж.

– Нереальный болван, – буркнула Сесили.

– Ты лучше про своего парня расскажи.

– Да уж он поумнее тебя. И посимпатичнее, – буркнула Сесили. – Не увиливай. Когда ты собираешься сделать ей предложение?

– Тебя Марибель науськала? – поинтересовался Мак.

– Нет. – Сесили упорно разглядывала стопу, избегая встречаться с ним взглядом. – Просто нам интересно.

– Кому это «нам»? – уточнил Мак.

– Окружающим. Ты когда женишься на Марибель?

– Не знаю, – ответил тот. – Мала ты еще. Вырастешь – поймешь: на некоторые вопросы не существует точных ответов.

– Ой-ой, подумаешь! Без нравоучений обойдусь, – отрезала Сесили. Устремив взгляд в общий холл, она сказала: – Представляешь, родичи считают, что я не в состоянии работать за стойкой. Папочка послал меня на пляж. Ну и ладно. Зато позагораю. А кто там сейчас за стойкой?

– Лав О’Доннел, новенькая, – ответил Мак. – Она не плохая, тебе понравится.

– Ладно, это обождет. Я спать пошла.

– Сегодня ведь открывается «Пляжный клуб». У тебя первый рабочий день.

Отмахнувшись, девушка направилась к дому, осторожно ступая среди разбросанных на асфальте битых ракушек.

– Ты забыл? Я хозяйская дочь, – сказала Сесили. – Хочу – сплю, хочу – работаю.

Андреа Крейн прибыла на остров на пароме; пятнадцатилетний Джеймс был при ней. В половине одиннадцатого вечера они сошли на берег. Мак сам встал за стойку портье. Тайни он разрешил сегодня поспать, Джема отпустил домой пораньше. В вестибюле царила тишина. Устроившись на крыльце, Мак смотрел на огни прибывающего парома. Андреа стояла на верхней палубе и пыталась разглядеть смутные огоньки отеля на погруженном во тьму берегу.

«Я – там, где мы и распрощались». В прошлом году, вот так же, в июле, он стоял на берегу и провожал взглядом уплывающий паром. Тогда было утро. Мак отчаянно размахивал руками, хотя и знал, что она все равно его не увидит.

Но вот паром миновал маяк Брант-Пойнт, и над водной гладью разлился протяжный низкий гудок. Мак зашел в отель и устроился за стойкой портье. Двадцать минут спустя в дверях показалась Андреа в тренировочных брючках и темном, как морская синь, дождевике. Волосы зачесаны в гладкий хвостик, тяжелая сумка через плечо, в руках – по чемодану. Мак вскочил и бросился к ней с намерением подхватить ношу.

– Я сама, сама, – буркнула она. – Не помогай, у меня сейчас все в равновесии.

Андреа подошла к стойке и опустила чемоданы.

– Все, мы на месте. – Перевела дух, огляделась по сторонам. Лоскутные одеяла, плетеные кресла, живой камин и цветы в кадках. – Господи, как же здесь хорошо. Я бы все это купила. Как думаешь, Билл с Терезой уступят мне эту благодать по сходной цене?… Не отвечай, не надо, дай просто полюбоваться.

Они не виделись без малого год. За все это время Мак ни разу не слышал ее голоса, не вдыхал ее аромата. Она ничуть не изменилась, все та же, такая, как и в прошлый раз, когда он на прощание чмокнул ее в щечку.

– Ну все, – сказала она. – Я готова.

Мак поцеловал ее.

– А можно еще раз? – проронила она.

Мак поцеловал ее чуть менее сдержанно, хотя и не так, как ему хотелось бы. И если бы она не придерживалась столь жестких правил, он подхватил бы ее на руки, отнес в восемнадцатый номер и набросился бы на нее со всем пылом.

– Как доехали? И кстати, где Джеймс?

– Он в машине, раскачивается. Думаю, теперь понятно, как мы доехали. Если его выбивают из привычного уклада, он начинает паниковать. Купила ему книжку про самолеты, чтобы хоть чем-то занялся в пути. У нас новое увлечение: в шесть утра как штык встаем и едем в аэропорт любоваться взлетами.

– Я приготовил его комнату, даже покрывало застелил то самое. Там ему будет уютнее.

– Ты прелесть, – растаяла Андреа. – Только смотри, не расстраивайся.

Мак познакомился с Джеймсом, когда тому было пять лет. В то время мальчик жутко боялся садиться на унитаз. Закрывал руками уши и орал так, словно его лупят. Год за годом Мак надеялся, что аутизм вылечат и мальчик поправится. Ребенок производил гнетущее впечатление. С нарастающей тревогой Мак пошел за Андреа к ее автомобилю.

Джеймс сидел на пассажирском сиденье зеленого «Эксплорера» и, уронив голову на грудь, раскачивался вперед-назад. Андреа открыла дверь, но мальчик не отреагировал. Эта монотонность позволяла ему отречься от остального мира, сохранять внутреннее равновесие.

– Джеймс, вылезай из машины, – обратилась к нему мать, выждала пару секунд и повторила просьбу: – Вылезай.

Джеймс перестал раскачиваться и выбрался из авто, скупостью движений напоминая автомат. Симпатичный, с золотисто-медовыми волосами, как у матери, с ее же серо-зелеными глазами. Он вытянулся, над губой проклюнулся подростковый пушок.

– Скажи: «Привет, Мак», – попросила Андреа.

– Привет, Мак, – проговорил Джеймс.

– Привет, Джеймс. Я рад, что вы благополучно добрались. – Мак перевел взгляд на Андреа. – Еще есть сумки?

– Я все принесу, – ответила она. – Ты отведи его в комнату.

– Пойдем, – сказал Мак. Он взял мальчика за руку, но тот ее отнял. Открыл дверцу, и Маку уже показалось, что паренек сейчас заберется внутрь и опять станет раскачиваться, но тот лишь достал из салона книгу.

– «Все о воздухоплавании». Триста двадцать пять страниц, иллюстрации, плотная ламинированная бумага. Копирайт 1990. Дополнительный тираж 1992, 1994, – протараторил мальчик. – Собственность Джеймса Кристофера Крейна.

Зажав книгу под мышкой, он последовал за Маком по дощатому настилу к семнадцатому номеру.

Мак зашел внутрь, Джеймс – за ним.

– Вот твоя комната.

Мальчик сел на кровать и погладил покрывало.

– Одеяло Джеймса, – сказал он.

– Да, это твое одеяло, – подтвердил Мак. – Им больше никто не пользуется, только ты.

Зеленое покрывало в мелкий рубчик, какими в отеле застилали кровати лет десять назад. Теперь им на смену пришли лоскутные одеяла ручной работы, но одно Мак приберег на случай приезда Джеймса.

Андреа открыла дверь, которая вела из номера восемнадцать в номер Джеймса.

– Мамина комната здесь. Ты помнишь, Джеймс?

Тот включил телевизор.

– Будь добр, разложи свои вещи в комоде, – сказала мать. – Мы пробудем здесь три недели.

– Двадцать один день, – подсчитал Джеймс.

– Верно. Двадцать один день, как всегда. Давай я покажу тебе, где туалет. – Андреа включила свет. – Вот, смотри. Мак убрал сиденье. Здесь больше нет сиденья, ты понял, милый?

Джеймс уставился в телевизор.

– Нет сиденья, – повторил он.

– Так и есть, нет сиденья. Тебе не надо бояться. Ты много раз жил в этой комнате. Тебе здесь уютно?

Джеймс сидел, уставившись в телевизор.

– Джеймс, я спрашиваю, тебе уютно?

– Мы поедем утром в аэропорт? – поинтересовался Джеймс.

– Да, конечно. Мы поедем в аэропорт Нантакета.

– Понял.

– Хорошо. Мама пойдет распаковывать вещи, а потом ляжет спать. Постучись ко мне, если что-нибудь будет нужно.

Андреа поманила Мака в свою комнату.

– Спокойной ночи, Джеймс, – сказала она.

– Спокойной ночи, – ответил Джеймс. – Спокойной ночи.

Андреа прикрыла дверь и упала на кровать.

– Как я сегодня измоталась! С Джеймсом всегда тяжело, но в дороге!.. Выжата как лимон.

Она расстегнула ветровку. Под ней была красная футболка.

– Ты не заметил, он изменился?

– Так нечестно, – ответил Мак, опустившись в кожаное кресло. – Ты знаешь его лучше, чем я.

– Я провожу с ним все время, мне трудно уловить разницу. Ты заметил какие-нибудь изменения по сравнению с тем, что было? Впрочем, ладно, давай лучше завтра поговорим. Он сейчас сам не свой.

– Хорошо, – ответил Мак. Его голова была занята другим. Он не запер на ключ общий холл, оставил телефон без присмотра, в любой момент мог кто-нибудь позвонить. – Я, пожалуй, воспользуюсь твоим телефоном. – Мак переключил все общие звонки на номер Андреа и лишь тогда опустился в кресло. – Он стал выше. И у него растительность на лице, ты заметила?

– Да, – ответила Андреа. Она сидела, обхватив колени. – Мало мне ребенка с особыми потребностями, так теперь у меня на руках мужчина… Он растет, а я не знаю, что делать. Как научить его бриться, как рассказать про девочек и все такое. Он уже проявляет к себе интерес. Когда я это вижу, я просто запираюсь в чулане и плачу. Через пару лет надо будет искать ему работу, подобрать другое жилье. И это – лишь вершина айсберга.

– А что Раймонд? Звонит? – поинтересовался Мак.

– Доходят слухи, что его жена ждет третьего ребенка. Он, конечно, высылает мне деньги – много, просто нереальные суммы. Я их откладываю. Но чтобы увидеться с Джеймсом – увольте, даже не пытался. Предпочитает о нем не думать. Решил от нас откупиться. Для обычного-то ребенка это беда, когда отец знать его не желает, а для Джеймса – представить страшно.

– Давай я научу его бриться, – предложил Мак. – Чуть позже на неделе. Когда он ко мне привыкнет.

Андреа заплакала.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Я так и знала, что ты предложишь. Мне ужасно неловко тебя просить, но все равно очень приятно, когда можешь положиться на кого-то хотя бы три недели в году. Уже не так сильно чувствуешь одиночество.

– Ты не одинока, – поспешил утешить ее Мак. Он присел на кровать и обнял Андреа. Она уткнулась ему в плечо, смахнула слезу. Мак прикрыл глаза и сидел, вдыхая нежный аромат ее волос. Он обожал ее печаль, неизбывную печаль, связанную с непостижимой вереницей невнятных зашифрованных сообщений, которые блуждали в голове подрастающего сына. Необъятна была ее тоска. В ее сердце находилось место и восемнадцатилетнему пареньку из Айовы, в одночасье вдруг ставшему сиротой.

– Я люблю тебя, – проговорил Мак.

– Я знаю, – всхлипнула она.

Между ними никогда ничего не было. Андреа принципиально этого избегала. Она говорила, что близость все усложнит. К тому же это физически было трудно устроить. Она столь ревностно отдавала себя больному сыну, что на других ее просто не оставалось. Андреа никогда не говорила «люблю», она просто отвечала «я знаю». Она позволяла себя обнимать, целовать, и пару раз за лето, когда Джеймс крепко спал в соседней комнате, они заваливались на кровать и жарко обнимались. Мак прижимался к ней, обуреваемый страстью, но она не поддавалась, не допускала естественного хода вещей.

Зазвонил телефон, Мак встал с кровати, чтобы ответить.

– Неужели мне кто-то звонит? – удивилась Андреа.

– Марибель, – сказал он. Взглянул на часы на запястье. – Уже полночь. – Поднял трубку. – Нантакетский пляжный клуб.

– Мак, – сказала Марибель. – Что-то ты припозднился.

– Да, – ответил он. – Поздно вселялись жильцы. Скоро буду.

– Не удивляйся, если я усну.

– Спи, – нежно проговорил Мак. Неторопливо повесил трубку. Вспомнилось, как Марибель заснула вчера, прижимая трубку к груди, и как потом лягалась и ворочалась во сне. Как же она ему близка, как будто они – неразрывное целое. В голове пронеслась мысль: «А ведь я люблю двух женщин». Наверное, так бывает. Какое счастье, что ему не приходится выбирать. Во всяком случае, сейчас.

– Мне пора, – сказал он.

– Мак, когда ты на ней женишься?

– Не знаю. Мне вообще-то надоело, что все об этом спрашивают.

Андреа улыбнулась.

– А хочешь поехать с нами в аэропорт? Мы обычно в шесть выезжаем, но у меня вроде как отпуск, можно и до семи поваляться. Скатаешься с нами на часок?

– Конечно, – улыбнулся Мак. – Буду ждать вас на парковке. – Он поцеловал Андреа и вышел на террасу. – Спокойной ночи.

Андреа притворила дверь, Мак прошел по деревянным мосткам и спустился на песчаный пляж. Устремив взгляд на звезды, он слушал грохот прибоя и думал о родителях. Вдруг они видят его и думают о чем-то? Интересно было бы узнать, о чем.

Мак вернулся домой, когда Марибель уже спала, а в половине седьмого, когда он встал, она еще не проснулась. Мак хотел было ее разбудить и сказать, что уйдет пораньше, но ее вид в безмятежной дреме, прядь разметавшихся белокурых волос в уголке рта и трепет беспокойных ресниц остановили его.

– Что тебе снится? – прошептал он еле слышно. Она не шелохнулась, и Мак отправился в душ. Уходя из дома, он сорвал с клумбы желтую циннию и положил рядом с ней на подушку, чтобы первым делом, открыв глаза, она увидела цветок.

Когда Мак добрался до отеля, Андреа уже сидела за рулем «Эксплорера», Джеймс устроился на пассажирском месте и уткнулся в книгу. Мак плюхнулся на заднее сиденье.

– Заждались? – спросил он.

– Привычка – вторая натура, – устало улыбнулась Андреа. – Мы сидим здесь с шести.

– С шести, – подтвердил Джеймс.

По пути в аэропорт Андреа обратилась к сыну:

– Здесь, Джеймс, самолеты будут поменьше, чем те, к которым мы привыкли в Балтиморе.

– Может, нам повезет, и мы увидим настоящий лайнер, – предположил Мак.

– Я каждый день вижу лайнеры, – сказал Джеймс и, полистав книгу, добавил: – «Боинг-747», «767», «Ди-Си-10». А в этом аэропорту есть вышка?

– Что-то не припомню, – ответил Мак.

– Вышка есть в каждом аэропорту, – рассмеялся Джеймс. – Там сидят авиадиспетчеры и следят, чтобы самолеты не сталкивались. – Он издал губами громкий звук и хлопнул в ладоши.

Андреа припарковалась на самом краю взлетного поля, откуда было удобно наблюдать за посадкой самолетов. Заглушила мотор и, устало откинув голову, прикрыла глаза. Джеймс же, напротив, сильно воодушевился и ликовал. Сорванца было не узнать. Неужели это тот же ребенок, что сидел вчера, уныло глядя на экран телевизора?

– Один на подходе! – заорал Джеймс и принялся торопливо листать страницы справочника.

Мак подался вперед и стал разминать Андреа плечи, разглядывая самолет через ветровое стекло.

Солнце било в глаза, Джеймс щурился. Мак предложил пареньку солнечные очки, и тот с готовностью их нацепил.

– Мам, смотри! – воскликнул он.

Андреа приоткрыла глаза и улыбнулась.

– Тебе очень к лицу, – промолвила она.

Самолет коснулся земли. Шасси чуть подпрыгивали на взлетной полосе и дымились от трения. Джеймс захлопал в ладоши.

– Турбовинтовой! – сообщил он.

– А в Балтиморе мы такие видели? – поинтересовалась Андреа.

– Да, мам, – ответил Джеймс, как обыкновенный подросток.

Именно поэтому с ним было так трудно общаться. Только что перед тобой сидел нормальный ребенок, и вдруг – раз, полная непроницаемость. Как-то раз Андреа сказала Маку, что в мозгу Джеймса есть особый код, и лишь изредка, по большому везению, ей удается его «взламывать».

– Вон еще один! – заорал Джеймс. Самолет приземлился и встал перед ними, ну прямо как актер для поклона. Джеймс зааплодировал. – Мягкая посадка!

Так они сидели и смотрели на самолеты, наблюдая за взлетом и посадкой. Прошло минут сорок. Джеймс каждый раз заливался счастливым смехом и хлопал в ладоши, неистово шелестя страницами и зачитывая для Мака какие-то важные сведение о самолетах.

– Самолеты тяжелее воздуха, – сообщил он. – Для того, чтобы летать, им нужны крылья. Существует три способа движения: вдоль оси, по оси и кругом.

Он двигал в воздухе рукой, издавая характерные звуки губами.

– Да ты знаток, как я погляжу, – похвалил его Мак.

– Ага, – ответил Джеймс. – Разбираюсь.

Андреа помолчала, а потом, не говоря ни слова, повернула в замке ключ зажигания.

Джеймс вытянулся по струнке.

– Уже?

– Нам пора.

Джеймс указал на синий циферблат:

– Еще рано. Мы договорились до восьми. Смотри, семь сорок пять. Ты видишь? Вот.

– Мы не одни, – терпеливо объяснила Андреа. – Маку нужно привезти пончики, чтобы жильцы отеля смогли позавтракать.

Она отъехала от обочины.

– Привезти пончики, – проговорил Джеймс. – Привезти-пончики-привезти-пончики-привезти-пончики.

– Джеймс, – строго произнесла Андреа, – завтра мы снова приедем. И, обещаю, останемся до восьми. Не надо так переживать.

– Привезти-пончики-привезти-пончики-привезти-пончики, – бормотал Джеймс.

Мак подался вперед.

– Спасибо, что взяли меня с собой.

– Привезти-пончики, – пробормотал Джеймс. – Аэропорт, потом в душ.

– Сначала нам придется заехать в отель, Джеймс, – сказала Андреа. – В машине нет душа.

– Аэропорт, потом в душ, – повторял он.

– Все верно, Джеймс. Когда мы доберемся до отеля, ты сможешь принять душ.

Мальчик раскачивался взад и вперед и бормотал:

– Пончики, душ, пончики.

В зеркале заднего вида Мак поймал взгляд Андреа. Та устало улыбнулась и покачала головой.

Когда они подъехали к парковке у «Пляжного клуба», она проронила:

– Мак, спасибо, что с нами прогулялся. Джеймс, мы поблагодарим Мака?

– Аэропорт, – твердил Джеймс. – Потом душ. Спасибо.

– Похоже, тут кто-то жаждет помыться, – сказал Мак.

– Как ты догадался?

Андреа вылезла из машины. Джеймс направился к себе. Мак кинул взгляд на хозяйский дом, но там все было тихо, даже шторы не колыхались. Билл с Терезой, наверное, до сих пор спят. Еще не приехал Ванс, и Лав не видно, как и новых пляжных мальчиков. Мак прошел за Андреа в ее номер. Она отперла дверь Джеймса. Одежда была разбросана по всей комнате до самой ванной. И среди прочего на полу валялись очки от солнца, которые дал парнишке Мак.

– Я думала, тебе надо за пончиками, – сказала Андреа. – Не превращай меня в лгунью. Джеймс, закрой, пожалуйста, дверь!

Дверь закрылась, пошла вода.

– Надо, – кивнул Мак. – Просто мне неловко, что я нарушил ваш распорядок.

– Джеймс не очень легко подстраивается к обстоятельствам, – пояснила Андреа. – Извини, не стоило тебя звать с нами.

– Ты все время молчала, – заметил Мак. – Ты чем-то расстроена?

Она подняла с пола солнечные очки, задумчиво их потерла.

– Джеймс любит бывать в аэропорту, а вот я… – Андреа замялась, потом продолжила: – Знаешь, я постоянно думаю, что он никогда не сможет ткнуть в карту и просто поехать куда-то. Мир для него враждебен, он никогда не станет здесь своим. И, кроме меня, никто его не полюбит.

Мак обнял ее за плечи.

– Никогда не говори «никогда».

– Какое-то время с ним было легко, – продолжила она. – Теперь становится все труднее. А когда рядом ты – еще хуже.

Мак отстранился, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– Почему?

– С тобой я вспоминаю, что я женщина, а не только мать, и у меня тоже есть потребности.

– То есть ты хочешь сказать…

– Нет, – отрезала Андреа. – Все по-прежнему. – И со вздохом добавила: – Мне трудно привыкнуть, что я в отпуске. Но обещаю, я постараюсь расслабиться. Буду сидеть под синим зонтиком, читать дамские романы и следить за Джеймсом, если он вдруг решит забраться в воду. Закажу чизбургеров и попрошу какого-нибудь паренька из колледжа доставить их прямо на пляж. Надо веселиться, черт возьми! – Она подняла голову. – Я повторяю это из года в год, да?

– Да, – ответил Мак. – И год за годом это тебе все удается. – Он поцеловал ее. Если Марибель – желтая цинния, то каким цветком будет Андреа? Красной розой? Или кем-то более мрачным и серьезным? – До встречи.

Он выскользнул из комнаты Джеймса через заднюю дверь и на миг замер, озираясь. Ни души. А потом вспомнил о пончиках и о своих обязанностях в отеле.

Мак строго-настрого запретил персоналу встречаться с гостями вне работы, и на то была веская причина: это отвлекает. Сложно работать там, где загорает и купается, завтракает, спит и принимает душ предмет твоего обожания. Тебе все время хочется быть рядом: лечь рядом под зонтик, вместе вздремнуть, съесть рогалик. Но нельзя, ведь ты на работе. Поэтому Мак и сказал подчиненным: с гостями отеля не встречаться. И добавил: «Я вам здорово облегчаю жизнь, уж поверьте».

За те годы, что Андреа присутствовала в жизни Мака, он научился держать желания в узде. Гости завтракали на террасе, и Андреа, верная своему слову, почти всегда сидела под зонтом на одном и том же месте, редко куда-то перемещаясь, так что у Мака не возникало вопросов касательно ее намерений. Он немного чаще подменял Тайни за стойкой; впрочем, он нередко помогал ей и в июне.

Мак не обходил вниманием Марибель. Они вместе любовались закатом, а потом он любил ее, распахнув все окна, когда их темная спальня наполнялась неистовым стрекотом кузнечиков. Рядом с Марибель он старался не думать об Андреа… Напрасно. Он вспоминал о ее серовато-зеленых глазах, переполненных грустью. Порой ему даже казалось, что он уже в чем-то виноват перед Марибель.

Как-то раз за ужином в ресторанчике Марибель коснулась его руки.

– Я хотела о чем-то тебя спросить.

Мак похолодел.

– Да, о чем?

Она подалась вперед.

– До Дня независимости осталось меньше двух недель. Лето пролетит – глазом не успеешь моргнуть. Ты что-нибудь надумал про проценты?

Зябко поежившись, Мак выдохнул струйку пара.

– Хм.

В иных обстоятельствах он бы, пожалуй, рассердился на Марибель за то, что подталкивает его с решением, но Андреа тоже не осталась в стороне. Мак рассказал ей про звонок Дэвида Прингла и про ферму, упомянул, что есть вариант поговорить с Биллом о процентах с прибыли, и та удивилась: «Странно, что он сам тебе этого не предложил».

– Я пока с ним не разговаривал. Мне надо все обдумать.

– Но Дэвид ждет твоего решения насчет фермы.

– Да, я понимаю, Марибель, – сказал Мак. – Однако до осени еще есть время.

– Когда ты скажешь Биллу про проценты с прибыли, сразу все станет ясно. Если он согласится, то ты продашь ферму, если нет – займешься ей сам.

– Ничего не ясно, – возразил Мак, мысленно отметив, что у Марибель и у остальных все действительно просто. – Я вообще не знаю, хочу ли заниматься фермой. И не знаю, хочу ли ее продавать.

Марибель отдернула руку.

– Незнайка из Страны чудес, – буркнула она.

Она явно пыталась его поддеть, вызвать на откровенность, но Мак не поддался. Да, она права. Он многого не знает. К примеру, не знает, как можно любить сразу двух женщин. А разве в прошлом году было иначе? И годом раньше? Почему именно теперь это так его тяготит? Кризис среднего возраста? Поделиться сомнениями с Биллом? Нет, он однолюб, и сколько бы ни читал стихов, ему все равно не понять, как это можно любить сразу двух.

Подошла к концу первая неделя пребывания Андреа на острове, и Мак, по своему обыкновению, отправился к Лейси Гарднер на воскресный ужин.

– Тебе что налить, любезный? – обратилась к нему Лейси. – «Мишлоб» или «Дьюарс»?

– Люблю их в равной степени, – сболтнул Мак.

Лейси внимательно посмотрела на него и уточнила:

– Так, может, налить и того и другого для разнообразия?

– Извини, – очнулся Мак. – Буду пиво. Хотя нет, пожалуй, что-то покрепче.

– Ох-ох-ох, – протянула Лейси. – У тебя что-то стряслось?

– Да, кое-что, – ответил Мак, опускаясь на диван.

Так уж у них повелось, что этот воскресный ужин вдвоем – событие неформальное. Посидят, пропустят по коктейльчику, перехватят бутерброд или кусок холодного мясного хлеба. По случаю Лейси могла разогреть жаркое из меч-рыбы.

– Насколько серьезно? – спросила Лейси.

– Серьезнее некуда, – ответил он. – Любовь и работа.

– Бывает и хуже, – не согласилась Лейси. – Самое главное – здоровье. Если все в норме, то и мы в порядке, ведь так?

– С этим не поспоришь, – кивнул Мак, подумав про Джеймса. – Ну а как же тогда любовь и деньги? Второе и третье?

– Определенно, в первой десятке. – Протянув Маку бокал, Лейси опустилась в любимое кожаное кресло. Она всегда наряжалась, готовясь к встрече с Маком. Сегодня на ней был ярко-синий брючный костюм с сувенирной золотой брошью, на которой красовалось название острова. Седые волосы лежали благородными пышными волнами.

– Сегодня ты великолепна как никогда, – заметил Мак.

Лейси небрежно отмахнулась:

– Знаешь, для чего я тебя приглашаю? Ты льстишь моему самолюбию. Ну, с чего начнем?

Мак пригубил «Дьюарс».

– Я подумываю попросить у Билла процент с прибыли.

– Ты разговариваешь со старейшей из женщин, – напомнила Лейси. – Что значит «процент с прибыли»? Какое-то выражение из восьмидесятых.

– Это значит, что я буду получать некоторую долю с дохода. То есть моя зарплата будет зависеть от того, насколько хорошо идут дела. А как известно, дела идут очень неплохо.

Лейси кивнула.

– А что получит Билл? Отдав тебе процент?

– Я буду доволен и продолжу работать, – ответил Мак.

– А сейчас ты не доволен? Вот это новость. И будь уверен, очень многие удивятся, если ее услышат.

– С одной стороны, я доволен, а с другой – мне уже тридцать лет.

– А мне восемьдесят восемь, – бросила Лейси, наставив на него указательный палец.

– Дома кое-что поменялось, – продолжил Мак. – В Айове. Человек, который заправлял делами на отцовской ферме, уходит на пенсию, и адвокат посоветовал продать ферму или заняться ей самому.

– А я думала, ты завязал с Айовой, – произнесла Лейси.

– На меня записано пять сотен акров земли. Рано или поздно надо возвращаться.

– Да, это довод в пользу Айовы, – сказала Лейси. – А какой довод в пользу Нантакета?

– Здесь хорошо.

– С этим не поспоришь. Летний Нантакет. Другого такого райского местечка и не сыщется.

– Если Билл поделится прибылью, мне будет легче остаться. Я буду ощущать большую ответственность, относиться к отелю по-хозяйски.

– А я думала, ты избегаешь ответственности, – сказала Лейси.

– Когда-то надо же взрослеть.

– Ты, конечно, можешь начать разговор о процентах, кто тебя остановит, но имей в виду: коль скоро у тебя есть свои причины, у Билла тоже найдутся причины для того или иного ответа.

Мысленно Мак уже прокрутил варианты, как Билл воспримет его предложение. Мак надеялся, что он попросту скажет: «Ну конечно, нам надо делиться, я и сам об этом думал». Или он может отказать без объяснения причин, заявив: «Мне надо поразмыслить. Я проведу подсчеты и сообщу тебе о своем решении». Самое страшное, что может произойти, – это молчание, если Билл нахмурится и уйдет в себя, оскорбившись, что Мак претендует на долю его бизнеса.

– Поживем – увидим, – пробормотал Мак.

– Ну а что на личном фронте? – поинтересовалась Лейси. – Выпьем еще?

Мак покатал льдинки в бокале.

– Я приготовлю, – сказал он и ретировался на кухню. Разлил напитки, разбавив свой виски приличным количеством питьевой воды. – Ну, в общем… приехала Андреа.

– Джеймс при ней? – спросила Лейси. – Как он, получше?

В то утро Мак помог Джеймсу впервые побриться. В начале для наглядности порезал бритвой свой палец и подождал, когда выступят капельки крови, чтобы Джеймс понял: лезвие – это опасная вещь. Затем намылил пеной лицо себе и Джеймсу. Увидев себя в зеркале, мальчишка принялся хихикать.

– Санта-Клаус! – произнес Джеймс. Коснулся пальцами крема, лизнул. Скорчил рожу и сплюнул в раковину.

– Точно, – согласился Мак. – Когда напенишь лицо, ты похож на Санта-Клауса.

– Напенишь лицо, напенишь лицо! – восклицал Джеймс.

Мак снял бритвой ровную полоску пены от щеки до подбородка и промыл лезвие. Затем зашел Джеймсу за спину и сказал: «А теперь я сделаю то же самое тебе». Мальчик вскинул руки, схватился за лицо и завопил, ерзая на стуле: «Кровь! Кровь!»

– Нет, – успокоил его Мак. Андреа сидела в соседней комнате и слушала. – Крови не будет, потому что покажу тебе, как это делать правильно.

Мак понимал, что если он сейчас хоть капельку порежет Джеймса, их бритье будет окончено. Джеймс хихикал.

– Щекотно, – пожаловался он.

– Дай руку.

Мак брил Джеймса его собственной рукой с зажатым в ней лезвием, и, наконец, все лицо было выбрито.

– Обошлось без порезов, – сказал Мак. – Хотя иногда порезы будут. И это не страшно, поскольку они небольшие.

Мак показал Джеймсу, как побрызгать лицо водой и нанести лосьон.

– Некоторые используют после бритья туалетную воду, – пояснил Мак. – Но я так не делаю.

– Да, – поддержал его Джеймс. – Я тоже.

– Ну что, старина, посмотрись в зеркало. Ты чисто выбрит.

– Чисто выбрит, – повторил Джеймс. Потрогал лицо. Его нежные усики исчезли.

– Через пару дней мы это повторим, – сказал Мак. – Ты не против?

Джеймс молча кивнул.

– Покажешься маме?

Джеймс пулей выскочил из ванной.

– Чисто выбрит, мам, – заявил он. – Обошлось без порезов.

Андреа, которая, примостившись на кровати с журналом, делала вид, что читает, поднялась.

– Какой ты симпатичный, – сказала она и коснулась его лица. – Это Мак научил тебя бриться?

Джеймс гордо кивнул. Мать обняла его, и тут он обернулся и чмокнул Мака в губы.

– Ему уже лучше, – ответил Мак. – Андреа справляется.

– Значит, ты снова меж двух огней, – покачала головой Лейси.

– Люблю их обеих, – вдруг проронил Мак.

– Можешь считать меня вздорной старухой, но сдается мне, ни одну из них ты по-настоящему не любишь.

– Да нет же, люблю, – возразил Мак. – Я точно люблю Марибель. А Андреа… Она особенная. Я люблю Андреа. Другого слова не подберешь. Хотя я испытываю к ней не то же самое, что к Марибель. И все же оба эти чувства похожи на любовь, Лейси.

– Если бы ты хотел жениться на Марибель, то давным-давно сделал бы это. Но собственно, зачем тебе? Ты и так снимаешь все пенки. Что касается Андреа… Думаешь, я поверю, что ты на ней женишься? Да ни за что на свете! Вся эта канитель у вас началась задолго до Марибель.

– Неправда, – насупился Мак. Иногда он воображал, как приедет в Балтимор, чтобы жить с Андреа. Женится на ней, взвалит на свои мужские плечи часть ее ноши и станет отцом для Джеймса – или хотя бы дядей. Но вдруг Лейси права и это лишь праздные мечты? С другой стороны, немыслимо представить, что он больше никогда с ней не увидится, а ведь если он женится на Марибель, с Андреа придется распрощаться. – Проблема в том, Лейси, что я не знаю, как мне поступить.

– Остаюсь при своем: ты не любишь ни одну, ни другую. Знаешь, встретив Максимилиана, я поняла: это единственный подходящий для меня человек. И никого больше у меня не было, даже когда Максимилиан ушел на войну.

Мак запустил пятерню в волосы.

– Знаю, – ответил он. О браке Максимилиана и Лейси можно было слагать легенды. Как и о браке его родителей, и Билла с Терезой. Они были созданы друг для друга, предназначены судьбой. Засыпая, они держались за руки. У Мака не укладывалось в голове, как можно быть счастливым двадцать четыре часа в сутки на протяжении сорока пяти лет. – А может, ты и права. Наверное, я не люблю ни ту, ни другую.

Впрочем, сказав это, он понял, что соврал. Он точно любил двоих.

Позже в тот вечер Мак заглянул в отель, чтобы проведать Тайни и узнать, как дела.

– Все тихо? – поинтересовался он.

Тайни отвлеклась от книги. «Сто лет одиночества», вполне в духе немногословной, погруженной в себя девушки. Ее называли Крохой за тоненький голосок, который, казалось, долетал откуда-то издалека, как будто из иного измерения.

– Супруги из четвертого устроили скандал. Мне уже пожаловались из номеров три и пять.

– Что ты ответила?

– А что тут ответишь?

– Ну, ты должна была им что-то сказать.

– Я сказала, что если так будет продолжаться, я позвоню управляющему. – Тайни в кои-то веки улыбнулась. – То есть вам.

– Хорошо. Разберусь по пути домой.

Стараясь не шуметь, Мак пошел по дощатому настилу, честно собираясь наведаться в четвертый номер, однако, проходя мимо двери Андреа, не смог совладать с искушением и тихо постучал. Пару секунд спустя она его впустила. В комнате царил мрак. Андреа уже легла спать. На ней ничего не было, кроме белой хлопковой футболки и белых трусиков.

– Ты что так поздно? – спросила она, обняла его за шею и поцеловала.

– Еще только десять. – Ощутив округлости ее тела сквозь тонкую материю, он возбудился. Мак сел на постель и, притянув к себе Андреа, усадил ее к себе на колени и поцеловал. На этой стадии она обычно отстранялась, но сегодня вдруг сделала встречное движение языком. Заерзала, запустила руки ему под рубашку. Мак опрокинул ее на кровать.

– Я ждал этого с тех самых пор, как ты здесь появилась, – жарко выдохнул он.

Андреа провела ладонью по его напряженным чреслам. Мак застонал и впился губами в ее шею. Он опустился на Андреа и стал тихонько раскачиваться, приникая к ее нежным бедрам. Тяжело было сдерживаться, он едва не сходил с ума. Невольная поспешность могла ее отпугнуть. Мака бросило в жар, он снял рубашку, скользнул ладонями под ее футболку и стал ласкать полные груди. Коснулся губами соска, и тот затвердел. Андреа прижалась к нему бедрами.

– Ты меня впустишь? – спросил Мак. Схватил ладонью ягодицы под трусиками. – Впустишь?

Если бы сейчас она ответила «да», он пошел бы к Марибель и все ей рассказал. Так он решил.

– Нет, – нежно выдохнула Андреа ему на ушко. – Не могу.

– Можешь, – настаивал Мак. – Пожалуйста.

– Прости. – Андреа отстранилась, щелкнула выключателем. – Я увлеклась. Прости, пожалуйста.

Мак прищурился от хлынувшего со всех сторон света. Перевернулся на спину, слаксы спереди красноречиво вздулись.

– «Прости»? – повторил он, едва сдерживая досаду. Секунду полежал, кое-как перевел дух. Перед глазами все плыло. – Ты не представляешь, как это обидно.

– Не вини меня, ты сам пришел. Мог бы предупредить.

Мак кинул взгляд на поднятые жалюзи. Кто-то замер у окна и тут же отпрянул.

– Выключи свет, – сказал он. Подошел к окну, опустил жалюзи, торопливо накинул рубашку. – Все, мне пора. Увидимся завтра.

– Поцелуй меня на прощание.

Мак поцеловал ее.

– Я люблю тебя.

– Знаю, – тихо проговорила Андреа.

Мак сошел с террасы и ступил на дощатые мостки. В ритмичном плеске прибоя вдруг послышался едва уловимый звук, словно неподалеку плакала женщина. Маку очень хотелось поверить, что это крик чайки. Он замер, прислушался и явственно различил сдавленные всхлипы. «Марибель», – промелькнула шальная мысль. Мак завернул за угол, пытаясь представить, что увидел бы человек, заглянув в окно с улицы: он лежит на спине с обнаженным торсом и держит Андреа за руку, а сквозь штаны выпирает возбужденный член. «Боже, какой кошмар».

На террасе четвертого номера сидела блондинка. Даже в непроглядной тьме Мак сразу понял, что это не Марибель. Черные разводы от потекшей туши. Он уже видел эту женщину, за завтраком.

– Миссис Фурше? – обратился Мак. Они из Квебека, вспомнил он, у ее мужа собственное представительство «Порше».

– Мой муж меня ненавидит, – проговорила она.

Из номера четвертого раздался голос:

– Ничего подобного, Мередит. Пожалуйста, зайди в номер.

– Мы заплатили деньги, Жан-Марк, чтобы любоваться океаном! – взвизгнула она.

– Уже темно, ты все равно ничего не увидишь, – вразумлял ее муж.

– Пожалуйста, ведите себя немного тише, – обратился к ним Мак. На сердце отлегло, когда он понял, что это не Марибель, и он, сам того не желая, улыбнулся.

Дверь четвертого номера распахнулась, и на террасу вышел мистер Фурше.

– Я плачу шесть сотен баксов за эту лачугу. Да я сюда духовой оркестр вызову, если захочу!

Усилием воли Мак стер с лица улыбку.

– Духовой оркестр? Хорошо, напомните мне с утра, я что-нибудь придумаю. Вам с тубой или без?

Мистер Фурше кинул на него странный взгляд, пожал плечами и тихо обратился к жене:

– Мередит, зайди, пожалуйста, внутрь.

– Никуда я не пойду! – закричала та. – И если ему хочется вызвать полицию, то пусть вызывает! Пусть меня бросят за решетку. Ха! Там служат настоящие мужики!

– Мередит, не ставь его в неловкое положение, – увещевал мистер Фурше. – Пожалуйста, будь добра, зайди в номер.

– Ни за что!

Отворилась дверь третьего номера, и на террасу вышла Жанет Кава, женщина в очках с толстыми стеклами. Она преподавала математику в Пенсильванском университете. Жанет приехала сюда с дамой своего сердца по имени Элеонора и недавно усыновленным младенцем.

– Мак, – обратилась к нему Жанет, – слава богу, вы пришли. Эти двое орут друг на друга уже с полчаса.

Миссис Фурше бросила на нее испепеляющий взгляд и процедила:

– Розовая.

– Что-что? – переспросила Жанет Кава и поправила пальцем очки на переносице. – Что ты сказала?

– Ваша малявка воет ночи напролет, – распалялась миссис Фурше. – Дитя любви.

– Вот именно, – ответила Жанет. – Мы с Элеонорой любим друг друга. Душой и телом, не меньше, чем вы со своим мужем-грубияном. Только мы не устраиваем скандалов посреди ночи.

– Меня сейчас стошнит, – констатировала миссис Фурше.

– Мередит! – обратился к ней муж.

– Дамы, дамы! – вклинился Мак.

– Мы не дамы, – поправила его Жанет Кава. – Мы женщины. Во всяком случае, мы с Элеонорой.

– Еще бы, – буркнула миссис Фурше. – Знакомые мне дамы предпочитают мужчин.

– Сейчас я потребую извинений, – прошипела Жанет. – И, смею уверить, совсем не по-дамски.

Миссис Фурше отерла глаза.

– Наверное, я ужасно выгляжу, – невинно произнесла она. Поднялась. – Ты прав, Жан-Марк, нам стоит вернуться в номер.

Жанет Кава проводила миссис Фурше гневным взглядом и с треском захлопнула дверь своего номера.

– Спокойной ночи, – проговорил Мак.

Он пробежался вдоль боковых номеров, кинул взгляд на окно Андреа. Свет в окнах не горел – наверное, она снова легла спать. Все жильцы уже погасили фонари на террасах, на остров опустилась ночная темень. Мак ощупью пробирался по дощатым мосткам. У дверей черного входа вдруг кто-то коснулся его плеча. Мак обернулся – Ванс.

– Как дела, старина? – спросил Мак. – Я поговорил с теми, из четвертого. Похоже, угомонились.

Лицо Ванса было напряжено, словно он только что поднимал тяжелую штангу.

– Ты что? – забеспокоился Мак.

– Поговорить надо, – ответил он, крепко вцепившись в плечо Мака.

– Хорошо, давай поговорим, – кивнул Мак. Ванс частенько вел себя странно. Порой на него находило, внутри копилось раздражение, и хотя бы один раз за лето он взрывался. Тогда Мак умасливал его выходным или небольшой денежной премией.

– Я хотел поговорить с тобой про восемнадцатый номер, – начал Ванс. – Я видел тебя. Только что. Ну ты и подставился.

От облегчения, которое Мак испытал, обнаружив на мостках плачущую миссис Фурше, не осталось и следа. Перед глазами все поплыло – четыре порции виски у Лейси наконец взяли свое.

– Ты не так понял. Хотя я догадываюсь, как это выглядело со стороны.

– Если я не так понял, тогда как это мне понимать?

– Мы с ней просто друзья. Очень давно знакомы.

– Я знаю Андреа не меньше твоего, только почему-то не заваливаюсь к ней на постель голышом. – Пальцы Ванса больно впились Маку в лопатку. – Ты держал ее за руку, и одежды на ней практически не было. Попробуй-ка объяснить.

Мак втянул носом воздух.

– Слушай, давай-ка ты просто забудешь об этом. У нас платонические отношения.

Ванс раздул ноздри.

– Какая же ты дрянь.

Он поднял руку. В ней был пистолет.

Плечи Мака одеревенели, лишь под пальцами Ванса кожу нестерпимо жгло.

– Что ты делаешь? – пробормотал он.

Ванс упер ствол в грудь. Мак застыл на месте. Колени свело. Его лихорадило. С моря потянуло прохладой.

– Ты все расскажешь Марибель, – хрипло произнес Ванс. – Сам все расскажешь, иначе это сделаю я.

– Ты не представляешь, о чем говоришь, – увещевал Мак.

– Хватит! – оборвал Ванс. – Я видел то, что видел.

– Тебе показалось…

– Ты все расскажешь Марибель, – повторил Ванс. В тусклом свете ночи его кожа отливала багрянцем. – Идиот! У него есть Марибель – восхитительная, неподражаемая женщина, – а он крутит шашни на стороне!.. Непроходимый дебил.

Дуло пистолета больно упиралось в грудь. Мак представил, как пуля пронзит сердце. Оно разорвется на части, и больше не будет в нем Марибель и Андреа. Да, он идиот, и мысли у него идиотские.

– Ты не боишься, что я тебя уволю? – спросил Мак.

– Это я щас тебя уволю, – отрезал Ванс. – «Никаких шашней с постояльцами»! Ты нарушил собственные правила. Лицемер. Я всегда это знал…

– Но у тебя пистолет, – напомнил Мак.

– Еще бы. У меня пистолет, за мной и выбор: уволить или убить. Или уповать на то, что ты будешь паинькой, пойдешь к Марибель и расскажешь ей, что сегодня ночью валялся в постели с другой женщиной.

У Мака пересохло во рту.

– Ты что, угрожаешь? Мы же вместе работаем. Мы вместе – с самого начала, как только сюда попали. Мы ведь с тобой… ну не знаю, друзья. Разве нет?…

Ванс разразился лающим смехом:

– Да я тебя ненавижу! Ты что, так и не понял? Это же бред какой-то! Какие-то полминуты! Ты сошел на берег чуть раньше – и на тебе! Принц на белом коне, и все от него без ума! Марибель без ума, восемнадцатый номер без ума, Билл и Тереза, постояльцы – все те, перед кем ты соловушкой заливаешься. А вот тут не повезло, старина. Ты сам меня подтолкнул, Питерсен, довел до точки. Я могу убить тебя и списать все на несчастный случай. Скажу, что нашел в номере пистолет и дурачился с ним, как вдруг – опа! – он взял и выстрелил. Ну, отправят меня в Уолпол на год или два. Что с того? Дело того стоит.

– Ты не в себе, – прошептал Мак.

– Ну, скажешь Марибель? Меня сейчас только одно интересует: скажешь ты ей или нет?

Мак кивнул:

– Да.

– Вот и ладненько. – Ванс отвел пистолет в сторону. Мак шумно выдохнул. – Он заряжен, в полной готовности. Смотри, если хоть одной живой душе проговоришься…

– Господи, Ванс…

– Смотри у меня, – повторил Ванс, направив дуло в лицо Маку. – Про Марибель я не шучу. Если ты ей не скажешь про то, что у вас было с дамочкой из восемнадцатого, тогда я скажу. А именно: ты лежал на ее постели и лапал ее полуголую.

– Не лапал я ее!

– Не ври! – сказал Ванс, опустив ствол. – Я бы тебя застрелил, если бы знал, что мне это наверняка сойдет с рук.

– Почему ты меня так ненавидишь? – поинтересовался Мак. – Я сто раз уже извинился за то, что занял твое место. И цвет кожи тут ни при чем, сам прекрасно знаешь. Да и времени-то сколько прошло… Ванс, это было в другой жизни. – Мак пошарил за спиной в поисках дверной ручки. Хорошо бы сейчас оказаться в теплом холле, где горит свет и дежурит Тайни. Хотя как знать, может, она притаилась за углом, чтобы отделать его кочергой.

Ванс сплюнул под ноги Маку.

– Проваливай, – буркнул он.

К тому времени как Мак подъехал к дому, Марибель уже вымыла и убрала посуду. Сняла белые шорты и мягкий бежевый свитер и переоделась в привычную футболку с трикотажными шортами. Протерла лицо и шею очищающим лосьоном. Когда Мак подошел к входной двери в этот полуночный час – что было чересчур поздно даже для бесед с Лейси Гарднер, – Марибель убрала все следы пребывания в доме Джема Крендалла и недавних посиделок.

Вернее, «побалделок». Это словечко прилепилось к ней еще на том этапе, когда они обговаривали место и время. Свидание с Джемом. Небольшие тихие побалделки.

Джема она зазвала к себе вследствие двух причин. Во-первых, у Марибель не выходил из головы тот день, что она провела с ним на пляже. Что-то подсказывало ей: их встреча на парковке перед магазинчиком «Стоп энд шоп» была не случайной. Она, повинуясь порыву, потащила его на нудистский пляж в Миакомет. Зачем? Ведь можно было бы с тем же успехом заскочить в «Сиско». Марибель хотела ему показаться – чтобы только посмотрел, без касаний. И он посмотрел. Он так на нее посмотрел, что с тех пор она не могла забыть этот взгляд.

А во-вторых, в последние дни Мак включил свою манерную вежливость. То и дело интересовался ее самочувствием и настроением. В «Лангедоке» он замял тему, когда она подвела к вопросу о процентах с прибыли. Мак, похоже, не собирался говорить с Биллом о процентах. Равно как не планировал на ней жениться, и вся его доброта и любезность – лишь фасад, мягкий способ спустить все на тормозах. Потому что больше всего на свете Мак боялся перемен. Не дай бог что-нибудь произойдет, как в тот раз, когда шериф сказал ему о смерти родителей. Ни о каких процентах он и не помышлял, просто пока не желал в этом признаваться. Так и будет вечно говорить «спасибо» и «пожалуйста», «не знаю, я еще не решил, дорогая».

В результате Марибель позвонила Джему и пригласила его в гости.

– Загляни в воскресенье, – сказала она, запершись в тиши и безопасности скрытой стеллажами конторки в библиотеке. – Приглашаю к себе на ужин. Скажем, в семь тридцать?

– В воскресенье? – переспросил Джем с ноткой неуверенности. – В воскресенье вроде бы Мак заседает у Лейси?

– Так и есть, заседает, – подтвердила Марибель.

Полная тишина. Из-за двери доносился еле слышный гомон голосов читателей.

– Ты ставишь меня в неловкое положение, – сказал Джем. – Вынуждаешь врать начальству.

– Я приглашаю тебя на ужин, – пояснила Марибель, – Мака дома не будет. О том, что ты придешь, я ему не скажу, если только сам не попросишь. Да что тут такого? Ко мне часто заглядывают друзья.

– В том-то и дело, что я не просто загляну, – аргументировал Джем. – Ты позвонила заранее. И учитывая, каким местом ко мне повернулась фортуна, быть мне уволенным. Все равно ты ему проговоришься.

– Ну, похоже, ты не хочешь, – резюмировала Марибель. – Ладно, как-нибудь в другой раз.

– Нет, – возразил Джем. – Не стоит откладывать. Воскресенье подходит. Я приду.

У Марибель взмокли ладони.

– Итак, в воскресенье в половине восьмого жду тебя на побалделки. То есть посиделки. В половине восьмого. Ты знаешь, где я живу? – Непривычно было слышать из собственных уст «я» вместо «мы». – Фазановая улица, дом девяносто пять. Подвальный этаж, вход со двора.

– Я найду, – заверил Джем.

Ровно в пять воскресным вечером Мак забежал домой перед тем, как отправиться к Лейси. Как раз тогда Марибель собиралась честно ему во всем признаться. В квартире он пробыл час, и она ходила за ним по пятам, даже прилегла рядышком на кровать, когда он решил вздремнуть. Мак принадлежал к редкой породе людей, способных засыпать по желанию. Он словно отпускал нитку воздушного змея. Марибель каждый раз поражалась: неужели его не мучают назойливые мысли и мозг, как добрый друг, просто берет и отключается? Как видно, да. Марибель лежала рядом, не сводя с него глаз. Волосы песочного цвета, смуглое загорелое лицо, трещинки на губах. «Расскажу, когда проснется, – думала она. – Притворюсь доброй самаритянкой, что, мол, подкармливаю голодающее дитя. А если ему не понравится, позвоню Джему и все отменю».

Когда Мак мылся в душе, Марибель сидела на запотевшей крышке унитаза и думала: «Вот он выйдет – и сразу расскажу». Мак выключил воду, отдернул занавеску и принял полотенце из ее рук. Промокнул лицо, взъерошил мокрые волосы, обтер грудь, руки, мошонку, вылез из ванны и, ступив на банный коврик, обернул полотенце вокруг талии. Мака никогда не волновала собственная внешность, словно он знал, что одним фактом своего существования приводит Марибель в неописуемый восторг.

Перед уходом Мак раскупорил банку пива, отхлебнул и, поцеловав Марибель, бросил на прощание:

– Не жди, буду поздно.

Выскочил за дверь и устремился к джипу. Он, очевидно, не сомневался в Марибель ни на йоту. И на миг ее захлестнуло чувство вины, сменившееся подозрением, что все дело в банальном безразличии, ведь он даже не поинтересовался ее планами на вечер.

Как только рев мотора стих, Марибель позвонила матери. По воскресеньям та спала допоздна и, вдоволь накопавшись в огороде, усаживалась на крыльце со старинной подругой Ритой Рамоне, чтоб пропустить пару «буравчиков». Марибель догадывалась, что сейчас Рита развалилась в шезлонге поблизости и слышит все до последнего слова, но ее это не остановило.

– Дочурка! – воскликнула Тина. – Какая радость! Ну, чем обрадуешь мамочку?

– Ничем. – Судя по всему, мать пропустила уже больше трех стопок.

– Мак уехал к Лейси? – спросила Тина. – Скучаешь, бедняжка?

– Да нет, – ответила Марибель. – У меня тут кое-кто на ужин.

– Ой, надеюсь, он вкусненький! – сказала Тина и упоительно захохотала. Где-то рядом послышался голос Риты: – Что смешного?

– Ко мне заскочит парень, – пояснила Марибель. – Он симпатичный и милый.

– Очень симпатичный? – заливаясь смехом, полюбопытствовала Тина.

– Мистер Ноябрь в каком-то календаре, – ответила Марибель.

– Ну, явно не в христианском, – размышляла Тина. – Хотя и нам не помешала бы пара смазливых мордашек. Быстрее раскупят.

– Знаешь, я ничего не сказала Маку, – продолжила Марибель.

В голосе Тины прорезалась трезвая нотка:

– Ничего себе.

В трубке зашуршало: зажав трубку ладонью, Тина спешно пересказала подруге услышанное. Затем она выдала:

– Рита говорит: хочешь заполучить парня – играй жестко. Ты этим сейчас занимаешься, красотуля? Играешь жестко?

– Сама не пойму, – ответила Марибель.

– Что ж, зайду в дом, поговорим серьезно, – сказала Тина, осторожно прикрыв дверь. – Ну все. Выкладывай теперь, что у тебя на уме.

– По-моему, Мак – пустой номер, – заявила Марибель.

– Ты и раньше так считала, – возразила Тина. – Что изменилось?

– Я предложила ему попросить процент с прибыли, а он так с Биллом и не поговорил.

– Может, решил выждать, – предположила Тина.

– Может. Или решил, что можно вечно меня динамить, как будто так и надо. Да только я устала. Рядом есть и другие, кому я нравлюсь, и одного из них я как раз пригласила к себе на вечер, когда Мака нет дома. Это преступление?

– Ты ведь знаешь, я плохо разбираюсь в мужчинах, – вздохнула Тина. – Я, так сказать, не образец для подражания.

– Полагаешь, ничего, что я пригласила его на ужин?

– Совершенно нормально, – решительно поддержала Тина. – Как его зовут?

– Джем, – ответила та. – Джем Крендалл.

– Джем Крендалл, – повторила Тина. – Повезло ему, этому Джему Крендаллу. Я тебя обожаю, знаешь?

– Да, – ответила Марибель.

– Ну все, веселись. В среду поболтаем. Побегу к Рите, а то она мне весь дом спалит.

– Хорошо, мам.

– С богом.

Ровно в семь тридцать в дверях возник Джем – с бутылочкой «Шардоне» и испуганной улыбкой. Синяя хлопковая рубашка и темно-синие шорты, высокий, широкоплечий, молодой и сильный… Само очарование. Влажные волнистые темные волосы, на губах улыбка, лишенная всякого самодовольства.

Откровенно говоря, Марибель была испугана не меньше. Хотя, конечно, нет ничего плохого в том, что ты кому-то симпатизируешь, рассуждала она.

– Ты захватил вино, – заметила Марибель, бережно, точно дитя, принимая из его рук бутылку. – Очень мило.

– Я разбираюсь в винах, – ответил Джем. – У отца свой бар. – Он коснулся руки Марибель и, склонившись, быстро ее поцеловал. Марибель замерла, в смятении прижав к груди бутылку.

– Ой, – сказала она.

Они посмотрели друг другу в глаза. Синева его глаз удивительным образом сочеталась с цветом рубашки. Джем был поразительно, немыслимо хорош собой. Марибель стояла, не в силах оторваться от его синих глаз, словно от восхитительного шоколадного торта, хотя и понимала, что если она не отведет взгляд сию секунду, то окончательно в них утонет.

– Проходи, осмотрись. Сейчас я все тебе покажу, – предложила она. – Вот кухня, столовая, здесь гостиная. За этой дверью дамская комната, а дальше – спальня. – На слове «спальня» Марибель отчего-то споткнулась.

– Уютно, – сказал Джем. – А я снимаю комнату в старом доме… Убил бы за отдельную кухню!

– Я приготовила вкусняшки… Давай присядем?

– Давай. – Джем в предвкушении потер руки. – Хочешь, открою вино? Должен признаться, я нервничаю.

– Нервничаешь? – удивилась Марибель. – Из-за чего?

– Не из-за того, из-за чего ты подумала, – ответил Джем.

– А что я подумала?

– Что я боюсь попасться Маку.

– А-а, ясно. – Марибель прекрасно знала, что Мак заявится домой не раньше половины одиннадцатого. В глубине души она была бы не против, если бы он действительно их застал вместе.

– Меня немножко колотит от того, что ты рядом, – ответил Джем. – Не хотелось бы запороть эту встречу. Тот день, на пляже…

– Да, отличный был день. – Марибель вынула из духовки противень и стала перекладывать на тарелки грибы под сыром.

– Не просто отличный, – продолжил Джем. – Он перевернул мое восприятие здешней жизни. Раньше я ненавидел этот остров. А после той прогулки на пляже вдруг все наладилось, все изменилось к лучшему. Странно, необъяснимо. Как будто ты волшебница.

– Ах, если бы, – сказала Марибель, доставая из холодильника креветочный коктейль. И подумала: «Тогда я наложила бы чары на Мака». Протянула креветки Джему. – Отнеси, будь добр, на журнальный столик. Поедим на диване.

Они расставили еду, Джем разлил вино. Марибель подняла бокал:

– Твое здоровье. За тех, кто нервничает.

Они пригубили вино.

– Я сегодня реально неспокойный, – сказал Джем.

– Ты закусывай, – посоветовала Марибель. – Станет легче.

Джем выудил из тарелки красивую розовую креветку, обмакнул в соус и стал жевать. Марибель, затаив дыхание, любовалась, как на его лице играют желваки.

– Объеденье, – проговорил он и принялся за грибы.

– Тебе сколько лет? – спросила Марибель.

– Двадцать три. Я, так сказать, «в процессе».

– Ну что ж, расти. Нантакет – вполне подходящее для этого место.

– Наверное. Правда, у меня такое чувство, что я здесь как бы на передержке. То есть я словно устроился на привал перед тем, как вступить в настоящую жизнь.

– Настоящую?

– Да, в Калифорнии, – пояснил Джем. – Я же не смогу вечно быть твоим пляжным агентом. – Он допил остатки вина и откинулся на спинку дивана. – Осенью я поеду на Западное побережье. Поезжай со мной. – Он взял в свои руки ладонь Марибель и поцеловал.

Марибель закрыла глаза. «Какое свежее чувство. Человек, который не боится признать, что он нервничает, не боится быть «в процессе» и не боится брать на себя ответственность».

– Спасибо за предложение, – проговорила она.

– Серьезно. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Марибель мягко высвободила руку.

– Я почти ничего о тебе не знаю, Джем.

– Не беда, – ответил он. – Я сейчас все тебе расскажу. Мой отец держит бар, мама занимается домашним хозяйством, а сестра у меня – с приветом, страдает пищевым расстройством. Мой средний балл – три целых одна десятая. В старших классах я играл в лакросс. Обожаю ходить в кино. Кстати, знаешь, кого ты мне напомнила? Мег Райан. Когда увидел тебя в первый раз, почему-то это сразу пришло в голову. Когда мне было шесть лет, мы всей семьей ходили в бассейн. И вот как-то раз, когда родители уплыли на другой конец бассейна, я столкнул сестренку в воду. Гвенни тогда было года три-четыре, она камнем пошла ко дну.

– Боже мой, – пробормотала Марибель.

– Ну, ее вовремя заметил спасатель, и все обошлось. Никто меня ни в чем не винил, им и в голову не пришло. Однако гораздо позже, на сеансе у психотерапевта, когда ее лечили от булимии, она рассказала врачу, что я ее толкнул.

– Ну, надеюсь, никто не связал булимию с тем случаем? – поинтересовалась Марибель.

– Нет, но все равно я чувствую себя гадом. – Джем покачал головой. – А с другой стороны, у меня словно камень с души свалился. Я столько лет носил в себе эту тайну. Знать, что чуть не утопил собственную сестру. Это самое плохое, что я сделал в жизни. Во всяком случае, до сих пор. А у тебя какой был самый плохой поступок в жизни?

Марибель нахмурилась. Вспомнила, как напилась в старших классах, как притащила в гости купленную в зоомагазине мышь и подложила ее на пижамной вечеринке Урсуле Кавано, как стала жить с Маком. Да, и плюс этот грешок с Джемом.

– Наверное, самое плохое – это не дела, а чувства. – Она подумала про Тину, которая наверняка сейчас зависла перед телевизором и смотрит бесконечные «Секретные материалы». – Иногда я стыжусь своей матери.

– Ого, – проронил Джем.

– У моей мамы не было мужа. По молодости хипповала, повстречалась с каким-то парнем, провела с ним ночь… Больше они не виделись. Потом родилась я. Она даже не знала, как его зовут.

– Ух ты, – поразился Джем. – И больше она ни с кем не сошлась?

– Ну, ходила на свидания, когда я была поменьше, но ничего серьезного из этого не вышло, и она сдалась, просто опустила руки. – Марибель пригубила вино. – Работает на фабрике, где печатают календари. На христианские мотивы.

– Ей нравится? – спросил Джем.

– Да. У нее там ответственная должность. Конечно, не о такой жизни она мечтала, да и я бы такого не хотела. Все надежды у нее связаны со мной.

– Тут нечего стыдиться, – проговорил Джем.

– Мне было бы лучше, если бы у нее была своя жизнь, – пояснила Марибель. – А ей уже ничего не интересно. Меня это порой даже бесит, я словно виновата, что такая плохая дочь. Временами поражаюсь, что эта женщина приходится мне матерью.

– У меня иногда про сестру бывают такие мысли, – кивнул Джем. – Родители говорят, она преподносит нам всем урок терпения и любви.

– Мне тоже нужны такие уроки, – ответила Марибель.

– Да они никому не помешают, – согласился Джем. И вновь поцеловал ее руку.

Потом они ели печеную семгу с пряным картофельным салатом и зеленью в кислом соусе. Уговорили бутылочку вина. Потом Марибель вытащила из холодильника шоколадный мусс и банку пива из запасов Мака. Джем рассказывал потешные истории из жизни «Пляжного клуба». Много лет ей приходилось слушать что-то подобное, но так она не веселилась никогда. Мак чересчур серьезно относился к работе.

– Знаешь, есть у нас один постоялец, мистер Финни, – начал Джем. – Снял номер на неделю и каждый день звонит на ресепшн, жалуется по поводу туалета.

Марибель хихикнула:

– Туалета?

Джем глотнул пива.

– Ну так вот, он каждый день звонит. То у него слишком медленно наполняется бочок, то унитаз издает странные звуки и не дает им с женой спать. И вот я каждое утро все проверяю, дергаю за ручку с деловым видом. Хотя сам ни черта в этом не смыслю. Мистер Финни об этом, конечно, не догадывается, ходит за мной по пятам и радуется, что кто-то всерьез воспринимает его унитазные проблемы. Меня же так и подмывает сказать: «Мистер Финни, ну живите здесь, радуйтесь отпуску и перестаньте волноваться из-за туалета. Ступайте на пляж с женой, посидите, помочите ноги в океане, подышите соленым воздухом». И вот где-то на четвертый день меня вдруг осенило. Я наконец-то понял.

– Что именно? – поинтересовалась Марибель.

– А то, что некоторые просто не хотят быть счастливыми. Им нравится, когда у них проблемы. И мистер Финни как раз такой. У него отпуск. Они с женой живут в первоклассном отеле, и все равно все плохо. Ему обязательно надо найти повод для беспокойства. Туалет у него неисправен! Это для него увлечение, хобби.

– Мистер Финни и его туалетное хобби, – кивнула Марибель.

– Вот-вот. И у него есть свой туалетный агент. Это я, как ты уже догадалась. В последний день своего пребывания он вновь меня вызывает. Я говорю: «Мистер Финни, что опять стряслось с вашим туалетом?» И тот отвечает: «Джем, он не спускает». Я иду в номер и вижу – да, вода не сливается. Мы дергаем за ручку, тормошим поплавок – ноль эмоций. Не спускает, и все. Ни бульканья, ни воды. Я спрашиваю, делал ли он что-нибудь необычное, что-то, не как всегда? Говорит, нет. А у самого на лице ликование. Наконец-то у него и впрямь сломался туалет, по-настоящему.

– И что ты сделал? – спросила Марибель.

– Приходит Мак, лезем туда плунжером, и явно там какой-то засор. Причем что-то большое, не протолкнуть. Снимаем унитаз, выносим его на улицу, где легче будет им заниматься, заглядываем внутрь и видим… Как ты думаешь, что?

– Теряюсь в догадках, – ответила Марибель.

Джем поманил ее поближе. Она оперлась локтями о колени и опустила на ладони свое лицо. Джем сделал так же. Они практически соприкоснулись носами, и Марибель ощутила его соленое дыхание.

– Что вы там нашли? – прошептала она.

– Дынные корки, – ответил он. Чуть подался вперед и легонько коснулся Марибель губами. – Там были дынные корки.

Джем вновь поцеловал Марибель, разомкнул губы и лизнул ее. Попробовал ее, как мальчишка, проживший все лето без сладкого, как человек, не просто оголодавший, а умирающий с голода.

«Как хорошо, как приятно. Я вкусная, – думала Марибель. – Какой молоденький мальчик, еще не оперившийся, он так мил и хорош собой. А что бы я делала, если бы сейчас явился Мак, чем бы я это объяснила? Заботой о ближнем? Собственно, у нас все невинно. Ну, поцеловались, ну, снесло крышу… Откуда дынные корки? Почему дынные корки?… А вдруг это и есть мой самый плохой поступок? Или я на полпути к нему?»

Наконец Джем от нее отстранился и отыскал взглядом часы на стене.

– Мне пора. Очень не хочется, но надо.

Марибель проводила его до двери. Включила свет на крыльце, и мотыльки принялись биться о сетку.

– Что произошло? – спросил Джем. – Я целовал тебя и никак не мог понять, что это все значит.

– Не представляю, – ответила Марибель и вдруг почувствовала себя Маком с его вечными неопределенными ответами. Но тут никуда не денешься, она действительно не представляла, как понимать этот поцелуй.

– У нас что, роман? – спросил Джем с горькой усмешкой. – Боже, у меня роман с невестой босса. Лучше некуда.

– Джем, – проговорила Марибель, – никакой это не роман. Мы просто поцеловались.

– Мы поцеловались, – кивнул Джем. – И я бы с радостью еще тебя поцеловал. И даже больше, кстати говоря.

– Поживем – увидим. Давай не будем загадывать.

– Я только очень-очень надеюсь, что ты это сделала не для того, чтобы подразнить Мака, – сказал Джем. – И надеюсь, ты не опустишь меня в самом разгаре, я очень надеюсь. Потому что мне будет очень больно: я испытываю к тебе настоящие чувства.

Марибель молча кивнула.

– Спасибо за ужин, – сипло проговорил он. Открыл дверь и вышел на улицу. Его синие глаза и синяя рубашка исчезли во мраке ночи.

У Марибель горели губы.

– На здоровье, – прошептала она.

Марибель, казалось, скрыла все следы пребывания в доме постороннего мужчины, но когда Мак возник на пороге, вид у него был смятенный. «Он обо всем догадался», – ужаснулась Марибель. Она лежала, уютно устроившись на диване, а когда Мак зашел, села.

– Что случилось? – невинно поинтересовалась она.

Мак присел на край дивана и, уронив голову на руки, нервно теребил пальцами волосы.

– Мари… – начал он.

– Что? – Она обвила его руками за плечи и нежно чмокнула в щеку. – Что-нибудь не так?

– Пожалуйста, выслушай меня, не перебивай.

– Хорошо, слушаю.

Мак откашлялся:

– После встречи с Лейси я зашел в номер Андреа Крейн. Ты помнишь Андреа? У нее еще сын больной, Джеймс.

– Да, помню. – Андреа была уже зрелой женщиной, и ее ребенок, больной аутизмом мальчик, вызывал у Марибель самое искреннее сочувствие.

– Я пошел с ней повидаться, – продолжил Мак, – и там кое-что произошло.

– Произошло? – спросила Марибель. Ей почему-то подумалось, что это связано с Джеймсом. Вспомнилось, как он машет руками и неистово кричит или раскачивается, сидя на месте.

– Я ее поцеловал, – ответил Мак.

Марибель смешалась. Какой дикий поворот событий. Мак честно признался, что поцеловал другую женщину. Ей стало горько. Он целовал мать Джеймса, Андреа? Внезапно все мысли о Джеме улетучились, как не бывало. Чувство сладкой вины, окутывавшей приключение с Джемом, испарилось без следа, сменившись шоком и ужасом. Глаза заволокло слезами. «Какая же я лицемерка, – подумала она. – Мак провинился лишь в том же, в чем провинилась я». Но он нашел в себе силы признаться и все рассказать. На этом фоне ее прегрешение стало казаться в тысячу раз ужаснее.

Мак вскочил и принес салфетки.

– Прости меня, Мари. Я так давно ее знаю, гораздо дольше, чем тебя. Между нами всегда пробегала искра, а в этом году, сам не знаю… Мне кажется, я ее люблю.

– Любишь? – проговорила Марибель. Она уже набрала воздуха, чтобы сообщить Маку о своем «проступке», и промолчала. Ведь она не любит Джема. Это совсем не равный обмен. Боже, да за что он так с ней? Любить Андреа? Шесть лет вместе, и надо же – вот разлучница! Не ферма, не работа и не Сесили, а Андреа Крейн?… Марибель ужаснулась: как она обо всем расскажет матери? Это разобьет той сердце. Вот так, разом, конец долгих отношений. Разрыв. Внезапный, как потеря родителей. Хлоп – и нету. – Уходи, – проронила она. – Переезжай, живи в отеле. Я не хочу тебя видеть.

– Пожалуйста, Мари! – взмолился Мак. – Подожди, не рви так резко. Ты просто расстроена. Не выкидывай меня из дома. Дай хотя бы объяснить.

– Ты любишь Андреа, – возмутилась Марибель. – Что тут непонятного?

– Это просто лето такое, все наперекосяк. Все хотят, чтобы я повзрослел. А я не хочу взрослеть, понимаешь? Я чувствую себя ребенком. Да, я люблю Андреа, но и тебя тоже люблю, Марибель. Ты сама знаешь. У нее трудная жизнь, ей тяжело. Гораздо тяжелее, чем мы можем представить. Мне нравится, что она держится, не сдается. Я люблю ее за это.

– Ах, у нее трудная жизнь! – воскликнула Марибель. – А у меня не трудная? Мне тоже приходится несладко. Забыл? Ты забыл, чего мне стоило сюда добраться?

– Это совсем другое. Тебя не коснулась и доля ее…

– Ну и отправляйся к ней, – перебила Марибель и с ненавистью подумала: «Вали к ней и ее дебильному сыну». – Убирайся.

– Я ведь и тебя люблю, – произнес Мак.

– Охренеть.

– Я не хочу оставлять тебя!

– А чего ты вообще хочешь? – спросила Марибель. – Ты сам-то знаешь? Хочешь продать ферму? Или хочешь всю жизнь управлять проклятущим отелем? Не знаешь. Хочешь жениться и завести детей? Не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Зато ты любишь двух женщин. То есть я буду ждать тебя дома, а Андреа – в отеле. Очень жаль, Мак, мне очень-очень жаль. – Марибель была в истерике, к глазам подступили жгучие слезы. Ей вспомнилась история про забитый корками туалет. Так и у нее: вся жизнь – коту под хвост.

– Я что-нибудь сделаю ради тебя, – проговорил Мак.

– Тогда уйти отсюда ради меня.

– Скажу Биллу про проценты с прибыли. Сразу после четвертого, клянусь.

– Ну да?! С чего вдруг такая спешка? Хочешь обеспечить им сладкую жизнь? Андреа и Джеймсу? Чтоб она увидела, какой ты деловой? Ну, вперед. Иди, проси. Пусть он пошлет тебя к черту. Пусть он тебя уволит, и ты свалишь отсюда подальше.

– Марибель, только ради тебя, – увещевал Мак. – Я сделаю это, потому что тебе это нужно.

– Хочешь знать, что мне нужно? Я хочу стать твоей женой. Ясно? – завизжала Марибель. Она не могла и представить, что их отношения разрушатся за один миг, одной прекрасной ночью. – Я хочу стать твоей женой! А я-то думала, проблема в тебе. Что ты еще не дорос, или переживаешь смерть родителей, или что мысли о ферме тебя угнетают. Я думала, если ты попросишь у Билла проценты, к тебе вернется уверенность, ты утвердишься в собственных глазах и почувствуешь, что наконец готов. Оказывается, проблема-то не в тебе, а во мне, Мак. Просто я тебе не нужна.

– Ты нужна мне, – возразил Мак.

– Тогда сделай мне предложение, – прямо сказала Марибель.

Мак протянул к ней руки, и она сдалась. Уткнулась ему в грудь и зарыдала. Его рубашка, его запах, такой родной, ее Мак… Ей никто не нужен, кроме него.

Она ждала. Пять минут, десять – он молчал. Он гладил ее по волосам, точно маленькую, но ни слова не сказал о браке. Наконец, ее голова отяжелела, будто набитая песком, во рту пересохло от горечи и вина.

– Тогда тебе придется уйти, – проговорила Марибель. Неловко покачиваясь, отстранилась и указала на дверь. – Прости.

– Это ведь не всерьез, Мари?

– Всерьез, – ответила она. Направилась в спальню и без сил рухнула на кровать, уставившись в потолок. Когда, взревев мотором, джип сорвался с места, она закрыла глаза.

До утра Мак коротал время на парковке «Пляжного клуба». Была мысль постучаться к Лейси и переночевать у нее на диване, но он решил не тревожить старушку. Закутавшись в теплую толстовку, Мак откинул кресло и погрузился в сон.

Проснувшись, он услышал голоса. Сел, осмотрелся – было еще темно. Он никого не заметил ни возле входа, ни на пляже. Мак тихо вылез из джипа и разглядел Сесили. Та сидела на крыльце родительского дома и, прижав к уху телефон, с кем-то разговаривала. Если верить часам, то сейчас половина четвертого утра.

– Я люблю тебя, – говорила кому-то Сесили. – Жить без тебя не могу.

«Сесили, пожалуйста, – мысленно попросил Мак, – не вздумай влюбляться». Впрочем, судя по всему, в этой ситуации от его желаний уже ничего не зависело. Он вернулся в салон.

– Я люблю тебя, Габриель, – слезно молила она. – Слышишь? Люблю.

Мак ненадолго заснул и проснулся из-за шума – кто-то стучал в окно. Открыл глаза. У машины стояли Джеймс с Андреа. Мак взглянул на часы: ровно шесть утра.

– Почему у меня такое чувство, что ты не нас здесь поджидаешь? – поинтересовалась Андреа.

– Мак поедет в аэропорт? – спросил Джеймс. – Мак, мы сегодня будем бриться?

– Как делишки, старик? – приветствовал его Мак и, переведя взгляд на Андреа, добавил: – Я ей все рассказал.

– Что именно? – испугалась Андреа. Ее серо-зеленые глаза расширились от ужаса. – Про нас? Зачем? Ну, отвечай же, Мак! – Она отвернулась и обратилась к сыну: – Джеймс, сядь в машину. Мама подойдет через пять минут.

– Шесть ноль три, мам. Мы опаздываем.

– Пять минут, – попросила Андреа.

– Пять минут. – Джеймс постучал по циферблату часов. – Мама будет здесь в шесть ноль восемь.

Андреа проводила Джеймса взглядом, и, когда тот забрался в «Эксплорер», спросила Мака:

– Так что произошло?

– Мне пришлось, – ответил Мак. Ему вспомнился Ванс со смертоносной игрушкой. Но если говорить по существу, то рассказал он обо всем не из-за Ванса. Просто время пришло. Немыслимо было и дальше врать. Ванс стал орудием, олицетворением собственной совести Мака, совсем как у Шекспира. – Я сказал ей, что люблю тебя.

– Нет, – проронила Андреа, всплеснула руками. – Да она вне себя от горя! Ох…

– А меня тебе не жалко? – сказал Мак. – Она выгнала меня, мне пришлось ночевать на парковке.

Во рту было гадко, воняло перегаром после четырех порций виски, которые он уговорил у Лейси. Голова раскалывалась, не держали ноги – благо, он сидел в джипе, а не стоял. И сейчас ему больше всего хотелось отоспаться, согреться под горячим душем, сменить белье.

– Ты мужчина, Мак, – проговорила Андреа. – Мужчина не пропадет.

Мак коснулся ее волос.

– Я мог бы пережить эту зиму с тобой, в Балтиморе.

– Мак… – Андреа грустно покачала головой.

– Что? Я помогу с Джеймсом. Тебе ведь нужен кто-то.

– Иди и все исправь, – сказала она. – Помиритесь.

– Ты не хочешь, чтобы я ехал в Балтимор?

– Ступай к ней, – повторила она. – Я не собираюсь вставать между вами. Она тебе больше подходит.

– Но я люблю тебя, – сказал Мак. – Иначе не оказался бы сейчас на парковке. Люблю.

– Может, это любовь, – ответила Андреа, – а может, жалость. Не важно. Вы с Марибель должны быть вместе. Мы с тобой просто дружим, Мак, я – твой друг на лето. Ты не представляешь, как я живу весь год и что начнется, когда я вернусь домой.

– Не знаю, но хочу узнать.

– Мне больше нельзя сюда приезжать. Я слишком во многом на тебя полагалась, и ты решил, будто сумеешь мне помочь. На самом деле, Мак, ты ничего не можешь сделать. Мне никто не поможет. Джеймс – это мой крест, мой жребий, мой альбатрос. – Она с трудом улыбнулась. – В любом случае, говорят, в «Винограднике» тоже неплохо. Наверное, в следующем году махнем туда.

– Нет, – проронил Мак. Это уже слишком – потерять обеих за один день. – Только не это.

Андреа взяла его за запястье, взглянула на часы.

– Мое время истекло, – сказала она. – Иди домой.

Повернулась и ушла. Он слышал хруст гравия и разбросанных на асфальте ракушек под ее ногами. Слышал, как с мягким «динь» отворилась дверца ее машины, слышал голос Джеймса: «Мам, ты опоздала на целую минуту». Андреа завела машину и укатила. Мак не повернул головы, чтобы проводить ее взглядом.

Он сидел, откинувшись в кресле, и задумчиво смотрел на воду. А не въехать ли прямо сейчас в этот проклятый пролив?

И тут до него донесся голос, гулкий и монотонный: «Дом-м-м». Мак уронил голову на грудь. «Дом-м-м».

– Невезуха, – проговорил он и закрыл глаза.