Однажды в воскресенье утром, - ребенку было тогда около трех месяцев, - в Карльтон-Холл неожиданно приехало двое незнакомых людей. В связи с их приездом хозяин мой весь день был занят какими-то срочными делами, и ему пришлось пропустить религиозное собрание, назначенное им на этот день.

Меня это нарушение порядка не очень-то огорчило: я получил возможность проведать жену мою и ребенка.

Стояла осень. Летняя жара спала. Утро было ясное. Воздух казался необыкновенно мягким и был напоен благоуханием. Леса ласкали глаз необычайным разнообразием красок, яркостью почти превосходящих весенние.

Я ехал верхом, направляясь в Поплар-Гроув. Окружающая красота и какая-то особенная прозрачность неба наполняли мою душу тихой радостью. Так нужна мне была сейчас эта радость после многих неприятных и тяжелых минут, пережитых за последнюю неделю!… Каждое новое унижение, которого я не мог избежать в моем положении раба, я переживал теперь вдвойне болезненно - за себя и одновременно за своего ребенка, предвидя его будущее.

Когда я выезжал из дому, на душе у меня было как-то невесело, но движение и чудесный осенний воздух влили в меня бодрость, какой я давно не ощущал.

Касси встретила меня улыбкой и ласками, которыми женщина так щедро осыпает любимого мужа. Хозяйка накануне подарила ей новое платье для ребенка, и она нарядила его, чтобы малыш мог достойно встретить своего отца. Касси принесла ребенка и положила его мне на колени. Она восхищалась его красотой и, охватив мою шею руками, пыталась в чертах сына уловить сходство с чертами отца. Вся во власти материнской любви, она готова была забыть о будущем. Осыпая меня нежными ласками, она старалась и меня заставить забыть о грядущем. Но ей не удавалось достигнуть цели. Вид ребенка, улыбавшегося в неведении своей участи, навевал на меня глубокую печаль. В то же время мне больно было убивать надежду и радость в душе моей жены, и, стараясь убедить ее, что усилия развлечь меня не пропали даром, я пытался проявить веселость, которой душа моя была чужда.

Погода стояла прекрасная, и мы соблазнились возможностью прогуляться. Мы бродили по полю и роще, по очереди неся ребенка на руках. Касси жаждала поделиться со мной тысячью мелочей, подмеченных ею у ребенка и свидетельствовавших о его быстром развитии. Она говорила с увлечением и горячностью, свойственными матери. Я не решался отвечать. Я знал, что стоит мне заговорить, и я уже не смогу владеть собой, а я не хотел омрачать ее веселость, дав волю горьким чувствам, кипевшим в моей душе.

Часы шли незаметно, и солнце уже склонялось к закату. Хозяин приказал мне вернуться к ночи, и пора было уходить. Я прижал к груди моего сына и, поцеловав Касси в щеку, сжал ее руку. Но она не удовлетворилась таким холодным прощанием и, обвив мою шею руками, стала осыпать меня поцелуями. Это пылкое проявление чувств так сильно отличалось от ее обычной сдержанности, что поразило меня. Возможно ли, что она в эти мгновения инстинктивно предугадывала то, что должно было произойти? Мелькнула ли в мозгу ее мысль, что это наше последнее свидание?…