Мы медленно брели в течение всей ночи, а когда стало светать, как всегда спрятались и приготовились уснуть. Раны Томаса быстро заживали, и можно было надеяться, что скоро они совсем затянутся. Рана в боку была гораздо менее опасна, чем мне показалось сначала; так как боль несколько стихла, ему удалось уснуть.

Мы спали довольно хорошо, но проснулись с ощущением слабости: уже целые сутки у нас не было никакой пищи. Солнце еще не зашло, но все же мы решили немедленно тронуться дальше в надежде, что при свете нам удастся найти хоть что-нибудь пригодное для еды.

Мы долго шли лесом и к тому времени, когда солнце уже готово было закатиться, наткнулись на дорогу. Мы решили воспользоваться ею, предполагая, что она приведет нас к какой-нибудь ферме. Мысль эта оказалась для нас роковой.

Не прошли мы и полумили, как вдруг на вершине небольшого пригорка встретились с тремя всадниками, которых извилины дороги скрывали от нас до той самой минуты, когда мы столкнулись с ними лицом к лицу.

Обе стороны были одинаково поражены неожиданной встречей. Наш внешний вид был таков, что не мог не обратить на себя внимания. Платье наше было порвано и свисало лохмотьями. Вместо башмаков на ногах у нас было подобие мокасинов из недубленой воловьей кожи, шапки на нас были из той же кожи. Вся наша одежда, особенно одежда Томаса, была забрызгана кровью и грязью.

Всадники приняли меня за свободного человека, и один из них крикнул мне:

- Алло! Незнакомец! Кто вы и кому принадлежит этот негр?

Я постарался, насколько возможно, использовать положение и, учитывая светлую окраску моей кожи, в самом деле разыграть роль свободного гражданина. Но вскоре я понял, что мои старания пропадают даром: хоть всадникам вначале и в голову не пришло, что я раб, но весь наш внешний облик должен был произвести совсем необычное впечатление, и они подвергли меня подробному допросу.

У меня было весьма смутное представление о той местности, где мы находились, и я не знал никого из окрестных жителей. Я не был в состоянии сколько-нибудь вразумительно ответить на многочисленные вопросы всадников и очень быстро был сбит ими с толку. Сбивчивость моих ответов пробудила недоверие джентльменов, и пока двое из них продолжали свой допрос, третий, соскочив с лошади, схватил меня за ворот, крича, что я либо беглый раб, либо похититель негров. Остальные двое в мгновение ока также соскочили с коней, и в то время как один из них схватил меня за плечо, другой обрушился на Томаса.

Томас вывернулся из его рук и побежал. Но отбежав недалеко, он оглянулся и, увидев, что я повален на землю, забыл о своих ранах, о слабости, о грозившей ему самому опасности и бросился мне на помощь.

Джентльмены, напавшие на меня, так сильно сдавили мне горло, что я не мог шевельнуться и был близок к потере сознания. В то время как один из нападавших продолжал держать меня прижатым к земле, второй бросился навстречу Томасу, который, одним ударом повалив своего противника, бежал ко мне, высоко подняв свою дубинку. Его новый противник с большой ловкостью увернулся от удара, и сразу же они схватились друг с другом.

Томас еще плохо владел левой рукой, кроме того, потеря крови и длительный голод значительно ослабили его. Несмотря на это, он боролся с яростью и уже почти одерживал верх, но в этот момент человек, опрокинутый им наземь в начале боя, пришел в себя и, вскочив на ноги, поспешил на помощь к своему спутнику. С обоими одновременно Томас не мог справиться. Они повалили его на землю и связали ему руки; то же самое было сделано и со мной. Вытащив из седельных сумок еще веревки, накинув нам обоим на шею аркан и подгоняя плетью, они заставили нас бежать, не отставая от их лошадей.

Полчаса спустя мы остановились подле жалкого домика, стоявшего на краю дороги. Это было какое-то подобие придорожной гостиницы или таверны, и нам предстояло здесь заночевать. Единственными обитателями этого дома были хозяйка и маленькая девочка лет десяти или двенадцати, ее дочь. Все в доме говорило о нужде и бедности.

Не успев перешагнуть порога, наши победители потребовали, чтобы им принесли цепи - любые цепи, хотя бы такие, которыми привязывают лошадей или быков. Все равно какие.

Но, к большому разочарованию приезжих джентльменов, хозяйка объявила, что скота и лошадей она не держит и цепей у нее нет.

Приезжим господам с трудом удалось раздобыть какие-то старые веревки, и связав нас по рукам и ногам, они усадили нас в сенях.

Хозяйка, разболтавшись со своими гостями, высказала уверенность, что мы беглые: все окрестности сейчас кишмя кишат ими. В последние ночи группа из пяти или шести джентльменов объезжает окрестные леса, охотясь за беглецами, и дня два назад наткнулась на целую компанию этих паршивцев, которые спали подле костра.

Эта шайка, как продолжала рассказывать старуха, была, повидимому, довольно велика, и нельзя было рассчитывать захватить ее. Поэтому охотники решили лишить этих проклятых негров возможности ускользнуть из их рук, тем более что один из охотников - как видно, владелец нескольких из этих беглых - открыто заявил, что предпочел бы видеть, как всех их перестреляют, чем допустить, чтобы они шатались по окрестностям, не принося ему никакой пользы и причиняя убытки его соседям.

Охотники разошлись и стали одновременно с разных сторон приближаться к костру. Подойдя на близкое расстояние, все по данному сигналу выстрелили, а затем, пришпорив коней, поспешили разъехаться по домам.

Никто из нападавших не остался на месте, чтобы проверить результат стрельбы, но, принимая во внимание, что все были хорошими стрелками, они имели основание полагать, что большинство спавших у костра убиты или, по крайней мере, тяжело ранены. И вот теперь, видя, что наша одежда в крови, а один из нас ранен, старуха пришла к убеждению, что мы принадлежали именно к той самой шайке, о которой, отдыхая от своих подвигов, рассказывали охотники.

Мы внимательно прислушивались к разговору между хозяйкой и охотниками за неграми. Мы узнали, что жестокое нападение, жертвой которого стали наши несчастные товарищи, на самом деле относилось не к нам и не нас имели при этом в виду. Нападавшие предполагали, что перед ними совершенно другая группа беглых. Такие нападения в Нижней Каролине - явление обычное, и к ним принято прибегать во всех случаях, когда число выслеженных беглых слишком велико и захватить их живыми затруднительно.

То, что нападавшие сразу после убийства негров разъехались в разные стороны, также произошло не случайно. Причиной этого странного поведения служила издавна господствующая в этих краях традиция. По каролинским законам, убийство раба приравнивается к обычному убийству, и хотя закон этот никогда, надо полагать, не применялся в жизни и любой современный рабовладельческий суд счел бы его устаревшим и нелепым, все же в умах местных людей сохранилось известное предубеждение против преднамеренного пролития крови и почти суеверное опасение, что этот старый закон вдруг может быть применен к ним. Чтобы успокоить свою совесть и при всех условиях избежать возможного судебного следствия, нападающие стараются во время стрельбы не глядеть на своих сообщников, и ни один из них не подходит к месту, где остались лежать убитые или раненые. Бедняки, которым не посчастливилось быть убитыми на месте, обречены на тяжкие муки: их будет терзать жажда, раны будут нагнаиваться и гореть; когда же наконец смерть избавит их от страданий, их кости, иссушенные палящим солнцем Каролины, побелеют и останутся лежать, свидетельствуя о высокой цивилизации и гуманности рабовладельцев этого штата.

В то время как наши враги были заняты ужином, дочка хозяйки вышла посмотреть на нас. Это была хорошенькая девочка, и ее кроткие голубые глаза наполнились при виде нас слезами. Я попросил ее дать нам воды. Она сходила за водой, а затем спросила, хотим ли мы есть.

- Мы умираем от голода! - ответил я.

Услышав это, девочка убежала. Минуту спустя она вернулась, держа в руках толстый ломоть хлеба.

Наши руки были так крепко связаны, что мы не могли сделать ни малейшего движения. Девочка присела подле нас и, разломив хлеб, принялась кормить нас.

Разве этот случай не может служить доказательством того, что природа, создавая человека, не намеревалась создать его тираном? Алчность, слепая жажда власти, невежество и нежелание владеть своими страстями, объединившись, делают из человека насильника и деспота, и состраданию уже нет места в его душе. Зато оно находит себе приют в душе женщины, а когда расцвет насилия изгоняет его и оттуда, оно свое последнее прибежище обретает в сердце ребенка.

Внимательно прислушиваясь к разговорам наших врагов (хозяйка успела подать им кувшин виски, и языки у них развязались), мы узнали, что находимся неподалеку от города Кемден и на большой дороге, которая от этого города ведет в Северную Каролину. Люди, схватившие нас, судя по их словам, были жители северных областей. В Кемдене они не были, а выехали на эту дорогу неподалеку от того места, где наскочили на нас. Они держали путь в Виргинию, желая там купить рабов.

После долгих споров и размышлений они решили отложить свою поездку в Виргинию дня на два и отвезти нас в Кемден, надеясь там найти нашего хозяина и получить вознаграждение за свои труды; если же нас сразу никто не затребует, они могут оставить нас на сохранение в местной тюрьме, поместить в газете объявление о нашей поимке, а как следует заняться этим делом на обратном пути.

Опорожнив кувшин до дна, они решили лечь спать. Дом состоял всего из двух комнат. Хозяйка с дочерью занимала одну из них. Для приезжих постлали постель во второй. Нас перетащили в комнату, занимаемую нашими временными повелителями. Рассыпаясь в жалобах по поводу того, что хозяйка не могла нигде добыть цепи, наши господа тщательно проверили крепость веревок, которыми мы были связаны, затянули кое-где узлы, затем разделись и повалились на свои кровати. Поездка, видимо, утомила их, а виски еще усиливало сонливость, поэтому вскоре их храп возвестил о том, что они крепко уснули. Мы могли только позавидовать им: веревки и неудобное положение, в котором приходилось лежать, лишали нас возможности хоть на мгновение задремать. Лунные лучи, проникая сквозь оконные ставни, освещали комнату, позволяя все разглядеть.

Мы с Томасом шопотом делились нашими печальными мыслями, кляня нашу горькую судьбу и тщетно ища выхода, как вдруг тихонько приоткрылась дверь. На пороге показалась девочка, дочь хозяйки. Осторожно, подняв руку и давая нам этим знать, чтобы мы молчали, она приблизилась к нам. Девочка принесла с собой нож и, наклонившись, торопливо перерезала наши путы.

Мы не смели произнести ни звука, но сердца наши бурно колотились, и я уверен, что наши глаза достаточно красноречиво выражали нашу горячую благодарность.

Поднявшись, мы, осторожно ступая, двинулись уже было к дверям, по внезапно у Томаса мелькнула какая-то идея. Дотронувшись до моего плеча, чтобы привлечь мое внимание, он стал быстро собирать платье и обувь спящих. Я понял его намерение и поспешил последовать его примеру. Девочка сначала удивилась, затем лицо ее выразило неудовольствие, и она знаком попросила нас отказаться от этого намерения. Но мы сделали вид, что не понимаем ее, так как были твердо убеждены в своем праве поступить так, как поступали. Собрав все вещи, мы направились к дверями, и, неслышно проскользнув через сени, вышли из дома.

Оказавшись на дороге, мы некоторое время продолжали двигаться медленно и со всякими предосторожностями, стараясь не произнести ни малейшего шума. Девочка тихонько гладила дворовую собаку, сдерживая ее и не давая ей залаять.

Отойдя на некоторое расстояние от харчевни, мы пустились бежать со всех ног и остановились только тогда, когда у нас окончательно перехватило дыхание.

Придя немного в себя, мы скинули наши лохмотья и спрятали их в кустах. Одежда, захваченная нами у охотников за людьми, к счастью, оказалась нам почти впору. В этом одеянии мы имели вполне приличный вид и не должны были в дальнейшем производить впечатление каких-то подозрительных лиц.

Мы прошли несколько миль, пока не достигли перекрестка. Одна из дорог, пересекавшая ту, по которой мы двигались до сих пор, вела на юг.

С тех пор как мы вышли из харчевни, Томас упорно о чем-то думал и не раскрывал рта. Казалось, он даже но слышит моих вопросов и замечаний.

У перекрестка он вдруг остановился и схватил меня за руку. Я подумал, что он собирается посоветоваться со мной относительно нашего дальнейшего пути.

Но каково было мое удивление, когда он неожиданно произнес:

- Арчи! Здесь мы с тобою расстанемся!

Я не мог понять, что он имеет в виду, и вопросительно взглянул на него.

- Одна из дорог отсюда ведет на Север, - сказал он. - Ты достаточно прилично одет, знаний у тебя не меньше, чем у любого управляющего. Тебе легко сойти за свободного человека. Возможно, что тебе удастся добраться даже до свободных штатов, о которых ты так часто рассказывал мне. Если же я пойду с тобой, нас задержат, станут допрашивать. Даже если нам и удастся снова бежать, нас поймают. Вдвоем мы на этой дороге вызовем подозрения любого встречного. Отсюда до свободных штатов очень далеко, и у меня нет никакой надежды добраться туда. Предположи даже, что я доберусь туда… Что я от этого выиграю? Ты сам знаешь, какое там отношение к неграм. Я хочу еще раз испытать счастье в лесах и действовать так, как найду нужным. Я уверен, что сумею разыскать наше прежнее убежище. Но ты, Арчи, можешь попытаться достигнуть лучшего… Один ты наверняка проберешься на Север. Иди своим путем, Арчи, и да благословит тебя бог…

Слова Томаса глубоко взволновали меня. Я не сразу собрался ему ответить. Мысль о том, что я вырвусь из всей этой сети опасностей, страданий и горя, доберусь до такой страны, где смогу носить имя и пользоваться правами свободного гражданина, - эта мысль ослепляла меня и готова была заглушить все другие чувства. Но привязанность к Томасу и благодарность за его поддержку и помощь боролись с проснувшейся надеждой; голос сердца подсказывал мне, что я не должен покидать моего друга. Я ответил ему, но ответил после чересчур долгого раздумья.

- Ты ранен и ослабел, - проговорил я наконец. - Мы поклялись друг другу в вечной дружбе, и я не могу оставить тебя при таких условиях. Разве ты сам не рискнул жизнью для моего спасения? Нет, нет! Я останусь с тобой до конца!

Боюсь, что речь моя звучала недостаточно горячо и убедительно. Во всяком случае слова мои только утвердили Томаса в его решении. Он возразил, что раны его уже заживают и он чувствует себя почти таким же сильным, как раньше. Он добавил, что, оставаясь с ним, я, несомненно, поврежу себе, а ему не принесу никакой пользы. Он указал мне дорогу, по которой я должен был итти, и голосом, в котором звучала неукротимая энергия и решимость, предложил мне направиться по ней, тогда как он свернет к югу.

Когда Томас приходил к какому-нибудь решению, он говорил с такой твердостью, которая способна была сломить самое упорное сопротивление. К стыду моему, мне приходится признаться, что я, увы, был слишком склонен к уступчивости. Он понял, что одерживает верх, и постарался закрепить свою победу.

- Иди, Арчи!…повторил он. - Иди! Если не ради себя, то пусть это будет ради меня! Если ты останешься со мной и тебя схватят, я ни себе, ни тебе этого никогда не прощу!

Тщетно подыскивал я возражения. Я говорил еще что-то, но Томас меня не слушал. Он был убежден в своей правоте, и я не мог или не умел его переубедить. Мои добрые намерения оказались недостаточно стойкими, и я в конце концов согласился расстаться с ним.

Я крепко обмял Томаса и прижал его к своей груди. Никогда не было на земле человека более благородного! Нет, я был недостоин называться его другом!

- Да благословит тебя бог, Арчи! - сказал он просто, расставаясь со мной.

Я продолжал стоять на месте, глядя ему вслед. Он шел быстрым шагом, не оглядываясь.

Я готов был провалиться сквозь землю от безмерного стыда. Несколько раз я делал движение, намереваясь нагнать его; себялюбивая осторожность удержала меня.

Он скрылся из виду, и только тогда я тронулся в путь… Сердце мое разрывалось, от боли… Я знал: даже страстной жаждой свободы нельзя оправдать такой поступок… Как мог я, как смел покинуть Томаса, когда ему грозило столько опасностей!…