Глава 1

Раньше она считала меня совершенством, а теперь уже колеблется.

— Ты много ругаешься, — заявляет она.

— Ни черта я не ругаюсь.

— И беспрерывно смотришь свой футбол!

— Ну, а если б не смотрел? Кто-нибудь выиграет без меня?

— И еще ты думаешь, что ужасно остроумный.

Тут я не нахожу, что ответить. Последнее слово за ней.

Это я думаю, что остроумный? Да нет, вроде особенным весельчаком себя не чувствую, хотя, наверное, острить умею. Насчет футбола она попала в цель: она видит, как у меня глаза становятся квадратными, едва на экране появляются ребята с мячом. Но это же так, развлечение, а не увлечение. К тому же теперь они мне уже не интересны.

Ну вот, эта самая «она», которая резко разворачивается на каблуках и выходит, — моя дочка Глория. Ей через три месяца исполнится двенадцать лет, хотя язвит на все двадцать два. Уже резка, уже кипит разными идеями. Вы себе не представляете, как я ее люблю. Уверен, она тоже не представляет. Одно понятно: она меня любит уже не так, как раньше, когда была мне самым верным другом и главной опорой. В то время, когда моя жизнь сделала безумный и — простите мне этот пафос — разрушительный виток.

Глория — коллекционный экземпляр. Поставляется по Спецзаказу. И не стоит возмущаться, если сегодняшняя версия этого уникального издания — разлившая лак для ногтей, присвоившая мое полотенце, маящаяся менструацией, — устроила мне взбучку, застав ноябрьским утром в безделье. Как я наслаждался ее взрослой выдержкой, ее свободой и прямотой, когда ей было лет восемь или девять! Тогда я был предметом ее нескончаемого обожания, а не яростной злобы. И как пригодились все эти качества, когда ее матушка Дайлис бросила меня после одиннадцати лет совместной жизни, прихватив обеденный стол, проигрыватель и фамильные ползунки, и съехала к некоему Крису, парню слегка за двадцать — про него я потом еще расскажу поподробнее.

У Глории есть два младших брата, Джед и Билли. Когда их матушка съехала, Джеду едва исполнилось пять, а Билли три. И не знаю, как бы я их затаскивал по утрам в ванную, по вечерам в постели, а днем за стол, если бы к тому времени Глория не перешла на самообслуживание. Она сама одевалась, сама убирала со стола и умела поддерживать длинные беседы про «Помощь домашним животным», тосты с вареньем, и как мило, что Барби из смазливой куколки превратилась в независимую космополитичную женщину.

По вечерам Глория всерьез настаивала на том, чтобы я не разрешал «глупеньким малышам» Джеду и Билли засиживаться допоздна и смотреть взрослые передачи вроде «Новая комната» и «На старт, внимание, варим». Сама она ворчливо критиковала мягкую мебель Лоренса или малиновый соус Эйнсли, пока у нее не тяжелели веки и не закрывались глаза. Она засыпала прямо у меня на коленках, я тем временем тупо скакал по телеканалам, у нее во сне текли слюнки, и я сам потихонечку задремывал, а потом просыпался в душном ужасе, когда по телевизору шли последние титры вечернего шоу Сейнфилда или «Норвежского боулинга нагишом», или там Джереми размахивал завтрашними газетами. И тогда я брел в кухню разбираться с горой немытой посуды в раковине.

Затем я относил Глорию к ней в комнату, клал на кровать, целовал в лобик, подтыкал ей под локоть Блефа, ее любимого льва (вискоза, внутри вата), шел вниз и бросался в постель. И каждую ночь около трех я просыпался от шагов — заспанные и растрепанные мальчишки выходили из своей комнаты и появлялись возле моей кровати, придерживая большие спадающие пижамы. В глазах их была слабая надежда.

— Ладно уж, идите сюда, ложитесь по краям.

Я сгребал под одеялом гениталии, чтобы уберечься от маленьких коленок и пяток, и бормотал: «Битые яйца годятся только на сковородку». Я отпихивался от их костлявых ног, а ребята, наверное, думали, что папа несет чушь и вообще, может быть, сошел с ума.

Может, и сошел. И никак не взойдет обратно.

Меня зовут Джозеф Стоун. Мне тридцать шесть, и я уже замечаю, как быстро летит время. Я живу в двухэтажной квартире на южной окраине Лондона, не самой престижной, не совсем в пригороде. Большую часть того, что имею, я заработал в помещении внизу, которое именую «моя студия». Мне больно смеяться над собой, зато таким образом я выстраиваю защитную реакцию, что для художника, — да-да, ребятки, это я художник, — чрезвычайно удобно. Особенно если его картины продаются вовсе не так резво, как хотелось бы. В теории «студия» продолжается небольшой галереей, по которой вольны бродить привилегированные покупатели с Саут-Норвуд-Хай-стрит, но на практике галерейка обычно прикрыта, а когда открыта, в нее молча заглядывают и вежливо стараются побыстрее слинять.

Это творческое пространство зовется «Богатством бедняка». Такое имя ему даровали мои родители в конце шестидесятых, когда они жили над мастерской, а я был прыщавым мальчишкой. Внизу они не покладая рук занимались реставрацией — спасали от разложения и вымирания старую мебель. Я же не находился теперь в мастерской постоянно, поскольку часто заставлял свой талант и свою кисть служить людям в их собственных домах.

Я многогранен. Иногда карабкаюсь по лесам и крашу стены. Иногда крашу двери, сидя на корточках на крыльце, смотрю, чтоб краска не залилась в латунный почтовый ящик. Но чаще крашу стены внутри, орудую кистью с бело-какой-нибудь-скучной краской и разрисовываю лепные детали. И еще я отделываю разнообразные домашние интерьеры, жизни, что творятся в домах; по большей части жизни людей, которые по глупости и нерадивости платят мне за то, что я вторгаюсь в их дом — их крепость и выкрашиваю их личное жилище и имущество в живенькие цвета. Я для них — саут-норвудский ответ Хопперу и Хокни (каковым, кстати, я и являюсь).

Такую работу я люблю больше всего, хотя до славы и богатства мне еще далековато. Но я не перестаю мечтать. Однажды, еще до того, как я умру или свихнусь, в Гугенхайме, в Лувре или в Национальной галерее состоится выставка под названием «Непризнанный гений Джо Стоуна»: картина, которая сейчас висит на стене у меня в гостиной. Сейчас я смотрю на нее с дивана в стиле 50-х, который мама и папа спасли от забвения и в комплекте с двумя креслами подарили нам с Дайлис, когда мы стали жить вместе.

Картина изображает мужчину тридцати с лишним лет, сидящего на диване в стиле 50-х, по бокам два кресла. Еще на картине изображены трое детей, два мальчика и девочка постарше. Младший мальчик сидит на ковре среди горы игрушек. Его жесткие волнистые волосы такие светлые, что на женщине показались бы вытравленными. Левой рукой мужчина приобнял темноволосую хорошенькую девчушку. Она опирается на него спиной и прижимает коленки к подбородку. Старший мальчишка витает в облаках. Он сидит в кресле в углу комнаты, отвернулся от мужчины, который то ли протянул к нему руку, то ли не протянул. Второе кресло занято мягкими игрушками: жираф, морж и лев. Их настроение трудно описать точно, да и настроение детей тоже нелегко, а вот мужчина, пожалуй, серьезный и усталый. Ну и стоит ли добавлять, что он гораздо красивее меня.

Что, начинаете видеть? Ладно, давайте я еще немножко расскажу.

Джеду сейчас восемь лет. Он любит бегать, как и я в его возрасте, то бишь когда начиналась лучшая пора моей жизни. В восемь лет я бегал быстрее всех ребят. И еще умел рассчитывать, когда можно перебежать дорогу перед несущейся машиной (ну, или мне казалось, что умел).

Несколько дней назад мне довелось наблюдать Джеда за подобными расчетами. Я, словно в замедленной съемке, видел, как он бросается через улицу перед школой. Когда водитель надавил на тормоза, я закрыл лицо руками. Он затормозил в ярде от Джеда и махнул мне рукой. Я благодарно махнул в ответ. Джед доскакал до тротуара, повернулся, поймал мой взгляд, и я крикнул: «Эй, ты как? Нормально?» Он равнодушно кивнул и исчез за воротами.

Спустя двадцать минут, когда я в одиночестве вернулся домой, я воображал, как Дайлис снимает трубку.

«Дайлис? Я хочу сказать… Джед умер».

А можно это сказать как-нибудь лучше? Да, но какой смысл? Джеда все равно уже не было бы в живых. Пришлось бы заказывать маленький гробик. У могилы в неловкости собрались бы все родные. Моя жизнь была бы переломана. Она все равно продолжалась бы.

Я думаю об этих ужасах, этих кошмарных вещах, представляю, как такое происходит с Глорией, и с Билли, конечно, тоже, хотя его-то уж труднее всех вообразить неживым.

— Пап!

— Да, Билли?

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь чего?

— Чего?

— Знаешь «Эс-Клуб-7»?

— А, да, мы с ними пили чай на днях.

— Ага, — сказал Билли. — А знаешь чего?

— Чего? — Мы проходили мимо кондитерской. Он потянул меня, чтобы я остановился.

— Их сцапали за курение травы! — В глазах Билли целое море изумления.

— Скажи-ка еще раз, помедленнее, будь добр.

— Их сцапали за курение травы!

Я подстроился под его восторг:

— Билли?

— А?

— А что такое «курение травы», ты знаешь?

— Не-а, — пожал плечами он, — ни капельки.

— Слушай, это ты сошел с ума или я?

— Ты, пап, ты!

Какой я? Обыщите.

Это потом уход Дайлис на многое открыл мне глаза. В тот момент ничего такого я в нем не углядел. Честно сказать, я и не возражал особенно. Если уж совсем честно — я танцевал. Плясал в кухне, где раньше стоял стол, пусть даже у меня больше не было стереосистемы, чтобы заводить музыку погромче, погромче и еще погромче.

Да, я плясал! И пел! Я пел Глории, когда она принимала ванну, я пел Джеду и Билли, уложив их в постельки:

Целая куча глаз в этих колыбельных. Я заглянул в глаза мальчишкам — прочесть, что в них написано. Я прочел в них доверие. Что мне оставалось, кроме как воспользоваться им? Я нежно соврал:

— Чем больше мы будем петь на ночь, тем скорее мама вернется из поездки.

…Из поездки по Крисовым пещерам мистических знаний — впрочем, я забегаю вперед.

— Мне нравится, как ты поешь, папа, — сказала Глория.

— Пап, спой еще раз колыбельную, — сказали ребята.

И я пел и пел, плясал и плясал.

До тех пор, пока я не собрался завести новый обеденный стол — странно забирать с собой кухонный стол, я понимаю, — я порой сидел на пустом месте в кухне и исследовал себя на предмет сожаления. Дело оказалось неблагодарным. Я думал о том, как Дайлис селится у Криса, может быть, даже вытряхивает его коврик у двери и проходится женской рукой по его холостяцким шмоткам: на каждой полке — малохудожественный objet, в каждом отверстии — pot pourri из вещей, одним словом, такой бардак, какого я терпеть не могу. Я без злобы воображал ее эротический ренессанс, догадываясь, что он имеет место быть. Я воображал, как она сбрасывает одежды в одуряющем тумане, благоухающем пачули. Я воображал, как скачут ягодицы ее нового кавалера. Я слышал, как Эрик Клэптон бубнит «Сегодня чудесно». Я возносил благодарственные молитвы Венере, Афродите и преподобному Элу Грину за сладостное облегчение.

И какая я после этого скотина? А какая она после этого корова? Видимо, это зависит от вашей точки зрения. Есть такие (да, могу назвать по именам), кто считает меня честным, преданным и искренним. Имейте это в виду, когда увидите, что мои чувства к Дайлис порой бывали не совсем добрыми. И поверьте, я вовсе не похож на злобных товарищей, которые звонят в телевизор и твердят, что развод стал чересчур легким делом, женщины захватили все рабочие места, а от феминисток сморщиваются пенисы. Во-первых, я не был женат, во-вторых, у меня есть работа, в-третьих, пенис у меня сегодня (когда я его в последний раз видел) был сморщен не больше, чем обычно. И в-четвертых, я тут не собираюсь делать политических заявлений. Ничего не было политического в страхе и ярости, которые на меня временами накатывали, тут все абсолютно личное…

А что Дайлис? Ну… Если б тогда я знал о ней то, что узнал позже, все пошло бы совсем по-другому. Будь я на месте Дайлис, я бы тоже от меня ушел. Я в жизни не поднимал на нее руку, не пил, не бегал за юбками и не пачкал в доме. Наоборот, с самого начала — ну, почти — я был племенным производителем, потом Менятелем Подгузников, потом Школоводителем и Читателем Вслух На Ночь. Я спокойно переодевал ночью обделавшихся младенцев, не выходя из себя и даже не раскрывая полностью глаз. Единственная проблема заключалась в том, что весь свой пыл и трепет я перенес на детей и стал забывать про их маму, а она, в свою очередь, про меня. И кого тут было винить? Решайте сами.

 

Глава 2

Хочу спросить у вас вот что: как должен человек реагировать, если его бросают в понедельник днем и оставляют без обеденного стола, а в полчетвертого ему предстоит забирать трех малышей? Вот как: идет в парикмахерскую, разумеется. Лично я отправился в салон к Лену, самому пронырливому парикмахеру в Саут-Норвуде, а то и в целом мире.

Лен мне кивнул, когда я вошел. То был кивок человека, который слишком много раз видел, как входит в моду и выходит из нее «Брилкрем», и уже ничему на свете не удивляется.

— Как семейство?.. — спросил он меня, пока я усаживался в кресло.

В кильватере каждой реплики тянулись многозначительные точки.

— А сам-то как думаешь, Лен?

— Ну, парни у тебя — что надо!..

— Точно, Лен. Абсолютно верно. Они твои самые юные клиенты, а?

— А вот девка твоя больше ко мне не заглядывает…

— Да уж выросла она, чтоб ходить в мальчиковую парикмахерскую.

— А твоя Дайлис?.. — многоточие…

— А что говорят, Лен? — я смотрел на него в зеркало.

— Что ситуация «пикфорд», — точка… точка… точка… многоточие…

— Всюду у тебя шпионы, — сказал я.

— «Пикфорд» навсегда, насколько я могу судить…

— Насколько можно судить, да, Лен.

Лен нажал несколько раз на педаль подъема, словно поднимая мужское эго на высоту.

— Грустно это слышать, Джозеф, — отозвался он.

Для Лена процесс стрижки обычно отходит на второй план, уступая сбору сплетен. Он повязал мне на шею нейлоновую мантию, подоткнул ее за воротник с самодовольством человека, выполнившего на сегодня всю работу, и критически оглядел мои космы.

— Долго ты ко мне не заходил…

— Сделай что-нибудь порадикальнее, — угрюмо обратился я к его отражению в зеркале.

— Чтоб весь пол устелить, да?..

— Чтоб весь пол устелить.

Я вышел от Лена с выбритой тонзурой и эмоционально обнаженный. Может, следовало быть повнимательнее, но слишком уж быстро все произошло, в точности как с уходом Дайлис. В пятницу вечером мы с Дайлис Дэй сидели в родном доме и честно притворялись, что любим друг друга, как вдруг она объявила, что заказала на понедельник пикфордовский грузовик для перевозки вещей, — «ситуация «пикфорд»», как выразился Лен.

Сначала я сказал то, что, наверное, и должен был: попросил подумать, каково это будет для детей. Напомнил ей о новой жизни в Кристал-Палас, о которой мы самозабвенно мечтали, когда Билли только родился. После этой увертюры я упростил стратегию: спросил, нужно ли ей помочь сложить вещи.

Я не замял разговор, конечно же. О нет. То есть я помог ей паковать сундуки, но все-таки кое-какие вопросы у меня еще оставались.

— Эээ… а куда ты, собственно говоря, переезжаешь? — Видите, я могу быть жестким.

— В Далвич-Виллидж, — ответила Дайлис.

— В Далвич-Виллидж? — Территориально это к северу от Кристал-Палас, социально — возвышается над ним на милю, а уж на Саут-Норвуд смотрит, как баронет на мусорщика. — Значит, у него денег до черта?

— Я не поэтому ухожу.

— Извини. Это я так. Слушай, а как ты с ним познакомилась, с этим твоим… Крисом, да?

— Он просто… вошел в мою жизнь.

Та Дайлис, которую я знал (или думал, что знаю) до сего момента, не стала бы изъясняться так трепетно. Я не удержался и улыбнулся.

— Фьюю! Расскажи хоть о его мощном заряде.

Из трепетной дымки возникла настоящая Дайлис, пусто поглядела на меня и ответила замечательно:

— Могу тебе сказать, что была настоящая гонка.

Хм. Впрочем, я был готов к такому. Сам виноват — изображал мудреца, хотя меня уже выставили простаком. Но я вел себя спокойно и уравновешенно (спокойно, как покойник, и уравновешенно, как повешенный). Где-то в отделе страданий выключили кнопочку, и я равнодушно наблюдал, как равнодушно наблюдаю, как мы с Дайлис равнодушно соблюдаем положенные ритуалы трагического расставания и принимаем его как свершившийся факт. У Дайлис уже все было готово: «пикфорд», выходной на работе, связка ключей…

Она сказала, что ей жаль.

— Неправда, — ответил я.

— Нет, в каком-то смысле все-таки жалко, — уточнила она.

— И в каком же?

— Мне жалко тебя.

— Здорово. Теперь я могу не напрягаться и сам себя уже не жалеть.

Ну да, я был не особенно многословен, но зато мы не устраивали мелодрамы. Утром в субботу мы сказали Глории, Джеду и Билли: мама решила, что должна пожить сейчас в другом месте, и папа тоже так считает. Мама уедет в понедельник, пока детей не будет дома, но приедет к ним снова «очень скоро». Мама их очень любит и, ну да… Папа их тоже любит. Очень. Затем мы все погрузились в наш «воксхолластра» и отправились на прогулку в Кристал-Палас-парк.

Шла третья неделя сентября, листья уже опадали, и под листопадом ребята помчались к своим любимым скульптурам — динозаврам, или, как гласила надпись на указателе, «чудовищам». Какие же они у меня еще маленькие… Сколько из того, что мы сказали, в них осело? Билли вел себя, как обычно, — беседовал на тарабарском языке с Жоржем, игрушечным моржом. Джед, засунув руки в карманы, высматривал недостатки каменных воплощений каркающих птеродактилей или рычащих стегозавров. У него тоже была мягкая игрушка, полоумный жираф Джефф.

Одна Глория, казалось, что-то поняла насчет перемен в нашей семье. В парке она вела себя тихо, и на следующий день тоже, пока я готовил воскресный обед. А вечером она загнала меня в угол, полюбопытствовав:

— А зачем мама собирает коробки?

— Мы же тебе уже говорили. Она уезжает.

— А куда она уезжает?

— В путешествие, — сымпровизировал я.

— Какое путешествие?

— Недолгое. В короткое путешествие на пароходе «Неверность».

Секунду Глория непонимающе молчала, затем надавила снова. В восемь лет люди бывают бесстрашными.

— Зачем?

— Ей хочется развлечься, уехать куда-нибудь из дома.

— А почему тогда мы с ней не едем?

— Потому что у меня будет морская болезнь, а тебе нужно ходить в школу.

— Но это нечестно!

Я поднял ее на руки, поцеловал в обе щечки и откровенно ответил:

— Может статься, что как раз это по-честному для всех.

Что же у нас пошло не так, а?

Я не запивал, не злился на нее, не разочаровывал ее в постели. У меня не было игровой приставки к телевизору. Я не заводился при виде «феррари». Я все знал: где клитор, где отвертки, где туалетный утенок. И я умел спрягать священный глагол «заботиться»:

Я забочусь.

Ты заботишься.

Он заботится.

Она заботится.

Мы заботимся.

Кого заботит?

Думаешь, меня это заботит?

Тебя вообще хоть что-нибудь заботит?

Ну вот. Раз плюнуть.

Я вяло размышлял про Криса. Дайлис назвала мне его фамилию — Пиннок (ничего смешного тут нет!). Это все, чего удалось от нее добиться.

— Он тебя хоть любит по-настоящему, Дайлис?

— Джо, хватит об этом.

Я вспомнил, какое сильное впечатление Дайлис производила на меня раньше. Ростом пять футов и два дюйма, пылкая. Темно-карие глаза и прямые темно-каштановые волосы (глаза Глории, волосы Глории). Губы, говорившие «я добрая», и грудь, говорившая «я горяча». Нам было по двадцать два. Дайлис не скрывала симпатии, мне это льстило. Она держалась вызывающе. Я тоже.

Сейчас-то я понимаю, каким был дураком, но должен признать, что где-то в дальнем уголке подсознания я лелеял образ Дайлис — взращенной на природе поэтической деревенской девы (в городской версии), чьи прелести нависают над плотным корсетом, словно спелые плоды над плодородной почвой. Не только ее внешность наводила на такие ассоциации, но и характер: прямой, невозмутимый, бесхитростный. Ни разу ни в одной женщине не встречал я такой теплоты.

Чистить перышки она не успевала. Она ела, как лошадь, она упивалась любыми романтическими жестами, и чем пошлее, тем лучше — огромные коробки шоколадных конфет, веники цветов. Хотя ни она, ни я не были богаты, она работала как вол, чтобы мы могли по субботам делать набеги на Кенсингтон или Вест-Энд и потом возвращаться к чаю домой, навьючившись книгами, музыкальными записями и грудами нелепых тряпок, которые мы потом даже иногда носили.

— Ладно, ладно, жить надо весело! — время от времени подбадривала меня Дайлис, а когда мое желчное «я» брало верх, нещадно меня ругала. — Все вы, рисовальщики, одинаковы! — упрекала она и сильно щипала меня за щеку. — Ладно, не хандри, Пикассо, у тебя же такая потрясающая девушка!

Мы шутили, что точнее всего Дайлис описывают старомодные слова: страстная, стремительная, стойкая… А я? А у меня в каждой частичке тела играло возбуждение. Каждый раз наша любовь бывала бурной и громкой:

— Надень на меня жемчужное ожерелье!

— Привяжи меня к столу!

— Войди в меня сзади!

И Дайлис была не лучше:

— Трахни меня, трахни, я такая скверная!

Мы здорово кувыркались в постели. Однако сейчас, когда я мысленно возвращаюсь в то время, мне как-то неловко. Нет, я ничего не стыжусь, мне не противно, никакой вымоченной в страсти ностальгии, только мрачное подозрение, что постепенно переставал интересовать ее как человек.

— Добрый день, меня зовут Джозеф, сегодня я ваш слуга…

— Трахни меня! Я скверная!

Скверная? Почему? — задумывался я. Скверно чинишь машины? Скверно плетешь макраме? Скверно получаются документальные фильмы? Дайлис, Дайлис, любимая, интонировал я про себя, провал во флористике — это не преступление!

Могу выдвинуть крупную культурологическую теорию. Возможно, нас вводит в заблуждение эпоха. Мы вступали в эру, где на нас с каждой автобусной остановки наступает могущественный член Марки Марка, а Мадонна выставляет на всеобщее обозрение свои интимные части (в смысле, их фотографии). Модные молодые создания не спят ночами и грызут себя за то, что сами не геи. Но даже буйное дебоширство приедается. И в итоге я решил, что у Дайлис была вполне очевидная причина бросить меня: я действовал ей на нервы. Может быть, звучит неубедительно, но не держите на нее зла. В конце концов, и мне она тоже действовала на нервы.

Тем не менее, все равно странно, что наш союз распался из-за такой, вот банальной вещи. Я не говорил вам, кто моя бывшая подруга по профессии?

Она консультант по семейным отношениям.

Да-да. Семейное счастье — это по ее части. Правда. Никогда бы не стал об этом шутить. Вообще, может, именно благодаря ей мы и продержались вместе так долго. По нынешним временам одиннадцать лет — это вполне себе срок, тем более, если оба вырабатывают, так сказать, все ресурсы года за три-четыре. Но так уж поступают с нами дети. Слишком цинично, да? Но такова уж реальность.

Мы ничего не планировали. По крайней мере я. По поводу зачатия Глории между нами воцарилось молчаливое согласие. Я не спрашивал, как это произошло, а Дайлис мне не рассказывала. Нет, я понимаю, что имело место половое сношение, я даже припоминаю узор на простыне в ту ночь: такие уродливые, грубые зеленые виньетки. К тому времени я научился отмечать детали во время сексуального экстаза. Хотя так и осталось необъясненным, почему Дайлис не выпила вечером свою таблетку. Про детей мы говорили только изредка, уклоняясь от темы, не желали обсуждать ее честно, потому что иначе непременно вырулили бы на тему еще серьезнее, которую предпочитали избегать: что мы будем делать друг с другом. Глория на подходе дала нам замечательный повод избегать этой темы и далее. Теперь у нас был ребенок, мы о нем заботились. Мы надеялись, что ситуация станет лучше.

В общем, так и получилось. Глория воскресила в нас страсть, которой мы больше не испытывали друг к другу, и ровно поэтому мы произвели Джеда, а потом и Билли. Дети сплотили нас: теперь мы делили поровну нежную любовь к ним и заботу об их благополучии. Мы вместе занимались хозяйством. Мы развешивали занавески и шторы, отделывали дом, ругаясь по мелочам. Помирившись, вместе восхищались нашими чудесными отпрысками. А потом в мой мир явился Кристофер Пиннок, таинственный незнакомец. Теперь все будет по-другому.

В тот ясный, вялый понедельник я помог человеку из службы Пикфорда погрузить обеденный стол, стереопроигрыватель и фамильные ползунки. Перед этим я все утро шатался по дому, наблюдая, как Дайлис роется в нашем барахле, выбирает из кучи нашего не подлежащего разделу имущества те вещи, которые (как я потом понял) она надеется очистить от всяких ассоциаций и связей с моей персоной. К полудню ее уже и след простыл. Билли был у няни Эстер, а Глория и Джед — в школе.

— Я позвоню насчет детей ближе к выходным, — бросила Дайлис через плечо. И протиснулась в машину.

Ага, вот так! Ничего страшного, парень! Хорошего тебе дня, черт подери!

Я закрыл дверь.

Потом я перекопал весь сад и вырыл фотоальбомы, которые зарыл там в мешке накануне, когда среди ночи Дайлис вдруг понадобилось срочно идти за покупками (нелепо, но какая мне была разница?). Потом я принял душ. Посмотрел на себя в зеркало в полный рост: обнаженный мужчина тридцати трех лет, неплохо сохранился для своего возраста, голубые глаза, светлые волосы торчат, как будто дыбом встали от удивления.

Именно в этот момент я решил пойти к Лену. Спустя полчаса я сидел в ожидании на школьном дворе вместе с двумя молодыми мамами. Одну звали Лайза, другую Камилла.

— Джо, ты что с волосами сделал? — выпалила Лайза.

— А дай-ка потрогать, — попросила Камилла.

Некоторые мужья ноют, что жены заставляют их околачиваться у ворот школы. Это не обо мне. По-моему, тут все дело в общении. Ну вот, например:

— Добрый день, я папа Нибса. Он в одном классе с вашей Нелли. Все время только о ней и говорит. Как у вас дела?

— Спасибо, неплохо, а у вас?

— Ну, вам про дырку на брюках не рассказывать, и что горох подорожал?

Ладно, отвлекся.

Я склонил голову, и Камилла потрепала мой колючий ежик.

— А зачем ты так? — спросила Лайза, наблюдая за Камиллой.

— Охочусь за сексом, — ответил я.

Камилла отдернула ручку.

— Ах ты, грязный приставала! — воскликнула она, распахнув широко глаза и улыбаясь.

— Я подумал, если буду выглядеть тощим и злобным, то мои шансы увеличатся, — объяснил я. — Сама знаешь, о чем мужики думают пятьдесят раз в день.

— Хотела бы я знать, — устало ответила Лайза.

— И я бы хотела, — эхом откликнулась Камилла.

— Хотеть не вредно, — я стал дерзким от отчаянья, — может, и узнаете!

— Ну тебя, — сказала Лайза.

— Ну тебя, — сказала Камилла.

Полчетвертого прозвенел звонок. Из школы в мир вышли Глория и Джед, чей отец чуть ли не облысел, а мать ушла из дома. Скоро к ним присоединится и Билли.

Я с женщинами ужасен.

 

Глава 3

Дайлис, как и обещала, позвонила в конце недели. Но она не просто хотела увидеться с Глорией, Джедом и Билли. Она объяснила, что звонит с «предложениями по дальнейшему обустройству». На них я решил сразу согласиться. Мне не хотелось вступать с ней в кровавые битвы. Я был не в настроении воевать. Я тупо предоставил ей право решить все самой.

Дайлис поехала по списку. Во-первых, дом: она сказала, что не претендует на дом, только надеется, что проценты по закладной я теперь буду выплачивать сам.

— Так ведь будет честно, — ласково сообщила она. Да, я думаю, что честно. Она вложила в него очень много денег и не просила их назад, — у этого Криса, надо полагать, денег куры не клюют.

Во-вторых, машина. Ее я тоже могу оставить себе.

— В конце концов, она не такая уж дорогая, — прощебетала Дайлис, — и в любом случае она мне не нужна.

Это правда. Скоро мне предстояло узнать, что славный Кристофер Пиннок обладал великолепным «моррис-майнором» с двигателем на птичьем дерьме. Он мчался в нем сквозь дикие прерии, потом выскакивал и бросался на страшных диких зверей, закалывал их одним ударом и ритуально потрошил голыми руками.

Ладно, ладно, в общем, был у него «вольво». Новенький, пятиместный, энергосберегающий, все дела. Зеленый.

Да, так о чем я? А, да.

В-третьих: дети.

Ах, дети…

— Я хочу съездить с ними куда-нибудь в воскресенье, — продолжала Дайлис. — Думаю; пока не стоит приводить их в мой новый дом, он еще не готов. Просто чтобы ты знал.

Ну-ну.

— Джо, ты меня слушаешь? Я заберу их в одиннадцать утра и привезу обратно к восьми.

Хорошо. До свидания.

Итак, воскресным утром, без пяти одиннадцать, я свел Глорию, Джеда и Билли по лестнице на улицу и показал им на «вольво», ждущий на безопасном расстоянии от нашего дома. С такого расстояния мне не удалось рассмотреть человека за рулем. Дайлис стояла на тротуаре и махала детям. Я следил, как удаляются их спины. Глория вела Билли за руку, Джед трусил сзади. Я попытался было изобразить на крыльце глубоко трагическую фигуру — несчастного папочку, распростившегося со своим выводком. Это был мой первый и последний экскурс в приторно-сентиментальное позерство. К тому времени я поправил себе настроение. Потом я так разозлюсь, что меня уже не выставят дураком.

День я провел дома за ничегонеделанием. В семь сорок пять занял позицию у окна между занавесками и сквозь щель щурился на улицу, где уже темнело. «Вольво» подъехал ровно к назначенному времени и, как и утром, остановился в двадцати ярдах от галереи. Я видел, как в жутковато-желтом свете фонаря дети по очереди выскакивают из машины, как чертики из табакерки. Видел, как силуэты целуют друг друга. Я мигом сбежал вниз и открыл дверь, едва Глория потянулась к звонку. Трое ребят вошли в холл, и я заметил, как отъезжает автомобиль Криса.

Дети тихонько поднялись в квартиру. Билли тут же исчез в кухне. Старшие уселись в гостиной, так и не сняв пальтишек, Глория на диван, Джед в свое любимое кресло в углу. Я сел в «Другое Кресло», как оно у нас называлось, и, изобразив благородную улыбку, задал вопрос:

— Ну как? Хорошо провели время?

— Мы ездили в Музей естествознания, — сказала Глория.

— Понравилось?

— Да, ничего.

— Всего лишь «ничего»? — Такая сдержанность в описании была моей дочке несвойственна. — Не маловато подробностей, а? — поддразнил я.

Глория постаралась изо всех сил:

— Мы играли в футбол в парке. — Она поглядела на Джеда в поисках подтверждения. — Правда?

— Играли, — согласился Джед.

Тут я подумал, что могу подступиться к интересующему меня предмету.

— Ну, а что за друг теперь у мамы?

— Ничего, милый; — быстро ответила Глория. Ответ она явно приготовила заранее. Хорошо, послушаем, что скажут другие. Я повернулся к Джеду.

— А ты, молодой человек, что о нем думаешь? — спросил я тоном епископа, наставляющего школьника.

— Ничего, милый, — Джед схватился за соломинку, брошенную Глорией.

— Ну, это же хорошо, правда? — ободряюще спросил я. — Плохо было бы, если б мама подружилась с каким-нибудь неприятным человеком.

Комментариев не последовало. В кухне, катаясь по полу, гремели консервные банки. Глория заговорила снова:

— Мама сказала, мы можем еще раз съездить в музей. Крису там очень понравилось.

У меня подскочил адреналин в крови, когда она вот так запросто назвала Криса по имени. До сего момента он был для меня никем. Просто парень, которого приветила моя бывшая подруга. А тут меня как током ударило: ведь для Глории, Джеда и Билли он был живым человеком, появившимся в их жизни. По крайней мере, оба старших понимали, что он планирует остаться надолго.

— Ой-ой-ой! — я сделал вид, будто только что услышал грохот из кухни. — Притащу-ка я оттуда Билли, а вы, взрослые, пока готовьтесь ко сну.

Они с явным облегчением утопали прочь, а я пошел на кухню. Меня все еще смущало это зияние на месте обеденного стола. Я взял Билли под мышку, наклонился, чтобы засунуть консервы на место, и ощутил, как в душу вонзается железное жало.

Шли недели. Каждым субботним или воскресным утром я провожал Глорию, Джеда и Билли к машине Криса, а вечером шпионил из-за занавесок, когда они возвращались. И снова зажигались праздничные огни на Саут-Норвуд-Хай-стрит. Наконец в конце ноября Дайлис прислала мне коротенькое письмо с предложением встретиться и поговорить о будущем детей. Похоже было, что новый дом в Далвич-Виллидж готов распахнуть перед ними двери. Дайлис считала, что нам нужно «кое-что обсудить».

Мы встретились в ее обеденный перерыв в неромантичном винном баре.

— Ты их не получишь, — сказал я.

Она прикрыла глаза, застенчиво опустила голову, и ее темные волосы, заметно отросшие, эбеновым занавесом качнулись вбок. Раньше я таких манер за ней не замечал.

— Они и мои дети тоже, — сообщила она.

Мы сделали ставки.

— Но ты ушла из дома, — заметил я.

— У тебя не хватит денег, чтобы его содержать.

— Это мы еще посмотрим.

— Посмотрим.

Впервые за все время, что прошло с ее ухода, я вознегодовал. О Крисе я все еще знал очень немного, да и то от детей. Он увлекается компьютерами, любит природу и то, что называет «поиском мудрости в лесах». Немного, но достаточно.

— Да ты меня бросила ради какого-то хама, ради ботаника в шортах!

— Ты сейчас сам хамишь.

— Точно, я это умею. Интересно, что бы решил судья.

— Ты же не пойдешь в суд. Тебе там ничего не добиться.

— Ты в этом так уверена?

Я блефовал. По правде говоря, я понятия не имел, на чьей стороне будет закон. А Дайлис, поскольку это Дайлис, — имела. И, насколько я понимаю, отсюда и получилось ее предложение, которое она тут же и озвучила:

— Может быть, попробуем их разделить? — сказала она, откидывая волосы и поблескивая глазами из-под ресниц. Еще одна любопытная новинка в арсенале ее чар.

— Что значит «их разделить»? — спросил я.

Дайлис провела исследование (собственно говоря, распад семьи относился к полю ее деятельности). Она сказала, что теперь все чаще договариваются именно так, и порой все бывают довольны. Существует масса возможностей разделить жизнь детей надвое. Можно переезжать от папы к маме и наоборот каждые два дня, или каждые три дня, или четыре. Можно одну неделю жить с понедельника по четверг у мамы, в другую — у папы, а по выходным чередовать дома; а можно, чтобы ты (то есть я) забирал детей через выходные и еще на один день.

— Так, конечно, получится не поровну, — добавила Дайлис, — но для тебя, может быть, легче, раз ты теперь… сам по себе.

За последние два месяца я без особых проблем приспособился к роли отца-одиночки и сделался мамой и папой в одном флаконе. По правде говоря, повседневная жизнь шла почти как прежде. Я знал, что дети скучают по матери. Но, хоть она и исчезла с домашнего ландшафта, жизнь не слишком изменилась.

Еще когда Дайлис жила с нами, по утрам именно я поднимал Глорию, Джеда и Билли, натягивал на них одежду и заговаривал зубы за завтраком. Дайлис же носилась по дому в поисках плаща, ключей и папок с записями о пациентах, а потом убегала, лавируя в толпе на Хай-стрит, чтобы успеть на ранний поезд на Норвуд-Джанкшн, на ходу разглаживая плотный, но мягкий костюм, и ее портфель болтался сбоку.

И именно я бежал рысью с Глорией и Джедом в школу, затем с Билли к его преданной няне Эстер, пока Дайлис нетерпеливо ждала поезда на платформе, то и дело поглядывая на часы, и делала карьеру. Когда она ее сделала, именно я стал забирать детей и приводить домой, я второпях кормил их, я справлялся с их плохим настроением по вечерам и утихомиривал всяческими кнутами и пряниками.

Теперь же Дайлис сидела передо мной в баре и строила из себя всезнающую мамочку. Я не хотел уступать ей ни на дюйм.

— Ты специалист по этим делам, что ты рекомендуешь?

— Пусть бы они жили неделю у меня, неделю у тебя, — подозрительно быстро выпалила Дайлис.

— Продолжай.

— Они могли бы переезжать каждую пятницу. После школы.

— Продолжай.

— И стали бы детьми с двумя домами вместо одного: у них был бы Мамин Дом и Папин Дом.

Все остальное, добавила Дайлис, осталось бы по-прежнему: Глория и Джед ходят в свою школу, а Билли — к бесконечно любящей Эстер, пока ему рано в детский садик.

Я это обдумал. Нехотя признал, что в этой идее были явные плюсы. Я устал, у меня ощущался финансовый кризис, мне нужны рабочие дни, которые не заканчиваются в четверть четвертого. Мне нужно больше времени уделять себе. Лайза и Камилла интересовались, удастся ли когда-нибудь секс-охотнику добыть хотя бы один трофей.

— Как ты собираешься уходить с работы, чтобы забирать Глорию и Джеда после школы? — спросил я. У нее был готов ответ:

— Я могу поменять свой график. Да и Крис иногда может их забирать.

— Целая неделя без ребят — как-то уж очень долго, — прикинул я. — Ты к этому привыкла, а я нет.

Эти слова ударили Дайлис сильнее, чем я ожидал. Ее чопорность разом исчезла.

— Разве ты не понимаешь, что я устраивала для них дом?

— Прости, пожалуйста. Прости. — Я испугался ее слез. — Я выйду в туалет, а ты вытри нос пока.

Я стоял над унитазом и мучился совестью. Я шел на встречу не для того, чтобы рычать на нее или, наоборот, канючить. Этими новыми глубинами слабости я был обязан новому облику Дайлис. Ее присутствие не будило плоть. Наоборот, Дайлис была какая-то чуточку нелепая. Я представлял в уме ее переход из похотливой развратницы, ненасытно любящей меня, в трезвую, холодную и расчетливую Боудикку, которой нужно выйти из схватки без потерь. А сейчас эта стрекоза порхала бабочкой, впрочем, весьма решительной. Дайлис была безусловно счастлива с новым мужчиной, я же оставался безусловно одинок. Я повернулся к рукомойнику. Автомат с презервативами возле раковины будто надо мной издевался. В сексуальном плане я был заброшен в дальний-дальний угол Поднебесной, одинокий кантон Дро-Чи, куда обычно попадают лет в четырнадцать.

Я вздохнул и вышел к Дайлис. Она уже привела себя в порядок.

— Я слишком резко говорил, — сказал я, насколько возможно приближаясь к извинительному тону. — Можно я теперь пойду домой и все обдумаю?

Дома я много думал, и не все мои мысли были приятными. Дайлис, я был уверен, специально рассчитала так, чтобы я в конце концов согласился и она заполучила бы детей, не обогащая никаких адвокатов, что само по себе рискованно. Так не бывать же этому! — клялся я. Однако же в одном Дайлис была права: Глория, Джед и Билли — это и ее дети тоже. Более того, они сами это знали.

На следующий день я позвонил ей.

— Хорошо, я согласен на разделение. Неделя у мамы, неделя у меня.

— А там посмотрим, как пойдет.

— Посмотрим, конечно. Все посмотрим.

Помните картину у меня на стене? Ту, где мужчина, дети и мебельный гарнитур из трех предметов? Я начал работать над ней рано утром в первый День Подарков после отъезда Дайлис. По телефону мы договорились, что начало «двудомной» системы отложим до после рождественских каникул. Меня это устраивало, но вот насчет самого Рождества мы здорово поцапались.

— Дети должны провести Рождество со мной, — сказал я. — Они так привыкли.

— Это нечестно! — запротестовала Дайлис. — А как же моя мама?

— Что твоя мама?

Не могу как следует описать Берил Дэй, которая, надо думать, в молодости провела чересчур много времени в компании Бетт Дэвис. Рэймонд, ее муж и отец Дайлис, суровый финансовый консультант, умер от инфаркта за год до рождения Билли, приведя в действие пункт своей образцовой страховки на стоянке бензоколонки в Саут-Миммсе.

Дайлис изложила ситуацию:

— Мама приезжает на Рождество к нам с Крисом в Далвич. В первый раз. И если она не увидится с детьми на Рождество, то придет в ярость. Тебе не кажется, что в последнее время у нее и так было много огорчений?

— Ну, а у моих родителей, видимо, не было ни одного.

Джордж и Лана, мои родители, очень тепло относились к Дайлис и очень болели за своих внуков.

— Твои сильнее, — отразила удар Дайлис, — и справятся.

Это, в общем, правда. К тому же обеспокоенная бабушка-вдова — замечательное оружие, с которым можно выиграть любую битву. В конце концов мы договорились. Глория, Джед и Билли проснулись рождественским утром в Папином Доме и с радостью обнаружили, что Санта-Клаус выполнил свой долг: забрал морковку, предназначенную его оленю, съел сладкий пирожок, и, с пониманием заметила Глория, не только выпил бокал виски из оставленной для него бутылки, но и приложился еще немножко. И вдобавок дорогой Святой Ник оставил горку подарков.

В одиннадцать утра мы поехали на машине к моим родителям в кройдонский глубокий тыл, куда они переехали в мои десять лет, когда квартирка над магазином стала нам маловата. Мама с папой, мой старший брат Брэдли с женой Маликой и мой младший брат Чарлз сумели отлично сыграть в Сплоченное Семейство, как раньше. Далее, в два часа, Глория, Джед и Билли были переданы под юрисдикцию Дайлис. Во всех отношениях дипломатический обмен. Я не хотел отвозить детей в ее новый дом, а она не хотела забирать их от моих родителей, поэтому мы договорились передать их с рук на руки у «Богатства бедняка», как обычно.

Я приготовил каждому из них сумку с зубной щеткой, пижамой и несколькими маленькими игрушками. Лев Блеф, Джефф-Жираф и Морж Жорж остались дома. Я убедил ребят не брать их с собой. Мне казалось, если и они уедут со своими хозяевами, те могут не вернуться. Дайлис приехала одна и забрала детей в Мамин Дом, где их ждали Мама, Мамина Мама, Мамин Мужчина и (злобно прошипел я про себя) еще одна индюшка. По дороге обратно к родителям я все думал, как ребята сегодня будут в первый раз исследовать свой второй дом. Об этом я думал и за обедом, который подала мама, и за папиными убойными коктейлями, и за дурацкими шуточками братьев. И продолжал думать об этом вечером, когда около восьми стали подтягиваться всякие тетушки, дядюшки и соседи.

Я высидел до одиннадцати и в конце концов, обнявшись на прощание с родителями, уехал. Дома я спал отвратительно. В пять утра я поднялся и отправился обследовать детские комнаты. Пусто, разумеется. Я обратился к Блефу, Джеффу и Жоржу: «Ребята, теперь мы с вами одни против целого мира». А потом я оделся, вышел и повел свою «астру» сквозь изморозь в Далвич-Виллидж, где наконец своими глазами увидел новое жилище Дайлис. Вот он, Мамин Дом, новый адрес моих детей. Минут пятнадцать я сидел в машине напротив ворот, на красивой улочке, обрамленной деревьями. Вокруг крыльца горели фонарики, в окне наверху виднелся силуэт Деда Мороза. Вернувшись домой, я стал писать картину. Сейчас уже три года, как она висит у меня на стене, но Билли все еще иногда спрашивает о ней.

— Папа?

— Да?

— Вот знаешь ту картину?

— А что?

— Расскажи еще раз, как ты ее нарисовал.

— Я работал по фотографии, которую сняла твоя мама.

— Срисовал ее, да?

— Ну, не совсем срисовал. Каждая картина рассказывает свою историю, и моя картина говорит не то же самое, что фотография. Она, в общем, говорит то, что я тогда чувствовал.

Джеда картина тоже интересует. Я подлавливаю его за внимательным разглядыванием картины и тщетно мечтаю узнать, что он думает. В конце концов задаю ему вопрос.

— Джед, а что ты думаешь про картину?

— Не знаю. — Он пожимает плечами.

Ну да. Конечно. Хорошая сегодня погода, блин! Именно это я и должен сказать.

А мне бы хотелось рассказать ребятам историю этой картины, но они пока не готовы. Готова Глория, но она не все хочет услышать. Я объясняю, что картина — из тех времен, когда я начал терзаться страхами, вдруг ее и мальчиков растерзал в клочья маньяк, пока я спал и все проспал. Или представлял, как открываю дверь, а на пороге стоит женщина в синей форме и говорит: «Мистер Джозеф Стоун? Я из полиции, вынуждена вам сообщить, что у школы произошел несчастный случай». Или в одиночестве, подходя к телефону, думал, что это Дайлис и что она скажет: прости, жаль тебя огорчать, но знаешь, мы с Крисом купили ранчо в Ричвилле, в США, и думаем, что детям там будет лучше. Кстати, ты можешь с ними встречаться где-нибудь на нейтральной территории дважды в год. Все условия проработает и пришлет тебе наш адвокат. Пока!

Глория слушает, затем говорит:

— Ох, папа, какой ты грустный.

Да уж. Бывает со мной такое.

 

Глава 4

Поставьте себя на мое место, на то самое место, где оказался я. После трех месяцев соло-воспитания своего выводка я проводил теперь дома один целые недели. Большинство мужчин от такого бы голову потеряли, но не я. Если я не торчал в студии, общаясь с музами, я смотрел одни и те же старые фильмы, слушал по радио одни и те же старые песни и обдумывал одни и те же старые мысли. Новый год я провел в тишине. Лев Блеф сидел на диване, навалившись на меня спиной, Морж Жорж примостился на коврике под ногами, Джефф-Жираф составлял нам компанию в кресле Джеда в углу. Мне надоели его угрюмость и нелюдимость, и я было поддел его — эй, Джефф, а не много ли от тебя шуму? — но он не удостоил меня ответом.

Почти сразу после полуночи я отнес зверей в ребячьи кроватки и, прежде чем выйти, взглянул на картину, которую объявил готовой. Мне она нравилась, и я чувствовал, что выплеснул на холст все, что варилось у меня голове. То было изображение домашнего уюта, слегка приправленного неуверенностью. Критики назвали бы мою картину «экраном спроецированных предположений». Или еще как-нибудь.

Одиночество давало мне время и пространство для размышлений и самоанализа. Передо мной маячили несколько неразрешенных проблем: проблема денег, проблема дома, проблема меня самого. Я бесстрашно предпочел о них не думать. По большей части я просто ждал, когда вернутся дети, и задавался вопросом, так ли страстно они ждут встречи со мной. Они прибыли первого января, как мы и договаривались. Я бросил на них мимолетный взгляд из окна гостиной. Дети были точно такими же, как в день Рождества — на них была та же одежда, они несли те же сумки, а в сумках, по-видимому, лежали те же пижамы, игрушки и зубные щетки. Но дома обнаружились кое-какие перемены.

Билли они не коснулись. Он ринулся к новому игрушечному телефону и немедленно завел долгий разговор с далеким порождением его фантазии. Но вот в старших была заметна какая-то неловкость. Я схватил в объятия Джеда и как можно естественнее спросил, хорошо ли он провел время. Джед обнял меня в ответ, но больше кивал, чем говорил. Я обнял его сестру, и Джед скользнул к себе в комнату. Глория тоже была сдержаннее, чем обычно, и я решил пробиться сквозь этот холодок.

— Как дела, папа? — вежливо спросила она.

— Дела идут хорошо, благодарю вас, герцогиня, — ответил я, мягко подшучивая над ее церемонностью. — Хотя вот зверушки совсем от рук отбились, пока вас не было.

— А что они делали?

— Ну, Блеф-то как раз мне помогал, только почти не рычал. У него неважное настроение.

— Ой, бедный! — сухо сказала Глория, потихоньку осваиваясь на старом месте. — Пойду-ка я пожалею его.

— Жоржа я поймал с поличным, когда он подбирался к рыбным палочкам. А Джефф у нас сама знаешь какой. Каждую ночь врубал музыку на полную мощность, плясал и под утро аж шатался! В мое время жирафы себе такого не позволяли!

Глория вздохнула.

— Ой, ну ладно. Скажу Джеду, пусть он с ним поговорит. — С этими словами она ускакала наверх, вслед за мальчиками.

Только поздно вечером я решился прочитать отчет: по приезде Глория вытащила из своей сумки объемистый конверт и вручила мне. В нем было послание Дайлис, написанное от руки, но явно не от души.

Дорогой Джо,

Дети очень хорошо познакомились с Маминым Домом. Прилагаю несколько фотографий, которые мы здесь отсняли. Как видишь, в Мамином Доме у них тоже есть свои пижамы, одежда, зубные щетки, игрушки и т. д., так что необязательно давать им все это с собой в следующий раз. Жду их в следующую пятницу. Я заберу Глорию и Джеда из школы, а Билли от Эстер.

Твоя Дайлис.

Я прочел записку вслух, когда дети перед сном набились ко мне в постель.

— А вот «Целую тебя» она не написала. Может, кто-нибудь другой меня поцелует, а? — спросил я, оглядывая ребячьи лица. Ни намека на веселье.

Я вытащил фотографии. Они лежали в маленьком альбомчике, штук десять, прекрасная композиция, хорошо снято. На первой фотографии дети с Дайлис и ее матерью, прильнув друг к другу, улыбались в камеру среди горы оберточной бумаги и коробок с подарками. Остальные представляли собой портреты Глории, Джеда и Билли, по три фотографии каждого. В альбоме они располагались в нарочито разумном порядке.

Вот Глория стоит перед дверью с розовой табличкой «Комната Глории». Такой одежды я прежде на дочери не видел: бирюзовые брюки и ярко-розовый топик с сердечками. Я бы никогда не нарядил ее в такое. На следующем снимке Глория сидела на кровати в обнимку с огромным белым тигром. (Тут я подумал, что фотография ни в коем случае не должна попасть в лапы Блефу: он поймет, что его жестоко предали.) На третьем снимке Глория с полуприкрытыми глазами стояла у окна спальни, наклонив голову так, что темные волосы эбеновым занавесом свешивались вбок (как отметила Дайлис в неромантическом баре, это и ее дети тоже).

Фотографии мальчиков следовали тому же образцу: обоих сняли перед дверью, и на них была одежда, которой я прежде не видел, — штаны и полосатые майки. Дверь на фотографиях была одна и та же, а таблички разные — значит, и в Мамином Доме мальчики живут в одной комнате. Обе таблички голубые. На стенах комнаты красовались постеры с Покемонами. Мальчиков снимали в маскарадных костюмах: Джед стоял, чуточку одеревеневший, в искусственных шкурах а-ля Дэйви Крокетт и кожаной шляпе с мехом (совершенно не в его духе), у Билли в костюме Винни Пуха едва виднелось лицо. Похоже было, что он вот-вот яростно заревет, как Винни, сколько я помню, никогда не умел.

Только две фотки из всего альбома были вроде бы сделаны без предварительной постановки. На них дети ходили по большому роскошному саду между шведской стенкой, качелями и горкой.

— Эти снаряды тоже новые, да? — спросил я. Билли ничего не сказал, только кивнул. Джед посмотрел на Глорию.

— Да, — сказала она. — Но это не подарок на Рождество, это мама купила, когда она, ну, когда уехала.

— Ясно. А кто составил этот чудный альбомчик?

— Мама.

— А кто вас снимал?

— Крис. Он учится фотографировать.

— Он хорошо снимает, — сказал я. Мне не хотелось прямо сейчас дознаваться, почему этот работник фоторужья нигде не запечатлен сам.

В следующую пятницу, провожая детей в школу, я попрощался с ними как обычно, но только объятий и поцелуев прибавил побольше:

— Глория, будь хорошей, будь счастливой, будь доброй.

— Да, пап. Целую!

— Джед, будь хорошим, будь счастливым, будь добрым.

— Буду, пап, буду!

— Сегодня вас заберет мама, а мы с вами теперь увидимся через неделю. Понимаете?

— Да, пап. Я буду по тебе скучать, — ответила Глория. — Ладно, до встречи.

Джед просто кивнул.

— Ну, тогда идите.

Они пошли к своим шеренгам. Глория вела Джеда за руку.

Я повел Билли к Эстер.

— Билли, будь хорошим, будь счастливым, будь добрым.

— Это ты будь хорошим!

— Эй, полегче, тебе всего три годика!

Дома я открыл магазин. Мне предложили работу иллюстратора в рекламном агентстве. Иллюстрации в стиле поп-арт — я занимался этим в школе и в колледже и делал вид, что у меня получается. Я привык сидеть дома один, но предвкушение целой недели ночного одиночества было мне в новинку. Я знал, что значит быть отцом-одиночкой. Но я не знал, привыкну ли к свободе. Свободе? От чего? От трех самых любимых людей на свете. Чтобы избавиться от пугающей пустоты, я позвал вечером двух своих приятелей. Мысль-то хорошая, но не знаю, насколько умно пускать таких людей в дом.

Номер первый — Кенни Флинт. Кенни — из тех людей, что вламываются в дверь, бегут в кухню, хватают ваши любимые пирожные, сжирают самые вкусные и лаконически улыбаются в ответ на ваши отчаянные вопли: «Ах ты засранец! Ты же знаешь, что я только розовые люблю!».

Появившись у меня, Кенни ровно так себя и повел.

— Извини, Джо, — нежно пробормотал он, развалясь за новым обеденным столом, — но уж очень я привязан к твоим пирожным. Это у меня прямо в генах записано.

— А еще друг называется!

— Ну, считай, что я до ужаса невоспитанный.

Номер второй — Карло Бонали. Такой опасности, как Кенни, он не представляет, по крайней мере, французским пирожным бояться нечего. Однако же в присутствии Карло просто необходимо следить за тем, как вы одеты. Не дай бог подпустить его к вашему гардеробу — он начнет рыться в нем, осыпая вас ехиднейшими замечаниями. Придя следом за Кенни, Карло ровно так себя и повел.

— Гибрид модов-ретроманов и футуристов-минималистов, — подытожил он, когда я таки вытянул его из своего одежного шкафа. — Восьмидесятые, обтерханные по краям. Таков мой друг Джо.

Они с Кенни решили вытащить меня из дому.

— Тебе не мешает встряхнуться, парень, — сообщил Карло, держа пару моих — немодных, на его взгляд, — ботинок. — Эти точно для тебя, как на заказ.

— Купил, потому что в «Фэйс» велели покупать такие, — вяло запротестовал я.

Карло был несгибаем:

— В вопросе обуви нужно быть лидером, а не следовать за другими, — пробурчал он. — Такова моя максима, как тебе известно.

Я взглянул вниз на его ботинки. По мне, так обычные черные «оксфорды». Конечно, вслух я этого не сказал, иначе Карло разразился бы получасовой лекцией о том, что его пара — одна из семи уникальных пар, выпущенных Уилбуром Вульфом, и что мне следует в благоговейной молитве пасть ниц пред ее рантами. Я промолчал, и Карло кинул черные брюки, синюю рубашку и вручную расписанный галстук со стрижом, который сам подарил мне на день рождения.

— Мда, есть еще над чем поработать, — сказал Карло, когда я облачился. — Ладно, ничего, сойдет.

— Да ведь мы и идем-то просто в греческий ресторанчик за углом!

— Некоторые из нас, — сочувственно глядя на меня, ответил Карло, — заботятся о соответствии стандартам.

Ну и пусть издеваются, мне все равно. Пусть хозяйничают здесь как у себя дома, потому что когда-то здесь и был их дом, а в некотором роде и остался. В этих стенах заключалась наше общее прошлое, наполненное хохотом, вечеринками, пастой, которую готовила мама Карло, и гипсовыми утками, иронически повисшими на стене в коридоре. Мы стали жить вместе, когда моим родителям надоело сдавать дом незнакомым людям. После переезда в Кройдон мама с папой не бросили мастерскую, но их дело уже превратилось в хобби, и самые интересные работы выполнялись дома. Им больше не нужно было мучиться с буйными квартирантами, и потому я предложил оставить дом за нами. И вместо того, чтобы бросить его загнивать, сдать его мне, Карло и Кенни.

— Мы будем вам платить за квартиру, а сами приведем ее в порядок, — сказал я им.

Я тогда уже защитил диплом и провел год в плодотворном безделье в окрестностях Парижа. После возвращения я не желал примыкать к числу переростков, которые никак не могут съехать из родного дома. Родители это прожевали и съели. Магазинчик и квартира много для них значили. Они купили этот дом, будучи Чемпионами Стритэма по Джиттербагу, и переехали из Тутинг-Грэйвни с багажом таких амбиций, каких на Саут-Норвуд-Хай-стрит и старожилы не упомнят. Пятнадцать лет их торговля шла а la mode, — кухонные стулья, на которых можно сидеть задом наперед, шведские столики на коротких ножках. Ситуация изменилась в конце семидесятых, когда общественные вкусы склонились к заимствованиям из прошлого. Как говорит Карло, «в одну прекрасную ночь у всех исчезли клеша».

— Ну что ж, — сказала тогда мама, — они ребята аккуратные.

— Кто? — переспросил я.

— Мальчики типа Кенни, — пояснил папа. — Ну, такие… сам понимаешь какие.

— Сампонимаюкакие?

— Ничего смешного, — сказал папа.

— Влюбленные в Кристал-Палас? А он ничего не может поделать. Говорит, у него такая болезнь.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать, — хмыкнул папа. — Нетрадиционные.

— А зачем ему чьи-то традиции?

— Карло тоже очень милый, — сказала мама. — И одевается очень хорошо.

— Итальянец, — сказал папа. — Это многое объясняет.

В щегольстве и чистоплюйстве мои родители понимают. Как и все Чемпионы по Джиттербагу.

Мы съехались весной и сначала за жилье не платили. Познакомились давно, еще в Кройдон-колледже, где изображали искушенных, неуемных и крутых. Наша дружба укреплялась и процветала, когда мы втроем обдирали и пропитывали, обклеивали и раскрашивали дом, где я провел детство и где около года весело прожил с друзьями. А потом мы выросли. Кенни получил шикарную работу в компании, которая занимается кухонной мебелью, и купил квартирку на Тикет-роуд с видом на парк. Карло задержался немногим дольше, а потом вместе со своей швейной машинкой, коллекцией манекенов и молодой женой Джилл переехал в дом в Пендже. У меня же появилась Дайлис. С помощью строительного общества мы выкупили дом на весьма выгодных условиях. Дальнейшее — разнообразная история.

— Хорошая картина, Джо, — сказал Кенни, разглядывая мое новое творение, пока мы собирались. — Хочешь, придумаю ей название?

— Ну, давай.

— Отцовская сюита, — изрек он.

— Чего? — не понял я. К вечеру я устал.

— Ладно, ладно. — Карло взял меня под руку. — Сегодня ты расслабляешься.

— Не надо меня подкалывать, — жалобно сказал я, завязывая галстук и готовясь к выходу на улицу. — Не видите разве, что я одинокий и несчастный человек?

— Фигня, — сказали хором Кенни и Карло.

И я с ними, конечно, согласился. Несмотря ни на что, я улыбался, и несмотря ни на что, я пел. Да, я забывал выключать отопление, да, строительное общество заявило, что мой доход слишком низок, чтобы выплачивать проценты по закладной без Дайлис, да, у меня практически не было работы. Ну и что? Провожая детей в Мамин Дом, я радовался отдыху и одновременно скучал. Если Дайлис воображала, что после ее отъезда я развалюсь на куски, она ошибалась. Я крепко стоял на ногах. Папин Дом крепко стоял на фундаменте.

Спустя два месяца после Изменения Семейной Ситуации к нам явилась Официальный Представитель в виде дамы слегка за пятьдесят и в очках-полумесяцах, которая с легким карибским акцентом вежливо задавала вопросы.

— Мистер Стоун…

— Просто Джозеф, хорошо?

Леди опустилась в Другое Кресло, и я обозревал ее со своего места на диване. Глория уткнулась в рукав моего свитера, будто в надежде изобразить дочернюю привязанность. Билли на полу перебирал пластмассовых хрюшек, Джед тихо сидел в своем любимом кресле с Джеффом.

— Конечно, Джозеф, — согласилась посетительница. — Меня зовут Клодетта. Скажите мне… у вас все в порядке?

Я знал, что привело ее к нам. Клодетта учуяла перемену обстоятельств в жизни детей и, естественно, решила к нам заглянуть. Интересно, Дайлис с ней говорила? Я бы мог обидеться, но не стал. Я слегка повыпендривался.

— Да, все очень даже в порядке, — широко улыбнулся я. — Работа у меня трудная, конечно, но ничего непривычного в ней нет. — Бесстыдно, зато правда.

— Ясно, — кивнула Клодетта, — конечно.

И тут заговорила один поросенок. Губы у нее не шевелились, и голосок уж очень смахивал на Билли, но все-таки это был поросенок.

— Привет, тетенька! Я поросенок! У меня есть маленькая поросячья пиписька!

Клодетта изогнула бровь. Я почувствовал, как Глория просто-таки давится от хохота.

— Очень скоро он напишет вам прекрасную картину, — предсказал я. — Только надеюсь, без интимных органов сельскохозяйственных животных.

— Понятно, — глубокомысленно протянула Клодетта, стараясь попасть в тон. — Ну, а как поживает ваш старший мальчик? — Она взглянула в толстую папку, лежащую на коленях. — Ты Джерард, точно?

— Джед, — ответил Джед.

Глория фыркнула, прикрыв рот ладошкой.

— Помолчи уж, — полусерьезно велел я. Глория хихикнула. — Джед, — объяснил я. — Мы все зовем его Джедом. Через «дж». Но это долгая история. Джед, скажи, у тебя все хорошо, правда же?

— Да, — ответил Джед.

— Ммм… — отозвалась Клодетта, чтобы заполнить паузу. Затем она что-то записала у себя в блокноте. С темнеющей улицы через двойные рамы доносились гудки автомобилей и детские голоса. В честь визита Клодетты я закрыл магазин и теперь думал, во сколько же мне это влетит. Вероятно, в миллионы.

— А ты, должно быть, Глория, — продолжала гостья. — Какая ты умница.

— Да уж, умница, — ответила Глория с показной скромностью, за которую я впоследствии выдам ей по полной программе без всякой жалости. В этот момент Билли переключился на ручки и листы бумаги на кофейном столике. Вскоре он предъявил нам бумажку, изрисованную непонятными каракулями.

— Это поросенок! — объявил он. — Без пиписьки!

— Молодец, — похвалила Клодетта. — У вас талант передается по наследству, да?

Я знал, что она в курсе, какой будет ответ, но все же сделал ей одолжение:

— Возможно. Я ведь тоже по этой части.

— Ох, правда?

— Ну да. Я зарабатываю кистью на жизнь. Масло, акварель, глянец, эмульсия. И так круглые сутки без выходных.

— Пап, эмоция, а не эмульсия! — поправила Глория.

— Прости, пожалуйста! — взмолился я. — Я хотел сказать — глянец и эмоция. Дурак я, дурак! — Я взглянул на Глорию. — Видите, Клодетта, с этой всезнайкой не соскучишься. — Глория стукнула меня кулачком. Клодетта выдавила улыбку.

— Ну что ж, все понятно, — сказала она, подняв полброви и убирая папку в сумочку. Мне захотелось набиться на комплимент.

— И какого вы о нас мнения?

— Что ж, Билли в полном порядке, — сказала Клодетта, затем повернулась к Глории и добавила: — Как и вы, юная леди.

— Да, — подтвердила Глория, — и папа почти всегда тоже.

— Я не сомневаюсь, — заверила ее Клодетта, вставая, — что и Джед тоже в полном порядке.

Я проводил ее по длинной лестнице на улицу. Перед уходом Клодетта вручила мне визитку.

— Если все-таки у вас будут трудности, позвоните мне.

— Обязательно.

— Всякое может случиться в такой ситуации.

— Да, я слыхал.

Я выдал ей улыбку «такова жизнь» и закрыл дверь.

 

Глава 5

У меня есть воспоминания о своей проницательности и сексуальности. Ложные, как легко догадаться, но я сознательно давал им соблазнять меня. Когда дети были в Папином Доме, я практически ни о чем, кроме них, и не думал. И когда они находились у Дайлис, я тоже много думал о них. Но еще в те длинные бессмысленные вечера я много думал о женщинах. О красотке в банковском окошке, с которой я бесстыдно кокетничал. О толстушке в магазине, которая назвала меня «милый». О женщинах на детской площадке, ехидных, вроде Лайзы и Камиллы. Но, по большей части, я думал о тех женщинах, которых мне только предстояло повстречать. Я хотел заняться с кем-нибудь любовью, но насчет «охоты за сексом» на самом деле просто шутил. Я хотел нежности и теплоты, но где их найти?

Кенни был абсолютно уверен, что сможет мне помочь. На меня, как он объяснял, должны просто накинуться дамы околобальзаковского возраста, ищущие, кем бы заменить бездельников, с которыми развелись.

— Холост, добр к детям, владеет кистью, задница хоть куда — ну, так Ротвелл говорит.

Ротвеллом звали его канадского дружка. Он был профессором средневековой литературы и ни разу в жизни не сказал «задница хоть куда».

— Передай Ротвеллу, что я тронут. — Я не сноб. Я принимаю выдуманные комплименты от кого угодно.

Имелась только одна проблема. Как сказал Кенни, несколько преуменьшая, чтобы закадрить женщину, которая тебе подойдет, «нужно… э… выйти из дома. Понимаешь концепцию, Джо?» Он был, конечно, прав. Кроме Карло и его самого, я ни с кем не встречался. Кенни пообещал, что все исправит. Он сдержал слово и пригласил меня на вечеринку в пятницу, когда Глория, Джед и Билли возвращались из Маминого Дома в Папин Дом, а не наоборот.

— Кен, сейчас никак, — запротестовал я, когда он явился за мной.

— Ну, а пирожные у тебя есть? — рассеянно спросил он, вваливаясь в кухню. — Что, даже маленького кусочка пирога нету? Да куда же ты катишься, Джо?

Вот вам типичный Кенни: преданный, но абсолютно неуправляемый. Но, к счастью, меня выручили родители: сказали, что заберут детей на ночь к себе. Интересно, где мне придется ночевать? Пора было сходить к Лену.

— Привет, Джозеф…

— Привет, Лен. — Я опустился в кресло и ждал.

— Кое-кто особенный?

— Что? Кто?

— Та счастливица, с которой ты встречаешься.

— Нет никакой счастливицы, — заспорил я.

— Есть, Джозеф, есть. Только она сама этого пока не знает.

— Спасибо, Лен. Я запомню.

Я уже порядочно оброс. Лен подровнял мне волосы, уложил их, и я наслаждался собственным видом в его зеркале. Я было собрался расплатиться и уйти, как Лен взглянул на меня и спросил:

— Хочешь что-нибудь на выходные?

— Что? — удивился я. — Разве парикмахеры все еще оказывают эти услуги?

— Нет, Джозеф, — ответил Лен. — Мне просто нравится иногда это спрашивать.

Два часа спустя я оставил у родителей Глорию, Джеда и Билли, предварительно заверив, что вернусь за ними наутро. Спустя еще два часа я залезал в машину к Кенни и морально готовил себя к забытой деятельности — общению с собратьями-людьми, часть которых женского пола.

Галерея «Фанданго» оказалась этаким напыщенным, вытертым, голым, типично соховским местечком. Туда стекались, как выражался Кенни, «болт-болт-болтуны» от интерьерного дизайна. На сей раз они собрались под предлогом отметить запуск новой серии столовых приборов, заказанных компанией «Хоумлав» некоему скульптору-садомазохисту по имени Дэн Макмёрфи. Полы в галерее были зеленые, стены — цвета мяты. На стенах висели картины, живописующие миловидных яппи, разоблачающихся подле ярко-алых лобстеров и похожих на лук артишоков. Гости сновали туда-сюда, балансируя тарелками с едой и брошюрками «Хоумлава». Весьма круто. Весьма дико. Что я тут забыл?

На таких вот приемах я бывал раньше, еще при Дайлис, обычно в надежде найти какую-нибудь работку. Работа мне там никогда не подворачивалась. Но зато мы на дармовщину получали кусочек роскошной жизни. С благодарностью, цинизмом и смехом (в равных долях) я вел себя отстраненно-вежливо, а Дайлис со своим обычным рвением смешивалась и общалась с толпой. Теперь же я впервые вышел в свет без Дайлис. Разница громадная. Я смотрел на все глазами безнадежного желания.

Сколько же там было женщин! И все занимались своими женскими штучками — сдавали и брали пальто и шляпы в гардеробной, улыбались, смеялись, заходили по трое в дамскую комнату, перешептывались, рылись в сумочках, искали там — ну, не знаю, что они там искали. Меня охватил панический ужас. Мне нужно было с ними разговаривать. Мной руководило не желание, а страх показаться малодушным, если я не смогу их рассмешить, тронуть, покорить. Я превратился в гремучую смесь страха и пыла. Три стакана шипучего шампанского, припадок тихого отчаяния, и вот я внезапно обратился в Кэри Гранта.

— Меня зовут Джозеф, а вас?

— Люси. А это Луиза, а это Линда.

— Привет!

— Привет!

— Привет!

— Привет!

— Ээмм. А вы сюда как пришли?

Они занимались не то торговым консалтингом, не то рекламой, не то маркетингом. А я, кстати?

— Обновление интерьеров. Отделка, декор, как говорится.

— Ой, правда?

Ой, правда! Не могу же я назваться художником. А то о чем они спросят? Какой художник? График? Или живописец? Страшная правда состояла в том, что я художник-выживатель.

Я ринулся в атаку:

— Привет, меня зовут Джозеф. А вы…

— Соня. А это Саския, а это Сандра…

— Джозеф. Простите, не расслышал вашего имени…

— Марни. А это Мэйв, а это Мэгги…

Я не разговаривал с этими женщинами. Я их спрашивал. И чем больше я изощрялся, тем длиннее казался путь от «Приятно познакомиться» до «И я тебя люблю». Шум уже стоял такой, что даже обмен любезностями означал больное горло наутро. Шампанское, сначала подбодрившее меня, теперь меня совсем пришибло. Кэри Грант выветрился, его место занял Джек Николсон. На меня из засады напал актер, игравший на кабельном телевидении в рекламном ролике про зубную пасту.

— Вечер добрый. Выглядите интересно.

— Боже, нет, — сказал я.

Это ему, кажется, пришлось весьма по вкусу.

— Хороший галстучек, — похвалил он. Галстук со стрижом мне подарил Карло на день рождения.

— Спасибо.

— Как вас зовут?

— Клод. Клод Моне.

— Чем занимаешься, а, Клод?

— Да так, хожу по вечеринкам, никого там не знаю, жду, чтобы на меня набросились типы вроде тебя.

— Ха-ха! Так тебе повезло, Клод!

— Повезло, что жив.

— Как тебе все это великолепие, которое тут выставили?

— Себя к ним тоже относишь, что ли?

— Ха-ха-ха! Ха-ха! Да нет, я про кухонные штучки Дэна Макмёрфи! Горшочки все эти, сковородки, супницы… Видал супницу, Клод?

— Сказать по-честному, — на меня внезапно накатила страшная усталость, — супницы меня не возбуждают.

Улыбка моего собеседника слегка сузилась, но самоуверенность не скисла:

— Скажи, Клод, а что тебя возбуждает?

— Оставь меня в покое. Пожалуйста.

— Ладно-ладно, Клод, пожалуйста. — И он упорхнул доставать других.

— Ну и мудак! — услышал я позади себя женский голос.

— Мягко сказано, — изрек я сколь возможно хладнокровно.

Женщина пьяненько захихикала. У нее был такой псевдоаристократический выговор. В руке она держала бокал, в котором плескалось красное вино.

— Здесь одни идиоты собрались, — объяснила она. — Разумеется, о присутствующих я не говорю.

Интересно, она имела в виду только себя или меня тоже? Этот вопрос занимает меня до сих пор.

— Мы собираемся домой, — прибавила она. — Пойдешь с нами?

— Кто «мы»?

— Кто «мы»? — передразнила женщина и ткнула меня ладошкой в грудь. — Ну, я и парочка моих друзей!

— Значит, здесь у вас все-таки есть друзья?

— Ох ты прекрасный принц!.. Кстати, классный у тебя галстучек! — Она пощупала галстук, потом отпустила.

Ценительница галстуков была стройная блондинка лет двадцати пяти. Прядь волос спадала ей на глаза. У нее имелись вечерняя сумочка, красный кардиган, маленькое черное платье и маленький носик.

Выскочила еще одна леди, повыше, потемнее и покорпулентнее. В фиолетовых брюках с ремнем на бедрах и красной майке, гласившей «Детка-конфетка, ага!». Между майкой и брюками сверкала продетая в пупок сережка.

— Мы идем? Мы идем? — спрашивала она.

— Идем, идем, — отозвалась моя новая знакомая. — А где Келли?

— Там, с Филом. А это кто? — Незнакомка махнула горящей сигаретой в мою сторону.

— Не знаю. Ты кто?

— Джо.

— Дэйзи, это Джо. Джо, это Дэйзи, она женщина-танк и трахает все, что движется.

Обе захохотали, затем та, что в красном кардигане, подтолкнула меня к столу с вином, взяла две полные бутылки и потащила меня к двери.

— Дэйзи, идем! — крикнула она через плечо. Дэйзи, с Келли и Филом на буксире, присоединилась к нам. Келли была на высоких каблуках, бледная и неразговорчивая. Фил — высокий, темный и неулыбчивый. Я оглядывался по сторонам, хотел найти Кенни, но его не было видно. Ну и ладно. Все равно он бы не стал меня удерживать, коли уж мне предлагали кое-что поинтереснее. Вот я и решил выяснить, будет ли мне интересно.

— Как тебя зовут? — спросил я у женщины в кардигане.

— Присцилла.

— И что дальше, Присцилла?

— Поедем ко мне, потом поедем еще куда-нибудь, — сказала она и тут же перебила себя: — Молодец, Фил!

Фил словил такси. Присцилла взяла меня за руку, и мы все втиснулись в машину. Присцилла села в середину, усадив меня по одну сторону, ослабевшую Дэйзи — по другую. Напротив нас на откидном сиденье по-прежнему молчала Келли. На другом сиденье, наоборот, Фил заливался соловьем. Например, что кухонная утварь у Дэна Макмёрфи «ну фигня, просто, блин, совершенная фигня», а галерея «Фанданго» — это «просто жопа, ну самая настоящая жопа», а люди в ней «тупорылые, вообще ни хрена не понимают».

Дэйзи с Присциллой хихикали как оголтелые над каждым его словом.

Ехали мы, к счастью, недолго и в конце концов высадились на какой-то узкой улочке (где? в Холборне? Клеркенвелле? Блумсбери? Я не следил за дорогой). Присцилла отперла блестящую черную дверь и повела нас наверх по лестнице, покрытой красивым ковром. Квартира оказалась хорошо обставленной, но совершенно безликой. Фил ввалился в гостиную с таким видом, будто он тут хозяин (может, он и был тут хозяин).

— Ну ладно, — изрек он сам себе, снял со стены зеркало, вытащил из кошелька банкноту и достал из-за книг на полке бумажку с белым порошком.

Нарочито лениво он втянул порошок носом. Есть такое выражение про любителей кокаина: был мудак, нюхнул, стал совсем мудак. Я старался про это не думать, пока все остальные по очереди прикладывались носами к порошку. Келли стояла в уголке. Дэйзи объявила, что ее сейчас стошнит.

Нюхнув, Присцилла наконец вспомнила о моем присутствии.

— Хочешь тоже? — мило предложила она, подмигивая и фыркая обеими ноздрями.

— Хотел бы, — улыбнулся я, — только завтра день тяжелый.

— А жалко, — сказала она. Я почему-то весь разомлел от такого ничтожного выражения сочувствия. Я балансировал на краю какого-то гамака. Присцилла села рядом и вылила в свой бокал остатки вина из бутылки. От нее приятно пахло декадентским коктейлем из ароматов вина, духов и сигарет Дэйзи.

— Роскошная, правда? — спросила Присцилла, кивая в сторону коридора, где исчезла ее подруга. — Что мужчины думают про таких вот безумных пташек?

Я не нашелся что ответить. Но тут на Присциллу глянул Фил. Ее глаза выражали готовность и ожидание. Встретившись с ней глазами, он тут же отвел взгляд, и на его губах на одну миллисекунду промелькнула радостная ухмылка. Фил шагнул в мою сторону. Мне захотелось домой.

— Я не расслышал, как тебя зовут, — протянул он, подаваясь вперед.

Я взвесил на ходу варианты «Пикассо, Пабло» и «Гог, Винсент ван». Но вряд ли с Филом этот трюк пройдет.

— Джо.

— Просто Джо?

— Как скажешь.

— А что делаешь, Джо?

В «Фанданго» мне было приятно говорить, что я художник и декоратор. Но здесь это ненужная патетика.

— Да так, всякое. Вот с детьми много вожусь. — Я думал его смягчить. Не вышло.

— Так у тебя есть дети?

— Трое.

— Пялить их любишь, а?

Я услышал «ах» и оглянулся. Ахнула Присцилла. Рядом со мной на полу стояла ее пустая бутылка. Я наклонился, поднял бутылку за горлышко, медленно распрямился и ткнул ею Фила в рожу.

— Пластические операции любишь, а?

В кино при таких кадрах положено хохотать. Но мы были не в кино. Я кипел от ярости и бравады. Я разъярился от слов Фила, а расхрабрился оттого, что он сказал их перед Присциллой — я ее еле знал, но она держала меня за руку и, как я подозревал, ей нравился Фил. Я и не собирался бить его бутылкой. Я постарался высказаться легкомысленно, а жесткости — лишь крошечная капелька. Но, кажется, выглядел я как настоящий убийца. Ну да все равно, на самом деле, потому что, если бы он повторил свои слова, я бы лег на пол и заплакал.

Фил ничего не сказал, только поглядел на меня, на бутылку, на лестницу, где ждала Келли.

— Ладно, ты извини. Пошутил я. Все равно пора уходить.

Лениво косясь на меня, Фил поднял с пола плащ.

— Чао, куколки! — крикнул он и вместе с Келли скатился вниз. Дверь за ними захлопнулась.

— Пойду, разберусь с Дэйзи, — сказала Присцилла и вышла.

Спустя двадцать минут ее все еще не было. Я нашел пульт и немножко посидел перед телевизором, который показывал «Бельгийские гонщики с голым задом». Потом я встал и спустился в холл. Сквозь приоткрытую дверь ванной я увидел, как Дэйзи лежит, свернувшись калачиком на коврике возле унитаза. Соседняя дверь была закрыта. Я тихонько постучал и вошел. Там под одеялом похрапывала Присцилла. Она заворочалась, раскрыла глаза и дотронулась до моей руки. Затем снова заснула.

Больше я ничего не запомнил. С рассветом я проснулся. У меня разрывался мочевой пузырь, а эрекция была такой, что хоть плащ Бэтмена вешай. Я так в одежде и лежал на одеяле, рядом храпела Присцилла. Мне были видны только ее волосы и лицо. Красивое лицо, но не для меня.

Я соскользнул с кровати и на ощупь побрел в ванную. Дэйзи все еще лежала там. Сперва я оттащил ее от унитаза, затем оттянул вниз торчащий член и пописал. Переступив через Дэйзи, я прокрался обратно в комнату, достал из кармана блокнот и настрочил осторожную записку:

Извини, что убегаю. Семейные дела.

Не подписавшись, я положил записку на столик и вышел в рассветный город, чтобы найти ночной автобус и уехать на нем в мой родной мир.

Среди достопримечательностей Саут-Норвуда есть подземный переход под станцией Норвуд-Джанкшн. Это такая длинная подземная труба, кошмар клаустрофобов и грабительский рай. Еще там можно очень громко шуметь.

Примерно в половине восьмого утра я открыл дверь в дом родителей. Мама заваривала утренний чай. Я сказал, что приехал на машине и хочу забрать детей, чтобы повести куда-нибудь есть яичницу с ветчиной. Я услышал, как в детских завозились. Пускаться в объяснения не хотелось. Я прошел к детям, вытащил каждого из постели, сводил в туалет, вычистил остатки сна из глаз, одел, а затем объявил, что мы идем в нашу любимую закусочную рядом с «Богатством бедняка». Только вначале нужно было соблюсти ритуал.

Мы столпились у спуска в подземный переход.

— Джед, ты первый, и давай побыстрее и погромче! Считаю до пяти, потом бежит Глория, потом я с Билли в коляске. Только мы не наперегонки бежим, все помнят? Просто бежим и ревем. — Я еще разок заглянул в тоннель. Пусто. — Давай, Джед! Вперед!

Раз, два, три, четыре, пять…

— Глория, давай!

Глория засверкала пятками.

— Бежим! Все бежим! — кричал я, срываясь вслед вместе с Билли в коляске. Топот их ног отдавался эхом, коляска гремела.

— Ну, молодые Стоуны, — закричал я, — а теперь ревите погромче!

— Уууууу!

— Уууууу!

— Уууууу!

И я тоже ревел. Про себя.

 

Глава 6

Приблизимся к настоящему времени.

— Глория?

— Да, папа?

— Не спорь со мной.

— Ты нехорошо себя ведешь.

— Ну, ну, без пафоса.

— Это ты с пафосом! Это ты себя плохо ведешь!

— Однако все эти выходки не мои.

— Я тебя не слушаю!

— Ничего не поделаешь. Такова жизнь.

— Я тебя не слушаю-ууу!

— Можешь не слушать, можешь вообще уходить.

— Я ТЕБЯ НЕ СЛУУШАЮ-УУУ!

И топ-топ-топ наверх. В далекую свою страну, откуда ни носа, ни ноги больше не покажет. Как минимум до вечернего чая.

Прошу прощения, что демонстрирую вам эту малоприятную сцену. Мне просто хочется чем-то подкрепить то, что я сказал в самом начале. Что с Глорией теперь уже не так легко ладить, как раньше, когда она полагала, что гигиенические прокладки — это чистые салфетки, а я был одновременно до отупения воодушевлен и до полусмерти напуган после ухода Дайлис.

Да уж, было времечко…

Приближалось первое лето, которое мне предстояло провести в должности отца-одиночки на полставки. У меня скопилась внушительная горка неоплаченных счетов, а наличности не хватало на полную уверенность в том, что не придется торговать собою на улицах. Где-то поблизости маячило полное разорение. Как-то раз, когда мальчики легли спать, я обсуждал свое положение с дочерью. Ей только что исполнилось девять, и она была Настоящей Женщиной.

— Глория, никому не говори: я тебя выпущу в трубу.

— Пап, ты такой глупый!

Глория свернулась калачиком на диване и смотрела по телевизору веселого Алана Тичмарша и его команду. Я лежал на ковре, опершись на кресло Джеда, Лев Блеф развалился у меня на груди.

— Нам, понимаешь, нужно очень много денег, — продолжал я. — Ты не могла бы найти какого-нибудь богатого дурака, чтобы он дал мне хорошую работу?

— Найду, пап.

— Найди прямо завтра, хорошо?

— Конечно, пап.

— А теперь скажи, что я лучший папа на свете.

— Хмм!

— Ну вот. Приехали. Требую развода.

Глория грызла шоколадное печенье. Вроде была совершенно довольна жизнью. От нее пахло пеной для душа, а припудренные тальком пальчики ног высовывались из-под фланелевой пижамы. Тем не менее шоколадное печенье могло бы поведать грустную историю. Это было «Экономичное» шоколадное печенье, заметно дешевле обычного печенья «Сейфуэй» и не такое вкусное, чем печенье от «МакВитис», признанного лидера в области шоколадных печений. «Экономичное» печенье покупают стесненные в средствах люди, хоть сами они и маскируют свой выбор под расчетливую экономию. Никто им не верит, кроме разве что младших школьников.

— Я тебе дам немножко денег.

— А сколько у тебя есть?

— Девять фунтов и семнадцать пенсов.

— Спасибо.

Товары эконом-класса все чаще появлялись в моей тележке в супермаркете. Они знаменовали разруху в моей финансовой империи, начавшуюся после расставания с Дайлис. Я не только держал на себе весь дом, но и вдобавок не продал с самого Рождества ни одной картины и не получил ни одного заказа. Да и в рекламном агентстве начался какой-то кошмар. Тамошний менеджер, который заведовал линией мужской моды, заказал серию картинок, на которых стройные девушки ржут над худосочным парнем в дешевых тренировочных штанах. Страшные треники были описаны мне во всех деталях. У меня имелась ровно такая пара, так что понятно, почему я реагировал без особого воодушевления.

— Сделай девчонок похлеще, а парня погрустнее, — ныл по телефону менеджер. — Там все дело в том, что он полное барахло и неудачник.

Нехорошо. А мне он виделся очень симпатичным.

Но я не унывал. Если ни искусство, ни коммерция не принесут мне блестящего будущего, я обрету платежеспособность другим путем. В предвкушении сезона работ по обновлению интерьеров я собрал свое портфолио. Моя гостиная, два года назад отделанная в розоватых тонах, выглядит чрезвычайно шикарно; квартира Кенни, вся состоящая из оттенков синего; асфальтовая плитка в родительской кухне; еще несколько окон и дверей, которые я делал во Франции, чтобы заработать там на жизнь. Я расклеил листовки на витринах и поместил объявления в районных газетах. Я говорил себе, что становлюсь просто идеалом яппи.

Тем временем я осторожно экономил. Без чего-то обходиться легко: после фиаско в «Фанданго» я практически перестал куда бы то ни было выходить, даже в паб. Как-то так вышло, что пара кружек хорошего светлого пива стоят чуть больше, чем еда для детей на неделю. Другие траты, правда, я намеревался сохранить, чтобы поддерживать внешнее благополучие дома. Требовалось делать хорошую мину — прежде это занятие мою жизнь не уродовало. Когда на чай приходили родители, я прятал «Экономичное» печенье и выставлял на стол красивый тортик. Мама с папой не слабоумные, они, конечно, понимали, что мне приходится туго, но демонстрировать это им я не собирался.

Чуть возросли ставки в том, что касалось Дайлис. Мы сохраняли мирные, хотя и неблизкие отношения. К счастью, «двудомная» система детей не огорчала. Они оставались такими же эксцентричными, как и прежде. И все же в наших отношениях запахло конкуренцией. Я слегка обиделся, когда Глория открыла мне, что в Мамин Дом третий раз подряд являлась Зубная Фея (в нее моя дочка больше не верила). В мифоортодонтическом мире явно возник заговор. В моем доме этот коренной зуб расшатывали целую неделю.

Ну ладно, по крайней мере, фея сэкономила мне фунт-другой. Эта сумма очень пригодилась, когда Глория отправилась стричься в «Салон Синди». Она стриглась там регулярно еще до распада семейства, а поскольку парикмахерская была рядом с нами, за ее стрижки теперь отвечал я. Стрижка стоила любых денег, потому что мы теперь ходили в салон вдвоем, вместе.

Ритуал соблюдался в последнюю пятницу каждого месяца. Забросив Джеда к Эстер, где уже сидел Билли, мы с Глорией заходили в салон. За нами закрывалась стеклянная дверь, и мы оказывались в Царстве Наведения Женственности. Здесь стояли сиденья, покрытые черным пластиком; столик высотой по колено, с хромированными ножками и столешницей из темного стекла, на которой лежали номера «Гламура», «Компании» и «Вог». Здесь причудливо изгибался стол администратора и жарко жужжали фены. От пола до потолка простирались зеркала и каскады искусственной зелени. В облаках химических ароматов сновали напудренные женщины в черном, которые, на мой неискушенный взгляд, казались гораздо сексуальнее, чем они сами могли представить.

И порядок действий никогда не менялся.

— Здравствуй, Глория, солнышко, — говорила Синди. — Сегодня снова с папой? — Синди еще только предстояло узнать о наших семейных изменениях: ее познания уступали масштабным познаниям Лена из мужской парикмахерской.

— Да, с папой, как всегда.

Глория закатывала глаза, выражая женскую солидарность по поводу полной бесполезности мужчин. Синди, пятидесятилетняя нимфа, заводила глаза в ответ, после чего незаметно подмигивала мне. Подходила какая-нибудь из юных стажерок и вмешивалась в беседу со словами: «Глория, пойдем со мной?» И Глория рысью уносилась прочь со своей проводницей, мимо ряда раковин в дальний конец зала. Там ее усаживали, поднимали на кресле вверх, мыли и ополаскивали волосы, пока я листал журналы и впитывал в себя все девичьи перешептывания и пересмеивания. Затем парикмахерша подзывала меня для консультации. Иногда Глорию стригла Вики, иногда Джен, временами сама Синди. А однажды над Глорией работала Марина.

— Вы папа Глории?

С Мариной я был незнаком. Прежде всего я отметил ее волосы: короткие, крашенные в белый, с единственной темной прядью, аккуратно вьющейся на лбу.

— Да, я и есть этот счастливец!

Марина засмеялась. Глория, очевидно, уже завоевала ее расположение.

— Меня зовут Марина, я сегодня буду ее стричь. Вы бы что хотели?

Я взглянул на Марину пристальнее. Не встречал ли я ее прежде? Она была жизнерадостно соблазнительна. Округлое, мягкое лицо слегка ужесточали выщипанные брови и серьезный взгляд. Я ощутил слабый укол ностальгии по школьным временам и девочкам, которых тогда знал, — не по годам сексуальных, тщательно расфуфыренных и слишком взрослых для меня.

— Что бы я хотел? — вздохнул я. Закрыл журнал со статьей об идеальном минете и небрежно свалил его на горку других журналов, как делал всегда. — Чтобы вы мне дали миллион фунтов. Это вас не затруднит?

Марина взглянула на журнал. «Секс! Семь колдовских способов уложить его к твоим ногам!» — соблазняла обложка.

— Если вас устроит чек.

— Чек, который будет от любого банка отскакивать?

— Ага, — ответила Марина.

Мы подошли к Глории, которая восседала в мантии на высоком стуле. Я погладил ее мокрые локоны, ощущая присутствие Марины совсем рядом.

— Вы ведь, по-моему, впервые имеете честь сделать мою дочь еще красивее?

— Впервые.

— Пап, замолчи! — просияла Глория.

— Ей бы хотелось подстричь волосы сзади и по бокам, — сказал я, почему-то вспоминая длинные волосы Дайлис. — Только челку, пожалуйста, оставьте, ей так нравится.

— Хорошо, — сказала Марина.

Я отошел на шаг. Марина взяла ножницы и расческу.

— Ладно, пап, иди, — сказала Глория.

Я растерялся.

— Но мне нравится стоять и смотреть, ты же знаешь…

— Пап, иди, а?

Я трахнул Марину в следующий четверг. Впечатлены? Как я, а? Шесть дней от первой встречи до половой связи! На самом деле было не совсем так. Отношения с Мариной были близкими и добрыми, хотя (не могу отрицать) я чувствовал себя победителем. Я бесстрашно вторгся в чужое пространство, на ноле женщин, и добыл себе трофей — девушку. Спасибо тебе, Глория, маленькая кокетка!

Пап, иди, а? Как по-девичьи легко у нее это выходит!

— Ладно, иду, красавица. Скоро вернусь.

Я рассеянно прошелся по ближайшим магазинам. Меня захватило отчаянное желание сблизиться с этой Мариной, возможно, совершенно неподходящей для меня женщиной, которую я впервые видел. Я вернулся, понимая, что обязательно попробую, но оказалось, Глория уже сервировала меня к столу в лучшем виде.

— Так вы декоратор! — сказала Марина.

— Да, временами работаю декоратором.

— Глория мне все-все про вас рассказала.

— Надеюсь, только хорошее?

— Вообще-то плохого не очень много.

— Не очень много? — Моя соблазнительская улыбка на мгновение слетела с губ. Марина впоследствии говорила, что ничего не заметила. А Глория заметила, интересно? Спрошу ее на днях.

— Ну, ничего уж очень серьезного, — ответила Марина. Я нервно потрепал Глорию за ухо.

— Пап, не надо, Марина еще не закончила!

— Простите, босс. Больше не буду. — А про Дайлис Глория ей рассказала? А про Криса? А про «Экономичные» шоколадные печенья? А про мое бессексуальное одиночество?

— Мне как раз нужен декоратор, — перебила мои мысли Марина.

— Не может быть!

— Мне нужно отделать гостиную.

«Мне», не «нам». Я бросил взгляд на ее левую руку, потянувшуюся за расческой. Что это, обручальное кольцо?

— Я могу прийти к вам в понедельник, например.

— В мой обеденный перерыв.

Я думал о Марине все выходные: и в парке с детьми, и в кино с детьми, и дома с детьми за воскресным обедом. В понедельник я стоял у Марининых ворот.

— Вы обо мне не забыли! — сказала она, появившись через пять минут. Не знаю, искренне ли она удивилась.

Марина достала из сумочки ключ, и мы вошли. За фасадом обыкновенного саут-норвудского дома скрывались роскошные обои сливового цвета. Я представил, как дома дети водят жирными пальцами по стене вдоль лестницы.

Я показал Марине портфолио. Она показала свой цветовой план, и мы договорились о цене работы. Мы сблизились чуть больше, передвигая мебель в угол. На псевдогеоргианском буфете стояла фотография юноши.

— Это Гэри, мой сын. Вырос и улетел.

Марина отдала мне запасной ключ и попросила явиться на следующее утро уже без нее. Во вторник я очистил стены, в среду закрыл потолок тканью, в четверг у Марины был выходной, и я принял приглашение вместе пообедать. Мы ели макрель с перцем и пили сладкое вино. После Марина увлекла меня в спальню, где мы наконец занялись любовью. Чуть позже она принесла мне чаю. Пока я пил, она отметила, что я все поглядываю на часы у кровати.

— Такое впечатление, что тебе сейчас нужно быть не здесь.

— Прости меня. Я бы с радостью остался, но мне нужно забрать детей. — Я чувствовал себя глупо и добавил: — Они завтра уезжают обратно к маме.

— Тогда завтра встретимся?

— Было бы отлично.

Я взял ее руку, сжал, отметив острые кончики красивых ногтей. Часы показывали три восемнадцать. Быстро одевшись, я рысцой пустился к школе.

— Как идет отделка? — осведомилась Глория на школьном дворе.

— Сегодня довольно медленно, — ответил я. — А как поживает моя самая любимая на свете девочка?

Только спустя три недели я решился рассказать кому-то о Марине. Я осторожно подбирал слова.

— Я встречаюсь с одной девушкой, — сказал я.

— Ага! — хором отозвались Карло и Кенни. Они кивнули друг другу, и каждый постучал пальцем себе по носу.

— И в каком именно смысле «встречаешься»? — сальным голосом осведомился Кенни, поворачиваясь и наставляя на меня ухо.

— И с какой девушкой? — поинтересовался Карло, жестикулируя, как он считал, по-средиземноморски. — Расскажи мне все. Мы, итальянцы, эту amore очень понимаем.

— Ее зовут Сьюзи, — сказал я. — Она косметолог, работает в Брикстоне. Мы с ней познакомились в баре.

Необходимо было соврать, правда? Дело в том, что тут были кое-какие сложности. Не с Кенни — он был скорее моим другом, чем Дайлис, и от моей новости не смутился.

— Сьюзи! — пробормотал он, щурясь и разглядывая воображаемый неоновый росчерк в воздухе. — «Овладеть Сьюзи», фильм Джона Уолтерса. Понимаю, понимаю.

А вот с Карло было труднее. И дело не столько в нем самом, сколько в его окружении. Он все еще был женат на Джилл. Той самой Джилл, к которой съехал из моей квартиры. Они были счастливы вместе, растили двоих детей, и с Джилл я тоже дружил. Но Джилл, к сожалению, давным-давно близко дружила с Дайлис. Собственно говоря, со своей «будущей бывшей» я познакомился именно через Джилл. Мы с Карло и Кенни устроили пьянку над магазином в честь окончания отделки квартиры, и Джилл привела Дайлис. Тогда они только что получили дипломы по психологии. В случае со мной Дайлис была настоящей отличницей.

— Джозеф — очень красивое имя.

— Ты небось всем парням это говоришь!

— Не всем, только симпатичным.

— А для меня делаешь исключение?

Теперь мне требовалась экспертиза в области психологических игр. Я боялся поставить Карло в неловкое положение. Джилл обязательно спросит его, как у меня дела, а он сочтет, что должен ответить. Но, с другой стороны, он понимает, что я бы не хотел сообщать Джилл о Марине, потому что Джилл, в свою очередь, непременно передаст новость Дайлис. А я не хотел, чтобы Дайлис знала об «одной девушке», с которой я «встречаюсь», потому что она рассказала бы о ней Глории, Джеду и Билли. Мне не очень хотелось, чтобы Глория знала, что я кручу роман с ее парикмахершей. И более того, если кто и должен рассказывать ей и ее братьям о моей личной жизни, то только я сам.

Расчет у меня был такой: «святая ложь» про косметичку Сьюзи из Брикстона убережет детей от правды, даже если Карло, Джилл и Дайлис не станут молчать. По злой иронии, единственный человек, кому я хотел бы «рассказать все», была Глория. Она очень быстро превратилась в мое главное доверенное лицо. Даже когда играла в баскетбол.

— Глория!

— Да, пап?

— У меня теперь есть подруга.

— Подруга? — Глория просияла. — О-ля-ля!

— О-ля-ля?

— О-ля-ля!

Мы закидывали мяч в кольцо на задней стене дома. Глория была ловчее меня.

— Ну расскажи про нее, — сказала она. — Как ее зовут?

— Сьюзи.

— Красивое имя. А мама знает?

Стало быть, если даже Карло поделился с Джилл, а Джилл с Дайлис, то Дайлис Глории ничего не говорила.

— А ты думаешь, надо ей рассказать? — решился я спросить.

— Мммм… не знаю, — ответила Глория, рассматривая мяч.

— Кажется, я пока не хочу ей ничего говорить, — сказал я. Потом, понимая, что ставлю Глорию в такое же неловкое положение, как и Карло с Джилл, я добавил: — Но ты можешь ей рассказать, если тебе захочется.

— Маме это будет странно!

— Может быть. А может, и нет.

— Но я за тебя очень рада, пап. А можно мне с ней познакомиться?

— Наверное, пока не стоит. По крайней мере, сейчас.

Глория не стала спорить. Понемногу овладевала искусством дипломатии. И мне захотелось прощупать почву еще немножко дальше.

— Глория, а у мамы дома вы играете в баскетбол?

— Да, иногда.

— А с кем? С Дайлис или с Крисом?

— Когда с кем, — Глория пожала плечами, не выпуская мяч.

— Тебе странно, когда я расспрашиваю про жизнь у мамы?

Она кивнула, опустив глаза. Я подошел, обнял ее за плечи и ощутил непривычное сопротивление.

— Глория, милая, прости меня. Я был не прав.

 

Глава 7

Помните, я недавно сидел на диване и воображал, как звоню Дайлис и сообщаю о смерти Джеда? Что его сбила машина прямо перед школой? Так вот, я перестал маяться этой дурью. Сначала я немножко посмотрел по телевизору аэробику, потом налил себе полдюйма виски в стакан и опрокинул залпом. А потом пошел в школу, вытащил Джеда из класса и усадил рядом прямо на пол в коридоре.

— Ты как? Машина тебя чуть не сбила!

— Не сбила. Я видел, как она едет, она затормозила.

— Ты уверен?

Кивок.

— Посмотри мне в глаза. Ты уверен?

Кивок опять.

— Посмотри мне в глаза, пожалуйста.

Неохотно обращает лицо ко мне.

— Я тебе верю, Джед. Но оттуда, где я стоял, все выглядело по-другому. Понимаешь? Ты понимаешь, почему я сейчас пришел к тебе в школу? Ты понимаешь, как сильно ты меня испугал?

Медленно переводит глаза на дверь класса.

— Я пришел, потому что подумал, какой был бы ужас, если бы тебя переехала машина. Ты хоть знаешь, как бы мне тогда стало плохо? Хуже, чем всем на свете. Чем всем на свете!

Джеду мучительно хотелось уйти.

— Посмотри на меня, пожалуйста. — Был ли я жесток? Жесток, потому что добр? А к кому добр? Джед отвернулся. Я погрустнел, как всегда, когда Джед от меня отгораживался, а я на него все равно давил.

— На тебе платок, — сказал я, увидев у него на щечке слезу. — У меня всегда с собой много платков. Как у всякого настоящего папы.

Слезы побежали одна за одной. Ну прости меня, Джед.

Беспокоюсь я за Джеда. С ним что-то происходит. Больше я ничего не знаю.

Свое имя, Джерард, он получил в честь отца Дайлис, которого полностью звали Рэймонд Джерард. Мы с самого начала называли его Гедом. Когда он стал в садике учить звуки и буквы, то в один прекрасный день запротестовал:

— Меня надо звать Джедом, потому что Джерард произносится через «дж».

Ему скоро должно было исполниться четыре годика. Милый, серьезный мальчишка, очень ласковый, очень степенный.

— Буква «г» обозначает звук «г», — объяснил он. — Как в слове «гусь».

— Или в слове «грязнуля», — добавил я.

— В общем, мое имя надо писать через «дж», — настаивал Джед.

— Это тебе учительница сказала?

— Нет, пап, это я сам сказал!

— Прости, прости! Конечно, это ты сам сказал. Точно, это ты был.

Дайлис сидела с нами на кухне. Мы воплощали собою идеальный семейный досуг. Этот эпизод вошел в наш фольклор (а почему, вы думаете, Джед получил Джеффа-Жирафа?). Джед в тот день сиял, как солнышко. Но на этом солнышке начали появляться темные пятна. Мы с Дайлис именовали их «Пунктик Насчет Точности». Он то и дело давал о себе знать. Например, во время еды:

— Пап! Я хочу еще кетчупа!

Я протянул руку через стол, достал бутылку и выдавил кетчуп ему в тарелку.

— Нет! Ты мне на сосиски налил, а я хотел рядом! Рядом с сосисками! — Бац! И он кинул вилку на пол.

— Извини, Джед. Извини, я просто не понял.

— Рядом с сосисками, я хотел, чтобы ты выдавил рядом!

— Ну хорошо, Джед, успокойся.

— Я сказал, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ, РЯДОМ!

— А я сказал, успокойся, пожалуйста.

— РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ. РЯДОМ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ!

— Я тебе ничего больше не дам, если ты будешь орать.

— Я СКАЗАЛ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ!

— ВСЕ! ХВАТИТ! Я ИХ СЕЙЧАС ВЫКИНУ В ПОМОЙКУ!

Бух. Прощайте, сосиски.

Что-то с ним случилось. Вот с тех пор, да? Хотя были и другие сюжетики.

— Папа, нужно сделать телескоп!

— Джед, я занят. Осторожнее, кастрюля очень горячая.

— Пап! Нам обязательно нужно сделать телескоп!

— Но как, Джед? Как его сделать!

— Пап, обязательно надо телескоп сделать, прямо вот сейчас!

Мы нашли картонку от рулона туалетной бумаги. Мы накололи его на мою старую щетку. Головку от нее мы отрезали и прикрепили все сооружение к тарелке скотчем и клеем. Так мы со старшим сыном изготовили телескоп. Затем мы поставили его точно там, где Джед пожелал, — точно посередине верхней лестничной ступеньки. С этой неприступной позиции Джед наблюдал за происходящим внизу, пока наше изделие не увидел Билли и не спихнул вниз. Телескоп разлетелся на куски.

— Папочка! Папочка-а-а! Билли мой телескоп сломал! — Джед в ярости катался по полу среди останков нашего совместного творчества. Я отреагировал с достоинством:

— Гребаный телескоп! Гребаный телескоп, твою мать!

Вошла Дайлис. Она только что вернулась с работы.

— Джо, что случилось? Почему ты на него орешь?

— Я не ору. Это он орет, а я в осознанном раздражении повышаю голос. Это не одно и то же. — Я повышал голос в осознанном раздражении, но моя тирада не произвела впечатления на Дайлис.

— А по-моему, орешь.

С плеч у меня свисали прихватки, на пальцах засохла краска, а в глазах, боюсь, сквозило нечто животное.

— Дайлис, я сам разберусь, — сказал я. — Пойди попылесось. Сделай одолжение, уймись.

— Джо, не разговаривай так со мной!

— Хорошо, буду разговаривать не так. Иди. На хер. Дайлис. Оставь. Нас. В покое!

Дайлис ушла пылесосить. Джед плакал. Я вздохнул.

Сосисочная Ссора.

Телескопный Кошмар.

Пунктик Насчет Точности.

Почему, а?

Мы с Дайлис уже водили его к детскому психологу (так на ее горизонте появилась Клодетта). Джеду давали тесты, за ним наблюдали, нам давали советы, как его отвлечь, и в конце концов его признали совершенно нормальным.

— Его, вероятно, что-то тревожит, — сказал нам психолог. — Поэтому он стал таким настойчивым и придирчивым. Он пытается подчинить все себе. Может, потому что появился братик. А может, он просто перфекционист и педант от природы, но во взрослой жизни ему это очень поможет.

Мы с Дайлис обрадовались. Пусть наш сын дает нам поводы для беспокойства, но про него точно известно, что он умственно полноценный. Значит, остается объяснять все его причуды этим Пунктиком Насчет Точности.

— Пап, ты что! Я же сам должен выдавить пасту на щетку!

— Джед, мы в школу опоздаем.

— Нет, я сам! Смой пасту, я сам выдавлю!

— Нет, не смою! Не сходи с ума!

— ПАПА! СМОЙ ПАСТУ НЕМЕДЛЕННО! СМОЙ ПАСТУ!

Я могу рассказывать и дальше, вспоминать еще тьму примеров. Я все время прокручивал их в голове, и до того, как Дайлис съехала от меня к Крису, и после. Особенно после. И в основном ночами, когда я лежал без сна, а Джед и Билли совершали полночные миграции из своих кроваток ко мне.

(«Залезайте, ложитесь. Ты под левый бок, ты под правый! Уй-й, да не ерзайте вы, у меня же их только два!»)

Ребята засыпали, прижавшись ко мне. Но если Билли переворачивался на живот и замирал во сне, то Джед ерзал, как заводной. Я же не смел и пошевелиться. Вот тогда-то у меня и была масса свободного времени для раздумий. О разных вещах: забудет ли он про Сосисочную Ссору? Как скажется на его психике то, что я потерял терпение? Каким он меня запомнил в тот момент, когда катался по полу с останками телескопа? Эти картины, остаются ли они навсегда в подсознании, будут ли они парализовывать его всякий раз, когда он окажется в похожей ситуации? Только представьте себе, например, летнее платье, которое пугает, наволочку, от которой начинаются проблемы с эрекцией, или салфетку, повергающую в неизъяснимое отчаяние! Изменился ли Джед после ухода Дайлис или нет?

Задавайте себе вопросы. Повторяйте их по сто тысяч миллионов раз. Посмотрите сон про женщину без лица, в белом платье и со шприцом, которая скажет ласково:

— Ну, милый, давай, один укольчик, и все.

— Но у меня же такая красивая улыбка!

Джед постоянно вставал во сне с постели, гораздо чаще, чем Билли, который лишь иногда сопровождал брата в прогулках. Раньше меня это не тревожило. Но вот он рос, а ходить не переставал. Пунктик Насчет Точности не исчезал. И я стал задумываться, глядя в его чересчур серьезные глаза: кто виноват? Я? Дайлис? Или мы оба виноваты в его неврозах? Я не знал ответов на эти вопросы, но чувствовал, что их нужно искать.

Дети растут так быстро, что воспоминания потихоньку расплываются. Но кое-что остается надолго.

— В Мамином Доме лучше, — заявил Джед.

Мы сидели дома за чаем с моими родителями. Вопрос «Кому пирога?» не заполнил разом воцарившуюся тишину. Мне пришлось задать другой вопрос:

— А чем именно лучше, Джед?

— У меня будет там своя комната, — сказал он.

— Да?

— Да, когда я подрасту, так мама сказала.

— Здорово будет. А что еще она говорит?

— Мама говорит, что у нее будет ребеночек.

— Ну нет, — вмешалась Глория, — этого она не говорила.

— Говорила!

— Сейчас точно не будет. Она сказала, что хочет когда-нибудь родить ребеночка. И вообще, Джед, ты папу обидел.

— Не обидел!

— Обидел!

— НЕ ОБИДЕЛ! И ВООБЩЕ МНЕ ПЛЕВАТЬ!

Обидел, и все это поняли, даже Билли. Мне на помощь пришел папа.

— Джед! — позвал он.

— Не хочу разговаривать.

— Джед, пойдем со мной? Я тебе секрет расскажу. — И он протянул Джеду руку. Джед взвесил предложение, — дедушку он любил, — но принял простое решение:

— Я ухожу, — сказал сын, вставая из-за стола. Он поднялся в свою комнату и захлопнул дверь. Через полчаса я пошел к нему.

— Джед, в чем дело?

— Уходи.

Он лежал на кровати за баррикадой из коробок и подушек. Джефф-Жираф валялся на полу.

— Ты не хочешь пойти вниз?

— Не хочу.

— Да ладно тебе, хватит.

— Уходи.

— Джед, извини меня. — За что я извинялся? За то, чего не понимал.

— Уходи.

— Я попросил прощения.

Молчание.

— Оставить тебя в покое?

Молчание.

— Мне уйти?

— Да.

— Точно?

— Да.

— Я тебя люблю, ты знаешь? Честно. Люблю.

— Уйди, а?

Джед все больше и больше занимал места в моих мыслях, особенно сразу после возвращения в Папин Дом. День в школе и у Эстер (в случае Билли) образовывал хорошую санитарную зону между двумя домами и облегчал детям перемену места жительства. Глория, образец безупречного поведения, переезжала спокойно и гладко. Билли, будучи совсем малышом и будучи, собственно, Билли, просто ни о чем не задумывался. Зато Джеду это давалось нелегко.

— У мамы лучше, — повторял он.

Я не раз спрашивал совета у Кенни, который в свое время тоже был аутсайдером. Но здесь он впервые в жизни не нашел ответа.

— Это такая черта характера — придирчивость, она у него всегда была. Трудно сказать, стало ли хуже. Может, вся эта тема с Маминым Домом, — это он просто почву прощупывает. Он же у тебя не дурак, правда?

— Совершенно не дурак.

— Джо, но я ведь ему просто посторонний глупый дядька, а ты его родной отец. Как я могу судить?

От волнения за Джеда я чувствовал себя совсем одиноким. Поговорить с Глорией я не мог, чтобы не заставлять ее разрываться между нами. Карло тоже не годился, потому что Джилл дружит с Дайлис. И родители взволновались бы еще сильнее. Беспристрастной советчицей могла бы стать Марина, но даже с ней я не мог делиться этой проблемой.

Наши отношения с ней окончательно оформились. Когда дети жили у меня, мы с ней не виделись и лишь коротко разговаривали по телефону. Когда дети жили в Далвиче, я бывал у нее по три-четыре раза в неделю. Она никогда не приезжала ко мне. Мы почти никуда не ходили вместе, а если ходили, то все время держались только вдвоем. У нее дома мы по очереди делали еду: она готовила, а я заказывал пиццы. Мы занимались сексом по-товарищески. После я обычно уходил домой. Мы договорились, что стричь Глорию в салоне у Синди теперь будет кто-нибудь другой. Мы рассказывали друг другу о себе, по молчаливому согласию обходясь без подробностей. Так что я шел на осознанный риск, когда спросил ее о сыне, думая в это время о своем.

— А где отец Гэри?

Мы лежали в постели, в темноте.

— За границей.

— Где?

— В Испании.

— Грабит там банки?

Марина засмеялась:

— Нет, работает электриком.

— А здесь он жил? В этом доме?

— Жил какое-то время.

— Вы были женаты?

— Строго говоря, мы и сейчас женаты.

— Что? Так ты разводишься?

— Официально пока нет.

— А сын ваш как?

— Да нормально. Отца видит мало, но зато у него всегда есть я.

— Он скучает по отцу?

— Нет. Ты сегодня какой-то любопытный.

— Это мой художественный гений разбушевался.

— А, ну тогда понятно.

В конце концов я решился поговорить с Джедом. Я обратился к нему, когда он тихонько бродил по моей студии, где я разбирал всякие сентиментальные штучки. Мне было почти тридцать четыре года. Ему не было и шести. Меня интересовало, что он помнит из прежней жизни.

— Джед, смотри, — сказал я, — вот тут я нарисовал тебя, когда тебе было два годика. — Это был очень симпатичный карандашный набросок. На нем Джед сидел в саду, навалившись на мамочку. — Это ты и немного твоей мамы. А вот смотри, это Джефф-Жираф. Тогда его еще не звали Джеффом. Он только что народился.

Джед взял рисунок у меня из рук и сосредоточенно его изучал, ничего не отвечая.

— Ну и как тебе?

И наконец…

— А почему он не раскрашен? — спросил Джед. — Получилось бы красивее, если б он был цветной.

— Ого, целых два предложения подряд! — Я хотел пошутить, но за моей фальшивой улыбкой Джед заметил раздражение. И все. Расстроившись, я снова принялся разбирать бумаги. Потом обернулся, но Джед уже вышел, оставив рисунок на стуле у двери. Я устыдился, поймав себя на том, что с его уходом мне стало легче.

Ладно, хватит. Пора поговорить с Дайлис.

Мы встретились все в том же неромантичном баре. Я не стал ходить вокруг да около.

— Я беспокоюсь за Джеда.

Дайлис секунду обдумывала мои слова.

— По-моему, с ним все нормально.

Она отбросила с лица волосы, которые стали еще длиннее и теперь шелковой драпировкой спускались по спине. Я подумал, что ей бы подошло рекламировать шампуни «Тимотей».

— У него опять Пунктик Насчет Точности, — сказал я. — По крайней мере, со мной.

Дайлис озадаченно нахмурилась, затем ее лицо прояснилось.

— Ах, да, помню. Есть у него такая черточка. Привередливость.

Я не верил, что она могла это забыть.

— Привередливость? — спросил я. — А не навязчивые страхи?

— По крайней мере в Мамином Доме — нет. Точно нет.

— Еще он в последнее время очень тихий, — продолжал я.

— Да?

Дайлис пила «Перье», я — виски. Но все равно я потерял терпение.

— Дайлис, ты что-то темнишь? Опомнись, мы же о собственном сыне говорим! Это же наш мальчик, ради которого мы не спали ночами, мы оба, не только я, но и ты! Мы его водили к психологу. Мне кажется, ему плохо, только я не вполне понимаю, почему. Я не знаю, как это связано с тем, что происходит между тобой и мной. Я не знаю, только со мной ему плохо или с тобой тоже!

— Не кричи на меня, Джо.

— Я не кричу. Я с тобой честен. У Глории все хорошо, у Билли все хорошо, но я боюсь за Джеда, его раздирает изнутри!

Дайлис промолчала.

— Как он ладит с Крисом?

— Они прекрасно ладят. — Дайлис снова откинула волосы набок. Теперь она могла смотреть не на меня, а в сторону.

— Как тебе кажется, может, с тобой ему лучше, чем со мной?

— Нет, не думаю.

— Когда он у тебя, ты слышишь «папа сказал то, папа сказал это»? А тебя это задевает?

— Нет, он такого не говорит. Скажи, тебя волнует Джед или твое оскорбленное эго?

— Эх вы, психологи… — Я понял, что Дайлис задета за живое. Я глубоко вздохнул. — Он предпочитает Криса, а не меня?

— Что, если так?

— Что, если ты ответишь на мой вопрос?

— Хватит. Я сыта по горло.

Она встала и удалилась.

 

Глава 8

Давайте я еще расскажу про Билли. Сейчас ему шесть с небольшим. Он на пути к созданию собственного ток-шоу. Он породит новый жанр, когда преподнесет эту телерадость благодарному народу: ведущий говорит, говорит и говорит, пока гость не запросит пощады. Билли не первый год тренируется на мне.

— Пап!

— Да?

— Знаешь чего?

— Что?

— Знаешь Бэкхема, да?

— Знаю. Он чистит сортир у нас в саду.

— Пап!

— Да?

— У нас нет сортира в саду!

— Знаю.

— Пап!

— Да?

— Пап, ты глупый.

— Это я тоже знаю. Ну, так что Бэкхем?

Билли поет:

Он заливается счастливым смехом. Это его любимая песенка. Ей-богу, в один прекрасный день я отправлюсь с ним к аисту и попрошу обменять его на другого мальчика, с выключателем.

— Билли?

— Да, пап?

— Ты когда-нибудь замолкаешь?

— He-а. Пап, покатай меня на шее! — Он становится передо мной на цыпочки.

— Слушай, я старый и больной!

— Ну пап, ну пожалуйста!

Он просто прекрасен. Он сводит меня с ума. И еще я все время задаю себе очень, очень серьезный вопрос: может ли этот ребенок быть моим?

Я стал больше задумываться о происхождении Билли, когда он начал расширять свой ролевой набор.

— Пап!

— Да?

— Я щенок!

— Ты щенок?

— Да, гав-гав!

Я прищурился и спросил:

— А щенок хочет печенья?

— Папа, — ответил Билли, — когда я щенок, ты, пожалуйста, тоже говори «гав-гав». Гав-гав!

— Гав-гав, гав-гав!

— Нет, только один раз гав-гав, гав-гав.

— Ага! В конце каждой фразы, гав-гав?

— Да, гав-гав!

— Ладно, гав-гав.

— А сейчас щенку можно печенья, гав-гав?

Ну, извините! Это не просто щенок, а щенок, гавкающий о себе в третьем лице!

— Щенок страдает манией величия?

— Пап, ты забыл «гав-гав», гав-гав!

— Прости, гав-гав. Больше не буду… гав-гав.

Вот уж это точно не от моей сардонической натуры. И не от Дайлис, она никогда не была такой сюрной. И как это объяснить?

— Он у тебя уникум, Джо, — сказал мой старший брат Брэдли, когда щенок рыскал по дому моих родителей в воскресенье днем.

— Он из космоса, — добавил младший, Чарли.

Я сказал, что согласен. Я объяснил, что Билли на самом деле не мой сын, и даже не Дайлис. Если уж говорить правду, его зачали инопланетяне на далекой планете Бубубу, потом контрабандой переправили в стручке на землю и под покровом ночи имплантировали в живот Дайлис. Братья одобрили мою гипотезу (за обедом мы как следует приняли), и я ее развил. Инопланетяне, рассказывал я, уже давно изучают нашу расу и стремятся узнать побольше о способности людей выносить неумолкающие трещотки. Можно утешать себя тем, что мои мучения не напрасны и служат внеземному разуму.

— В один прекрасный день и тебя подменят роботом, — сказал Брэдли, большой специалист по этой части. Он работал менеджером по маркетингу в области продажи игрушек. Джейк и Винни, его сыновья, узнавали о новых моделях роботов быстрее, чем «Хасбро».

— Уже подменили, — ответил я. — А то, как думаешь, почему я до сих пор не свихнулся?

— Слушай, а без шуток, — сказал Чарли, — он ведь и не похож ни на тебя, ни на Дайлис, правда?

О Дайлис мы уже говорили легко.

— Я хочу сказать, — продолжал он, — что Глория как две капли воды похожа на мать, а в Джеде что-то есть от тебя, но Билли… он…

— Он целиком и полностью свое собственное абсурдное творение, — сказал я. — Во всем.

Тогда я не придал большого значения нашей беседе, но позже она всплыла в памяти, да так в ней и зацепилась. Как, ну как объяснить такую непохожесть ни на кого? Может, Билли еще в утробе, кувыркаясь в околоплодных водах, подслушал сквозь стенки наши с Дайлис скучные разговоры по обязанности и решил родиться другим? А может быть, он и вправду не был плодом моих чресл? В конце концов, его зачатие пришлось на то время, когда Джозеф по большей части избегал Дайлис, а Дайлис нередко подолгу задерживалась на работе. Мы не ссорились, да мы вообще практически никогда не ссорились всерьез. Просто напоминали друг другу, что мы Счастливые Родители и живем в Самой Счастливой Семье. Мы и не пытались обманывать себя, будто влюблены. Только вместо того, чтобы честно признать неприятную правду, мы предпочли завести еще одного ребенка в дополнение к Глории и Джеду и, соответственно, время от времени занимались любовью. Нечасто, и я в процессе виновато мечтал оказаться где-нибудь подальше.

А Дайлис? Может, и она втайне мечтала, чтоб я был кто-нибудь другой? Мужчиной, с которым она тайком делила постель, когда семейные консультанты снимали свои сочувственные и понимающие лица, складывали их в сумки и расходились по домам, где их ждали родные и любимые (это я пошутил, конечно)? Что, если героический головастик-сперматозоид, единственный из миллиона собратьев пробившийся к ее яйцеклетке, был произведен не в моей, а в чужой простате? Мог он выйти из великолепных яиц Кристофера Пиннока? Могло ли хвостатое семя судьбы проплыть через его ствол и вспениться белой пеной желания на его головке?

Вряд ли, вряд ли. Хотя… кто знает, как долго у нее был роман с Крисом, прежде чем она об этом сообщила? Я до сих пор очень мало знал о Крисе, но уже выяснил, что у него вьющиеся волосы. Хорошо, темные. Биллины же светлее, чем у куклы Барби. Но ведь вьются…

Я размышлял над этим все чаще. Я сосредоточенно доводил себя до помешательства. Когда Билли засыпал, я изучал его лицо. Только во сне он не задавал идиотских вопросов и не пел песенок. Я изучал его лицо на предмет сходства с моим. Нос? Возможно. Форма бровей? Не могу понять. Но едва ли брови у него как у меня, думал я. Но что теперь? — спрашивал я сам себя. Не делать же тест ДНК? Да окажись Билли хоть отпрыском Санта-Клауса, все равно он навсегда останется моим.

Я хочу сказать вот что: когда он был совсем малышом, мы вместе прошли через многие чисто мужские трудности. Я безумно горжусь тем, что это благодаря мне Билли распрощался с подгузниками и уверенно шагнул в трусики. Одна из моих самых значительных миссий — это поход вместе с ним в детский торговый центр. Я устремился к желанному товару и, чтобы живописать его достоинства перед будущим обладателем, опустился на корточки перед коляской:

— Гляди-ка сюда! Видишь, какие на них Телепузики?

Билли посмотрел внимательно на упаковку трусов, узнал своих друзей-телепузиков и улыбнулся.

Дома мы с Джедом и Глорией бешено аплодировали Билли, обновившему эту историческую покупку. Его прогресс был впечатляющим. Уже через неделю мы с Эстер вместе пришли к выводу, что Билли весь день ходит сухим. Я гордился его достижениями почти так же, как он сам. Но все-таки чуть меньше. Я бы все-таки не отважился на кассе в супермаркете спускать брюки и, широко улыбаясь кассирше, во всю глотку торжественно объявлять: «Трусы!»

Кассирша тогда потеряла дар речи, потом выдавила смешок и отвернулась, а наш ангелок стоял румяный от гордости и махал сумкой.

Говорят, первые пять лет жизни в становлении человека важнее всего. Еще говорят, что до пяти лет дети практически ничего не помнят. Не поручусь за первое «говорят», но второе похоже на правду. Не думаю, что Билли заметил внезапное исчезновение матери. По-моему, начало жизни на два дома он воспринял как должное, а то, что мама теперь не всегда рядом, никак на нем не сказалось. Ему вроде бы вполне хватало меня. Он продолжал радоваться жизни, покорять мир и склонять его к своим ногам. Меня в нем тревожит только полное отсутствие тревог. Вдруг его «шоу одного актера» — это защитная реакция на ужас предательства и потери? Может быть, он все время болтает, болтает и болтает, чтобы не думать о невыносимом?

Если это так, Билли преуспел. Едва научившись говорить, он стал вести сам с собой оживленные беседы в пустой комнате. Когда он еще не умел складывать предложения, в углу гостиной все время слышалось невнятное бормотание: это Билли и его Морж Жорж планировали нападение на юкку в другом углу. Через минуту он рассыпался в благодарностях перед кататоническим семейством плюшевых кроликов за приглашение на чай. С коллекцией стеклянных зверушек зачастую велись задушевные беседы об ужасах пленения (с дельфинами), о зимней спячке (с дикобразами), о вреде, наносимом мышами (с котятами), о боевых подвигах по писанью и каканью (со слонами) и о гибели матери Бэмби (с оленями).

Когда Билли отдали в детский садик, разбив сердце бедняжке Эстер, у него уже сформировался широкий круг интересов, включающий, в частности, прыжки в воду:

— Пап! Смотри, как я в лужу прыгаю!

И переработку мусора:

— Пап, смотри, какую я хорошую дрянь нашел!

И музыкальную импровизацию:

— Пап, послушай, как я буду попой трещать!

Потом он оказался большим ценителем экстравагантной одежды. Его звездный час настал летом, когда в школе приближался фестиваль и дети готовили маскарадные костюмы. Глория нарядилась колдуньей, Джед — пиратом. А Билли?

— А я хочу быть Белоснежкой!

Отговорить его не удавалось никаким способом. В поисках соответствующего костюма он уже рылся в шкафу с нарядами Глории, где добыл платье с корсажем и пышными рукавами, а парик завершил ансамбль.

— Но почему Белоснежкой? — спросил я.

— Она умеет кружиться! И еще у нее есть губная помада!

Я пытался его вразумить:

— А зато эти все гномы в доме палец о палец не ударили! Они тебя замучат хозяйством, ты света белого с ними невзвидишь, целыми днями будешь штопать Простаку носки!

Билли не проникся.

— Ее кролики любят. И птички тоже!

Имя Билли придумала его мать. Она думала назвать его Просто Уильямом. Так в ней проявлялась сентиментальность, которую я прежде считал очаровательной чертой характера, но теперь уже признавался себе, что терпеть ее не могу. Странно, как все меняется. Я допускаю, что у моего сына и у Ричмала Кромптона есть нечто — мальчишеская неутомимость. Но вряд ли тот парень разделяет любовь Билли к переодеванию. Или к готовке. Кухней Билли заинтересовался, когда только учился ходить. К концу дня он ужасно уставал и находил успокоение, обняв меня за ногу, когда я готовил спагетти по-болонски. О, сколько раз мы с ним зависали над горячими тарелками! О, наш бессмертный диалог!

Билли:

— Папа у нас готовщик!

Папа:

— Это точно!

Билли:

— Пап, а давай я тебе помогу?

Папа:

— Ох. Ну если уж тебе так приспичило.

«Помогая» мне на кухне, Билли заходил в тот мир, куда не ступали его старшие брат и сестра, особенно после того, как их мать ушла из дома. Долгими зимними вечерами, когда Глория усаживалась смотреть шоу Опры или «Голого повара», а Джед как всегда прятался в своей комнате, Билли наблюдал мои старые фокусы с хлебами и рыбой. Иисус фокусничал по-своему, а я — с помощью «Таппервер». Несколько месяцев на грани бедности научили меня уважительней относиться к еде. Ни одна тарелка фасоли не остывала настолько, чтобы остатки нельзя было сунуть в пластиковый контейнер и разогреть мне завтра на обед. Ни одна недоеденная картофелина не признавалась достаточно старой, чтобы ее нельзя было размять в пюре и подать в качестве свежего блюда. Ни одно яйцо не превышало срок годности настолько, чтобы его нельзя было сварить и съесть во имя домашней экономии. У нас, как порой замечал Билли, ничего не выбрасывалось.

— Пап, а яблоко стало другого цвета, как листья осенью. Листья меняют цвет, а яблоки ведь нет, да?

— Нет.

— Пап!

— Что?

— Я замерз.

Я безжалостно отключал центральное отопление. Проценты по закладной съедали меня подчистую.

Билли смотрел на меня широко распахнутыми глазами и открытой душой. Не по возрасту развитый, он все же был еще совсем малышом и потому не терзался противоречиями, как — и я это знал — временами терзались Глория и Джед. Вся важность этого стала очевидна в один прекрасный момент, когда я только что вымыл посуду, а Билли вывалил на меня очередной поток своего сознания. Он говорил уже очень внятно и складно и нимало не стеснялся.

— Пап!

— Да?

— Знаешь что?

— Что?

— Криса знаешь?

— В некотором роде, да.

— Знаешь, что Крис сделал?

— Утащил твою маму.

Билли озадаченно нахмурился.

— Нет, он не утаскивал маму!

— Нет?

— Нет, не утаскивал.

— Ну, а что он тогда сделал, Билли?

Билли был невероятно серьезен:

— Пап, ты мне, конечно, не поверишь…

— Нет, наверное, — улыбнулся я. — Ты расскажи.

— Он знает одного человека…

— Ну, так давай, рассказывай. Ты же можешь.

— Ну вот, этот человек, вот, да?

— Да?

— Он волосатый, вот, да?

— Да?

— И жил в озере.

Я протер стол и сел. Кажется, настал особый момент.

— Волосатый человек, который жил в озере? Забавно.

— Нет, пап, не забавно, — сказал Билли.

— Итак, расскажи же мне, — басом прогремел я, — об этом волосатом человеке в озере! — Я изображал Чарлтона Хестона, но Билли не оценил.

— Он сделан из золотого!

— Из золотого чего?

— Да нет, пап, он сам сделан из золотого! Он очень злой!

— Злой, да?

— Очень. — Билли замолчал на секунду, поковырял в носу, выудил козявку, сжевал ее и сказал:

— Там он нашел себе железо!

— Железо?

— Да. Железо.

— Он пьет препараты железа?

— Пап, просто железо! Железо!

— И это все тебе рассказал Крис.

Билли кивнул.

— И все это было в старые времена.

— Ага, в старые времена. — Бессмысленно спрашивать, в какие именно, потому что «старые времена» покрывают всю историю человечества вплоть до рождения Билли. — Это он тебе на ночь рассказывал?

— Да, пап.

— Крис читает тебе на ночь?

— Да, он нам с Джедом все время читает на ночь, но это не сказка из книжки, папа, это он сам придумал! Он очень умный.

Я схватил в охапку своего маленького мальчика и поцеловал в носик.

— Расскажи мне еще про Криса, — сказал я.

— Пап!

— Да, Билли?

— Я щенок, гав-гав!

— Ладно, щеночек. Рассказывай.

— Пап, ты забыл «гав-гав», гав-гав.

— Извини, гав-гав.

— А в Мамином Доме щенка не бывает.

— Не бывает? Как обидно.

— У мамы дома щенок делается медведем.

— Да, правда?

— Большим, страшным медведем!

— А почему он делается большим и страшным медведем?

— Крис говорит, что я страшный медведь, страшный большой медведь.

— А страшный медведь тоже злой, как волосатый человек в озере?

— Да, гав-гав!

Кристофер Пиннок.

Крис Пиллок. Пиллок-Мудиллок.

Роман с Мариной закончился в середине лета. Она сообщила мне о разрыве в тот день, когда вызвала на дом агента по недвижимости.

— Я уезжаю в Испанию, — объяснила она.

— К мужу? — Я угадал. Я почти предвидел такое развитие событий.

— Гэри сейчас с ним. Мы все решили, что нам с его папой стоит попробовать начать все сначала.

Я так и не разобрался в ней как следует. Марина была чуть старше меня, но с ней я удивительным образом чувствовал себя защитником. Удивительным, потому что Марина сама производила впечатление полнейшего самообладания. Она подсмеивалась над собственной слегка перезревшей фигурой, но не видела причин одеваться по этому поводу кое-как и не следить за собой. Она заботилась о себе, как и о своем доме. И обо мне. Это она сформулировала условия наших отношений, но я чувствовал, что она сама видит свою женскую долю в том, чтобы давать, а не брать. Она удивляла меня порой. Скажем, с поразительно старомодным девичьим смущением она предупреждающе клала руку мне на голову, стоило мне потянуться губами ниже ее живота, — но при том время от времени сама самозабвенно ласкала мой пенис губами, после чего полоскала рот заранее приготовленной ароматизированной водой.

СЕКС! СЕМЬ КОЛДОВСКИХ СПОСОБОВ УЛОЖИТЬ ЕГО К ТВОИМ НОГАМ!

Марина прочитала эту статью раньше меня.

Гэри, рассказала она, получил диплом по гостиничному менеджменту и организации отдыха. Он работал изо всех сил, и Марина им гордилась. Первую работу он нашел в Малаге. Там же разыскал отца и встретился с ним после двухлетнего перерыва. Одно вело к другому; Марина подала в салоне заявление об уходе. Она улетала на следующий день.

— Я буду скучать, — сказал я.

— Не будешь. Во всяком случае, недолго.

— Все-таки не пропадай, ладно?

— Джо, ты лучше позаботься о своей девочке и ее братишках. Ты хороший человек и найдешь себе кого-нибудь получше меня.

Получше ее? Впоследствии я пытался мысленно реконструировать ее прошлое. Марина, как мне всегда казалось, слишком много повидала за свою жизнь и вряд ли была из дочек тех потрепанных «белых воротничков», чьими тюлевыми занавесками и «форд-сьеррами» оформлены все улицы. Вряд ли она была из тех преданных дочек, что одеваются в точности как мама, справляют помолвку в свой двадцать первый день рождения, выходят замуж год спустя и через пять лет горько сожалеют о собственной глупости. Но скорее всего, она не была и крутой, как те курвы, которых я так боялся в средней школе. В четырнадцать они уже встречались со взрослыми парнями, в пятнадцать начинали с ними спать, в шестнадцать рожали детей без всякого желания и надежды снова увидеть тех ублюдков, с которыми кувыркались в кустах. Но вместе с тем Марина имела с такими девушками нечто общее: грустную уверенность в том, что для приобретения определенного статуса ты должна смириться с тем, что тебя используют.

Марина поцеловала меня в щеку. Можно было бы разыграть обиду или злость, но толку-то? Я пожелал ей удачи и вернулся домой, в свое одиночество.

 

Глава 9

Так когда же я начал расклеиваться?

Ко мне в голову иногда заскакивает некий демон-диджей и заводит там песенки из одного и того же альбома под названием «Папа съезжает с катушек. Все хиты». Вот одна из таких…

Мы вчетвером едем по дороге в Броквелл-парк. Сияет солнце! Мы едем веселиться задешево! Урраа!

Тут Билли начинает:

— Пап, машина вся грязная!

Подтягивается Джед:

— Пап, машина вся старая. А новую можно купить?

Глория поворачивается с переднего сиденья к мальчикам и вносит свою лепту:

— Сами знаете, что папа на это всегда говорит.

С каждого по куплету. А теперь — припев хором:

— У нас нет денег!

— Нам не хватит денег!

— Тогда придется обходиться без чего-то другого!

Вулкан Этна дает предупреждение перед извержением. Этим он отличается от меня.

— Ах вы наглые, неблагодарные, черствые ЗАСРАНЦЫ!

Я ору ломающимся голосом, точно прыщавый подросток, кулаками молочу по рулю:

— ЗАТКНИТЕСЬ! ЗАТКНИТЕСЬ! ЗАТКНИТЕСЬ!

Я съезжаю с дороги в какой-то переулок, скрежещут тормоза, я выскакиваю и обеими руками с грохотом захлопываю дверь. Я пинаю эту проклятую «астру», сначала дважды, потом снова, перехожу дорогу и присаживаюсь на чью-то изгородь. Садовый гном смотрит, как я бешусь. Свиньи, маленькие свиньи! Сколько слез и пота я из-за них пролил, а они только и делают, что ржут! Все, достали папу! Разрушили город. Вокруг сплошь пепел и лава. Я закрываю лицо ладонями, гляжу сквозь растопыренные пальцы на испуганные личики за стеклом машины. Как сказал сэр Элтон, «Самое трудное слово — прости».

Я возвращаюсь в машину.

— Домой.

Молчание. Покореженная земля. Шрамы.

Как-то летом, в воскресенье, мы с детьми пошли в гости к Карло и Джилл в их новый дом в Грохэм-Хёрст. Нас позвали на обед. Мы, взрослые, предвкушали долгую сиесту в саду. Карло и Джилл процветали. Бизнес Карло шел прекрасно. Джилл преуспевала в своей медицине. Их новый дом сверкал чистотой. Я тоскливо взглянул на портрет Карло и Джилл с детьми Пауло и Эмили, который сам написал, еще когда они жили в засаленном домишке.

— Хорошая работа, — заметил Карло, встречая нас в холле.

— Да уж неплохая, — вздохнул я. — Небось целый десятипенсовик теперь стоит.

— Да ладно тебе! — ответил Карло. — Все мы знаем, что ты хороший художник, даже ты сам.

Это они меня подбадривали. Но на душе у меня тем временем кошки скребли. Мы сели есть. Я был как никогда признателен своим детям за примерное поведение, а едва они все встали из-за стола и ушли играть, вздохнул с облегчением. Эмили была на два года моложе Глории и относилась к ней с соответственным почтением. Девочки отправились в комнату Эмили. Ровесники Джед и Пауло убежали в сад, лазать по шведской стенке. Билли и Морж Жорж погрузились в беседу. Мы с Карло и Джилл вынесли кофе на патио, сели за деревянный столик и приготовились наслаждаться покоем и благодатью.

— У тебя необыкновенные дети, — сказала Джилл.

— В каком смысле?

— Они такие одаренные. И так хорошо со всем справляются.

Мне нравилась Джилл, и в психологии она разбиралась очевидно лучше, чем ее подруга, моя экс.

— Ты их видишь и с Дайлис, — сказал я, — стало быть, в некотором смысле можешь судить о них лучше меня.

— Вряд ли, Джо.

Карло налил мне коньяку. Вообще-то я уже выпил достаточно, да и вечером предстояло вести машину, но я был признателен за то, что у нас так легко шла беседа, которой я опасался. Возможно, Карло и Джилл заранее рассчитали, что, начни они полностью избегать разговоров о Дайлис, это выглядело бы нарочито. Получилось бы, что они на ее стороне. Я глотнул коньяку.

— А этот Крис, он вообще что из себя представляет? Я же его ни разу не видел. Даже на фотографии. — Я посмотрел на них. Они переглянулись.

— Да довольно милый, — ответила Джилл.

— Довольно упорный, — добавил Карло.

— Упорный?

Карло засмеялся и глянул на Джилл, но она его веселья не разделяла.

— Ну, он… очень увлеченный человек. Как это объяснить? Очень увлечен своими компьютерами, своими духовными поисками… — он снова засмеялся. — Ну, прости, Джилл, — он поднял руки, словно моля о пощаде. — Ну, согласись, он с таким напором про все это говорит.

В воздухе повисла неловкость.

— Он, конечно, очень серьезный, — осторожно ступила на скользкую почву Джилл, сама при этом сохраняя полнейшую серьезность. — Но мне не кажется, что это не так уж плохо для мужчины. Многие в наше время чересчур инфантильны.

— Да, это ты права, — согласился я. — Кстати, уж если об этом заговорили, а какого он роста? — К его «духовным поискам» вернемся попозже.

— Среднего, — ответила Джилл.

— Более среднего, чем я, или менее среднего?

— Немножко менее среднего, я бы сказала.

— Отличная новость. А сколько ему лет?

— Он чуть менее среднего возраста, чем ты, Джо, — сказал Карло. — Ему, по-моему, еще нет тридцати.

— Ясно. Ладно, не мучай меня. Ну а сколько точно?

— Не хотелось спрашивать.

— Джилл, ну тебе-то Дайлис небось уж точно сказала?

Джилл пришла в замешательство:

— Ннет, кажется, не говорила…

— Ну да…

— Честно, не говорила.

Я слегка повысил ставки:

— У него есть маленькая бородка?

— Джо, ну хватит! Вообще-то есть.

— Ха! Это был вопрос с подвохом, я знал заранее! А туристические ботинки он носит?

— Не посмотрела.

— А спорим, он точно показал тебе свой «палм-пилот»?

— Черт, Джо, да ты совсем того! — нарочито изумился Карло. — Нет, он не показывал.

— А, так он у него все-таки есть! — сказал я. — Просто тебе не показал.

— Вообще-то я ему свой показывал, — Карло полез в карман. — Вот этот. — Он положил на стол свою игрушку, облаченную в черный чехол.

— Et tu, Brute… А еще он небось болеет за Челси, как один известный мне господин итальянского происхождения?

Карло всю жизнь считался фанатом Челси, но его вялый интерес заметно всколыхнули «наши люди», как он их называл, пришедшие в этот клуб. Они, мол, там быстро навели порядок.

— Нет, — ответила Джилл. Теперь она улыбалась.

— Да ну? Удивительно. А за кого он болеет?

Ответил Карло:

— За «Олд Брукхэм Уондерерз». Это любительская команда из Суррея, он там жил в детстве.

— Здорово. И у них наверняка морковный пирог в перерыве.

— Ну-ну-ну, — сказал Карло, положив мне руку на плечо и посверкивая на меня глазами. — Что-то ты какой-то сердитый.

Я и был сердитый. Я к этому постепенно привыкая.

— Извини. Больше смущать не буду… — Я глянул в сад, где играли мальчишки. — Просто, понимаешь… я ж не какая-нибудь заблудшая душонка. Я знаю, что делаю, или, по крайней мере, чего добиваюсь. Но мне все-таки тяжело приходится. Даже когда они у Дайлис, я все равно о них забочусь — проверяю, выстирана ли одежда, запасаюсь едой, привожу квартиру в порядок, чтобы там все не развалилось. Я плыву против течения, но долго не протяну. Вот так плывешь, плывешь, а потом устаешь и тонешь.

Про деньги я ничего не сказал. Они бы выписали мне чек, а я бы не смог взять.

Все помолчали. Потом я сказал:

— Я все покоя себе не нахожу, потому что не знаю, что у них там происходит, в Далвиче. Как себя дети ведут с Дайлис и Крисом. Не знаю, как она с ними себя ведет. Я на них иногда ору. Вот наорал недавно, когда ехали в Броксвелл-парк…

Я не стал рассказывать, что совсем с катушек съехал и в парк мы не доехали. Надеялся, что дети тоже никому не расскажут, в особенности Дайлис.

— …И я не знаю, что у него на уме.

— В каком смысле — что у него на уме?

— Я правда не понимаю. Он им отчим? Так, что ли? А что должен делать отчим, чего я не делаю? И хочет ли он своих детей? Мои ребята говорят, вроде бы Дайлис хочет ребенка, только не прямо сейчас. Ну да у нее еще много времени впереди. И все-таки, если это случится, что будет с моими детьми?

Карло и Джилл вежливо меня слушали. Почти бесстрастно. Я заметил, как у меня дрожит голос.

— Наверное, нам с Дайлис стоит все это обсудить самим. Но ей это неинтересно. Да, а кстати, — перебил я сам себя, стараясь говорить небрежнее, — а что это у него за «духовные поиски»?

Карло ухмыльнулся и поглядел на Джилл, но она не ответила.

— Джо, — сказал Карло, — он мне не кажется ни странноватым, ни… вообще… просто его интересует дзэн, и все. Личный рост, общение с собственной душой и все такое. Вот бы вам встретиться как-нибудь, пойти в лес и устроить джиу-джитсу нагишом.

— Идея замечательная. — Я повернулся к Джилл. — Ну, а ты, Джилл, какого о нем мнения? Он привлекательный? Вот будь ты на месте Дайлис, он бы тебе понравился?

По-моему, Джилл ожидала этого вопроса. Может, ее уже и Карло спрашивал. А может, она сама себя спрашивала.

— Я же не на ее месте, Джо. Так что ничего не могу тебе ответить.

Настало лето, первое в двудомном режиме, и мои финансовые трудности обострились до предела. Дайлис с Крисом и с детьми в середине августа отправлялись на две недели в Прованс. Я на электричке свозил Глорию, Джеда и Билли на денек в Гастингс, на импровизированный пикник с едой из спортивной сумки. Мы сидели на волнорезе.

— Тут воняет, — заявил Джед.

— Слушай, не придирайся, хорошо? Я и так устал до полусмерти, пока вас сюда тащил.

Ребята развлекались, швыряя в море гальку. Я раскрыл сумку с едой: у нас были подсохшие бутерброды с сыром, подгнившие яблоки и подтаявшее «Экономичное» шоколадное печенье. Я сидел в тени, вытянув ноги, и наблюдал, как дети едят и играют. Впервые с того момента, как я остался с ними один, у меня появилась мысль, что больше так не выдержу. Совершенно невозможное раньше теперь казалось правдой: в Далвиче детям было бы лучше. Дайлис и этот мудак Крис обеспечили бы им нормальную жизнь. Я бы виделся с ними, скажем, через выходные, как большинство брошенных отцов. Меня от такого тошнит, но дети-то наверняка свыклись бы. Ну что они потеряют, в конце-то концов?

— Пап. Мне не нравится этот пикник, — сказал Джед.

— Ясно. Мне тоже не очень. Но можем тогда попробовать поймать и съесть чайку. — Джед не засмеялся. — Ладно, — вздохнул я, — пойдем, купим чипсов.

Глория помогла мне упаковаться, и мы устало побрели по гальке обратно. После обеда я собирался пойти в район художников, но Джеда интересовали исключительно аттракционы.

— Нет, Джед, на аттракционы мы не пойдем.

— Почему? — И взгляд такой ровный. Я вижу, что Джед уже продумал все аргументы.

— Потому что там полно народу, да и вообще, зачем швырять деньги на ветер?

— А у меня есть собственные деньги!

Зря я с ним так резко.

— Если бы мы с тобой были вдвоем, тогда да. А так нет.

— Но я хочу потратить деньги на аттракционы!

— Джед, извини, но нельзя.

— Но, пап…

— Нет, Джед. Нет, и все.

— Но, пап…

— Джед, перестань! Я сказал нет, и все! Нет, понимаешь? Нет!

Так-так, еще одна песенка для моего демона-диджея. Хорошенькая коллекция.

— Хорошо, Билли, ладно, испечем этот чертов шоколадный кекс! Но тогда ты будешь мыть посуду!

— Земля, земля! Вызываю Джеда! Джед, выходи на связь, прием!

— Глория, принцессочка моя, ангел мой, любимая моя девочка. Вот когда я стану как Чарли Диммок, научусь бросать топор как Чарли Диммок, и у меня будет столько же свободного времени, вот тогда мы разобьем в саду эту твою дерьмовую клумбу. Договорились?

— Ах вы наглые, неблагодарные, черствые ЗАСРАНЦЫ!

Видите, какие встревоженные личики? Слышите, как хлопает дверь машины?

Дети заснули в автобусе по дороге в тот район Гастингса, где полно сувенирных и антикварных лавок. Потом я посадил Джеда в коляску вместо Билли, а Билли взвалил на плечи. Так мне было тяжеловато идти, зато мы с Глорией могли поговорить.

— Пап, а ты ведь художник?

— Да. Надо бы рисовать побольше.

— Да, надо бы. Мне нравится та картина, которая висит у нас дома на стене. — Затем Глория спросила: — Пап, а ты еще встречаешься со своей подругой?

— Нет.

— А что случилось со Сьюзи?

— Она уехала.

— А ты по ней скучаешь?

— И да, и нет.

Обратно в Лондон мы добирались с трудом и медленно. Конечно, отменили наш автобус, конечно, мы сели в другой, который шел кружным путем. Чтобы добраться до дома быстрее, на Ист-Кройдонском автовокзале мы поймали такси (и я вытащил из носка припрятанные на черный день десять фунтов). Я открыл дверь, наклонился, чтобы подсадить Билли, и увидел на подножке туфлю неизвестной тетки. Тетка была примерно моего возраста и явно собиралась из-под носа увести мою тачку. Я уставился на нее и заорал: «Эй!» Впихнул Билли внутрь, впихнул за ним Джеда и Глорию и только тут разглядел, что на самом деле тетка придерживала мне дверь. Она отошла и теперь корчила рожи с подругой.

— Извините! — без сил произнес я в окно. — Извините!

Не знаю, услышала она или нет. Мне стало тошно. Веселая поездка к морю ухнула в прошлое и заняла место среди других дней, и лишь поздно вечером, когда дети наконец заснули, я припомнил пару старых хитов:

— Это краска-эмоция, папа!

— Спите, детки, сладко спите, поскорей глаза сомкните…

— Чем больше мы будем петь на ночь, тем скорее мама вернется из поездки.

Да, сейчас такого уже не сочиняют.

Я лег на кровать одетым. Я, кажется, мог бы проспать целую вечность. Уже сквозь дрему я припомнил старые слова Кенни, сказанные им больше года назад:

Холост, добр к детям, владеет кистью, задница хоть куда. Прямо мечта.

Ага, как же.

 

Глава 10

Я познакомился с ней, когда она пришла под мою стремянку.

— Это плохая примета, — сказал я ей, опустив взгляд. Глядя ей в лицо. И на грудь.

— Не обязательно, — ответила она, но глаз не поднимала. Она обозревала розетку в стене и не скрывала, что интересуется, аккуратно ли я наклеил вокруг розетки обои.

В те дни я слишком много флиртовал. Я совершенно вымотался.

Мне дала работу вдова по имени миссис Роуз, а эта женщина вошла в дом без звонка, когда я стоял на стремянке. Старые обои были сорваны, штукатурка наложена как следует, стены зашпаклеваны. И вот я стоял посреди чистейших и ровнейших аквамариновых стен, с кистями и валиками, и наносил на них белое блестящее покрытие. Я исподтишка следил, как она не спеша заходит в комнату и останавливается ровно посередине, скрестив руки на груди. Довольно высокая, стройная. Кожа тонкая, с едва заметными веснушками. Короткие волосы, рыжевато-каштановые. На ней была куртка поверх полупрозрачного зеленого топика с бесконечным количеством пуговок спереди, из-под брюк цвета хаки торчали коричневые ботинки на плоской подошве. У меня самого такие были. Я поднял взгляд от башмаков вверх, и тут она наконец на меня посмотрела.

— Миссис Роуз вас очень хвалит, — сказала она. Судя по интонации, она откуда-то из Уотфорда. Она будто бросала мне перчатку, но какая-то нежность перечеркнула этот вызов. Я обуздал свою обычную шутливость:

— Это хорошо, — сказал я, благодарнее, чем собирался.

— Вы ведь живете поблизости, да? — спросила она.

— Да, пешком дойти можно.

Значит, они с миссис Роуз обо мне говорили. Сердце у меня забилось быстрее. Прошел год, как уехала Дайлис.

— Ну, а если бы я к вам зашла, — женщина перешла прямо к делу, — вы не могли бы показать мне чертежи и фотографии, которые показывали миссис Роуз? Я ищу, кто бы мне отделал квартиру.

— Конечно, — ответил я. — Давайте сегодня, попозже?

— Хорошо. Если вам удобно. Во сколько?

Я стоял на стремянке и вдруг подумал, как глупо было бы сейчас свалиться.

— Мне еще нужно забрать детей… Полпятого — как? Позже уже начинается чай и вообще масса дел.

— Было бы замечательно, — сказала она и впервые улыбнулась.

Мне понравилось, как она сказала «замечательно».

Я слез, оторвал кусок от прокладочной бумаги и записал свой адрес и телефон (на всякий случай). Подошел к ней и вручил бумажку. Когда она взяла ее из моих рук, я заметил, что глаза наши точь-в-точь на одном уровне.

— Замечательно, — повторила она. — До встречи!

Она повернулась и вышла из комнаты, шагая чуточку неловко. А я стоял и пялился на дверь, не понимая, почему я одновременно так очарован и так спокоен.

Я ушел от миссис Роуз в три часа, забрал детей, отвел домой и предоставил их самим себе. Наверху в ванной я протер пальцы растворителем, чтобы счистить краску, затем тоником, потом вымыл с мылом, чтобы избавиться от запаха тоника. Я снял рабочий комбинезон и вымыл подмышки. Я внимательно слушал, не ругаются ли дети внизу.

Потом встал перед зеркалом, втянул живот и стал лихорадочно высчитывать: она сказала «отделать мне квартиру», значит, она одинока… или хотя бы ни с кем вместе не живет. «Миссис Роуз вас хвалила» — это вряд ли простое вежливое замечание. Она давала мне понять, что считает меня надежным человеком, иначе ее знакомая, такая серьезная женщина, ее бы не пригласила. Тут я, к своему удивлению, вдруг взял да и прыгнул под душ. Потом я вдруг, к своему удивлению, взял да и побрился. В жуткой спешке я прискакал в спальню и достал относительно свежую рубашку. Часы у кровати сообщали, что сейчас почти полпятого. Я порылся в поисках свежего белья, нашел, надел, влез в любимые джинсы, натянул через голову рубашку и услышал звонок в дверь.

Первой на звонок выскочила Глория. Я вышел на лестницу и спрятался в засаде.

— Здравствуйте, меня зовут Глория.

— Здравствуй, Глория. А меня зовут Анджела. Очень приятно познакомиться!

Анджела. Я и не знал, как ее зовут.

— Здравствуйте, Анджела. Я сейчас скажу папе, что вы пришли.

И тут я вышел сам.

— Привет! Проходите, проходите! — Весело, звонко, радостно! И беспечно!

Анджела поднялась вслед за Глорией по длинной лестнице в квартиру. У нее на плече болталась ковровая сумка.

— Привет еще раз. Уже познакомились с Глорией?

— Да. Глория, сколько тебе лет?

— Угадайте, — предложила моя нахалка.

— Хорошо. Сейчас-сейчас… — Мы стояли на площадке. Анджела, едва заметно улыбаясь, сделала вид, что размышляет. И, наконец, объявила: — Я бы сказала, десять с половиной.

— На самом деле девять, — ответила Глория, умело скрывая восторг. — Десять мне только в будущем году исполнится.

— Да ну! — Анджела прикинулась изумленной. — Надо не забыть отправить тебе роскошную открытку!

Тут Анджела спокойно могла бы повернуться ко мне и, чтобы заполнить неловкую паузу, «занять» меня каким-нибудь дурацким разговором, обсуждать Глорию, как будто ее нет рядом:

— Совсем как взрослая!

— Да, она для своих лет очень развитая.

— А как хорошо воспитана!

— О, это, увы, не всегда так!

Нет, Анджела поступила лучше.

— Ну ладно, Глория, — подытожила она, нарочито смиренно, — сейчас мне пора пойти с твоим папой поговорить про обои и краску.

Упомянув про интерьер, она, по-моему, совершила первую ошибку: Глория сама у нас была мировым специалистом в области дизайна.

— Так вас зовут Анджела, да? — спросил я, ведя гостью на кухню.

— Точно, — ответила Глория, прежде чем Анджела раскрыла рот.

— Садитесь, — предложил я. — Глория вытащила стул из-за стола. Тут вдруг я понял, что давным-давно перестал замечать, как убога наша кухня. Анджела поблагодарила и села, пристроив сумку на полу. Глория с налету бросилась на нее.

— А у вас там в сумке есть какая-нибудь интересная косметика? — вопросила она.

— Ох, Глория… — простонал я, открывая ящик стола, где хранилось мое портфолио.

— Есть-есть. Хочешь поглядеть?

Ладно, я уже символически попытался помешать Глории. Теперь оставим ее в покое. Не из благородных побуждений — мне и самому было любопытно, что носит Анджела с собой в сумке.

Она поставила сумку на стол.

— Ну что, давай вытащим все интересное на свет, чтобы было лучше видно? — предложила Анджела. Сентябрьское солнце посылало в окно косые лучи. Я прислонился к рабочему столу и смотрел оттуда. Я стал невидимкой — какое счастье.

— Какой малюсенький карандаш для глаз, — сказала Глория. Карандаш она видела у матери. Карандаш и помаду, которую Дайлис весьма умело наносила на губы.

— Он у меня уже давно, — засмеялась Анджела, будто вновь увиделась с исчезнувшим другом. — Я, кажется, лет с пятнадцати им не пользовалась.

— А что у вас еще есть? — спросила Глория, косясь на сумку.

— Вот это крем для лица, чтобы мазаться, когда кожа устает.

— А можно мне помазаться чуть-чуть? — Глория подставила щечку, но Анджела мазнула ее по носу, и Глория захихикала.

— А это вот румяна, — продолжала Анджела.

— А что такое румяна?

— Краска для щек. Только я ими не пользуюсь.

— Почему?

— Потому что я им не верю.

Моя дочь солидарно фыркнула и спросила:

— Ну а зачем они вам тогда?

— Мне их подарила одна девочка, чуть-чуть помладше тебя.

— А почему подарила?

— Потому что я нашла дом для нее и ее семьи.

— Вы так работаете?

— Да.

— А у меня вот два дома!

Если Анджела и удивилась, то виду она не подала и просто сказала:

— Хорошо, наверное.

Я зачарованно следил за разворачивающейся перед глазами миниатюрной пьесой и слышал собственное дыхание, когда Анджела снова полезла в сумку.

— А это пудра. Видишь, открывается, как раковинка. — Анджела раскрыла пудреницу и объяснила: — Вот здесь зеркало, а в нижней половинке пудра. Я, правда, ею тоже очень мало пользуюсь, мне просто нравится пудреница.

Закрыв ее, она дважды постучала по блестящей крышке чистым, без лака, ногтем.

— Вот и все, больше ничего интересного.

Все «интересное» лежало на столе, как предметы в игре «Что пропало». Мне стало любопытно, есть ли в сумке что-нибудь еще, неинтересное, что могло бы рассказать о своей владелице. Но я промолчал. А Анджела, взглянув мне в глаза, сказала:

— Да, мы девчонки. И не стыдимся!

Глория хихикнула.

— Папа у нас сам как девчонка!

— Да ну? Расскажи мне!

— Он готовит, стирает и поет.

— Поет?

— На весь дом!

— Вот это да!

— А еще у него есть краски, — добавила Глория, лукаво косясь на меня и слегка понизив голос. Насчет пения — это серьезное преувеличение, но мои дети все страдали любовью к приукрашиваниям.

— Это-то я знаю, что есть краски.

— Нет-нет, он пишет картины! Там внизу есть тайная комната, он там пишет красками-эмоциями!

— Глория имела в виду эмульсии, — пояснил я. — Это у нас такая шутка. Но должен признаться, что она права. Я веду другую, секретную жизнь, жизнь великого художника. С каждым днем все секретнее.

Глория, страшно довольная собой, весело ухмыльнулась. Умница этакая. Да про краски-эмоции она лет сто назад придумала.

Анджела изобразила строгий взгляд:

— Я уверена, что твой папа замечательно рисует.

— Только готовит отвратительно, — вставил я. — И кстати, надо же печку включить! — Я сунул портфолио нашей гостье под нос и предложил: — Посмотрите пока, пожалуйста. У нас сегодня на ужин пицца и тушеная фасоль, если хотите рискнуть, оставайтесь с нами, мы будем очень рады!

— Да, останьтесь, пожалуйста, — попросила Глория.

— С большим удовольствием, — согласилась Анджела. По-моему, не только из вежливости.

Теряешь ориентацию в пространстве. Перевозбуждаешься и воображаешь, будто у тебя что-то этакое происходит на женском фронте, хотя на самом деле там все глухо. Уже гораздо позже понимаешь, что играл с огнем, вот как я в ту ночь с Присциллой, или как потом было бы с Мариной, не установи она сразу четкие границы. Теперь появилась Анджела. Познакомились мы только сегодня утром, но у меня в гостях она уже чувствует себя как дома. А я? А мне было совершенно спокойно. Удивительное дело.

— Какие они у вас прелестные, — услышал я. Глория привела Анджелу в гостиную.

— Вы про кресла или про детей?

— Про детей, конечно.

Джед с жирафом зарылись в глубоком кресле и созерцали по телевизору, как Барт Симпсон выставляет отца обезьяной.

— Джед, как дела? — окликнул я.

— Мммммм.

— Это у тебя образовательная программа?

— Мммммм.

— Будем считать, что ты сказал да. Кстати, это Анджела.

Джед заставил себя приветственно махнуть рукой.

— Привет, Джед. Не отвлекайся, я не хочу мешать.

Я пробормотал было нечто извинительное, но Анджела, кажется, развеселилась. И я обернулся к младшему.

— Ну а у тебя, Билли, как дела?

Билли на коврике развлекал своего моржа и почтенную супружескую пару неизвестного вида грызунов с их потомством. На нем была розовая балетная пачка Глории, губы он вымазал губным карандашиком Барби, веки — зелеными тенями. Изысканный макияж и великолепный наряд переполняли его самого восторгом. Просто юный танцор! Хотя трудно сказать, как изобразил бы его Дега.

— Пап! Я принцесса!

— Да-да, принцесса. И в один прекрасный день даже станешь королевой.

— Это Анджела, — сказала Глория. — Она у нас в гостях. Поздоровайся!

— Привет, Анджела, — поздоровался Билли.

— Привет, принцесса Билли, — ответила Анджела.

Пиццу мы ели прямо руками, а мои цветные картинки разложили на ковре, где над ними потом склонились Глория с Анджелой. Я узнал, что Анджела работает в фонде помощи бездомным, а миссис Роуз вносит туда пожертвования. Я пошутил, что, может, нам тоже ими воспользоваться. Я поведал ей о своей работе ровно столько, чтобы она поняла: она имеет дело с человеком, чьей кисти вскоре будет поклоняться весь мир. Мне хотелось казаться не несчастненьким, а, наоборот, весьма интересным. Анджела слушала. Но даже не пыталась кокетничать. В конце ужина Глория сделала один решительный шаг — после того, как дети проглотили свое мороженое — «Экономичное» мороженое, я разложил его по блюдцам в кухне, чтобы Анджела не видела.

— Хотите посмотреть мою комнату? — спросила нашу гостью дочка.

— Давай, конечно, у меня как раз есть еще чуть-чуть времени.

Барышни ушли, я уложил ребят, спел им колыбельную, и они уснули. Уже почти стемнело, когда я прокрался вниз. Анджела изучала содержимое холодильника.

— Все в порядке? — спросил я. Теперь, наедине с ней, я слегка дрожал.

— Да, она быстро заснула. Это молоко еще можно пить? Ничего, если я сделаю себе чашку чаю, ладно? — Я не успел ответить — Анджела вытащила из холодильника пластиковый контейнер: — А тут что?

— Чуть-чуть остатков прыгучего тунца.

Анджела отодвинула крышку, понюхала и сморщила нос:

— Гадость какая!

— Это вообще-то на обед осталось… на завтра.

— Да это же есть нельзя!

— Но это прыгучий тунец, — сопротивлялся я.

— Ты вообще хоть знаешь, что такое прыгучий тунец? — наступая на меня, вопросила Анджела.

— А это хоть кто-то знает? — отступил я.

— Сядь, пожалуйста.

— Хорошо. Сел.

— И не скрещивай ноги.

— Это почему? — спросил я, тут же их распрямив.

— Потому что я, кажется, хочу тебя поцеловать. А так мне трудно к тебе подобраться.

Анджела села на корточки, раздвинула мне коленки и прижала руку к моей щеке. Я сам удивился тому, что сказал:

— Мне очень нужно, чтобы ты меня поцеловала.

— Пожалуй, ты прав, — ответила Анджела.

Я прижался к ее губам…

— Это замечательно, — сказала она, оторвавшись. — Я почему-то так и думала.

— Мне нравится, как ты говоришь «замечательно».

— А что, это так смешно?

— Я этого не говорил.

— Нет-нет, не говорил, конечно. Прости.

— За что?

Тут она впервые смутилась. Я встал, придерживая ее под локти. Я и так знал, что мы одного роста. Так мы и стояли, молча. Она — в моем доме, я — в ее личном пространстве.

— «Замечательно», — сказал я. — Ты так чудесно это произносишь.

Анджела окинула меня взглядом и произнесла:

— А ты добрый человек. Да.

Это было утверждение, а не вопрос. Мы могли бы снова начать целоваться, но я вспомнил Дайлис, к которой не питал никаких добрых чувств в последнее время. Я чуть отвернулся и заговорил:

— Послушай… я делаюсь еще добрее, когда лежу в постели.

— Знаешь, я так и подумала.

Мы на цыпочках поднялись вдвоем наверх. Я заглянул в комнату Глории, заглянул к мальчикам. Я стал на колени перед Анджелой. Она сидела на постели. Я следил за тем, как она следит за тем, как я расстегиваю ее бесконечные пуговицы. Вскоре под одеялом наши тела соприкоснулись. В голове раздался мощный сигнал «Да!», однако в южных регионах тела его приняли слабовато. Может быть, дело в том, что рядом дети? Или, в том, что Анджела чересчур хороша, нереально хороша? Я кашлянул.

— Знаешь, у меня сейчас маловато практики.

— Ты все делаешь замечательно, честно.

Ее лобок идеально подходил под мою ладонь.

— Ты вся мокрая, — прошептал я.

— Вообще-то очень стесняюсь…

— Ты прекрасна.

— Нет, я не прекрасна.

— У тебя прелестная щелка.

— Какой ты грубый…

— Остановиться?

— Нет. Нет. Давай, погладь меня еще вот так…

— Я хочу тебе сказать, что люблю тебя. Сам знаю, что еще рано говорить.

— Ну что ты, говори. Говори все, что захочешь, Джозеф Стоун.

— Сказать тебе, что у меня проблемы с куннилингусом?

— Правда?

— Да. Никак насытиться не могу.

К полуночи я ее убедил. В три часа ночи я припал ухом к полу и засек шаги Билли и Джеда на лестничной площадке. Сегодня я против обыкновения отвел их по кроваткам. Быстро уложил и вернулся к себе, где меня ждала Анджела, ждали ее руки, ее губы.

— Ты такой большой, — шепнула она.

— Не смеши меня. А то он обратно спрячется.

— Ты просто ляг рядом. Я хочу посмотреть на твое лицо.

Я с готовностью лег. Я позволял ей прожигать меня взглядом насквозь.

— Я слышала, как ты вечером пел, — пробормотала она, когда мы уже засыпали.

— Черт, — пробормотал я в ответ.

Я проснулся в шесть утра. В тусклом свете я смотрел, как она стоит рядом и надевает лифчик.

— Я не собиралась тихо слинять, — прошептала она. — Просто подумала, что лучше уйти, пока малыши не проснулись.

Я потянулся к ее губам.

— И потом, — продолжала она, — я все равно не могу пойти на работу в том же, в чем была вчера, а то все поймут, чем я занималась. — Она остановилась и прибавила: — Я не с каждым встречным этим занимаюсь.

Я проводил ее до двери. В сумеречном грязном холле мы шептались, точно воры.

— Когда ты придешь? — тревожно спросил я. Ведь есть же на свете и менее трудные мужчины. И более внушительные пенисы.

— Завтра, поздно вечером?

— Я буду здесь.

 

Глава 11

— Пап, что ты делаешь?

Я обозревал темную Хай-стрит из окна гостиной. Шел уже одиннадцатый час вечера.

— Ищу истину и красоту в этом запутанном мире. А что еще мне делать, Глория?

Это воображаемый разговор. Глории рядом не было. Я попрощался с ней утром, потому что была пятница, а через пятницу, как известно, школа и садик служили детям буфером, отделяющим конец папиной недели и начало маминой. Конец недели с потрепанным и нищим Джозефом Стоуном и начало недели в недалеком краю изобилия, где обитали Крис и Дайлис. Тот край я сначала игнорировал, затем стал ему завидовать, а сейчас страшился, поскольку пал духом, имея на руках до предела истощенный банковский баланс.

Дети спустились вниз обычным порядком, вскоре после ухода Анджелы на рассвете. Первым явился голодный, с сияющими глазами Билли. За ним Глория, уже умытая и одетая. Затем Джед, весь в размышлениях. Все трое были вполне ангелоподобны. Они понимали: если омрачить прощальное утро плохим настроением, я буду обречен на семь дней уныния. «Слушайте, — упрекну их я, когда мы станем ссориться. — Вот я забочусь о вас. Но мне и самому нужна чья-то забота». По-моему, Глории тоже что-то подобное пришло в голову, когда она отозвала меня в сторонку:

— Она твоя девушка? — спросила она.

— Кто? — Глядите, как я силюсь изобразить недоумение. Спишите на счастье.

— Анджела, вот кто. Анджела — твоя девушка?

Так. Может ли тридцатипятилетний отец-одиночка на полставки иметь такую роскошь, как «своя девушка»? Да нет, такие обстоятельства требуют выбрать другое слово. Ну «любовница», что ли. Всем привет! Это Анджела, моя любовница! Да полно!

А Глория все ждала ответа.

— Я сам не знаю. А ты как думаешь, она моя девушка?

— По-моему, пока еще нет. Но скоро станет, я надеюсь.

— Надеешься?

— А ты нет, можно подумать!

В мое время дети вели себя по-другому. Они не язвили, не достигнув подросткового возраста.

Вчетвером мы пошли в школу. Глория вошла туда одна. Она училась уже в пятом классе. Я выдал ей обычное прощальное напутствие:

— Глория, будь веселой, будь доброй, будь хорошей.

— Пока, папа. Поцелуй от меня Анджелу. — Какая умная для своего возраста…

Следующим я отправил Джеда, во второй класс.

— Джед, будь веселым, будь добрым, будь хорошим.

— Ага, пап. Ну пока. — Непроницаемый.

Следующим — Билли, к няне.

— Билли, будь веселым, будь добрым, будь хорошим.

— Пока, пап, пока! Целую!

Неутомимый…

— Пока, пока, Билли. Приезжай поскорей домой.

И я ушел, чтобы начать новый трудовой день, омраченный утренним расставанием. С одной стороны, я буду скучать по детишкам; с другой стороны, одинокое отцовство изматывает. К тому же меня переполняли мысли об Анджеле. Я сел на пол в доме миссис Роуз, как дурачок, и стал вспоминать наше вчерашнее знакомство. Я снова прокручивал в голове ту сцену с разглядыванием «интересных вещей» из ее сумки. Ее аромат никак не выветривался. Я поднес пальцы к лицу и вдохнул его еще раз.

10.17 вечера.

Я уже целую минуту не смотрел на часы.

Сердце у меня тяжело стучало. Мысли метались от влюбленного ожидания до романтического страха, какого я не чувствовал лет с двенадцати. От моего дыхания запотело окно, и я вытер его рукавом. Я снова заговорил с воображаемой Глорией:

— Она великолепна, правда? Пусть даже и не в стиле «Бэйвотч».

— Что такое «Бэйвотч», папа?

— Тебя тогда еще не было, моя красавица. Ну, вот что: «Атомик Киттен» ты знаешь? Вот Анджела великолепна совсем по-другому. Понятно?

— Да, вроде. Мне хочется вырасти такой же высокой, как она.

— Не думаю, что получится.

— Я, наверное, буду скорее как мама.

— Внешне — да, вероятно.

— А мама великолепная в стиле «Бэйвотч»?

— Вроде того. Была раньше, по крайней мере. Только теперь это кажется так давно…

— Папа?

— Хммм?

— Папа! Проснись! Анджела в дверях стоит!

Звонок прозвонил во второй раз, и я выглянул. У двери стояла Анджела и махала мне рукой. Я сбежал по лестнице и впустил ее.

— Прости, прости, прости! Я глядел во все глаза и поэтому тебя не заметил.

— Я догадалась. Хотела уже кинуть в окно камушком.

Я прошелся по ней взглядом, внимательно, будто убеждаясь, что это и вправду она. Кроме сумки с «интересными вещами», болтающейся на плече, Анджела принесла с собой маленький чемоданчик. Я покосился на него. Она заметила.

— Я взяла с собой вещи на завтра, — объяснила Анджела, перехватив мой взгляд.

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что меня так легко соблазнить, — вежливо выпалил я.

Она посмеялась, а потом окинула меня долгим, изучающим взглядом. Моя тревога не укрылась от нее.

— Извини, что так поздно.

— Да, я уже начал было волноваться.

— Понимаешь, я просто уже сто лет не видела Денизу, — это моя старая подруга. Сам понимаешь.

— Понимаю. Хорошо провели время?

— Да, очень, спасибо. Хотя сейчас будет еще лучше…

Обнявшись, мы поднялись в спальню. Я выключил телефон. Скованность между нами исчезла. У меня внизу все отчаянно пульсировало. Мы отбросили одеяла — ни к чему теперь прятаться под ними друг от друга.

Ну, давайте, задавайте свои вопросы. Спрашивайте все, что хотите.

Все ее оргазмы — это твои старания, Джо?

В общем, да. Не стану уточнять, но скажу, что я сыграл здесь свою роль.

Да, Джо, когда ты проснулся, а ее теплая рука лежала на твоем животе, ты что почувствовал?

Почувствовал себя таким желанным! Она безмятежно спала, прижавшись ко мне, а я лежал, слушая ее дыхание, и с нетерпением ждал, когда она проснется.

Ты так откровенно говоришь, Джо. Ты не смущаешься?

Ну вот еще, смущаюсь! Романтические клише презираешь, только если сам боишься наслаждения. Или если никогда его не получал.

Ладно, ладно. Раз уж зашел об этом разговор, а что вы сделали с клубникой, которую она принесла в своей сумке «с интересными вещами»?

Мы кормили друг друга ягодами в ванной. Мы ели и разговаривали. Сладкие разговоры, глупые. Разговоры влюбленных. Ей-богу, жаль, что вас не было. А я был. Мне повезло.

И?..

И мы сидели в ванне, лицом к лицу, утонув по грудь в «Экономичной» пене.

— Анджела — красивое имя, — сказал я. — Такое, из шестидесятых.

— Да? Я не то чтобы из Свингующего Лондона. Простая девочка из Дерби.

— Правда? С кем же я тогда занимался любовью прошлой ночью?

— Сама не знаю.

— Кто бы она ни была, нравится она мне безумно. — Меня зовут Стоун, Джозеф Стоун, Султан Ласки, Магистр Находчивости.

— Ясно. Когда мы с ней встретимся, спрошу, нравишься ли ты ей.

Я обхватил ее пятками за талию и притянул к себе.

— Спасибо, а что ты про нее можешь рассказать?

Анджеле было тридцать три года. Ее фамилия — Слейд. Восемь лет назад она переехала в Кройдон с севера и пошла работать в благотворительную организацию помощи бездомным. Она жила в квартире на Броуд-Грин. Одна.

— Без всякого милого дружка, я надеюсь?

— Без всякого.

— И бывших у тебя нет?

— Я никогда ни с кем вместе не жила. Поцеловала нескольких лягушат, но ни один из них не превратился в принца.

Тут меня, как ни смешно, уколола ревность.

— Да не бойся ты, — продолжала Анджела. — Попадались среди них довольно милые, но в сексе им всем до тебя далеко.

— Прекрати читать мои мысли. Мы же только что познакомились.

— Я, пожалуй, хочу выйти. Что-то я уже пошла морщинками.

Я выскочил из ванны, снял полотенце и развернул перед ней. Анджела вышла из воды, и я старался смотреть на нее так, чтобы не особенно пялиться. Она была высокая, с плоской, мальчишеской фигурой. Я отметил веснушки на плечах и ногти на ногах, покрытые голубым лаком.

— Ты не против диснеевских мультиков? — ехидно осведомился я, оборачивая ее в полотенце с Королем-Львом. Тут я внезапно вспомнил о своей наготе. Интересно, что она думает обо мне.

— Меня с детства никто не заворачивал в полотенце, — легко сказала она. — Ты, наверное, привык так с детьми.

— Да, извини, привычка.

— Да я просто тебя дразню. Все нормально.

Анджела шагнула ко мне и нежно поцеловала. Я знаю, есть теория, что мужчины с детьми особенно привлекательны для женщин. В периоды особого отчаяния я заставлял себя в это поверить. Но сейчас я не чувствовал никакого отчаяния. Мне просто хотелось кое-что узнать.

— Как они тебе? Глория? Джед? Билли?

— Мне кажется, они прекрасны. Они замечательные. Ты, наверное, ими очень гордишься.

— Да, пожалуй, хотя, конечно, тут не только моя заслуга.

Анджела потуже затянула полотенце на груди и положила одну руку мне на плечо, а другую — ниже.

— Скажи, что я не сплю, — прошептал я, беспомощно затвердевая под ее рукой.

— В каком смысле?

— Ты здесь, со мной, мы одни, ты — взрослая, и ты — женщина. С ног до головы.

— Ты не спишь. И давай еще немного побудем взрослыми.

Кем я стал?

Псом с двумя членами.

Котом, наевшимся сливок.

Послушайте, я стал настоящим зверем. Особенно в тот момент, когда мы с Анджелой катили тележку в отделе фруктов и овощей.

— Возьмем бананы? Ты какие любишь, большие или маленькие?

— Мне больше нравятся маленькие. А сам не догадался?

— Умеешь ты подкалывать.

— А ты пока прямо само обаяние…

Да, я был настоящим Прекрасным Принцем. Я наслаждался в садах изобилия, среди мягких круглых персиков, каскадов сладкого винограда, сочных плодов манго и ароматных фиг.

— Ты просто насмотрелся «Обчистим супермаркет», — заметила Анджела. Так и есть. На меня сильно влиял Дэйл Уинтон. Мы продефилировали в соседний отдел.

— Возьмем «Кэдбери», кремовое яйцо? — предложил я.

— Я такого не признаю.

— Прекрати пошлить хуже меня! — жалобно попросил я, притягивая ее к себе за ремень. — И прекрати смотреть на меня с высоты моего же роста!

— Экий ты деспотичный.

— Деспотичный. Хотя могу быть мягким и податливым.

Но позже, когда я выложил дома свои покупки и вез Анджелу с ее покупками к ней домой, мы посерьезнели. На втором этаже я, трепеща, следил, как она ищет в кармане своей джинсовой куртки ключи и открывает замок.

— Кстати, у тебя есть работа, — сообщила мне Анджела, скидывая пачку рекламной почты на коврик.

— Работа?

— Ну да, по отделке квартиры. Только не говори, что ты забыл!

— Не волнуйся, — ответил я. — С четверга только об этом и думал.

Анджела ввела меня в самую большую комнату, кухню-столовую. То, что я увидел, меня воодушевило. У нее стояли бумажные торшеры, на полу курчавился ковер, у стены стоял книжный шкаф, рядом — захламленный столик с компакт-дисками и стереосистемой, возле которой громоздились журналы и какие-то служебные бумажки. На стене висела доска, утыканная открытками и напоминаниями. Я научился подозрительно относиться к бездетным домам. Мне случалось в них бывать, среди шикарной мебели у степенных представителей общества потребителей — супружеских пар или высокомерных одиночек. У Анджелы мне было так же уютно, как у себя дома вместе с ней. И все же я настороженно ждал, не приближаясь к ней, пока она разгружала покупки. Я превратился в бедняка, наблюдающего за чужим домашним бытом. Как будто почувствовав, Анджела предложила:

— Ты не хочешь тут осмотреться?

В квартире было еще две комнаты, обе такие невозможно девчачьи, что по мне прошла дрожь нежности. В ее ванной стояла коробка тампонов, с трубы свисали постиранные лифчики и блузки, роняя капли на чайный поднос на полу. В спальне я позволил себе провести рукой по вешалкам в открытом шкафу и едва удержался, чтобы не открыть нижний ящик. Я украдкой, точно вор, косился на столик у кровати, в поисках каких-нибудь предметов из ее иного, женского мира. Кровать у нее была широкая, двуспальная. Над ней висела репродукция «Поцелуя» Густава Климта. Одним словом, эта спальня принадлежала человеку, лучше меня умеющему жить в одиночестве. А у меня одиночество составляло только половину времени.

— Ну и что ты думаешь? — Ее голос был ближе, чем я ожидал, — она вышла в коридор, чтобы не орать.

— Сделаю, — сказал я, быстро выходя к ней.

— Садись сюда, — предложила Анджела, указывая на стареющий футон. Я подчинился и взял из ее рук чашку чая. Свою она поставила на столик, сев на край, и смотрела мне прямо в лицо.

— Это будет несложно, — сказал я. — Протечек нигде не видно, штукатурка не отходит, как у меня дома, — у тебя все новее. Только цвета выбери.

Она сняла туфли и носки. Мне тут же захотелось наброситься и овладеть ею.

— Здорово, — сказала Анджела, голыми лодыжками обхватив мою ногу. — А сначала ты бы вот мне рассказал про Дайлис.

 

Глава 12

Помните, каким я был? Помните, как я заполнял свободные часы? Я мысленным взором созерцал искалеченные тела Глории, Джеда и Билли, которых изувечил сумасшедший маньяк. Я не знал, как обезвредить крокодила, напавшего на моих детей, которые не смогли сами взобраться на дерево. Я с минуты на минуту ожидал звонка с Пиллок-ранчо в США.

Алло, Джо? Это Дайлис. Мы тут с Крисом уехали с твоими самыми любимыми. Погода здесь великолепная! Ну все, пока!

— Расскажи про Дайлис, — потребовала Анджела. Она ждала.

Я почесал в голове. Облегчи душу, выплесни наболевшее…

— А что ты хочешь знать? — увильнул я.

— Все, что ты сочтешь нужным мне сообщить.

— А потом?

— Все, что мне нужно знать, но ты бы предпочел не рассказывать.

Основное Анджела уже знала: про разъезд, про совместное воспитание детей, про загадочного невидимку Криса. Это все я ей уже в добровольном порядке поведал. Теперь же ей потребовалось заглянуть мне глубоко в душу. Я оценил свои позиции, затем спросил:

— А мне тоже можно будет задавать тебе вопросы?

— Про меня, да?

— Угадала!

— Все, что угодно.

— И какие я получу ответы?

— Правдивые.

— Ты небось всем мужчинам так говоришь.

— В общем да. И никто никогда даже не догадывается, что я вру.

Она сильнее сжала мою ногу лодыжками. Я сдался.

— Думаю, Дайлис просто поняла, что на самом деле ей нужен совсем другой мужчина.

— И какой же? — спросила Анджела.

Секунду я взвешивал ответ.

— Пожалуй, могу предоставить ответы на выбор.

— Да ну? Давай.

— Если говорить злобно и с горечью, то ответов может быть много. Или мадам предпочитает более спокойный и обдуманный подход?

— Более спокойный и обдуманный, это как-то приятнее.

— Ну тогда, — сказал я, — трудно говорить про человека, которого ты ни разу в глаза не видел, но, насколько я сумел понять, этот Крис ужасно серьезный и ужасно аккуратный.

Анджела недоверчиво нахмурилась.

— Ты хочешь сказать, что Дайлис оставила тебя, оставила трех маленьких детей, оставила дом, который вы основали вдвоем, потому что предпочла тебе более серьезного и аккуратного мужчину?

— Это только одна точка зрения. С другой стороны, она запала на бородатого карлика, на ботаника с огроменной кучей денег и мажорским домом в Далвиче. Но это злобно и с горечью, это нам неинтересно.

— Неинтересно, — подтвердила Анджела. Меня задевала ее выдержка. Даже восхищала. Я сделал еще одну попытку.

— Все это не так трагично, как кажется. Просто ее уже тошнило от меня. Понимаешь, приходила с работы и злилась, что в доме бардак, и каждый раз хваталась за пылесос и чистила гостиную. Даже не садилась, пока не пропылесосит. Ей моя неорганизованность очень мешала.

— Как это по-мужски! — сказала Анджела.

— А что я такого сказал?

— Да не ты, а она!

— А что?

— Моя подруга Дениза рассказывала, что у нее муж такой же. Приходит из офиса и первым делом взбивает все подушки. Дениза говорит, это он нарочно, чтобы ее задеть, показать, что она не наводит в доме порядок. В общем, так часто бывает.

— Да что там, — я пожал плечами, — а то я не ходил с утра до вечера по дому в пижаме и шлепанцах, и чтоб сигарета изо рта свисала.

Анджела расхохоталась.

— Ты ей изменял когда-нибудь?

— Нет. Наверное, изменил бы, при малейшей возможности. Но я тогда почти никуда не выходил из дома, даже меньше, чем сейчас.

— Ты уверен, что она не хочет к тебе вернуться?

— Абсолютно.

— А ты хочешь, чтоб она вернулась.

— Ни капельки.

— Ты на нее поднимал руку когда-нибудь?

— Нет, хотя помню всякие тычки и толчки. Она несколько раз ударила меня, это да. В припадке злобы и отчаяния. Мне не было больно, а она от этого только сильнее ярилась. Я на нее зла не держу. Я это заслужил. Потому что никак не хотел быть серьезным.

Я надеялся опять ее рассмешить, но Анджела, наоборот, задумалась.

— Может, она думала, что ты не принимаешь ее всерьез.

— Может быть.

Мне не хотелось углубляться дальше по этой дорожке, уж больно много на ней колючек, — так что, когда Анджела перевела разговор на другую тему, у меня будто гора с плеч свалилась.

— А какая она внешне?

Я поразмыслил.

— Как Глория через двадцать пять лет.

— Повезло Дайлис…

— Глория очень красивая, правда? — ввернул я.

— Да, очень. Она будет настоящей куколкой, как в мужских журналах пишут.

— Глупое слово. Глупо так называть женщин и девушек.

— А я куколка? — надув губки, спросила Анджела. Она нелепо втянула щеки и кокетливо положила руку на бедро.

— Определенно да!

— Вот уж нет! — с вызовом воскликнула она. — Во-первых, я слишком высокая, а во-вторых, лет на пятнадцать старше, чем надо!

— А у нас, художников, на все свой взгляд.

— Ты небось всем девушкам так говоришь!

Я дернул плечами.

— Ты изумительная женщина. Ты прекрасна. Поверь мне. — Правда. Поверь.

— Тебе сейчас очень больно? — спросила Анджела, чуть-чуть насмешливо, чтобы оставить мне возможность отмахнуться от вопроса.

— Из-за того, что Дайлис ушла?

— Да, я это хотела спросить.

— Сначала было совершенно все равно, даже приятно, в каком-то смысле, потому что притворство закончилось. Обидно стало потом… даже не обидно, просто я побился как следует, и здорово вымотался… — Меня передернуло. — Ладно, скучно это. Хватит уже обо мне.

Но Анджела упорствовала.

— Ты ее ненавидишь?

— Нет. Это не ненависть. Иногда она меня раздражает. — Это был честный ответ, но неполный, я мог добавить еще кое-что, рассказать о чувствах сильнее и мрачнее, я знал, что промолчать — трусость. — Я сам тоже не всегда такой паинька, знаешь ли.

— С Дайлис?

— Скорее насчет Дайлис. И насчет Криса.

— Расскажи еще.

— Еще я злюсь на детей. Я не имею в виду, что я их бью или еще что-нибудь такое…

— Ну что ты, конечно, нет.

— Но я могу вспылить. Могу разозлиться и наорать на них, и вряд ли они все это забывают.

Анджела мягко спросила:

— Ты по ним скучаешь, когда они уезжают?

— И да, и нет. Я о них думаю. Представляю себе, какая у них другая жизнь. Но я рад, что у меня появляется свободное время, хотя я им не очень-то пользуюсь. Я, когда живу один, по-моему, становлюсь странноватым. Все системы закрываются, и я впадаю в спячку.

— Тяжело, наверное, так.

— Нет, другим труднее приходится. То есть да, я борюсь за выживание, но зато я знаю, что делаю.

— Да, это видно.

— Что видно? Что борюсь или что знаю, что делаю?

— И то и другое.

Я сказал:

— Ты с детьми очень хорошо ладишь.

— У моего старшего брата Стивена двое детей, — тут же ответила Анджела. — И я с ними часто вижусь.

Мы немножко рассказали друг другу о своих семьях. Ральф, ее отец, работал учителем в средней школе, Бланш, ее мама, — врач-терапевт. Я вкратце рассказал историю квартиры над магазином и всех, кто жил в ней со мной. Анджела заинтересовалась «Богатством бедняка», и я припомнил его лучшие годы, когда мама и папа с головой уходили в спасение старых предметов от рассыхания.

— А от кого у тебя художнический дар? — спросила Анджела.

— Не знаю. Папа собирал альбомы репродукций и книги про художников, я их любил разглядывать. А в школе у нас был клевый учитель рисования. Он меня к моему стилю и привел — фигуративному, модернистскому, этакому стареющему поп-арту. Ну а дар… по-моему, он у меня уже выветрился.

— А это твоя картина висит над Джедовым креслом? Где трое детей в комнате вроде вашей и мужчина, только не такой красивый, как ты?

— Хмммм. Ну да, моя. Кажется, не совсем уж дрянь.

— Ты ее написал, когда Дайлис ушла, я так понимаю?

— Да. Мне тогда хотелось показать себя трагической фигурой.

Анджела сочувственно кивнула:

— Впредь клянусь считать тебя достойным всяческой жалости.

— Ты не подведешь. Спасибо.

Она снова рассмеялась (к моему облегчению), а затем потянулась и вздохнула. Я сидел не шевелясь.

— О чем ты сейчас подумал? — спросила она.

— О Густаве Климте.

— Про мою картину над кроватью?

— Это очень знаменитая картина. Он очень эротичный, Климт… — Меня вдруг переполнили чувства, и я слышал свои слова, как они выходят из меня хриплым шепотом. — Анджела…

— Да?

— Мне было так хорошо эти два дня. Мне нравится быть с тобой. Смотреть на картину, думать, что она висит над тобой, а ты под ней спала с другими. Я от этих мыслей сам не свой.

— Почему?

Я изо всех сил старался не выдать волнения.

— Мне не хочется стать очередным лягушонком, которому поцелуй не помог превратиться в принца.

Я замолчал. Она смотрела на меня.

— Останься у меня, — сказала она. — Вряд ли завтра утром я услышу кваканье.

 

Глава 13

Я позвонил Дайлис на мобильник.

— Дайлис, привет, это Джо.

— Да, я тебя узнала.

— Я хочу кое о чем поговорить. Мы можем встретиться?

— О, господи. Что, так срочно? — Через несколько недель нас ждал неизбежный предрождественский разговор.

— Это важно, — сказал я. — Насчет…

— Думаю, я и так уже знаю, насчет чего. Давай при встрече, ладно?

Наши телефонные отношения всегда были весьма хрупки, но так меня еще ни разу не отшивали.

— Как угодно, — согласился я. — Больше ничего полезного мне не скажешь?

— Нет, — отрезала Дайлис. — У них все хорошо.

Разговор происходил утром в пятницу, когда мы часто разговаривали. Дети переезжали ко мне, и я звонил из дома, придя с работы пораньше, чтобы привести родительское гнездо в надлежащий порядок. Моя работодательница относилась к этому с пониманием. Естественно, ведь чуть позже мы набросимся друг на друга с бесстыдной страстью и будем шутить, что это мне причитается вместо денежного вознаграждения. Мне предстояло идти за детьми через час.

— Детям ты ничего не хочешь передать? — нажимал я.

— Просто передай привет, хорошо?

Я сел на диван и снова прокрутил наш разговор. Поговорить я хотел про Анджелу. Прошел месяц и неделя с тех пор, как она появилась у меня под стремянкой, и с того дня в моей жизни многое поменялось. Например, на улице, стоило мне выйти, у меня под ногами расстилался ковер из розовых лепестков, небо над головой сияло волшебной радугой, воробьи и малиновки садились ко мне на плечи и пели песню «Ты — солнечный свет моей жизни». И это еще не самое прекрасное. За все это время мы провели не вместе только одну ночь, и то для меня это было многовато. Анджела все время находилась здесь, даже когда Глория, Джед и Билли жили в Папином Доме. И эти события, как и все, что происходило на Саут-Норвуд-Хай-стрит, конечно, не укрылись от радара парикмахера Лена.

— Кажется, симпатичная девушка…

И что меня в минуты душевного подъема так притягивало к самому любопытному брадобрею в мире? Тоска по мужским разговорам? Голод по умным сплетням? Глубоко в душе запрятанное желание исповедаться?

— Какая симпатичная девушка, Лен?

— Высокая, телосложение тонкое, улыбка приятная…

— Ясно. Сдаюсь, — сказал я. — Похоже, я ее знаю.

— Стрижка под мальчика. Цвет каштановый с отливом в золотистый, видимо, натуральный… — Это он мне Анджелу описывал, наглец.

— Слушай, коли уж на то пошло, я тоже хочу кое-что у тебя спросить.

В зеркале мелькнула подрагивающая губа Лена. Это он так улыбался.

— Ну конечно, Джозеф, я слушаю.

— Ты уже знаешь, как ее зовут?

— Ох, тут ты мои способности преувеличиваешь…

Это признание нелегко далось Лену, и я благородно избавил его от терзаний:

— Анджела.

— Прекрасно. Просто прекрасно…

— Спасибо, Лен. Я рад, что ты одобряешь.

— Гель сегодня надо?

— Чуть-чуть.

— Как насчет «пикфорда»? — Мастер допроса снова в форме! Я замялся:

— Давай не будем пока забегать вперед.

Глория оказалась помягче. Но ненамного.

— Она твоя девушка, папа, да? Потому что она живет с нами, да?

— Ну, вроде того…

Вроде того? Она завтракала и ужинала с нами и целовала нас на ночь. Она поселила в ванной свою зубную щетку, в прихожей висело ее пальто, в моем комоде лежало ее белье. В мгновение ока ей удалось занять в наших жизнях совершенно особое место.

— А когда я в первый раз к тебе пришла, тогда вечером, ты надеялся, что я буду с тобой спать? — как-то спросила она.

Я храбро преуменьшил действительность:

— Ну, кажется, да. Я был к этому готов.

— Готов?

— Ногти на ногах припаял паяльником, в нос попрыскал гербицидами, под мышками пропылесосил. Ничего особенного.

Для Глории, между тем, Анджела сделалась чем-то вроде внештатного консультанта по имиджу.

— Анджела, а я когда вырасту, буду высокая, как ты?

— Может, и не такая высокая, но ты будешь очень красивая.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что твоя мама красивая.

— А откуда ты знаешь, что мама красивая?

— Мне твой папа рассказал.

Джеду в лице Анджелы достался помощник, угадывающий его тончайшие прихоти.

— Джед, нужна твоя помощь. Куда лучше налить кетчуп, рядом с сосисками или прямо на них?

— Рядом, пожалуйста.

— Вот тут? — Она показала на пустое место в тарелке.

— Вот сюда, вот.

— Между сосисками и яйцом?

— Да, только не в пюре!

— Вот так правильно?

— Правильно! Вот точно!

Ну а для Билли она стала товарищем по сюрреалистическим беседам. Особенно по ночам, когда он порой по-прежнему забирался к нам в кровать.

— Привет, Билли, — сонно говорила Анджела. — Ты упал с кровати?

— Это я не сам упал, — протестовал он.

— А кто тогда?

— Мистер Толкай.

— Мистер Толкай?

— Да, он забрался ко мне и…

— Дай угадаю, — говорила она. Я притворялся, что сплю. Я знал, что будет потом.

— А можно мне между вами?

— Конечно, можно, Билли. Но сперва познакомься с моим хорошим другом, мистером Тяни.

— Кто такой мистер Тяни?

— А он брат мистера Толкая. Он волшебник.

— Он правда волшебник?

— Да. Пойдем к тебе в комнату, посмотрим, как он умеет колдовать.

Так что Анджела была «моя девушка», но вместе с тем она была для меня больше, чем просто «моя девушка». Я подозревал, что и от Дайлис это не укрылось. «Думаю, я и так уже знаю насчет чего».

И кто из детей ей рассказал, интересно, — размышлял я, прибирая в их комнатах перед возвращением. Джед? С ним никогда ничего не понятно. Билли? Его инопланетные создатели снабдили его модулем сверхнепоследовательности. Нетрудно себе представить беседу, которую он провел с Дайлис:

— Мам!

— Что, Билли?

— Знаешь чего?

— Что?

— Знаешь Анджелу?

— Нет, а кто такая Анджела?

— Это тетя у папы в кровати.

— Ясно.

— Мам!

— Что?

— Знаешь мистера Толкая?

— Мистера Толкая?..

Ну а что Глория? Я надеялся, что она не превратилась в доносчика. Во-первых, мне не хотелось, чтобы она обсуждала со своей матерью подробности моей личной жизни. Во-вторых, у меня было и более благородное побуждение — я щадил чувства Дайлис. Незнакомая женщина спит с папой и советует Глории, что надеть. Разве маме не будет неприятно? Разве мама не встревожится? Я не хотел, чтобы у Глории возникали такого рода сомнения.

В три пятнадцать я отправился в школу. На школьном дворе на меня накинулись Лайза с Камиллой.

— А мы слышали про вас одну тайну, — заявила Лайза.

— Тайну, — эхом отозвалась Камилла. Они обменялись понимающими улыбочками.

— Ах, так? И что это за тайна? — Вот чертовы кошки, обе две. Прирожденные разведенки.

— Нам ваш Билли утром разболтал, — сказала Лайза.

— Ну так расскажите и мне, давайте!

— «А у папы есть девушка»! — колокольчиком прозвенела Камилла. — Так он сказал.

— Так и сказал, перед мамой?

Лайза и Камилла состроили рожицы.

— Ясно, все понятно. А как мама выглядела?

— Бывают люди повеселее, — ответила Лайза.

— Если бы взглядом можно было убивать… — добавила Камилла.

Звонок возвестил конец уроков. Дети выскакивали из дверей по одному. Я посадил Билли на плечо, Джеда взял за руку и нагнулся поцеловать Глорию в лобик. Как обычно, я мимоходом оглядел всех троих. Вроде все в порядке: ни необговоренных стрижек (стрижки были под моей юрисдикцией; Дайлис заведовала стоматологией), ни новой одежды. Дети одеты так же, как неделю назад, когда уезжали. Одежду они надевали каждый раз то мою, то мамину. Меня устраивало, если наши вещи стирались в Мамином Доме — они потом пахли кондиционером для белья.

Ладно, с внешностью все нормально, пора заглянуть глубже. Глорию я пока что оставил в покое. Ей я направлю лампу в лицо попозже. Вызывать у Билли очередные потоки сознания я тоже не решился, так что оставался Джед.

— Ну что, Джед, как в школе дела?

— Хорошо.

Это все, что мне удается получить в ответ на любой мало-мальски осмысленный вопрос. Район Далвич изобиловал начальными школами-садиками, и со слов Билли я понял, что многие его новые соседи-знакомые ходят как раз в эти причудливые и изящные заведения. Я сомневался, что такая школа привлечет Дайлис, но ведь в то время она уже была Дайлис Далвичской.

— Прекрасно, Джед. А как мама поживает?

— Нормально.

— А как Крис?

— Нормально.

— А погода была какая?

Джед удостоил меня испепеляющим взглядом.

— Что случилось? — нервно спросил я. — Мы что, потеряли чувство юмора, пока были у мамы?

— Ха-ха, папа, — ответил он, глядя вперед, и я не в первый раз подумал, что неделя — это слишком долго. Мы тащились домой, дети были необычно молчаливы. И только в квартире прозвучало имя Анджелы.

— Она сегодня придет? — спросила Глория, когда мальчики не слышали.

— Да. И принесет рыбу и чипсы.

— А, ясно.

— Это как, ничего?

— Ничего. — Глория нервно перебирала пальцами. Я нежно взял ее за руки.

— А мама знает, что она у нас сейчас?

— Думаю, да.

Мне было неприятно так допрашивать Глорию. Насиловать ее нейтралитет — последнее дело.

— Мама что-нибудь про это говорила?

— Да нет.

— А стоит мне рассказать ей про Анджелу?

— Я не знаю. Может быть.

— Ты бы хотела, чтобы я ей рассказал?

— Да, наверное. Да.

Я написал Дайлис письмо. Мне было очень трудно составить его как следует.

Дорогая Дайлис,

Недавно я связал себя романтическими узами с Дартом Вейдером, известным рыцарем-джедаем. Мы с ним желаем забрать Глорию, Джеда и Билли на Темную сторону Силы, чтобы они могли в полной мере пользоваться преимуществами безграничной власти Империи. С удовольствием приму любые твои комментарии и соображения…

Я прочитал этот текст Анджеле.

— С каких это пор с тобой пребывает Сила? — серьезно спросила она.

— С тех пор, как я начал встречаться с Дартом. Полагаю, Сила входит в меня через поглощение его репродуктивных соков.

— Фу, какая гадость!

— Прости. Мальчишеские штучки. Но он был так польщен и так благодарен, прямо как пишут во всех учебниках…

Я понял, что иду не тем путем, и попробовал по-другому.

Дорогая Дайлис,

После долгих раздумий я решил обустроить себе персональный гарем в магазине под квартирой. Среди первых жительниц: «Спайс Гёрлз» (кроме Мел, к сожалению; и Бэкхемы, между прочим, на письма не отвечают), моя давняя мечта Наоми Кэмпбелл, Зена — Королева воинов из сериала, загорелые и гибкие девочки из утренней программы по аэробике, а также Ее Величество Королева. Вышеупомянутые женщины согласились выплатить все мои непомерные долги в обмен на регулярное высококлассное сексуальное обслуживание.

С удовольствием приму любые твои комментарии и соображения.

— А я где в этом сценарии? — поинтересовалась Анджела.

— Ты будешь наверху заниматься хозяйством и развлекать детей, — объяснил я.

— То есть буду твоей рабыней, так?

— Это можно устроить.

— Ты себе лучше евнухов для гарема найди.

Итак, не подошел и этот вариант. Я попробовал снова.

Дорогая Дайлис,

Хочу заверить тебя, что Анджела явилась необыкновенно полезным и приятным гостем в этом доме, который ты так поспешно освободила год назад. Она добра к детям, она моет посуду и быстро стала экспертом по нахождению моей простаты. Да! Даже в темноте!

(«Не бойся, — говорила она, играя со мной. — Я же докторская дочка».)

…С удовольствием приму любые твои комментарии и соображения.

Опять не то! Но я не сдавался.

Дорогая Дайлис,

Мудила Крис — говнюк. С удовольствием приму…

Даже в таком идиотском настроении я все равно опознал «стратегию совладания», как говорила Дайлис на работе: стадия первая — полет дурацкой фантазии, стадия вторая — рывок к агрессии, стадия третья и последняя — возвращение в норму. Я снова сел с блокнотом и ручкой.

Дорогая Дайлис…

Эти два слова звучали чуждо, странно, и я опять внезапно ощутил, что моя бывшая подруга сделалась мне совершенно чужим и не слишком приятным человеком, которого я знал когда-то давно и с которым, теперь по несчастной случайности, вынужден делить заботы по воспитанию детей. И, будто обращаясь к незнакомому адресату, я стал писать вежливо и официально.

Как уже, вероятно, упоминали дети, у меня развиваются серьезные отношения с женщиной по имени Анджела. В последние несколько недель Анджела стала постоянным гостем в нашей квартире и крепко подружилась с детьми. После всесторонних обсуждений мы пришли к выводу, что хотели бы жить вместе. Я надеюсь, у тебя нет возражений против того, чтобы она поселилась со мной…

Я еще немножко потянул резину в таком духе, страшно злясь, что поневоле приходится испрашивать ее одобрения. Меня терзали не прелести домовладения (помните, я говорил, что официально мы вместе выплачивали проценты), а страх: я боялся, что Дайлис как мать имеет право выгнать женщину, которую я привожу под свою крышу. Пока что мы как родители были с нею на равных (за исключением финансового аспекта), но даже я верил, что такое право у нее есть. Мне даже в голову не приходило, да и ей тоже, что у меня может быть какое-то право накладывать вето на ее Криса. Более того, Анджела и сама признавала за Дайлис это право.

— На ее месте я бы как минимум захотела со мной познакомиться. Да нам бы всем стоило встретиться, вчетвером.

Так что я написал дальше:

Мы с Анджелой полагаем, что имеет смысл встретиться вчетвером с тобой и Крисом как-нибудь перед Рождеством. Таким образом, мы все смогли бы познакомиться и поговорить о будущем в конструктивных тонах. Жду ответа.

Искренне твой, Джо.

А хорошо так, «искренне твой».

И снова мы с Дайлис встретились в том самом неромантичном баре. С нашей первой встречи в нем прошел ровно год. Интерьер бара пробудил во мне почти ностальгию: та же искусственная елка, тот же игрушечный северный олень, и тот же автомат с презервативами в мужском туалете. Впрочем, к последнему предмету я теперь относился более здраво. Он уже не вводил меня в бессмысленное возбуждение своими ребристыми и усатыми резинками. Наоборот, я созерцал его в блаженной задумчивости, пока держал руки под сушкой.

Анджела: «Знаешь, о безопасном сексе должны заботиться оба».

Я: «Хорошо. Я вскрою, ты развернешь».

Ладно, вернемся к Дайлис.

— Спасибо за письмо, — холодно сказал я.

Она мне ответила абсолютно в своем, Дайлисовом, стиле, с разящей прямотой:

Встречаться так, как ты предлагаешь, не имеет никакого смысла. Твоя половая жизнь меня совершенно точно не касается.

Я продолжал:

— Я пытался внести конструктивное предложение. Очень обидно, что все мы не можем договориться. Хотя бы ради детей!

— По-моему, мы вполне обеспечиваем все нужды детей, — парировала Дайлис.

Это какие «мы», интересно, — подумал я. Мы — в смысле я и Дайлис, или в смысле она и Золотой Ботаник? Я глотнул вина и оглядел ее через полированный столик. Она опять была другая. Меньше косметики, костюм не деловой. Чуть диковата, даже чуть потрепана, слегка напоминала Рэкуэл Уэлш в «Миллионе лет до нашей эры».

— Джо, тебя что-то рассмешило?

— Нет-нет. Просто вспомнил про Билли, он тут недавно сморозил одну штуку.

— Что он сказал? — тут же напряглась Дайлис.

— Жаль, тебя при этом не было. Знаешь, какой он забавный!

— Мда, — сказала Дайлис, — мы несколько озабочены этими его переодеваниями в девочку.

— Озабочены, вот как? — Меня лично совершенно не тревожила страсть Билли к маскарадам, но тут, похоже, сигнал поступал со Станции Мудиллок.

— А ты нет? — спросила Дайлис. Или не спросила, а обвинила меня?

— Да нет. Через эту стадию развития проходят тысячи мальчиков. Он любит маскарадные костюмы, вот и все.

Я вспомнил его рассказ про Криса: Он говорит, что я большой страшный медведь. Он видел под водой злого волшебника.

— А как тебе сейчас кажется Джед? — спросил я, чтобы сдвинуться с этой точки. Дайлис отпила чуть-чуть минералки без газа и откинула назад свою буйную гриву. «Он Тарзан, а ты Джейн», — подумал я.

— Он чересчур много сидит у себя в комнате, — произнесла она.

— А у нас нет, — соврал я.

— Ему бы надо побольше гулять, играть с мальчишками. Но он уже вступает в возраст отгораживания. Неужели ты не можешь его расшевелить?

Возраст отгораживания? Это еще что за психоштучки? Не уж, пусть лучше не объясняет.

— Меня он сейчас особенно не беспокоит. Он в форме, он прекрасно соображает, в школе у него есть хорошие друзья.

Тем не менее он все еще перебирался ко мне по ночам. И никто из этих школьных друзей не приходил к нему в гости в Папин Дом. Интересно, приходят ли они в Мамин Дом. Я постеснялся спросить. Мы с Дайлис не общались, а ходили вокруг да около, как растревоженные скорпионы, слишком напуганные, чтобы выпускать жало. Мне становилось все грустнее и грустнее.

— Глория растет… — вяло заметил я.

— Да, — тут Дайлис со мной согласилась.

— Интересно, кого из нас она раньше начнет ненавидеть?

— Веселая мысль. Но мы изо всех сил постараемся оберегать ее женскую сущность. Правда, про тебя не знаю.

Ее женскую сущность? Это что-то новенькое, надо будет уточнить.

— Послушай. Анджела хотела бы вступить в права по закладной вместо тебя.

Я занервничал, произнеся имя Анджелы, будто тем самым подверг ее публичному осмеянию. Но Дайлис ответила спокойно:

— Мне кажется, это разумное решение. Я пошлю к тебе своего адвоката.

Воодушевившись, я выдал ей следующую порцию информации:

— Она нашла покупателя на свою квартиру и скоро хочет переехать к нам.

— Хорошо.

— И мы собираемся пожениться. В феврале, — сказал я, глядя Дайлис в глаза.

— Очень хорошо.

— Ты не против, если Глория будет подружкой невесты?

Дайлис пожала плечами.

— Если ей самой так хочется.

Мы просидели в баре минут пятнадцать. Все темы были исчерпаны. По крайней мере, больше никто из нас ни на что не решался. Я встал и вдруг неожиданно сам для себя сказал:

— Дайлис, ты не такая, как была.

Ее реакция меня изумила. Я даже не знаю, чего ждал. Но уж точно не этого взгляда, полного боли. Казалось, саму душу ее накрыла тень.

— Ну да, Джо, — сказала она. — Я знаю.

 

Глава 14

«Пикфорд» нам не понадобился, обошлись простым арендованным грузовичком. Анджела всю сознательную жизнь прожила налегке, так что мы сами, вдвоем, перевезли все ее имущество. У меня в спальне — у нас в спальне — она повесила «Поцелуй» над изголовьем кровати и отошла, чтобы заняться чемоданом.

— Я сам все распакую, — объявил я.

— А мне что делать?

— А тебе наблюдать.

Я вытащил туфли — четыре пары, две коричневые, две черные, и все на плоской подошве, — и аккуратно поставил их внизу гардероба.

— Ты когда-нибудь носила каблуки? — спросил я. Мне было ужасно любопытно.

— Нет, я и так дылда.

Я стал вытаскивать джемперы, футболки, брюки, пиджаки, джинсы и платья, — последних у Анджелы было ровно два.

— Правда, вот это синее красивое? — бросила она.

— Очень, — подтвердил я, разглаживая платье на вешалке. — Только Билли не показывай.

Я залез в чемодан поглубже и вытащил наружу круглую блестящую шкатулку.

— Можно мне посмотреть? — спросил я.

— Я так устала, мне тебя все равно не остановить.

Там лежали всякие безделушки, предназначенные больше для хранения, — сережки, браслеты, старая бабушкина брошь. Я поставил шкатулку на комод и снова сунулся в чемодан. На этот раз выудил белый чистенький вибратор.

— Боже, — сказала Анджела, — я про него и забыла совсем!

Я влажно поцеловал его в самый кончик и заботливо спрятал среди ее белья.

— Ты ужасен! — вздохнула она.

— Скажи мне спасибо, — вздохнул я в ответ. — Кое-что тебе не видать даже от Рассела Кроу.

За год и три месяца от меня ушла Дайлис, мимо меня прошла Присцилла, меня сморила Марина. От недостатка уверенности, энергии и драйва я совершенно забросил свои стильные портреты (да-да, я все перепроверил — они и вправду стильные!) и превратился в какого-то полубеспомощного маляра, чьи заработки омрачались постоянной необходимостью вовремя приходить в школу за Глорией, Джедом и Билли. Все оставшиеся силы я бросал на явно проигранную арьергардную битву. На моих трусах появились дырки. Моя студия покрылась слоем пыли. А когда дети уезжали к матери, их мягкие игрушки становились моими самыми задушевными друзьями.

— Жираф, а жираф, ты когда-нибудь пользовался быстровысыхающим лаком «Ронсил» для дерева? А дешевая страховка для автомобиля тебя не интересует? А когда ты в последний раз разглядывал собственные яйца на предмет опухолей? Громче, сынок, я не слышу…

Но сейчас у меня была Анджела, и я терял от нее голову. Она была сдержанна в сочувствии, она была проницательна, она умела понимать. Для меня Анджела была шедевром искусства, драгоценностью. Я вознес ее на пьедестал и показывал немногим избранным, и когда они, в свою очередь, восхищались ею, я купался в лучах ее славы.

— Замечательная девушка, — шепнула мне мама, когда мы относили на кухню посуду после воскресного обеда, на котором мама и папа знакомились с Анджелой.

— Замечательная девушка, — прошептал папа, доставая из холодильника желе. В эти выходные дети были со мной, и мы пришли к родителям вместе. Мне страшно хотелось познакомить их с Анджелой.

— Замечательно одета, — одними губами сказала мама.

— Какая статная, просто замечательно! — тихонько воскликнул папа.

И это, конечно, была высокая похвала. На Всестритэмских Чемпионов по Джиттербагу не так-то легко произвести впечатление.

Кенни, гроза пирожных, тоже отдал ей должное.

— Она не согласится мне попозировать? — прошептал он мне на ухо, когда мы втроем собрались в галерее «Тэйт-Британ».

Кенни занимался полузабытым искусством — изготовлением керамической утвари, но ему нравилось работать кистью. В студенческие годы он рисовал женщин. Всяких: крупных и изящных, грустных и одиноких, счастливых и довольных, болтающих ногами в воздухе. У него был совершенно уникальный глаз на женщин. Он просто зарывал талант в землю, занимаясь своей посудой.

— Но ты уже заметил, Кенни, что она… эээ… не мужчина?

— Да, но мечтать-то разве нельзя?

От каждого из моих родных и близких я хотел разного. От родителей — молчаливого заверения, что они видят в Анджеле те же хорошие качества, что и я. От Кенни — что он будет ласково льстить моему эго и замечать, как меня прямо-таки распирает от желания. От Глории, Джеда и Билли — что они с пониманием отнесутся к появлению в их жизни еще одной взрослой женщины. На Рождество все это особенно обострилось. С утра дети были в Далвиче, но к часу дня их привезли к нам. Как всегда, я высматривал пиллокомобиль из окна, и как всегда, он остановился на расстоянии от дома и отъехал прежде, чем я вышел к дверям. Эта ритуальная демонстрация таинственности Криса вошла в традицию.

— Мы с папой подумали, что я каждому из вас должна кое-что подарить, — объявила Анджела.

Мы оба нервничали и волновались, выдержим ли конкуренцию с праздником в Мамином Доме. Но у Анджелы на кону стояло больше, чем у меня. Я заметил, как застыла ее улыбка, когда она нагнулась к рождественской елке, — первой елке, которую мы украшали вместе. Каждому из детей она купила по плюшевому мишке.

Билли достался ярко-оранжевый. Он внимательно оглядел мишку и спросил:

— А как его зовут?

— Это тебе решать, — ответила Анджела.

Я затаил дыхание, и все остальные тоже.

— Мишку зовут… Прекрасный Латук, — наконец сказал Билли.

— И наречется он Прекрасным Латуком, — невозмутимо подытожила Анджела.

Джеду достался желтый. Джед молча развернул подарок и уселся с ним в кресло под бок к Джеффу-Жирафу.

— Джед, как ты его назовешь? — несмело спросила Анджела.

— Не знаю.

Но Анджела, предвидев такой ответ, заранее заготовила предложение:

— Может быть, Джерменом?

Джед просиял:

— А как это пишется? — осведомился он.

Я расслабился: сыновья вели себя совершенно как обычно: это означало, что они полностью приняли Анджелу. Глория тоже обрадовалась своему мишке (зеленому), но обрадовалась по-другому. Я уже и раньше стал за ней кое-что замечать: недавно она откопала среди Биллиных маскарадных тряпок свой старенький рюкзачок в виде кролика, который носила в пять лет, и снова повесила его себе за спину. Вот и сейчас она ответила Анджеле совершенно по-детски:

— Ой, какой миленький! Какой классный! Я его назову Брэдом!

Девять лет и девять месяцев — а вот и все девятнадцать. Глория переводила свое детство на новую ступень. Стены ее спальни украшали киты, к которым вот-вот присоединится и Гарет Гейтс. Не это ли «женская сущность», о которой думала Дайлис? Знал ли я вообще, о чем она думала? Моя жизнь менялась со скоростью света, для моих детей менялось очень многое, но Дайлис отвечала на все это гробовым молчанием.

В разгаре нашего бешеного романа Анджела продала свою квартиру и пустила вырученные деньги на уплату моих долгов. Она послала Дайлис письмо с благодарностью за то, что та отказалась от прав на закладную в ее пользу, но Дайлис не ответила. На Рождество она привезла к нам детей так же холодно и оперативно. Мне эта ее бесчувственность казалась подчеркнутой, и Анджеле тоже. Отчасти поэтому в промежутке между Рождеством и Новым годом мы решили пригласить Карло с Джилл. Я нуждался в их прочности и неколебимости, я нуждался и в их дружеской поддержке, особенно в поддержке Джилл. Я хотел, чтобы она как-то донесла до Дайлис то, что Дайлис отказывалась замечать сама: Анджела будет хорошей мачехой моим детям, и Дайлис не нужно ни бороться с ней, ни ее бояться.

Карло и Джилл приехали к нам к обеду. В тот день у нас много чего было впервые: первый раз мы с Анджелой вдвоем принимали гостей в квартире над «Богатством бедняка», и первый раз Анджела увиделась с моими друзьями.

— Карло, Джилл. Это Анджела.

Они обменялись рукопожатиями в прихожей. Пауло и Эмили, отпрыски четы Бонали, убежали искать Глорию, Джеда и Билли. Три пары глаз пробежались внимательно сверху вниз.

— Анджела! — сказал Карло. — Тебе предстоит кое-что узнать.

— Да?

— Кое-что о человеке, за которого ты собираешься замуж.

— Хорошее?

— Странное и тревожное, — отозвался Карло. — О его бурной и бешеной юности. О множестве грязных тайн его прошлого. И еще о его кошмарном вкусе в одежде.

— Карло, заткнись, — беззлобно попросила Джилл.

— Да ладно, Джилл, — Анджела поймала взгляд новой знакомой, — наоборот, пусть лучше выскажется.

После шоколадного мороженого и лазаньи мне стало казаться, что я превращаюсь в какого-то другого человека. Карло немножко смущал меня полуправдивыми рассказами о моей собственной жизни в колледже («он был блюстителем нравов, чудаком, восходящей звездой») и после возвращения из Франции («сумасшедший и весь бурлил безумными идеями»). Тем не менее данная версия Джозефа Стоуна казалась пережитком прошлого. Карло ловко проскользнул по началу наших отношений с Дайлис — в то время он сам ухаживал за Джилл так преданно и романтически, что я просто терялся. Мы с Кенни подсмеивались над ним тогда, но теперь эта его целеустремленность казалась взрослой и благородной. Когда мои отношения с Дайлис подсохли, а затем сошли на нет, Карло и Джилл превратились в образцовую счастливую пару. Мне тоже так хотелось, и вот сейчас я надеялся, что с Анджелой у меня получится наверстать упущенное. Позже, вечером, мы поехали в Кристал-Палас-парк, и там мне удалось перемолвиться с Джилл словечком наедине.

— Тебе она нравится? — спросил я.

— Да. Правда, очень.

— И мне тоже. Я просто как замазка стал в ее руках.

— По-моему, она очень храбрая.

— Почему? Потому что связалась с таким паразитом?

— Ты вовсе не паразит, Джо, и никогда им не был.

— Хорошо, с художником-неудачником с тремя детьми.

— Ты и не неудачник, ты хороший художник, — помнишь?

— Смутно. А как тебе показалось, дети ее полюбили?

— Очевидно, что полюбили. Это всякому видно.

Мы приближались к озеру с динозаврами, памятному для меня месту. И я задал Джилл еще один вопрос:

— Ты придешь на свадьбу?

— Вряд ли Дайлис захочет нам помешать, если тебя это интересует, Джо.

Я изобразил физиономией горгулью, якобы решительную. Джилл рассмеялась.

— Свадебные колокола и Джозеф Стоун… Никогда бы не подумала, что ты возьмешь и женишься. Это так с тобой не вяжется!

Я бы и сам не подумал, хотя не знаю, почему. Но, наверное, Карло был прав, уподобив брак кардигану на молнии — то кажется, что она разве что дедушке твоему подходила, а то вдруг тебе самому впору.

— А с Дайлис вяжется? — вдруг спросил я.

— Ой, — слишком быстро ответила Джилл, отворачиваясь, — не знаю.

— Лен, я завтра женюсь.

— Я уже слышал, Джозеф…

— Приходи на прием, если хочешь.

— Я так понимаю, что он будет у твоих родителей в Кройдоне?

— Твоя осведомленность безупречна, Лен!

— …а потом вы едете в Венецию на неделю, а детей оставляете на попечении Джорджа и Ланы…

Ну откуда он это знал? От агентуры ЦРУ, что ли?

— Ничего романтичнее Венеции и не придумаешь, — продолжал Лен.

— Ну да, точно. Разве что эскимо.

— Ну и, наверное… эээ… со сроками тоже все как надо, да?

Он имел в виду «дела». Я изо всех сил притворился, что не понимаю:

— Конечно, Лен, у нас уже заказаны такси и вообще все, что нужно…

— Очень хорошо, Джозеф, очень хорошо…

Да, со сроками все было как надо. Анджела настояла, говоря: «У хороших девочек не бывает кровотечений во время медового месяца».

Мой мальчишник был полон откровений. Знаете древний обычай — нажраться элем и наблевать кому-нибудь в шляпу, а потом отдаться на растерзание трем наемным шлюшкам и в конце концов оказаться в полицейском участке. Забудьте об этом. Мои дружки пришли ко мне с более серьезными намерениями.

— Лиловый? — поперхнулся я. — Ты обрядишь меня на свадьбу в лиловое?!

Карло обещал явиться ко мне со свадебным костюмом, который оказался великолепен. Просто замечательный костюм для выхода в стиле Остина Пауэрса. Я с отвисшей челюстью следил за примерочными манипуляциями Карло.

— Я сначала думал насчет абрикосового, но все-таки он больше подходит мне. А ты гораздо лиловее меня.

Карло нетерпеливо затянулся дурацкой сигарой. Я оглядел сидящих за столиком в ресторане: Карло, Кенни, Ротвелл, Брэдли и Стивен, старший брат Анджелы, выжидательно заулыбались.

— Ну скажи мне, что же делает одних лиловее других?

— Можешь считать, что портновская интуиция, — сказал Карло. — И не забывай, что с костюмом тебе полагается бонус: будешь стоять смирно — сольешься со своей гостиной. — Помните, я говорил, что у меня гостиная розовато-лиловая?

— Теперь примерь, пожалуйста. — Карло наконец надоело со мной церемониться. — Может быть, мне придется сделать в талии посвободнее.

Я встал и сбросил штаны. Последовали возгласы одобрения, затем я услышал, как Кенни шепчет мне на ухо:

— Джо!

— Да?

— Знаешь, я гомосексуалист, а ты…

— Не обладаешь этим качеством, — Карло подал мне свадебное одеяние.

Я стоял перед ними голый ниже пупка, не считая носков и трусов.

— Не обладаешь, точно, — согласился Кенни. — Ну вот, дело в том, что…

— В чем?

— Такой эмоциональный момент…

— Да?

— Мы давно уже знакомы, и я подумал, что тебе нужно знать.

Стоя одной ногой в лиловой штанине, я был весь внимание. Остальные тоже замерли.

— Я думаю, тебе нужно знать, что ты никогда не привлекал меня как мужчина.

А Карло подслушивал.

— Вот так не везет! — сказал он. — Похоже, спать ты будешь с женой, никуда не деться.

Кенни, Карло и я — хорошенькая команда! На следующее утро мы втроем поднимались по ступеням Ратуши: мистер Лиловый, мистер Абрикосовый и Кенни, мистер Бирюзовый — гей-версия «Бешеных псов». Три пастельных мушкетера, жених и двое шаферов, затуманившие взор чиновника-регистратора.

— Эээ… кто тот джентльмен, который собирается жениться?

Джентльмен? Это я-то? Со своим тройным выводком?

Выводок стоял вместе с бабушкой и дедушкой. На Глории была блестящая зеленая юбочка и такой же жакет. Она подошла ко мне и поцеловала.

— Ты такой красивый, папа!

— А ты какая красавица! (И с каждым днем все больше похожа на маму!)

Джед шарил в кармане. Что у него там — бусы? Стегозавр?

— Джед, у тебя все хорошо?

— Да.

— Точно?

— Точно.

— Ты не забудешь, что я тебя люблю?

— Нет. (Сынок, гуляй побольше. Так хочется твоей маме.)

И, наконец, Билли. Глаза его расширены, лицо сияет, парик сидит косовато.

— Привет, пап!

— Привет. Потрясающе выглядишь, Белоснежка! (Как гордилась бы тобой мама, будь она здесь!)

А вот и невеста. Отец ведет ее под руку и лучится от счастья. Она великолепна: и жакет, и брюки, и лиловый цвет. На свадьбах обыкновенно полно китча, но у нас все по-другому. Ни капли пошлятины.

— Ты как картинка, — шепнул я.

— Хочешь меня купить? — улыбнулась она.

— Зови меня Саатчи и предлагай свою цену.

Кенни открыл коробочку с кольцом. Карло подал его мне. Я — надел на палец Анджеле. Затем я произнес «Да».

В Венеции шли дожди. Съежившись под плащами, мы шмыгали между ливнями из одного кафе в другое, тоннами поглощали мороженое, наблюдали за промокшими туристами, что выстраивались в очереди вдоль деревянных помостов вокруг многолюдной площади Сан-Марко. Очереди сходились у знаменитого собора, ибо только так можно было, никуда не плывя, добраться до прославленных шедевров эпохи Возрождения внутри собора. Я спросил у Анджелы:

— Как ты думаешь, лет через четыреста будут люди приезжать издалека, чтобы полюбоваться на дома моей отделки?

— Наверняка, — ответила она.

Романтическая была сцена. Официанты сновали между столиками, убеждаясь на собственном опыте, что все англичане сумасшедшие; под аккомпанемент плещущихся волн пианист наигрывал на якобы «Стейнвее». Мы отмечали тридцатичетырехлетие Анджелы, размышляли о будущем и держались за руки.

— Мне хочется вернуться к живописи, — заметил я.

— Правильно, давай, — согласилась Анджела. — Только так мы сможем разбогатеть.

Она была права. Наши доходы, сложенные вместе, давали возможность жить неплохо, но на целый парк яхт нам не заработать. Я позавидовал Брэдли, старшему брату, — его сократили из фирмы, торговавшей игрушками, и тогда он решил начать бизнес со своей женой. Малика была родом из Марракеша и имела за плечами богатый кулинарный опыт. На выходное пособие Брэдли они открыли марокканский ресторан в Стоквелле. С его антрепренерской убедительностью я мог чего-то добиться. Не менее убедительным был и младший брат Чарли. У него, правда, предпринимательские планы приняли несколько более, так сказать, воздушные формы. После свадьбы он обратился ко мне с деловым предложением:

— У меня, по-видимому, есть хорошее место для человека с твоими навыками, — вещал он. — Прекрасное такое местечко, для работы с развивающимися рынками зарубежных стран. Требуется делать на заказ качественные работы за отличное вознаграждение, — если, конечно, будешь делать именно то, что от тебя требует клиент.

Мы совещались в мозговом центре бизнес-империи Чарли — в его комнате в доме родителей, где он до сих пор жил. Он утверждал, что занимается экспортом и импортом по всему Тихоокеанскому региону. Ему двадцать семь. Он владеет одним пиджаком от Армани и мобильным телефоном.

— Можешь не объяснять, — сказал я. — Воздушные блондинки, сгрудившиеся вокруг чьего-то гигантского фаллоса, лошади, летящие сквозь морскую пену…

Чарли выпучился на меня:

— Наконец-то понимаю, почему тебя все называют таким умницей!

В мечтах Чарли видел во мне Вермеера, я же не пылал таким энтузиазмом. Представьте себе, у меня имелась такая странная штука под названием гордость.

Мы с Анджелой переговаривались об этом, бродя по влажным аллеям вдоль каналов.

— А ты попробуй, — сказала она. — Напиши ему несколько картин, посмотри, как будут продаваться.

— Многовато будет, несколько. Сколько там в Гонконге требуется картин с гибкими лесбияночками на мотоциклах и с плетями? Сколько нужно малазийским «крестным отцам» благочестивых образов «Манчестер Юнайтед»?

Тем не менее предложение мне почти понравилось. Я старался думать о такой работе, как о творческом отдыхе. Музу можно приятно пощекотать хорошими и быстрыми деньгами. Пустяковые работки хорошо отвлекают, да и развлекают, а по две тысячи за картинку — глядишь, так и закладную скоро выплатим. В результате я решил после приезда разобрать и привести в порядок свою студию. А пока мое решение давало нам с Анджелой возможность помечтать.

— Можно будет купить машину, чтобы заводилась даже по утрам на холоде, — предлагал я.

— Точно, — говорила Анджела. — Или починить все в доме.

Тоже хорошая идея — потому что у нас в квартире все потихоньку выходило из строя.

А потом я сказал такое, что и сам себе удивился:

— Мы даже могли бы и новый дом купить, попросторнее!

Анджела тоже изумилась. Ей было хорошо известно мое отношение к «Богатству бедняка» и Папиному Дому. Она искоса поглядела на меня:

— А зачем нам дом попросторнее?

— Ох, — ответил я. — Не знаю.

В нашу последнюю ночь в Венеции мы приготовились в последний раз ублажать друг друга на безумной кровати под балдахином в номере отеля.

— Ну, Анджела, — спросил я, — какие дикие противоестественные фантазии влекут тебя на этот раз?

— Давай сделаем все старым дедовским способом. Мне нравится, как мы подходим друг другу. Так близко.

Весь дрожа от нежности, я порылся в комоде у кровати и достал презерватив.

— Я вскрою, а ты развернешь?

— А может, и нет. — Она прижала меня к себе. — Зачем еще ждать?

 

Глава 15

— У нас будет ребеночек!

— Да ну! Так быстро!

— Ага! Так здорово!

— А это мальчик или девочка?

— Пока не знаю. Надеюсь, что девочка, мальчиков тут уже и так хватает!

Я подслушал этот разговор из-за дверей спальни. Подслушивать некрасиво, конечно, но родителям без этого не обойтись, особенно по таким праздникам, как дочкино десятилетие. Я приник к щели, чтобы услышать, какие еще невиданные секреты раскрывает Глория Жасмине, дочке Лайзы, и Шантель, дочке Камиллы. Голоса смешались и слились в громкий, единый гул.

— Когда я у мамы рождалась, меня пришлось вытягивать огромными щипцами!

— Ну как оттуда может выйти ребеночек?

Эх, как все меняется. Первый раз я сам организовывал праздник в прошлом году, когда Глории исполнялось девять лет. В чем-то он ничем не отличался от других праздников — именинница так же любовно выписывала приглашения на карточках, мы так же готовили сосиски на гриле и вешали воздушные шарики на двери, а потом приходили гости — толпа маленьких девчушек со своими подарками, которые в течение недели либо поломаются, либо потеряются, либо окажутся в помойке. Они даже играли в «передай посылку», хотя уже не наряжались в пастельные костюмы фей или зверей.

Тогда с детьми было легко, труднее было со взрослыми. Я не имею в виду Лайзу и Камиллу, с которыми я был хорошо знаком и опасаться мог разве только заговора с целью снять с меня штаны. С остальными же взрослыми я вел себя как настоящий параноик.

— Добрый день! Добрый день! Я — Джо. Как видите, девочки у нас прекрасно празднуют!

Еще мне нужно было продемонстрировать свои, так сказать, верительные грамоты тем мамам (с девочками приходили в основном мамы), чьи дочки были на первом празднике у Глории, который устроила Дайлис за неделю до этого. Тогда девочек повезли в парк аттракционов, катали на пони, кормили пиццей; не исключаю, что у мамочек в сумочках лежали ценные бумаги на флоридскую недвижимость. Ну и ладно, пускай Дайлис устраивает дорого и шикарно — я устрою дешево и сердито. Тогда мне важнее было показать всем, что я воспитываю детей наравне с бывшей подругой.

— Вы их видите по выходным через раз, да, ээ… Джо?

— Да нет, вообще-то по неделе через раз.

— A-а. И кто у вас за ними смотрит?

— Я. А разве их мама вам не рассказывала?

Некоторые вопросы следует прояснять сразу. Глория тоже это усваивала.

— Папа, праздник был просто потрясающий!

— Такой же потрясающий, как у мамы?

— Такой же!

— А может быть, еще чуточку более потрясающий? В чем-нибудь незаметном, но важном?

Глория уставилась на меня своими карими глазами, копиями других глаз, которые так же фокусировались на моем лице в прошлой жизни.

— Папа! Я уже сказала: точно такой же потрясающий. Все!

С тех пор Глория стала относиться ко мне прохладнее и настороженнее. Где-то спустя полгода я повел ее, Джасмину и Шантель в бассейн. Я машинально, как всегда, закрылся с тремя юными подопечными в семейной раздевалке. Джасмина и Шантель захихикали.

— Пап, — сказала Глория, — мы не хотим смотреть на твою попу.

— Вы ее и не увидите, — парировал я, лихорадочно размышляя, — если не купили билеты заранее.

Хи-хи-хи-хи-хи!

Пока-пока-пока!

И я ушел в отдельную раздевалку. То был поворотный момент. В следующие месяцы у Глории постепенно появлялись новые манеры, в которых я не сразу узнал подростковое отчуждение. Я впервые заметил, что она охраняет свое личное пространство от невинных вторжений братьев.

— Билли! Джед! Да я же одеваюсь! Это моя комната! Уходите!

И уже стало понятно, что некоторые наши моменты близости отходят в прошлое. Она реже приваливалась ко мне на старом диванчике. Она уже давно не вбегала ко мне в ванную, когда я мылся. Когда ей понадобился антисептический крем, она сама им обмазалась.

А теперь Глория выходила на новые виражи. Ее подружки в коротких маечках и шортиках ввалились в парадную дверь и устремились в ее комнату. Мы с Анджелой подарили ей плейер для дисков и кассет, и вскоре «прикольные девчонки» и «зажигайки» (так гласили надписи на их топиках) добросовестно вертели попами под музыку «Блю» и «Дестиниз Чайлд».

— Мама с папой подарили мне такую книжку про детей, когда мне было пять лет. Там все картинки про голых женщин и мужчин. Мне подружка сказала, что они делают друг другу секс!

— А мне мама говорила, что это называется трахаться!

— Трахаться!

— Ага! Твой папа трахнул маму!

Папам вход туда был воспрещен, и мальчикам тоже. Это не расстроило Джеда, который спокойно сидел у себя с набором наклеек и конструктором, но расстроило Билли. Он слышал манящий зов розовых босоножек и заколочек с мерцающими звездами, но его туда не брали. Лишь одному существу мужского пола был дарован доступ на территорию шумного девчачьего безумия. Он шагнул прямо в центр праздничной комнаты с шампанским в одной руке и тортом в другой. «Привет, куколки Барби! Я — Кен!» Но и он долго не продержался. Музыка заиграла громче, девицы заверещали, и спустя пять минут Кенни появился рядом со мной, с оранжевыми ногтями, с боа на шее. На щеке у него отпечатался след от губной помады — этакий изогнутый лук купидона.

— Помогите! — возопил он.

— На кого ты похож! — заржал я, вскочив с корточек — я слушал у дверей комнаты.

Кенни оглядел себя в настенное зеркало.

— На самого опасного пидора в мире.

— Я всегда повторяю: будь самим собой.

— А я всегда повторяю, что у тебя тут живет один бешеный ребенок!

— Вини родителей, — посоветовал я.

С физиологической точки зрения в Глории совершенно явно доминировали гены по женской линии. Эти взгляды — не мои. Ее быстро формирующаяся фигура, как я уже сказал, являла собой ее мать в миниатюре. И все же, думаю, лучшие ее черты унаследованы именно от меня — остроумие, решительность, ум, — одним словом, те качества, о которых мне приятно было слышать в связи с собственной персоной. А как горько было видеть, что мой когда-то самый близкий человек, моя поддержка в дни одинокого отцовства теперь все теми же своими качествами доводит меня до отчаяния!

Все началось в тот день, когда Анджела вышла из ванной с тоненькой палочкой, на которой синела полосочка. Беременность жены и созревание дочери — два одновременно гремевших землетрясения.

— Ей безумно интересно всё, — объяснила Анджела.

— Что — все?

— Все! Сперматозоиды, яйцеклетки, дезодоранты, тампоны, лифчики.

— Вроде бы все девочки в этом возрасте такие же.

— Да, но Глория очень взрослая для своих лет. Она уже как подросток. Так быстро растет.

Мы сидели с Анджелой перед кабинетом врача. У меня пробуждались померкнувшие было воспоминания: вот медово-зеленые, шелково-прозрачные ренуаровские гребцы на стенах, вот автоматы для воды, низенькие столики со стаканами и проспектиками курсов для будущих родителей. Анджела впервые попала в порт, откуда начинается таинственное путешествие, где я бывал целых три раза.

— Что ты помнишь? — спросила она.

— Помню, что сюда должна прийти женщина в рубашке с логотипом Государственной службы здравоохранения и вызвать тебя по имени, причем часа через два.

Но я ошибся: она явилась через пять минут.

— Вы Анджела? Анджела Слейд?

— Да.

— Пойдемте со мной. Меня зовут Шинейд.

Мы вошли в кабинет. Анджела и Шинейд сели друг против друга. Я знал свое место и скромненько примостился в углу.

— Итак, Анджела, у вас это первая беременность?

— Да.

— И как себя сейчас чувствуете?

— Нормально. Немножко волнуюсь. Немножко боюсь.

— Кровотечений не было?

— Нет.

— А болей?

— Нет, только каждый день наизнанку выворачивает. Вот это да, неприятно.

— Ничего, это хороший знак, так и должно быть, — сказала Шинейд. «Я же тебе говорил», — взглядом сказал я Анджеле.

— Ну, хорошо, — сказала Шинейд, — давайте сделаем ультразвук. Лягте, пожалуйста, на кушетку, стяните одежду вниз, чтобы мне был виден живот.

Шинейд задвинула ширму, и они скрылись за ней от моих глаз. Меня кольнула ностальгия. Вот я снова в кабинете врача, — наполовину участник, наполовину досужий наблюдатель, и мне было приятно видеть, что обычный протокол сохранения женской скромности остался неизменным. Когда «дама в положении» спустит всю одежду, будущему отцу позволяют смотреть на обнажившиеся части тела. Но посмотреть, как его жена раздевается, ему не разрешают. Это зрелище может быть достаточно сексуальным, а разве можно теперь заниматься сексом, если речь идет о продолжении рода?

— Зайдите, если хотите, — позвала Шинейд.

Я уже был на ногах. Раздался скрип, и Анджела вскрикнула:

— Ой!

— Извините, — это Шинейд, — оно холодноватое.

Голубое желе на животик, ультразвуковой пудинг прямо из тюбика. Шинейд возила датчиком по вязкой лужице и глядела на нечеткое изображение на экране. Ничего толком не видно. Я вопросительно посмотрел на нее.

— На таком раннем сроке обычно еще ничего не видно. Это, по-видимому, просто уголок матки. Сейчас быстренько посмотрим внутренним датчиком.

Это что-то новенькое. Шинейд натянула резиновую перчатку, достала презерватив и надела его на датчик, который держала в руке.

— Согните ноги в коленях, пожалуйста.

— Ничего себе денек начинается, — с нарочитой бодростью заметила Анджела и ухватилась за мою руку. Как все-таки хорошо, что я мужчина, порадовался я.

— Так, все в порядке, — наконец сказала Шинейд. Анджела застегнула джинсы, которые ей уже недолго оставалось носить.

— Расстроилась? — спросил я по дороге обратно в стерильным коридоре.

— Из-за чего?

— Что мы ничего не увидели?

— Немножко. А ты догадался?

Да уж догадался.

— В следующий раз будет намного лучше видно. Увидим и головку, и спинку, и ножки. Иногда они там пальчик сосут. А на аппарате напечатают фотографию, если захочешь забрать с собой.

У нас были такие фотографии Глории, Джеда и Билли. Интересно, у меня они сейчас или у Дайлис?

— Не странно тебе снова все это переживать?

— Не странно. Приятно.

— Почему?

— Потому что на этот раз мне действительно очень хочется.

— Но мальчиков ты тоже хотел, разве нет? И Глорию.

— Да, хотел… — Это правда. Хоть я и не просил у Дайлис никакой Глории, но как только я узнал о ее зачатии, ни разу не задумался об аборте. — Разница в том, что сейчас я и тебя очень хочу.

— Перестань. А то я заплачу.

Поздно, я уже достал из кармана платочек и дал ей. Мы прислонились друг к другу, ища поддержки.

— Полюбят ли его старшие дети? — спросила Анджела.

— Я уверен, что да. — Уверен-то я был насчет Глории и Билли, а про Джеда ничего никогда нельзя сказать заранее.

— Они же не станут со мной враждовать, правда?

— Нет, они не такие. Они тебя по-настоящему любят, особенно Глория. Ты же сама говорила, что она тебе просто прохода не дает.

Анджела склонила голову мне на плечо, и снова ее плечи задергались, на этот раз от смеха.

— Она необыкновенная девочка. Ей столько пришлось вынести, и через все это она прошла так спокойно, гладко!

— Она скоро догонит мать по росту, правда, мать у нее и не очень высокая.

Анджела остановилась. На ее лице еще не высохли слезы.

— Ты пугаешься, потому что все время видишь в ней Дайлис, да?

— Ну, в общем, да. Знаешь, дело даже не во внешнем сходстве, но она иногда так на меня смотрит… И так себя держит… — Я дернул плечами. — Но этого же все равно не избежать, правда?

Мы пошли дальше. В клиниках, конечно, все стерильно, но почему-то чувства начинают бурлить со страшной силой.

— Может так быть, что они с Дайлис сблизятся, когда Глория подрастет, — сказала Анджела. — Тебе это будет тяжело?

— Наверное. Но пока она со всеми девичьими расспросами идет к тебе.

— Дайлис она, наверное, тоже расспрашивает.

— Но ты ее так интересуешь!

— Ну, так я же все-таки беременна. Это ей знаешь как интересно!

— Да, это правда.

Дома Анджела мягко досказала свою мысль:

— Я хочу сказать, что скоро ей по-настоящему будет нужна мама. И я не знаю, когда она начнет отдаляться от тебя.

Я вытер пыль в студии и разобрал кисти, готовясь как следует (или как раз как не следует) работать на Чарли. В качестве первого задания мне предстоял «Загнанный Майк Тайсон». Однако перед тем как приняться за творческую проституцию, я решил немножко поработать для души и попросил Глорию позировать мне для картины. К моему легкому удивлению, она согласилась. Глория, хотя и становилась все более и более уверенной в себе, еще не приобрела никакой самоуверенности (различие тонкое, но для меня важное). Она устроилась в кухне на стуле, под моей расшатанной лампой.

— Смотри на дверь.

Она смотрела, а я ее рисовал. Сначала мы молчали. Потом я спросил:

— Глория, тебе сейчас хорошо?

— Да.

А что это было за «да», я толком не понял. Легко она сказала? Заставила себя?

— Ты любишь Анджелу?

— Ну конечно, я ее вообще обожаю!

Так, здесь ничего особенного не добьешься. Я стал работать дальше. Набросал расправленные плечи, ровно стоящие ноги, руки — она положила одну руку на другую, в браслетике.

— А мама счастлива, как ты думаешь?

— Наверное, да.

— Я тоже надеюсь. Тебе нравится Крис?

— Да.

— А Джеду с Билли он нравится?

— По-моему, да.

— Тебе больше ничего не хочется мне рассказать?

— Да нет.

— Хорошо, тогда еще последний вопрос, и все. — Она молчала. Я шел напролом: — А ты рада, что у нас будет малыш?

— Да!

— А мама? Ты не знаешь? — я попытался спросить как можно небрежнее, но у меня не очень получилось.

— Это два вопроса, а не один.

— Прости. Но мама знает ведь, да?

— Пап, пожалуйста…

— Да ладно. Это же не секрет. — Сплошные секреты! Самый загадочный для меня секрет я не разгадал и оставил попытки. Почему Дайлис с Крисом за все это время так и не завели ребенка? Из карьерных соображений? Или просто выжидали? А может, маленькие хвостатые клеточки Пиллока никак не поднимались наверх?

Но даже если Глория знала, почему, она была явно не в настроении делиться со мной. Так что я просто подошел к ней и слегка подправил позу.

— Ты смотри все время на дверь, хорошо? Минут через двадцать сделаем перерыв. Тебе пока нормально?

— Да… — ответила она. В ее голосе сквозила усталость.

Я откинул ей со лба прядку волос.

— Так удобнее?

— Да, нормально.

— Теперь сиди смирно. Тебе понравится, когда я закончу.

 

Глава 16

— Пап! — позвал Билли.

— Да?

— Знаешь Криса?

— Если в библейском смысле, то нет.

Билли, Морж Жорж и Прекрасный Латук лежали в обнимку в постели и держали меня за коленки.

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь Криса?

Сопротивление тщетно. Хилый землянин бессилен против отпрыска инопланетян. Его Механизм Бесконечных Повторов и Лучевой Детектор Лжи вонзались мне прямо в мозг.

— Да, Билли, я знаю Криса.

— Пап?

— Да?

— Ты мне просто не поверишь!

— Конечно, не поверю.

— Крис нам рассказывал про Весенние Обряды.

Глория, Джед и Билли днем вернулись из Суссекса, где провели с Крисом и Дайлис первую неделю пасхальных каникул. Дайлис не посвящала меня в их каникулярные планы, разве что дала номер телефона на случай, если в Суссексе не будет работать мобильный («на крайний случай», записала она на бумажке). Я тут же по нему позвонил.

— Квестер-Лодж, слушаю вас.

— Скажите, что у вас такое?

— Простите?

— Что у вас? Кемпинг, отель, загородный клуб?

— Нет, у нас скорее, можно сказать, святилище. Мы называем его Заповедным Убежищем.

— Сколько стоит проживание?

— Мы не сообщаем цен по телефону. Но я вышлю буклет, если вы оставите мне адрес. Как называется ваша фирма?

— Спасибо, всего доброго!

Я обратился к Билли:

— Ну расскажи мне, что такое Весенние Обряды.

— Это там кролики, пчелки и все такое!

— А еще?

— Пап!

— Да?

— А мне нравятся Мэри-Кейт и Эшли. А правда, что они ненастоящие?

— Смотря что считать настоящим. — Я был не в настроении философствовать.

В другом углу комнаты Джед уткнулся в книгу про рептилий. Я воззвал к его авторитету старшего.

— Джед, а ты знаешь, что такое Весенние Обряды?

— Угу.

— Это «угу» в смысле да или в смысле нет?

— Да.

— Так что вам Крис рассказывал?

— Про природу. — Джед не отрывался от страницы. — Про цветы, про птиц, про деревья. Про новую жизнь. Про то, что такое на самом деле Пасха.

Мне померещилось какое-то языческое празднество в древнем лесу. Я увидел Дайлис, голую, прикрывающую срам лишь водопадом каштановых волос. Я увидел Криса, он был в костюме из шкур, с тряпичными ушами, он тряс хвостом из ниток и бог знает чем еще.

— Ого, — сказал я. — Молодец Крис. А еще что он рассказывал?

— Что Пасха — это не только яйца, — ответил Джед.

— Точно, — признал я. — Пасха — это много еще чего. Например, Иисус, надо думать.

— Угу.

— Но пасхальные яйца-то все равно важная вещь, а?

— Да! — воскликнул Билли.

— Не особенно, — сказал Джед.

— Что?! Не особенно?! — Я изобразил крайнее изумление. — Ребята, вы все-таки поосторожнее. Вдруг пасхальный кролик нас подслушивает?

Этот мифический кролик был моей козырной картой. Кролик, вернее, крольчиха, занимала главное место в пасхальном празднике, который мы устраивали детям вместе с Анджелой. В этом году была моя очередь делать детям подарки, и я, конечно, не мог допустить, чтобы подарочной оргии помешали какие-то нью-эйджевские измышления о ненужности потребительского азарта. Я люблю придерживаться традиций.

Но у Джеда сегодня была другая точка зрения.

— Кролик, — фыркнул он. — Ой, надоело!

Я просительно взглянул на Джеффа-Жирафа, потом искательно — на Медведя Жермена. Ни тот, ни другой не спешили на помощь.

— Так тебе не хочется пасхального яичка?

— Да не хочу я твоих глупых яиц!

— А умных?

— Как смешно, пап. Ха-ха. — Джед выключил лампочку над кроватью и с головой забрался под одеяло. Я поцеловал Билли и вышел в полном смятении. Ну и где мне теперь спрятать шоколадного покемона Пикачу для Джеда? За батареей, что ли?

От Дайлис ничего не было слышно, пока не пришло ее краткое письмо: она сообщала о летних планах на Станции Пиллок.

Дорогой Джо,

Этим летом мы едем на каникулы в Кению. Уезжаем 21 июля, жить будем в заповеднике. Скоро напишу тебе подробно, что у нас будет за жилье.

Искренне твоя

Дайлис

Зависть — гадкая штука.

Ладно, Дайлис, не злись на меня, когда будешь мотаться с мудилой Крисом и детьми по Африке. Не попадись в зубы льву, старайся, чтобы тебя не укусил мангуст…

Внизу, в студии, я немножко попитал эти самые чувства, малюя картинки для юного Чарли. Я нарисовал туманное изображение «феррари» из «Формулы-Один», нарисовал девочку-вампирку, окровавленными клыками впившуюся в шоколадное мороженое на палочке. «Вот придут чеки, и ты сразу обрадуешься», — уверял меня Чарли, постукивая себя по носу. «Да-да, — снисходительно фыркал я. — Буду ходить рад-радешенек, только репутацию потеряю окончательно».

И все же, несмотря на все эти тяготы, время для меня было благодатное. Я любил свою жизнь. Я любил свою жену. Я любил своих троих детей и будущего четвертого. Зависть к Пиллоку угасала по мере того, как Глория, Джед и Билли проникались энтузиазмом по поводу будущих незатейливых летних каникул с папой. Из Африки дети вернулись усталые и загорелые. Они мало рассказывали о поездке, а я особо не лез. Пока они акклиматизировались в Англии, я водил их играть в классики, ходил с ними в гости и просто занимал их дома. Анджела еще работала. А потом мы все погрузились в скрипящую «астру» и отправились в гости к родителям Анджелы. Они жили в пригороде Дерби, совсем рядом с горами.

Ральф и Бланш пробыли с нами первые два дня, после чего уехали в Шотландию на свои собственные каникулы. Предоставленные друг другу, мы с детьми исследовали окружающую территорию. На семилетие Джеда мы сходили в парк аттракционов. А еще мы загорали на солнце и просто бродили вокруг. Иногда мы с ребятами уходили искать приключений в лесистые парки, а Анджела и Глория оставались дома одни. В один из таких дней Глория раскрыла Анджеле одну интересную тайну. Анджела, настоящая злая мачеха, немедленно передала мне:

— Крис уезжает на Слет Мужественных Мужчин.

— А по-человечески это как называется?

Анджела рассказала все, что знала. Слет устраивали где-то в лесу под Сан-Франциско, в ноябре на выходных. Жить там будут в палатках, готовить на костре. И все это ради души и духовной радости.

— Дайлис с ним едет? — спросил я.

— Нет, женщин туда не берут.

— А мальчиков он берет с собой?

— Нет, он один едет.

Уже приятно.

— Значит, Слет Мужественных Мужчин. Это, что ли, соберутся парни в хемингуэевских рубашках и поедут за сотни миль от дома? Бред какой-то. А Крису-то это зачем?

— Надо полагать, — ответила Анджела, — ради совершенствования причиндалов.

— Каких причиндалов? Ты же говорила, что женщин там не будет?

Тут Анджела запустила в меня подушкой. Мы еще немножко поехидничали, но потом, уже утром, когда я проснулся, мне показалось, что все это совершенно не смешно. Я осторожно выскользнул из объятий Анджелы, удостоверился, что дети спят, и тихонько сошел вниз. В кабинете Ральфа и Бланш я включил компьютер, запустил Интернет и ввел в строку поиска «Мужественные Мужчины».

На меня высыпалась гора ссылок на порносайты для голубых. Я посмотрел парочку и обнаружил, что в наш век информационных технологий легко сделать себе блестящую карьеру всего-то из хорошего батона салями и насупленности. Я просмотрел все лица моделей, но ни одного бородатого среди них не оказалось, и вообще все они были совершенно не в духе Криса. Вернулся к перечню объектов членопоклонничества и прокрутил его вниз. Вдруг в глаза бросилась ссылка, на которую стоило обратить внимание. «Братство Мужественных Мужчин объявляет о ежегодных Свиных днях». Я щелкнул по ссылке и открыл сайт. Вверху шел заголовок «Мужественные Мужчины», буквы словно выложены из кусков коры. Под заголовком медленно загружалась картинка. Я нетерпеливо ждал, пока она загрузится.

Сначала появились две шапки: одна меховая, енотовая, вторая — белый «стетсон» с меховой оторочкой. Под шапками нарисовались волосы и лица двух белых мужиков. Первый, усатый, улыбался, как ребенок, в коробке с хлопьями нашедший две фигурки вместо одной. Второй мужик, с бороденкой, излучал праведную ярость ослепленного крестоносца. Оба в белых рубашках и шортах из палаточной ткани, у обоих коленки цвета белого червя. Об икрах и ступнях ничего не могу сказать, ибо их прикрывал огромный кусок бекона, то бишь крупная дохлая свинья. Из подписи следовало, что мужиков зовут Кэш и Ривер, а кабанчика мне не представили.

«Присоединяйтесь?» — спрашивала ссылка внизу страницы. Я кликнул.

Появилось озеро. Оттуда вылетала рыба, а поверх рыбы — ссылки: Братские ценности. Календарь. Духовная мудрость. Свиные дни.

Я выбрал «Братские ценности» и кликнул.

Братство Мужественных Мужчин видит своей целью возрождение и поддержку Истинного Мужества. Изначальные мужские добродетели в наше время исчезают, будучи положенными на алтарь суеты и потребительского духа. И вот сыновья теряют почтение к отцам, жены не почитают мужей, а зачастую мужчины и сами теряют уважение к себе. В Братстве мужчины вновь обретут то, что знали их пращуры. Путем покорения природы, через поэзию и музыку, через собственные рассказы. Путем поиска утерянного духа, путем братских объятий мужчины смогут преодолеть все суетное и неправедное и вновь отвердеть духом.

Отвердеть, я так понял, — ключевое слово. Я переключился на «Свиные дни».

Свиные дни. Игры, семинары, встречи. Пятница: прибытие и торжественный вечерний барабанный бой и камлание. Барабанное приветствие Братству Смелых!

Блин.

Суббота: День Жареной Свинины. Утро: сбор трав и ягод. Обед. Перерыв на мобильные звонки (час на самые срочные звонки). День: рыболовный праздник; разжигание костров. Вечер: поэзия и песни, приготовление ужина, пир.

Блин.

Воскресенье: День Мужских Духов. Утро: купание в росе, грязевые натирания, искусство почитания деревьев (ведущий — брат Ривер).

Специальный доклад: гость из Англии, Кристофер Пиннок, делится с нами своим пониманием связей между Отцом Земли и сыновьями.

Забавно, какую защитную реакцию вырабатывает сознание в опасности: я читал, но никак не мог понять. Я бродил по мужественному сайту. Узнал, что в воскресную ночь мужественных мужчин будет развлекать человек, наряженный овцой, по имени Шаман Феникс. Из раздела «Духовная мудрость» я узнал, что по-настоящему его зовут Генри и он занимается недвижимостью в Вайоминге. Я поискал Кристофера Пиннока, но его там не было.

Связи между Земным Отцом и сыновьями…

Что-то там затевалось на Станции Пиллок, и это что-то мне не нравилось.

Начало сентября. Осталось всего два месяца. У Билли появился непреходящий интерес к раннему развитию детей, подогреваемый беременностью Анджелы и его собственным пятилетием.

— Пап!

— Да?

— А что малыш будет есть?

Мы пришли в универмаг, чтобы выбрать игрушки для новорожденных: матерчатые бабочки, музыкальные яблоки, резиновые кольца для зубов. Мы были с Билли вдвоем, к его несказанному удовольствию.

— Он сначала не будет есть. Новорожденные малыши не едят, а только пьют.

— А что он будет пить?

— Анджелино молоко.

— А где оно у нее?

— В груди.

— Это как — в груди?

Я быстренько глянул по сторонам. Так, в лифте еще семь человек.

— Через минутку тебе объясню.

— Почему, папа? Почему?

— Погоди, Билли, просто погоди чуть-чуть!

Отдел игрушек «Селфриджез» располагался на третьем этаже. Мне же показалось, что мы поднимаемся на трехсотый. Наконец я вывел Билли через разъехавшиеся двери, сел перед ним на корточки и тихонько сообщил своему отпрыску:

— Грудь — это где у тебя ребра, а у нее, видел, такие два кругляша?

А дальше мне что, изобразить руками дыни? Оттянуть на себе свитер? Слава богу, Билли широко улыбнулся, поняв наконец, о чем речь. Данная часть тела его особенно притягивала. Еще с первых Анджелиных ночевок у нас он поразил ее тем, как точно находил ее грудь во сне. «Наш щеночек в этом очень похож на тебя», — говорила она.

Я сделал следующее усилие:

— Ну вот, Билли, в груди у Анджелы и будет молочко для ребеночка.

Я надеялся, что тема исчерпана. Но Билли не закончил.

— А я пил ее молочко?

— Нет. Ты пил молочко у мамы. Мы тогда еще не знали Анджелу.

Билли немножко подумал.

— А этот малыш будет пить у мамы молочко?

— Нет.

Я почти слышал скрип Механизма Усвоения Инопланетной Информации.

— Пап, а пап!

— Да?

— Вот знаешь Криса?

— В некотором смысле да.

— Он будет его папа?

Мать твою!

— Если да, то факт существования Сатаны следует считать доказанным.

— Что, пап?

— Извини, Билли. Нет, я хотел сказать — нет.

— Почему?

— Потому что это я буду его папа.

— А мне Крис тогда не папа?

— Нет, Билли, он тебе не папа.

Билли сверлил меня взглядом. Я сверлил его.

— Почему? Почему Крис не мой папа? Ведь ты же мой папа?

— Ну да.

— А Крис почему тоже не может быть папа?

— Боже мой, Билли. Потому что он не папа, и все! Понятно?

Что-то умерло во мне с этими словами. И умирало еще несколько дней.

Билли приложил палец к подбородку, чтобы легче думалось.

— Но, пап…

Ясно, что скоро за ним вернется его космический корабль. Забрал же он Инопланетянина у Спилберга.

— Билли! — перебил я.

— Что, пап?

— А хочешь быть малышом?

— Да! Уа-уа!

— Не хочет ли малыш попить?

— Да, попить кока-колы, уа-уа!

— Моему малышу — все, что угодно.

Октябрь возвестил начало обратного отсчета; у меня в разговоре сплошняком пошли акушерки и детские кроватки, а в мыслях царили срыгивания на плечо. Мы с Кенни сходили на футбол, и я взял с собой Джеда. Сезон проходил под знаком Кристал-Паласа — те же долгие заурядные периоды с теми же кризисами и ложными надеждами. Джед собрал себе обед в специальной коробке. Больше всего ему понравилось обрезать сэндвичи так, чтобы они точнехонько вошли в коробку. Он не был большим любителем футбола, но я решил, что, с точки зрения социального воспитания, полезно показать ему толпу настоящих фанатиков, беснующихся на стадионе. Вот такое существо сидело рядом с нами весь первый тайм.

— В жопу судью! В жопу!

Я постучал его по плечу:

— Эй, друг, ты полегче, ладно? Тут у нас ребенок сидит.

«Друг» обернулся ко мне и прочувствованно вопросил:

— Ну что ж такое, почему мне радоваться не дают!

Кенни на стадионе очень понравилось. Он там полностью удовлетворил любовь к трагикомедии.

— Желтая карточка! Козел! Судья — козел!

Свисток возвестил перерыв. Кенни упал в кресло, весь исходя обидой. Джед уснул.

— Кенни, — позвал я, — хочешь пирожное?

Кенни с надеждой обратил взор на Джедову коробку.

— У него там есть пирожное?

— Да. Но сначала один вопрос.

— Вперед.

— Слыхал что-нибудь о Братстве Мужественных Мужчин?

— Ты шутишь, — сказал он.

— Стал бы я про такое шутить!

Кенни нахмурился.

— Это такие, которые ходят друг перед другом нагишом, играют в жмурки, сидят кружком, дрочат и потом еще всем объясняют, что не голубые?

— Ну, на сайте у них про это ничего не говорится.

— Ты меня удивляешь. А зачем тебе?

— Они устраивают какой-то слет в Сан-Франциско, и туда едет Пиллок.

— А братцы Трэйси? — сосредоточенно поинтересовался Кенни.

— Кто?

— Ну, из «Грозовых птичек». Они поедут? Вот уж кто голубые, знаешь ли — и Скотт, и Вирджил, и малыш Гордон. У них отец в отчаянии.

— Не все, — возразил я. — Алан всюду тискается с очаровашкой Тинтин.

— Да она чайка, — фыркнул Кенни. — Сразу видно. Собачья жизнь у них на Трэйси-айленде: за три-девять морей от Эмберкомби и Фитча, и ни одной дискотеки вокруг. Ты представь только, каково там Джону, на спутнике, одному круглые сутки, без людей, с одними только гигантскими платочками и пасьянсом…

— Слушай, Кенни, — перебил я, — у него там на этом мужественном слете назначен доклад про Отцов Земли и духовную связь между мужчинами и мальчиками, или что-то еще в таком духе. Этот ублюдок, кажется, думает, что он отец всех на свете и моих мальчиков в том числе.

Тут до Кенни наконец дошло, что я не дурака валяю.

— Приду домой, слажу на их сайт, и Ротвелла тоже попрошу поглядеть. Он, может, знает больше моего, он жил одно время в Сан-Франциско.

— Спасибо, Кенни. Ты настоящий друг.

— И ты тоже, Джо. Хотя про пирожное ты, кажется, наврал.

 

Глава 17

Что я не умею.

Не умею: Чудо рождения.

Не умею: Дыши, милая, дыши, теперь давай потужимся.

Не умею: Ну, ребята, это было самое потрясающее впечатление в моей жизни!

Что я умею.

Умею: Хоть бы поскорее закончилось!

Умею: Ребенок умрет!

Умею: Она же умрет!

Умею: Я сейчас упаду и тоже умру!

Анджела, однако, держалась молодцом.

— Ничего, ты же не Джордж Клуни.

— Ты хочешь сказать, что Джордж Клуни — это не я?

Мы лежали в постели и готовились к предстоящему событию, которое уже надвигалось.

— Козимо? — предлагала Анджела. — Крайтон? Криспин? Курт?

— Горация? — в свою очередь выступал я. — Гортензия? Гульда? Гиацинта?

Мы еще даже не знали пола дитяти. Родители у него приличные люди, вот и оно на ультразвуках скромненько сжимало ножки.

— Ванда? — читала она. — Валетта? Вашти? Вероника?

— Мильтон? — сонно ронял я. — Меррил, Мунго, Мерв?

Книжки с именами валялись у нас в спальне, в туалете и в машине. На холодильнике висели списки наиболее подходящих возможных прозваний. Еще нам все подсказывали, включая детей.

— Трогсузл! — кричал Билли.

— Джерри, — предлагал Джед.

— Мне нравится «Лукреция», — объявила Глория.

— Лукреция? — переспросил я. — А почему не Круэлла или Мортиша?

— Пап, не смешно, — сказала Глория и гордо вышла.

— И правда не смешно, Джо, — поддержала ее Анджела.

Не смешно, согласен.

Позже, в постели, Анджела села рядом со мной, обнаженная по пояс. На животе у нее лежала Шейла Китцингер.

— А ты знаешь, что я буду раскрываться, как цветок, и что груди мои будут исходить молоком? Не просто наполнятся, а изойдут!

— Ну, в общем, да, я даже слышал, как мальчишки на днях это обсуждали.

Они тогда уселись вдвоем на диван и яростно спорили:

— Ребеночек будет пить молоко у Анджелы из кусков! — объяснял Билли.

— Сосков! — поправил Джед. — Это называется не куски, а соски, дурак!

— А папа сказал, что куски!

— Ну, значит, папа тоже дурак!

Я сказал Анджеле:

— Хочешь, попробуем тебя поторопить. Давай я проведу тебе вокруг вагины пакетиком с шиповниковым чаем? Моя двоюродная бабушка Мелба клялась, что помогает.

— Хорошая идея, Джо, но у нас только обычные пакетики есть.

— Ну, тогда есть еще один способ: сперму на шейку матки. Тоже часто действует.

— Даже и не думай!

— Нет, честно, мне одна акушерка рассказывала.

— Когда?

— Когда я с ней переспал.

— Джо, ну хватит дурачиться, — сказала Анджела. — Ради меня, будь нормальным.

Я взял себе на заметку: «быть нормальным».

Ночь прошла без схваток. Наступило пятое ноября, полагалось жечь костры. Мы пошли в гости к Карло и Джилл.

— Я такая огромная, — простонала Анджела.

— Ты очень красивая, — сказал я. Мы стояли в саду, и я обнимал ее сзади. В другом конце сада Карло читал надпись на фейерверке.

— «Лава Везувия»! — провозгласил он.

— Это кто, твоя родственница?

Как был, в кашемировом плаще, мягкой фетровой шляпе и с шелковым шарфом на шее, Карло стал закапывать стержень от фейерверка в грязь на специальной подставке, вынул пробку, которую держал в зубах, и сел на корточки.

— Отойдите-ка подальше, — крикнул он. Я сосчитал детей — Билли, Глория, Эмили, Пауло…

— Джед! — взволнованно позвала Анджела. — Джед, не подходи слишком близко!

Тут Джед вдруг выскочил из-за рододендрона, позади Карло.

— Все нормально, — заявил он. У него изо рта шел пар.

— По-моему, с ним ничего не будет, — сказал я, — да и Джилл на него посматривает.

Карло поджег ракетницу и отошел к Джилл. Фейерверк вспыхнул каскадами оранжевых искр. Все дети завопили от радости.

— Ну что я гоню волну! — с досадой бросила Анджела.

— Да ведь время такое, тревожное.

Я без особого успеха пытался унять ей боль в спине. Можно было, конечно, посидеть дома, но нам нравилось, что нас зовут в гости. Я на минутку оставил Анджелу и подошел к Джилл.

— Как там в темном Далвиче? Ничего судьбоносного не происходит?

«Свиные дни» маячили впереди, и я все представлял, как Крис собирает сумки. Интересно, что ему понадобится — армейский швейцарский ножик? Ноутбук на солнечных батареях? Запасная мошонка, или даже две?

— Судьбоносного? — ответила Джилл. — Это почему вдруг?

— Да так. Знаешь, разные слухи о трансатлантических перелетах, о праздниках всяких в лесах…

— Джо, хватит выкачивать из меня сведения, — потребовала Джилл. — Давай-ка я принесу твоей беременной бедняжке попить. Анджела! Что тебе принести, чаю или глинтвейна? А пиво твой пустомеля тебе разрешает?

Только не пиво! Сейчас бедняжка Анджела писала все время, стоило ей просто чихнуть. Она попросила рюмочку коньяка и подошла ближе к огню. Прежде чем присоединиться к ней, я попробовал подобраться к Джилл с другого конца.

— Слушай, Джилл, я понимаю, что мое дело сторона, но все-таки хочется знать, что у Дайлис все хорошо. Ну, что ее не беспокоит, что у нас будет ребенок, и все такое.

Джилл нахмурилась, а я изо всех сил старался изобразить искренность.

— Ну, — произнесла она, — ей так или иначе должно стать не по себе, правда?

— Почему?

— Ну, будь я на ее месте, я бы наверняка задумалась, как это будет, когда у тебя появится ребенок, и как это отразится на старших детях. — Джилл изогнула брови — мол, Джо, это же очевидно.

— А то и захотела бы, чтобы и у тебя был животик? — попробовал я снова зайти с тыла.

— Джо, все. Есть вещи, которые мы с вашим слабым полом не обсуждаем.

— Ууу… А я, между прочим, умею стирать носки!

— И что?

— И боюсь, что от моего порошка бывает зуд.

— Джо, извини, но, если хочешь сделаться нам сестрой, придется тебе кое-что отрезать. Ладно, пойдем к остальным.

В саду было холодно, но сухо. Этот тихий сад так не походил на наш Саут-Норвуд, что во мне всколыхнулись раздражение и огорчение — стало обидно, что Карло и Джилл заработали своей семье на хорошую жизнь, а я нет.

Огонь ярко горел в алюминиевом ящике. Карло достал из коробки второй фейерверк и крикнул:

— «Астрал Спаркс»!

Он снова наклонился, просвистев фалдами пиджака за три тысячи. Да направь его хоть канализацию чистить, Карло облачится в костюм от «Хьюго Босс».

— Кстати, Астрал — хорошее имя для девочки, — сказал я Анджеле, глядя на фонтан искр.

— Хочешь сам поджечь? — предложил Карло, помахивая передо мной пробкой.

— Да нет, не хочу портить тебе удовольствие. К тому же я слишком лиловый.

«Астрал Спаркс» догорели, и Карло вытащил третий комплект.

— «Стеллар Флейм»!

— «Стелла», как тебе? — опять осведомился я.

— Не смеши меня, а то я описаюсь! — взмолилась Анджела.

— Или Элла, — продолжал я. — Или Эстелла, в честь Эстер. Или Эсмонд, если будет мальчик…

«Стеллар Флейм» горел ярко и отбрасывал отсветы на лица детей.

— Все будет хорошо, да? — Анджела схватила меня за руки.

— Конечно. Конечно, да.

— Знаете, где родовое отделение? — спросил нас администратор.

— Нет.

— Да.

Первой ответила Анджела, вторым я, но мы сдержались и не рассмеялись, чтобы не залить пол потоками околоплодных вод.

— Господи, вот опять. Ой!..

Анджела застонала от боли и оперлась на стойку. Санитарка усадила ее в кресло-каталку. Мы не один день провели в ожидании, а схватки все равно застали нас врасплох. Каким бы оно ни было, это дитя, оно явно собиралось быстренько наверстать упущенное время, но я надеялся, что будить родителей на рассвете не войдет у него в привычку.

Санитарка подняла нас на лифте и повела по коридору. Я вспомнил все указатели: вон там таксофон, вон там детское отделение, а вот и главная дверь, и над ней табличка: «Родильное отделение. Просьба отключать мобильные телефоны». Нам навстречу вышла акушерка.

— Давай, Анджела. Муж поможет тебе переодеться.

Как здорово наконец оказаться полезным! Мне было ужасно неприятно наблюдать, как Анджела мучается, и ничего не делать. Она отдала мне украшения и только закинула ногу на кровать, как сразу началась очередная схватка. Но на этот раз, к счастью, к ней подошла акушерка.

— Пойду позвоню родителям, — сказал я и понесся к телефону. В сердце кольнуло — Глория, Джед и Билли были у матери, а туда я позвонить не мог.

Сначала я позвонил своим.

— Алло, папа. Мы в больнице. Все нормально.

Телефон родителей Анджелы был записан у меня на ладони.

— Алло, Бланш. Простите, что так рано звоню, но у Анджелы началось.

Я взял себя в руки и вернулся в родовую палату. Анджелу окружили врачи в голубых халатах. Из ее руки торчала трубка, а из вагины высовывался провод. На одном его конце был электрод, прикрепленный к голове ребенка. Другой прибор лежал у нее на животе. Я слышал подводное сердцебиение: бух-бух, бух-бух, бух-бух. Одна маленькая клеточка выросла в целое сокровище! Я разозлился на себя за то, что отходил и пропустил все процедуры.

— Анджела, извини, я только на минутку отвернулся…

Она храбро засмеялась. Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не знал, за какие части тела ее можно трогать.

— Ничего, — слабым голосом ответила она, — тут все так быстро делается…

Вперед шагнул врач. Они все разные. Этот был несколько снисходительным.

— Здравствуйте, мистер Слейд.

— Вообще-то мистер Стоун. Здравствуйте. — Я дал ему понять свое отношение к нему — почтительно-угрожающее. Ну ты, Айболит, тебе ничего не говорит такой термин — медицинская халатность?

При осмотре шейки матки Анджела дернулась.

— Раскрытие три сантиметра. Головка хорошо продвигается вниз. Частота схваток какая?

— Восемь минут, — ответила акушерка.

— Хорошо. Скоро приду, — сказал доктор, и все вышли. Анджела судорожно дышала, вдыхая газ и воздух.

— Джо, — позвала она. — Джо. — Она понемногу приходила в себя. — Я так рада, что ты здесь.

Я поцеловал ее в лоб. Сердце плода громко, раскатисто билось — бух-бух, бух-бух.

— Я знаю. Но кажется, мне совершенно нечего тут делать.

— Ну захватил бы с собой что-нибудь, занялся бы.

— Я мог бы захватить видеокамеру, как другие ребята.

— Слава богу, что не захватил.

— А мог бы захватить мотоцикл и тут его чинить.

— Дурачок, у тебя же нет мотоцикла.

— Вот-вот, и я про то же.

— Не уходи, хорошо?

— Потом сама заорешь, чтобы я ушел.

— Не заору!

— Заорешь. Это один из признаков, что начались потуги.

— А ты у нас специалист, конечно.

Каждые пять минут.

Каждые четыре минуты.

Каждые три минуты?

Каждые две?

— Джо, уходи! Уходи!

— Я ж тебе говорил.

— Уходи!

Я отошел.

Теперь раз в минуту? Никто больше не замерял.

— Джо, возьми меня за руку! Возьми меня за руку!

Хоть бы скорее кончилось.

Ребенок умрет!

Она тоже умрет!

Я сейчас упаду и тоже умру!

— Ой! Ой! Уйййй!

— Тужься, милая, тужься, — сказал не я, а акушерка.

— А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а-а!

— Ну давай, моя хорошая, еще разок. — Нет, это опять сказал не я, а сестричка-практикантка.

— О-о-о! О-о-о-о-о!

Я приставил губы прямо к ее уху.

— Анджела, я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

На свет вышла новая жизнь.

— У вас дочка! — сказала акушерка.

— Дайте мне посмотреть, пожалуйста! — заплакала Анджела.

— Привет, Эстелла, — сказал я. — Я — папа. И, боюсь, от этого уже никуда не денешься.

 

Глава 18

Как говорит Билли, вы мне не поверите, но…

Еще светило немножко солнца, когда я завидел подъезжающую Дайлис. Была пятница, примерно полпятого вечера. Дайлис сидела за рулем самого последнего блестящего пиллокомобиля, между прочим, полноприводного. Конечно, Крис выбирал, злобно подумал я, — этакий верный конь для вылазок нашего компьютерщика на природу.

Я вез Эстеллу по тротуару в роскошной новой коляске. Анджела отсыпалась дома. Я поднял малышку на руки, развернул лицом к автомобилю и поводил ее ручкой вверх-вниз, будто помахал. Из пассажирских окон на нас обернулись три ребячьих личика. Никаких улыбок. И никто не помахал нам в ответ, когда я продемонстрировал им единокровную сестру. Дайлис завернула за угол, и пиллокомобиль укатил вдаль.

— Пока, Дайлис, — пробормотал я себе под нос. — Смотри не садись в лифт с боа-констриктором.

Что-то было не так. Я очень спокойно это сознавал. Дайлис разорвала все остаточные отношения со мной почти сразу после рождения Эстеллы. Она написала мне письмо, в котором снова отказалась встретиться перед Рождеством. Ничего личного, заверяла она меня в письме, просто она слишком занята и полагает, что у меня тоже много дел. Еще она просила предоставить детей им с Крисом на первую половину рождественских каникул, начиная с рождественского утра, как в прошлом году. Чтобы избежать ссор, мы с Анджелой уступили ее просьбе, хотя не понимали, чем это продиктовано. А вот теперь Дайлис, едва завидев нас с Эстеллой, мчится прочь, скрежеща покрышками. Да что такое творится?

К этому беспокойству примешивался еще страх Судьбы, внезапная тайная уверенность, что по всем законам природы мое счастье вот-вот кончится. Эстелла и Анджела живы, здоровы и бодры, а это уже слишком большое счастье. К тому же старшие дети так радовались сестричке! В Папином Доме дети вели себя как ангелы. Билли давал ей погладить Прекрасного Латука. Джед учил Билли, как держать малышку («Поддерживай ее рукой под головку. Она же не игрушечная!»). Глория сидела на полу, прислонившись спиной к дивану, ногой качала колыбельку, а я сидел у Глории за спиной и заплетал ее волосы.

В доме царило полное спокойствие. Я работал очень мало, хотя то и дело спускался в студию и разбирал там старые работы или просто размышлял и рефлексировал. Еще с подросткового возраста я пытался понять, есть ли во мне что-нибудь оригинальное и яркое. Сейчас, впервые после долгого перерыва, мне захотелось возобновить эти внутренние поиски. И вот, пожалуйста: три бесстрастных лица и уносящаяся на бешеной скорости Дайлис.

Школа была в пяти минутах ходьбы. Эстелла удовлетворенно зевнула. Эстелла Слейд-Стоун, если полностью, хотя в основном она будет пользоваться только половинкой «Стоун». Так она лучше поймет, как связана со старшими братьями и сестрой. Я завернул ее в одеяльце. Еще пять минут катания по опавшим листьям, и она заснет. Развернув коляску, я пошел назад по переулку. Скоро показались огни школы — в декабре темнеет рано. Я завез коляску в ворота. Эстелла мирно посапывала. Мы вошли. Из приоткрытой двери директорского кабинета я услышал голоса. Странно, что в пятницу вечером учителя еще на работе.

— Привет, — позвал я, поставив коляску у двери. — Брайан, вы здесь?

Разговор оборвался на полуслове, скрипнул отодвинутый стул, и к двери вышел Брайан Хартли, директор.

— Заходите, Джозеф, заходите.

Я знал и остальных. Бегонию Дженто, учительницу Билли из приготовительного класса, Дидру Спайсер, учительницу Джеда из третьего класса, Колин Лонг, у нее учится Глория в шестом. Все смотрели на меня, но никто не заговорил. Я отпустил коляску и выпрямился.

— Что случилось? — спросил я.

Брайан прокашлялся. С дрожью в голосе он составил следующую фразу:

— К нам только что приходила Дайлис. Боюсь, она поставила нас в довольно трудное положение.

 

Глава 19

— Я как раз собирался вам звонить, — сказал Брайан. — Мы закончили пару минут назад.

— Как мило, что Дайлис позвала меня с собой.

— Понимаете, она сказала, что проконсультируется с вами и… Джозеф, мы и сами не понимаем, что делать, это все страшно сложно…

Я взглянул на тетради у него на столе. Тетради Глории, Джеда и Билли. Поверх надписанных имен на них белели наклеенные полоски бумаги с новыми именами: Глория Пиннок, Джед Пиннок, Билли Пиннок.

— Твою мать!..

Я присел на корточки подле Эстеллы. Значит, вот что Дайлис мне готовила.

— По-видимому, — неуверенно продолжал Брайан, — она решила взять себе фамилию Кристофера. И, судя по всему, она имеет право — то есть, по закону…

— Присвоить детям свою фамилию вместо моей, — закончил я за него.

— Похоже, что так.

Я выпрямился и оглядел лица учительниц.

— А вы что об этом думаете?

Они переглянулись.

— Все-таки она их мама, — осмелилась наконец ответить Бегония. Она сочувственно взглянула на меня и пожала плечами.

Эту ее фразу я буду повторять про себя еще тысячи раз.

— Так они взяли и поженились, что ли? — спросил я.

— Я так понял, что да, хотя она не говорила, — ответил Брайан.

— А детей Дайлис приводила с собой, да?

— Да… Они сидели в библиотеке, пока мы говорили.

Стало быть, Дайлис не хотелось, чтоб они были свидетелями. Что же она им-то скормила в качестве объяснения? По их лицам, мелькнувшим в окнах машины, было видно, что они понимают — происходит нечто из ряда вон выходящее. Но насколько из ряда вон?

— Вы не поняли из разговора, куда они потом собирались ехать?

— Кажется, домой, да? — ответил Брайан, сначала неопределенно помычав. — Наверное… эээ… заехали за ее… эээ… другом?

Он явно спрашивал у остальных, стоит ли выдавать сведения. Уловив его замешательство, я надавил:

— Она не говорила, что они все вместе куда-нибудь уезжают?

— По-моему, — ответил Брайан, — она спешила, кажется, хотела успеть до пробок…

Я развернул коляску и поспешно вышел из кабинета. Мы проехали через коридор, выехали из школы и двинулись обратно через школьный двор. За воротами я огляделся по сторонам и достал мобильный телефон Анджелы. Мой я так и не нашел, и она отдала мне свой, когда я уходил («На случай, если ты мне вдруг понадобишься»). В памяти телефона хранился номер Дайлис. Я позвонил, и горло у меня сжалось, едва раздались гудки. Я совершенно не знал, что сказать.

— Алло. Это Дайлис. Оставьте сообщение и…

Любезное предложение, но я его отклонил. Мне не хотелось, чтобы Дайлис звонила Анджеле на мобильный, ни сегодня, ни вообще. Я набрал Станцию Пиллок. Снова гудки, и снова спазм внутри. И снова голос моей бывшей. Но на этот раз я уже заготовил для нее текст:

Привет, Дайлис. Ты не могла бы в следующий раз предупреждать заранее, когда соберешься пригвоздить меня к кресту? Но этого я ей не высказал.

— Здравствуйте! К сожалению, сейчас мы не можем ответить на ваш звонок. Если у вас есть сообщение для Криса, Дайлис, Глории, Джеда или Билли…

Я покатил Эстеллу назад на Хай-стрит. Малышка сладко спала, я задыхался. Машина стояла, где обычно, в проулке, который шел вдоль садиков и дворов позади нашего магазина. К счастью, у меня были ключи. Вскоре Эстелла сидела в детском автокресле, а коляска перекочевала в багажник. На секунду я засомневался. Опять вытащил Анджелин телефон. Я гулял больше часа. Уже дольше, чем мы договаривались. Позвонить ей и сказать, что собираюсь сделать? А если она еще спит? Мне было видно окно кухни. Свет не горел — наверное, она еще не встала. Зажав телефон между колен, я включил зажигание и обернулся посмотреть, не разбудил ли Эстеллу резкий звук. Она спала. Я тронулся.

Час пик еще ревел вокруг, так что в озелененный анклав, где располагалась Станция Пиллок, мы доползли лишь через добрые полчаса. Я прошелся перед воротами и потянул дверь на себя. Эстелла уже проснулась. Заморгала, когда я доставал ее из автокресла.

— У-тю-тю, Эстелла, — просюсюкал я и перекинул ее через плечо, как большую плюшевую игрушку. — Айда в страшную неведомую тьму.

Эстелла засопела. Я знал, что скоро ее нужно будет кормить. Я раскрыл ворота и зашагал по вымощенной гравием дорожке к крыльцу, с каждым шагом психуя все больше. Еще ни разу я не был так близко к другой жизни моих детей.

— Угадай, что сейчас будет, Эстелла. Зажжется свет! — Так и случилось. Едва мы подошли к крыльцу, в сумерках вспыхнул свет. — Вот так-то, малышка, — пробормотал я. — Если верить в чудеса, они случаются.

Крыльцо — каменные ступеньки и широкая площадка. По бокам рос шикарный плющ. Несколько секунд я медлил, ища за занавесками признаки жизни. Я не видел лестниц ни вверх, ни вниз. Интересно, за каким из окон второго этажа чья детская. Я подошел к двери вплотную. Над дверным молоточком висел красивый дубовый венок, а в углу шнурок от звонка.

Я стучал. Я звонил. Для верности попинал дверь. В доме никого. В конце концов я прислонился к стене и снова достал телефон.

— Алло, приемная поликлиники.

— Я хотел бы записать свою дочь на прием.

— Конечно. Как ее зовут?

— Глория. Глория Стоун.

Последовала короткая пауза.

— А вы ее отец?

— Если только мне кто-нибудь не наврал.

Смешок, потом снова короткая пауза.

— У нас нет никакой Глории Стоун.

— Поверьте мне, она существует. Она наблюдалась у вас с рождения. Глория Стоун, десять лет. Глаза карие, волосы темно-каштановые, божественно прекрасна.

— Не нахожу такую.

— А, тогда посмотрите на «Пиннок».

— Пиннок?

— Да-да, это фамилия ее матери.

Щелк-щелк по клавишам. И затем:

— Ах да, вот она. Глория Пиннок, Лобелия-хаус… — Ровно то место, где я стоял. — А вы Кристофер?

— Да, это я.

Я повесил трубку — не очень надежны эти мобильники.

Сопение Эстеллы перешло в хныканье, затем в плач. Я предложил ей в утешение свой собственный указательный палец. Она жадно набросилась на него, но, как говорят в фильмах, когда герой баррикадирует дверь стульями, надолго это ее не задержит. Я вернулся на мощеную дорожку и побрел обратно, не поднимая головы.

— Добрый вечер, — вдруг прозвучал чей-то голос. Его фальшивая приветливость вывела меня из оцепенения.

— Добрый вечер, — отозвался я. — Не бойтесь. Я действительно опасен только по вторникам.

На нем был толстый свитер, из-под которого торчал крахмальный воротничок. Добро пожаловать в Центральный Далвич, ваше полное приключений путешествие начинается здесь.

— Вы не Кристофера случайно ищете? — не отставал этот, в свитере.

— Нет, я искал своих детей.

Я вышел из ворот. Эстелла завертелась, и мужик слегка отодвинулся. На многих типов орущие дети так действуют.

— Соседский дозор — классная штука, — прорычал я по дороге к машине. Тут мобильник зазвенел трелью из «Одинокого рейнджера» — «Вперед, Серебряный!».

— Алло.

— Это я. Где вы? У тебя было занято.

Я спрятал Эстеллу под пальто, чтобы Анджела не услышала вопли.

— Анджела, с нами все хорошо, мы уже около дома.

Спустя две минуты я вел машину по темной дороге, голова у меня шла кругом, а мой ребенок надрывался на заднем сиденье.

— Пожалуйста, прости, что я тебя напугал. Я дурак. Я не подумал.

Одиннадцатый час вечера. Я вжался в угол на диване, обхватив руками колени и постукивая пальцами по домашнему телефону. Анджела баюкала Эстеллу в кресле Джеда под моим семейным портретом.

— Ладно, забудь, — сказала она. — Я дозвониться не могла — вот это был ужас. Все думала, с кем ты разговариваешь. Испугалась, что вы попали в катастрофу, или еще что-нибудь случилось. Знаешь, как сразу начинаешь воображать себе всякое…

— Знаю, — сказал я. — Начинаешь.

Но пару часов назад Анджела была далеко не так великодушна и добра. Она проснулась, потому что ее подбросило на кровати. Сумерки, меня нет, ребенка нет… Она взглянула на часы и замерла от ужаса. Когда мы пришли домой, Эстелла была вся багровая и уже не визжала, а судорожно всхлипывала. Стыдясь, я передал ее на руки Анджеле.

— Я не буду устраивать тебе истерику, не буду орать и топать ногами, — сказала она. — Только, пожалуйста, Джозеф, пожалуйста, больше никогда не исчезай так с ней.

Больше она не сказала ни слова, пока малышка не успокоилась. Такой я Анджелу прежде не видел — разгневанную и расстроенную. Еще полчаса я не заходил в спальню, где она сидела с Эстеллой, которая наконец успокоилась.

— Что случилось, Джо? — не повышая тона, спросила она. — Куда ты ездил?

Я смиренно подполз к ее голубым напедикюренным ногтям и ответил:

— У меня ужасное предчувствие. Насчет детей.

Это ужасное предчувствие было мне в новинку, раньше я такого не испытывал. Оно было совсем не похоже на то, что я испытал года три назад, когда сидел в парке у песочницы и вдруг заметил, что Билли нет рядом. Я озирался, озирался, оглядывал детей, я вскочил и завертел головой, не зная толком, где искать. В какую из разъезжающихся машин печальный и смертельно опасный психопат запихал моего мальчика? И если я брошусь на капот, сумею ли удержаться? И тут, конечно, я увидел его — Билли. Он все это время был неподалеку, только я высматривал в толпе розовую майку, а сам забыл, что с утра одел его в желтую. Билли высовывался из-под большой пластмассовой поганки. Я поразился, как десять секунд могут показаться десятью тысячами лет.

А на этот раз? Тупая боль опасения, с которой я жил многие месяцы, забилась тошнотворным ужасом. Все неясные переживания о том, чего я недодаю детям, бешено завертелись у меня в голове. Мои подозрения о гипотетических недостатках Криса перестали быть поводом для самодовольства и заставляли думать о том, на что в принципе могут пойти несчастливые люди. У нас был младенец, а у них нет; я был отцом, а он нет; дети носили мою фамилию, и это, видимо, бесило Дайлис. Она как следует обдумала свои возможности и использовала материнские привилегии, чтобы узлом привязать троих маленьких Пинноков к бородатенькому Крису. И возможно, это только начало.

— Ну не похитили же они их, — сказала Анджела, — не настолько они глупы. И не настолько жестоки.

— Надо было подлизаться к этому соседу! — сообразил я. — Вдруг он знал, куда они уехали!

Мы переместились в гостиную, где я снова позвонил Дайлис на мобильник и на сей раз оставил ей сообщение с просьбой перезвонить. После этого я позвонил ее матери.

— Алло, Берил. Это Джо, помните меня?

— Ах, это ты…

— Либо я, либо Ноэл Эдмондс.

— Эдмондс?

— Шутка, Берил.

Я прямо чувствовал, как она затачивает лезвие. Ну и прекрасно — по крайней мере, выслушает со всем вниманием.

— Чем могу быть полезна, Джозеф?

— Мне нужно срочно поговорить с Дайлис. Ее нет дома, и по мобильному она не отвечает. Это касается детей. Вы не знаете, где она может быть?

— Ммм… нет.

— Тогда, если она вдруг вам позвонит, или вы сами ей будете звонить, попросите ее немедленно связаться со мной. Скажите ей, что дело очень серьезное.

Тут я весьма невежливо повесил трубку, дабы смутить и заинтриговать Берил. Теперь она непременно бросится звонить Дайлис, думал я, хотя какой мне от этого прок, совершенно непонятно. Я строго сказал себе: Глория, Джед и Билли вряд ли мчат на огромной скорости, на кожаных сиденьях, куда их засунули гордые Дайлис и Крис, мама и псевдопапа. Точно так же я всегда знал, что Эстелла скорее всего жива, когда была моя очередь вставать и проверять, дышит ли она.

— Джо!

— Что? Извини, задумался, отвлекся…

— Ты что-то бормотал.

— Извини, извини.

— Слушай, подержи ее пока, — Анджела села рядом и передала мне на руки Эстеллу. И в этот момент зазвонил телефон.

— Алло. — Я поднял трубку.

— Это я, Дайлис.

— Где ты?

На ранчо Пиллок, в Стране Свободы! Мы с Крисом потратили часть его вонючего состояния на покупку этого ранчо и, естественно, перевезли сюда детей. Я разрешу им видеться с тобой каждый раз, как засвистит рак на горе. Что, я тебе разрушила жизнь? Прости-прости!

— За городом, — ответила Дайлис.

— За каким?

— Мы в деревне, в Суссексе. На все выходные.

Так, снова Квестер-Лодж. Ожоги гарантированы.

— Что у тебя за игры, а?

Пауза.

— Я понимаю, что поздно, но на автоответчике ты сказал, чтобы я срочно позвонила.

— Я не об этом.

— А о чем?

— Ты сама знаешь, о чем!

Молчание.

— Ты поменяла детям фамилию, ты ходила к ним в школу!

— Да, я собиралась тебе рассказать…

— Да? Когда?

— Честно, я собиралась…

— Ты и в поликлинике изменила фамилии!

— Да, Джо, я знаю, я…

— Твоего хрена моржового записали как их отца!

— Джо, я не хотела бы вести разговор в таком тоне.

— А в паспортах? Ты и туда влезла?

— Джо, послушай, уже поздно, и…

— Что ты еще выкинула?

— …и я бы не хотела сейчас про это разговаривать.

— Что у тебя за игры, Дайлис?

Она повесила трубку. Я перезвонил.

Аппарат абонента «Водафон» выключен. Попробуйте перезвонить позднее.

 

Глава 20

— В некотором смысле, мистер Стоун, вас не существует.

Это была, в общем, правда, я и сам давно уже пришел к выводу, что я не полностью обитаю в этом мире. Но меня удивило, что теперь моя незавершенность признается по закону.

— В законодательстве, — продолжал солиситор, — уже давно перекос в правах неженатых отцов. В то время как женатые отцы пользуются всеми правами в отношении своих детей, неженатые такими правами не обладают. Незамужние же матери обладают теми же правами, что и замужние матери, а также, собственно, женатые отцы. Это положение скоро существенно изменится благодаря новому законодательству, но поскольку закон не имеет обратной силы, вам от него никакого проку.

Было утро понедельника. Промучившись выходные после той кошмарной пятницы, я первым делом убедился, что с утра Глория, Джед и Билли явились в школу, а затем повис на телефоне, умоляя каждую юридическую фирму в радиусе пяти миль от дома немедленно дать мне консультацию. У этого парня отменилась встреча. Он запросил двести двадцать фунтов в час.

Тик-так, тик-так…

— И что я в результате должен делать? — спросил я.

— К счастью, при нынешнем положении вещей неженатые отцы могут получить базовые права даже вопреки желанию матери. Можно сказать, что в подобных просьбах отказывают только психопатам и сексуальным маньякам, вы же не подпадаете ни под одну из этих категорий…

— Благодарю.

— …так что я настойчиво советую в качестве первого шага попросить вашу бывшую сожительницу, мисс или миссис Пиннок, как она теперь желает называться, согласиться на получение вами так называемой родительской опеки над Глорией, Джерардом и Уильямом.

— Мне нужно просить ее согласия?

— Именно так. Для этого прежде всего требуется согласие миссис Пиннок. В суд мы обратимся, только если она будет настаивать на отказе. И если ее не введут в заблуждение, а я так понял, что этого не произойдет, она поймет, что попытки бороться с вами тщетны.

С минуту я обдумывал его слова. Мне казалось абсурдной идея на коленях ползти к Дайлис. Мы делили родительские обязанности совершенно поровну, и, говоря строго, это она ушла, разрушив нашу семью.

— А такое ущемление прав — это разве по справедливости?

— Зависит от точки зрения, — бодро ответил юрист. — Предполагается, что разумно предоставить все права незамужней матери, так как в большинстве случаев именно мать несет на себе основной груз воспитания детей после распада отношений. Тогда как не вступавшие в брак отцы зачастую теряют контакт с детьми, хоть и по разным причинам. С другой стороны, масса разведенных отцов точно так же перестают общаться с детьми, но не все неженатые отцы уходят от забот…

— Или бывают отстранены, как в моем случае, — перебил я, нетерпеливо глядя на часы.

— Именно. — Мистер Двести-Двадцать-В-Час натянуто улыбнулся. Вычислив, что я думаю о деньгах, он добавил: — Я, возможно, должен еще указать вам на то, что Комиссия по поддержке детей представляет интересы не только матерей, ищущих финансовой поддержки от бывших сожителей. Комиссия будет помогать и отцу, если он является основным опекуном ребенка, хотя в вашем случае вынести такое решение трудно. Может быть, вам имеет смысл подумать о том, как извлечь пользу для себя, раз, как вы говорите, доходы семейства Пиннок намного превышают ваши с супругой доходы.

— Вы хотите сказать, что Комиссия может счесть, что Дайлис обязана выплачивать мне деньги?

— Такое возможно.

Хорошая мысль — получить с Дайлис, точнее говоря, с Криса Пиллока, чек на воспитание моих собственных детей. Нет уж, не надо мне такого счастья.

— Но если обращаться в комиссию — это же масca сложностей, так ведь? — спросил я, надеясь, что он меня отговорит.

— В таких делах везде сложности, мистер Стоун. И нет никаких гарантий.

Я снова глянул на часы. Я сидел в консультации уже минут сорок. Интересно, подумал я, примет ли мистер Двести-Двадцать-В-Час в уплату одну из моих последних картинок? Скажем, со вкусом выполненное изображение склонившейся Анны Курниковой, или «госпожи», оседлавшей епископа? Обе подчеркнули бы его шкафы с картотекой.

— Хорошо, — сказал я. — Если бы у меня была родительская опека, это повлияло бы на изменение фамилий детей?

— Само по себе — нет. В таком случае суд признал бы вас отцом детей и их законным опекуном. Но если бы вы пожелали добиться официального решения о том, что Глория, Джерард и Уильям должны всегда жить под фамилией Стоун, вам пришлось бы потратить гораздо больше усилий. И тогда вам потребовались бы услуги барристера.

— Сколько берут барристеры?

— По-разному. Начиная с трехсот и до тысячи в час, а то и больше.

— За что?

— В первую очередь за часовую консультацию. После разговора вы решаете, хотите ли продолжать.

— Вот выжиги, — сладко пропел я.

На сей раз мистер Двести-Двадцать-В-Час улыбнулся как полагается. Я его уже почти не презирал. По крайней мере, он говорил прямо и, в сравнении с барристером, брал недорого.

— Я вам могу только сказать, мистер Стоун, — сухо ответил он, — что тяжба встанет вам в большие деньги и при этом никто не дает никаких гарантий. Кроме денежных трат, будут и другие издержки.

— То есть?

— Вам, вашей жене и детям придется туго. Особенно детям. К ним могут прийти на дом, проводить с ними собеседования, дальше их положение определят судебные сотрудники по вопросам семьи и детства. То же самое будет происходить в доме их матери. И даже при самых благих намерениях эта процедура всех измучит.

Я представил себе скрюченный домишко, Папин Дом над «Богатством бедняка». Хаотичный, потрепанный, местами осыпающийся. Я мысленно сравнил его с тем, что знал о Станции Пиллок: чистенький домик, украшенный и отделанный. Который из двух домов предпочитают мои дети? И которого из родителей? Эти вопросы мучили меня самого. От мысли, что эти же вопросы, пусть и не прямо, но зададут моим детям чужие люди, мне стало еще страшнее. Я содрогнулся, представив себе ответы моей троицы.

Глория: «Папа очень хороший, но мы уже не такие близкие с ним друзья, как раньше. Я думаю, что в моем возрасте девочке лучше жить с мамой. Да, и еще папа иногда кричит, это нехорошо».

Джед: «Папу не интересуют по-настоящему важные вещи. Ни природа, ни компьютеры, ни всякие приборы. Он неаккуратный, а еще он глупо шутит, так, что никто не понимает. С ним нелегко».

Билли: «Папа очень умный! Он уже намного лучше накладывает тушь мне на ресницы! Он починил мне крылья феи Динь-Динь. Он говорит, что я прекрасная принцесса и однажды сделаюсь хорошей королевой».

Тик-так. Тик-так.

— Мистер Стоун, я знаю, вам дорого время. Я сжато резюмирую свою точку зрения.

Я был убит.

— Давайте.

— Не подавайте в суд. По крайней мере, не сейчас. Видите ли, мистер Стоун, закон старается, насколько возможно, учесть все жизненные обстоятельства, но это не всегда удается. Я советую вам добиваться родительской опеки. Можете сами заниматься всем этим — напишите миссис Пиннок примирительное письмо, приложите необходимые формы — я вам помогу их составить, это не займет много времени. Преимущество родительской опеки в том, что поле для игры расчищено и мать ваших детей убедится, что вы подходите к делу со всей серьезностью. Возможно, в дальнейшем это ее будет сдерживать.

— Но?

— Но признание вас отцом по семейному законодательству волшебным образом не положит конец чужим проискам. Теоретически ваша бывшая подруга может по своей прихоти сделать все, что угодно — перевести детей в другую школу, дать разрешение на серьезную операцию, уехать с ними через всю страну или вообще за границу. Родительская опека лишь даст вам право оспорить такие действия через суд или помешать ей, если вы узнаете о ее планах заранее. И даже тогда, мистер Стоун, как я уже говорил, вам это необязательно поможет.

— Ох, хватит, — взмолился я, — и так уже масса радости…

— Вот я вам приведу чисто теоретический пример, — сказал мистер Двести-Двадцать-В-Час. — Допустим, мистер и миссис Пиннок берут и уезжают в Шотландию вместе с детьми и одним махом нарушают все ваши договоренности. О чем вы можете просить судью? Он же не прикажет им немедленно перебраться в Южный Лондон. Останется только решать, где будут жить дети. Ясно, что проводить неделю в Шотландии, неделю в Саут-Норвуде нереально, просто-напросто непрактично. Таким образом, судья будет рассматривать вопрос о том, где станут проживать дети постоянно и как часто видеться с другим родителем. Скорее всего, несмотря ни на что, он вынесет решение в пользу постоянного проживания в доме миссис Пиннок. Просто поскольку считается, что мать лучше заботится о детях.

— И как я буду с ними тогда встречаться?

— Точно не могу сказать. Может быть, они будут приезжать раз в месяц на выходные и проводить с вами половину школьных каникул. — Он устало прикрыл глаза.

— Здорово, — сказал я.

— Вам еще одну вещь нужно принять во внимание, мистер Стоун, касательно спора о фамилиях. Помимо денежных расходов, помимо растущей напряженности отношений, если вы выиграете это дело, ситуация в целом может запросто выйти из-под контроля. Если вы развяжете войну, миссис Пиннок может отомстить вам и через суд добиться решения о том, что дети будут жить с нею в Далвиче. Попадись ей достаточно консервативный судья, он запросто решит, что все ваши прежние договоренности насчет двух домов и чередования по неделям не соответствуют детским интересам. Причем не забывайте, что это суд, а не вы, определяет интересы детей. И даже если вы с фамилиями добьетесь своего, — скорее всего, так и будет, — вы также можете стать очередным отцом на выходные. Насколько я понял, вас такая перспектива не обрадует.

Я удрученно вздохнул. Мой час подходил к концу.

— Хорошо, что еще я могу сделать? — спросил я.

— Мы оформим бумаги и пошлем вам, мистер Стоун. Все необходимые сведения у нас есть. Покажите мне письмо, прежде чем отсылать, и дело закрутится. Во-вторых, я рекомендую вам воспользоваться помощью посредника. Есть два или три, которые, на наш взгляд, очень хороши. Вы просто садитесь в спокойной обстановке вместе с опытным и беспристрастным человеком и пытаетесь прийти к согласию. Может быть, это менее заманчиво, чем перспектива развязать серьезную войну, но многие остаются весьма довольны результатами.

— Спасибо. Я над этим подумаю, — сказал я, поднимаясь. — Может, хотите еще что-нибудь мне сказать, прежде чем выпишете счет?

— Хммм. Доверяйте вашим детям. При разумном и неторопливом подходе дети лучше взрослых умеют находить решения в сложных ситуациях.

Я обдумал все свои возможности.

Я нарядился американским лосем.

Многие, наверное, удивятся такому повороту событий. Но я выбирал между ним и гориллой, а чистить ногами банан я не умею. К тому же дама в прокате костюмов заметила, что американский лось весьма похож на северного оленя.

— Как бы лось воспринял ваши слова? — спросил я.

— Не знаю, — пожала она плечами, — никогда не была лосем.

А я был. Целый час был лосем на школьном рождественском представлении в последний день семестра. Вообще-то меня там не ждали. Как только дети стали жить на два дома, Дайлис настояла, чтобы школьные мероприятия мы посещали отдельно. У них был рождественский праздник — снова — и, стало быть, спектакль тоже. Я вошел в школу, задевая рогами притолоки, почесываясь под застежками-липучками, и подумал: сплошное их Рождество. Наш праздник просто украли, когда детям изменили фамилию. Стащили, как Гринч.

Я должен был это предвидеть. Они рыскали в поисках шикарных подарков еще до рождения Эстеллы. А в октябре у нас с Джедом и Билли состоялась неприятная беседа о праздниках.

— Что хотите в этом году в подарок от Санты, ребята? — спросил я.

Джед промолчал, отчасти потому, что уже переставал верить в Санту, отчасти потому, что переставал верить в меня. Билли — вот сюрприз! — оказался отзывчивее.

— А я уже знаю, что Санта мне принесет! Робота, железную дорогу, самолет с пультом управления…

— Как много всего, — заметил я. — А мама? Что она тебе подарит в этом году?

— За подарки отвечает Крис! — выпалил Билли. — Он нам купит «Дримкаст»!

— Здорово, — сказал я. Улыбка приклеилась к моему лицу. — Очень люблю Эндрю Ллойда Уэббера.

Я занял стоячее место в заднем ряду — не хотел бросаться в глаза, знаете ли, — и оглядел родителей, сидящих на пластиковых стульях и скамьях. Я был уверен, что Дайлис и Крис тоже где-то в этом зале, но из-под моей несчастной маски практически ничего не видел. Я не только их не нашел, но и оказался совершенно беззащитен против нежеланного внимания к моей персоне.

— Добрый день, мистер Олень! — поприветствовал меня Брайан Хартли, протискиваясь сквозь ряды.

— Я не олень, а американский лось! — сказал я самым что ни на есть лосиным голосом. Ему никогда не узнать, что на самом деле под костюмом скрывается настоящий Супермен.

— Здравствуй, Рудольф! — поздоровалась со мной какая-то девчушка. — А где Санта?

— Рекламирует кока-колу. Вернулся к истокам. Девчушка ничего не поняла и хихикнула, но тут же отошла назад — мистер Хартли взобрался на сцену и объявил начало спектакля.

Я едва дышал. Не столько потому, что мои дыхательные органы томились под непроницаемым синтетическим костюмом, сколько из-за того, что Дайлис и Крис были здесь, а я нагло нарушал все договоренности. Трое моих детей должны были вот-вот выйти на сцену, и я за них безумно волновался. А вдобавок ко всему утром пришло письмо:

Уважаемый мистер Стоун,

Я представляю Дайлис Пиннок, урожденную Дайлис Дэй, мать ваших детей Глории, Джерарда и Уильяма. Она просила меня сообщить вам, что приняла решение сменить фамилию детей «Стоун», каковую они носили до сего момента, на свою новую фамилию.

Но если они так затянули узел, недоумевал я, как им удалось сделать так, чтобы мы с Анджелой вообще ничего не почуяли? И как странно мне было думать, что Дайлис последовала самому брачному обычаю — взяла фамилию мужа? Теперь, впрочем, я понимал, для чего ей это было нужно. Так она нашла способ превратить трех детишек Стоун в маленьких Пинноков.

Я был полностью сокрушен. Бланк ее адвоката выглядел еще дороже, чем у моего.

…Как вам, возможно, известно, миссис Пиннок является единственным носителем родительской опеки над детьми и, следовательно, по закону имеет право решить, что ношение ее новой фамилии вернее всего соответствует интересам детей…

И дальше адвокат напирал на то, что Дайлис считает «логичным» присвоить детям ту же фамилию, что носят оба их «взрослых опекуна». Письмо кончалось заверением, что миссис Пиннок сожалеет о доставленных ею огорчениях, но «при всех обстоятельствах» поступила так, как сочла правильным.

И вот все эти бомбы без конца рвались у меня в голове, томящейся под лосиными рогами, пока я стоял и боялся разоблачения. И как такая эскапада прозвучит в суде?

«Мой клиент допускает, что случай с лосиным костюмом, хм, несколько вышел за рамки, но он просил бы Вашу Честь признать, что он был в то время в весьма сокрушенном состоянии».

Я с ума сходил, что ли? Мне так не казалось, хотя сумасшедшие вроде бы никогда не думают, что они сумасшедшие. Обманывал ли я жену? Да. Я не рассказал Анджеле про костюм лося, сказал только, что собираюсь появиться на спектакле без ведома Криса с Дайлис. Анджела сидела дома с Эстеллой и тревожно ждала моего возвращения. Костюм я держал в машине и переоделся тайком, скрывшись за стенкой.

Был еще и третий вопрос. Растравлял ли я специально свою рану, нанесенную сменой фамилий? Когда-то мне было практически все равно, будут ли Глория, Джед и Билли носить фамилию Стоун. Они могли бы называться Дэй. Да хоть Снодграсс, хоть Смит, хоть Джоунз, — я бы не стал любить их меньше. С такой точки зрения, неважно, какая у них фамилия. Однако сейчас это все-таки было важно. Выпад Дайлис казался мне грубым надругательством над драгоценными отношениями с детьми, которые я с таким трудом сумел сохранить. Еще я чувствовал в этом поступке угрозу: мол, я мать, деторождение предназначено мне самой природой, и я жена богатого человека, и в моих руках родительская власть, и я делаю что хочу.

По лосиному лбу тек пот и стекал на лосиную шею и лосиную грудь. Я заволновался, смогу ли обратно стать человеком. На сцену тем временем вышел детский хор. Наконец я увидел сияющую Глорию в первом ряду. Она глянула на меня — на меня все глядели, — затем махнула рукой в другую сторону — конечно же, Крису с Дайлис. Я с гордостью смотрел на Глорию, которая вместе с другими пташками пела «Тихую ночь». Началась традиционная рождественская пьеса. Раздались хлопки, засияли вспышки камер. И вот — чу! — вышел Джед с табличкой:

И вдруг пастухи увидели яркий свет в небесах. Они смертельно испугались…

Испуганные пастухи бодро свалились на пол. И тут раздался другой голос, громкий, — голос Билли:

— НЕ БОЙТЕСЬ! Я ПРИНЕС РАДОСТНУЮ ВЕСТЫ ПРО МЛАДЕНЦА В ЯСЛЯХ!

Зрители расхохотались. Билли блаженно заулыбался. Его ангельский костюм с крыльями из фольги переливался яркими цветами. Под мышкой Билли сжимал пластмассовую арфу.

Пора было убираться. Хватит с меня. Я выскользнул из зала и понесся к машине — скорее домой. И плевать на свист прохожих. В конце концов, мне нужно переодеться. Попробуйте надеть лосиный костюм. А потом попробуйте стать безумным папашей в лосином костюме с лосиной головой в руках.

 

Глава 21

Я смотрел из окна и видел, как Глория выходит из парадной двери и направляется одна в салон Синди. Парни оборачивались на нее, когда она проходила мимо. Они видели карие глаза и изгибы девичьего тела, откровенно выступающие из-под девчачьего облика. Я их тоже видел, и с болью чувствовал отчуждение. Дело происходило в пятницу днем, вскоре после Рождества. Глория вернулась из Маминого Дома, словно управляемая ракета с боевым зарядом.

— Ау, Глория!

— Да, папа?

— Как приятно, что ты дома.

— У меня, между прочим, два дома.

— Ладно тебе. Сама понимаешь, о чем я.

— Да, понимаю, и ничего тут нет хорошего.

Так, это мне урок — впредь буду радоваться, что она у меня дома. Второй урок — пока что жизнь на два дома была для нее вполне хороша, но теперь дочка разрывается на части. И, видимо, я приложил к этому руку.

— Глория, я знаю, тебе не хочется об этом говорить, и мне не хочется тебя заставлять, но…

— Что но?

Я пошел за ней в ее комнату и усадил рядом, на пол. На кровати и кресле громоздились мягкие игрушки и одежда. Стены закрыты плакатами: дельфины и поп-звезды. Они все улыбались, в отличие от нас с Глорией.

— Я просто хочу, чтобы ты понимала, почему я думаю, что мама поступила скверно.

— Мама так не считает. Она думает, что так будет лучше.

— Она тебе объясняла, почему так лучше?

— Нет, но…

От меня не укрылась боль в голосе, страдальческая гримаса. Глория смотрела в сторону. Я взял ее за руку.

— Прости меня, Глория. Прости меня. Я не прошу тебя вставать на чью-то сторону, но хочу объяснить, как это все выглядит с моей стороны. Я не знаю, что заставило Дайлис так поступить. И разве ты не видишь, что я боюсь ее дальнейших планов.

— Ничего она не планирует!

— Да? Откуда ты знаешь?

— Не планирует, и все!

— Глория, она поступает неправильно.

— Не нужно так говорить! Она моя мама!

— Это не значит, что она всегда права.

— Я знаю, знаю, знаю! Пожалуйста, не заставляй меня больше говорить об этом!

Я знал, что в один прекрасный день Глория отвернется от меня. Не такой я был дурак, чтобы думать, что она навсегда останется моей малюткой и будет засыпать у меня на плече, пока добровольцы из «Новой квартиры» изображают счастье при виде выкрашенной в бордовый гостиной, или команда «Сухопутных войск», сияя, предъявляет ошеломленному домовладельцу великолепную траву, скошенную сенокосилкой. Но я и вообразить не мог, что ее рывок в независимость будет таким тяжелым и темным. Я воображал, как она потихоньку отойдет подальше от меня, а когда окончится пора созревания, наша дружба восстановится. Но меня разъедала тревога касательно заговора Криса и Дайлис, и эта тревога отбрасывала постоянную тень сомнений. В пустяковых стычках мне виделись зловещие предзнаменования. В легчайших толчках я усматривал знаки надвигающегося землетрясения.

— Глория! Ты там в ванной растворишься, если будешь еще сидеть!

— Извини, пожалуйста! Я только что вошла!

— Ты там уже полчаса сидишь!

— Это немного!

— Я за это время три раза бы успел помыться.

— Естественно! Ты же мужчина!

Против повышенного внимания к личной гигиене я не возражал. Но на меня накатывали тревожные воспоминания — вот Дайлис в баре откидывает назад гриву каштановых волос; вот Дайлис, говоря о Крисе, просто-таки превращается в Барбару Картленд. Какие ужимки она еще передаст нашей дочери?

— Что тебе подарят у мамы? — как-то спросил я Глорию в преддверье ее одиннадцатилетия.

— Мобильный телефон.

— Очень здорово, — сказал я.

— Они считают, я уже достаточно взрослая, чтобы иметь свой телефон, — продолжала Глория.

— Потому что ты умеешь одновременно ходить и разговаривать?

— Нет, — надулась она. — Потому что они хотят обращаться со мной как со взрослым человеком.

— Тогда зачем вся эта возня, словно ты какая-нибудь маленькая глупая девчонка?

Топ! Топ! Топ! Хлоп!

Я взял себе на заметку: поедет обратно в Далвич — выломаю дверь в ее комнату. Впрочем, если я хочу сократить ущерб, одним «сделай сам» не обойдешься. С ее гормональными всплесками я мог справиться, пусть они и проявлялись гораздо раньше положенного срока. Но вот приспособиться к ее новому характеру мне было тяжело. Наше общее прошлое доказало, что Глория — не просто папина маленькая принцесса. Да, она сделана не только из конфет и пирожных, и сластей всевозможных, но и из колючек, ракушек и зеленых лягушек. Глория перестала быть дочерью своего отца и превратилась в чьего-то еще ребенка, дочь женщины, вышедшей замуж за Мужественного Мужчину и ставшую… кем? Мы с Анджелой часами рассуждали об этом. В кого превратилась Дайлис — в Девичью Девочку? Женственную Жену? Мать, Которой Лучше Знать?

— Папа!

— Да, Глория?

— А правда, что Кенни голубой?

— Голубой из голубых.

— А когда ты узнал?

— Меня вроде как осенило лет в восемнадцать. Прежде-то он просто казался таким же чудаком, как мы все.

— Ох, ну хоть один из вас изменился…

Я обрадовался ее вопросу — я редко теперь бывал ей полезен, и понимал, что ее последняя реплика просто шутка, причем практически такая же, как мои шутки с ней. Почему же она меня так напрягла?

Ничего, впереди ждали еще более скользкие моменты.

— Анджела, погляди! Мне прокололи уши! Мама меня отвела! Правда, классные?

Она убежала любоваться своим отражением в зеркале, а мы с Анджелой переглянулись, как дураки, — ну что бы нам самим додуматься?

Потом Глории вдруг разонравился портрет, который я написал с нее, десятилетней.

— Я как дура с этим браслетиком! Как дура на этом стуле!

— Хорошо, отдам картину в ресторан дяди Брэдли. — Я снял портрет с почетного места на лестнице, кипя пассивной агрессией.

— Сколько угодно, лишь бы я его больше не видела.

— Ты не так запоешь, когда его выставят в Национальной галерее!

— Ах, ну да.

Я презрительно фыркнул.

— Сабрина, юная ведьма! Вот хорошая девочка.

Все менялось, кроме того, что хотелось изменить мне. Прошла зима и наступила весна, но Дайлис так и не прислала мне ответа на письмо с официальными бумагами. А круги от «революции» с фамилиями тем временем расходились все шире. Утаить его от родителей не удалось, потому что Билли наверняка бы проговорился. Родители спокойно выслушали эту новость, но явно испугались.

— Я не за себя огорчаюсь, Джо, а за детей, — сказал отец. — Разве можно так калечить детские умы!

Мама говорила то же самое:

— Неужели мать могла так эгоистично поступить! Ну конечно, она и раньше была эгоисткой.

…Раз ушла от меня — она, разумеется, это имела в виду. Но в этом я не видел особого эгоизма. Я же потерял интерес к Дайлис, помните? И она ко мне потеряла интерес. Когда она ушла, я плясал, пел и сидел на месте исчезнувшего кухонного стола, тщетно выискивая в себе хоть какие-то следы горя. Вот поэтому перемена фамилии так озадачила меня и одновременно взбесила. Какие у нее резоны? Хочет соблюсти обычай? Поступить наперекор? Выплеснуть злобу? Я пытался совместить все это с обликом Дайлис, которую когда-то знал, но ни один из этих резонов в ее стиль совершенно не вписывался.

А в эмоциональной лаборатории Папиного Дома тем временем закипели другие химические процессы. Глория все больше ценила Анджелу и сделала ее своей наперсницей и доверенным лицом. Для меня же Анджела сделалась двойным агентом и посредником, моим основным добытчиком информации.

Мы сидели в постели, пока малютка Эстелла спала, и таяли от благодарности за изящную пропаганду («Сама знаю, что он бывает резок, Глория, но разве только он?»). Я восхищенно замирал, когда Анджела описывала, как сопротивляется Глория («Разве он сам не понимает, каким бывает ужасным!»), затем стратегически отступает («Мы с ним просто немножко похожи, в этом, наверное, все дело») и, в конце концов, возрождается прежней Глорией, которую я знал раньше («Он вообще-то особенный папа. Он добрый, и с ним весело»).

А еще я восхищался умению жены вытягивать мелкие факты и детали, по которым мы пытались вычислить состояние дел на Станции Пиллок. Только представьте, как тонко и осторожно приходилось себя вести. Анджела хотела, чтобы Глория ей все рассказывала, но опасалась спрашивать прямо. Она знала, что Глория может выдавать сведения только незаметно для самой себя. И понимала, что Глория делает вид, будто не понимает, что Анджела передает мне ее обрывочные рассказы.

— Я узнала про свадьбу!

То было одно из последних откровений Глории, вытянутое Анджелой как-то воскресным утром. Поскольку в нашей многолюдной квартире свободно разговаривать было невозможно, она позвонила мне по мобильному из автобуса, когда ехала на работу.

— Расскажи! — взмолился я.

— Выходит, они с Крисом поженились сразу после его возвращения со слета Мужественных Мужчин. У них была альтернативная свадьба, они ее сыграли там, куда раньше ездили.

— В Квестер-Лодже, в Суссексе?

— Правильно. — Анджела ждала, когда до меня дойдет.

— A-а! Это оттуда она звонила в тот вечер! — осенило меня.

— Именно.

— У них все по закону?

— Не думаю. Может, они не хотели официальную свадьбу.

— А дети почему ничего не сказали?

— Кажется, им велели держать это в секрете.

Глория, однако же, секрет раскрыла. На свадьбе были бородатые люди в струящихся одеждах, били в барабаны, читали стихи, ночью зажигали костер. Еще там был козел. Священный козел, что ли? Или жертвенный баран какой-нибудь?

— Бред, — сказал я. — Ну и бред!

И к тому же страшноватый бред. Ротвелл, как и обещал, кое-что выяснил про Мужественных Мужчин, и я зашел на Тикет-роуд за разведданными. Кенни внимательно слушал, поедая профитроли.

— Все эти группы в основном состоят из жителей пригородов, — сказал Ротвелл. — Обычные средние американцы, которые боятся, что от постоянного сидения за рабочим столом превратятся в девок. То есть у них есть что-то от старинной первопроходческой романтики, но для большинства все эти слеты, в общем, просто способ посидеть с парнями и поесть стейки, и чтобы жены не пилили насчет холестерола.

— А как же объятия с деревьями, барабаны и весь этот маскарад? — спросил я.

— Ну, некоторые в эти спектакли играют больше других. Этих обществ Мужественных Мужчин несколько, вот в Вашингтоне было такое, они устраивали соревнования по перетягиванию каната и жрали консервированную ветчину. Ну, а в том, куда входит твой, ээ… Пиллок — между прочим, прелестное староанглийское слово, — больше озабочены проблемами смысла жизни. У них небось и с Англией связи есть. Но я уверен, что они все совершенно безобидны.

— То есть мне расслабиться? — уточнил я.

— Расслабиться обязательно, — промурлыкал Кенни. — Правда, они еще ползают на четвереньках и изображают койотов: лают и нюхают друг другу жопы! Впрочем, не хочу тебя тревожить, Джо…

Ох, как же мы хохотали! Лишь я хохотал чуточку натянуто.

Когда Глории исполнилось одиннадцать лет, мы с ней, Анджелой и Эстеллой отправились в Кройдон за одеждой. Джеда и Билли оставили у моих родителей. Джеду быстро наскучила бы наша экскурсия, а Билли, наоборот, только перевозбудился бы. Таким образом, я оказался единственным мужчиной в компании, а эта роль мне всегда была по вкусу. Мир девчачьих покупок нездорово меня раскрепощал. В салоне Синди я чувствовал, как ступаю на чужую — женскую — территорию. Сейчас же все было по-другому. Взросление Глории стало предметом скрытого соревнования между двумя домами. Мне часто доставались всякие приятные пустячки: то Глория, к моему удовлетворению, спросит, можно ли ей вернуться в Далвич в наших кроссовках, а не их. То окажется, что день открытых дверей в ее будущей средней школе пришелся именно на тот день, когда она была у нас с Анджелой.

Была суббота. Мы бродили по бутику. Я видел, как Глория и Анджела, пошептавшись, разошлись. Тогда Анджела подошла, придерживая в бэби-слинге спящую Эстеллу, и огорошила меня вопросом:

— Угадай, что твоя дочь хочет купить? Лифчик!

Бюстгальтеры. Какие-то знания на сей счет у меня имелись, но уж очень специальные. Например, как снимать их одной рукой в тесноте. Как зубами игриво сдергивать бретельку с плеча. В общем, как их снимать. Еще я придумал несколько правил, как их покупать, но только если речь шла о любовницах. Спрашиваешь размер, запоминаешь — если не хочешь, чтобы надушенные продавщицы хихикали, глядя, как ты косишься на шарик из мятой бумаги. В магазин нельзя приходить в макинтоше, и нельзя там суетиться, и особенно нельзя суетиться в макинтоше. И ни в коем случае нельзя покупать дамское белье во время предрождественской суеты. Нельзя превращаться в этакого идиота в очереди к кассе, с кошмарной тряпкой в потной руке и пузырем над головой, как в комиксах: «Ну да, да, я в отчаянии. Но так я хотя бы раз в год от нее это получу!»

В общем, я для этой задачи явно не подходил.

— А ты можешь ей помочь, Анджела? — пробормотал я.

— Ну, я думаю, придется.

Глория стояла поодаль, перебирала одежду на вешалках, сама не понимая, в какой ракушке неминуемой женственности ей стоит поселиться. Мне все вывешенные вещи казались до смешного маленькими. Даже Анджела с ее «тонким телосложением», как сказал парикмахер Лен, влезла бы в них с трудом. Тут я вообразил себе, что в бутике вывесили на стенке карикатуры и зажгли неоновые вывески:

Ешьте один салат!

Не вылезайте из спортзала!

Будьте худыми и хилыми… а потом умрете!

Отдел белья маняще расстилался впереди.

— Извини, Джо, — сказала Анджела. — Но тебе сейчас лучше исчезнуть.

Эстеллины босые ноги свисали из слинга. Я наклонился, чтобы перецеловать ее пальчики, а потом кивнул в сторону примерочных.

— Когда купите, давай запремся в раздевалке и сделаем это у стены?

— Давай. А как же малышка?

— Пусть Глория отведет ее в «Макдоналдс».

— Ну и гадости ты говоришь.

— Ну ладно, ладно, — заскулил я и высунул язык. — Мне всего минутка и нужна.

— Я думаю, не так долго, — ответила Анджела.

— Ладно, — сказал я и снял с нее слинг с Эстеллой. — Схожу с Младшей Барышней погулять.

Я нашел скамейку возле магазина и плюхнулся на нее, малютка безропотно висела у меня на руке. Мимо громко пробежала стайка девочек-подростков. Брюки держались у них на бедрах, закручивались узелочки пупков. Они жили в другом мире, не в моем. Я подумал о Глории и почувствовал, что меня сократили с должности отца. Почувствовал это впервые в жизни.

 

Глава 22

— Джед, чем тебя порадовать?

Только простые вопросы. Типа «Какого размера Вселенная?» или «Если бы все перестали спать, куда бы девались ночные кошмары?»

— Пусть бы у меня была комната поаккуратнее, — ответил Джед и с отвращением оглядел угол Билли, где кучей валялись разрозненные носки и майки.

— Да, а вот Жираф с Медведем вроде не жалуются, — парировал я. Джед пропустил мою колкость мимо ушей.

— Вообще в этом доме сплошной бардак! — заявил он.

— Слушай, тебе же всего семь лет, — сказал я, стараясь не показать, как меня задело. — Ты разве замечаешь грязь?

— Мне уже восемь скоро.

— Сначала все-таки мне будет тридцать шесть.

Джед пожал плечами, как бы говоря: «Мы же не наперегонки бежим».

Я ощущал, что происходит подспудная борьба. Цель? Чистота в доме. Оружие? Веники и швабры. Трофей? Основной родительский авторитет, который признает Джерард-которого-сокращенно-зовут-Джед-через-дж-и-без-фамилии-это-чревато. Через Глорию поступали сигналы, что Дайлис сейчас больше времени проводит дома. Протирает каждую поверхность и борется с въевшейся грязью. Она занималась своим гнездышком и детками. Она делалась Настоящей Женщиной и Матриархом. Простое ли совпадение, что именно сейчас характер Джеда стал еще парадоксальнее — такой хрупкий и в то же время такой стойкий? Такой чувствительный и в то же время такой жесткий? И это замечал не я один. Как-то после уроков меня остановила его учительница:

— Он не участвует в делах класса? — сказала она мне. — Не сидит со всеми на коврике? Он уходит в угол?

Мисс Спайсер в конце каждой фразы повышала голос. Она родилась и выросла в Тутинге, но, как и все жители Англии моложе двадцати пяти, могла запросто только что прийти с Рамзай-стрит.

— Он не дерется и ничего не ломает? Он не вопит и ведет себя прилично? Читает, рисует? — Даже утвердительные предложения она произносила как вопросы. — Он очень смышленый? Сильно интересуется животными? И компьютерами? Очень хорошо в них разбирается? А еще блестяще успевает по математике? И это при том, что он августовский, моложе всех в классе? Он прелестный мальчик? Но это-то меня и беспокоит?

Радость от похвалы Джеду омрачалась тем, что он «блестяще успевал» совершенно не по тем предметам. Почему не по рисованию или хотя бы по английскому языку, который мне тоже в свое время хорошо давался? Почему его интересуют типично Кристофер-Пинноковские предметы? Его что, воспитывают наследником Криса? Чтобы в один прекрасный день он унаследовал титул Всепобеждающего Мастера Пиллока, Чемпиона Пиллочьей Олимпиады и Пиллока Божьей Милостью. Хоть на его способности к атлетике можно было рассчитывать. Я никогда не забуду последнее занятие по физкультуре.

— На старт… внимание… МАРШ!

Для остальных детей забег был просто забавой. Они валились, дурачились, подставляли друг другу подножки. Джед, однако, был предельно внимателен и сосредоточен, он бежал, глядя только на финишную прямую. В глазах других родителей я был, конечно, спокоен, но под этой личиной скрывался Отчаянный Болельщик.

Давай, жми, Джед! Ты их сделаешь! Обставь их всех, сынок!

(Да-да, такой вот пафос. А хотите знать, что досталось ему в награду? «ПОБЕДИТЕЛЬ СОРЕВНОВАНИЯ ПО БЕГУ С ЯЙЦОМ». Я заказал медаль с такой надписью.)

Еще мисс Спайсер сказала:

— Не хотелось бы ворошить прошлое без надобности, но не было ли у Джеда раньше проблем?

Ах да. Терапия. Пунктик Насчет Точности. Я вернулся мысленно в прошлое.

— Папа! Давай-ка снимем мне носки!

— Зачем, Джед? Зачем? Мы же их только надели!

— Затем, что ты неправильно надел! Сначала нужно было надеть с дыркой, а ПОТОМ без дырки.

— Да какая разница?

— БОЛЬШАЯ! БОЛЬШАЯ, папа!

— ДА С ТОБОЙ С УМА СОЙДЕШЬ!

Я задумался, не начался ли у него рецидив. Впрочем, симптомы на сей раз другие. Вместо расстройств — отстранение, вместо настойчивых требований — молчание. Но разве можно его винить после эффектного трюка Дайлис с фамилией и ее безумной свадьбы! А с ней мисс Спайсер о поведении Джеда не говорила?

— Я собираюсь поговорить с ней на следующей неделе? — ответила она.

Я вонзил ей нож в глотку:

— Вот ему поменяли фамилию… вы ради пользы детей делаете вид, что ничего не произошло, но он же не слабоумный.

Мисс Спайсер растерялась. И к моему облегчению, она уже без вопросительных интонаций ответила:

— Мне не нужно бы этого говорить, но мы все от этого в шоке.

Неприбранная комната Джеда.

Неспокойный папа Джеда.

Я снова задал свой вопрос:

— Ну, все-таки, Джед. Что бы тебя порадовало?

— Котенок, — ответил он.

Котенок? Такой маленький, веселый, чтобы гонялся за клубком и запутывался в нитках? Неожиданный ответ.

— Ну что с ним делать? — в отчаянье спрашивал я у Анджелы. — Если бы он меня сильнее любил!..

— Он тебя любит, Джо. Он наблюдает за тобой, все время наблюдает, что ты делаешь.

Ну а что я делал-то? Погружался во мрак, вот что. Дайлис проигнорировала очередное письмо, а я все время цапался с младшим братом Чарли.

— Нужны еще лесбиянки, — велел он. — Причем, если можно, в садомазохистских сценах.

— Чарли! Это же такая гадость!

— Зато продается хорошо, Джо.

Да, картинки продавались неплохо, за раз приносили этак по тысяче фунтов. Стабильный заработок. Только вот я от них дурел.

— Чарли, это же порнография, ты же сам понимаешь!

— По таким ценам — нет. Это эротическое искусство.

— Уж я-то знаю, что такое эротическое искусство. Совершенно непохоже!

Мы обсуждали мою последнюю поделку «Адские воины-девственницы с плеткой».

— Джо, да в чем проблема-то? Тут нет никакого унижения женщин. Куколки же командуют!

— Командуют они, блин!

Кажется, по деньгам мое занятие побивало дизайн интерьеров, но ненамного. Только отделка помещений считалась достойным делом, а не чем-то постыдным, что следовало скрывать от родителей. Мои картинки были не просто дурацкими, но символичными. Убогие картинки. Убогий папаша. В кого же я превращался?

Анджела пыталась меня подбодрить.

— Может, вам с Джедом стоит делать что-нибудь вместе, только вдвоем? Ему наверняка понравится!

А вот я сомневался. Идеализированные отношения между отцом и сыном всегда казались мне подозрительными. И все эти слова насчет кровной связи… К счастью, ничего такого у нас с Джедом не было, мы просто спокойно выматывали друг другу нервы.

— Я побегу, пап, а ты засечешь время?

— Как, опять?

Мы стояли в подземном переходе, где принято было реветь. Джед все хотел замерить свои атлетические возможности. А мне это уже надоедало.

— Может, я сейчас еще быстрее добегу, — умолял он.

— А вдруг я тебе совру, чтобы ты только улыбнулся.

— Ну и глупо.

— Согласен.

— Зачем тогда врать?

— А почему бы нет?

В общем, я вел себя как последняя скотина, а Джед — как неутомимый исследователь и ученый. Даже обычная прогулка вдоль улицы оборачивалась настоящей научной экспедицией.

— Это «дэу»… Это «воксхолл»… Вон еще один «форд»…

Это Крис разбирался в машинах. Я разбирался только в своей собственной и еще в «астон-мартин», на которой агент 007 и убивал иностранных шпионов. И то только потому, что эта машина фигурировала в «Классике: Девушки Бонда», из которой я вырисовывал картинки для Чарли. «Знакомьтесь: мисс Шикарная Киска!» Ну, Джеду я их вряд ли покажу, думал я.

Чуть лучше у нас шло со сказками на ночь. Если честно, знакомство с Гарри Поттером я затеял не просто так. Я готов был об заклад биться, что Крис Пиллок в любой момент может начать впаривать Джеду про старину Бильбо Бэггинса, и хотел быть первым в смысле всякой магии. Ну и что? Джед был в восторге, и я тоже. Жаль, успех ударил мне в голову.

Глория как-то пролила себе на колени подливку.

— Десять баллов долой с Гриффиндора! — закричал я.

Билли вышел из туалета, забыв спустить воду.

— Десять баллов с Гриффиндора!

Но скоро все перестали смеяться.

Джед:

— Папа, старовата шутка.

Я:

— Что ж, Драко Малфой. Не заставляйте меня превращать вас в хорька!

Жалостливый взор, которым одарил меня Джед, всколыхнул такое чувство, будто меня заколдовал мой личный Темный Властелин, Мужественный Мужчина из Далвича, заменивший мне Сами Знаете Кого.

Я повел Джеда в зоомагазин в первую же пятницу, как только смог. Нам предложили на выбор семерых котят. Джед посмотрел, как вся эта пушистая меховая многолапая орава возится в стеклянной витрине. Один котенок был потише и помедлительнее остальных. Его шкурка была черной и блестящей.

— Я вот этого хочу, — указал на него Джед.

— А не хочешь никого поживее?

— Нет. Хочу вот этого.

Спорить было бесполезно. Хозяйка магазина вытащила котенка и посадила в переноску.

— Это девочка, — объяснила она. — Когда она подрастет, вы, может быть, захотите ее стерилизовать. Перед этим нужно будет сделать ей прививки. Вот вам брошюра, здесь все есть. Районного ветеринара вы, конечно, знаете? — Она мило улыбнулась Джеду. — Да не волнуйся ты так, сынок. Может, еще и не понадобится!

По пути домой мы с Джедом обсуждали, как назвать кошку. Я отважился выступить с сарказмом:

— Давай, может, найдем имя, чтобы не начиналось ни с «дж», ни с «г»?

— Я уже придумал, — ответил Джед. — Назовем ее Тигра.

Я втайне торжествовал. Никогда ни одно линяющее создание с когтями, что угрожают мебели, не допустят в стерильный дом Пинноков. Добро пожаловать, Тигра — Тигра Стоун!

— Она потрясающая, папа! — закричал Джед.

Потрясающая! Спасибо мне! Наконец-то я сделал что-то правильное!

Да. Она и впрямь была потрясающая. Она была веселая, озорная и удивительно милая. Ее посадили на лоток, и она тут же сделала то, что требовалось. Но главное, она спала у Джеда в кровати, он ее приучил. С самого начала Джед решительно поставил себя главным кошковладельцем. Он спасал Тигру от объятий Эстеллы, которая уже здорово научилась ползать, отгонял Билли, когда тот попытался засунуть ее в шнурованный ботинок Прекрасного Латука, и пугал Глорию широтой своих познаний в области ухода за кошками. У него появилась специальная книга про кошек и плакат на стене. Джед стал Тигриным учителем и защитником, ее приемным отцом.

— Получилось! — сказал я Анджеле. — Получилось! Он наконец улыбается!

В следующую, «мамину», неделю я как мог заботился о Тигре, осматривал ее на предмет блох, следил за диетой и даже перебрался спать в постель Джеда, чтобы Тигра чувствовала там человеческое тепло. Я с волнением ждал, когда вернется Джед.

— Джед!

— А?

— Ты все еще счастлив?

— Ага.

Это было такое «ага», которое означало, что вопрос совершенно идиотский.

— В смысле, счастлив, что у нас есть Тигра?

— Ага.

Я поднялся к нему после чая. Тигра спала у него на подушке. Оба наслаждались покоем.

— Извини, что от конструктора отвлекаю.

Джед конструировал на полу аэродром для вертолетов. На своей половине пола, ибо недавно настоял на том, чтобы комнату разделили на две половины. Границей служили выставленные в ряд игрушечные дорожные столбы. На одной половине комнаты в беспорядке валялась одежда, на другой — порядок с большой буквы П. Джед охранял границу со всей страстью. При малейших вторжениях на его территорию он яростными воплями призывал меня.

— Что такое, Джед?

— Билли! Он трогал мои вещи!

— Билли!

Билли — сама невинность:

— Я щенок!

— Нет, ты уже не щенок, раз у нас теперь есть кошка. Ты трогал его вещи?

— Нет.

— Трогал! Он трогал!

— Ну, хорошо, Джед. Трогал. Но это еще не конец света. И не забывай, что у тысяч детей на планете вообще нет никаких вещей.

— Отлично.

— Джед, ты ведешь себя отвратительно.

— Отлично. Отлично! ОТЛИЧНО!

Ему бы сильно пригодилась шеренга парней с ружьями и в голубых касках. Или подводная лодка для долгосрочных погружений на дно океана с надписью «Близко не подходить!». Да, породив на свет социопата, нелегко судить разумно. Знаю, нужно выдерживать баланс между строгостью и чуткостью, но где же, черт подери, точка опоры? Я чувствовал, что мой слабенький оптимизм уходит водой в песок. Я больше не мог ходить вокруг Джеда на цыпочках.

— Джед, тебе нравится, что ты живешь на два дома?

— Ага. — Он пожал плечами.

— По-моему, зря ты разделил комнату на две половины.

— У меня будет своя комната.

Это я уже слышал, но все равно меня покоробило.

— Когда?

— Не знаю. Скоро.

Может, на Станции Пиллок уже готовили Джеду свободную комнату? Меня опять собираются обставить? Стоит ли мне давить? Меня зазнобило. Джед тем временем не поднимал глаз от своего «Лего». Тихо, Джо, напомнил я себе, не заморачивайся, все нормально. Я бы пощекотал Джеда, только он не боялся щекотки. Я бы его подбросил в воздух с гоготаньем, но Джеда только разозлил бы шум.

— Я тоже играл в «Лего», — сказал я. — Причем ровно там, где ты сейчас играешь.

— Не играл ты, — ответил он, но в его хмурости я увидел проблески света.

— Нет, играл. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я жил в этой комнате вместе с дядей Чарли. Он мой младший брат, знаешь ведь?

— Конечно, знаю. А дядя Брэдли твой старший брат.

— Правильно. Его комната была та, где сейчас живет Глория. А мы с Анджелой спим в комнате мамы и папы. Ты ведь помнишь моих родителей?

Я испугался этого разговора, не успев им насладиться. С одной стороны, такая беседа была для Джеда в самый раз: заполнять графы в таблицах, прояснять детали. С другой стороны, она могла завести нас совершенно не туда.

— Бабушка и дедушка Стоун — это твои родители. Бабушка Дэй — мамина мама… — сказал Джед. — А Ральф и Бланш кто?

— Ээ… что? — Я изобразил глухого. Что, начинается? Я напряг лобные доли мозга в поисках запасного выхода. — Слушай, а дай, пожалуйста, посмотреть твой конструктор!

Но Джеда не так легко сбить с пути:

— Кто такие Ральф и Бланш?

— Родители Анджелы.

— Это я знаю! Я хотел спросить, а они мне дедушка и бабушка?

Одно дело испугаться. Другое, еще хуже — выставить себя невежественным дураком.

— Если честно, Джед, — не знаю, правда. Наверное, все-таки нет. Они тебе не родственники, потому что Анджела не твоя мама, и, соответственно, у тебя нет с Ральфом и Бланш кровной связи. Понимаешь? Они не родители ни твоего папы, ни твоей мамы.

— Мммм…

— Но они тебя любят, как настоящие родные бабушка с дедушкой, — продолжал я, не желая принизить старших Слейдов. — Как только они тебя увидели, они сразу же отнеслись к тебе так же, как к детям Стивена, Анджелиного брата. Помнишь, их двое?

Я нес что придется в надежде, что под потоком моих слов сгинет следующий вопрос Джеда. Он, однако, меня перехитрил. Против моей снежной лавины выставил свою глыбу льда.

— А бабушка и дедушка Пиннок?

Мисс Спайсер была совершенно права. Он и вправду невероятно смышлен. Обожает логические задачки. Наверняка станет архитектором, или инженером, или компьютерщиком, как Крис. Буду ли я тогда им гордиться? Спросите меня как-нибудь в другой раз.

— Чтобы быть твоими настоящими родственниками, родители Криса должны вести себя, как родственники. А ты их хоть раз видел?

Джед пропустил вопрос мимо ушей и давил на меня дальше:

— Вот Анджела, она ведет себя как настоящая мама. И мы ведем себя с Эстеллой, как настоящие братья-сестры, хотя на самом деле она нам только наполовину сестра.

Только наполовину… Теперь это уже напоминало не спарринг, а настоящее кружение по рингу. Причем Джед готовился меня нокаутировать. Я изловчился и нанес ему внезапный удар в корпус.

— Да, только Анджела все-таки настоящая мама. Она настоящая мама Эстеллы. А тебе она как настоящая мама.

Бац! Он включил задние огни.

— Ага, ну как Крис. Он тоже нам с Глорией и Билли как папа.

— Ну, нет, — фыркнул я. — Нет!

— А мама говорит, что он нам как папа.

— Конечно, мама и должна так говорить, правда?

— Что ты имеешь в виду?

— Ведь у Криса нет своих детей, и мама хочет его немножко подбодрить. Вот почему. И поэтому она дала вам его фамилию, не подумав даже меня спросить, хотя мне этого не хотелось и было от этого очень обидно!

Я уже орал. Его лицо сморщилось.

— Джед, пожалуйста, не надо! — взмолился я.

Ох, папа!

Ох, папа!

Ох, папа Джозеф Стоун! Никогда тебе не забыть, как медленно текли слезы по его лицу. А у тебя даже не нашлось в кармане платка. У всякого хорошего папы нашелся бы.

 

Глава 23

Давайте глянем на всю ситуацию в перспективе. Были дни, когда я не думал, что Дайлис преследует цель оторвать от меня детей и поместить на мое место Криса Пиллока. Это были особые дни. Типа дней, когда поросенок-овцепас Бэйб запрыгнул на Луну, чавкая объедками свинины. Или когда Джон Леннон воскрес из мертвых и одной песней победил голод в странах третьего мира. А еще как вам такой день, когда Фред Флинстоун зашел ко мне и установил фонтан в саду?

Были и плохие дни, когда мне только удавалось себя настроить на лучшее, как кто-нибудь что-нибудь говорил, и…

Вот например.

Мы все сгрудились в гостиной, ели рыбу и хрустели чипсами, всемером, считая Тигру. Я глянул со своего края дивана на Анджелу, сидевшую в Другом Кресле. Она посмотрела на меня. Мы обменялись взглядами «на одной волне» и улыбками. Глория сидела рядом со мной, никак не выказывая трепета оттого, что у нее на коленках дремала Эстелла. Тигра спала у ног Джеда, который сидел рядом с Билли, а тот, в свою очередь, восседал, скрестив ноги, на ковре и был полностью поглощен телевизором. Что там происходит в «Жителях Ист-Энда»? Фил убивает, Лил убивает, Джилл убивает Уилла. Лина целует Шину, Шина играла на концертино. В общем, какая-то страшная муть. Побежали финальные титры.

— Папа! — Билли театрально развернулся ко мне. — Теперь нужно смотреть «Кто хочет стать миллионером»!

— Ты как, Джед?

— Да, хорошо, — кивнул он, не глядя.

— А вы, девушки?

Я взглянул на Глорию, а та — на Анджелу.

— Если девушкам позволят похихикать и пошептаться, то пожалуйста, — ответила Анджела.

— Точно, — добавила Глория, — нам хочется посмотреть на вас, умные мальчики.

Анджела навела на меня предупреждающий взгляд. Я почуял дичь и поставил капкан.

— А мне не нравится этот «Миллионер», — сказал я. — В викторинах участвуют сплошь подсадные утки да круглые ботаники.

Твой выход, Билли.

— Но, папа, это же так потрясающе интересно! Вот Крис всегда все отгадывает, он сразу же называет все ответы!

— Правда? Поражаюсь.

— Мы на прошлой неделе смотрели каждый вечер. Мама говорит, Крис там легко бы выиграл!

— Наверняка, — хмыкнул я. — Ну ладно, переключай.

Джед переключил на нужную программу, а я мысленно собрался перед битвой.

Первым вышел некий Ронни Стаут, мойщик окон из Рексхама. Он промчался через первые пять вопросов (хотя и не так легко, как я).

— Ты такой умный, папа! — объявил Билли. Я покровительственно засмеялся. Ха! Вот молодчина!

Так, дальше — тяжелее. Оказавшись перед выбором — какой район Лондона носит то же имя, что дочь Билла Клинтона? — Ронни попросил помощь зала. «Значит, Челси», — решился он. Ответ верный! Две тысячи фунтов! Дальше Ронни угадал, что Майлз Дэвис играет на трубе. Четыре тысячи! Но ради восьми тысяч ему пришлось попотеть. Какая группа островов находится под правлением Португалии — Мальдивы, Сейшелы, Канары или Азоры? Я не был полностью уверен, и Ронни тоже. «Позвоню папе», — сказал он.

Меня просто поразили его слова. Сразу ясно, что папа для него — первый помощник в любой трудной ситуации, и сейчас тоже, пусть он даже и не специалист по географии. И тут Билли воскликнул:

— А я бы Крису позвонил! Он все на свете знает!

Шуршал пакет с чипсами, бубнили голоса в телевизоре, и все же в комнате воцарилось гробовое молчание. Глория покосилась на меня. Анджела поджала губы. Джед уставился в экран. По телефону отец Ронни сказал, что может помочь сыну.

— Я так думаю, Азоры, — неуверенно сказал он. Ронни терзался.

— Папа вас любит? — спросил между тем ведущий, Крис Таррант.

— Небось, — улыбнулся Ронни. На его лице отразилась мыслительная работа. Любовь показывала ему дорогу. — Он меня прежде не подводил, так что скажу, как он советует.

Азоры — это и был правильный ответ. На трудном вопросе о разных сортах капусты Ронни попросил «пятьдесят на пятьдесят», но, не дав ответа, решил выйти из игры. Он уносил с собой чек на восемь тысяч фунтов. Я выскользнул в кухню и немного посидел под столом. Игра совершенно меня раздавила. Неужели и впрямь все так плохо?

А правильный ответ…

Билли. Он ничего не мог поделать.

— Пап, я почти готов! Я сажаю Жоржа и Прекрасного Латука в коляску!

Мы собирались в кондитерскую за конфетами. Путешествие длиной в одиннадцать футов.

— Ох, Билли, а нельзя их ко мне в сумку?

— Нет, папа, им у тебя в сумке не нравится!

Я ненавидел, когда Жорж и Латук путешествовали в коляске. Мне приходилось стаскивать ее по длинной лестнице, провозить через дверь магазина, извиняясь перед всеми, кто об нее спотыкался…

— Билли, — сказал я. — Они обожают ездить у меня в сумке. Они бы там присмотрели за деньгами, а в магазине пусть бы сами выбрали свои любимые конфеты.

— Папа… — Билли было уже почти шесть, и репертуар его интонаций расширился.

— Да, Билли?

— Они не едят!

— Ну, поболтают тогда друг с другом.

— Папа…

Я опустил голову на плаху и ждал, когда упадет нож:

— Да, Билли?

— Они говорить не умеют.

Не едят. Не разговаривают. Стоит ли им вообще жить? Я решил не спрашивать.

Однажды на детском празднике ко мне подошла чья-то мама.

— Это вы пришли с той девчушкой? — спросила она.

— Да. — Билли у меня, естественно, был при полном параде, и объяснять было бы трудновато.

— Какая чудесная девочка!

— Хм?

— Она так замечательно держится! Просто невероятно стойкая малышка!

Позже я учинил разбирательство. Билли, оказывается, подошел к этой мамаше и с чистым взором сообщил:

— А у меня мама и папа оба умертые!

— Правда, детка? Неужели?

— Да. Они умерли и ушли на небеса.

И отчего он так непохож на брата? Билли был из тех детей, кто может в подробностях рассказывать, как у него в голове танцуют жвачки.

— Жвачки?

— Да, пап, фруктовые жвачки. Они танцуют, пап! В голове у меня танцуют!

С Билли меня за каждым углом поджидали радуги.

— Пап!

— Да?

— Как тебя зовут?

— Джо.

— А как это пишется?

— Д-ж-о.

— Неправильно! «Это» пишется по-другому! Хи-хи-хи!

Сколько еще продлится этот рай? Вряд ли долго. Билли пока был собой, но постепенно его все больше затягивал конформизм. Как-то на вечеринке у одной девочки ее старший брат заметил Билли.

— Билли? Так девочек не зовут! — заявил он.

— Точно. Он мальчик.

Брат поразмышлял над этим странным откровением и пихнул локтем своего приятеля.

— Гомик! — тихонько сказал он.

По дороге домой Билли задумчиво произнес:

— Хорошо наряжаться пиратом.

Мне больно было видеть его разочарование, но одновременно мне полегчало. Осенью он перейдет из подготовительного класса в первый. Он будет самым старшим в классе (шесть ему исполнится через неделю после начала учебы) и одновременно самым развитым. И все же в чем-то он был чрезвычайно наивен. Да, еще в три года он уяснил, что в официальных ситуациях мальчик, наряженный как девочка, привлечет к себе совершенно ненужное всеобщее внимание. В школу он одевался поскромнее (разве что три пары бус, а так — брюки и майки цветочно-пастельных тонов, обувь без каблуков). Но вскоре ему предстоит выйти в большой и неласковый мир и играть на большой площадке с большими и неласковыми детьми. Я не хотел отдавать его на растерзание бдительным поборникам чистоты полов, чтобы они не превратили его в отбивную котлету. Подготовил ли я его к выживанию?

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь что?

— Что?

— А Крис умеет тай-чи.

— Подумаешь! А я умею ле-чжи на по-лу.

— А еще Крис научил меня дзюдо.

— Он вообще все на свете умеет?

— Пап, а я тебя могу на пол повалить!

Удар!

— Уййй!

— Я же говорил!

Однажды в классе Билли я просматривал его работы и увидел среди них генеалогическое древо. Билли карандашом изобразил в ряд крошечные лица: Глорию, Джеда, Эстеллу и самого себя. Над детьми он нарисовал женщину с длинными темными волосами и мужчину с бородкой.

— А я где? — мягко спросил я.

— А я это у мамы рисовал.

— Ну и что?

— А ты, ну, ты же мне тогда вроде бы и не совсем папа…

— Нет, я тебе все равно папа! Я всегда твой папа. Где бы ты ни был!

Билли скорчил смешную рожицу — мол, я пошутил.

— Ну а как же Эстелла? — продолжал я. — Она же не дочка мамы с Крисом, правда?

— Нннну… нет, да. Но она все равно моя сестренка.

Да и нет. Нет и да. Впрочем, дело не в генеалогии. Мне не нравилось, что меня потихоньку начинают стирать. Я достал семейные фотографии того времени, когда Анджелы еще не было с нами, и показал их детям. Глория и Джед меня порадовали. Но Билли изумился до крайности:

— Мама что, жила здесь?

— Да, Билли. Жила.

— Ты шутишь!

— Я серьезен, как твоя жизнь, Билли.

— А Крис тут тоже жил?

— Нет. Он жил в мирных джунглях за много миров от нас, изучал там древние секреты вымершего племени Майкрософт и овладевал искусством вязать макраме из остатков белья.

— Да ну!

— Точно. Спроси его, он тебе сам скажет.

— Пап!

— Да, Билли?

— А мы можем купить «Плейстейшн-2»?

— Сначала ты чуть-чуть подрастешь.

— А у мамы дома Крис уже купил!

— Да? А тебе дает в нее играть?

— Пап!

— Да?

— У тебя ведь нет настоящей работы, да?

— Нет, есть!

— Но ты же только рисуешь…

— Эстелла, — объявил я, — сегодня День Отца.

Я поставил ее на кровать и принялся щекотать. Щекотал и щекотал.

— Ну, давай-ка еще! — потребовал я, тыча пальцами ей в маленькие ребрышки. — Ты у нас боишься щекотки, малышка?

Эстелла визжала и ловила меня за руки. Что она пыталась сказать? Мамамамама! Папапаппапапа! Всего восемь месяцев назад мы вышли из роддома, а сколько всего она уже умела! И «ладушки-ладушки», и «с кочки на кочку, с кочки на кочку!». Но ничто не сравнится с Щекоталками.

— Должен предупредить, мисс Стоун, что сопротивление бесполезно. Повторяю вопрос: ты боишься щекотки, а?

Щекоталки были нашей стоуновской семейной традицией. С Джедом они никогда не работали, но Глория их в детстве обожала, а Билли любил и по сей день. Дети, ну-ка к папе! Папа вас помучит!

На секунду я затих и прислушался. С лестницы донеслись осторожные шаги. Вошли Глория, Джед и Билли, с самодельными открытками ко Дню Отца и завтраком на подносе. Анджела замыкала ряды.

— Ой! — взвизгнул я. — Это же мистер Зубик! — Я укрылся под толстым одеялом.

— Бойся мистера Зубика! — трубно возгласил Билли. Он был одет в костюм Девы Марии и держал мистера Зубика за хвост. — Бойся, очень бойся!

Мистер Зубик — это была игрушка для ванной, пластмассовая акула, которая умела пускать воду струей. Иногда мистер Зубик неожиданно нападал на рассвете.

— Но сегодня же День Отца, — трусливо напомнил я. — Разве мистер Зубик не должен сегодня сидеть дома с миссис Зубик и маленькими Зубятами?

— Должен, — уступил мне Билли, — но он хочет до завтрака поговорить.

— Говорите же, о мистер Зубик, — повелел я.

— Мистер Зубик говорит, что я буду жить в большой семье, — сказал Билли.

— Правда? — с внезапно пробудившимся интересом переспросил я. — А что он еще скажет?

— Мистер Зубик говорит, я буду жить в большом доме!

— Да? Понарошку?

— Нет, во дворце за миллион фунтов! С мамой и Крисом! Далеко-далеко!

Я выглянул из-под одеяла.

— А потом что? — спросил я, уже отнюдь не весело. — Мы с тобой еще увидимся? Что говорит мистер Зубик?

Но мистер Зубик уже возвращался домой в ванную. Он сделал свое дело, скотина.

— Во дворце, а? — сказал я, обращаясь к Глории и Джеду. — За миллион фунтов? Далеко-далеко?..

Джед и Глория молчали.

— Звучит заманчиво, — улыбнулся я, едва не подавившись кусочком тоста.

 

Глава 24

— Аллоагентство недвижимости КантриУэйз Дуэйнслушает чеммогубытьполезен?

— Простите, можно еще раз? У меня была тяжелая ночь.

— Алло. Агентство недвижимости «Кантри Уэйз». Дуэйн слушает. Чем могу быть полезен?

— Спасибо, Дуэйн. Вы настоящий друг.

— Рад помочь, сэр.

— Меня интересует дом, который описан у вас в проспекте. В Хэйдауне. Очаровательная деревенька, я полагаю.

Я выполнял секретную миссию. Насчет тяжелой ночи я соврал. Всего-то выпил один стакан виски, но он действовал долго, часов до четырех, когда голова наконец перестала кружиться, и я отрубился прямо на диване. Проснувшись, я поискал в Интернете престижные агентства недвижимости и нашел на сайте «Кантри Уэйз» красу и гордость всего агентства, огромный дом с большим участком земли, стоимостью в 950 тысяч. Нет, Билли, не миллион, но близко к тому.

— Дуэйн, скажите, — продолжал я, — этим домом уже интересовались?

— Да, сэр, очень.

— Ну, не так уж и пристально, а?

— Очень пристально, сэр, говорю вам.

— Но твердых обещаний пока не было?

— Пока нет, сэр. Но мы ожидаем, что эта недвижимость уйдет очень быстро.

Может, он и не врал. Я знал, что мистер и миссис Пиннок ездили туда с тремя детьми. Не станут же они так просто ездить, если у них нет серьезных намерений. Глория выдала Анджеле ключевые детали: «Такой огромный и шикарный. Только, по-моему, немножко старомодный».

— Хорошо, Дуэйн, я съезжу посмотреть.

Я договорился встретиться с ним в два часа.

До этого мы с Анджелой разработали план. Пока Глория, Джед и Билли живут у мамы, Анджела поедет с Эстеллой в гости к родителям, а я в одиночестве сделаю серьезный ремонт в гостиной, перекрашу ее из грязно-лиловых тонов в горделивые золотые.

— Семи дней мне более чем достаточно, — уверял я Анджелу, провожая их с Эстеллой на поезд.

В субботу я отдыхал.

В воскресенье я ленился.

В понедельник я водрузил оба кресла на диван, после чего лег на ковер и смотрел на них. Что затевают Дайлис с Крисом? Они что, и впрямь собрались переехать из Лондона, не сказавши до «свидания»?

Во вторник я свернул ковер и выкинул его из комнаты. У меня слегка поднялось настроение.

В среду я думал о детях. Мне хотелось быть рядом с ними, сказать им, что все будет хорошо. Из Дерби позвонила Анджела. Я заверил ее, что ремонт идет полным ходом.

А в четверг… в четверг я как раз позвонил Дуэйну. Хэйдаун располагался не так далеко, как те страшные страны, в которые мои страшные сны то и дело переносили Пинноков, но все же это была в некотором роде другая страна. Лесистая, красивая и отвратительно далекая от моих финансовых возможностей. Если моим детям предстоит здесь жить, то, полагал я, мой долг — осмотреть это место. Вряд ли у меня еще будет шанс.

Я припарковал «астру» на дороге и пошел по гравиевой дорожке. На другом конце меня ждал Дуэйн, облокотясь на лиловую «лагуну». Поскольку он мне (ну, пусть впритык) годился в сыновья, глупо было прятать от него мой несчастный рыдван. Но я притворялся другим человеком.

— Мистер Дали? — он протянул мне руку. — Рад познакомиться, сэр.

— Взаимно, Дуэйн, — ответил я. — Рад, что ваша машина так хорошо подходит к моему костюму.

Дуэйн на секунду лишился дара речи. Его, наверное, устрашил мой свадебный костюм, который выходил в свет впервые за долгое время. Я приподнял солнечные очки, дабы показать, что пошутил.

— Мы стремимся угождать, сэр, — сказал Дуэйн, снова обретя городское самообладание. — Зайдем в дом? Хозяева как раз там, они очень милые люди. По-моему, им даже нравятся наши визиты.

Я отступил на шаг, чтобы полюбоваться фасадом — великолепный фронтон, все обшито деревом. Места перед фасадом хватит для нескольких машин. Вокруг зеленел роскошный кустарник, в фигурной живой изгороди стрекотали сверчки.

Дверь была старой и тяжелой. Она приоткрылась, не успел Дуэйн коснуться звонка. Нам отворил седой старик лет семидесяти, умеренной тучности. Он напоминал свежую весеннюю редиску. Его беззаботные манеры говорили о том, что свою закладную он давным-давно выплатил.

— Здравствуйте еще раз, Дуэйн! Вводите джентльмена в дом!

Дуэйн подчинился, и я в момент будто бы перенесся в прошлое. Все внутри было вычурно, узорчато, и дом был весь пропитан шиком и вычурностью. Будто не ведая о современных дельцах из «Икеи», этот дом с гордостью мог называться обиталищем Мистера и Миссис Веселенький Ситчик. Она вертелась рядом с супругом, держа в руках стопку подносиков. Оба оглядели меня, точно я — какой-то новый экзотический экспонат в человеческом зоопарке.

— Так ваша профессия — шоу-бизнес, мистер… Эээ?.. — кинул пробный камень Мистер Ситчик.

— Мистер Дали. Да, шоу-биз. — Убалтывая Дуэйна по телефону, я далековато зашел.

— Как чудесно! — воскликнула супруга Ситчика. — А чем именно занимаетесь?

— Бальными танцами, — пропел я. — Специализируюсь на джиттербаге, как прежде мои родители. — Это-то, по крайней мере, была правда. — Репетиция была в Вест-Энде, потому и машина такая кошмарная.

— Боже, просто голубая мечта! — сказал хозяин. Миссис Ситчик хихикнула. — Ах, сейчас нехорошо так говорить, правда?

— Ничего-ничего, я не в обиде, любезнейший, — сказал я. — Может, проведете меня наверх?

— Это, разумеется, семейный дом, — сказал Ситчик. — Идеальное место для детей. Наши-то давно разъехались…

— А у вас есть дети, мистер Дали? — спросила миссис Ситчик.

— А как вы думаете? — Я решил пококетничать.

— О, даже и не знаю, что сказать!

— У меня их четверо, — сообщил я.

— Четверо! Вот уж дел невпроворот, наверное! — захихикал Ситчик, радуясь, что в спальню меня пускать совершенно неопасно.

— Хо-хо! — в тон ему откликнулся я. — Ни минуты покоя!

Ситчик бросился к крашеной деревянной лестнице.

— С вашего позволения, господа, — сказал Дуэйн, — если я вам не нужен, я выйду, послежу за машиной.

— Вежливый какой юноша, — прошептал хозяин. — Подумать только, какие вежливые эти цветные ребята, если к ним как следует приглядеться.

— Это точно. — Я сменил тему. — Здесь пять спален, так ведь? Это не просто агенты мне наболтали?

Ситчик уверил меня, что это правда. Он провел меня по всем комнатам, которые я мысленно уже приписывал отсутствующим членам своего семейства. В этом доме прекрасно росли бы любые дети. Внизу наш тур продолжился: мне показали две комнаты для приема гостей, кабинет, просторную кухню, отделанную плиткой, туалет, чулан и сад, который сошел бы за угодья величавого поместья. Кто мог там еще жить? Что у них была за жизнь?

В саду Дуэйн присоединился к нам.

— Мистер Дали, если вам потребуется, мы могли бы оказать вам финансовую поддержку.

Я проникся восхищением к своему компаньону из «Кантри Уэйз» — к его профессионализму, его безупречным манерам, его стилю. Карло бы он очень понравился.

— Не могли бы, Дуэйн, — сказал я, — если только ваша фирма не грабит банки.

Взрыв смеха.

— К вам многие уже приходили смотреть дом? — спросил я Миссис Ситчик.

— Немало, немало, — ответил за нее муж — впрочем, не очень убедительно.

— Немало — это сколько, Дуэйн? — осведомился я.

— Вот как раз на прошлой неделе приезжала семья.

— Да-да, — вмешался Ситчик, — такой низенький парень с бородой и жена, довольно привлекательная.

Миссис Ситчик специально ради меня закатила глаза.

— С ними были трое очаровательных детишек, — продолжал Ситчик. — Такие вежливые, правда, дорогая?

Супруга согласилась. Меня затопила гордость.

— О да, очень вежливые. Девочка-подросток, просто мамина копия, мальчик, довольно тихий, и его младший братишка — такой забавный!

— Правда? — ввернул я. — Люблю таких детей. Расскажите еще, пожалуйста.

— Ну, вот, — начала воодушевленная Миссис Ситчик, — этот малыш мне рассказал, что он на самом деле Золушка и только играет в мальчика!

— Как мило, — засмеялся я. — И как похоже на одного из моих! Но скажите, это семейство сделало вам окончательное предложение?

— Пока нет, — вынужден был признать хозяин. — Хотя Дуэйн и полон надежд. Должен сказать честно, дом, на мой взгляд, им идеально подходит. Парень мне сказал, у них скоро будет прибавление.

На следующее утро я проснулся, говоря про себя — брысь, котяра, лежишь тут на мне мертвым грузом. Я пнул Тигру легонько ногой и услышал, как она шлепнулась на пол.

— Извини, Тигра, — сказал я. Я вообще-то не хотел ее скидывать. — Хорошо, что ваша порода всегда приземляется на лапы. — Я сел, спросонья пошатываясь, и повернулся к изножью кровати. Тигра неподвижно лежала на ковре. Она была и в самом деле мертвым грузом. Мертвым, как камень.

— Ой! — выдохнул я. Даже не трогая ее, я понял, что она мертва уже несколько часов. Трюк с дохлой кошкой, конечно, имеет богатую историю, но я сомневался, что моему старшему сыну будет смешно.

— Ох, Джед! — застонал я. — Ох, Джед!

Часы показывали 8:07. Я вытащил из комода старое потрепанное одеяло и завернул в него окоченелое кошачье тельце. И что дальше? Пойти в сад и быстренько вырыть яму? В тоске ждать, пока соберется вся семья? Кажется, это именно тот случай, когда детям нужно объяснять, что все мы подвластны року.

— Джед, Джед. Ну не убивайся так. Считай, что это подготовка.

— К чему?

— К тому, что я тоже когда-нибудь умру.

— Не говори глупостей. Ты же не кошка.

— Нет, я твой папа, но…

— Мне больше бы хотелось кошку.

— Ты серьезно?

Нет, мне такое не под силу. Я ласково уложил Тигру в старую сумку «Найки» и застегнул молнию. Спустя двадцать минут я протолкался в ветклинику и подошел к улыбающейся администраторше.

— Добрый день. Меня зовут Джозеф Стоун. Я принес к вам свою маленькую кошку. Только она, увы, уже умерла.

Она осмотрелась, будто в поисках скрытых камер. Может, тут вот-вот выскочит Джереми Бидл? Но нет. Она быстро поняла, что имеет дело с глубоко огорченным человеком.

— Но, мистер Стоун, — сказала она, — если ваша кошка умерла, что ей здесь делать?

— Я не знаю, я просто…

На меня уставилась собака пекинес. Отчаянно стараясь изобразить безразличие, я поправил сумку на плече. Никчемное тельце Тигры болталось на дне.

— Не знаю, я просто…

— Понимаю. Такое горе, конечно… Ну, ну, ничего. Вот вам платочек.

Я высморкался.

— Сам не верю, что это случилось, он был такой счастливый, а тут такое…

Администраторша глянула непонимающе. Дохлая кошка сменила пол, что ли? Ну конечно, откуда ей знать, что я говорил о Джеде. Она снова обратилась ко мне:

— Мы можем осмотреть… эээ… котенка, если хотите, попытаться установить причину смерти. Вам этого хотелось?

— Да. Нет. Ничего, ладно. Простите. Я зря пришел. Задерживаю пекинеса. Я уйду.

Мой труп и я отбыли. Что мне дальше делать?

— Снова к нам? — Женщина в зоомагазине меня узнала. Я бы мог без предисловий бросить ей в лицо:

Вы продали моему сыну подделку. Бракованный товар. Он сломался у меня в ногах. Что, не верите? Гляньте-ка!

Но я не стал. Я просто смиренно сказал:

— Ну да. Теперь мне нужен еще один котенок. Видите ли, у моего застенчивого мальчика есть братик…

— Как я сама не догадалась! — рассмеялась продавщица.

В вертящемся клубке внутри стеклянной витрины был только один черный котенок. Чуть побольше Тигры, но в остальном ее идентичный близнец.

— Мне черного, пожалуйста, — сказал я. Передо мной возник еще один мяукающий кошачий младенец и еще одна котоноска.

— Вот так, — сказала женщина. — Надеюсь, они у вас не передерутся!

— Даже не думайте, — храбро пообещал я. Она засмеялась. Я направился к двери.

— Не забудьте его потом кастрировать, — крикнула она мне вслед. — Знаете, какие эти котики бывают!

Я застыл на пороге. Но ничего не поделаешь. С мертвой девочкой в одной руке и живым мальчиком в другой я бежал к дому.

 

Глава 25

К обеду мы вшестером собрались за столом в кухне. Я прочистил горло и сказал:

— У всех прошу извинения, что убрал ковер. Да, и за отсутствие декора.

— Ты ничего не сделал! — сказала Анджела, едва ли не с ужасом. — Ты просидел здесь почти неделю и не сделал вообще ничего, только ковер убрал. Чтобы Эстелла поползала по полу и занозилась!

Она выхватила у меня малышку, не сказав больше ни слова.

Я молча жевал рыбные палочки.

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь что?

— Что?

— Знаешь Энди?

— Ага.

— У Энди нету папы.

Этот самый Энди был мальчишка из фильма «Игрушечная история», владелец Вуди и Базза. Билли был прав: насколько всем известно, у Энди имелась только мама. Она не числилась в главных героях, но по крайней мере было ясно, что она существует. Мужской же родитель Энди, наоборот, являл собой загадку. Кто же этот отец-невидимка? Безнадежный трудоголик, приходящий домой поздно ночью? Бесстыжий изменник, заслуженно брошенный? Донор спермы из Интернета, один из тех, чьим превосходным семенем пользуются за плату женщины детородного возраста?

— Ты прав, Билли, — начал я. — Похоже, что папы у Энди нет. Интересно, почему?

— Его, наверно, бросила мама Энди, — предположила Глория. — Он не справился с семейными тяготами.

Джед ничего не сказал вслух, но что-то прошептал Билли на ухо, после чего Билли тут же заявил:

— А может, он просто умер!

Я не отступал:

— Я полагаю, сценаристы «Игрушечной истории» просто решили, что если у Энди есть кто-то один, то это должна быть мама. В конце концов, одинокие папы не так уж часто встречаются. Их немного.

— Нет, много! — возразил Билли.

— Да ну? Например, кто?

— Да в «Покахонтасе», у нее там есть один папа!

— Ну, хорошо, — сказал я. — А Думбо? Там они вдвоем с миссис Джумбо против жестокого и неласкового мира. И никакого папы не видать.

Джед снова что-то прошептал Билли.

— А как же принцесса Жасмин в «Аладдине»? У нее же только папа!

— И у Русалочки тоже! — добавил Джед.

— Русалочка не в счет! — бурно запротестовал я. — Идиотка, бессмысленная морская кретинка, которая хотела выйти замуж и попасть в семью, где едят морских жителей! Она дурочка и приспособленка!

— В «Красавице и чудовище» есть только папа, — сказала Глория. — Такой, слегка чокнутый!

— И в «Принцессе-лебеде» тоже, — сказал Билли.

— И в «Гуфи», — сказала Глория.

«Гуфи» — это сказка про самого нелепого папу на свете.

— Вы бы вспомнили какого-нибудь нормального папу из мультиков, а не этих дурачков! — взмолился я.

— Как насчет Короля-Льва? — сказала Анджела, наконец слегка сжалившись надо мной. — Он замечательный папа.

— A-а, Муфаса! — вспомнил Билли. — Весь такой большой и страшный, ходит в джунглях! Крису он нравится!

Тут мои мысли забегали туда-сюда. Сначала они прибежали в дальний угол сада к могилке Тигры и сказали: «Тигра, ну-ка подвинься, я к тебе лягу». Потом они пошли прямиком к Бэмби. У Бэмби были и мама, и папа. Маму убили охотники, это все помнят. Но как насчет Бэмби Старшего, далекого патриарха, который носился по лесу и хрипло отдавал команды? Я раздумывал, был ли он прав.

 

Глава 26

— Джо, проснись!

Я вытянул руку. Ее взяла Анджела.

— Еще не завтра, — сказал я.

— Нет, уже завтра. Полчетвертого.

— Где малышка?

— Тут, крепко спит.

— А ты где? — Я так и не раскрыл глаз. И не раскрывая, притянул Анджелу ближе.

— Джо, — сказала она. — Не хочу тебя тревожить, но…

— Что?

— Я говорила с Дайлис.

Я вскочил на кровати и моргнул. Пенис стоял, как скала. Я почувствовал, как он скукожился до дюймового сморчка.

— Да ты шутишь! — высказался я, ошеломленно таращась.

— Нет, не шучу. Два часа у нее пробыла.

— Где?

— У нее дома.

— А Пиллок что же?

— Его не было. Он уехал по делам. Он как раз звонил, когда я там была.

Столько мне уже не под силу было переварить. Примитивные инстинкты брали свое. Я вспомнил, что голый. Во мне пробудился неандерталец.

— Слушай, я на самом деле еще сплю, да?

— Да нет. По-моему, Дайлис была мне рада. Ей было одиноко.

— Одиноко, говоришь?

— Да, и, честно сказать, мне кажется, с ней это часто бывает.

Я положил голову Анджеле на бедро и спросил:

— И как оно было?

— Мы разговаривали. То есть в основном говорила я.

— О чем?

— Рассказывала про Эстеллу. А она… мне показалось, она искренне хотела со мной подружиться, поговорить по душам. Но при этом как-то зажималась, боялась, что ли, слишком много наговорить.

— Ты мне все-все расскажи! — попросил я.

— Хорошо. Вот на двери у них шнурок от звонка.

— Знаю, сам его дергал.

— За дверью стояла Дайлис.

— И?

— Она очень красивая, правда? И Глория будет в точности такой же. Но, правда, я не этого ожидала.

— А чего?

— Этакую секс-бомбу, с губками как у Кайли, бюстом как у Пэмми Андерсон, с осанкой Мадонны.

— Да? Почему?

— Потому что она же тебя этим привлекала.

— Неправда.

— Врешь. Ладно, прощаю. В общем, я удивилась, что она такая… мамашка.

— Мамашка?

Анджела в поисках нужного слова цокнула языком.

— Ну нет, не мамашка, а как бы это сказать… Нет, это слишком уж убого. Не знаю. Понимаешь, я думала, она будет такой… решительной, что ли. Напуганной? Нет, скорее пугающей. Я собиралась было ее испугаться.

— Не испугалась?

— Совсем чуть-чуть. Не сильно. Я же ей первая позвонила, так что было легче.

— Ты ей звонила?

— Ну да, — засмеялась Анджела. — Когда ты заснул. — Она проговорила это так, будто ничего особенного не случилось. — Она, можно сказать, меня ждала. Потому что Джилл мне вроде как дала понять, что Дайлис вроде бы говорила ей, что хотела бы со мной познакомиться и что это будет нормально.

— Вот бабы! — сказал я. — Мог бы и догадаться!

— Еще я так поняла со слов Джилл, что Крис уезжает на несколько дней.

— И когда она тебе это сообщила?

— Когда я гостила у мамы. Она мне позвонила на мобильный.

Умереть можно от восхищения.

— Так вы заранее обо всем сговорились?

— Ага, мы такие интриганки, — сказала Анджела. — Она повела меня по замечательному холлу в замечательную кухню и предложила замечательный бокал вина. А потом стала расспрашивать про малышку.

— Ого! — Я изобразил удивление. — Года не прошло?

Дайлис выспросила все: про беременность, роды, послеродовой период, про больницу, врачей, про прививки, мастит, упражнения для тазовых мышц, послеродовую вагинальную смазку. Но про себя почти не рассказывала. И про меня тоже.

— Вот что странно, — сказала Анджела, — она и про Глорию, Джеда и Билли тоже не говорила. Чудно как-то, при том, что в коридоре стояли их ботинки, все стены в их картинках… Она как будто не смела признать, что вы существуете. Будто вы привидения какие-то, что ли. Бред.

— Она держала Эстеллу?

— Да, — сказала Анджела.

— Это ты предложила, или она сама попросила?

— Я предложила. Не знаю, может, и зря.

— И как она тебе показалась, когда держала ребенка?

— Трудно сказать. По-моему, нормально. Она положила ее под одеяло на этом своем элегантном кухонном диванчике и поздравила с тем, что у меня такая спокойная дочка. Это ее никак не разволновало, — понимаешь, что я хочу сказать? Правда, ситуация, конечно, совершенно невозможная. Но тут зазвонил телефон.

— Муженек звонил?

— Ну, видимо, да, хотя она мне не говорила. Мне стало неудобно, и я сбежала в туалет.

— Вокруг-то огляделась?

— А как же.

— Фолиевая кислота была?

— Нет.

— Ясно, значит, в спальне рядом с виагрой.

— В общем, когда я вышла, она еще разговаривала. Она в основном слушала, а не говорила. Такое впечатление, что она к нему как-то подлизывалась. Все поддакивала: «Да, милый, ты прав, да, по-моему, ты прав».

— «Милый»? Меня она так никогда не называла.

— Потом наконец она положила трубку, извинилась, что пришлось отвлечься от меня, а я сказала — ничего страшного. Но мне уже надоело ходить вокруг да около, так что я взяла и прямо спросила, как она думает, что теперь делать с фамилиями детей.

— Ну и как она отреагировала?

— Да как на все остальное. Слегка отстраненно. Я очень спокойно говорила, объяснила, что мне грустно из-за Эстеллы, что ей мы записали двойную фамилию, но вообще она будет называться Стоун, чтобы, когда подрастет, не теряла связи с братьями и сестрой.

— А она что-нибудь сказала?

— По-моему, она раньше просто не задумывалась об этом с такой точки зрения. Но ей, похоже, это было не так уж важно, как и все остальное. Она сказала: все так сложно выходит, да? Больше я от нее ничего не добилась. Еще я спросила, правда ли, что они собрались переезжать.

— А она?

— Сказала, что они просто решили съездить на экскурсию. Я упомянула большой дом в этом, как его… Хэйдауне, мол, мы слышали, что они ездили туда смотреть. Ее слегка рассмешило, что я про это знаю, но она мне дала понять, что насчет переезда — это так, фантазии. Может, нарочно не стала говорить, я не поняла. Обидно, да? — Анджела пожала плечами. — Она мне показалась какой-то потерянной, вялой, что ли, как настоящая старорежимная жена, которая ждет мужа из командировки. Я так и вижу, как она вокруг него суетится, подает обед на стол, носки ему гладит, и все такое.

— Это что-то новенькое, — сказал я.

— Вот интересно, — продолжала Анджела, — может, она решила сдаться? Ну, стать уступчивой женой?

— Какой еще уступчивой женой?

— Это одна американская писательница придумала. Написала самоучитель для женщин, как сохранить свой брак. Оказывается, надо во всем уступать и подчиняться мужу.

— В каком смысле уступать?

— В основном надо ему все время говорить, что он прав. Даже если он не прав.

— Да уж, настоящая свобода.

— Эта тетенька пишет, все дело в том, что мы должны выказывать почтение к мужчине и уважать его естественное мужское желание быть первым.

Я умоляюще взглянул на нее:

— Сними сорочку.

Анджела сбросила ее на пол. Я согнул палец и костяшкой провел по ее бедру.

— Теперь давай уступай, — скомандовал я, продвигая палец дальше.

— Ох! Подчиняюсь, — сказала она. Мы легли рядом на постель.

— Ни на что я не гожусь, — сказал я.

— Я тебя прощаю. Тебе, наверное, просто нужно было отдохнуть.

И тут я признался.

— Этот дом в Хэйдауне. Я туда ездил, посмотрел на него.

— Да не может быть!

Я рассказал ей все. Про свою безумную поездку под именем мистера Дали, про сумасшедшую выходку с Тигрой, и про то, как меня парализовал страх и чувство вины, и от слабости я даже кисть не мог взять в руки, пока был один. Анджела в изумлении меня слушала, где-то смеялась.

— Больше всего ненавижу быть бесполезным. Клянусь днем отъезда Дайлис, что больше такого не будет. А теперь я и тебя, и детей подвел.

Анджела придвинулась ко мне поближе.

— Вставь в меня палец.

— Ему у меня в носу хорошо, — удивился я.

— Немедленно.

Я так и сделал.

— Теперь второй.

Я вставил второй.

— Займись мною, — сказала она.

Я занялся ее губами, мочками ее ушей, ее шеей, ее носом. Я занялся ее животом и грудью. Ее сосками, которые пока еще делил с Эстеллой. А потом я нежно перевернул ее на живот.

— Так тебе хорошо, ангел мой?

— Божественно… просто божественно, и так глубоко…

Глубоко… да. Я больше не дышал.

— Нет, не сейчас, — сказала она. — Не сейчас.

Я, как подобает джентльмену, стал думать о другом. Так, представим себе ведро червей… коровью лепешку на тарелке… мерзкие шишковатые коленки дяди Нэда…

Так на чем мы остановились? Ах да.

Я сел на пятки. Анджела перевернулась и тоже села. Колено к колену. Глаза в глаза. Щека к щеке.

— Не трогай меня, — задыхаясь, сказал я. — А то потом придется вытирать стены.

Она ко мне пока не прикасалась. Только говорила.

— Заложи руки за спину.

Я заложил руки за спину.

— Я хочу на тебя посмотреть, — сказала она, ее пальцы скользили по моему лицу.

— Мы любим друг друга, правда? — спросил я.

— И всегда будем любить.

 

Глава 27

— О, господи! — воскликнула она, враз проснувшись.

— На, возьми, солнышко.

— О, господи!

— Положи под себя или обмотайся. — Я протягивал ей бордовое пляжное полотенце. — У меня в сумке есть то, что тебе нужно.

Глория ужаснулась.

— Ну не засовывать же мне их тут!

Она дремала под лиловым пляжным зонтиком в желтом закрытом купальнике и в панамке. Я придвинулся ближе, чтобы ей не казалось, что ее отовсюду видно.

— Нет, конечно, и не нужно, — сказал я. — Никто ничего не заметил. Ты прикройся полотенцем, мы тихонько выйдем за ограду, а там как раз женский туалет.

Мы были в Девоне уже с неделю. Строили песочные замки, купались, меняли под тентом подгузники. Вдали от Саут-Норвуда атмосфера улучшилась. Эстелла была прелестна, Билли и Джед развлекались, как могли. Анджела стойко готовила себя к неизбежному возвращению на работу. По крайней мере, Эстеллу препоручат заботам верной Эстер. Только напряжение Глории омрачало нам безоблачное небо. И, я полагаю, моя личная антипатия к юнцам с пушком над губами, которые поглядывали на мою дочь, прикидывая, можно ли ее поцеловать или она еще слишком маленькая. Временами все это напоминало какие-то рассказы из сериала о природе.

Юные самцы бродят кругами. Они чувствуют, что молодая самка уже созрела, но сама самка еще не уверена. Она держится поближе к стае. Вожак стаи делается агрессивен, как будто говоря: «Вон отсюда, прыщавый! Она для тебя еще слишком юна!»

В тот день я отправился с Глорией к бассейну в качестве конвоира. В отличие от Джеда и Билли она не питала интереса к водным аттракционам и сумасшедшему гольфу, а поскольку Анджела утром настояла на том, что сегодня сопровождать мальчиков будет она с Эстеллой, честь топтаться рядом с расцветающей дочерью и своим присутствием распугивать заинтересованных тинейджеров выпала мне.

Я не дрожал над ней, нет. Если бы рядом возник мальчик, достойный поцелуя, и Глория потянулась бы к его губам, я тихонько отошел бы в сторонку. Однако же у рано созревающей девочки вырисовывалось мало сексуальных интересов, помимо загорелых музыкантов на постерах в спальне. Я чувствовал, что ловить на себе взгляды «пятнистых» ей наскучило. Я понимал ее и надеялся, что она это знает, хотя сознавал, что мою солидарность лучше держать при себе.

— В какую сторону? — металась Глория, озираясь.

— Вот сюда, — я взял ее под локоть и повел мимо грязных бирючин. Она стискивала полотенце под грудью, на ходу оно хлопало. Уборные находились в бетонном здании типа глыбы, под зеленой крышей. Зато там была душевая.

— Вот и пришли, — сказал я, достал из спортивной сумки пакет и всунул ей в руку. В пакете было чистое белье и гигиеническая прокладка. Глория выхватила его и скрылась внутри.

Я люблю Глорию. Я всегда люблю Глорию, даже если лезу от нее на стенку. Когда она вышла, вся чистая, одетая и довольная, любить ее было намного легче, чем до этого.

— Ты всегда околачиваешься около женских уборных? — осведомилась она, подходя ко мне. Бордовое полотенце она сунула под мышку.

Я нейтрально шатался поодаль от них, чтобы показаться чудаком.

— Все нормально? — спросил я, игнорируя замечание.

— Да. Спасибо.

— Не за что. Я как бойскаут — «будь готов». — Обычная папина нервная болтовня.

Но я протянул ей руку, и Глория взяла ее. Мы медленно шагали, и время от времени она тыкалась головой мне в плечо.

— Можем вернуться под тент и почитать, — предложил я. — Хочешь?

— Я бы в пинг-понг поиграла.

— Уверена?

Она поняла, почему я переспрашиваю, и спросила в ответ:

— Разве не видел, как в рекламе?

— А, когда девушки во время этого рассекают под парусом? — догадался я.

Мы пришли к теннисным столикам.

— Твоя подача, — сказал я.

Глория склонилась над столом, как заправская спортсменка, и послала мне шарик. Я отбил, но он запутался в сетке. Прежде чем вытащить шарик, я сказал:

— Глория, у меня есть к тебе вопрос.

— Про маму с Крисом?

— Прости. Боюсь, что так.

— Ничего, — ответила она и снова молниеносно послала мне шарик. — Хочешь спросить, не собираются ли они завести ребенка?

— Ничего себе! У меня что, на лбу все написано?

— Ага.

— Ну так как?

Глория поймала шарик и накрыла его ракеткой, чтоб не укатился. Она оттянула ворот майки — ей было душновато.

— Я не знаю, папа.

— Мама с тобой про это не говорила?

— Говорила.

— А можно, я спрошу, что она сказала?

— Нет.

— Извини.

— Ничего.

Ее подача. Я отбил и опять рискнул шагнуть на минное поле.

— Мама очень расстроена?

— Да.

— Как ты думаешь, все будет хорошо?

— Мы пока не знаем.

— Ты знаешь, у меня нет к ней ненависти. Она ведь про меня так не думает?

— Она знает, что ты очень сердишься.

— Из-за фамилий?

— Ну да.

— Мне кажется, нам с ней стоит потолковать и попытаться договориться. Ты как думаешь?

Глория сделала удар слева и завершила партию. Она покачала головой, словно говоря «Может быть, может быть». А потом вслух сказала:

— В средней школе я опять возьму свою фамилию.

— Что? — я поймал шарик и удержал в руке.

— Буду опять Глорией Стоун. Я спросила, они мне говорят — давай, нормально. Пиннок — вообще дурацкая фамилия. — Она засмеялась.

— Ну нет! — неискренне ответил я.

— Нет, дурацкая! — захихикала Глория. — И похоже на «Пиллок».

— Откуда ты вообще такие слова знаешь!

— Я и Крису сказала.

— Что у него фамилия похожа на «Пиллок»?

— Ага!

— Так и сказала? А он что?

— Не обиделся. Сказал, что его так иногда дразнили в школе.

Тут мне стало любопытно. Раньше ведь Глория о нем почти не рассказывала.

— А в какую школу он ходил?

— По-моему, в какую-то ужасно престижную. Закрытый пансион.

— А он что, и правда очень богатый?

— Уух! Ты что, пап, его побаиваешься, что ли?

— Ну да.

— Ха! Разве можно бояться Криса!

— А что такого? У него больше денег, чем у меня, он компьютерный гуру, очень успешный. А я всего лишь бедный художник.

— Да Крис же не страшный. Он сам все время волнуется!

— Насчет чего?

— Не знаю, детям вроде как знать не положено. А что, разве художники богатыми не бывают?

— Только некоторые, — сказал я.

— А ты почему стал художником?

— Я хорошо рисовал, мне это нравилось. И мне хватало наивности думать, что на это можно жить.

— А нельзя?

— Ну, можно, в общем-то… временами.

— Я видела, что ты рисуешь для дяди Чарли.

— Господи! Да ты что!

— Ага, это, по-моему, интереснее, чем мой портрет, который висит у дяди Брэдли с Маликой.

— Ерунда! — ответил я. — Он украшает их ресторан! Вот такую работу я люблю — честную, с душой, чистую.

— Ой, перестань, ты меня смущаешь.

— Ладно. А Крис тебя тоже смущает?

— Сплошные вопросы!

— Ну а все же?

— Иногда, пожалуй.

— Например когда?

— Ну, например, когда он хочет, чтоб мы ему позировали для фотографии. Хочет, чтобы все было так красиво и опрятно, «как в настоящей семье», он так говорит.

— И часто это бывает?

— В последнее время да. Еще на рождественском представлении, — ее карие глаза повернулись, как тяжелые мраморные шарики. — Он там стоял на самом виду и записывал нашу пьесу. Сказал, что любит рождественские традиции и что хочет послать пленку каким-то родственникам, чтобы показать, какая у него теперь прекрасная семья.

— Звучит неплохо, — сказал я. Экая добродетель. — А американского лося он тоже заснял?

— Лося?

— То есть северного оленя. Человека в костюме оленя.

Глория удивилась и рассмеялась.

— А, да, помню! Никто так и не понял, кто это был. А ты откуда знаешь?

— У меня были секретные сведения из первоисточника.

Ночью я сел под навесом с фонарем.

Дорогая Дайлис,

Прошло три года с тех пор, как закончились наши отношения, и мне кажется, я должен еще раз попросить тебя постараться найти способ уладить наши разногласия…

Я писал, взвешивая каждое слово, и закончил уже около двух часов ночи. Потом я ринулся к почтовому ящику и поспешно бросил письмо в щелку, чтобы не передумать.

 

Глава 28

Вероника поглядела на нас обоих.

— Давайте, — начала она, — решим, что мы будем обсуждать в первую очередь.

Я никогда еще так не нервничал, как здесь, в этой бесцветной комнате с закрытыми шторами, не пропускающими уличные сумерки. Посредник Вероника говорила ласковые слова, а напротив меня сидела Дайлис Дэй собственной персоной.

— Какие будут предложения? — спросила Вероника, приглашающе изогнув брови и переводя взгляд с меня на Дайлис.

— Я бы хотела поговорить о своем муже Крисе, — сказала Дайлис. — Особенно мне хотелось бы поговорить о позиции Джо по отношению к нему и об отношениях Криса с детьми.

Пока она говорила, я разглядывал орнамент на ковре и пытался нащупать тормоз этой бешеной карусели эмоций в голове. Дайлис усталая, подумал я. Еще я заметил, что она потолстела. Неужели возраст дает о себе знать? Во мне заскреблась грусть. Возможно, сознание того, что и я над временем не властен.

— А вы, Джозеф? — спросила Вероника.

— Я хочу поговорить о смене фамилий и о том, какой ущерб это принесло.

После некоторой паузы Дайлис сказала:

— Наверное, лучше мне ответить.

Я сосредоточился на ковре. Она смотрела на меня, это ощущалось по голосу. Я знал, что должен на нее посмотреть, и пытался себя заставить, пока она говорила.

— Я отдаю себе отчет, Джо, — сказала она, — что тебе, может быть, трудно это понять. Но у меня были причины для такого решения…

Наконец я смог поднять глаза, но в результате перестал ее слышать. Волосы Дайлис оставались длинными и роскошными, как всегда, но меня поразило, как изменилось ее лицо. Неужели меня просто обманывает память? Мы ведь долго не виделись. Но нет — нечто страшнее, чем время. Щеки припухли, кожа потускнела. Болезненный облик довершало отсутствие макияжа, даже знакомой губной помады. Опомнившись, я решил больше не пялиться и отвернулся. Дайлис все говорила. Я попытался снова вникнуть.

— …я не могу вдаваться в детали. Но у меня есть предложение, как выйти из тупика.

Я как-то потерял нить, и посредница это заметила.

— Этот вопрос мы быстро проскочили, — сказала она. — У вас нет возражений, Джозеф?

— Ээ… нет. Говори, ээ… — Я кивнул Дайлис, чтоб она продолжала. Оказывается, я не могу произнести ее имя.

— Мы можем снова присвоить детям фамилию Стоун для повседневных нужд, включая школу. Только можно добавить вторую фамилию Пиннок для официальных ситуаций? Например, записать в паспорта? В конце концов, это теперь моя фамилия.

Между нашими одинаковыми креслами стоял кофейный столик, на нем — пачка салфеток, два стакана и графин с водой. Наливая себе воды, я подумал, очень ли заметно, что я просто тяну время.

— Я хочу сказать, — говорила дальше Дайлис, — что иногда проще, чтобы их называли Пиннок. Например, когда мы все регистрируемся в отеле. Но в обычной жизни они могут снова называться Стоун.

Я постарался скрыть свое торжество. Пускай к ним привесят еще этого несчастного «Пиннока» — от меня не убудет. Дайлис благородно уступила мне в самом важном вопросе, причем у посредницы мы сидели минут десять, не больше.

— То есть, как Эстелла? — Я повернулся к Веронике и объяснил: — У нее двойная фамилия, Слейд-Стоун, но для практических целей она будет использовать только мою фамилию, чтобы быть ближе к братьям и сестре.

— Вы ведь это и имели в виду, Дайлис? — спросила Вероника.

— Да, — кивнула она, — именно это.

С секунду я пристально смотрел на Дайлис. С чего это она передумала? Нет ли тут ловушки?

Дайлис продолжала:

— Было бы хорошо, если бы мою новую фамилию признали официально, а дети бы носили и твою, и мою фамилии, раз уж мы разошлись…

— Послушай, Дайлис, — перебил я, — я вот только не понимаю, зачем ты вообще это сделала?

Теперь ковром заинтересовалась Дайлис. Наконец она заговорила, не поднимая глаз.

— Я знаю, что была неправа… я собиралась тебе сказать, Джо, сразу после Рождества. Но я очень торопилась. Наверное, я просто себя убедила, что пройдет время, и ты не будешь особенно возражать. Ты же сам говорил, когда родилась Глория, что тебе все равно, если ее будут звать Глория Дэй. Говорил, что это не имеет значения. Мы записали ей фамилию Стоун, только чтобы родители не удивлялись, что мы отходим от традиций.

— Дайлис, Крис им не отец, — сказал я.

— Но он хочет быть им как отец, — парировала Дайлис. — Так же, как Анджела им как мать.

Меня насадили на мой же собственный вертел. Если Анджела — как настоящая мама, почему Крис не может быть как настоящий папа? Если таковы отношения, насколько важны кровные связи и ярлыки?

— Прости, Дайлис, — сказал я. Я не собирался извиняться, но увидел, что у нее покраснели глаза.

— Ничего, — ответила она. На сей раз я налил воды ей и себе.

— Я подумала, — отважилась вмешаться Вероника, — что нам было бы полезно поговорить о Крисе. Понять, что в этой ситуации нужно ему.

— Я не возражаю, — сказал я.

Дайлис только кивнула. Она отпила воды, и я почувствовал, что она собирается с духом для долгого рассказа.

— Джо, — сказала она, — ты можешь сейчас мысленно вернуться в вечер накануне моего отъезда? Это было воскресенье, мы ездили в парк смотреть динозавров. Мы паковали вещи, и я вышла поздно вечером в магазин, мне нужно было кое-что купить. Не знаю, помнишь ты или нет.

— Угу. — Я пожал плечами. Правда в том, что помнил я все очень ясно, — благодаря своей дурацкой вылазке в сад, где я зарыл альбомы.

— Ну вот, тогда я зашла в ночную аптеку и купила тест на беременность. Понимаешь, я беспокоилась. У меня были какие-то выделения, и чувствовала я себя неважно. Понимаешь, к чему я веду?

Я понимал, причем так хорошо, что боялся даже рот раскрыть.

— В общем, — продолжала Дайлис, — это был бы ребенок Криса.

Тут я почувствовал себя, как в мыльной опере. Кульминация. По неписаному сценарию этой мелодрамы мне полагалось выступить с репликой.

— И что случилось? — сдавленно спросил я.

— У меня был выкидыш на тринадцатой неделе. Через несколько дней после нашей встречи в баре, когда мы договорились про Глорию, Джеда и Билли. Собственно, назавтра после того, как мы обсудили это по телефону.

— Помню. Почти перед самым Рождеством.

Их первое Рождество в Далвиче. Первый визит в дом Криса, превращенный заботливой Дайлис в семейное гнездышко. Я помнил, какой она была в баре. Она цвела.

— К счастью, мы ничего не говорили детям. И моей маме тоже. Хоть какое-то облегчение.

Я представил, как Дайлис изображает хорошую мину Крису в камеру; вспомнил, как выхаживал вокруг дома в День подарков, прежде чем идти домой рисовать. А я еще так себя жалел.

— Какой ужас… я и не догадывался, — сказал я.

Я представил себе все последующие печальные процедуры. Анджела как-то читала о том, что делают после выкидыша: «Остатки плода удаляют, — мрачно рассказывала она мне. — Это называется расширение и выскабливание».

— Вот с тех пор мы все пытаемся, но ничего не выходит. Но это ты наверняка и сам уже вычислил.

— Да нет, — соврал я, чтобы защитить Глорию, которая мне на это намекала.

— Проблема во мне, — продолжала Дайлис. Она вся как-то сникла. Волосы падали ей на лицо. — У меня прекратились нормальные овуляции. Как будто ранняя менопауза. Так иногда бывает, только никто не знает отчего.

Сроки поехали, подумал я. У нас с ней никогда не было проблем с зачатием. Дайлис, кажется, прочла мои мысли, потому что сказала:

— Похоже, что в этом смысле тебе досталось от меня все лучшее.

Секс и рождение — вот что, по большей части, связывало нас с Дайлис. Спустя три года это казалось нереальным. Женщина передо мной была непохожа на Дайлис ни в каком виде. И на Глорию тоже. Она стала другим человеком, чьи жизненные силы на исходе. Она выпрямилась и оглядела себя, словно приглашая меня сделать то же.

— Вот что бывает от попыток искусственного оплодотворения, — сказала она, — и лекарств для повышения фертильности. Только толстеешь и пухнешь. Это гормоны. Знаешь, это настоящая агония, тебя просто убивают… И вряд ли что-нибудь получится. Не выходит. — Она покачала головой. — Все, я слишком устала. С меня хватит.

Наступила пауза, которую мне нечем было заполнить, разве что какой-нибудь банальщиной типа «Ну Дайлис, ты же не старше меня, у тебя еще много времени впереди». Я оставил эти утешения при себе.

— Дайлис, — сказала Вероника, — если хотите отдохнуть…

— Нет, ничего, — ответила Дайлис. — Надо бы уже с этим разделаться. Я еще ничего не сказала про Криса.

Тут передо мной забрезжил шанс вступить в запретную зону.

— Мне, пожалуй, трудновато было принять его. Понимаешь, это нелегко. Да мы же даже ни разу не встречались.

— Я не хочу, чтобы вы встречались, Джо! — тут же ответила Дайлис.

— Почему?

— Да неужели неясно! — вдруг взорвалась она. — Ты бы его высмеял, и все! Вы с Карло и Кенни. Трое мудрецов! Художники, понимаешь! Сделали бы из него чучело смеха ради!

Мне едва ли удалось бы возразить. Я сам говорил Дайлис про него «хам и ботаник в шортах».

— Ты поставь себя на его место, Джо! — Дайлис теперь смотрела мне прямо в глаза. — Представь, что тебе дети все время только и твердят, какой у них замечательный папа, да какой он прекрасный, да как он сам о них заботится, да как смешно шутит, да как вкусно готовит, да как разрешает есть рыбу с чипсами прямо на диване! Особенно мальчики…

Тут я залепетал что-то бессвязное. У меня перед глазами все завертелось. А Дайлис все говорила:

— Папа, мол, мне разрешает есть чипсы перед телевизором, да папа мне разрешает быть феей Динь-Динь, да папа мне котенка купил!

— Слушай, они же не все время такие, — удалось вставить мне. — Они уже научились не говорить так. Они так стараются быть справедливыми.

— Стараются, стараются, — ответила Дайлис. — Ладно, ты прав. Но когда они все же это говорят, становится очень обидно! А когда Крис всего этого не слушает, ему приходится возиться со мной, которая скучает по ним, когда они у тебя. Да еще Крис то и дело возит меня по клиникам. Ему только и нужно… — она осеклась и продолжала тише: — Крису только и нужно, что стать приличным отцом — фигурой отца для детей, с которыми он, между прочим, живет в одном доме и одной жизнью, и на чьей матери женат.

Под напором ее страсти я как-то сник и присмирел.

— Не надо бы мне этого говорить, — кипела Дайлис, — но у Криса никогда не было нормальной семьи. Его отец умер, когда ему было пять лет, а мать умерла еще через три года. Он почти все детство просидел в каком-то дурацком пансионе. У него нет ни братьев, ни сестер, никаких родственников. Да, у него всегда были деньги, но по сравнению с тобой или со мной у него практически не было жизни. Что касается твоей фамилии, Джо, я прошу прощения. Я понимаю, тебе пришлось ужасно. И прости, что я не могу тебе все как следует объяснить. Но, по крайней мере, сейчас мы можем все исправить — вот Глория уже снова взяла фамилию Стоун. И, пожалуйста, подумай вот о чем, если так тебе легче будет меня простить. Подумай, для Криса жизнь повернулась так, что, кроме наших детей, у него больше никого нет.

 

Глава 29

— Посадим мальчиков в задний ряд, — сказал я, — Анджелу с Эстеллой в средний, а Глорию вперед, рядом со мной. До чего же приятнее, чем в старой «астре»!

— А что, если Джед с Билли передерутся? — спросила моя мама.

— Придется на них наорать, — ответил я. — И на тебя тоже, если не перестанешь мельтешить.

— Простите, босс, — сказала мама, поставив ноги на прежнее место.

— Какие нетерпеливые эти женщины, а, Джо? — спросил папа. Он сидел, уткнувшись в «Энциклопедию декоративных стилей», и уже часа три не поднимал головы, только переворачивал страницы и время от времени одобрительно ворчал: «Вот это шкафы, Лана, ты просто не поверишь, как они сделаны…»

Это происходило три дня назад, в пятницу в пять минут третьего. Начиналась «мамина неделя», однако страха во мне не было. С первой ночи с Анджелой я не помнил, чтобы жизнь казалась такой хорошей и устроенной. За несколько недель, что прошли после встречи с посредницей, с моих плеч свалился груз. Дайлис разделила со мной родительскую опеку. Мы договорились, что после Рождества мальчикам вернут фамилию Стоун. Дайлис считала, если сделать это после школьных каникул, перемена пройдет глаже. Я согласился, и это мне было приятно. Фамилия Пиннок со временем прибавится на второе место. Я подтвердил, что не возражаю, после того, как согласовал вопрос с Анджелой.

— Соглашайся, — сказала она.

— Без всяких условий?

— Мы же с тобой ничего не теряем. Зато приобретаем то, в чем больше всего нуждаемся, — спокойствие.

— А ничего, что у Глории, Джеда и Билли будут все фамилии, кроме твоей? Не обидишься, что тебя исключили?

— Ой, Джо, ладно тебе. Я купила твоей дочери первый лифчик, я позволяю Билли рыться у себя в шкафу, у меня на голове спит Тигра. Ты считаешь, меня откуда-то исключили?

И вот на волне этого счастья мы купили почти новенькую машину — «тойоту-пикник». Шестиместную! Заводящуюся с утра на холоде! Красную! А где взяли деньги? Ага! Все началось со звонка Брэдли.

— Джозеф, привет. Слушай. Тут посетительница хочет купить твою картину, портрет Глории.

— Не может быть!

— Я запросил десять тысяч.

— Что?

— Это нормально?

— Десять штук? Она от смеха не померла еще?

— Нет-нет, Джозеф… — Брэдли заговорил нарочито терпеливым голосом — мол, братец-художник глупенький, надо снизойти. — Она рада будет заплатить. Вот сейчас она стоит у картины с чековой книжкой. Я позвонил, чтобы тебе сообщить. Десять штук — достаточно?

— Хо-хооооооо! — триумфально заорал я.

— Джозеф! Так как, не возражаешь? У меня чуть барабанная перепонка не лопнула!

— Десять тысяч! Да откуда ты вообще такую сумму взял?

— Ты же берешь по пять тысяч за домашние портреты?

— Да, но…

— Ну вот, я запросил чуть больше. Она и не пикнула.

Брэдли! Трезвенник Брэдли! Какой коммерсант! Какой удачный ход! И ни пенса комиссионных. Чарли умер бы от зависти.

— Старший брат, — с чувством сказал я. — Теперь я понимаю, почему всегда тебя любил.

— Хммм, — отозвался Брэдли, не особо растроганный. — Ты бы взял и поскорее нам еще что-нибудь намазюкал, а то теперь на стенке голое место.

Я решил заполнить голое место портретом родителей. Впервые за долгое время я пригласил их домой и не должен был скрывать тяжелое настроение. Накануне мы отметили у них Ночь Костров после дня Гая Фокса — вот и еще один год прошел, — и наконец-то у меня были хорошие новости: разговор через посредника, десять тысяч, новый автомобиль. Я посадил их на диване, который больше не казался мне маленькой ниточкой между моим прошлым и настоящим.

— Прекрасный гарнитур, — сказал папа, хлопнув по просевшей подушке и с любовью поглядывая на кресла.

— Только зря ты, по-моему, разрешаешь кошке сидеть на кресле, — сказала мама, бдительно следя за Тигрой-2. Он давно колонизовал Джедово кресло.

— Мам, оставь кошку в покое и лучше гордись своим трофеем, — предложил я.

Кубок Всестритэмского Чемпиона по Джиттербагу сверкал на постаменте у ее колен. Я никогда не рисовал родителей с такой уверенностью. Я даже снова открыл двери и ставни «Богатства бедняка» и повесил вывеску: «Заходите, посмотрите». Уже зашли три человека. Правда, тут же вышли, но начало положено.

— Ладно! Расслабьтесь! — сказал я. Они позировали мне с полудня, а мне хотелось отвезти их домой до вечерних пробок и успеть вернуться, чтобы почистить перышки. Вечером за Эстеллой приглядит Эстер, так что у нас с Анджелой свободный вечер. Куда бы нам пойти? В кино, может, или к Брэдли? Впрочем, сначала все равно нужно сходить в школу.

— Сделайте себе чаю, — крикнул я, перепрыгивая через ступеньки, — я ненадолго!

Я решил зайти в школу перед концом занятий.

— Привет, Сидра! — поздоровался я с секретаршей. — Можно, я передам Билли книжку? Его сегодня забирает мама, а ему нужно почитать на выходных.

Сидра улыбнулась и кивком разрешила мне пройти. Я тоже улыбался. Улыбался сегодня весь мир. Я вошел в класс мисс Купер, новой учительницы Билли. Как всегда в пятницу, все дети сидели на ковре и рассказывали истории. Я прошелся взглядом по их лицам, обращенным снизу вверх на меня.

— А где Билли? — спросил я.

Мисс Купер недоуменно воззрилась на меня.

— Он ушел в обед, — сказала она. — Его Дайлис забрала.

— Да? Ему стало нехорошо? — Странно, подумал я, с утра Билли чувствовал себя отлично. Чуть было не убежал в школу в Анджелиных клипсах.

— Нет-нет, — заторопилась мисс Купер, — он был в полном порядке. Дайлис забрала и его брата тоже. Они куда-то собирались поехать, правда, ребята?

— Да! — ответили сразу несколько голосов. Я снова глянул на мозаику детских лиц — белых, черных, коричневых.

— Они завтра полетят на самом-лете! — крикнул кто-то.

— На очень долго!

— Они поедут в Диснейленд!

— И домой больше никогда не вернутся!

— Ну-ну, Шанель, — сказала мисс Купер, — вот это уже, кажется, неправда.

— Да уж, надеюсь, Шанель, — сказал я, включаясь в игру. — А где находится Диснейленд? Кто-нибудь знает?

— В Америке, — заявила с твердой уверенностью Шанель. — Вот Билли туда поехал с семьей. Он нам так сказал!

Тут я не ответил. Игра меня уже как-то не веселила.

— Все в порядке? — спросила мисс Купер.

— Да-да. Не волнуйтесь. Это я просто вдруг все забыл. Простите, что помешал.

Знаете, как навязчивые мысли порой сами выскакивают изо рта? Со мной такое творилось в течение нескольких часов.

— Я идиот, — сказал я. — Я идиот.

Первый раз я это сказал себе на выходе из школы. Ну конечно, ни в какой Диснейленд они не летят, конечно же, они просто вернутся к себе домой. Но все равно я повторял уже в машине:

— Я идиот. Я идиот!

— Почему, Джозеф? — спросила мама.

— Да потому что не повез вас домой раньше, — нашелся я. Еще только без двадцати четыре, но Портленд-роуд была совершенно забита. Хватит, говорил я себе, перестань, Билли обожает рассказывать сказки. Но, с другой стороны, зачем Дайлис забрала его с Джедом пораньше? Должна же быть причина.

У родителей я сел к телефону (мобильник, как всегда, забыл дома). Я звонил в Далвич, но наткнулся на автоответчик и ничего не сказал — отношения с этим домом пока не предполагали таких фамильярностей. Я позвонил Дайлис на мобильный, но и там ответила «голосовая почта». Она нарочно не хочет со мной говорить? На этот раз я все-таки оставил сообщение, — иначе она стала бы перезванивать моим родителям: «Дайлис, это Джо. Позвони мне домой». Коротко и по теме.

— Все нормально, Джо? — крикнул папа.

— Да-да, пап, все хорошо.

Я заметался. Куда девались дети? Я позвонил в школу Глории, позвал ее классного руководителя, но тот уже ушел. В конце концов, была пятница, вечер. Я подумал было позвонить Анджеле, но что ей сказать?

Привет, любимая жена, это твой любимый муж. У меня опять появилось безумное подозрение, что Крис с Дайлис похитили Глорию, Джеда и Билли. Я понимаю, что несу чушь, но все же. Вот подумал, что тебе тоже нужно сообщить.

Вместо этого я позвонил Эстер.

— Алло, Эстер? Как там малышка? Хорошо. Слушай, я тут не дома, вернусь довольно поздно, сможешь сама открыть дверь, когда к нам придешь? Надеюсь, надолго не задержусь.

И я поспешил уйти от родителей.

— Я идиот, — сказал я. — Я идиот.

Я понесся по Портленд-роуд, через Саут-Норвуд и Кристал-Палас, вознося благодарности за то, что таких пробок, как на пути к родителям, уже нет.

— Я идиот, — повторял я по дороге в Далвич-Виллидж. Я сбавил ход у сияющей Станции Пиллок и только тут озаботился вопросом, что делать дальше. Если дети здесь, то я попаду в дурацкое положение. А если нет, что тогда?

Дом был ярдах в ста от меня, и тут на дорогу выехал пиллокомобиль.

— Черт! — выругался я, трогаясь. Я молился, чтобы на расстоянии и в сумерках меня не заметили и чтобы пиллокомобиль поехал от меня в другую сторону. Если он поедет на меня, единственная надежда, — что мою «тойоту» они не узнают. Старенькая «астра» тут же выдала бы меня с головой.

Я выглянул в окно — пиллокомобиль удалялся. Так, сейчас четыре двадцать. Я вспомнил слова мистера Двести-Двадцать-В-Час: «Признание вас отцом по семейному законодательству не положит волшебным образом конец чужим проискам. Теоретически ваша бывшая подруга может по своей прихоти сделать все, что угодно — например, уехать с детьми на другой конец страны или даже за границу».

— Я идиот, — сказал я. — Я идиот.

Нажал на газ и кинулся в погоню.

 

Глава 30

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Мне стучали прямо в ухо, сначала тихонько, потом громче. Я проснулся, но притворился, что еще сплю. Не то чтобы я так уж растерялся. Затекшие мышцы напомнили мне, что я провел ночь в «тойоте-пикник» за городом. Сквозь полуоткрытые глаза я различил, что солнце еще не взошло. Теперь оставалось только решить, как отреагировать на непрошеный будильник.

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Дятел Вуди Вудпекер долбит дерево? Да ведь я не в мультике.

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Может быть, это сельский патрульный полицейский? Тогда ничего страшного. Я ничего не нарушал и имел наготове веское объяснение своему необычному поведению.

Я: «Мне нечего скрывать, офицер. Где-то на верхнем краю этой длинной дороги спит последний из могикан, а с ним — его верная Минехаха и трое маленьких краснокожих, которых мы с ней породили в прошлой жизни. Я здесь за тем, чтобы перехватить их, буде они попытаются покинуть страну. Уверен, вы меня понимаете».

Патрульный: «Прекрасно понимаю, сэр. Не беспокойтесь, спите себе дальше. Я удаляюсь на поиски Белки Чокнут».

Я чуть шевельнул головой. Сквозь запотевшее стекло я различил рукав вощеной куртки. Этого еще не хватало, вздрогнул я, пришел местный землевладелец с ружьем! Снова ко мне потянулись пальцы и забарабанили по стеклу:

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Может ли этот тук-тук означать дружественные намерения? Вроде особой враждебности в нем не было. Я протер пальцами кусок стекла, в которое тут же заглянуло мужское лицо и сказало: «Приветствую тебя! Я пришел с миром!»

Я опустил стекло. Мужчина выглядел встревоженно, как я — безумно. Я отметил зеленую вощеную куртку, холщовую шляпу, ксивник с кистями, висевший на шее. И растительность на лице.

— Давай, залезай, — равнодушно сказал я.

Он возник в машине из тумана.

— Ты Крис, — сказал я.

— А ты Джозеф.

Он протянул правую руку. Его пожатие оказалось болезненным. Я подозревал, что это достигалось годами тренировок, хотя кто его знает, нельзя же судить при первой встрече. И заниматься любовью, кстати, тоже нельзя.

Крис снял шляпу. Волосы у него были темные и кудрявые, примерно такой же длины, как борода, как будто у него на голове рос курчавый шерстяной шлем. Я увидел наметившиеся залысины. Это, как и мое преимущество в росте — Крис был немногим выше Дайлис, — придавало мне уверенности, что я справлюсь, если он вздумает нападать. Правда, чувствовал я себя чрезвычайно глупо и к тому же страшно хотел писать, но мной овладело то же самое безрассудство, что во дворце Ситчиков. Местами даже удобно быть чокнутым.

— Ладно, Крис, — сказал я, — скажи мне вот что: ты собираешься улететь с моими детьми?

Я наблюдал, как у него расширяются глаза. Он откинулся на спинку пассажирского сиденья, стиснув на коленях шляпу и ксивник. Губы под усами округлились от ужаса.

— Нет, Джозеф! — выпалил он. — Вовсе нет! Ты поэтому здесь? Ты вправду думаешь, что мы с Дайлис на такое способны?

— Ну… — начал я и вдруг понял, что на самом деле ничего такого не думаю. Сила его потрясения меня в момент разубедила. Я выказал себя идиотом, чертиком на палочке, паяцем.

— Я — да, я сегодня утром лечу в Штаты, — продолжил Крис, воспользовавшись моим молчанием. — По делам. Но один. Остальные пробудут выходные здесь, в Квестер-Лодже.

Я ему поверил. Кошмар какой-то. Я собрал все свои силы для нелюбезного отступления:

— Значит, ты едешь, а они нет?

— Точно. Пока никто из них не едет.

— Что значит пока?

— Потом, может быть, ко мне приедет Дайлис. Посмотрим.

— На что посмотрим?

— О господи. — Он фыркнул и покачал волосатой головой. — Я вообще-то не могу объяснить. Но дети, если и поедут, то не раньше Рождества. И не навсегда, Джозеф! Я бы такого ни за что не сделал!

— Извини, — тупо сказал я, открыл дверь и вывалился на землю. Мокрую. И вдобавок грязную.

— Джозеф! Ты что? — крикнул Крис.

— Не ходи за мной, — прорычал я, вставая и отряхиваясь. — И не исчезай. Сейчас приду.

Я отошел ярдов на двенадцать и высвободил свой переполненный кран. На холодном утреннем воздухе пар объял меня, точно я собирался на сцену с группой «Спинномозговая пункция». Облегчившись, я стряхнул капли, застегнул ширинку и посмотрел на часы. 6.15. Послышался скрип тележки, и я махнул изумленному молочнику, звоном монеток сигнализируя о своих добрых намерениях.

— Бутылку молока со сливками, пожалуйста, — попросил я, улыбаясь так, будто всю жизнь только и делал, что охотился за молочниками по обочинам грунтовок. Потом я вспомнил о своем новом товарище и сказал: — Нет, лучше две.

Молочник уехал, а я поплелся к «тойоте», держа в руках по бутылке и раздумывая, что бы теперь сказать.

Привет, Крис, дружище! Вызови-ка неотложку, я им скажу, что я сумасшедший, и сделаем вид, что ничего не было.

Или:

Так ты и есть Кристофер Пиллок? Вот это да! Погоди, сейчас я приведу Джозефа, моего брата-близнеца!

— Хорошая мысль! — возгласил Крис, едва я открыл водительскую дверь. Пока меня не было, он нашел себе занятие. Из сумки вытащил две глиняные кружки и какой-то приборчик, который воткнул в гнездо прикуривателя. Крис был погружен в раздумья. Вроде бы железки его успокаивали.

— Отличный прибор, — сообщил Крис. Он вытащил пластиковую бутылку, налил из нее воды в кружки и сунул прибор в ту, что ближе ко мне. — Если нетрудно, включи зажигание.

Я так и сделал, а он вытащил из кармана два чайных пакетика. Приборчик оказался миниатюрным кипятильником. В суссекской глуши Крис заваривал утренний чай. Да, хорошо быть технарем! Я прочистил горло и спросил:

— Слушай, ээ… Крис. А как ты узнал, что я здесь?

Он повозил мини-кипятильником в кружке.

— Углядел твою «тойоту» в зеркальце, когда сюда ехал, на шоссе сразу за девятой развязкой. Я не был уверен, что это ты, но заподозрил.

Тут я слегка огорчился, будто мне сказали, что никудышный из меня шпик. А дорога была совершенно кошмарная — сначала пришлось мучительно ползти через Перли и Каулсдон, прячась от пиллокомобиля за дюжиной машин, и следить за его фарами в темноте. К половине шестого к пропотевшим подмышкам добавилось колотье в боку. Эстер с Эстеллой вот-вот вернутся домой, и с минуты на минуту к ним придет Анджела. Я содрогался, стоило мне представить их разговор.

— Эстер, он не сказал, куда поедет?

— Нет, у него просто был очень встревоженный голос.

— Мобильник он оставил дома, как всегда. Надеюсь, ничего не случилось.

Я помнил, что мобильника у меня нет, а выйти у таксофона значило бы потерять из виду жертву. Я понимал, что возвращаться — полное безумие. Меня парализовала нерешительность, и я просто двигался вперед: просочился на шоссе М-23, откуда последовал в сторону Гэтвика. Я готовился в любую минуту свернуть за ними на повороте и растерялся, когда пиллокомобиль поехал прямо, не сворачивая. Может, они проскочили поворот? И куда они вообще едут?

— Я знал, что ты купил «пикник», потому что мне Джед рассказал. Какого цвета, и как внутри места расположены, и какая панель — в общем, все, что можно. Сам знаешь, как Джед умеет. — Тут он осекся и засопел, будто не хотел переходить границу личного пространства разговором о привычках моего сына. — В общем, это же ты ехал за нами по дороге от десятой развязки?

Я кивнул. После десятой развязки я еще полчаса ехал по узким грунтовкам и бетонкам, пока пиллокомобиль не исчез за воротами с табличкой «Квестер-Лодж. Загородный клуб и уединенное пристанище». Чуть ниже висела другая табличка: «Сегодня вечером — шоу фейерверков».

— Да, — сказал Крис. — Честно сказать, я запсиховал и ночью после фейерверка сходил на парковку, но тебя там, конечно, не было.

Не было, потому что к тому времени я уже нашел местечко, где можно было переночевать. Прежде чем устроиться на ночь, я съел сэндвич в тихом сельском пабе, а до этого позвонил Анджеле из старомодного телефона-автомата. Она взяла трубку раньше, чем пошли гудки.

— Джо?

— Ты мне не поверишь, но…

Она сказала, что я ненормальный. Я ответил — так и есть. Еще она сказала, что, когда пришла домой, услышала на автоответчике сообщение от Дайлис, которая звонила до прихода Эстер с Эстеллой.

— Сообщение совсем короткое: «Перезваниваю, как ты просил». Может, ты ей позвонишь?

— Нет. Если они собираются улетать, она мне ничего не скажет, а если нет, она решит, что я спятил, и разорвет договор насчет фамилий.

— Может, я позвоню?

— Под каким предлогом? Если она что-то замышляет, то сразу почует неладное.

— То есть ты хочешь там остаться и ловить их с поличным?

Но синица уже была в руках, и я нацелился на журавля в небе.

— Анджела, не могу я отсюда уехать, — прохныкал я. — Ну, не могу, пока сам не удостоверюсь, что они вернутся домой.

Вода в первой кружке быстро закипела.

— Я волновался, — сказал Крис, — так что встал пораньше и решил тебя поискать. Как-то вдруг просек, что ты можешь быть где-нибудь тут за воротами. А когда нашел, почел за лучшее поздороваться. — Он переложил кипятильник во вторую кружку, вытащил из первой чайный пакетик, налил в чай молока и протянул мне. Я глотнул и сказал:

— А теперь ты наверняка думаешь, что я псих.

— Ничего подобного! — возразил Крис.

— Да ладно тебе, — огрызнулся я.

— Не думал я так, правда!

— А что ты думал? — спросил я. Моя бравада куда-то уползла. Мне стало Дурно при мысли, что он расскажет Дайлис и детям.

— Подумал, — медленно произнес Крис, прикрывая глаза, — что ты встревоженный отец, которому невыносима даже мысль о разлуке с детьми. А в таких ситуациях отцы часто лепят глупости.

Он уставился мне в лицо. Это что, и есть Страшный Медведь в его исполнении? Затем он снова заговорил:

— Джозеф, есть кое-что, чего ты не знаешь. Думаю, сейчас подходящий момент, чтобы тебе рассказать.

 

Глава 31

Я приготовился услышать банальности про его деловую поездку, про его денежные дела. Однако же Крис воспользовался моментом — на этой грязной суссекской грунтовке он достиг согласия с самим собой.

— Мы ведь можем быть заодно, Джозеф? — нараспев произнес он. — Взять и поговорить по-мужски. Разоблачиться друг перед другом, так сказать.

— Так сказать, — пробурчал я.

— Я тебе покажу кое-что очень ценное. — С этими словами он достал из сумки кожаный кошелек и двумя пальцами вынул из него потрепанную фотографию. Подал ее мне. — Это Майкл.

Фотография была красноречивой.

— Он так с ними и родился? — спросил я, показывая на темные кудри Майкла.

— Да, только не с такими густыми.

— Сколько ему здесь? Полгода?

— Восемь месяцев, восемь с половиной. Я так и не увидел, как он ходит.

— А сейчас, — я тщательно подбирал слова, — он умеет ходить? — На самом деле я хотел спросить — жив ли он сейчас.

— О да, — тихо ответил Крис. — Он умеет ходить.

— А что еще он умеет?

— Умеет водить машину. Бреется. Может летом уйти из школы, он так и хочет сделать. Надеюсь, я его отговорю.

Я отдал ему снимок.

— Значит, деловая поездка, — сказал я.

Мужественный Мужчина вяло махнул рукой — мол, да, я пудрил тебе мозги.

— Я посылал ему деньги, все время говорил, что могу оплачивать его учебу в колледже. Но он такой независимый. Любит все делать сам.

Крис говорил, а его рука извлекла из сумки еще одну фотографию, побольше. С нее вызывающе улыбался мальчик-подросток в маечке «Лимп Бизкит» и с ирокезом на голове.

— Сколько ему сейчас? — спросил я. — Шестнадцать?

— Точно, — ответил Крис. — Столько же, сколько было мне, когда я его зачал. — Он произнес это без всякой гордости.

— Не думал, что ты такой сорвиголова.

— Я таким и не был. Потому между мной и его матерью все так и повернулось.

Он умолк. Видимо, от меня требовалось разрешение продолжать.

— Может, стоит начать с начала, — тихо предложил я.

Крис допил чай.

— Сначала, — произнес он, — сначала была Мелани.

Крис и Мелани.

Мелани и Крис.

Имена из солнечного комикса про суровую зиму.

— Ей было двадцать пять, — говорил Крис. — Мне она казалась бывалой. Я был юный девственник. Не первым, кого она просветила, но первым, от кого она забеременела.

Он вкратце описал мне свою тогдашнюю жизнь. Рано ушел из пансиона и сторонился дяди с теткой, которые стали его опекунами после смерти родителей. Рванул в Ист-Гринстед с любезными дружками-бездельниками. Нашел работу в мастерской электрика. За углом был паб, куда его пускали, закрывая глаза на возраст. Там его и встретила Мелани.

— Мы думали про аборт, — рассказывал Крис, — но она была против. Я удивился, я-то думал, раз она спит с кем попало, она сделает аборт и не задумается. Но она предложила нам пожениться. Я согласился.

— Вот так запросто? — спросил я. Мне казалось, я перелистываю книгу, в которой вот-вот появлюсь сам.

Крис закусил нижнюю губу.

— Я подумал, что для будущего ребенка так будет правильно. Мне нужно было разрешение опекунов. А в брак я верил. Да и сейчас верю.

Первым домом Майкла была съемная двухэтажная квартира Мелани.

— Когда он родился, мы играли в мужа и жену. Сначала было ничего, но потом мы стали ссориться. Она была одержима ребенком и не подпускала меня к нему. А мне хотелось быть к нему поближе. Лучше него у меня ничего в жизни не было.

А потом Мелани позвонили из Канзаса — там у нее жили родственники, они приглашали в гости.

— Мы договорились, что я не поеду. Она думала, недолгое расставание пойдет нам всем на пользу. Когда они вдвоем улетели в Канзас, Майклу было девять месяцев. С тех пор я его не видел.

Он рассказывал сухо, почти официально. Мне показалось, что он уже много раз излагал эту историю, в основном — себе самому.

— Но вы скоро опять увидитесь, — сказал я, чтобы эти чары рассеялись.

— Да, — ответил Крис. — В Сан-Франциско. Сегодня. — Он сказал «сегодня» так, будто говорил «через тысячу лет», будто сам не смел в это поверить.

— А тогда ты не пытался его разыскать?

— Я позвонил в Канзас, разумеется, но Мелани и Майкл сбежали. Эти ее родственники были ненормальные. Я так понимаю, у нее вся семья чокнутая. Страшно представить, что у нее было за детство. А в то время я только знал, что мне самому семнадцать лет и у меня отобрали сына. Мне не к кому было пойти, и даже знай я, что делать, наверняка ничего бы не сделал. Я позволил себе остекленеть. Я сдался.

Тут Крис глубоко вздохнул. Вся его суетливость улетучилась, а с нею и Мужское Мужество. Он не походил на того Криса, которого я воображал, когда Дайлис забрала стереосистему, стол и фамильные ползунки — комплект, которому, хоть я ни о чем не догадывался, она надеялась найти применение, но, увы, так и не нашла.

— В восемнадцать лет я унаследовал родительское состояние. Они были весьма обеспеченные люди. Большой загородный дом, ценные бумаги и все такое. Дом, правда, тогда уже продали. Да, кстати, забавно, — я на днях ездил на него посмотреть. Дайлис не говорила? Он в деревне Хэйдаун, рядом с Литтл-Брукхэмом, где похоронены мои родители. Его недавно опять выставили на продажу. Мы туда все ездили.

Как описать, что я почувствовал? Будто кто-то прошелся по могиле мистера Дали.

— Тебе не захотелось его купить? — безжизненно спросил я.

— Да нет, — ответил Крис. — То есть, с одной стороны, да, но с другой — сам понимаешь, это же прямой путь в безумие, вот так пытаться оживить прошлое, которое едва помнишь. Никаких счастливых воспоминаний. Только старые привидения. Да и с практической точки зрения бессмысленно, правда? Иначе дети были бы отрезаны от тебя.

— Да уж, — тупо согласился я. — Совершенно бессмысленно.

— Я им не говорил, что жил там в детстве. Мы с Дайлис просто сказали детям, что когда-нибудь мы, быть может, переедем в дом побольше. И что забавно пофантазировать, как живешь в огромном дворце за тридевять земель. На самом деле я то фантазировал о ребенке, то представлял, как со мной живет Майкл. Ребятам я о родителях особо не рассказывал. То есть они знают, что мои родители умерли, но мы про это не говорим. Мысль о том, что можно потерять родителей, в их возрасте очень болезненна. Ну, я думаю, это естественно.

Я вспомнил Билли: «А у меня родители умертые!»

Потом я вспомнил Джеда: «А бабушка и дедушка Пиннок?»

— Ну вот, — продолжал Крис. — Я получил деньги и купил дом в Далвиче, превратился в этакого компьютерщика с квадратными глазами. Сначала работал на других, потом на себя. Дела шли неплохо, но вот жизни у меня не было. И тогда я узнал про Движение.

— Движение?

— Да, Мужское Движение. И в первую очередь Братство Мужественных Мужчин. Они меня, можно сказать, и спасли. Благодаря им я подружился со своей мужской сущностью. — Он взглянул на меня, словно извиняясь. — Знаю, тебе это все до лампочки.

Я слегка устыдился — неужели мой цинизм так очевиден?

— Как бы там ни было, через Движение я нашел Дайлис. Мы познакомились на лекции Маскала Данзона.

— Кого? — спросил я. Дайлис мне о таком не рассказывала. А может быть, это я не слушал.

— Маскал Данзон, знаешь, такой американский маскулинист? Специалист по мужской психологии. Автор революционной работы по воспитанию мальчиков. Потрясающий человек, Маскал Данзон. Потрясающий. — Криса переполнили чувства. Я мысленно нарисовал себе его у ног этакого огнедышащего дракона, каждым волоском которого можно заарканить кенгуру.

— В общем, мы разговорились и подружились.

— И когда все это было? — спросил я, вычисляя на ходу. Билли сейчас шесть.

— О, больше шести лет назад.

— Так давно?

— Ну, да, — слегка смутился Крис. — Но вначале мы просто дружили, никакого секса, — быстро прибавил он и торопливо продолжал, будто извиняясь, что не трахнул мою тогдашнюю подругу при первой встрече: — Конечно, меня к ней тянуло. Она очень привлекательная женщина, к таким мужчин тянет сама природа…

Он имел в виду длинные волосы, грудь и бедра.

— Это встроено в нашу психологию. Но я-то — коротышка без единого мускула, я и не представлял себе, что ее стратегия спаривания затронет меня.

— Какая еще стратегия?

— Это по Дарвину, — смиренно ответил Крис. — Она ведь уже выбрала более подходящую особь — тебя.

— Иди ты.

— Нет, серьезно, Джозеф! Я все спрашиваю себя, почему такая женщина захотела продолжать род со мной?

Я порадовался, что это всего лишь риторический вопрос. Это избавляло меня от осложнений скептического ответа. Познакомившись с Дайлис, я хотел с ней трахаться, а не продолжать род. Род мы стали продолжать, лишь когда насытились сексом. И как, интересно, Крис объяснил бы мою всепоглощающую страсть к Анджеле, моей узкобедрой, плоскогрудой и коротко стриженной жене?

— Ты чересчур скромный, Крис, — просто ответил я. — А что было дальше?

— Мы иногда вместе обедали. Разговаривали. Обсуждали разные понятия, теории. Ее интересовали мои мысли о мужчинах.

— О каких-то конкретных мужчинах? — Я попытался свернуть на себя.

— Она рассказывала, что ты чудесный отец. Однажды сказала, что хочет задержаться допоздна, а то каждый раз выходит скандал. Вот… а однажды днем она пришла ко мне домой за какими-то книжками и… и, по-моему, она меня соблазнила. Впрочем, я не очень сопротивлялся. Я тогда уже давно ни с кем не спал.

Его глаза набухли печалью, и я внезапно понадеялся, что с Дайлис ему было хорошо.

— Слушай, Джозеф, мне бы нужно попросить прошения. Ну, я разрушил твою семью…

— Все было не так, — перебил я.

— Я знаю, что она тебя просто взяла и бросила, — не останавливался Крис. — Но она все-таки старалась тебя не обделять, оставила и дом, и машину. Понимаешь, она догадывалась, что у тебя наверняка будут трудности с деньгами, и не хотела, чтобы дети воспринимали тебя как такого… бедного родственника. Отчасти поэтому мы не выделяем Джеду отдельную комнату — мы же знаем, что в твоем доме так не получится. Мы ему все говорим — «вот подрастешь немножко». Не знаю, верит ли он, с Джедом никогда ничего не понять.

— Да ему сейчас неплохо, — сказал я. — У него котенок есть.

— Да мы тоже взяли котенка, только вот у меня аллергия…

Крис подавленно вздохнул. А я опять перевел разговор на его счастье с Дайлис.

— Она не забрала почти ничего из мебели, только пару вещей. Довольно странный выбор, кстати.

— Просто она взяла то, что нужно было мне, — грустно ответил Крис.

— Обеденный стол?

— У меня его не было. Я ел с коленок.

— А стереосистема?

— У меня в доме не было музыки.

— Ах ты, несчастный старый холостяк, — сказал я. — Хотя какой ты холостяк!

— Никакой, — согласился Крис. — Правда, у меня, как у многих несчастных холостяков, успешно залетали женщины. — Он покаянно шлепнул себя по лбу.

— А что случилось?

— Не успел вытащить вовремя, — хмыкнул он себе под нос.

— Вы что, не предохранялись?

— Да нет, — тяжело вздохнул Крис. — Мы просчитали, что нам ничего не грозит. У нее уже был нерегулярный цикл, но она тогда считала, что это потому, что организм восстанавливается после вскармливания Билли. Она же тогда только-только перестала кормить.

Это была правда. Билли у нас этакий мужичок-грудничок: он периодически прикладывался к груди чуть ли не до трех лет.

— Еще мы убедили себя, что если вдруг что-нибудь… ээ… не все-таки сладится, то ничего не случится. Забавно, да? После всего, что нам с тех пор пришлось пережить?

Я сочувственно кивнул.

— Ну, как бы там ни было, это я виноват, что она от тебя ушла.

— Не виноват, — сказал я.

— Виноват, — упорствовал Крис. — Я умолял ее не делать аборт, хотя она собиралась. Тогда я рассказал ей про Мелани и Майкла, — раньше я про них ничего не говорил. Думаю, она меня пожалела. Она знала, что не сумеет выдать ребенка за твоего. Но даже если бы сумела, я все равно больше всего на свете хотел быть его отцом. Короче говоря, я просто не оставил ей выбора.

— Ну да. Но она тебя любила.

— Правда, думаешь, любила?

— Ох, я тебя умоляю. Да она просто млела от любви.

— А после выкидыша я понял, что просто обязан разыскать Майкла. Ну, пусть только убедиться, что он жив. Ты понимаешь, до меня вдруг дошло, почему беременность называют «ожиданием». Да ведь это и есть настоящее ожидание. Вот-вот что-то такое случится, что-то удивительное… а если не случается, если твои ожидания разбиваются, то остается… ну, пустое место. Я знал, чего ждал, пока Дайлис была беременна. Я ждал, что она снова родит мне Майкла. Понимаю, это смешно, но я так чувствовал! Вот будто он шел ко мне — и не дошел.

И тут Крис закрыл лицо руками. В точности как я, когда Джеда чуть не задавила машина, а Билли будто бы похитили из песочницы. Он так и говорил сквозь пальцы.

— На поиски Мелани я потратил больше года. Я нашел ее вскоре после того, как вы с Анджелой поженились. У меня ушла куча денег на частных детективов, агентства по розыску пропавших и все такое. Майкл еще жил с ней. Ну, более или менее.

— То есть?

— Он уже несколько раз от нее сбегал, попадал в неприятные истории. Но я, честно говоря, не могу винить его мать. Она просто… просто не приспособлена для материнства.

— Вот тебе и женская сущность, — вставил я.

— Она, конечно, сначала была в шоке, когда я ей написал. Она так старалась все забыть. И, наверное, здорово испугалась. Но она ответила, мы стали переписываться по мейлу. Я все уверял ее, мол, что прошло, то прошло, я хочу только связаться с сыном и встретиться с ним, если он захочет. Я писал, что не хочу впутывать в это дело адвокатов. Она ответила — хорошо, только Майклу она про меня ничего не скажет, пока не выяснит, каким я стал теперь. Ну, я же был совсем мальчишкой, когда она меня бросила. Тут-то я и понял, во что вляпался. Черт знает во что!

Крис впервые выругался. Я слушал, затаив дыхание.

— Дело в том, что она там уверовала в бога. Так что ей нравилась и моя работа, и заработки, и место жительства, беспокоило ее только мое семейное положение.

— В каком смысле?

— Ну, ей не нравилось, что я живу с Дайлис.

— Почему?

— Потому что я, выходит, совершил супружескую измену!

— Чего?

— Я же все еще был женат на ней, на Мелани!

— Ничего себе!..

Крис водил пальцами по лицу.

— И с детьми тоже была проблема… — Он заерзал. Я развернулся к нему:

— Какая проблема, Крис?

— Я не сказал ей правду. — И снова, как с фотографией Майкла, Крис будто протянул мне ниточку, за которую я вытащил все остальное.

— Ну, Крис! Ну, Пиллок! Ты ей наболтал, что это твои дети!

Вначале Крис даже не лгал. Мелани, узнав о существовании Глории, Джеда и Билли, заключила, что они все — юные Пинноки. Крис предпочел ее не разубеждать. Его сбежавшую жену и так корежило от того, что Крис прижил детей вне брачного союза. Нельзя же было ей сообщить, что Дайлис родила детей от другого мужчины, за которого не выходила замуж и которого, по сути дела, бросила, и что дети живут поочередно то у нее, то у своего отца! Тут бы ее Мужик Этажом Выше точно метнул на землю все наличествующие громы и молнии, а надежды Криса на встречу с Майклом немедленно бы развеялись, по крайней мере, до восемнадцатилетия мальчика.

— Так долго ждать я не мог, — промямлил Крис. — Так что Мелани и дальше считала Глорию, Джеда и Билли моими детьми. И все шло гладко, пока я наконец не увидел ее снова. Мы встретились в прошлом декабре. Эстелле тогда было месяца полтора.

Перед встречей Крис метался в тревоге. Сначала они договорились увидеться на следующий день после «мужественного» слета, где Крис рассказывал про землю, мужчин и мальчиков. По сути, конечно, он озвучивал собственные страдания от разлуки с Майклом. Но Мелани отменила свидание, не объяснив, почему.

— Не могу даже описать, какое это было для меня несчастье. Я вернулся в Далвич, так и не увидев никакого Майкла, Дайлис все никак не беременела после двух лет попыток, а у Анджелы вот-вот должен был родиться ребенок!

Им захотелось ото всех отгородиться. Поэтому Дайлис не стала встречаться со мной в нашем неромантичном баре перед Рождеством. Ее бы ранила моя сияющая от счастья физиономия. Поэтому же она попросила, чтобы на Рождество дети были с ней. Не будь их рядом, она бы не вынесла. Однако ее как будто преследовала Эстелла: Глория с Джедом дипломатично молчали, но Билли только о ней и болтал.

— Почти кончился школьный семестр, — рассказывал дальше Крис, — как вдруг опять объявилась Мелани. Она спрашивала, могу ли я приехать прямо сейчас. Боюсь, она не самый уравновешенный человек в мире.

Конечно, Крис поехал. Пока мы с Анджелой квохтали дома над Эстеллой, Крис сидел в обшарпанной забегаловке с Мелани и ее пастором.

— Она сказала, что готова дать мне развод, но сначала ей нужны доказательства, что я сообщил правду о своей семейной жизни. Мол, ее церковь может проверить все мои слова, так что пусть я ей вышлю копии детских метрик и дам телефон их школы.

Я смотрел в окно и пытался поставить себя на место Криса. Вот-вот я увижу Майкла, но для этого нужно наврать с три короба. Его блудной матери, на чьей стороне фундаменталистские силы, нужно врать дальше. И вот я сижу в забегаловке, ковыряю ореховый пирог и все думаю, как же, черт возьми, мне выпутаться?

— Ну и как, — я повернулся к Крису, — ты подождал, пока они уйдут, или прямо тут же из сортира и позвонил Дайлис?

— Из сортира. Шептал в трубку.

Дайлис заторопилась. Она позвонила врачу и, естественно, в школу. Меньше чем за час она превратилась в миссис Пиннок, и наши дети тоже сделались Пинноками. Перед походом к Брайану Хартли она позвонила в Квестер-Лодж и заказала номера. Одна беда: если говоришь детям, что у них будет другая фамилия, потому что мама выходит замуж, нужно устроить для них свадьбу. Во дворе в Квестер-Лодже был специальный домик для альтернативных церемоний. Еще неподалеку жил козлик. Брат, Мужественный Мужчина из Хоршэма, начитавшийся Юнга, с радостью согласился провести свадьбу.

Еще пару секунд Крис грыз ногти, а я тем временем размышлял о благодати прощения.

— Но ты ведь собирался нам сказать, да?

— Да.

— Так что же не сказал?

Теперь уже Крис был загнанным дикобразом, а я — охотником.

— Ты так разозлился… Мы спрятались за спиной у адвоката и надеялись, что у Мелани больше нет ко мне претензий. Подумать только, до чего мы дошли — подделывали свидетельства о рождении! Я снял на видео рождественское представление и отправил ей. Странный такой был спектакль, все пялились на какого-то психа в костюме оленя.

— Американского лося, — вполголоса поправил я.

— В общем, мы надеялись, что до Нового года все как-то утрясется. Я был убежден, что, как только начну общаться с Майклом, можно будет прекратить это вранье про детей. Я знал, он все эти годы спрашивал про меня. И я точно знал, стоит нам начать общаться, и мы больше не расстанемся. Но проблема была, конечно, в Мелани. Она каждую неделю передумывала, требовала то одно, то другое, и вся эта тягомотина никак не кончалась…

Дело с разводом тянулось до лета, и лишь тогда Крис и Дайлис смогли зарегистрировать брак. Тут Мелани наконец рассказала Майклу про отца, и Майкл впервые послал Крису мейл — примерно тогда, когда мы с Глорией играли в теннис у бассейна в Девоне. Крис весь просиял при воспоминании:

— Он мне писал: «Привет, папа. Много прошло времени»…

По-моему, вот тут злость окончательно меня отпустила: рядом со мной в «тойоте» сидел такой же отец, как и я, только переживший в сто раз большую горечь потери. Крис досказал последние подробности: как лишь два человека все это время видели эту историю с обеих сторон: «Джилл все знала в подробностях, и Карло тоже. Им пришлось повертеться». А Мелани так и не позвонила ни доктору, ни в школу: «Я думаю, все равно бы ей там ничего не сказали».

Я слушал, затем спросил:

— Крис, ну теперь-то, после всего, ты можешь оценить, насколько разумно и правильно себя вел?

— Да не очень разумно. Но сам понимаешь, страх загоняет в угол. Особенно если дело касается детей. Я же говорю, по мне, так ты никакой не псих. Но вот скажи, Джозеф Стоун, ты считаешь, сидеть тут — разумно и правильно?

Начало восьмого. Наши любимые вот-вот проснутся.

— Я так понимаю, — сказал я, — ты все расскажешь Дайлис.

— Ну да. Иначе никак, не скрывать же такое…

— А детям?

— Им знать не обязательно.

Гора с плеч. Впрочем, еще кое-что насчет детей меня беспокоило.

— Что, если Дайлис полетит за тобой? Ты сказал, она, может быть, полетит, а может, и нет, сказал — посмотрим.

— А! На осеменительный ритуал.

— На что?!

— Если она прилетит в ближайшие дни, то вряд ли для знакомства с Майклом.

Видно было, что Крис пытается замять разговор и в то же время умирает от желания мне что-то еще рассказать.

— Крис, не темни.

— Ну, там у нас некоторые из братьев… знаешь, в наше время у многих ребят бывает бесплодие…

— Я думал, это у Дайлис проблемы с зачатием.

— Так она тебе сказала, но дело не только в ней.

Он мне объяснил, что бесплодие начинается от стрессов. Его грызла тоска по Майклу, тревожило положение отчима, он волновался из-за Дайлис, в результате, как он выразился, его мужская сила иссякла, семени стало меньше, оно стало хуже.

— Чайная ложка моей спермы содержит всего 100 миллионов сперматозоидов, и из них семьдесят процентов двухголовые.

— Потрясающе. Спасибо, что сказал.

— В общем, я заручился поддержкой нескольких братьев из старших — Кэша, еще одного, его зовут Ривер, еще Шамана Феникса из Вайоминга, может, будет еще пара других…

— Интересные имена, — вставил я, не показывая, что они мне уже знакомы.

— У них очень высокая фертильность…

— И что?

— Ну и на слете мы все пойдем в хижину Ривера и будем вместе изливать семя.

— Вместе изливать семя?! — Мда, а я-то думал, Кенни шутит. К моему удивлению, у меня что-то зашевелилось в паху.

— Там будет бочка плодовитости, — сказал Крис, — настоящая, индейская. Очень древняя. Но, конечно, абсолютно стерильная.

— И в нее небось легче попасть, чем в пробирку.

— Намного легче, — подтвердил Крис. — Что невероятно важно, потому что там же будет темно.

— Ну, еще бы, — сказал я.

Символично, что тут мимо нас опять проехал молочник, в обратную сторону. Сквозь рассветный туман виднелись его тусклые фары. Потихоньку всходило солнце.

— Слушай, — спросил я, — а что будет делать Дайлис, пока джентльмены… облегчаются?

— Будет ждать в соседней комнате. Потом я выйду к ней с бочкой, мы смешаем все семя и высеем его.

— Всю бочку?

— Сколько сможем.

— Ясно, — сказал я. — Только если все получится, ты так и не узнаешь, кто отец. Если у ребенка, конечно, не окажутся твои волосы, тогда-то будет ясно наверняка!

— И тоже не обязательно. У старины Кэша под шляпой такие же кудри.

— Тебя не будет напрягать, что ты не знаешь точно?

— Сам пока не понимаю, Джозеф. Ну, по крайней мере, буду знать, что я тоже поучаствовал. Все не такая бездушная процедура, как искусственное оплодотворение из банка спермы. Я сделаю свой вклад.

— Не поспоришь. Абсолютно, — сказал я, думая его приободрить, но Крис встревожился.

— Слушай, ты же не станешь, ммм… болтать про осеменительный ритуал?

— Нет, конечно, — соврал я.

— Понимаешь, это наша последняя надежда. И, честно тебе скажу, Джозеф, — признался он, — по мне, все это как-то диковато.

Пора было расходиться. Крису нужно было прощаться с семейством и ехать в аэропорт. Я снова взглянул на него. Он уткнулся подбородком в грудь и неотрывно смотрел на пустое место в шести дюймах от приборной доски.

— Тебе страшно? — спросил я.

— Ужасно.

У меня в кармане нашлись носовые платочки. Как у всякого хорошего папы. Я дал ему несколько, и он высморкался.

— Крис, — мягко спросил я, — у тебя нет с собой мобильника? Я бы позвонил домой.

 

Глава 32

Слышал ли я звонок в дверь? Не знаю, я унесся далеко-далеко.

— Я открою, пап!

Я закрываю глаза, а Глория выскакивает из комнаты и несется вниз по лестнице. Будем считать, что я кивнул и разрешил. За ней тянется волна какого-то химического запаха. С чем это она там у себя химичила, интересно.

— Не забудь! — слабо кричу я ей. — В кухню не ходить! — Ну все, теперь не расслабишься.

Глория уже у дверей. Если это те, про кого мы оба подумали, нашу повесть стоит подхлестнуть.

В пять утра раздался звонок:

— Привет, Джозеф! Есть клетка!

— Что, простите?

— Есть клетка! У нас есть клетка! У Дайлис есть клетка!

— Привет, Крис, — сказал я. — Уже одеваюсь.

Перед моим отъездом из Квестер-Лоджа мы заключили соглашение: он расскажет Дайлис о наших внеплановых посиделках в «тойоте-пикник», а потом предложит ей, чтобы она сдала мне детей с рук на руки, если за выходные у нее произойдет овуляция. И вот — звонок.

— Заказали одно место на рейс в семь тридцать пять, — сказал Крис, и его волнение просто выплескивалось из телефонных проводов.

— Передай ей, что я приеду в аэропорт. По дороге позвоню ей. Кстати, как там Майкл?

— Майкл — потрясающий.

Я положил трубку, натянул какие-то тряпки и собрался было выйти, как Анджела пробурчала из-под одеяла:

— Мобильник опять не забудь, умник.

Я сел в «тойоту» и рванул сквозь южный Лондон в рассветных сумерках. Позвонил Дайлис, она сказала, что выехала из Лоджа с детьми и направляется в аэропорт. Следом позвонил Крис.

— Что Дайлис сказала детям? — спросил я. — Как объяснила свой внезапный отъезд?

— Сказала, что едет знакомиться с Майклом. Она им все про него рассказала! Слушай, как же здорово все получилось! Я и ему через некоторое время расскажу правду насчет детей, он поймет, зачем я врал.

— А Мелани как же?

— Майкл говорит, ей нужна помощь. Надеюсь, я смогу что-то сделать. В свое время и с правдой о детях Стоунах разберемся.

— Да, дел у тебя по горло! — прокричал я в трубку. — А что будет, когда прилетит Дайлис?

— Я заберу ее из аэропорта, через час мы уже будем в хижине Ривера, и тогда начнем!

— Удачи тебе, брат, — сказал я. — Только постарайся не смеяться в процессе.

В Гэтвике я был без двадцати семь и сразу же кинулся в зал вылетов. Дайлис и дети стояли в извилистой очереди и тревожно озирались.

— Папа! — Билли первым меня заметил.

— Я, Билли, — пропыхтел я. Мы обнялись, и только тут я заметил, что Глория с Джедом не понимают, как себя вести и что делать. Мы не собирались впятером уже больше трех лет.

— Дети, — сказал я, глядя в капризное лицо их матери, — постоите тут одни минутку? Мне нужно сказать маме словечко.

— Но, Джо, — сказала Дайлис, — мне уже пора!

Я оттащил ее в чулочный магазин, хотя чулочные изделия меня вовсе не интересовали, и вытащил из кармана плаща конверт — такой же, как тот, что мне в машине передал Крис.

— Это тебе, — сказал я. — Оригинал. Я для себя отпечатал копию. Скоро и остальные разберу.

Дайлис вынула фотографию. На ней была изображена семья из пяти человек и мебельный гарнитур в стиле пятидесятых.

— Я ее помню! — сказала Дайлис. — Это твой папа снимал, да?

— Да.

— Дети тут такие маленькие! А ты нисколько не изменился. Зато я постарела.

Ее лицо напряглось — она всматривалась в женщину на диване.

— Ты все еще очень красивая, — сказал я. — И Крис тоже так думает.

Она положила фотографию обратно в конверт и опустила его в сумку.

— Спасибо. — И после паузы спросила: — Ты теперь думаешь, что знаешь все, да?

— Не все, — ответил я. — Скажем, не знаю, помнит ли Джед, что имя Джозеф начинается с «дж».

— Помнит. Он Крису на это указывал не раз. Еще что-нибудь хочешь спросить?

Я замялся. Все так хорошо складывается, но ведь сколько я уже себя грызу…

— Пожалуйста, только не обижайся. Билли ведь мой сын? Правда?

Она изумленно расхохоталась. Совершенно искренне:

— А чей же еще? Вы оба кого хочешь до белого каления доведете. Есть еще вопросы?

— Больше нет.

— Хорошо. У Криса к тебе вопрос.

— У Криса?

— Ему интересно, осталось ли что-нибудь от десяти тысяч, после того как ты купил «пикник», — сказала Дайлис, одним глазом глядя на табло.

— Что, прости?

— От десяти тысяч, вырученных за портрет Глории из ресторана Брэдли. — Дайлис глянула на часы и поманила Глорию.

— А Крис откуда знает?

— Это он его купил. Ну, не он лично, а его коллега по работе на его деньги.

— Что?!

— Конечно, у себя мы его повесить не можем, а то Глория увидит, — снисходительно продолжала Дайлис. — Я узнала, что портрет у Брэдли, потому что Глория беспрерывно ворчала, как она плохо на нем получилась и как здорово, что ты его отдал. Ну, а этой приятельнице он понравился. Я думаю, она тебе что-нибудь закажет. Завышать цену не бойся. Большие дома вокруг Кристал-Палас-парка вообще не дешевы.

Я так и застыл, разинув рот.

— Тссс! — шикнула Дайлис, что было совершенно бессмысленно. — Вот она идет.

Глория выжидательно остановилась между нами.

— Ты помнишь, что я тебе дала сегодня утром?

— Эти самые, которые ты все держала в сумочке?

— Они самые. Покажи папе.

Глория носила на плече ковровую сумку — у Анджелы примерно такая же. Глория вытащила из сумки журнал. Между страниц в нем были заложены блестящие фотоснимки, серые и зернистые.

— Помнишь? — улыбнулась Дайлис.

Это были фотографии с УЗИ: эмбрионы Глория, Джед и Билли.

— Кстати, это тебе не навсегда, — жестко добавила она.

Мы вернулись к мальчикам. Дайлис перецеловала детей, зажала в руке паспорт и билет.

— На этот раз получится, я знаю, — прошептал я.

Она шла к стойке регистрации, почти улыбаясь. Я повернулся к детям:

— Пошли, орава! Нам еще в школу надо успеть.

Что за день. Что за три года! Ладно, нечего мне ворчать. На самом деле я по-настоящему счастлив.

— У вас там все готово? — доносится голос Анджелы с первого этажа.

— Готово, а как же! Что ж я, совсем безрукий? Устраивать дни рождения я умею. А торт ты купила?

— Да, торт купили. И еще Тигру принесли от ветеринара.

— Слушай, ничего себе! — говорю я Глории. — Ты что с волосами сотворила?

Она их обесцветила, а некоторые пряди выкрасила в зеленый — отсюда и специфический аромат. Глория похожа на самую буйную девку в Троллоп-Сити. Ее мать отдыхает.

— Здорово вышло, правда, Джо? — с сомнением произносит Анджела. Она стоит внизу, заслоняя Эстеллу, которая взбирается по лестнице на четвереньках и радостно пыхтит.

— Просто сказочно, — вру я.

— Спасибо, папа. — Глория обнимает меня за талию, привстает на цыпочки и чмокает в щеку. — Мм-м, — нежно говорит она. — Ты такой замечательный папа!

К собранию на лестнице присоединяется Билли.

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь что?

— Что?

— Ничего! Хехехехехеехее!

— Как Тигра? — спрашиваю я Джеда.

— Хорошо, — говорит Джед и волочит наверх корзинку.

— Погоди, Джед, давай я. — Я спрыгиваю вниз и перехватываю его ношу. Я тревожно кошусь на Тигру-2 и небрежно спрашиваю: — Джед, а как думаешь, она останется такой же, как прежде?

— Наверняка, — улыбается Джед. — Ветеринар сказал, она еще пару дней будет ходить сонная, ну, как после уколов, когда ты ее носил. А потом, когда оправится, говорит, будет точно такая же, только, может, чуточку спокойнее.

— Хмм, — бурчу я, — мне бы тоже такая операция не повредила.

— Ветеринар хороший, только рассеянный, — с хитрецой говорит снизу Анджела. — Все время говорил про нее «он», не знаю почему.

А то я ему не объяснял тысячу раз по телефону! «Естественно, вы замечаете разницу, вы же ветеринар! Но они-то не замечают, понимаете! Они в кошачьих гениталиях не разбираются!»

Поскольку до обеда детям на кухню заходить не разрешается, они разбредаются по комнатам. Мы с Анджелой и Эстеллой сидим одни на диване.

— Ну что, муж дорогой, оправился ли ты от своих эмоциональных мытарств?

— Не совсем, дорогая. Вот у меня нет сил сопротивляться, и ты можешь вертеть мною как хочешь.

Анджела не обращает внимания на мои слова. Или просто делает вид.

— Я так рада, что вы с Крисом подружились. Может, теперь мы все сможем дружить. А детям насколько будет проще!

Я с ней согласен. Ну, я не думаю, что мы с Крисом будем отныне родственные души, но теперь я намного лучше его понимаю. Я твердо знаю, что он добрый и щедрый человек. Мне даже понятно, почему он так увлекся своим Братством. Сильные чувства, эмоциональное самовыражение, утешение и поддержка. Как от целой толпы красивых девушек.

— Ты бы сам как-нибудь попробовал, — дразнит меня Анджела. — Все эти мужские идеи очень важны. И чего ты так легкомысленно к ним относишься!

— Мужчина должен относиться к мужским идеям легкомысленно, — разъясняю я, — иначе его никто не примет всерьез.

Приближается время чая. Надеюсь, желе уже готово.

— Интересно, — спрашивает Анджела, — а что Дайлис сейчас делает.

— Наверное, лежит, задравши ноги.

— Не очень смешно.

— Ну, немножко все-таки смешно.

— А Крис?

— Вероятно, общается с Майклом.

— Ну, а мы?

— А мы вместе с Глорией, Джедом и Билли зажжем одну деньрожденную свечку и будем смотреть, как Эстелла ее задувает.

— А потом?

— Устроимся поуютнее под Климтом.

— Ты вскроешь, я разверну? — уточняет Анджела.

— А может, нет? — я притягиваю ее к себе. — Зачем же еще ждать?