Глава 1

Ближе к полудню Дэлзиел нанес свой первый визит в Трой-Хаус.

Дверь открыл молодой человек в рубашке с короткими рукавами, который представился Родом Ломасом и обратился к Дэлзиелу по имени, избавив его от необходимости называть себя. Они вошли в гостиную.

— Так вы знаете меня? — осведомился суперинтендант.

— Не знать вас — все равно что не знать самого себя!

Дэлзиел, приняв это к сведению, осведомился:

— Простите, мисс Кич дома?

— Да, но боюсь, она неважно себя чувствует. Этот случай просто потряс ее.

— Какой случай?

— Нынешний! — Ломас смотрел на него так, будто сомневался в здравом рассудке Дэлзиела. — Это убийство буквально у нашего порога.

Дэлзиел подошел к окну и поглядел в сторону кустарников, где на расстоянии четверти мили от Трой-Хауса было найдено тело Шермана.

— Ну, если ваш порог там, тогда вон тот осел пасется у вас в холле на ковре.

— Послушайте, суперинтендант. Это сельская местность, а Трой-Хаус находится в уединенном месте, поэтому мысль об убийце, свободно разгуливающем где-то поблизости, может легко встревожить старых леди. Вы не согласны?

— Возможно, вы и правы. Слышали что-нибудь прошлой ночью?

— Я уже сделал заявление, — нетерпеливо произнес Ломас. — Я ничего не видел и не слышал. Неужели нужно повторять это сто раз?

— Для человека, который зарабатывает себе на жизнь тем, что из вечера в вечер повторяет одно и то же, вы поднимаете слишком большой шум, когда вам предлагают сказать что-то дважды, — заметил Дэлзиел.

— Ну, хорошо, — вздохнул Ломас, — допрашивайте меня, если это входит в ваши обязанности.

— Зачем? Или вам нужно облегчить душу?

— Но ведь только минуту назад…

— О, у меня мысли скачут как кузнечики! Давайте поднимемся к старой леди.

— Не стоит. Доктор осмотрел ее и сказал, что ей нужен покой. — Но эту фразу он произнес вдогонку Дэлзиелу, который уже скрылся за дверью.

Толстяк двигался с удивительной быстротой, и, когда Ломас его догнал, он уже стучался в дверь спальни мисс Кич. «Войдите», — донесся оттуда слегка дрожащий голос.

Дэлзиел открыл дверь.

— Доброе утро, мадам! — приветствовал суперинтендант пожилую женщину, лежавшею в огромной кровати. — Простите, что беспокою вас.

Он вспомнил, что старая леди, по рассказам Паско, была необыкновенно живой и энергичной для своего возраста. Сомневаться не приходилось утренние события действительно явились для нее потрясением. Мисс Кич была очень бледна, черты ее лица заострились.

Ломас прошептал у него за спиной:

— Ради Бога, суперинтендант.

— Я недолго здесь пробуду.

— Но она ничего не знает!

— О найденном теле, вы хотите сказать? Может быть, и не знает. Но я хотел спросить не об этом… Мисс Кич, скажите, вы были няней Александра Хьюби, когда впервые появились в Трой-Хаусе? — Дэлзиел подошел поближе к кровати.

— Да, я была няней. Точнее, няней-горничной.

Мисс Кич, возможно, и была больна, однако в глазах ее был блеск тревоги.

— Имел ли мальчик какие-либо отличительные особенности, о которых вы можете вспомнить? Например, родимые пятна, шрамы, что-то еще вроде этого?

— Нет, ничего такого, — ответила та не раздумывая.

— Скажем точнее: не было ли у него на правой ягодице чего-то вроде родинки в форме кленового листа?

— Нет! — решительно ответила она. — У него не было ничего подобного.

— Спасибо, мисс Кич. Надеюсь, вы скоро поправитесь.

Он сосредоточенно поправил несуществующие волосы и вышел из комнаты.

— И это все? — спросил Ломас, когда они спускались по лестнице.

— Все еще хотите облегчить душу признанием? — поинтересовался Дэлзиел.

— Мне не в чем признаваться!

— Что ж, у меня пока все. Я возвращаюсь в город. Видите ли, некоторым из нас приходится работать, чтобы прокормиться.

— Всем нам приходится! — воскликнул Ломас, взглянув на часы. — Сегодня я пропустил утреннюю репетицию, и Чанг убьет меня, если я не появлюсь в театре хотя бы после обеда. А вот и миссис Брукс!

В дверях появилась средних лет женщина, щербатая и косоглазая, на голове ее был повязан платок.

— Миссис Брукс приходит к мисс Кич убираться в доме, — объяснил Ломас. — Утром она сказала, что вернется и посидит мисс Кич, пока я сделаю свои дела. Большое спасибо, миссис руке!

— Не за что, дорогой, — отозвалась женщина, внимательно разглядывая толстяка. — Он из полиции? Я так и подумала, осмотрим, съест ли она на обед вареные яйца? Вот уж его-то я бы не хотела кормить! — заливаясь смехом и жутко кося левым глазом, она стала подниматься по лестнице.

— Извините, мне пришло в голову — если вы едете в город…

— Хотите, чтоб я вас подвез? — хмыкнул Дэлзиел. — Ну что ж, не возражаю. При условии, что вы не начнете декламировать и пугать моего шофера? Ладно, поторопитесь. Мне некогда болтать!

«И отчего это здесь никто не может подвезти человека без того, чтобы не сказать ему какую-нибудь гадость?» — удивленно подумал Род Ломас, направляясь поспешно за своей бархатной курткой.

Вернувшись в участок, Дэлзиел увидел, что Паско и Сеймур, словно пара нервных танцоров, перебирают бумаги, разложенные на столе.

— Вы что, собираетесь проглотить их, после того как прочтете? — спросил Дэлзиел. — Где Уилд? Он, когда захочет, может привести все в порядок, у него особое чутье.

— Все еще болен, — ответил Паско. — Точнее, — поправил он педантично самого себя, — опять болен! Он показался здесь, сообщил, что у него все в порядке, и снова исчез.

— Это так, — вмешался Сеймур. — Я рассказал, что здесь происходило все это время, включая сегодняшнее утро, и вдруг Уилд потерял сознание. Я кинулся за доктором, но он остановил меня.

— Тогда бумагами придется заняться нам, — проворчал суперинтендант. — Пошли в мою комнату. Питер, неси с собой все, что считаешь нужным.

В кабинете толстяк налил себе ячменного пива, такого бледного, что при беглом взгляде оно могло сойти за воду, и приказал:

— Начинайте!

— Я разговаривал с Флоренцией, — доложил Паско.

— Да ну? И что она сказала?

Паско одобрительно засмеялся, хотя Дэлзиел не любил, когда прерывали его остроты. Потом продолжил:

— Алессандро Понтелли родился в Палермо на Сицилии в 1923 году, сражался вместе с партизанами и был ранен, госпитализировали его американцы недалеко от Сиены; после войны работал как переводчик и курьер, сначала при военных властях, а когда все наладилось — в туристическом бюро. За ним не числится никаких уголовных дел, он неженат, о семье сведений не имеется. Вылетел из аэропорта Пизы за четыре дня до похорон. Последние по времени сведения о нем — регистрация в иммиграционном бюро в Гэтвике. После этого — никаких следов.

— И до этого — немного, черт побери! — пробурчал Дэлзиел с горьким удовлетворением человека, который и не ждал большего от «этих иностранцев».

— Шеф, но у нас не так уж много информации и о нашем чистокровном британском юнце! — протестующе заметил Паско.

— Этот прохвост показался мне наполовину коричневым, — возразил Дэлзиел. — Расскажи-ка теперь о нем.

— Шерман Клифф, девятнадцати лет; родился в Далвиче, Лондон; адрес, что он дал в суде: Далвич, Ликок-стрит, 29, где живет его бабушка, миссис Мириам Хорнсби, но сам он не проживал там уже более трех лет. Есть и другие адреса, которые он давал для получения социальных пособий, но ничего постоянного иди важного для нас. На прошлой неделе был оштрафован за кражу в магазине самообслуживания.

— Что он вообще делал у нас? — удивился Дэлзиел. — Приехать издалека только затем, чтобы стянуть что-то из магазина?

— Бог его знает. Сеймуру он сказал, что бродяжничает и ведет трудную жизнь. Интересно, но Сеймур не поверил мальчишке. От него не пахло грязью… Мы уже получили результаты вскрытия. Мистер Лонгботтом работал допоздна и настроен резать трупы и дальше. Он подтвердил, что смерть наступила от наезда автомашины, но перед этим он был избит. Кстати, Лонгботтом утверждает, что тело хорошо ухожено. Нижнее белье чистое и лишь внизу выпачкано испражнениями в момент смерти. Похоже, Сеймур был прав.

— Так где же мальчишка жил?

— Не знаю. Но, думаю, скоро мы это выясним, — уверенно отвечал Паско. — Точно установлено, что незадолго до смерти он съел поджаренный сандвич с сыром, а до этого имел сношение через анальное отверстие. При нем найдено пять граммов марихуаны в небольшой пластиковой сумке из местного супермаркета, по всей видимости, он купил эту гадость здесь.

— В супермаркетах теперь продают наркотики?

Паско опять весело рассмеялся, что очень насторожило Дэлзиела.

— Вполне могли продавать, — сказал инспектор. — Достать то нетрудно, если деньги водятся. По одной из версий, Шерман мог заставлять своего дружка заплатить за наркотик, а тот место этого решил как следует его поколотить, но зашел слишком далеко.

— Да уж, дальше некуда, черт побери! — буркнул Дэлзиел. — Так ты полагаешь, что он был «голубой»?

— Трудно сказать, сэр. Но, может быть, его бабушка, миссис Хорнсби, расскажет нам больше. Кстати, она прибывает в город в два часа. Я распорядился, чтобы ее доставили прямо к вам, так как подумал, что вы захотите поговорить с ней, прежде чем она отправится в морг.

— Что? — возмутился Дэлзиел. — Так вот почему ты так охотно хохотал! Ничего не выйдет! Утешать убитых горем бабушек — не моя специальность, для этого мы нанимаем елейных щеголей с дипломами вроде тебя!

— Сэр, но я по горло загружен делом Понтелли. Сеймур занимается содержимым шкатулки миссис Хьюби, а мне еще нужно допытаться у Рода Ломаса, зачем он вскрывал эту шкатулку.

— Он, кстати, обедает сейчас в баре театра «Кембл», — заметил Дэлзиел. — Я привез его с собой. Забавный парень, правда? Очень высоко себя ставит. И он не исключение. А что, от этих бумаг из шкатулки будет какой-нибудь прок?

— Здесь другое, — признал Паско. — Они скорее трогательная иллюстрация навязчивой идеи. Сеймур заметил некий пробел в документах. Но так как этот пробел совпадает с тем периодом, когда у старой леди случился первый удар, он вполне объясним.

— Но ты все равно будешь тратить время, выслеживая Ломаса? — язвительно спросил Дэлзиел. — Ты все еще веришь, что найдешь мотив убийства в завещании старой Хьюби?

— Уверен — тут что-то есть. Я пропустил все данные через центральный полицейский компьютер…

— О Господи! Я знал, что без этого не смогут обойтись! — рявкнул Дэлзиел, относившийся к компьютерам с ненавистью луддита.

— И кое-что обнаружил. Например, плохой характер Джона Хыоби проявляется не только в том, что он пинает ногами собачьи чучела. В молодости он участвовал в драках, а недавно его оштрафовали за то, что применил насилие, выдворяя из своего бара нежелательного клиента.

— Да ладно! Наверняка судья попался чересчур впечатлительный, — проворчал Дэлзиел.

— Нет, тут до угроз дело дошло: «Повесить, раздавить, кастрировать»! Даже судья, миссис Джонс, сочла, что толкать клиента так, чтобы он головой разбил стекло собственного автомобиля, это уж слишком. О других Хьюби никаких сведений нет. Род Ломас — отдельные нарушения дорожных правил и одно обвинение в хранении наркотиков. Гашиш! Ломас был задержан в аэропорту Хитроу. Ему удалось доказать, что это был его собственный гашиш, не для продажи. О его матери — ничего, за исключением…

— Так-так…

— Ее муж, Артур Виндибэнкс, в семидесятые годы был замешан в большом скандале вокруг домов отдыха. Он выбрался из него, разбившись в катастрофе на автостраде. Потом в лондонском офисе компании весьма кстати случился пожар, и все документы сгорели. Саму ее по данному делу не привлекали, хотя я пришел к выводу, что она была на волосок от этого.

— Дама на удивление хладнокровна, — сообщил Дэлзиел. — Вчера возил ее в морг взглянуть на задницу покойного Понтелли. «Вот это пятно! — сказала она. — Я сразу узнала его!» И ни один мускул на лице не дрогнул. Впрочем, мисс Кич утверждает, что на лилейно-белом теле Александра не было никаких родимых пятен. Если считать Хьюби, то два голоса против одного за то, что оно было. Кто же врет?

— Зачем врать старой Кич? — нахмурился Паско.

— Сейчас старуха получила синекуру на всю жизнь, которой ей, может быть, отпущено не слишком много, судя по тому, как она выглядела нынче утром. У нее были основания опасаться: окажись Понтелли и впрямь пропавшим сыном Хьюби, она могла бы остаться с носом.

— Тогда, надо признать, она была очень сообразительна, отвечая на ваш вопрос.

— Не ты ли, Питер, говорил, что у мисс Кич острый ум?

— Но она не лежала больная в постели, когда я виделся с ней… Хорошо, подойдем с другой стороны. Остальным-то какая корысть от вранья?

— Предположим, они становятся наследниками, если Понтелли — это Александр Хьюби, и он умирает, не успев вступить в наследство? — спросил суперинтендант.

Паско покачал головой.

— Я так не думаю. Это верно, что они одинаково близкие родственники по отношению к старой леди. Но не к Александру! Джон Хьюби — его двоюродный брат, а Стефания Виндибэнкс — седьмая вода на киселе.

— Ты уверен? — недоверчиво переспросил Дэлзиел. — Проверь-ка это у Теккерея. Одно я знаю наверняка: независимо от того, лжет эта Виндибэнкс или нет, она рта не раскроет, не подумав сначала, что ей это даст!

— Это верно. Я думаю… — Паско решил не развивать свою мысль, пока не сможет проверить ее. Он вернулся к главной теме разговора: — Навел я справки и о Гудинафе. Оказалось, что его подозревают в симпатиях к некоторым экстремистским группам защитников животных. Ничего конкретного, но эти взгляды привели Гудинафа к конфронтации с руководством Общества защиты животных.

— Глубоко копаешь, Питер, — крякнул Дэлзиел.

— Экстремизма, оказывается, везде в избытке. А вот еще новость: «Женщины за Империю» включены Спецотделом в список праворадикальных групп. — Паско сам был поражен, когда узнал об этом. Он подумал: а не мог ли тот список, о котором ему говорила Элли и о котором в свое время он так иронически отозвался, выйти из того же Спецотдела? Возможно, кто-то из «Группы борьбы за женские права» внедрился в отдел или произошла умышленная утечка информации, а может быть, кто-то из левацких группировок был нанят, чтобы выведать данные из полицейского компьютера.

— Что еще? — спросил Дэлзиел.

— О миссис Фолкингэм — никаких сведений, если не считать ее восхваления колониального прошлого. И абсолютно ничего о мисс Саре Бродсворт.

— Ты сообщаешь нам об этом прямо как триумфатор, — проворчал Дэлзиел.

— Посмотрим, какую службу сослужит нам эта информация. Я также проверил через компьютер этот «Белый огонь», о котором говорил Уилд. Он был прав. Внедрение — это их стиль работы. Они проникают в школьную систему, в местные ячейки тори, добровольные организации. Любят шумовые эффекты вроде кампании против Чанг — просто чтобы поддерживать свой статус в более широком спектре правого экстремизма. Но обычно они действуют осторожно, их девиз — «Работать изнутри»! Поэтому вполне вероятно, что, как только запахло деньгами, они внедрили кого-то наподобие Сары Бродсворт в «Женщин за Империю», чтобы она укоренилась там, пока те не получат деньги.

— И ты полагаешь, они могли убить Понтелли, чтобы убрать его со своей дороги? Ну и голова у тебя, парень!

— Но ведь это стоит проверить!

— Хорошо, проверяй. Да, послушай: Гудинаф сказал мне, что встретил того журналиста, Волланса, в доме миссис Фолкингэм. Похоже, он тоже не прочь разузнать побольше об этой Бродсворт. Может быть, стоит посмотреть, что ему удалось вынюхать? Эти газетные ищейки в отличие от нас не связаны никакими правилами и инструкциями. Кроме того, они в состоянии предложить крупные взятки… Хэлло! — Последнее он прорычал в телефонную трубку, схватив ее после первого же звонка. — Да? Кто? Что… что? О, Вэтмоу! Да, сэр, я знаю, что вы заместитель начальника полиции… Чем могу помочь вам, сэр? Видите ли, сейчас я очень занят… Хорошо, сэр. Постараюсь как можно быстрее, сэр…

Дэлзиел положил трубку.

— Интересно, что ему нужно?.. А что, если… — Он схватился за трубку: — Алло, Герберт, говорит суперинтендант Дэлзиел. Как твоя половина, старина? Прекрасно? Послушай, я проверяю один телефонный разговор с заместителем начальника полиции — просто уточняю время. Разговор состоялся утром, где-то около… Вот-вот, это мне и нужно! Великолепно! Огромное спасибо!

Дэлзиел положил трубку, кровожадно ухмыляясь.

— Около получаса назад Вэтмоу звонили из «Челленджера». Полагаю, сейчас начнется забава. В следующую среду его вызовут на аттестацию, и он старается обезопасить себя на тот случай, если что-нибудь станет угрожать его карьере… Ладно, Питер, вижу, тебе не терпится удрать отсюда. Я потрясу бабулю, когда она появится, но помни — теперь ты у меня в долгу! А мне лучше поторопиться. А то этот весельчак со своим убогим умишком забудет, зачем хотел видеть меня!

 

Глава 2

Невил Вэтмоу швырнул телефонную трубку на рычаг, довольный тем, что суперинтендант вызвал у него гнев. Заряд ярости был просто необходим ему, чтобы беседовать с Дэлзиелом.

День начался не слишком удачно. Известие об убийстве Шермана повергло Вэтмоу в глубокое уныние. Отборочному комитету явно не понравятся два нераскрытых убийства подряд. Вэтмоу разработал тактику действий; он разузнает у Дэлзиела, на каком участке расследование продвинулось дальше всего, и возьмет следствие под свой контроль; одновременно он сделает публичное заявление, где скромно упомянет и дело Пикфорд…

Потом позвонил Айк Огильби.

— Нев, я хочу сообщить вам, что произошло. Этот тип позвонил вчера вечером еще раз в связи с тем делом. Наш Генри Волланс — помните парня, которого вы видели в «Джентльменах», — договорился с ним о встрече сегодня утром. Но тот не появился. Вероятно, испугался, хотя вчера он был явно заинтересован. А может, он получил более выгодное предложение…

— Какое еще предложение?

— Парень упоминал о деньгах. Сказал, что может сообщить нам такое, что взорвет йоркширский отдел уголовных расследований. Но он хотел, чтобы ему хорошо заплатили. Может быть, он просто берет нас на пушку, Нев, но я обещал держать вас в курсе дела.

— Подонок! — взорвался Вэтмоу, положив трубку. — Спасибо за дерьмовые сведения!

Он не сомневался в том, что, если у Огильби есть история, да еще и стоящая история, он использует ее так, чтобы его, Огильби, имя не упоминалось. Таким путем этот проныра заставит Вэтмоу взять на себя определенные обязательства, сам при этом реально не делая ничего. Нет, настало время, чтобы он, Невил Вэтмоу, взял ситуацию под свой контроль и снова стал хозяином собственной судьбы!

В дверь негромко постучали.

— Войдите! — сказал Вэтмоу.

В дверь снова постучали. Он опять сказал:

— Войдите!

Ответом был очередной стук.

Вздохнув, он поднялся и открыл дверь. Перед ним, нервно улыбаясь, стоял Дэлзиел — гротескная пародия на проказливого школьника, вызванного к директору.

— Ради Христа, входите и садитесь, — буркнул Вэтмоу.

Тот уселся на стул, заскрипевший под ним, словно старый корабль в бурю. Замначальника полиции прикинул, какая линия поведения будет для него сейчас самой выгодной, и решил, что прямота человека, умудренного жизнью, подойдет ему лучше всего.

— Итак, Энди, — сказал он отрывисто. — Мне сообщили, что в отделе расследований есть человек, занимающийся гомосексуализмом. Я хочу знать, кто это?

Дэлзиела сообщение скорее опечалило, нежели шокировало.

Он оглядел комнату, затем перегнулся через стол и произнес доверительным тоном:

— Вы действительно хотите это выяснить, Невил?

Неожиданно для себя Вэтмоу тоже перегнулся через стол, их головы почти соприкоснулись.

— Конечно, хочу, Энди.

— Поцелуйте меня, тогда скажу! — Дэлзиел, откинувшись назад, оглушительно захохотал.

Вэтмоу так и застыл над столом с окаменевшим лицом; он знал — стоит ему чуть расслабиться, и он кинется душить этого толстяка.

Суперинтендант, все еще давясь от смеха, спросил:

— Надеюсь, вы это не всерьез?

— Напротив, я чрезвычайно серьезно к этому отношусь, — ответил Вэтмоу, медленно выпрямляясь.

— Хорошо, черт возьми, что вы от меня-то хотите?

— Выследите его. Полагаю, вам не нужны подробные инструкции?

— И все же вам, видимо, придется мне кое-что объяснить.

— Хорошо. Возможно, вы и правы. Нам обоим не мешает во всем разобраться. Если в отделе есть гей, и вы, Энди, ничего не знаете, он, вероятно, рассчитывает на то, что и впредь вы ничего не заподозрите. Он теряет бдительность и становится уязвимым. В силу своих наклонностей «голубые» могут оказаться в очень подозрительных местах. Даже те из них, кто не скрывает своего естества, зачастую якшаются с весьма сомнительными личностями. А геи, прикидывающиеся нормальными, естественно, становятся жертвами шантажа. Понимаете, о чем я говорю?

Дэлзиел в недоумении пожал плечами.

— А чем можно угрожать «голубому» копу?

— Разоблачением, конечно. Это испортит ему карьеру.

— Неужто только потому, что он гей?

— Это личное дело каждого. Но огласка, несомненно, скажется на его карьере, — уверенно заявил Вэтмоу.

— Какая связь между карьерой полицейского и его склонностями?

Вэтмоу постарался направить их дискуссию в другое русло:

— Это касается не только работы, хотя и может вызвать массу осложнений. «Голубой» коп уязвим во многих отношениях. Предположим, он женат, но ни его жена, ни семья не знают об этом…

— Женатый гей? — изумился Дэлзиел.

— Бывает и такое! — ответил Вэтмоу, чья позиция подкреплялась «Сексуальными отклонениями», лежавшими на книжной полке позади него. — Известно ли вам, что Оскар Уайльд, например, был женат и имел двоих детей?

— Что вы говорите? Главный инспектор Уайльд из Скарборо?

Намеренно тихо, словно опасаясь, что в любую минуту может взорваться, Вэтмоу произнес:

— Сделайте то, о чем я прошу вас, Дэлзиел. Просто выследите его.

— Слушаюсь, сэр! — ответил тот по форме. — Но чтобы я знал точно, что от меня требуется, может быть, вы изложите это на бумаге?

Вэтмоу посмотрел на него задумчиво, потом улыбнулся: «Дэлзиел думает, что поступает умно, спрашивая письменную инструкцию, но письменные инструкции могут быть палкой о двух концах».

Он достал бумагу, вложил копирку и сел за пишущую машинку.

«Суперинтенданту Дэлзиелу Э.

В дополнение к нашему сегодняшнему разговору по поводу обвинений в сексуальных отклонениях, выдвинутых против неизвестного сотрудника отдела расследований, ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ в кратчайшие сроки расследовать данные обвинения и доложить о результатах».

Вэтмоу перечитал распоряжение. Оно было четким, без излишних деталей — твердое свидетельство того, что он был на высоте положения на случай, если разразится скандал. Он был уверен, что Дэлзиел не станет ничего предпринимать. Что ж, это его позиция, которая может привести к провалу и будет истолкована как халатность, некомпетентность или сознательное сокрытие фактов. Вэтмоу подписал записку и передал ее Дэлзиелу.

— Думаю, это положит конец всем двусмысленностям.

Толстяк внимательно прочитал бумагу, сложил ее вдвое и положил в бумажник.

— Спасибо, сэр. Хотя не очень представляю, как я буду это выполнять. Нет ли у вас каких-нибудь идей? Был бы весьма признателен.

Вэтмоу улыбнулся. Он знал, что Дэлзиел больше всего не доверял психиатрам, особенно когда те давали понять, что помогают полиции.

— А почему бы вам не поговорить с доктором Поттлом из Центрального психиатрического отделения? Он оказывал нам содействие в прошлом. Может быть, он подскажет вам, в каком направлении вести поиск?

Дэлзиел поморщился и пробурчал что-то невразумительное. Мало кому удавалось привести его в смущение, поэтому Вэтмоу внутренне потирал руки, от удовольствия.

— А теперь, Энди, вернемся к полицейским делам. Я бы хотел получить от вас полный отчет о том, как продвигается расследование последних убийств. Два убийства за менее чем недельный срок. Нехорошо, совсем нехорошо.

Прозвучало это так, будто Дэлзиел был лично во всем виноват, и, к восторгу Вэтмоу, суперинтендант клюнул на приманку.

— Ко мне это не имеет никакого отношения! — огрызнулся он. — Эти подлецы не советуются со мной, когда им убивать.

— Разумеется, Энди, — миролюбиво согласился Вэтмоу, — но полицейский комитет требует от нас результатов следствия. Люди волнуются, Энди. Голос общественности! Мы должны работать с ними в тесном контакте. Связи с общественностью — непременный атрибут нынешнего времени! Вы изучили мои директивы по этому вопросу?

— Угу, — пробурчал Дэлзиел весьма неубедительно.

— Отлично. Тогда вы должны знать, что информация и консультация — это то, что комитет требует от нас, и наш долг — обеспечить им это. Я не могу выполнять свои обязанности, пока вы, Энди, не будете в свою очередь обеспечивать меня информацией. Вам следует запомнить это.

— Консультация и информация, — повторил Дэлзиел, словно заучивая наизусть два важных слова на каком-то странном языке.

— Вот именно. Ну, так вернемся к нашим баранам. Как идет следствие и чем я могу помочь вам, Энди? Вот все, что я хочу знать.

 

Глава 3

«ОТКРЫТО 24 ЧАСА В СУТКИ! — гласил плакат. — ПОПРОБУЙ НЕМНОГО КУЛЬТУРЫ ВМЕСТЕ С ЗАКУСКОЙ!»

Паско вспомнил, как Чанг, выступая по местному радио, объявила о своей ненависти к театрам, которые большую часть времени бывают закрытыми и недоступными для народа.

«„Кембл“ принадлежит публике, дорогой мой, — говорила она растерянному репортеру. — Я не хочу руководить театром, который наглухо закрыт и изолирован от людей, как форт Нокс, театром, в который актеры пробираются через черный вход, словно епископы в бордель. Невозможно продать культуру, если нет зрителей, которых волнует товар!»

Сегодня культура была представлена парой гнусавых исполнителей народных песен, вопивших в фойе о горестной доле ткача во время войны Алой и Белой розы.

Войдя в бар, Паско был вознагражден горячим приемом Чанг.

— Питер, радость моя! — закричала она, направляясь к нему. Позади нее подпрыгивали какие-то создания меньших размеров, подобно лилипутским корабликам, влекомым Гулливером. — Я как раз говорила о вас. Не могли бы вы достать для нас десяток полицейских щитов? Мы одержимы идеей превратить пьесу о полиции в мюзикл. Я уже предвкушаю, как хор, занятый в большом ритмическом номере, будет топать сапогами и бить дубинками в щиты!

Сеймур, шедший позади Паско, встревоженно замер: инспекторы с университетскими степенями, может быть, и способны воспринимать подобные зрелища, но только не честолюбивые констебли. Чанг, чуткая ко всем движениям на сцене, заметила это и, понизив голос, добавила:

— Черт возьми, Пит, прелесть моя, слушайте — я не хотела смутить вас. Иногда вылетает. Вы не сердитесь? — Она наклонила свое лицо так близко, что инспектор почувствовал на щеке ее легкое дыхание.

— Кто-то будет прощен, а кто-то наказан! — произнес Паско. — Выбирайте — что вам больше по душе.

Чанг засмеялась, и смех ее был подобен звуку храмовых колокольчиков в романах Киплинга.

— Это светский визит или вы ищете наркотики? — спросила она Паско.

— Я хотел бы поговорить с Меркуцио.

— С Родом? Он там, в углу, со своей кузиной, — последнее слово она произнесла с особенной интонацией, которая озадачила Паско. В дальнем углу бара он увидел Ломаса, сидевшего рядом с Лэкси Хьюби, причем так близко, что головы их почти соприкасались. «Может быть, между ними что-то происходит?» Эта догадка обескуражила его. Кажется, семейства Хьюби и Ломасов не испытывали горячих чувств друг к другу, а эти двое уж совсем не годились на роль Ромео и Джульетты.

Паско извинился перед Чанг и направился к паре в дальнем углу. Заметив его, молодые люди прервали беседу.

— Здравствуйте, мистер Ломас, мисс Хьюби, — улыбнулся им Паско.

— В прошлый раз мы были Родом и Лэкси. Видимо, предстоит официальный разговор, — отозвался Ломас.

— Можем мы поговорить наедине, мистер Ломас?

— А здесь это разве невозможно?

Род был прав: громкие голоса и музыка создавали в баре такой шум, что подслушать их нельзя было бы при всем желании.

Паско посмотрел на девушку.

— Я пойду, — поспешно сказала она.

— В этом нет необходимости. Мой констебль купит вам что-нибудь выпить. Сеймур!

Девушка поднялась и направилась к стойке, следом за ней поспешил слегка смущенный констебль.

Паско уселся в освободившееся кресло.

— Хотел бы задать вам пару вопросов, мистер Ломас. Во-первых, зачем вы взломали шкатулку?

— Что? Я не делал этого! Это абсурд! — запротестовал тот, изображая изумление и шок почти по методу Станиславского.

— Вы пропустили одну строчку, — укорил его Паско. — Сначала идет фраза: «Какую шкатулку?» Только когда я скажу какую, должно последовать возмущение.

— А вы неплохой клоун, — сдавленно произнес Ломас.

— Спасибо. Видите ли, мы нашли отпечатки пальцев внутри и снаружи шкатулки. Они совпадают, с отпечатками на стакане около вашей кровати…

Паско соврал насчет отпечатков внутри. Там было наложение одних отпечатков на другие — и никакой определенности.

— Так вы копались в моей спальне? — На этот раз негодование Ломаса было неподдельным.

— Нет, — мягко возразил Паско, — мы осмотрели спальню покойного Александра Хьюби с разрешения мисс Кич. Но не будем отклоняться от нашей темы. Вернемся к шкатулке.

Ломас задумался на мгновение, потом на его лице появилась открытая, искренняя, почти печальная улыбка.

— Да, верно, я заглядывал в шкатулку. Но не взламывал ее. Замок был уже сорван. Я просто рылся в вещах.

— С какой целью?

— Просто так. Нет, я сказал глупость. Послушайте, если говорить честно, у меня была безумная идея — а что, если существует другое завещание, о котором старина Теккерей просто не знает. Ведь нельзя же отрицать такую возможность, не так ли? Я в самом деле не могу смириться с мыслью, что до последнего дня старуха верила, будто ее драгоценный мальчик жив.

— Понятно. Надо полагать, вы надеялись, что существует кое завещание, по которому ваше семейство наследует все имущество?

— Я родился в День Святого Иуды. Только прирожденные оптимисты становятся актерами.

— Ну и как, удалось что-нибудь найти?

— Ничего. Кроме массы вещей, подтверждающих, что дорогая старушка Гвен была не в своем уме.

— Для этого не стоило ломать замок.

— Послушайте, это мог сделать кто угодно. Почему вы выбрали меня?

— Вряд ли кто угодно. В доме были лишь вы и мисс Кич. А у нее есть ключ.

— Да будет вам известно, что и другие люди посещают этот дом.

— Например?

Ломас посмотрел украдкой в сторону бара и понизил голос:

— Как насчет Джона Хьюби, отца Лэкси? Пару дней назад он приезжал к мисс Кич, спрашивал о завещании, письмах и прочем. Да, это мог быть он! Он же форменный дикарь. Трудно поверить, что Лэкси его дочь.

Паско сделал пометку в своих записях.

— Теперь расскажите мне о своей поездке в Италию, — предложил он.

Ломас нахмурился, но тут же вернул на свое лицо открытую, честную улыбку.

— А-а-а! Вы видели наклейки на моих чемоданах. Какой же вы проницательный детектив, старина! Да, летом я был в Италии. После фестиваля в Солсбери я, как сумасшедший, рыскал повсюду в поисках работы. Наконец сказал себе: «Лето есть лето!» — и принял предложение матери поехать за границу за ее счет.

— Это было ваше первое путешествие в Италию?

— Нет, я ездил туда несколько раз.

— Где вы были в Италии? — Паско держал ручку наготове.

— В разных местах.

— Тоскана?

— Да, там я пробыл достаточно. Послушайте, а в чем, собственно, дело?

— Встречались ли вы когда-нибудь с Алессандро Понтелли?

Ломас не счел нужным притворяться, что не слышал этого имени.

— Вы имеете в виду погибшего парня, того, который объявился на похоронах? Что вы, черт побери, хотите сказать, инспектор?

— Я задал вам очень простой вопрос, — невозмутимо отозвался Паско.

— Тогда ответ тоже будет простой — нет!

— Прекрасно. Кстати, вы до сих пор курите марихуану?

Ломас удивленно покачал головой.

— Боже мой! Если уж вы за что-то беретесь, то непременно выведаете всю подноготную! Вас в самом деле это интересует?

— Без сомнения. Вы признали в суде, что курили марихуану. Я только хочу знать, отказались ли вы от этой привычки?

— Да зачем вам это знать? Какое это имеет значение?

— Пока никакого. Просто у парня, убитого недалеко от Трой-Хауса, нашли немного марихуаны.

— Вы глубоко копаете! — воскликнул Ломас, не подозревая, что вторит Дэлзиелу.

— Весьма возможно… — Почувствовав, что кто-то стоит рядом, Паско поднял голову. Это подошла Лэкси Хьюби.

— Род, я должна возвращаться. Мистер Теккерей работает в обеденный перерыв, и мне придется много печатать.

— О'кей! Надеюсь, вы позвоните вечером в Трой-Хаус справиться о здоровье Кичи? Миссис Брукс превосходная сиделка, но ей нужно заботиться и о собственной семье, — оживился Ломас.

— Конечно, позвоню. Занятия у меня кончаются в восемь.

— Мисс Хьюби, если вы задержитесь на секунду, я провожу вас, — остановил ее Паско, снова пуская в ход свою обворожительную улыбку. — Я хочу поговорить с мистером Теккереем. Между прочим, мистер Ломас, тот ваш друг, у которого вы ночевали в прошлую пятницу, живет в Лидсе?

Этот прием часто срабатывал — неожиданно, когда подозреваемый думает, что все уже позади, задать острый вопрос. Сейчас подобная тактика была обречена на успех! Ломаса передернуло, и вместо ответа послышался его сухой нервный кашель.

— Итак, в тот вечер вы были в Лидсе, — без нажима констатировал Паско.

— Конечно, был, — ответила за него Лэкси с легким раздражением.

Паско изумленно уставился на девушку.

— Мы ходили с ним в оперу. «Мадам Баттерфляй».

— Неужели? — Паско повернулся к Ломасу. Все следы замешательства исчезли. Род улыбнулся инспектору прежней улыбкой.

— Лэкси полна решимости отучить меня от драматического театра.

— Вы позвонили мисс Кич. Сказали, что не вернетесь в Трой-Хаус, потому что останетесь ночевать у друга.

— Я так и сделал, — ответил Ломас развязным тоном. — Именно так все и было.

— Я должна идти, — повторила Лэкси Хьюби. Она нагнулась и поцеловала Ломаса в щеку. Паско вспомнил, с какой видимой неохотой встретила Лэкси попытку Ломаса обнять ее всего неделю назад. Девушка повернулась и направилась к выходу.

— Нам предстоит еще один разговор, мистер Ломас. — С этими словами Паско последовал за ней.

Девушка шла так быстро, что он смог нагнать ее, только когда они вышли из театра.

— Не бегите так! — взмолился инспектор. — Должно быть, у вас очень хорошая работа, если вы так торопитесь вернуться в офис?

— Неплохая.

— Но быть адвокатом все же лучше? — переводя дыхание, полюбопытствовал Паско.

— Вы заглядывали в мой портфель!

Это перескакивание через две ступеньки в процессе рассуждения впечатляло. А может быть, он просто забыл застегнуть ее портфель?

— Где вы учитесь? Заканчиваете курсы и будете поступать на подготовительный факультет?

— Как получится, — сказала она равнодушно.

— Мистеру Теккерею следовало бы ценить вас. — Паско потребовалось сделать несколько шагов, чтобы понять, почему она промолчала. — Он не знает об этом? Но почему? Он бы наверняка…

— Я не нуждаюсь, в одолжениях.

— При чем здесь одолжение? Каждый имеет право на образование.

— Имеет право? — не повышая голоса, она говорила сейчас с большей страстностью, чем когда-либо за время их короткого знакомства. — Дети имеют право на то, что взрослые им дают. А взрослые имеют право на то, что они могут себе позволить.

— Вот как? Вам уже исполнилось восемнадцать. Вы взрослый человек. Что вы можете себе позволить?

Она вдруг усмехнулась, словно сменив настроение.

— Не так уж много. Наверное, возможность выбирать. Если повезет.

Они подошли к зданию конторы Теккерея. Паско оглянулся. Сеймур, будто королевский телохранитель, шествовал за ними. Паско произнес ему губами: «Машина», тот кивнул головой и исчез.

Когда они взбирались по скрипучей деревянной лестнице, Паско обратился к Лэкси:

— Вероятно, вы бы предпочли, чтобы я не упоминал о ваших занятиях мистеру Теккерею?

Она пожала узкими плечами с безразличным видом.

— Вы можете делать все, что считаете нужным. Посмотрю, у себя ли мистер Теккерей.

Адвокат не смог скрыть своего недовольства тем, что его оторвали от работы. Стол был завален бумагами, пиджак висел на спинке стула. Пришлось вставать и надевать пиджак, когда Паско по знаку Лэкси вошел в комнату.

— Не взыщите. Ужасно много дел. Какие-нибудь новые обстоятельства?

— Не сказать, чтобы очень существенные. Надеюсь, мистер Дэлзиел сообщил вам, что миссис Виндибэнкс опознала в Понтелли Александра Хьюби?

— Да, он звонил мне вечером. Это интересно, чрезвычайно интересно!

— Еще бы! Мистер Джон Хьюби также подтверждает это. С другой стороны, мисс Кич отрицает наличие такой отметины. Но вот что мне хотелось бы выяснить: если Понтелли — сын миссис Хьюби, то что это может означать с правовой точки зрения?

— О Боже! — воскликнул Теккерей. — Давайте посмотрим. Боюсь, ситуация в свете последних событий остается крайне запутанной. На первый взгляд может показаться, что если Александр оставался в живых после смерти матери и предъявил устно права на наследство в этой самой комнате, то состояние Хыоби должно считаться принадлежащим ему.

— Понятно. В таком случае теперь, насколько я понимаю, по закону о наследовании Джон Хьюби из Олд-Милл-Инна становится главным наследником?

— Единственным наследником! Но вы забываете о некоторых обстоятельствах, мистер Паско. Александр Хьюби, если это был он, жил в Италии сорок лет. Он мог быть женат и иметь большую семью. Он мог составить собственное завещание, оставив все, к примеру, местной футбольной команде…

— Насколько известно итальянским властям, он не был женат, — возразил Паско. — У него также нет никаких близких родственников. А и существуй они, их можно рассматривать лишь как наследников человека по фамилии Понтелли, даже если он и был на самом деле Александром Хьюби. Они будут наследниками Понтелли, как если бы в Италии жил реальный человек с этим именем, не так ли? Но я не знаю о таком завещании.

— Ну, а я не знаю итальянских законов о наследовании, если предположить, что его итальянское гражданство подлинное, — заключил Теккерей. — Но, исходя из известных нам фактов и английского права, настоящая проблема все равно заключается в завещании миссис Хьюби. А оно гласит, что Общество защиты животных, Фонд помощи родственникам военнослужащих и «Женщины за Империю» не могут получить деньги до 2015 года при условии, если смерть ее сына не будет бесспорно доказана по истечении этого срока. Признаюсь, именно я настоял на том, чтобы она включила это дополнение. Следовательно, если сейчас вы подтвердите, что Понтелли был не кто иной, как Александр Хьюби, можно будет утверждать, что по условиям завещания его смерть, бесспорно, доказана. И все три благотворительных фонда получат наследство незамедлительно.

— Но это же абсурд! Выходит, Понтелли — наследник?

— Разве до того, как его убили, он предъявил права на наследство надлежащим законным образом? — спросил адвокат.

— А это необходимо?

— Не всегда. Но можно было бы доказать, что воля миссис Хьюби состояла в том, чтобы ее сын мог воспользоваться фамильным состоянием, пока он жив. А не в том, чтобы это состояние расползлось беспорядочно по всей Италии, если, разумеется, предположить, что у Понтелли там есть семья.

Когда Паско уходил от Теккерея, его настроение несколько улучшилось.

Сеймур ожидал в машине на улице.

— Куда ехать, сэр?

— В Олд-Милл-Инн. Если ты поторопишься, мы сможем там перекусить.

Паско тут же пожалел, что произнес эти слова. Даже детальное описание основной цели их визита к Джону Хьюби не могло поколебать в рыжем констебле уверенности в том, зачем они на самом деле должны спешить, и, чтобы поскорее достичь заветной цели, он гнал машину на предельной скорости. Однако, несмотря на бешеную езду, вначале Сеймуру пришлось испытать разочарование.

— Обед? — вскричал Джон Хьюби таким тоном, будто услышал непечатное слово. — У нас подают только сандвичи! Но они закончились полчаса назад.

— Я сделаю еще, — предложила Джейн, взмахивая длинными ресницами в сторону Сеймура, который в ответ облизнул губы, что было вызвано скорее плотоядным чувством, нежели голодом.

Хьюби, недовольно ворча, согласился с предложением дочери, и та отправилась на кухню, соблазнительно покачивая бедрами. Сеймур глубоко вздохнул. Паско заплатил за выпивку, но решил пока отложить беседу с хозяином бара. В зале было много народу, и сельские выпивохи так же боялись закрытия заведения, как Фауст — приближения последней в его жизни полночи. Хьюби и его жена суетились, выполняя заказ за заказом.

Сеймур прошептал Паско:

— Я собираюсь улизнуть, сэр. Мне бросилась в глаза дверь с надписью «Не для посторонних», сразу за мужским туалетом. Может, стоит заглянуть туда, пока они тут заняты, как считаете?

— Незаконное вторжение без ордера? Рассчитываешь обнаружить бумаги из шкатулки Гвен Хьюби? Или доказательства сговора с миссис Виндибэнкс? Или нечто такое, что говорило бы о причастности Хьюби хотя бы к одному из этих убийств?.. Я нахожу это просто возмутительным! Будь я уверен, что это истинное твое намерение, я бы запретил тебе входить туда!

— Слушаюсь, сэр! А в туалет мне сходить можно?

— Иди, но смотри не заблудись! — ответил Паско.

Сеймур понимающе ухмыльнулся и скрылся.

— Инспектор Паско?

Питер обернулся и увидел рядом с собой молодого светловолосого репортера Генри Волланса.

— Мы встречались на приеме в «Кембле», — напомнил журналист.

— Да, помню. Что вы здесь делаете? Ведь до Лидса отсюда Довольно далеко.

— Видите ли, я должен был встретиться здесь с одним человеком. Но он не пришел, — ответил Волланс. — К счастью, у меня были здесь еще кое-какие дела.

— В Олд-Милл-Инне?

— А почему бы и нет? Вы-то тоже здесь? — хитро прищурился репортер.

— Даже полицейские нуждаются в отдыхе. Любопытно, сегодня я уже слышал ваше имя.

На лице Волланса на мгновение промелькнул испуг, но он быстро взял себя в руки.

— Надеюсь, что-нибудь лестное?

— Я понял, что вы находились в Мальдив-Коттедже в Илкли, когда его посетил мистер Гудинаф?

— Все верно.

— Не могли бы вы сказать, что привело вас туда?

На миг задумавшись, Волланс произнес:

— Сэмми Раддлсдин высокого мнения о вас, мистер Паско.

— Это очень мило.

— Он считает, что вы из тех, кто заключает честные сделки, в отличие от любителей не платить по счетам.

— Сэмми так сказал? В следующий раз, когда он будет стонать, что я не сотрудничаю с ним, напомню ему эти слова! Так что вы там делали, мистер Волланс?

— Занимался одной историей. Миссис Фолкингэм — старая корреспондентка «Челленджера». Поэтому, узнав, что на «Женщину за Империю» могут свалиться большие деньги, мы решили, что к этому стоит приглядеться. Завещание миссис Хьюби само по себе достойно внимания. Но, как говорит мой редактор, всегда найдется более привлекательная приманка, ежели не полениться поползать вокруг крючка.

— Ну и как, удалось вам ее обнаружить?

— Появление мистера Гудинафа само по себе было большой удачей. Это приоткрывает немного завесу таинственности.

— А помощница миссис Фолкингэм, мисс Бродсворт, вероятно, окончательно прояснила дело?

Волланс одарил Паско улыбкой а-ля Редфорд.

— Кое-что мне стало понятнее, но это ни в какое сравнение не идет с тем, что я услышал сегодня утром!

— О чем вы?

— Ходят слухи, что в морге находится тело мужчины, который, как считают некоторые, был пропавшим наследником миссис Хьюби.

Паско осмыслил услышанное. Они старались держать в секрете «линию Хьюби», насколько это возможно. Однако, судя по тому, сколько народу в той или иной степени знало об этом, полностью исключить утечку информации не удалось.

— Но вы ведь не криминальный репортер «Челленджера»? Того я встречал — такой толстяк по имени Бойл? — спросил он Волланса.

— Однако я здесь, а его, как видите, нет. Но помяните мое слово — он тоже скоро будет. А тем временем, думаю, я и сам могу кое-что предпринять.

— Потому вы и приехали в Олд-Милл-Инн?

— Хотелось посмотреть на это семейство, поискать приманку.

— Вы еще не говорили с ними?

— Не успел.

Паско улыбнулся про себя, представив предстоящую встречу молодого человека с Джоном Хьюби.

— Вернемся к Саре Бродсворт, мистер Волланс.

— Я слушаю.

— Мистеру Гудинафу показалось, что вы выясняете именно ее прошлое.

— Это он так сказал?

— Он был прав?

— Был ли прав Сэмми Раддлсдин? — ухмыльнулся Волланс.

Паско почувствовал, что эти ухмылки начинают действовать ему на нервы.

— Хотите, скажу, что я могу сделать для вас? — предложил он. — Я не в состоянии отрицать или подтверждать слухи, вы должны понимать это. Но мог бы, если вам будет угодно, представить вас Джону Хьюби и подготовить почву для вашего интервью.

Это было такое нелепое предложение, что только неопытный человек мог отнестись к нему всерьез, не говоря уж о том, чтобы принять его. Но репортер, как ни странно, согласился.

— Хорошо, — сказал Волланс. — Я действительно пытался навести справки о Саре Бродсворт. Насколько я понял, «Женщины за Империю» — это компания дряхлых старушек, осколков колониальной империи. Было совершенно непонятно, чем может привлекать их такая молодая дама, как Бродсворт. Но если она — член группы, у нее обязательно должны быть хорошо обеспеченные тылы. В общем, я очень мало разузнал о ней как о представительнице рода человеческого.

— Когда вы говорите о группе, вы имеете в виду какую-то праворадикальную группу? Выходит, ее заслали к старухам, чтобы завладеть деньгами?

— Все может быть. А правая группа или левая — не все ли равно? Деньги — это главное! А вы, инспектор, знаете что-нибудь о ней?

— Пока нет! — Паско увидел, что народ в баре схлынул. Хыоби озирался по сторонам, по-видимому намереваясь удалиться на жилую половину. Сеймур еще не вернулся.

— Садитесь, — предложил инспектор Воллансу. — Я хочу побеседовать с мистером Хьюби, прежде чем представлю вас ему. Найдите себе место подальше, чтобы не было искушения подслушать.

Опять ухмыляясь, Волланс поднялся из-за стола и направился к столику в зале.

— Мистер Хьюби! — позвал Паско. — Не уделите мне минутку?

— Я должен был сразу догадаться, что вы здесь не ради одного пива.

— Но пиво у вас замечательное, — похвалил Паско. — Надо думать, вы были на днях в Трой-Хаусе?

— А что, есть причина, по которой я не должен туда ездить?

— Никаких причин нет. Меня лишь интересует цель вашего визита!

— Если бы вы поговорили с этой коровой Кич, вам незачем было бы меня спрашивать.

— Она говорит, будто вы интересовались документами, письмами или еще чем-то относящимся к завещанию миссис Хьюби.

— Это правда.

— А что именно вы искали?

— Все, что помогло бы доказать, что это, чертово завещание — сущая чушь. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтоб понять это, так ведь, мистер инспектор? Я хотел все хорошенько проверить. Вот и все!

— И миссис Кич не возражала?

— Нет, она была очень покладистой. Да и зачем бы ей вставлять мне палки в колеса? Все у нее сложилось хорошо, обеспечена на всю жизнь. А что получил я? Задний двор, заваленный строительным кирпичом, за который я еще не расплатился?

— Нашли что-нибудь в Трой-Хаусе?

— Решительно ничего, даже плесневелой корки!

— А в шкатулке?

— И там не нашел.

— Вы заглядывали в шкатулку?

— Да, а что? Эй, что там старая ведьма наболтала?

— Ничего, ничего, — успокоил его Паско, — просто непонятно, как вы могли заглянуть в шкатулку, если она была заперта?

— Ее открыли ключом, парень! — Хьюби вскипел. — Да, чертовым ключом! Кич открыла ее для меня и стояла рядом всё время, пока я изучал содержимое. И если она сказала вам что-то другое, то она гадкая лгунья!

Страстная речь мистера Хьюби привлекла внимание нескольких клиентов, для которых подобные проявления вспыльчивого нрава хозяина бара были привычным бесплатным представлением.

— Ничего другого она не говорила, так как ее об этом никто не спрашивал, — ответил Паско. — Но одну вещь она действительно сказала: насколько ей известно, никакого родимого пятна на ягодице у Александра Хьюби не было.

— Она так сказала? — спросил Хьюби бесстрастно. — Я слышал совсем другое. Но она, я думаю, должна лучше знать.

Краешком глаза Паско заметил, что Сеймур вернулся и сел за столик у окна.

— Да, я тоже считаю, что ей виднее. Кстати, тот молодой блондин, что сидит у камина, — репортер из «Санди Челленджер». Он хотел бы поговорить с вами. Кажется, он неплохой малый.

Хьюби подозрительно взглянул на Волланса, потом вышел из-за стойки и направился к журналисту. Паско допил свой стакан. Пиво Сеймура стояло нетронутым на стойке. Инспектор протянул стакан миссис Хьюби и попросил налить снова. Расплачиваясь, он спросил как бы невзначай:

— Помните, вчера, когда я разговаривал с вашим мужем, позвонила миссис Виндибэнкс? Она случайно не сказала, живет ли все еще в нашем городе?

Это была неуклюжая уловка, но простодушная хозяйка восприняла ее всерьез.

— Нет, она не упоминала, откуда звонит.

— Спасибо. Это не так уж важно. — С этими словами Паско взял стакан Сеймура и отправился с ним к столику, где тот сидел. Одновременно с ним туда подошла с сандвичами Джейн.

— Я приготовила вам мягкий сыр и цыплячьи грудки с острым соусом по моему рецепту, — прошептала она констеблю на хо, расставляя тарелки на столе.

Однако Паско с изумлением заметил, что Сеймур воспринял то весьма холодно. Его также поразило, что Хьюби, подошедший к Генри Воллансу, вместо того чтобы по обыкновению нагрубить репортеру, болтал с ним почти дружески и наконец уселся рядом за столик. Не было сомнений, что трактирщик пересказывал историю с завещанием и совсем скоро беднягу Граффа из Гриндейла, дремавшего до поры перед камином у ног журналиста, в который раз швырнут о стену.

— Что с тобой? — спросил инспектор у Сеймура, когда Джейн обиженным видом отошла. — Нам надоели блондинки с пышными бюстами?

Вместо ответа Сеймур схватил сандвич и со злостью вонзился в него зубами.

— Тебя долго не было. Нашел что-нибудь интересное? — переменил тему инспектор.

— Ничего полезного для нас. Я обыскал все — ни одной веши, относящейся даже косвенно к нашему делу.

Паско показалось, что Сеймур чего-то не договаривает.

— Но… — попытался он расшевелить парня.

И вдруг Сеймура прорвало.

— Я был в ее спальне! — воскликнул он с негодованием и болью идолопоклонника, разочаровавшегося в своем божестве. — Я и не думал там что-нибудь найти, но тщательность превыше всего. Представьте, они лежали в книжных полках!

— Господи, да что там могло быть?

— Что? Парик блондинки и пара накладных грудей! Никому сейчас нельзя доверять!

Паско из всех сил пытался изобразить на лице сочувствие, но, не удержавшись, расхохотался, так, что едва не подавился своим сандвичем.

Джона Хьюби, задушевно беседовавшего с Генри Воллансом, хохот инспектора вывел из равновесия. Неодобрительно уставясь на него, он проворчал:

— Вы посмотрите! Можно подумать, эти люди приходят сюда развлекаться!

 

Глава 4

Миссис Мириам Хорнсби было на вид за шестьдесят. Она была крепкого телосложения и с таким количеством грима на лице, что его хватило бы театру «Кембл» на пару недель. Она двигалась словно в облаке розового аромата, через который с каждым выдохом прорывался запах того, что натренированный нос Дэлзиела определил как ячменное пиво.

— Вы уже поели, моя дорогая? — спросил он с сочувствием в голосе.

— Да, благодарю вас. В поезде был буфет, — ответила она с лондонским акцентом, силясь придать ему некоторый аристократизм, приличествующий торжественности момента.

Все наблюдения, которые делал Дэлзиел по поводу голоса, запахов или аппетита старой леди, отнюдь не принижали ее в глазах суперинтенданта. Всему свое время, а хорошая закуска отнюдь не помеха для печали; запах ячменного пива даже расположил его к бабушке: он вспомнил о своем давнишнем романе с одной весьма воспитанной леди, которая обожала крепкий эль.

— Ну что ж, давайте приступим к делу, — сказал он, интуитивно выбрав для себя сердечный и в то же время деловой подход, который, по его мнению, лучше всего соответствовал ее душевному состоянию.

В морге она вцепилась в его руку, отказавшись от помощи, предложенной сопровождавшей их женщиной-констеблем Астер. Когда старая Леди глядела на застывшее, темное лицо юноши, Которого смерть снова сделала ребенком, Дэлзиел почувствовал всю тяжесть ее горя.

— Это ваш внук, Клифф Шерман? — спросил он официальным тоном.

Та кивнула.

— Вы должны сказать это, дорогая, произнести вслух, — наставительно сказал суперинтендант.

— Да, это он, Клифф, — прошептала старая женщина. Как только она выговорила эти слова, слезы покатились по ее лицу, оставляя блестящие борозды на напудренных щеках.

Когда они вышли из ледяного Металлического помещения морга в пластиковую безликость вестибюля, Дэлзиел с удивлением увидел перед собой сержанта Уилда.

— Привет. Ты чувствуешь себя лучше?

— Я бы хотел поговорить с вами.

— Ладно. Только сначала надо принести чашку чая для миссис Хорнсби. Нет, лучше давай уйдем отсюда!

Он вышел первым. В двухстах метрах был пивной бар «Зеленое дерево», названный так отнюдь не в честь какой-либо растительности по соседству. Бар только что закрылся, и хозяин его выпускал наружу последних посетителей.

— Хэлло, Стив! — обратился к нему Дэлзиел, знавший половину городских трактирщиков по имени, а вторую половину — по их репутации. — Ты не против, если мы посидим у тебя несколько минут? Можешь принести пару ячменного, а мне — стакан виски? Ты тоже, сержант, выпей виски, тебя словно пыльным мешком ударили. Да, и апельсинового сока для молодой леди. — Он кивнул в сторону констебля Астер. — Никто не должен видеть сотрудников полиции пьющими во время исполнения служебного долга!

Хозяин безропотно вздохнул. Миссис Хорнсби, прорыдавшая всю дорогу от морга, взглянула на себя в зеркало и в сопровождении Астер отправилась в женский туалет.

— Что ты делал в морге, сержант? — осведомился Дэлзиел.

— Пришел посмотреть на тело.

— Чье, Шермана? Не знал, что мистер Паско поручил тебе это дело. Я точно помню: он сказал, что ты заболел.

— Я был знаком с ним, — тусклым голосом произнес Уилд. — Утром Сеймур рассказывал мне о теле, которое они нашли. Я слушал вполуха, пока он не сказал, что это тот самый парень, которого арестовали на прошлой неделе за кражу в магазине…

Он умолк.

— Ты знаком с ним по этому случаю? — спросил Дэлзиэл.

— Нет. Я знал его раньше. Он был моим… другом. Невозможно было поверить тому, что сказал Сеймур. Но в книге регистрации происшествий значилось его имя — Клифф Шерман. Оставаться в участке я не мог. Целый день бродил… Где был, что делал — не помню. Потом вдруг пришел сюда. Мне нужно было его видеть. Может быть, вкралась ошибка при опознании. Может быть, это был… — Его голос задрожал.

— Но это был он — твой сожитель? — задал Дэлзиел ненужный вопрос.

— Да. О да! Я вышел на улицу и увидел, что вы подъезжаете. Решил дождаться…

— Ты все равно, кажется, собирался встретиться со мной? — предположил Дэлзиел с надеждой, смешанной с сарказмом.

— Не знаю, — равнодушно ответил Уилд. — Я вышел, а тут вы приехали.

Прежде чем суперинтендант смог сказать что-либо еще, дверь открылась и появилась миссис Хорнсби, приведшая себя в порядок.

— Сиди тихо и ничего не говори! — приказал Дэлзиел. — Поговорим позже… Садитесь, радость моя, и выпейте-ка вот это. Вы сразу почувствуете себя лучше!

Старая леди с готовностью осушила полстакана.

— Я знала, что это плохо кончится, — вдруг сказала она, и в ее голосе уже не было претензии на аристократизм. — Но и в самом страшном сне я не могла представить, что кончится именно так!

— Что вы имели в виду, говоря «кончится плохо»? — спросил Дэлзиел.

Она отпила еще и продолжила:

— Клифф всегда был необузданным ребенком. Как и его отец — Дик. Мне он никогда не нравился, с того самого дня, как Джоанна связалась с ним. Но что толку разубеждать детей! Дело ведь не только в цвете кожи, хотя одно это уже было плохо. Вы знаете, лично я ничего не имею против них, но это осложняет жизнь, не может не осложнять, вы согласны со мной?

— Цвет кожи? Ваш зять был?..

— Черным! Не иссиня-черным, а темно-коричневым, намного темнее, чем Клифф. Единственным утешением, когда родился Клифф, было то, что он оказался просто очень смуглым; знаете, он мог сойти за итальянца или мальтийца, ну, вы сами видели его. Но Дик был черным снаружи и мог быть черным внутри.

Старая женщина замолчала, будто чувствуя неловкость от чрезмерной театральности своего утверждения.

— Вы сказали, мог быть черным внутри? — Дэлзиел попытался вернуть свою собеседницу к теме разговора.

— Не всегда, конечно. Он был веселым, умел развлечься, иногда с ним было просто здорово. А иначе Джоанна не увлеклась бы им, понимаете? Но Дик всегда был настороже: боялся, что люди будут унижать его, фамильярничать и все такое.

— Вы имеете в виду цвет кожи?

— Да. Но не только это. Он воспитывался в приюте, в Ноттингеме или еще где-то. В подпитии или плохом настроении он вспоминал об этом. Говорил, что его мама была белой. Или отец?.. Его бросили в приюте, потому что он был черным. Как бы то ни было, они с Джоанной жили дружно, и появился Клифф. Произошло это случайно, Джоанна хотела сделать аборт, но Дик и слышать об этом не желал! Дика часто не было дома, он работал в Западном Лондоне в отелях и в других местах швейцаром, портье, иногда барменом, поэтому не всегда возвращался домой — так ему было удобнее. Джоанна стала жить своей жизнью, но не открыто… Однажды — случилось это почти десять лет назад, но я помню все, как будто это было вчера — друг, с которым она встречалась, выпил лишнего, они попали в аварию и…

Слезы были готовы снова политься из глаз миссис Хорнсби, но на этот раз старая женщина смогла удержать их с помощью карманного зеркальца и бумажного платка.

— Это потрясло Дика, я должна признать. Просто сломало его. Он жил одно время в их квартире вместе с Клиффом. Мальчику было тогда около девяти лет. Потом приехал ко мне и спросил, не смогу ли я помочь ему? Городской совет не давал ему покоя, утверждая, что он плохо заботится о сыне. Конечно, ему было трудно его воспитывать, особенно при той работе, которую он имел. Но Дик был упрямый, говорил, что не позволит отдать ребенка в приют: он на своей шкуре испытал, что это такое, и не допустит, чтобы сын повторил его судьбу! Его можно было уважать за это, не так ли? К тому же это ведь был мой внук. Что мне оставалось делать? В то время я работала на полной ставке в химчистке… Но Дик сказал, что так не пойдет, может, мне стоит перейти на неполный день, а он обеспечит меня деньгами? У меня были сомнения, но я сказала: хорошо. И надо отдать ему должное — деньги хоть и нерегулярно, но все же приходили. И даже больше, чем нужно, когда он бывал щедрым. К тому же он платил за одежду мальчика и за все остальное. Я не жаловалась…

— Дик жил вместе с вами? — спросил Дэлзиел, понимая, что в этом словесном марафоне не удастся срезать угол.

— Иногда жил. Но, как я уже сказала, его часто не бывало дома. У него был беспокойный нрав, он не терпел рутины. К тому же, я думаю, у него время от времени случались неприятности, и ему приходилось менять работу. Но почти всегда он находил место в Лондоне и хотя бы раз в неделю звонил или посылал нам открытку. И очень редко бывало, когда он не появлялся у меня по три или четыре недели подряд. Но затем он приезжал и баловал ребенка так, что тот садился на голову. Но я заметила, если Дик оставался с нами больше, чем на два дня, он умел поставить Клиффа на место…

— А вы сами ладили с мальчиком?

— Да… Ладила, — сказала она после секундного колебания. — Во всяком случае, до того времени, как он пошел в среднюю школу. Что греха таить — когда Клифф стал подростком, справляться с ним было уже гораздо труднее. Он попал в дурную компанию, впрочем, матери других мальчиков говорят, наверно, то же самое про своих детей. У него еще были неприятности с местной полицией — ничего серьезного, но это меня встревожило. Вскоре я приняла решение: когда ему исполнится шестнадцать и он окончит школу, пусть перебирается к отцу и живет у него постоянно. Понимаете, я была к нему привязана, но мне стало с ним нелегко. Я уже была не так молода, как раньше, и мне хотелось немного покоя.

— Чепуха! — галантно вставил Дэлзиел. — Я уверен, вы еще на многое способны.

— О чем это вы? — недоуменно спросила миссис Хорнсби.

Дэлзиел ухмыльнулся.

— Там посмотрим. Так что же случилось с Диком?

— Три года назад он снова уехал в Западный Лондон, и мы ждали его на уик-энд. Но он позвонил и сказал, что не приедет, так как собирается покинуть Лондон. Но ненадолго. Я спросила, связано ли это с его работой. Он засмеялся — не просто так, а с каким-то вызовом, и сказал, что нет, он едет по семейным делам. И разговор на этом закончился. Чтобы не затягивать рассказ, скажу, что больше мы его не видели. Через два дня после его отъезда Клифф получил от него открытку — и все! Время шло, и Клифф стал беспокоиться все больше и больше. Но что можно было сделать? Я позвонила в полицию. А они сказали только, что им очень жаль, но закон не запрещает человеку уезжать и не возвращаться. Мне пришлось довольствоваться этим…

— А Клифф?

— Он перестал говорить об отце, хотя, безусловно, не перестал о нем думать. Мы не обсуждали с ним это. Он бросил школу, но работать не пошел. Я понимаю, конечно, в наше время трудно найти работу, но он даже и не искал. Он просто стал уезжать в Западный Лондон и возвращался, когда хотел. Я не знаю, что Клифф делал там, и не хочу этого знать. Но думаю, у него водились деньги. В конце концов мы поссорились, он забрал свои вещи и ушел из дома. После этого я его больше не видела…

— Когда это случилось, миссис Хорнсби?

— Года два назад, не позже. Я сказала, что больше не хочу его видеть. И я действительно не хотела видеть его — по крайней мере, не в таком виде, как теперь.

Она вновь заплакала и промочила слезами свой платок. Дэлзиел достал большой носовой платок и протянул ей.

— На сегодня достаточно, дорогая. Мы заказали для вас номер в хорошем отеле. Почему бы вам не поехать туда с нашей девушкой и не отдохнуть хорошенько? Может быть, попозже мы еще поболтаем и выпьем по паре кружечек пива, а?

Эта перспектива, кажется, обрадовала ее. Старая Леди вновь принялась прихорашиваться и приводить в порядок свой костюм.

— А та открытка, которую получил Клифф? Вы не помните, откуда она пришла? — вдруг подал голос Уилд.

— Я не совсем уверена, но, по-моему, с Севера. Может быть, из Йоркшира? Да, кажется, на открытке было написано «Йоркшир». — Миссис Хорнсби улыбнулась Уилду, будто обрадовавшись тому, что сержант заговорил. Но на лице Уилда снова появилось отчужденное выражение, он снова погрузился в свои мысли.

Хозяин бара открыл двери, выпуская женщин, выждал минуту и с надеждой посмотрел на мужчин. Дэлзиел показал на свой пустой стакан и поднял два пальца.

— А теперь, солнышко, — обратился он к Уилду, — давай потолкуем с тобой!

Уилд молчал, пока хозяин не принес виски и не отошел от них на такое расстояние, откуда не смог бы услышать разговор. Тогда он одним залпом проглотил свою порцию виски. На лице Дэлзиела было столько же сочувствия, сколько на тюремной стене.

«Я и не нуждаюсь в сочувствии, — напомнил себе сержант. — Мне нужно мое право быть самим собой!» Уилд представил, какое впечатление могли бы произвести на Дэлзиела его мысли, вздумай он поделиться с ним, и почувствовал, как его решимость убывает. Как ни крути, Дэлзиел внушал ему ужас! Словно перед ним в зримой форме предстало все презрение, оскорбления и издевки, которым могла подвергнуть его полицейская система. По крайней мере, начинать с признания Дэлзиелу означало начинать с самого худшего.

Глубоко вздохнув, Уилд произнес:

— Я хочу сказать вам… Я — гомосексуалист…

— Ага, — буркнул суперинтендант. — Но ты ведь не сегодня это обнаружил, не так ли?

— Нет, — смешался Уилд. — Я всегда это знал.

— Ну, тогда все в порядке, — невозмутимо сказал Дэлзиел. — А то я бы волновался, если бы не предупредил тебя об этом.

«Я, наверное, не понимаю, что он говорит, — подумал Уилд в полном замешательстве. — А может, он не понял меня?»

— Я — гей! — воскликнул он с отчаянием. — Я — извращенец!

— Ты можешь быть хоть масоном — мне плевать на это! Но о повышении тебе придется забыть, если только этим будет забита твоя голова.

Уилду потребовалось время, чтобы наконец осознать слова Дэлзиела.

— Вы знали? — спросил он недоверчиво. — Как? Когда вам стало известно? А кто еще знает?

— Видишь ли, не все такие умные бестии, как я, — скромно сказал Дэлзиел. — Послушай, Уилди! Что ты мне здесь пытаешься доказать? Что ты гомик? Ну так я знал об этом чуть не с первого дня, когда ты пришел в отдел расследования! Но ведь это не мешает твоей работе — так же как ссоры мистера Паско со своей женой или неумение Сеймура затащить в постель эту ирландскую девицу не имеют никакого отношения к их работе. Единственный раз я забеспокоился, когда ты места себе не находил из-за того, что констебль Сингх получил травму. Поэтому-то и позаботился, чтобы его перевели в другое место — от греха подальше.

— Вы негодяй! — В Уилде постепенно нарастала ярость. — Что, черт побери, вы о себе вообразили? Я что, должен благодарить вас за все это?

— Ты волен, сержант, поступать так, как тебе заблагорассудится. Единственное, что тебе запрещается, — неподчинение начальству. Придется объяснить тебе кое-что. Кто ты — твое личное дело. Но все, что касается твоей работы, это уже мое дело! Все, что я хочу услышать от тебя, — отражались ли твои отношения с этим парнишкой, Шерманом, на твоей службе, и если да, то как? Так что выкладывай?

Ничего другого, кажется, не оставалось. Уилд рассказал, как все было, с самого начала, не пропуская ничего, но ничего и не добавляя. Когда он закончил, Дэлзиел восхищенно воскликнул:

— Ей-богу, сержант, ты лучший составитель рапортов из всех, кого я когда-нибудь знал! Какое это слово употребляет Паско, когда говорит о твоих рапортах? Прозрачные! Вот-вот: прозрачные! Ну что ж, теперь, когда мы все знаем, скажи-ка мне, какие незаконные действия ты совершил во всей этой истории?

Уилд немного подумал.

— Ну, я утаил информацию… Нарушил полицейские правила, действовал непрофессионально и некорректно…

— Это, так сказать, состав преступления. Тут мы еще разберемся. Но сначала поговорим о мальчишке. Тебе он нравился?

— Он мне начинал нравиться, — выговорил Уилд тихо. — Я нашел его очень привлекательным. Он был молод, полон жизни, и… не знаю, как это сказать — по своему смелый. По крайней мере, он имел мужество быть тем, кем он был. Думаю, Клифф считал, что я достоин презрения. Хватало в нем и малопривлекательных черт, не без этого. Я не был слепым. Когда он ушел, я подумал: «Вот и хорошо! Конечно, мне сейчас больно, но все уже позади. Боль уйдет, я выдюжу». И тут вдруг узнаю, что он мертв. — Голос Уилда становился все тише, пока не затих совсем.

— Успокойся, парень, — сказал Дэлзиел, — может, тебе будет легче, если я кое-что скажу. Судя по тому, что ты рассказал и что сообщил мне замначальника полиции, твой юный Клифф проследовал из твоей квартиры прямо к телефонной будке и позвонил в «Челленджер», чтобы договориться о встрече и выдать тебя сегодня утром.

Уилд медленно покачал головой.

— Нет, — с горечью вымолвил он, — это нисколько не поможет.

— Тогда извини, что сообщил тебе это. Ладно, друг, посиди здесь и пожалей себя. А я пока сделаю пару звонков.

Дэлзиел подошел к автомату и позвонил в участок. Сначала он попросил дежурного соединить его с Вэтмоу. Тот, казалось, не обрадовался, услышав голос своего подчиненного. Не был он в восторге и от того, что сообщил ему суперинтендант.

— Убитый, вероятно, и есть тот самый парень, что звонил в «Челленджер», как вы думаете?

— Вроде так…

— А удалось вам выяснить подробности его заявления? — осторожно спросил Вэтмоу.

— Насколько я понял, он ничего не сказал и не оставил никаких записок, — солгал толстяк. Но, сэр, я хочу знать, кто тот репортер, с которым он должен был встретиться. Мне нужно поговорить с ним.

— Это Волланс. Генри Волланс, — ответил Вэтмоу после паузы. Дэлзиел представил себе, как Вэтмоу просчитывает, будто щелкает в мозгу костяшками счетов, все выгодные и невыгодные последствия того, что он сейчас скажет. — Да, вы должны поговорить с ним, я тоже так считаю. Но будьте осторожны, Энди. А я переговорю с Айком Огильби. Мы не должны спешить в этом деле с выводами. Вы понимаете?

— Угу, — пробурчал Дэлзиел. — Соедините меня снова с дежурным.

Теперь он попросил к телефону Паско и выяснил, что тот только что вошел в участок. Через открытую дверь бара он заметил, что Уилд встал из-за стола. Суперинтендант быстро проговорил в трубку:

— Слушай, Питер, я хочу встретиться с репортером из «Челленджера», его зовут Волланс. Ты сможешь отыскать его для меня?

— Генри Волланс? Я говорил с ним в Олд-Милл-Инне полчаса назад, — отозвался Паско. — Ладно, я разыщу его. А в чем дело?

— Извини. Должен идти. Встретимся через полчаса. — Дэлзиел положил трубку и направился к Уилду, который медленно шел к выходу.

— Все в порядке? — спросил он добродушно. — Хорошо, давай-ка заедем к тебе домой и покопаемся там.

Лицо Уилда окаменело.

— Покопаемся? Вы что, думаете, я замешан в убийстве?

Дэлзиел склонился к сержанту.

— Слушай, парень, я мог бы арестовать тебя на неделю для расследования того, что ты мне сообщил!

— Да, я знаю. Но…

— Никаких «но»! Я мог бы арестовать тебя и арестую, если мне вздумается! Во всем этом деле ты сделал одну очень умную вещь — поговорил со мной! А теперь сделай еще одну умную вещь: заткнись и отвечай только на мои вопросы. Вопрос вот какой. Как показало обследование, Шерман имел половое сношение примерно за двенадцать часов до убийства. Не с тобой ли?

— Да…

— А затем вы поссорились и он ушел?

— Да…

— Ты можешь прибавлять слово «сэр», если хочешь, — мягко произнес Дэлзиел.

— Да, сэр.

— И он не вернулся к тебе домой?

— Нет, сэр.

— Тогда его сумка должна быть у тебя в квартире, не так ли? Ну что ж, поедем и покопаемся у тебя…

 

Глава 5

Генри Волланс уехал из Олд-Милл-Инна с чувством огромного облегчения. Даже знаки внимания со стороны соблазнительной дочки хозяина, оказанные ею репортеру в отместку охладевшему Сеймуру (хотя Волланс и не знал об этом), не могли компенсировать агрессивной унылости Джона Хьюби и его рассказов.

Волланс с радостью выбросил трактирщика из головы и обратил свои мысли к таинственной Саре Бродсворт. Паско, несомненно, думает, что она является агентом какой-нибудь организации, охотящейся за деньгами миссис Хьюби. Если это так, то какой организации? Волланс подозревал, что Паско знает о Бродсворт больше, чем говорит самому же ему было известно совсем немного.

Но у него были значительные преимущества перед этим инспектором. Во-первых, он молод и похож на Роберта Редфорда. Если Сара Бродсворт останется нечувствительной к его обаянию, он обратит его с удвоенной силой на старушку Фолкингэм. Это будет означать еще несколько часов колониальных реминисценций, но за это время он сможет выпытать все, что болтливая старуха знает о Бродсворт.

Волланс был так поглощен своими мыслями, что не заметил полицейской машины, с которой едва не столкнулся.

— Вот дьявол! — выругался он про себя, гадая, почему его остановили. Он вспомнил, что не ограничился тремя пинтами превосходного горького пива в Олд-Милл-Инне.

— Мистер Волланс, не так ли? — Офицер полиции склонился к нему, заглядывая через открытое стекло машины. — Суперинтендант Дэлзиел хотел бы побеседовать с вами в городе, если вы не возражаете, сэр.

Это не было похоже на арест, но кто знает, что у полиции на уме. Не успокоила его и встреча в полицейском участке с Паско.

— Что сие означает? — спросил он у инспектора.

— Не знаю, — честно ответил Паско. — Зависит от того, что вы натворили.

Воллансу предложили чашку по-настоящему ужасного кофе, который остыл к тому времени, когда ему стало горячо от вопросов Дэлзиела.

Паско встретил суперинтенданта у двери.

— Зайди попозже, — сказал толстяк. — Я хотел бы поговорить с нашим другом наедине.

В интонации, с которой он произнес слово «друг», звучала угроза. Волланс раздумал выражать свое негодование, как пассажир тонущего «Титаника» раздумал бы писать жалобу кораблестроителям. Захлопнув за инспектором дверь, Дэлзиел начал без всяких предисловий:

— Кто-то позвонил вам прошлой ночью, чтобы договориться о встрече и продать историю о «голубом» копе, верно? Когда он позвонил?

— Точно не помню… Где-то после семи. Телефонистка в редакции должна знать точно.

— Он спрашивал лично вас?

— Да. Мы раньше уже разговаривали.

— Об этом же деле?

— Да.

— Он назвал свое имя?

— Нет. Никаких имен.

— Но это был тот же голос?

— О да! Совершенно определенно.

— И что он сказал вам?

Подумав, Волланс ответил:

— Он сказал, что хочет встретиться со мной, чтобы договориться об оплате. Он был готов выложить все, что знал, но хотел получить деньги немедленно. Я сказал: «Ладно, давайте встретимся. Назовите время и место».

— И он назвал?

— Да, он сказал: «В полдесятого утром в буфете на железнодорожном вокзале».

— Вы были там?

— Да. Я встал очень рано из-за этой встречи — и все впустую! Он так и не показался.

— А откуда вы это знаете?

— Простите, не понял?

— Если вы не встречались до этого, как вы можете знать, что его там не было?

— Если взглянуть на дело таким образом, то я действительно не знаю… Я сказал ему, как выгляжу, во что буду одет и что в руках у меня будет номер «Челленджера» — как условный знак. Мне казалось, не так уж много людей прогуливаются в середине недели с воскресной газетой в руках.

— Вы так считаете? В этом городке немало придурков! — заметил Дэлзиел. Хотя он произнес эту фразу абсолютно серьезно, для Волланса она прозвучала как гонг, возвещавший конец раунда; в первый раз после появления суперинтенданта он почувствовал, что немедленная опасность ему не угрожает.

— Что все это означает? — поинтересовался он. Но прежде чем Дэлзиел успел ответить, раздался решительный стук в дверь и в комнату вошел Невил Вэтмоу.

— Мистер Волланс, приветствую вас снова!

— Вы знакомы? — удивился Дэлзиел. — Вот не знал.

— Хэлло, сэр! — сказал Волланс.

— Очень Хорошо, что вы помогаете нам, — продолжил Вэтмоу. — Рутинное расследование — простое исключение лиц, не причастных к делу. Я только что в разговоре с мистером Огильби упомянул, какое вы нам оказываете содействие, и заверил его, что он может рассчитывать на такое же сотрудничество с нашей стороны. Вы можете позвонить ему, когда мистер Дэлзиел закончит разговаривать с вами.

— Я уже закончил, — откликнулся суперинтендант, почесывая правую ягодицу и издавая при этом звук, по сравнению с которым царапанье мелом по доске могло показаться мелодией, выводимой Менухиным на скрипке Страдивари.

Волланса проводили из комнаты, Вэтмоу остался.

— Что он сказал? — обратился он к Дэлзиелу.

— Немного, — ответил толстяк, варьируя мелодию тем, что теперь скреб ногтями по своему тесному кителю из голубого габардина. — Он сказал, что наш возможный вымогатель договорился с ним о встрече и не появился в условленном месте. Не более того.

— Значит, убедительных свидетельств, что убитый парень и вымогатель — одно и то же лицо, нет?

— Никаких свидетельств, которые можно было бы опубликовать в прессе, сэр, — сказал Дэлзиел уклончиво. — Ни имен, ни вещественных доказательств, если вы это имели в виду.

Вэтмоу посмотрел на него недовольно.

— Я настаиваю на… — начал он. Но потом, видимо, передумал и попробовал другой ход. — Энди, вы очень опытный офицер……

— И вы можете быть уверены, что я использую весь свой опыт в интересах всех нас, сэр, — не дослушав, затараторил Дэлзиел.

Вэтмоу счел за лучшее промолчать. Толкнув дверь, он чуть не сбил с ног Паско, на худом, почти красивом лице которого отразилась крайняя растерянность, он посторонился, чтобы пропустить заместителя начальника полиции, но, прежде чем тот вышел, Дэлзиел, теперь уже серьезно, спросил:

— Правильно ли я вас понял, сэр: вы настаиваете, чтобы без вашего личного распоряжения по делу Шермана не было сказано или опубликовано ничего, что могло бы отразиться на репутации полиции?

Вэтмоу вздохнул и выдавил из себя: «Да». Было видно, что он тут же пожалел об этом, но, не дав ему ничего добавить, Дэлзиел рывком втащил Паско в комнату и захлопнул дверь.

— Пожалуйста, — взмолился инспектор, — кто-нибудь собирается мне объяснить, что тут происходит?

— Возьми стул. Ты хорошо сидишь? Тогда я начну…

После того как Дэлзиел закончил говорить, в комнате воцарилось молчание. Толстяк даже прекратил чесаться, увидев реакцию инспектора. Наконец Паско нарушил тишину.

— Уилд — «голубой»? — недоверчиво развел он руками. — Ну, дьявол меня побери!

В ответ Дэлзиел громко расхохотался. Поймав на себе неодобрительный взгляд Паско, он оборвал смех и со вздохом спросил:

— Ладно, что не так?

— Ничего. Просто я не вижу повода для смеха, вот и все.

— А что прикажешь делать? Повесить его?

Лицо Паско залилось краской, и он выпалил в сердцах:

— Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я считаю, что я более… — Паско осекся, заметив, что толстяк лукаво усмехается.

— Более либеральный, ты хочешь сказать? Кое-кто из твоих лучших друзей — «голубые»? Ну что ж, вот вам еще один в вашу веселую компанию.

Паско сделал глубокий вдох.

— Хорошо. Простите. Начнем все сначала, сэр. Вы любите шутки, & я — справедливость.

— Звучит прекрасно! Так в чем проблема?

— В самом Уилде, прежде всего. И в Вэтмоу. Вы же заметили его реакцию на сообщение о полицейском-гомосексуалисте.

— Да, ему не позавидуешь, — признал Дэлзиел. — Он предпочел бы, чтобы я не распространялся об этом.

— Так почему вы не сделали этого, сэр? — напрямую спросил Паско. — Я уверен, сержант Уилд не связан с убийством, так зачем рисковать и втягивать его вообще в это дело?

Дэлзиэл то ли с иронией, то ли с удивлением покачал головой.

— Неужто от экзаменов, которые ты сдавал в университете, у тебя остались лишь дырки в черепе или как? С чего ты взял, что Уилд не связан с убийством?

— Я знаю его! — взорвался Паско, но тут же уточнил, перейдя в минорный лад: — Думал, что знаю.

— Правильно. Ты думал, что знаешь. Я тоже не считаю, что это он грохнул нашего парня. Но у Уилда рыльце в пушку — это точно!

— Понятно. И вы, чтобы не рисковать своей карьерой, утаиваете информацию? — усмехнулся Паско.

— Мать твою, какую информацию? Что, собственно, произошло? В свое время я утаил горы всякой информации! Но почему я должен делать грязную работу за других?

— Что вы имеете в виду?

— Ты забыл, что сказал «Тик-так — говорящие часы» совсем недавно? Боже Всемогущий, я лучше изложу это на бумаге и заставлю тебя расписаться. Послушай, парень, Вэтмоу знать не желает о Уилде, он вообще ни о чем не хочет знать до тех пор, пока не состоится заседание полицейского комитета.

— А после заседания?

— А после заседания будет слишком поздно. Тогда уже он будет отвечать за утаивание сведений. Меньше всего он хотел бы, чтобы новый начальник полиции узнал, как он нарушает правила.

— А что, если он и будет новым начальником? — возразил Паско.

Дэлзиел рассмеялся. Но Питеру было не до смеха.

— А Уилд? — спросил он. — Что с ним?

— Опять болеет. До тех пор пока я не скажу ему, что пора выздоравливать. Он сам себе вырыл глубокую яму — еще немного, и его можно будет в ней похоронить.

— Вы же минуту назад утверждали, что он тут ни при чем!

— Непосредственного отношения к убийству он, конечно, не имеет. Но он замешан, да еще как замешан, только в другом смысле! Мальчишка сообщил ему, что приехал сюда в поисках отца, который пропал три года назад. Они поругались. Уилд заявил, что не верит парню и считает его мелким пакостным мошенником, приехавшим в Йоркшир специально, чтобы очернить его.

— Что ж, этому есть веские доказательства.

— Может быть. Но его отец действительно исчез три года назад. Его бабушка подтвердила это и сказала, что Клифф из-за этого сильно расстраивался.

— Но как это связано с Йоркширом?

— Бабка об этом ничего не знает. Она говорит, что его отец воспитывался, кажется, в детском приюте в Ноттингеме. Я хочу, чтобы ты, Питер, проверил это. Посмотри, может, там найдется какая-нибудь зацепка для нас.

— Зачем? Вы что, тоже верите в эту сказку о пропавшем Папаше?

— Пожалуй, да. Шерман говорил Уилду, что приехал в Йоркшир потому, что последняя открытка, полученная им от отца, пришла именно отсюда. Но открытку эту он якобы потерял, поэтому в ту ночь не было никакого вещественного доказательства, которое бы помешало Уилду обойтись с парнем столь круто. Сумка Шермана с немногими вещами осталась у сержанта в квартире. Я порылся в ней. Не нашел ничего интересного, кроме вот этой почтовой карточки — она была засунута в середину толстой книги…

Дэлзиел протянул Паско открытку. Она была адресована Клиффу Шерману в Далвич. Штемпель был смазан, можно было разобрать лишь цифры — 1982 год.

На открытке было написано:

«Дорогой Клифф, извини, что не смогу приехать на уик-энд. Вернусь, как только закончу здесь дела. Береги себя. Папа ».

Паско перевернул открытку. На фотографии было изображено массивное викторианское здание с высокой центральной башней с часами. Ему ни к чему было читать подпись под фотографией — в окне виднелась та же башня с часами и то же старое здание городской мэрии.

— Выходит, парень говорил правду, по крайней мере частично, — растерянно произнес инспектор. — Уилд видел это?

— Видел.

— И вы оставили его одного?

— Он сам хотел побыть один. Не волнуйся, он не наложит на себя руки.

— Вы уверены в этом? — спросил Паско.

— Уверен, ибо знаю его! Ах да, ты ведь тоже его знаешь, и даже лучше, чем я. Что ж, парень, разница только в одном: мне уже много лет известно, что он гомик, а потому и судить о нем я могу вернее. Уилд не убьет себя. Я его предупредил.

— Предупредили? Каким образом?

— Я сказал ему, что если он попытается это сделать, я вышвырну его из полиции! — с полной серьезностью изрек Дэлзиел.

— И что же он? — обескураженно спросил Питер.

— О, здорово взъерепенился! — оживился Дэлзиел. — Сказал, чтобы я убирался из его дома к чертовой матери! О чем задумался, парень? И ты того же мнения? Ну что ж, никогда не возражал против вотума доверия. Об одном прошу — не бросайся сегодня к Уилду, чтобы сообщить, как ты сожалеешь, что не знал его секретов. Меньше всего на свете ему нужны сейчас слезливые либералы. Эх, хорошее слово — слезливые! В общем, не суй туда нос, по крайней мере до завтрашнего дня! — Толстяк грозно ухмыльнулся. — Во всяком случае, я так нагружу тебя работой, что ты у меня до полуночи не продохнешь!

 

Глава 6

Занятия у Лэкси Хьюби закончились в восемь вечера, и к Трой-Хаусу она подъехала в половине девятого. Был прекрасный вечер, правда, безлунный, ветер раскачивал деревья, сбрасывая с них редкие засохшие листья. Дом был погружен во мрак; хрупкая фигурка помедлила мгновение около машины, потом дверца автомобиля захлопнулась, и единственный источник света иссяк.

Уже подойдя к крыльцу, Лэкси остановилась и прислушалась: из сада доносились какие-то звуки. Вглядевшись в темноту, она заметила, как шевелятся кусты и чья-то тень то замирает, то снова начинает двигаться.

— Хоб, это ты? — тихонько позвала Лэкси. И тут же улыбнулась, поняв, что ее предположение было верным — над кустарником показались уши старого ослика, едва различимые на фоне сумрачного неба.

В следующую секунду чья-то рука опустилась на ее плечо. Лэкси вскрикнула и обернулась.

— Простите, мисс! — Это был констебль Дженнисон, гриндейлский полицейский. Его квадратное лицо даже вытянулось от беспокойства. — Не хотел вас напугать. Мне велели не спускать глаз с Трой-Хауса, а тут появилась машина, вот я и решил взглянуть на нее поближе. Вы ведь мисс Лэкси? Миссис Брукс предупредила о вашем приезде. Она ушла около часа назад, сказала, что старая леди крепко спит.

Лэкси пришла в себя.

— Очень хорошо. Выпьете чашку чая? — обратилась она к Дженнисону.

— Нет, спасибо. Я должен вернуться в Гриндейл-Инн. Там сегодня первый тур соревнований по дартсу.

— Ожидаются беспорядки?

— Нет, нет. Я участвую в соревнованиях. Спокойной ночи! Попозже загляну сюда еще раз.

Лэкси открыла дверь ключом Ломаса. На кухне ее ждала записка от миссис Брукс, в которой говорилось, что снова приходил доктор, мисс Кич приняла снотворное и заснула, а доктор обещал прислать завтра сиделку. В постскриптуме сообщалось, что все животные накормлены и, даже если они будут выражать неудовольствие, на них не стоит обращать внимания.

Прочитав записку, Лэкси улыбнулась. Она хорошо знала миссис Брукс и поняла, что Дженнисон ушел со своих соревнований по метанию дротиков именно по ее просьбе — проверить, явится ли Лэкси в Трой-Хаус. И эта просьба была для Дженнисона поважнее, чем приказ Дэлзиела обеспечить безопасность дома.

Лэкси поднялась в большую спальню, в которой когда-то спала тетя Гвен и которую теперь занимала мисс Кич. Ощущение было не из приятных — в сумраке легко можно было представить, что на кровати лежит ее тетя, хотя между ней и мисс Кич было мало внешнего сходства.

Лэкси уже собралась выйти из спальни, когда ее остановил слабый голос: «Кто здесь?»

— Это я, мисс Кич, — отозвалась она. — Я, Лэкси. — Девушка зажгла лампу на тумбочке возле кровати, чтобы мисс Кич могла ее увидеть.

— О, Лэкси! Маленькая Лэкси! — словно бы обрадовалась больная. — Который теперь час?

Лэкси ответила.

— Хорошо, что ты пришла навестить меня. Все становятся такими хорошими, когда человек болен. Все забывается — и симпатии, и антипатии…

Лэкси не знала, что сказать.

— Может быть, выпьете горячего вина? — предложила она.

— Нет, спасибо. А вот немного тоника не помешает.

Лэкси налила ей из бутылки, стоявшей тут же, возле кровати. Это был слабоалкогольный напиток, но девушка подумала, что он не повредит мисс Кич, иначе доктор велел бы убрать его из спальни. Потом она помогла ей сесть в кровати, подложив под спину подушки. Тело мисс Кич было маленьким и хрупким, от нее пахло лавандой и старостью.

Пила она с жадностью, но не без изящества, согнув мизинец, что должно было, видимо, подчеркнуть ее утонченность.

— Налить еще?

— Нет, спасибо, дорогая. — Она поставила стакан на тумбочку.

— Вы будете спать или, может быть, хотите послушать радио?

Мисс Кич улыбнулась в ответ, ее улыбка была похожа на слабый болотный огонек на темной глади воды.

— Ты никогда меня не любила, правда?

Лэкси не сразу нашлась, что ответить.

— Нет. Не очень, — наконец, произнесла она.

Мисс Кич беззвучно засмеялась.

— Ты всегда была маленькой дурочкой. Нет, не так. Ты была застенчивой, тихой и запуганной. Но если уж решалась на что-то, то шла до конца.

— Неужели?

— О да! Я помню, как однажды мы хотели посадить тебя и Джейн на Хоба. А Хоб закричал, и этого было достаточно, чтобы Джейн больше ни разу и близко к нему не подошла. Ты же падала с него раз десять, и ничего. Поднималась и снова требовала посадить тебя на Хоба. А твое решение сменить имя! Какое-то время мы продолжали называть тебя Александрой, тяжело отказываться от старых привычек. Но ты была настойчива. Мы могли звать тебя Александрой хоть до самого вечера, а ты только делала вид, будто не понимаешь, к кому это обращаются. И все из-за сына миссис Хьюби, я угадала?

И опять Лэкси задумалась.

— Вы правы, — сказала она, словно что-то вспомнив. — Я никакого значения не придавала тому, что меня зовут так же, как ее сына. Но однажды — это было в воскресенье, когда мы обычно ездили в Трой-Хаус на чай — я отказалась туда поехать — у меня было много домашних дел. Что тут началось! Папа пришел в бешенство, кричал, что я заблуждаюсь, если всерьез думаю, что он по своей охоте туда ездит. Он, дескать, бывает в Трой-Хаусе с единственной целью — обеспечить будущее нашей семьи. Тетя Гвен обидится, если я не приеду, я единственная, к кому она по-настоящему привязана, потому что я разбираюсь в музыке и зовут меня так же, как и ее пропавшего сына. Мне это никогда не приходило в голову! Так вот почему меня нарекли Александрой — родители просто-напросто хотели умаслить тетю Гвен. Пришлось изменить имя. Джейн всегда звала меня Лэкси, с раннего детства. Уж это имя было мое собственное, и ничье больше.

Мисс Кич забормотала, погружаясь в сон:

— Да, это ты, Лэкси… твое собственное имя… ты сама… это подарок… как милость Божья… драгоценный… драгоценный…

Ее глаза закрылись. Из-под ресниц выкатилось по слезинке, которые можно было принять за старческую слезоточивость, если бы они не блестели так ярко, как слезы молодой женщины, охваченной горем.

Вскоре мисс Кич заснула.

Многие в ту ночь тоже говорили и слушали, просыпались и вновь засыпали. Рози Паско, довольная тем, что ей удалось криками заманить к себе отца, поздно вернувшегося домой, заснула, убаюканная его бессвязным монологом:

— Я не пойму, что происходит, малышка. Сержант Уилд — помнишь, до того некрасивый, что при виде его тебя всякий раз разбирал смех, — оказывается, он гомик. Наверное, он стал таким, потому что люди наподобие тебя смеялись над ним. Это кого хочешь сведет с ума. Элли, твоя мать, помнишь, та, с короткими волосами, говорит, что я один такой недогадливый. Она, дескать, давно знала, что Уилд — гей. Толстый Энди говорит то же самое. А я — зажатый в том, что касается чувств, во мне сидит внутренний цензор — твоя мать так говорит. Конечно, это помогает не свихнуться при моей работе, но и делает меня ущербным. Ты думаешь, твоя мать права? Я действительно в чем-то не такой, как все? Что ты сказала? Не заниматься самокопанием, а рассказать тебе, как продвигается дело об убийстве Понтелли? Видишь ли, малышка, оно двигается медленно, но все же я близок к цели. Кажется, я знаю, что происходит, только не могу в это поверить. Это прямо история моей жизни, малышка. История моей жизни!

Звонок у порога звонил долго и настойчиво, и сержанту Уилду пришлось открыть дверь. Он был уверен, что это Паско. Однако вместо него весь дверной проем занимала грузная фигура Дэлзиела.

— Паско зайдет навестить тебя завтра. — Суперинтендант словно прочитал его мысли. — Я велел ему идти домой. Питер, оттого что не может помочь тебе, чувствует себя таким виноватым, что, боюсь, приди он сейчас сюда, то предложил бы тебе свой зад в искупление вины. И никому из вас от этого не стало бы легче…

Уилд готов был врезать Дэлзиелу по носу, но вместо этого вдруг еле заметно улыбнулся. Толстяк был прав. Меньше всего Уилду сейчас хотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку.

— Заходите, — предложил он. — Правда, виски я прикончил.

Дэлзиел молча достал из внутреннего кармана бутылку «Глена Гранта», отвинтил колпачок и закинул его подальше.

— Есть у тебя большие стаканы? — спросил он.

Сара Бродсворт спала, и ей снился Генри Волланс. Лицо репортера с волчьим оскалом, мало походившее сейчас на лицо Роберта Редфорда, стремительно надвигалось на нее, грозно выкрикивая вопросы и оттесняя в темноту, наполненную голосами. Проще всего было бы повернуться и убежать, оставив его принюхиваться к тому месту, где она только что находилась, но это было бы непростительной слабостью. Ведь ею двигала не слабость, а стремление завладеть деньгами Хьюби, если они достанутся «Женщинам за Империю». И во сне или наяву она не позволит ни журналисту, ни полицейскому, ни самому дьяволу встать у нее на пути! Нельзя терять бдительность ни днем, ни ночью. Раздался какой-то звук. Кто-то открыл дверь. Неслышные шаги… Легкое дыхание… Спит она или нет? Сара ничего не понимала.

Род Ломас вернулся в Трой-Хаус без десяти минут двенадцать. Он обнаружил Лэкси в холле спящей на просторной софе под покрывалом из кошек и собак, которые, лишившись при строгом режиме мисс Кич права бродить по комнатам, использовали эту возможность отпраздновать свое возвращение в рай.

Ломас наклонился и коснулся губами лба девушки. Та открыла глаза и близоруко прищурилась. Он вытянул очки из-под охранявшей их лапы Лабрадора и водрузил на нос Лэкси.

— Привет! — произнес он.

— Хэлло! — ответила девушка, пытаясь приподняться. — Который час?

— Прости, что так задержался. У нас в театре случилась неприятность: в первом акте кто-то швырнул дымовую шашку. Нужно было проветрить зал, и Чанг потребовала играть все с самого начала. И хотя мы тараторили вдвое быстрее, чем обычно, спектакль кончился очень поздно.

— Кто это сделал? Дети?

— Конечно, в зале было полно школьников. Но кто-то поработал с пульверизатором еще и в фойе. Мерзкая нацистская пачкотня, большей частью — о Чанг. Так что вряд ли это проделки детей. Я позвонил бы тебе, но боялся потревожить Кичи. Как она?

Лэкси поднялась с софы, вызвав протестующие вопли кошек, и направилась к стенному шкафчику, где хранились вина. По заведенным мисс Кич правилам там стояли шотландский виски и вишневый ликер.

— Не знаю, что сказать, — ответила девушка, наливая виски. — Она производит впечатление еще довольно крепкой, но перед сном вдруг начала бормотать что-то бессвязное.

— О чем?

— Разобрать было трудно, — ответила Лэкси уклончиво, протягивая Роду стакан. — Может, подействовало лекарство, которое ей дал доктор? Миссис Брукс оставила записку: утром придет сиделка.

— Слава Богу, — устало выговорил Ломас. — Надеюсь, она не проснется среди ночи? — Он отхлебнул виски и испытующе глянул на девушку. — Между прочим, ты не смогла бы остаться здесь?

— Чтобы ухаживать за мисс Кич? Ты это хотел сказать?

— Да. У меня абсолютно благородные мотивы, — заверил он ее. — Мне просто хочется поболтать с тобой.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему ты называешь свои мотивы благородными? — Как обычно, вопрос Лэкси прозвучал прямо и безыскусно, в нем не было и намека на иронию.

Ломас задумался, затем усмехнулся.

— Я сказал так на всякий случай. Если потом моя физическая немощь или твоя моральная стойкость нам помешают, смогу заявить, что ничего иного у меня и в мыслях не было. Ну, что скажешь, Лэкси? Серьезно, назови свои условия. Ты можешь позвонить в Олд-Милл?

— Уже позвонила. Ради мисс Кич, а не ради тебя.

— Прекрасно! Где ты будешь спать?

Лэкси посмотрела на него долгим взглядом.

— Где угодно, — ответила она, — лишь бы там не было кошек и собак.

— Я знаю одно такое место.

Смысл того, что сказал Ломас, был вполне очевиден, хотя намерения у него были совсем иные. Им просто нужно было многое обсудить и выяснить. Никакого интереса это анемичное, худенькое, почти детское тело у него не вызывало. Он не мог, да и не хотел представить, как это может произойти, как воспримет Лэкси его мужскую настойчивость и силу. Но отступать было уже поздно — предложение сделано и принято. Род вышел вслед за ней из комнаты и поднялся по лестнице наверх, задержавшись на мгновение у двери в комнату Кич в надежде услышать спасительный звук колокольчика. Но из-за двери доносился лишь негромкий храп мирно спящего человека.

К счастью, в ту ночь мисс Кич спала довольно крепко, иначе бы ей потребовались большие усилия и очень большой колокольчик, чтобы привлечь внимание ее мнимых сиделок.

— Клянусь Господом Богом, мне это понравилось! — воскликнул Ломас.

— К чему эти преувеличенные восторги? — спросила Лэкси.

— Прости! Мне казалось… я хотел сказать…

— Попробуй сказать правду.

— Что ж, если честно, я думал, что спать с тобой — все равно, что спать с мальчиком, — признался Ломас, обвиваясь руками и ногами вокруг се маленького тела, словно иллюстрируя свои слова.

— И это было именно так?

— Если это так, я сейчас же перехожу на мальчиков, — засмеялся Род. — Кроме того…

— Что еще?

— Я думал, что у тебя это впервые.

— Ты почти угадал: это был третий раз.

— Ты так точна…

— В первый раз это произошло, когда я училась в школе. Все говорили об этом, и я знала некоторых девочек, у которых это действительно уже было. Тогда я решила, что мне тоже следует узнать, что это такое.

— Боже мой! Я слышал о людях с пытливым умом, но не до такой же степени! Ну и как?

— Мне было больно. Холодно. Неудобно. Тот парень сказал, что он это делал и раньше, но я не уверена, что он говорил правду. А потом, это происходило на краю спортивной площадки, и шел дождь…

— Но ты все равно попробовала снова?

— Да. Все говорили, что в первый раз всегда бывает больно и только во второй раз это начинает нравиться.

— Они были правы?

— Да, во второй раз было уже лучше, — согласилась Лэкси, — но недостаточно для того, чтобы я вошла во вкус.

— А что скажешь о третьем разе?

— Я бы не спешила с выводами. Возможно, после четвертого раза я могла бы ответить.

— Тебе не придется долго ждать. Лэкси, скажи…

— Да?

Род прекрасно осознавал, что собирался спросить у нее, и догадывался, что она тоже это знает. Но нельзя было задавать вопросов, на которые он сам еще не знал, как ответить. Кроме того, в его жизни было такое, во что — он вдруг это отчетливо понял — ему не хотелось впутывать эту девушку.

— Лэкси, ты любишь своих родителей? — неожиданно для себя спросил Род.

Этот вопрос застал ее врасплох. Она повторила слово «любишь» так, будто отыскивала в нем новый смысл.

— Да, я говорю именно о любви. Другие чувства — благодарность, послушание, зависимость и так далее — все это не имеет значения, это можно испытывать к кому угодно. Но родители нуждаются в любви больше, чем все остальные, ты никогда не думала об этом?

— «Они трахают тебя, твои отец и мать! Они, может, и не хотят этого, но делают», — сказала девушка.

— Бог мой!

— Это слова Ларкина.

— Я знаю.

— Но ты удивился. Чему? Тому, что я читала Ларкина, или тому, что произнесла слово «трахают»?

— Извини, старая привычка! Не могу сразу бросить опекать тебя только потому, что один раз неплохо с тобой переспал.

— Ну, может, после второго раза у тебя это и получится? Но в том, что ты сказал о родителях, есть доля правды. Я никогда не слыхала о Ларкине, пока какой-то мальчишка в четвертом классе не нашел это стихотворение, где было слово «трахать». Было так странно — я могла слышать его в любое время на спортплощадке или даже в нашем баре. Но увидеть его напечатанным в поэтическом сборнике! Для меня это был шок. Особенно когда Ларкин говорит такие вещи о моих родителях.

— Вовсе не о твоих. Это лишь обобщение.

— Не может существовать такой вещи, как обобщение, когда тебе уже четырнадцать, а у тебя только что начались менструации. Когда у большинства девочек в твоем классе и даже у твоей младшей сестры они начались гораздо раньше. Я делала вид, что у меня все в порядке, чтобы не отличаться от них. Хотела узнать у мамы, в чем дело, но она сказала, что я должна быть благодарна за это природе, и велела мне не приставать к ней. Нет, все, что говорилось, делалось или писалось, имело прямое отношение ко мне! Землетрясения в Китае — они тоже относились ко мне!.. А ты? Ты любишь свою мать?

— Старую Виндибэнкс? — рассмеялся Ломас. — Да, думаю, что люблю. У нас всегда были искусственные отношения в лучшем смысле этого слова. Что-то вроде утонченной уловки с обеих сторон. Не далее как три года назад я считался подающим надежды юношей из хорошей семьи. Потом отец умер, и вскоре я стал обычным актером без ролей. Должен сказать, матушка быстро переписала сценарий. Теперь у нас идеальные отношения двух компаньонов: я не напоминаю ей, что она достаточно взрослая, чтобы быть мне матерью, а она не напоминает мне, что я достаточно взрослый, чтобы самому зарабатывать на жизнь. По крайней мере, она не делает этого слишком часто.

— Но ты же зарабатываешь себе на жизнь.

— Точнее — на выживание. Чанг поступила верно, взяв меня на две роли. И ты сейчас лежишь в постели не с храбрым и остроумным Меркуцио, а с Аптекарем. «Кто зовет меня так громко?», а Ромео отвечает: «Подойди сюда, старик, я вижу, что ты беден».

— Вы, актеры, ив жизни останетесь таковыми. А каким был твой отец?

— О, моя маленькая хитрая Лэкси! Это был последний великий актер. Считается, что я унаследовал это от мамы, но у нее хрупкий, слабенький, ограниченный талант. Папа был другим. Он переходил от одной роли к другой с бесконечной легкостью. Люди говорили, что отец был актером, способным вести за собой. Но он и сам увлекался едва ли не больше других. Он полностью доверялся роли, которую играл, и в этом — секрет великой актерской игры. По чистой случайности его занесло не в театр, а в финансы. Знаешь, он терпеть не мог покупать веши на распродажах. Ему могли показать шубу, уцененную с четырех тысяч до двух, и он брезгливо отворачивался от нее. «Порядочные люди не покупают такие вещи», — говорил он. Однако, если ему предлагали ту же вещь за полную стоимость, он моментально выторговывал ее за полцены.

Род замолчал. «Сейчас, — подумала Лэкси, — он использует свой талант, чтобы скрыть, а не обнаружить собственные чувства».

— Тебе его не хватает? — спросила она прямо.

— Да, я тоскую по нему! Мама великолепна, мы с ней, как правило, ладим. Но папа был чем-то особенным.

— Теперь я начинаю понимать, как развивались события.

— Какие события, Лэкси? — Ломас взглянул на нее ошарашенно. — Я теряюсь в догадках…

— Что тебя так смутило?

— Знаешь, я вдруг перестал понимать, зачем я здесь.

— Несколько бестактно с твоей стороны.

— Нет, не то… Лэкси, почему ты сказала полицейскому, что в пятницу я был с тобой в оперном театре? Да еще и намекнула, что мы провели ночь вместе?

— Тебе понадобилось много времени, чтобы задать этот вопрос. Что тебя интересует: почему я сделала это или почему решила, что должна поступить именно так?

— Ох, ты слишком долго вращалась среди юристов! Ладно, ставлю вопрос так: почему ты подумала, что это нужно сделать?

— Видишь ли, — начала она медленно, — я догадалась, отчего полиция интересуется этим. Услышала кое-что на работе… в общем, подслушала телефонный разговор… Я знала, что Понтелли останавливался в Лидсе и что какой-то человек разыскивал его там в пятницу.

— И что же натолкнуло тебя на мысль, что это как-то связано со мной? — удивленно воскликнул Ломас, пытаясь вспомнить, как в театральной школе его учили изображать искреннее недоумение.

Она разглядывала его с вежливым равнодушием продюсера, на которого актерская игра не произвела впечатления, и Ломас понял, что роли он не получит.

— Это казалось мне вполне вероятным, потому что именно ты предложил Понтелли объявить себя Александром Хьюби, не так ли?

Ломас резко тряхнул головой, но это не означало, что он отрицает слова Лэкси. Скорее он напоминал боксера, получившего прямой удар в челюсть. Выскользнув из кровати, он застыл перед ней в позе, которую можно было назвать угрожающей.

— О Лэкси! — только и смог он выдавить из себя. — О маленькая, маленькая Лэкси!

 

Глава 7

Роду Ломасу понадобилось сделать круг по комнате и выкурить полторы сигареты, чтобы вновь обрести дар речи.

Он не стал отрицать ее обвинения, лишь спросил:

— Как ты об этом узнала?

— Я была на похоронах и видела лица всех в ту минуту, когда появился Понтелли. Все были в шоке, замешательстве, ярости. Все, кроме тебя.

— А что было на моем лице?

— Удовольствие. Тебя забавляло то, что происходит.

— В этом, возможно, виновато мое извращенное чувство юмора.

— Возможно. Но я видела тебя и на премьере. Ты играл ужасно!

— Ну, спасибо.

— Я заходила в твою гримерную, в глаза мне бросился свежий номер «Ивнинг пост» с фотографией Понтелли. Я сразу подумала, что ты, должно быть, увидел ее незадолго до своего выхода на сцену. Именно тогда ты и узнал, что он мертв.

— По крайней мере, ты не считаешь, что это я убил его! — сказал Ломас с легкой усмешкой.

— Если бы я так думала, то не сделала бы этого, — ответила Лэкси спокойно. Ломасу было не ясно, к чему относилось слово «этого». Он почувствовал, что находится у нее в руках, но какой-то странный отросток его возмущенного «я» все еще извивался в груди молодого человека. Лэкси сидела в изголовье кровати, голая, подтянув колени к подбородку, и наблюдала за ним. Ее пристальный взгляд и то, что она не замечала своей наготы, заставили его вспомнить о собственной наготе — и он инстинктивно опустил руку вниз.

Чуть заметная улыбка на лице Лэкси заставила его «я» взбунтоваться с новой силой.

— Ты выглядишь так, будто сошла с плаката «Поможем голодающим!», — усмехнулся Ломас.

Насмешка произвела неожиданно сильный эффект.

— Не нахожу это смешным! — отрезала Лэкси.

— Ох, мы, оказывается, очень переживаем из-за нашей фигуры.

— Я переживаю за тех, кого вижу на плакатах «Поможем голодающим!».

Это замечание чуть не вызвало у Ломаса очередной приступ уязвленного самолюбия, но вместо этого ему вдруг стало спокойно и легко.

— Извини, я не хотел сказать ничего дурного. Просто пытался уйти от серьезного разговора.

— Не пытайся, — посоветовала Лэкси.

— Но это очень длинная история, — предупредил он.

— Иди ко мне и расскажи все.

Род Ломас поведал свою историю Лэкси Хьюби, лежа рядом с ней на узкой кровати, принадлежавшей когда-то пропавшему мальчику, носившему одно с ними имя. Впрочем, история эта оказалась не такой уж и длинной. Она была просто запутанной. Не из-за сюжетных переплетений, а потому, что в ней смешалось все — сознание вины, сомнения, гордость…

— Идея принадлежала моему отцу, — начал Ломас. — Конечно, его нет в живых уже три года, но идеи, подобные этой, не рождаются за одну ночь. Я не знал о ней ничего, пока он был жив. Отец не хотел, чтобы даже самые дорогие и близкие ему люди знали о его ловких проделках. Бог мой, он бы мог править миром, если бы считал, что это чего-нибудь стоит!

— Ты ведь не думаешь, что он покончил с собой?

— Нет, Боже сохрани! — сердито воскликнул Род. — Весь этот вздор о том, что Он нарочно опрокинул свою машину, потому что его компания рухнула, был выдуман прессой. Отец был оптимистом почище мистера Микобера у Диккенса.

— Но у компании были неприятности.

— Да, отец всегда любил рисковать. Но, пока у него был оборотный капитал и он мог разговаривать с людьми, он считал, что все в порядке. Нет, компания потерпела крах, потому что он умер, а не наоборот.

— А что с капиталом?

— Он у него был — тридцать тысяч фунтов. Мелочь, конечно, в масштабах всей операции, но достаточно, чтобы умаслить нужных людей.

— Ты даже знаешь точную цифру?

— Конечно, ведь он получил эти деньги от тети Гвен.

Теперь уже Лэкси не могла скрыть изумления.

— Тетя Гвен одолжила твоему отцу деньги?

— Ни в коем случае! Лэкси, ты скоро узнаешь, что богачи — самые скупые люди на свете. Нет, папа знал способ получше, чем идти к ней с протянутой рукой. Он предложил тете оказать ей услугу. Думаю, он сказал, что Александра можно выманить из его укрытия с помощью надежного итальянского адреса. Вероятно, он убедил ее, что тот не желает возвращаться в Англию, останавливаться здесь в дорогих отелях и даже боится написать своей матери, поэтому-де какой-нибудь дом в Италии будет весьма кстати. Во время очередной поездки тети Гвен в Италию отец встретился с ней и в разговоре как бы невзначай упомянул, что в Тоскане есть великолепная вилла — «Вилла Бетиус», ее хотят срочно продать за сорок тысяч, это, дескать, будет прекрасное вложение капитала и все такое прочее. Тетя Гвен посмотрела виллу, ей все понравилось, договорились о скидке в двадцать пять процентов, и она ее купила.

— Это на тетю Гвен не похоже. Она никогда не поддавалась порыву.

— Никакого порыва не было. Купчая должна была вступить в силу через неделю после ее возвращения в Англию; она оставила свой чек у адвоката отца во Флоренции. Так что у старины Идена Теккерея было предостаточно времени, чтобы вытащить тетушку и ее деньги из этой сделки, если бы она ему не понравилась. Но вспомни — в первую же ночь после ее возвращения домой у нее случился удар. Моя мама дрожала, предвкушая ее смерть, но, увы, старушка поправилась. А через две недели после этого отец попал в автокатастрофу.

Род умолк, Лэкси обняла его своими худенькими руками и не выпускала, пока он снова не заговорил.

— Тут налетели стервятники. Все прибежали: люди из отдела по борьбе с мошенничеством рыскали вокруг со своими грязными намеками, кредиторы следили за каждым маминым движением, как будто она была диковинной кометой. Они бы вырвали у нее золотые коронки, если бы она спала с раскрытым ртом! Мама знала о сделке с виллой, хотя сама и не была во Флоренции. Ее надежды на то, что тридцать тысяч тетушки Гвен будут надежно спрятаны, скоро рухнули. Деньги находились в банке в Цюрихе. Но отряд по борьбе с мошенничеством и кредиторы, объединившись, разузнали о них. Лэкси, не верь тому, что ты читала про швейцарские банки. О миллионах они могут умолчать, но мелкие суммы отдадут первому полицейскому, который их хорошенько попросит.

— А как же вилла? В завещании никакая вилла вообще не упоминалась.

— Не торопись. Прошла пара месяцев. Однажды вечером зазвонил телефон. Звонили из Италии. Какой-то человек сказал, что в нескольких сделках он представлял моего отца, а сейчас нашел итальянскую семью, которая хотела бы снять «Виллу Бетиус» на следующую весну. Он сказал, что ему неудобно беспокоить маму, которая все еще скорбит об умершем муже, но он бы мог помочь ей. И так далее и тому подобное. Мы с мамой переглянулись, у нас появилась слабая надежда. Отец не оставил нам большого состояния, и негоже было пренебрегать никакими источниками дохода, как бы малы они ни были. Кредиторы все еще вились вокруг мамы, поэтому мы разделили свои силы: я отправился поездом во Флоренцию, она — в Йоркшир. Через пару дней мы поговорили по телефону и обменялись информацией. Ее новости были прекрасны: стало совершенно ясно, что, хотя Гвен и поправилась, она не вспомнила, что купила «Виллу Бетиус».

— Но кто-нибудь ведь должен был знать об этом? Например, Кич?

— Никоим образом. Гвен относилась к ней так, как любая обеспеченная йоркширская леди относится к своим слугам — в глаза звала «сокровищем», но ложки после нее все-таки пересчитывала.

— И все же тридцать тысяч…

— Капля в океане! А потом, чек мог быть выписан на какую-нибудь захудалую компанию, а не лично на отца. По-моему, Гвен вообще его не заметила… Нет, у мамы были все основания вести себя так, словно вилла принадлежала ей по праву наследования. С тех пор на счет в Дублине регулярно поступала небольшая сумма в качестве арендной платы.

— Это мошенничество! — заявила Лэкси.

— Ну разве что очень мелкое.

— Срок заключения тоже будет небольшим. Вы, наверное, сами до смерти перепугались, когда тетя Гвен умерла.

— Это точно. Мы подумали: в любую минуту махинация вскроется, тогда пиши пропало… Бог мой!

Маленькая, но крепкая рука девушки больно ударила его по ребрам.

— Так вот что заставило тебя искать встречи с «маленькой кузиной»! Вам захотелось выведать что-нибудь в конторе Теккерея! «Маленькая кузина Лэкси» такая дурочка, что и не заметит, как из нее вытягивают информацию.

— Ты, наверное, проткнула мне легкое! — охнул Ломас. — Поначалу я и впрямь так думал. Но скоро понял, что заблуждался.

— Тебе лучше не забывать об этом.

— Тут забудешь, как же!

— Но ты еще ничего не сказал о Понтелли.

— Нет, сказал.

— Разве? Я не слышала…

— Лукавая малышка Лэкси! Ты можешь представить мое изумление, когда я обнаружил поразительный факт — Алессандро Понтелли, доверенное лицо моего отца во Флоренции, оказался давно пропавшим сыном тети Гвен!

— Могу вообразить, что ты пережил!

— Ты дьявольски проницательна! Ну что ж, вот тебе правда. Этот Понтелли, судя по всему, догадывался, что в сделке с виллой не все чисто. Хотя, надо думать, он должен был привыкнуть к подобным вещам, работая на отца. Знаешь, уже при первой встрече что-то меня в нем поразило. Форма подбородка, то, как он двигался… Очень скоро я сообразил, в чем дело. Вообще-то это не приходило мне в голову до тех пор, пока он сам не завел разговор. Он напомнил мне твоего отца. Он был похож на Хьюби!

— А почему он заговорил об этом? — спросила Лэкси.

— Потому что папа, очевидно, тоже заметил сходство! Нужно было хорошо знать отца, чтобы понять, какая эта была для него находка. Он обладал поистине творческим воображением. Мысль о сходстве стала зерном, упавшим на плодородную почву. Мама — очень способная выдумщица, схватывает все на лету, ориентируется в трудных ситуациях, но, когда требуется настоящая изобретательность и видение перспективы, она теряется. Ее ум — это отдельные фотокадры, а папина голова работала как кинокамера.

— Так это была его идея?

— Исключительно его. Мама о ней ничего не знала. Она поставила только на завещание! Папа знал гораздо больше о странностях человеческой натуры и почти угадал, что навязчивая идея, овладевшая Гвен, переживет ее. Но даже и без этой догадки само великолепное бесстыдство его плана воспламенило воображение отца.

— А план состоял в том, чтобы выдать Понтелли за Александра Хьюби?

— Вот именно! Последний год с небольшим своей жизни отец собирал сведения о пропавшем юноше и натаскивал Понтелли в этой роли.

Ломас признался, что теперь уже не может вспомнить, кто — он или сам Понтелли — предложил снова взяться за осуществление этого плана.

— Вероятно, он умело манипулировал мной, но я был не против. Мне казалось, что делаю это из уважения к памяти отца. К тому же было в этом что-то полуреальное-полуфантастическое, как в театре. Предпринимать какие-то попытки, пока тетя Гвен была жива, не имело смысла: а вдруг мама была права и ей все равно достались бы большие деньги? Но в любом случае не мешало быть готовым ко всему.

Я поделился с Понтелли своим опытом лицедейства, вдобавок сообщил ему те семейные и географические подробности, которые мог вспомнить. Он сам был серьезно ранен во время войны, поэтому его шрамы могли лечь в основу прекрасного сценария о героическом подвиге, едва не кончившемся смертью, о длительной потере памяти, о терзавшем его сознании вины. Все это напоминало некую игру. Вообще-то я разделял мамину точку зрения, что деньги так или иначе будут принадлежать ей. Когда в августе Гвен заболела, я был в Италии. Узнав о болезни, сообщил Понтелли, что должен лететь в Англию. Он ничего не ответил, но неделю спустя объявился в Лондоне. В то время я тоже был в Лондоне, а мама изображала сиделку здесь. Я велел Понтелли убираться к чертовой матери во Флоренцию. В это время раздался звонок от мамы — Гвен умерла.

— Твоя мать не знала о Понтелли?

— Нет. Мне показалось, что это даже к лучшему. Отец не посвящал ее в свои планы, поэтому я тоже промолчал. Я помчался сюда, в Йоркшир, на похороны. К тому времени от Понтелли уже невозможно было отделаться. Но я приказал ему остаться в Лидсе, чтобы он не путался под ногами, пока я не пойму, как развиваются события. Потом благодаря старине Теккерею мы узнали о завещании, и внезапно игра стала превращаться в реальность. Я не очень понимал, с чего следовало начинать. И тут меня осенило: неплохо бы заронить в мозгах у всех определенную мысль, и чем скорее, тем лучше. Кроме того, я не мог удержаться от соблазна лицезреть, какой драматический эффект произведет появление Понтелли у могилы. Все, что от него требовалось, — сыграть роль таинственного незнакомца, скорбящего на заднем плане. Кричать над гробом «мама!» было импровизацией безумного итальянца. Но, ей-богу, результат вышел превосходный, правда?

— Там стояли люди, которые были по-настоящему привязаны к старой леди, — тихо произнесла Лэкси.

— Ты, конечно, не из их числа?

— Я — нет, но как насчет остальных? При всех своих недостатках она не заслужила того, чтобы ее смерть превратилась в фарс.

Ломас приподнялся на локте и в неясном свете зари за окном изучающе взглянул на Лэкси.

— Знаешь, твоя неумолимость меня иногда пугает. Ты права. Извини. Разумеется, это неприлично. Но ты должна понимать, что не из-за этого я веду себя так легкомысленно. Комичные нарушения этикета еще никому не причинили вреда. Но вот убийство Понтелли меня просто подкосило. Ведь это из-за меня он оказался здесь. Я чувствую свою вину, а в таком состоянии всегда спасаюсь шутовством.

— Но ты на самом деле не виноват?

— Ты начинаешь сомневаться?

— Что же произошло? — спросила Лэкси безжалостно.

Ломас вздохнул и продолжил свой рассказ:

— Мама пришла в ярость. Когда первый шок прошел, я рассказал ей о папиной затее. Рано или поздно мне пришлось бы сделать это. Самой ей не доводилось встречаться с Понтелли, но имя его она слышала часто. После похорон мама обрушивалась на меня. Я в свою очередь обозлился и сказал, что она тоже вела себя не очень-то умно, судя по тому, каким оказалось завещание. Мать заявила, что нас прежде всего должно волновать, сможет ли старина Теккерей, как душеприказчик, докопаться до истории с «Виллой Бетиус». Если это ему удастся, нам придется отвечать на разные вопросы, и, если выплывет наружу очевидная связь между Понтелли и виллой, это нас просто погубит. Должен признаться, мне это никогда и в голову не приходило. Я отправился к Понтелли и велел ему сидеть тихо, пока не станет ясно, как разворачиваются события. Так прошло десять дней. Однако мы так и не услышали, как люди из отдела по борьбе с мошенничеством барабанят в мамину дверь. Выражаясь высоким стилем, мы были в агонии ожидания. Затем у Чанг избили Меркуцио, и по случайному совпадению — слишком смелому даже для театра — меня пригласили на эту роль. Тогда мама сказала: «Почему бы тебе не связаться с Кичи и не попросить у нее разрешения пожить в Трой-Хаусе?»

— Меня это удивило, — призналась Лэкси. — Трой-Хаус расположен так неудобно, вдали от города, и должен быть настоящей помехой для твоих амурных дел.

— А я считаю, что все сложилось на редкость удачно. Как бы то ни было, я не терял времени даром. В первую же ночь открыл шкатулку тети Гвен и там, среди бумаг, связанных с поисками Алекса, нашел документ о покупке виллы. Разумеется, она должна была хранить его именно в этой шкатулке, так как купила виллу из-за Алекса!

— Ты украл документ?

— Я положил его в более безопасное место.

— И сразу же вновь ввел в игру Понтелли?

— Да нет же! Мы, естественно, поддерживали связь. Он жаловался, что болтается здесь без дела, к тому же у него было мало денег. Конечно, мы давали ему какие-то суммы… ну, мама давала; но мы все еще сомневались, разумно ли впутывать его в наши далеко идущие планы на будущее.

— Только не пытайся изобразить это как моральную проблему. Вы просто не знали, стоит довольствоваться одной виллой и той частью наследства, которую твоя мать могла получить от сделки с Гудинафом, или же можно пойти на более рискованные шаги.

— Молю Бога, чтобы ты никогда не стала судьей! — воскликнул Ломас. — Ну, хорошо! Так оно и было. Но чего мы и представить себе не могли, так это что Понтелли начнет собственную игру. Видимо, ему до смерти надоело сидеть без дела, и он решил действовать самостоятельно. И первую попытку предпринял в тот день, точнее даже, в то самое время, когда в «Черном быке» я старался размягчить твое каменное сердце и выудить у тебя информацию.

— Так ты не знал, что Понтелли собирался встретиться с мистером Иденом?

— Не знал, клянусь тебе! Впрочем, как и о его намерении посетить твоего отца. Думаю, он просто набивал себе цену, пробовал воду, прежде чем броситься в нее. Понтелли, похоже, решил, что, скорее всего, он сможет поживиться, учинив скандал, тогда наследники будут вынуждены откупиться от него.

— Ты хочешь сказать, что он решил действовать независимо от тебя и твоей матери?

— Почему бы и нет? Он знал, что мы вряд ли в силах помешать ему, если он пойдет ва-банк. Мама рассказала мне о его «подвигах» в середине дня в пятницу. Я был взбешен! Пытался позвонить в гостиницу в Лидсе, где он остановился, но в номере у него никто не отвечал. Мать настояла, чтобы я сам туда поехал, обязательно отыскал его и выяснил, что за игру он, черт побери, затеял. Я отправился на поезде. Не хотелось привлекать к себе внимания в гостинице, поэтому снова позвонил ему из автомата за углом. Его по-прежнему не было в номере. Заведение это мало напоминало отель, моя персона немедленно бы возбудила любопытство, если бы я торчал в холле. Пришлось весь вечер слоняться между пивным баром и кафе на другой стороне улицы; время от времени звонил, боясь упустить Понтелли. В конце концов, отчаявшись, вошел в гостиницу и справился о нем, а потом даже заставил дежурного подняться в номер — убедиться, что его действительно там нет. Мне кажется, к тому времени хозяева начали подозревать, что их постоялец сбежал. Я поднял воротник и стал говорить с акцентом, просто из соображений безопасности. Непонятно, что мне могло угрожать. По дороге на вокзал снова позвонил матери в «Говард Армс» — доложить о плачевных результатах поездки, но ее тоже не оказалось в номере. В довершение ко всему, когда я прибыл на вокзал, последний поезд уже ушел! Надо было звонить Кичи, предупредить, что не приеду в Трой-Хаус, так как остаюсь ночевать у друга.

— Ты не повторял заказ на телефонный разговор?

— Пришлось, у меня кончились монетки — потратил на другие звонки. А в чем дело?

— Так вот откуда полиции известно, что ты был в Лидсе! Кич, должно быть, сказала им.

— А почему она должна была это скрывать? Кичи было невдомек, что я хочу сохранить это в тайне. Одним словом, я провел ночь в зале ожидания и уехал с первым утренним поездом. А в субботу снова позвонил в гостиницу. Там уже окончательно убедились, что Понтелли съехал не расплатившись, и жаждали получить хоть какое-то известие о нем. Повесив трубку, я помолился, чтобы он благополучно добрался до своей Флоренции, и совершенно забыл про него, пока в понедельник — перед самым выходом на сцену — не бросил взгляд на «Ивнинг пост» с его фотографией. Я чуть не пропустил свой выход!

— Тогда-то я и поняла, что Понтелли убил не ты.

— Не думаю, что мне удастся так же легко убелить в этом и инспектора Паско. А что касается второго — этого бочонка со свиным салом, — я не могу без содрогания даже думать о нем. Лэкси, что мне делать?

— Ну, сначала закончи свою историю, — сказала она мягко. — Сцену раскаяния прибереги на потом, когда расскажешь, кому пришло на ум доказывать, что Понтелли действительно был Александром Хьюби, в то время когда он был уже слишком мертв, чтобы отвечать на вопросы.

— Клянусь всем святым, это не моя идея. Мама все это затеяла. Я же говорил, она мастер на такие штуки. Сперва мне было непонятно, с чего это она стала расспрашивать меня, не было ли у Понтелли каких-либо особых примет. Это было накануне ее встречи с Дэлзиелом. Я рассказал все, что знал, — мы с Понтелли обсуждали его шрамы, родимые пятна и все остальное в этом роде. Только потом я догадался, зачем ей это было нужно.

— Ты меня удивляешь. Будучи Ломасом…

— Может, не стоит изображать из себя высоконравственную особу? — закричал Род возбужденно. — Если бы было доказано, что Понтелли — это Александр, твой отец стал бы наследником. И что толку было маме лгать, если она не рассчитывала на поддержку Джона Хьюби? Остается надеяться, что он отдаст ее долю, когда они смогут получить наследство.

— На это не стоит слишком рассчитывать, — сказала Лэкси и улыбнулась, словно чего-то не договаривая. — И потом, не надо так кричать. Я просто хотела знать правду.

— Ну вот, теперь ты все знаешь! Ох, Лэкси, прости меня. У меня в голове все перепуталось. «Ко мне, мой добрый Бенвотио, разум мой ослабевает…» Лэкси, что я должен делать?

— Иди сюда, — нежно произнесла девушка. — Ты знаешь, что делать.

— Что? Нет, я не об этом.

— «О, я чувствую движение в тебе, что заставляет меня мечтать о чем-то необычном!» Видишь, не ты один способен цитировать Шекспира.

— Ты удивительное существо, Лэкси. Но учти — я думаю, ты заблуждаешься. «Моя душа предчувствует иное». Господи! О чем это я?

— Это не по-джентльменски — цитировать после леди. И в любом случае — ты был не прав. Видишь теперь?..

 

Глава 8

Уже не в первый раз Паско приходило в голову, что Дэлзиел сходит с ума.

После того как Питер целое утро названивал то в полицию Флоренции, то в социальную службу Ноттингема, то в министерство обороны, он был неприятно поражен тем, что Дэлзиел, бегло ознакомившись с аккуратными записями его разговоров, сердито буркнул:

— Парень, слишком много телефонных звонков! Да еще в часы пик. Они влетят нам в копеечку.

— Да, но…

— Никаких «но»! Подумай, Питер: мы отвечаем за каждый истраченный пенни. Это общественные деньги. Городской совет хочет знать, на что мы их тратим, он имеет право это знать. Ты читал инструкцию заместителя начальника полиции о консультациях и информации, в которой он ссылается на полицейский комитет.

— Кажется, я мельком пробежал ее.

— «Пробежал»! Ты ничего не достигнешь, если будешь «пробегать». Длительное, тщательное изучение предмета — единственный путь к успеху. Намотай это себе на ус. Ага, это, наверное, тебе звонят из Новой Зеландии?

Паско снял трубку.

— Нет, сэр, спрашивают вас. Доктор Поттл из Центрального психиатрического отделения.

Питер вышел из комнаты, несколько удовлетворенный тем, что, если его диагноз верен. Дэлзиел, по крайней мере, догадался прибегнуть к услугам специалиста. Толстяк запел долгую беседу с Поттлом. Доктора озадачил столь любезный интерес со стороны человека, который раньше о сотрудничестве отдела расследований с психиатрической службой отзывался таким образом: «Эти прохвосты похожи на метеорологов: если мостовая мокрая, они могут догадаться, что идет дождь. И только!»

Рассыпавшись в искренних благодарностях, Дэлзиел наконец отделался от Поттла. Он еще раз проглядел записи Паско, ухмыляясь, словно лиса нашедшая ход в курятник, и снова вернулся к записям. Покачав головой, он сам принялся звонить по телефону.

Уилд пил уже десятую чашку кофе, когда позвонили в дверь.

— К тебе можно? — спросил Паско.

— Конечно. Выпьешь кофе.

— Если тебя не затруднит.

— Разумеется, нет. Я не выключаю кофейник с тех пор, как проснулся. Мы надрались вчера с Дэлзиелом, он не говорил тебе?

— Нет.

— Кофе — первейшая вещь, когда хочешь прийти в себя. Я пью его все утро, чтобы не приняться снова за виски. Может, мне не стоит так уж переживать, как ты считаешь? — Голос Уилда был ровен и деловит, а лицо, как всегда, непроницаемо.

Но Паско почувствовал, что тот натянут, будто удилище с бьющейся на крючке рыбой.

— Уилди, мне очень жаль, — сказал он беспомощно.

— Ты это о чем?

— Ну как же… — Паско сделал глубокий вдох, — я считался твоим другом и не знал о тебе ничего. Не замечал, что у тебя есть проблемы. Прости, что отмахнулся от тебя, когда ты хотел поговорить со мной. И за этого мальчика. Не знаю, что он для тебя значил, но мне жаль, что он погиб, и погиб так страшно.

Смуглое, некрасивое лицо сержанта исказилось от боли.

— Дэлзиел знал обо мне, — произнес он.

Паско воспринял это как упрек и протянул руку к огню в камине, будто настоящий мученик.

— Элли тоже знала. Кажется, я единственный близорукий и бесчувственный болван в городе. Извини.

— Хорошо, что я сумел хоть кого-то обмануть. — Уилд неожиданно улыбнулся. — Даже если это был всего лишь близорукий и бесчувственный болван.

Паско внезапно ощутил, как слезы щиплют ему глаза. Он быстро достал платок и громко высморкался.

— Кофе недурен, правда? — спросил Уилд.

— У тебя прекрасный кофе… Знаешь, меня все-таки мучает совесть, а чувство вины как тяжкий груз… А тут, как на грех, лень начался не лучшим образом.

— Что-то случилось?

— Да так, ничего особенного, — устало отозвался Паско. — Послушай. Уилди, что ты собираешься делать?

— Ты что имеешь в виду?

— Я понимаю, как все это тебя потрясло. И мне бы очень не хотелось, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость.

— Например, ушел в отставку? Если мистер Вэтмоу займет место Тима Винтера и обнаружит, что у нас происходило, я думаю, он своим приказом избавит меня от такой необходимости.

— Но это не дисциплинарная проблема! — негодующе воскликнул Питёр.

— Гомосексуализм? Да, ты прав, это не дисциплинарная проблема. Но если ты сожительствуешь с преступником и скрываешь свои отношения в то время, когда один из твоих парней его арестовывает, что это, как не укрывательство, ты согласен? Нет, самое меньшее, что может сделать Вэтмоу, — это услать меня куда-нибудь с глаз долой. Но я не для того поступал в полицию, чтобы перекладывать карточки из одного ящика в другой.

В Уилде произошло заметное изменение: за короткое время с прихода Паско он умудрился наговорить больше, чем обычно от него можно было услышать за полдня.

— Но, возможно, Вэтмоу и не получит этот пост, — предположил Питер.

— Может быть. Суперинтендант считает, что шансы его невелики.

— Похоже на то, — согласился Паско, хотя по тону его можно было заключить, что он в этом не совсем уверен. Паско припомнил, что у Дэлзиела с недавних пор появился непонятный интерес к внутренним директивам Вэтмоу. Толстяк был прагматиком. Не означает ли это, что, хоть Дэлзиел и не скрывает своей уверенности в провале Вэтмоу, в душе он готовит себя к успеху заместителя начальника полиции?

— Как бы ни легла карта, кого это волнует? Нужно быть полным идиотом, чтобы добиваться должности, когда общество ненавидит тебя, а Мэгги Тэтчер любит… Но ты не ответил на мой вопрос. Что произошло? Это как-то связано с убийством парня? — Голос Уилда звучал твердо.

— Я просто пытаюсь выяснить предысторию событий, Уилди. И не уверен, что нам следует говорить об этом.

— Боишься, что я брошусь в город и пущу в ход свой шестизарядник?

— Я-то не боюсь. Но, может быть, ты этого опасаешься?

Паско в упор глядел на кофейную ложечку в правой руке Уилда. И сержант с изумлением осознал, что согнул ее пополам одним нажатием большого пальца.

— Я могу также останавливать часы, — сказал он. — С таким лицом, как у меня, это нетрудно.

На памяти Паско Уилд впервые упомянул о своем некрасивом лице. Необъяснимым образом это развязало Паско язык, и он в двух словах поведал сержанту о том, к чему привело расследование убийства.

Уилд, кажется, понемногу приходил в себя.

— Все еще ничего не известно о его отце. Я надеялся, что хотя бы после сообщений в газетах он даст о себе знать. Может, его следует ожидать на похоронах?

— На похоронах?

— Ну да. Клиффа собираются похоронить в нашем городе, бабушка дала согласие. Через пару дней…

«Как странно, — подумал Паско, в голове которого два дела об убийстве переплелись друг с другом. — На одних похоронах появляется пропавший без вести сын, чтобы оплакать умершую мать; на других может появиться пропавший без вести отец, чтобы оплакать умершего сына».

— Одна вещь не дает мне покоя, — сказал Уилд.

— Что именно?

— Почему Клифф назначил репортеру встречу в железнодорожном буфете?

— А почему бы и нет?

— Потому что, насколько я знаю, он никогда и близко у вокзала не был. Клифф приехал на автобусе. Именно там я впервые увидел его — в кафе на автостанции.

— В кафе у Чарли?

— Верно. Я мог бы понять, выбери он для встречи это место, но зачем тащиться на вокзал?..

— Вероятно, он подумал, что Волланс приедет из Лидса на поезде.

— И он приехал на поезде?

— Нет. В тот день я столкнулся с ним в Олд-Милл-Инне, у него была машина… Хорошо, а что, если кто-то еще приезжал или уезжал на поезде?

— Не знаю. Все может быть.

— Я проверю все поезда, прибывшие или отправившиеся из города примерно в то время, на которое он назначил встречу, — пообещал Паско. — Должен признаться, по-моему, это чистая случайность, но мы непременно выясним, если за этим что-то кроется.

— Выясните? Ну, может, и выясните, — согласился Уилд. — Хочешь еще кофе?

— Нет, спасибо. Должен идти. Нужно еще съездить за город, проверить кое-какие детали. К тому же для любого нормального человека одной дозы этого колдовского варева вполне достаточно, — не подумав, брякнул Паско.

— Ты прав. Можно сойти с ума, если сидеть взаперти и глотать кофе чашку за чашкой. Питер… — Голос Уилда дрожал, как скрипичная струна «соль», в нем слышались нотки отчаяния. — Питер, ты ведь выяснишь, что случилось? Я должен это знать, прежде чем смогу понять, что будет со мной…

«О дьявол!» — растерялся Паско.

— Я постараюсь, Уилди. Обещаю тебе — я постараюсь.

Спустя десять минут он мчался на предельной скорости по шоссе на юг, в направлении Ноттингема.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы разузнать, что ребенок по имени Ричард Шерман находился в Ноттингемском приюте с 1947 по 1962 год. Вся прочая информация о мальчике была секретной. Не поверив в это, Питер попытался найти правильный подход для того, чтобы «сезам» открылся. Сообразив, что громогласные заявления о расследовании убийства здесь не подойдут, он попробовал тихую печальную мелодию человеколюбия — рассказал о погибшем мальчике и пропавшем отце, которого необходимо было известить о его горе.

Это сработало, но ничего необычайного Паско не обнаружил, кроме сведений о том, что Ричард Шерман был застенчивым, трудновоспитуемым ребенком, что мать посещала его редко и ее адресом приют не располагал и что отец его погиб на войне. Существовала копия свидетельства о рождении ребенка. Он родился 29 ноября 1944 года в Мейдстоне, графство Кент, отцом его был сержант королевских войск связи Ричард Алан Шерман.

Копание в армейских архивах похоже на раскопки в Долине фараонов — иногда вы натыкаетесь на сокровище, но очень часто гробница оказывается пустой. Например, Александр Ломас Хьюби, несмотря на нежелание матери признать его смерть, а может быть, и благодаря ему, оставил после себя минимум документов, включая медицинскую карту, такую поверхностную, что из нее трудно было узнать даже его пол, не говоря уж об особенностях его левой ягодицы. Зато сержант Шерман был описан детально:

«Родился в 1917 году в Ноттингеме. Глаза голубые, волосы светлые, кожа белая…» Он был обмерен и взвешен с точностью до дюйма и унции. Однако поистине интересными были сведения о том, что его вдова — по предположениям Паско, чернокожая — до сих пор получает армейскую пенсию за своего мужа. Пенсия эта пересылается в Авалонский дом престарелых в окрестностях Ноттингема.

На этой стадии поисков можно было ограничиться звонком в местную полицию, но что-то удержало Паско от этого логического шага. Вероятно, ему не давали покоя шутки Элли относительно его внутреннего цензора. Может быть, сыграло роль равнодушие Дэлзиела ко всем его изысканиям. Но, скорее всего, неутихающее чувство вины перед Уилдом заставляло его лично прослеживать даже самую тоненькую ниточку, ведущую к этому делу. К чертовой матери логику и всяческие правила!

Через полтора часа медсестра уже вела его по нарядным коридорам Авалонского приюта. На ней был нейлоновый халат, который в сумерках переливался, как белая парча.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Паско.

— Семьдесят с хвостиком. Не так уж и много по сегодняшним меркам, но после шестидесяти жизнь — лотерея. Некоторые остаются молодыми до конца, а иные, кажется, сами торопятся стать старше. У меня сложилось впечатление, что миссис Шерман уже лет с двадцати поставила себе главной целью состариться, — сестра говорила скорее весело, чем с грустью. Будучи среднего возраста, она-то выглядела так, словно ее целью было оставаться молодой как можно дольше.

— Давно она в приюте? — спросил Паско.

— Около шести лет. Похоже, она очень настойчиво искала место, где за нее делали бы всю работу… Здравствуйте, дорогая! К вам в гости пришел вот этот джентльмен!

Миссис Шерман была худенькой беззубой старухой, закутанной в ворох нескладных одежд, поверх которых был накинут халат из шотландки. В руках у нее была палка с набалдашником, служившая опорой при ходьбе и помогавшая ей отстаивать свои права, сидя в кресле. Старуха с угрожающим видом вцепилась в палку, едва только инспектор присел рядом с ней на стул:

— Здравствуйте, миссис Шерман! — поздоровался Паско.

— Что вам нужно?

Это был хороший вопрос.

— Просто хочу поболтать с вами. — Он одарил ее улыбкой, которую Элли называла «улыбкой потерявшегося ребенка».

— Мне семьдесят пять! — провозгласила старуха и внезапно взмахнула своей палкой, словно целясь Питеру между ног.

Встревоженный, он отодвинул свой стул на полметра назад. А стоявшая позади миссис Шерман сестра прошептала ему: «Семьдесят три».

— И у меня все еще есть собственные зубы, — продолжала старая леди, обнажив свои голые десны. — Только я забыла, где их положила.

Очевидно, это была ее любимая шутка — она захохотала так громко, что раскаты смеха, напоминавшие завывание полынок, были слышны не только в оранжерее, где они сидели но и дальше, в саду. Казалось, звуки волынок несутся с высоких гор в узкие долины, сливаясь в странную мелодию.

Паско из вежливости тоже засмеялся, кроме того, это позволяло оттянуть весьма деликатный момент их беседы. Несколько минут он пристально изучал старую женщину. Было очевидно, что ее кожа, хоть и потемневшая от времени, могла быть кожей только белой женщины. Он не был специалистом по генетическим причудам смешанных браков между белыми и неграми. Но вспомнил старый невинный анекдот о китаянке, подарившей мужу европейского вида младенца и услышавшей в ответ: «Двое желтых не могут сделать одного белого».

Отец Клиффа Шермана, сын этой женщины, вне всякого сомнения, был чернокожим. Значит, сержант Шерман не был его отцом? Бедняга отдал свою жизнь за демократию, так и не узнав, что жена его подвизается на том же поприще. С другой стороны, эта женщина, вернувшись в Ноттингем, должна была столкнуться с изумленными взглядами и тяжелыми вздохами. Могло ли осуждение близких и предрассудки окружающих заставить ее отдать своего ребенка в приют? «Вне всякого сомнения!» — ответил сам себе Паско. В 1945 году Британия была наконец готова допустить, что слуга — такой же человек, как и его хозяин; но она еще находилась на расстоянии многих световых лет от признания того факта, что черный слуга — такой же человек, как и белый слуга.

— Миссис Шерман, надеюсь, вы не станете возражать, — мягко обратился к ней Питер, — я хотел бы поговорить с вами о вашем муже — сержанте Шермане.

— Что такое? — спросила та с внезапным подозрением. — Он умер.

— Да, конечно, он умер, — успокоил ее Паско.

— Тогда зачем вы хотите говорить о нем? Я даже не помню, как он выглядел! — На ее лице появилась гримаса, которая, как он опасался, могла быть предвестником горьких рыданий.

Он поспешно сказал:

— Мне бы не хотелось вас расстраивать…

— Расстраивать? Расстроить меня вам удастся, только если вы скажете, что этот подонок вовсе не умер и у меня хотят отобрать пенсию!

Она поднесла морщинистую руку к губам, как бы удивляясь, что у нее вырвалась эта фраза, но Паско сильно сомневался, что это произошло случайно. Он напомнил себе, что она стара и немощна и скоро ему придется сообщить ей о смерти внука. Он напомнил себе также, что когда-то она была молода и красива и кружила головы мужчинам, по крайней мере двум из них — сержанту Шерману и неизвестному темнокожему, отцу ее ребенка. Но инспектору оказалось трудно перейти от неприязни к сочувствию.

— Нет, миссис Шерман, все в порядке — он мертв. На самом деле я хотел бы поговорить с вами о вашем сыне.

— Моем сыне? — старуха выпрямилась и угрожающе подняла палку. — Каком еще сыне? У меня нет сына!

Это было хуже, чем он мог себе представить. Несчастный ребенок — его не существовало ни в ее мыслях, ни в ее жизни. Сестра уставилась на него, изумленно подняв брови, словно спрашивая: «Вы уверены в том, что говорите?»

Паско решил как Можно скорее выбраться из этой трясины. Он обратился к старухе официальным тоном.

— Миссис Шерман! По документам, в ноябре 1944 года у вас родился сын. В отделе регистрации в Мейдстоне, графство Кент, хранится свидетельство об этом. И хотя было бы неточным назвать сержанта Шермана отцом ребенка…

Старуха ударила палкой об пол, едва не угодив в его левую стопу, но в этом движении чувствовался триумф, а не агрессивность.

— Вы говорите о том черном ублюдке? — вскричала она. — Тогда тебе, сынок, нужна не я, а она! Она никогда не была его женой. Она только думала, что была женой, но потом испытала шок. Так же как и он сам испытал бы шок, если бы вернулся домой живым и увидел, кого она выдает за его сына! Ох, вам бы следовало посмотреть на ее лицо! А она-то думала, что будет по крайней мере получать за него пенсию. Приехала к его родителям — они ведь никогда не любили меня — и заговорила им зубы. Стала рассказывать, что она — настоящая любовь Ричарда, даже если они и не были женаты, и все в таком роде. Но родители пожелали видеть ребенка, сына Ричи, их внука, и ей пришлось показать его. О, она очень старалась избежать смотрин, но нельзя же без конца прятать дитя! «Они часто вначале бывают темнокожими, — уверяла она. — Это оттого, что кровь протекает по венам слишком близко от кожи». О да, конечно, дело было именно в крови! Через три месяца ребенок оставался таким же черным, как ночь, и родители Ричарда стали говорить, что не вынесут этого, они перестали бывать в церкви и все в таком духе…

Старуха так возбудилась, что Паско испугался, как бы с ней не случился припадок, но, заметив холодный мстительный блеск ее глаз, он успокоился и, наклонившись к ней, тихо сказал: «Замолчите!»

— Мистер Паско! — запротестовала медсестра, приподнимаясь со стула.

Но он не обратил на ее слова никакого внимания.

— Миссис Шерман, я хочу услышать только факты. Приберегите все увлекательные детали для своих друзей. Мне нужны голые факты. Если вы не можете этого сделать, найдутся другие, кто сможет.

Угроза подействовала. Лучше быть просто говорящей машиной, раз уж нашелся слушатель.

История была стара, как мир. Поспешная свадьба военного времени, за ней — немедленная разлука и, как догадался Питер, почти такая же немедленная измена жены. Возвратившись из Северной Африки в 1943 году, сержант Шерман оказался в ситуации, которая заставила его сразу же потребовать развода и начать бракоразводный процесс. Суд принял решение о расторжении брака, однако, прежде чем оно вошло в силу, сержант погиб на поле боя. Вскоре перед родителями покойного сержанта предстала какая-то женщина, утверждавшая, что она жена Ричарда Шермана и, возможно, даже сама верившая в это. Те были вынуждены сказать ей, что их сын уже состоял в браке, который не был аннулирован в законном порядке, и, следовательно, все права на пенсию принадлежат первой жене. Вся их симпатия и готовность оказать денежную помощь тут же улетучилась, едва стало ясно, что родившийся у нее ребенок никак не мог быть сыном сержанта Шермана.

— Так что же случилось с этой женщиной потом? — спросил Паско.

— Откуда мне знать? — равнодушно отозвалась старуха. — Такие проходимки обычно неплохо устраиваются, вы согласны?

Паско медленно поднялся. Возможно, даже наверняка, в этом дряхлом вместилище застарелой ненависти таилось какое-то милосердие, но сейчас он не мог найти в себе силы пробудить в ней это чувство. Может быть, он приблизился, наконец, к третьему состоянию души человеческой: оптимизм, пессимизм и в итоге — цинизм? Мысленно он услыхал слова Дэлзиела: «С возвращением! Жилище у нас уютное, еда неплохая, а компания просто великолепная!»

Чувствуя себя опустошенным, Питер поблагодарил медсестру и уехал.

 

Глава 9

Стефания Виндибэнкс умела быстро и хорошо упаковывать веши. Ее муж однажды отметил в ней этот уникальный талант. В ответ она съязвила, что подобный талант легко развивается, когда ты замужем за человеком, привыкшем останавливаться в отелях, которые ему не по карману. Артур тогда засмеялся. Его забавляло практически все. И свои триумфы, и сокрушительные поражения он принимал одинаково весело, и немедленно следовал очередной грандиозный план.

Внезапно при воспоминании о покойном муже ее глаза наполнились слезами.

В дверь номера постучали.

— Войдите, — сказала она, переступая через чемодан.

Дверь открылась, раздались тяжелые шаги, и чей-то громкий голос произнес: «Уезжаете куда-нибудь, любовь моя?» Она обернулась.

— Суперинтендант Дэлзиел? Я ждала носильщика.

— Тук-тук-тук! Приятная комнатка, здесь хорошо обслуживают клиентов?

— Что вам нужно, суперинтендант?

— Мне нужна исповедь!

— В таком случае я посоветую вам обратиться к епископу, — отпарировала женщина самоуверенно.

— К епископу? Вы считаете, он может помочь?

— Помочь в чем?

— Не знаю. Может, хоть ему вы признаетесь, что делали в прошлую пятницу в номере мистера Гудинафа. Или мне справиться у самого защитника животных?

— Да делайте, что вам заблагорассудится, а я желаю поскорее вернуться назад к цивилизации.

— Итак, я решил помочь вам, — гнул свое Дэлзиел. — Послушайте, все очень просто: если вы скажете, где были в пятницу вечером — а вы утверждали, что находились в номере, но не отвечали на телефонные звонки, — мне не придется беспокоить вас, когда вы покинете наш город. А если окажется, что вы провели вечер в номере Гудинафа, мы убьем сразу двух зайцев.

Стефания Виндибэнкс застыла как вкопанная перед полицейским, глядя ему прямо в глаза.

— Вы разговаривали с мистером Гудинафом?

— Что вы! — воскликнул Дэлзиел. — Не говоря уж о рыцарском долге, разве шотландский пресвитерианец, имеющий жену и двоих детей, позволил бы себе признаться, что его — причем всего за один вечер — соблазнила женщина почти на двадцать лет его старше!

В ее взгляде сверкала бешеная злоба, но это действовало на суперинтенданта примерно так же, как легкий морозец на белого медведя. Усилием воли она заставила себя улыбнуться, а затем разразилась смехом.

— Я бережно сохраню воспоминания о вас, Дэлзиел. В те минуты, когда Лондон будет казаться мне противным, шумным городом, я стану думать о вас. Так и быть, я признаюсь: в ту ночь я забрела в номер к мистеру Гудинафу. Нужно было обсудить два-три пункта нашего соглашения. Мы поговорили и выпили. И ничего больше.

— Хорошо, я рад, что мы во всем разобрались. Значит, возвращаетесь в Лондон?

— Вы правы.

— И наконец устроите себе каникулы? Несколько дней под южным солнцем?

— Возможно. Почему вас это интересует?

— Да просто так. Любопытно, не планируете ли вы наведаться в Тоскану, отдохнуть на «Вилле Бетиус»?

В дверь постучали, кто-то сказал:

— Мадам, это носильщик.

— Уходите, — приказала Стефания Виндибэнкс, не отрывая пристального взгляда от Дэлзиела. — Уходите, я позову вас, когда будет нужно.

— Мне ничего не стоило переспать с ней, — самодовольно заявил Дэлзиел. — Она прямо намекнула на это.

— Но вы не сделали этого? — спросил Паско.

— За кого ты меня принимаешь, парень? — возмутился толстяк. — Ты думаешь, я готов угробить дело ради того, чтобы трахнуть бабу?

— Я не удивился бы, если бы вам удалось и переспать с ней, и не нанести урон делу, — парировал Паско, все еще уязвленный грубыми обвинениями Дэлзиела в бесплодности его телефонных звонков во Флоренцию.

— Ты прошел мимо главного, парень, — выговаривал ему суперинтендант. — Все, что тебя интересовало, — могли Понтелли быть Александром Хьюби. Здесь ты и начал рыть. Я же пошел дальше: попросил выяснить, на кого Понтелли работал, чем занимался. Что проку нам было от этих сведений о происхождении, семье и прочей дребедени, которая так тебя интересовала? Я достал список агентств, заставил просмотреть официальные документы каждого из них, пока не наткнулся на то имя, которое мне было нужно. В этом деле, парень, самое главное — связи! Есть у тебя связи — и ты берешь их всех голыми руками!

— И кто же оказался в ваших тисках?

— Виндибэнкс и ее драгоценный сынок, — торжествующе произнес Дэлзиел.

— В чем их могут обвинить?

— Мошенничество, воровство… откуда я знаю? Мое дело — ловить прохвостов. Мадам в течение трех лет получала арендную плату за собственность, которая ей никогда не принадлежала! А это что-нибудь да значит! Ясно как день, что именно они надоумили Понтелли выдать себя за Александра Хьюби.

— Теперь, когда он мертв, доказать это будет трудно.

— Ну, во всяком случае, им обоим придется попотеть, доказывая свою непричастность к убийству! Ладно, расскажи-ка, что ты делал в Ноттингеме.

Паско доложил о своей поездке, закончив словами:

— Похоже, и там я задавал не те вопросы, что следовало.

Дэлзиел взглянул на него исподлобья.

— Питер, — сдерживая негодование, спросил он, — неужто в колледже тебе не внушили прописной истины: если человек слишком стар, чтобы учиться, ему не светит повышение по службе?

Паско почувствовал, что краснеет. Обидчивость не входила в число его недостатков.

— Извините. Что я должен был там узнать?

— Откуда я знаю, черт побери? Связи, парень! Все очень просто: спрашивай всех обо всем, пока не завяжешь связи. Ты уверен, что отец Шермана нам может пригодиться?

— Правда, теперь я буду во всем сомневаться. А вдруг да окажется, как в случае с Понтелли: может, он вовсе не имеет никакого отношения к этому делу. Но пока другого пути расследования я не вижу.

— Тогда давай пройдем этот путь с максимальной быстротой, — объявил Дэлзиел, берясь за телефонную трубку.

— Как насчет телефонных расходов? — прищурился Питер.

— Расходов? О чем ты, парень? Эти прохвосты платят за то, чтобы мы их защищали, мы обходимся им вдвое дешевле, чем следовало бы! — Дэлзиел набрал номер.

В трубке раздался бодрый молодой голос: «Новый Скотленд-Ярд слушает. Что вам угодно?»

— Позовите Сандерсона, пожалуйста. Суперинтендант уголовного розыска Дэлзиел из Среднего Йоркшира на проводе.

Через несколько секунд на другом конце сердито буркнули: «Сандерсон слушает».

— Сэнди? Это Энди Дэлзиел… Правильно. Я знал, что ты мне обрадуешься. Мне нравится, когда людям не надо напоминать о том, что ты для них сделал. Сэнди, знаешь, зачем я тебе звоню?..

Стефания Виндибэнкс позвонила сыну в театр «Кембл»; тотчас после разговора с ней Род Ломас уже набирал номер офиса «Господ Теккерей и прочих».

— Лэкси? Это Род. Слушай, мне только что звонила мать. К ней приходил тот толстяк полицейский. Он знает о «Вилле Бетиус».

Несмотря на его возбужденный тон, Лэкси оставалась невозмутима:

— В конце концов они должны были докопаться до этого.

— О Боже! Что же теперь будет?

— Я навела справки. Ничего особенного не случится. Вилла, конечно, будет включена в опись имущества тети Гвен. Что же касается арендной платы, ничего не говори. Если они поднимут шум, скажи, что было устное соглашение, пусть попробуют доказать обратное.

— Может, мы должны намекнуть, что готовы вернуть эти деньги?

— По закону это практически означает признание в совершении преступления.

— А что нам говорить о Понтелли?

— Отрицай все. Он мертв. Он не сможет опровергнуть твои слова.

— Но связь с ним так очевидна…

— Она всегда была очевидной, — резко заметила Лэкси. — Об этом следовало беспокоиться раньше, когда ты затевал аферу. А если случится наихудшее, ты всегда сможешь возложить вину на отца.

— Лэкси!

— Что тебя смущает? Во-первых, он тоже мертв. А во-вторых, это чистая правда.

— Ты говоришь об этом так равнодушно! — после долгой паузы произнес он. А если они опять начнут спрашивать тебя о пятнице?

— Я повторю то, что уже сказала: мы с тобой были в оперном театре. Правда, у меня есть абонемент, так что тебе лучше говорить, что сидел на галерке! Согласен?

— О, Лэкси!

— Род, с тобой все в порядке? — В ее голосе послышалось беспокойство, так не похожее на тот деловой и отрывистый тон, каким она говорила минуту назад.

— Пока да. Позвони мне завтра, хотя завтра я уже могу отдать Богу душу. Вот если бы ты поддержала меня, я наверняка пережил бы эту ночь. Ты будешь у Кич, когда я вернусь, правда?

— Хорошо. После занятий я приеду в Трой-Хаус, чтобы отпустить сиделку, как обещала.

— Не бросай меня, Лэкси! Я так на тебя надеюсь.

— Не беспокойся.

Иден Теккерей вошел в комнату, когда она клала трубку на рычаг.

— Что-нибудь важное? — осведомился он.

— Это был личный звонок. Извините.

— Ничего, ничего. Лэкси, я думаю, настало время поговорить о твоем будущем.

— Я готова, мистер Иден.

Генри Волланс приехал в Мальдив-Коттедж после шести вечера. Миссис Фолкингэм встретила его с распростертыми объятиями.

— Как приятно увидеться с вами снова, мистер Волланс!

— Просто Генри, — поправил он ее, изобразив улыбку а-ля Редфорд. — Мисс Бродсворт у вас?

— Ах, я должна была догадаться, что вы приедете не для того, чтобы повидаться со старухой, — понимающе заметила миссис Фолкингэм. — Она в офисе, приводит в порядок какие-то бумаги. Выпьете чаю?

— С удовольствием.

В крошечной комнате, которой ломберный столик с древней пишущей машинкой и заставленный папками и канцелярскими принадлежностями шкаф придавали вид офиса, Сара Бродсворт разбирала текущую почту.

Она посмотрела на репортера тяжелым немигающим взглядом, столь несообразным с чувственными изгибами ее тела и белокурыми локонами.

— А, это вы, — произнесла мисс Бродсворт без всякого энтузиазма.

— Вы, кажется, мне не рады.

— Однажды я уже без особой радости ждала вашего прихода, а вы не соизволили прийти. Так почему сегодня я должна быть рада вас видеть?

— Я сожалею о том случае. Но такая уж у меня работа: если где-нибудь происходит нечто из ряда вон, я обязан бросить все и мчаться на место события. Простите, что не известил вас — не было никакой возможности. Мне действительно очень жаль, что наша встреча не состоялась. Вам пришлось ехать издалека? — спросил он небрежно. Но, не получив ответа, усмехнулся. — А вы непростая штучка! По-настоящему таинственная женщина! Вы заняли бы достойное место среди членов королевской семьи.

— Я просто осторожна в выборе знакомств. Особенно среди журналистов.

— Что так?

— Вы мастера сочинять небылицы. Я убедилась в этом на прошлой неделе.

— Не это главное, — вкрадчиво возразил Волланс.

— Вы полагаете?

— Конечно! Не смею утверждать, но, по-моему, у нас с вами больше общего, чем вы думаете.

— Неплохое начало, мистер Волланс.

— Генри.

— Мистер Волланс!

— Вы бы не поужинали сегодня со мной?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо.

— Почему? В прошлый раз вы согласились.

— И жестоко за это поплатилась. Я не делаю одну и ту же ошибку дважды.

— Неужели?

Из соседней комнаты донесся дрожащий голос миссис Фолкингэм: «Чай готов». Ни Сара, ни Волланс не двинулись с места.

— Если честно, что вас привело сюда, мисс Бродсворт? — поинтересовался репортер.

— На ваш взгляд, в моих действиях кроется какая-то загадка? — спросила Сара.

— Как знать!

— И вы сделаете ее достоянием общественности?

— Может быть. Но прежде, чем я смогу сказать вам что-то определенное, мне нужно поставить в известность редактора.

Она вскинула на него глаза и на мгновение задумалась, словно просчитывая что-то в уме.

— Предположим, я скажу вам, что намерена бороться за то, чтобы «Женщины за Империю» достигли своей первоначальной цели.

— И в чем же она состоит?

— В установлении надлежащих отношений между белыми и черными.

— Каким образом?

Мисс Бродсворт улыбнулась, показав свои ровные белые зубы.

— Цель оправдывает средства. Я думаю, все журналисты понимают это, мистер Волланс.

«Чай готов!» — снова крикнула за дверью миссис Фолкингэм. В старческом голосе уже звенели повелительные нотки.

— Хотите, я принесу чай сюда? — предложил Волланс. — Будет очень досадно, если наша беседа прервется на таком интересном месте…

Войдя в кафе на автостанции, Уилд замер в изумлении, увидев, как весело приветствует его хозяин Чарли. Ему казалось, что за эти несколько дней мир перевернулся.

— Хэлло, Чарли! Все в порядке?

— Спасибо, все прекрасно. Вы неплохо выглядите, мистер Уилд.

— Разве?

Выпив чашечку кофе, которую Чарли налил, как только его заметил, Уилд спросил:

— Чарли, помнишь, я был здесь на позапрошлой неделе? Разговаривал с парнем в задней комнате?

— Как же, помню! Черненький такой, смуглый?

— Да, это он. Не приходил ли он сюда еще раз?

Подумав, Чарли сказал:

— Да, припоминаю… Он заглянул сюда пару дней назад. Я тогда еще принес ему кока-колу и тост с сыром. Парень сидел вон там, у двери… Было это, кажется, в среду… Или в четверг? Да, точно, в четверг.

— Он был один?

— Один, если мне память не изменяет.

— В котором часу это было?

— Довольно поздно. В девять — девять тридцать. В десять мы закрываемся. Он ушел до десяти.

— Ты видел, как он уходил?

— Да, теперь я начинаю вспоминать… Постой-ка, сдается мне, он ушел не один. Нуда, конечно: кто-то вошел в кафе, но за столик не сел, тут черненький поднялся и вышел. — Внезапно лицо Чарли озарилось догадкой. — Послушайте, это как-то связано с тем убийством, о котором я читал в газете? Ведь убитый парнишка был темнокожим! Вот почему вы задаете эти вопросы?

— Может быть…

В газетах фотографии Клиффа не было. Его бабушка не привезла с собой ни одного снимка, а из-за травм на лице трудно было сделать посмертное фото. Его портрет в газете мог бы расшевелить память Чарли днем раньше. Но, с другой стороны, может, и к лучшему, что случилось так, а не иначе.

— Чарли! Тот человек, что ушел отсюда с мальчишкой, — я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем все, что помнишь. Все! — потребовал Уилд.

Дэлзиел работал до позднего вечера. Точнее, просто сидел в своем кабинете с большим стаканом пива, ожидая звонка. Он давно знал Сэнди Сандерсона. Как только этот сукин сын добудет нужную ему информацию, он тотчас же бросится к телефону. И будет чрезвычайно доволен, что оторвал суперинтенданта от его занятий. Да еще и прибавит невинно: «Вы же сами сказали, что это срочно, дружище».

Дэлзиел отхлебнул пива и злорадно подумал: «Дудки, врасплох ты меня не застанешь, прохвост!» Впрочем, с грустью подумал он, у него и нет ничего такого, от чего ему было бы жаль отвлекаться. Это только Паско может сетовать, что его семейная жизнь разваливается: молодому балбесу невдомек, что он должен быть счастлив, раз ему есть о чем сожалеть. Помимо прочего, все эти домашние хлопоты здорово снимают стрессы и дают силы для работы…

Дэлзиел вновь проглядел содержание всех телефонных переговоров, которые Питер вел с Флоренцией, военным архивом, Ноттингемом. И задал себе другие вопросы под иным углом. Ответы, которые он получил, преисполнили суперинтенданта тщеславной гордостью. Теперь ему нужен был Сандерсон, чтобы, гак сказать, скрепить их печатью.

Зазвонил телефон.

Он схватил трубку.

Грубый, сдавленный голос произнес:

— Я знаю кое-кого из членов группы «Белый огонь». Вас это интересует?

— Ну, допустим, интересует, — ответил Дэлзиел.

— Тогда слушайте…

Он выслушал, но не успел открыть рот, чтобы задать вопрос, как на другом конце повесили трубку.

Суперинтендант посидел, подумал, потом налил виски, выпил и набрал номер.

— Элли, дорогая, — начал он приветливо, — надеюсь, не оторвал тебя от приготовления ужина? Ах, оторвал! Тогда постарайся не думать, что я помешал, скажи себе, что я просто освободил тебя от нудной и тяжелой домашней работы.

Ухмыляясь, он отодвинул трубку от уха и держал ее так до тех пор, пока крики «освобожденной женщины» не ослабели настолько, что можно было не опасаться за слух.

— Приятно было поговорить с тобой. Рад был тебя слышать. А что, твой парень дома?

«Парень» был явно поблизости. Дэлзиел говорил с ним всего пару минут.

— С этим я разберусь сам, — сказал он в заключение. — Буду работать здесь допоздна — жду звонка из Лондона. Извини, что испортил тебе вечер, но думаю, стоит заглянуть туда немедленно. Для начала свяжись с местной полицией. Не хватало нам только дипломатических инцидентов. И будь осторожен, Питер, — это всего лишь сведения, полученные частным образом. Не хочу, чтобы твое имя появилось на первых страницах газет!

Дэлзиел положил трубку. Он почувствовал удовлетворение, причиной которого была не только проглоченная унция виски. Хорошо, что он подбросил Паско эту информацию. Если она окажется верной, это поможет разобраться и в том, другом деле. Конечно, если из него тоже что-нибудь выйдет.

Через полчаса телефон зазвонил снова.

— Как, вы все еще там? — удивленно воскликнул Сандерсон.

— Не люблю ложиться спать, не услышав хорошей новости, — предвкушая удачу, ответил Дэлзиел. — Надеюсь, у тебя как раз такая новость?

— Откуда мне, черт побери, знать? — Голос Сандерсона гремел в трубке. — Для меня это всего лишь имена и даты. Решайте сами, нужно вам это или нет.

Закончив перечисление, он спросил у Дэлзиела:

— Надеюсь, теперь вы можете спать спокойно?

— Там видно будет. Большое спасибо, Сэнди! Наверное, придется еще чуток задержаться…

 

Глава 10

Лэкси приехала в Трой-Хаус в полдевятого вечера. В холле ее уже дожидалась сиделка, всем своим видом выражая неудовольствие.

— Вы обещали вернуться в восемь! — упрекнула она девушку.

— Извините. С ней все в порядке?

— Да, все хорошо. Утром я сменю вас.

Лэкси закрыла за ней дверь, и, не став запирать ее на ключ, поднялась наверх. Когда она тихо вошла в комнату мисс Кич, больная едва слышно спросила:

— Лэкси, это ты?

— Да, мисс Кич. — Она подошла к кровати, слабо освещенной маленькой настольной лампой.

— Та женщина ушла?

— Сиделка?

— Так она называет себя сиделкой? Она не могла бы ухаживать даже за больным простудой.

Мисс Кич говорила с воодушевлением, которое почему-то встревожило Лэкси. Щеки больной лихорадочно горели, на верхней губе выступил пот. Самым поразительным для Лэкси было то, что из ее речи почти исчез налет педантичной правильности, а ритм и акценты ее деревенского детства стали брать верх.

— Может быть, вам следует поспать? — предложила девушка.

— Поспать? Скоро у меня будет возможность спать хоть вечность! Я не люблю спать… Лэкси, старые люди часто видят сны. Как маленькие девочки. С небольшой разницей. Если девочке приснится плохой сон, она просыпается, может быть, немного поплачет, а потом стряхнет его с себя и опять радуется жизни. Когда сны хорошие, она целый день носит в себе их свет. Но когда ты стар, все плохое остается с тобой, а все хорошее лишь напоминает о том, что утеряно навсегда и уже никогда не вернется… Сядь и поговори со мной, Лэкси.

На эту просьбу Лэкси не могла ответить отказом. Она села на жесткий стул с прямой спинкой, рядом с кроватью.

— Хорошо, я немного посижу с вами, — согласилась она.

— Как мило с твоей стороны, — произнесла мисс Кич чуть насмешливо. — Я знаю, что мое общество тебе не нравится. Почему, Лэкси? Я спросила тебя об этом прошлой ночью, но ты не ответила. Почему ты не любишь меня?

— Мисс Кич, вы предпочитали не касаться таких вещей, — напомнила ей Лэкси.

— Скажи лучше, что тебе это всегда претило! — воскликнула старая женщина. — Говори! Я имею право знать правду!

— Хорошо, если вы настаиваете, — почти шепотом ответила девушка. — Во-первых, отец говорил о вас разное. Ребенок всегда прислушивается к тому, что говорят папа и мама. Если говорят, что консерваторы — это хорошо, а лейбористы — плохо, ребенок тоже так думает. Если же они скажут, что белое — это черное, а черное — белое, ребенок это воспримет как должное.

— Что же он говорил обо мне?

— Что вы без всякой причины задираете нос. Что хоть заносчивость и капризы тети Гвен невыносимы, но у нее по крайней мере есть деньги, и потому она может делать, что хочет. А вы — просто прислуга из нищих, да еще кичливая.

Мисс Кич согласно закивала головой.

— Да, да, конечно, он был прав. Батраки из Дейла — вот кем была моя семья. Четыре брата — все старше меня, — и отец. Их всегда нанимали последними и увольняли первыми. Таким было семейство Кич! Когда мне было тринадцать лет, я приехала сюда и нанялась в прислуги. Я едва умела читать и писать, а акцент у меня был такой сильный, что по сравнению со мной ваш отец разговаривал как принц Уэльский!

Перед Лэкси представала новая мисс Кич, и она наблюдала за ней с нарастающей тревогой. Ей казалось, что, достигнув старости, люди не должны больше изменяться. И если сейчас она не проявит бдительности, старая Кич — эта Злая Ведьма Запала — с ее острым носом, одетая вечно в черное — примет человеческий облик; Лэкси не была уверена, понравится ли ей преображенная мисс Кич больше, чем прежняя.

Меж тем мисс Кич продолжала:

— Но твои взгляды не всегда совпадали со взглядами отца. Ты слишком независима для этого. Тем не менее ты продолжала плохо относиться ко мне.

— Со временем это стало привычкой. Обычно мы встречались раз в месяц, никаких перемен в вас не происходило, поэтому и отношение мое к вам оставалось неизменным. Взрослый человек сам должен заботиться о том, какое впечатление он производит.

— Я пыталась относиться к вам, детям, по-дружески, — запротестовала Кич. — Помнишь, я просила вас называть меня тетя Элла? Но вы не захотели.

— Вы должны были просто не откликаться на старое имя.

— Совсем как ты, когда перестала считан, себя Александрой? Нет, Лэкси, это разные вещи. В конце концов вы бы вообще перестали разговаривать со мной. У меня не было иллюзий на этот счет.

— Мисс Кич, вам пора отдохнуть…

— Нет! Налей мне стакан моего тоника, будь добра.

Девушка с сомнением взглянула на бутылку — та была почти пуста.

— А доктор разрешил?

— К черту доктора!

Лэкси пожала плечами и налила стакан. Мисс Кич с жадностью начала пить.

— Ну вот, теперь мне лучше. Ты хорошая девочка, Лэкси. Не такая, как все, но хорошая. Ты уезжала домой прошлой ночью?

— Нет, я осталась здесь.

— Вот как? Но ты ведь не позволила ему дотронуться до себя? Род славный юноша, но в темноте они все одинаковые. Ночью все кошки серы, не правда ли?

Это, похоже, очень развеселило ее, старая женщина рассмеялась и смеялась до тех пор, пока ее не начал душить кашель; тогда она допила свой стакан. Успокоившись, она закрыла глаза, и через какое-то время Лэкси показалось, что мисс Кич заснула. Но едва она тихо поднялась, чтобы выйти из комнаты, из-под одеяла высунулась худая рука и сжала ее запястье.

— Не оставляй меня, мне страшно, в темноте прячутся демоны.

Неожиданно она села в кровати, напугав девушку.

— Знаешь, именно это убило мою хозяйку. Во тьме к ней явился демон. Она часто говорила об этом, помнишь? — закричала мисс Кич, а потом, словно обессилев, снова опустилась на подушку и добавила умоляюще: — Останься со мной, останься.

— Хорошо, я побуду с вами.

— Знаю я вас, стоит мне закрыть глаза, тебя и след простынет.

В уголках губ старухи мелькнула лукавая усмешка.

— Если останешься, я тебе кое-что расскажу.

— Я же сказала, что останусь, мисс Кич. Постарайтесь уснуть.

Настроение старой женщины снова изменилось.

— Ты добрая, я всегда это знала. Ты не оставишь меня одну… Я слишком долго была одна, я жила одна…

— А как же тетя Гвен?

— Ах, это все равно что жить одной! — воскликнула Кич. — Нельзя жить вместе с полоумной старухой и привидением. Но вы не оставите меня умирать в одиночестве, ни за что не оставите!

Тревога Лэкси росла с каждой минутой. Стараясь отвлечь больную от ее навязчивых мыслей, она сказала:

— Вы собирались рассказать мне что-то интересное.

На мгновение лицо мисс Кич застыло, но вскоре она опять хитро усмехнулась.

— Интересное? Ошибаешься — более, чем интересное. Странное, и страшное, и печальное… О, Лэкси…

Она задрожала всем телом, готовая разрыдаться, но потом затихла, как будто пытаясь сдержать слезы.

— Сядь поближе, Лэкси, — прошептала она. — Я не хочу, чтобы ОНА слышала… Сядь поближе…

Прошло больше часа, пока бормотание больной женщины совсем затихло и воцарилась такая тишина, что Лэкси перестала напрягать слух и расслабилась, пытаясь осознать то, что она сейчас услышала.

Внизу зазвонил телефон.

При первом же звонке мисс Кич открыла глаза и села в постели.

«О черт!» — подумала Лэкси. Она открыла рот, чтобы успокоить старуху, однако, прежде чем успела что-либо сказать, та вдруг выпалила:

— Конечно, и ты и Джейн можете играть внизу сколько хотите. И я, разумеется, дам вам ключ от этой двери. Но запомни то, что я тебе сказала, Лэкси!

Мисс Кич улыбнулась, и улыбка эта была печальна, как бывает печален серп луны в ветреную холодную ночь. Ее блуждавший до этой минуты взгляд вдруг замер, сосредоточившись на двери, девушке захотелось обернуться и посмотреть, что она там разглядывает. Неожиданно старуха покачала головой, словно что-то отвергая, закрыла глаза и откинулась на подушку.

Телефон продолжал звонить.

Лэкси быстро спустилась в холл и сняла трубку.

— Лэкси? Это я, Род.

— Хэлло!

— Все в порядке?

Она помедлила с ответом. И человек, менее поглощенный своими заботами, непременно бы это отметил.

— Да… все хорошо. А как ты? По-прежнему не находишь себе места?

— А ты как думаешь! Вечером, перед спектаклем, снова заявился Паско, расспрашивал о Понтелли. Скажу тебе, это не очень украсило мою игру. Он искал встречи с тобой?

— Насколько мне известно — нет.

— Это хорошо. Я боялся, что он пойдет на хитрость, например, скажет тебе, мол, я раскололся. Поэтому я решил позвонить тебе и предупредить, что я придерживался нашей версии. Но хватит обо мне. Как Кичи?

— Она немного заговаривается, все бормочет что-то бессвязное. В основном о Гвен и черных дьяволах. Знаешь, меня это очень беспокоит. Она все время доходит до одного места и умолкает. Мне показалось…

— Что?

— Лучше я расскажу при встрече. Когда ты приедешь?

Ломас только теперь осознал, что Лэкси не на шутку встревожена.

— Послушай, мне нужно дождаться, когда закончатся вызовы. После такой игры я не осмеливаюсь злить Чанг. Зато потом хватаю такси и лечу.

— Это будет стоить целое состояние!

— Ну и пусть! Лэкси, мне кажется, я люблю тебя.

— Да… — сказала она тихо и положила трубку. Постояла немного в холле. Впервые в жизни мужчина признавался ей в любви. Но это признание недолго занимало мысли девушки. Она подумает об этом хорошенько в другое время. А сейчас ей придется поразмыслить о другой любви здесь, в этом доме.

Наверху все было тихо.

Лэкси вошла в кухню. Ее новизна и яркость успокаивали, и она сказала себе, что зашла сюда приготовить кофе и в одиночестве дождаться Рода.

Внезапно она уловила какое-то движение позади себя. Обернувшись, Лэкси увидела, как приоткрывается медленно дверь. Она готова была закричать, но, к счастью, вовремя заметила, как мимо нее важно прошествовал черный Лабрадор, и из ее груди вырвался лишь громкий вздох облегчения, похожий на легкое покашливание во время концерта.

Это было хорошей встряской. Страх никогда не сковывал Лэкси, наоборот, побуждал к действию. Она догадывалась, что это у нее от отца, от его беспощадного упрямства перед лицом врага. Девушка подошла к доске с ключами, висевшей над холодильником: нужный ей ключ отсутствовал. Вздохнув, она поднялась в комнату мисс Кич и осторожно взяла с туалетного столика связку ключей. Старая женщина не открыла глаз и не пошевелилась. Но у Лэкси было ощущение, будто Кич из-под опущенных век наблюдает за ней.

Спустившись снова вниз, девушка проверила ключи. Все они были дубликатами тех, что хранились на кухне, за одним исключением: оба дубликата ключа, который она искала, находились только в личной связке мисс Кич.

Спускаясь в подвал, Лэкси припомнила тот воскресный вечер более десяти лет назад, когда она храбро сходила по тем же самым ступеням, полная решимости разорвать завесу ужаса, которой Кич почему-то окутала это место. Теперь, конечно, она знала много такого, о чем ребенком не могла и подозревать. Например, что истина иногда оказывается пострашнее самых мрачных предчувствий, а идея, даже самая сумасбродная, зачастую берет верх над неумолимыми обстоятельствами. Джейн никогда больше не играла в подвале, да и сама Лэкси, осмелившаяся таки проникнуть в затхлую каморку, с тех пор не могла уже воспринимать это место с прежней непосредственностью.

Старая рухлядь ничуть не изменилась с тех давних времен. На мгновение Лэкси позволила себе окунуться в детские воспоминания. Вон та кушетка была кораблем эльфов… а этот высокий комод — колдовским замком… Лэкси без колебаний отогнала от себя нахлынувшие воспоминания, ослаблявшие ее решимость.

Старый сундук для постельного белья перегораживал вход в маленький винный погреб. Набитый Бог знает чем, он был слишком тяжел для худеньких рук девушки. Осмотрев сундук со всех сторон, Лэкси обнаружила, что под его колесики были подложены деревянные бруски. Стоило убрать их, и сундук мягко откатился в сторону.

Перед ней была дверь.

Ключ свободно вошел в скважину. Лэкси быстро повернула его — дверь открылась с бесшумной легкостью, показавшейся ей гораздо более зловещей, чем пронзительный скрип. Свет из подвала потек в винный погреб подобно воде, медленно наполняя его так, что девушка не испытала внезапного потрясения — ужас нарастал по мере прибывания света. И ужас этот становился еще сильнее оттого, что все ее существо противилось увиденному, Лэкси силилась убедить себя, что все это существует лишь в ее воспаленном воображении.

Полки, предназначавшиеся для хранения бутылок, были сдвинуты вместе, образовав некое подобие носилок. «Носилки смерти», как говорит Ломас на сцене, — промелькнуло у нее в голове, и это была еще одна безотчетная попытка отдалить ужас. На составленных полках лежало тело, повернутое таким образом, что несуществующие глаза, казалось, следили за ней из пустых глазниц.

Ужас толкал Лэкси назад, прочь от этого места, но тот же ужас неодолимо притягивал ее к телу. Впервые за свою короткую жизнь девушка колебалась, не зная, какой из этих импульсов окажется сильнее. Неожиданно оба импульса затихли и так же неожиданно вспыхнули снова, когда на лестнице раздались осторожные шаги — кто-то спускался в подвал…

 

Глава 11

Секретарша в приемной «Челленджера» настояла на том, чтобы Паско показал ей свое служебное удостоверение.

Проверив его, она сказала:

— У вас, полицейских, сегодня большой спрос на него. Подождите, я напишу вам адрес.

— Спрос? Кто-то еще им интересовался?

— До вас сюда уже приходил полицейский.

— Что вы говорите! Кто бы это мог быть?

Секретарша засмеялась.

— Он был не красавец, уверяю вас! Я с трудом поверила, когда он заявил, что из полиции. Пришлось проверить документы, а чтобы быть последовательной, я решила взглянуть и на ваше удостоверение тоже. Это был сержант Филд или что-то в этом роде.

Отбросив на время размышления о том, почему красота должна быть непременным атрибутом служащих полиции, Паско взял адрес и поспешил к выходу. «Что, черт возьми, понадобилось здесь Уилду?» — снова и снова недоумевал он. Единственный ответ, который приходил на ум, не мог его удовлетворить, и Паско в этот вечер накануне уик-энда так гнал машину по запруженным транспортом улицам Лидса, что то и дело рисковал нажить себе врагов. Дважды он плутал в лабиринте пригородных переулков, прежде чем вырулил перед высоким, наподобие башни домом, который искал.

У входа висел список жильцов, многие имена были неразборчивы. Паско не стал терять времени даром, дверь была открыта, и он шагнул внутрь, намереваясь навести справки, постучав в первую попавшуюся квартиру. Но это оказалось излишним: с верхнего этажа послышался вдруг сдавленный крик, что-то загрохотало. Он бросился по лестнице. Одна из дверей была приоткрыта. Паско толкнул ее плечом и ворвался в квартиру.

«Боже милосердный!» — не поверил своим глазам полицейский. На полулежал Генри Волланс, махровый халат на нем распахнулся, оголив тело. Между его раздвинутых ног стоял Уилд, и поначалу Паско подумал, что прервал какую-то их гомосексуальную игру. Но, заметив в поднятой руке Уилда блестящий металлический предмет и вытаращенные от ужаса глаза Волланса, он решил, что это уже выходит за рамки милого, незатейливого садо-мазохизма.

— Уилд! Бога ради! — закричал Питер. Сержант с угрожающим рычанием оглянулся, вероятно ожидая увидеть перед собой врага. Рука с зажатым в кулаке лезвием, весьма смахивавшем, как успел разглядеть Паско, на штык, неохотно опустилась.

— Что ты делаешь здесь? — воскликнул Паско.

— Полагаю, то же, что и ты.

Репортер, воспользовавшись неожиданной заминкой, отполз от Уилда и вскарабкался на диван, запахивая на себе халат.

Паско, понизив голос, сказал Уилду: «Кто-то сообщил Дэлзиелу по телефону, что Волланс — член группы „Белый огонь“, и предложил нам осведомиться у него, где он был в среду вечером».

— Он только что собирался сообщить мне об этом! — ответил сержант, поворачиваясь к до смерти напуганному репортеру.

Паско схватил товарища за руку.

— Уилди, брось, к дьяволу, эту штуку. Где ты ее достал?

— Один из военных сувениров нашего друга. Посмотри-ка в том шкафу!

Паско заглянул в шкаф и отвернулся с отвращением. Он отвел сержанта к двери, чтобы газетчик не мог их услышать.

— О'кей, Уилди, допустим, он в восхищении от Гитлера и обожает ку-клукс-клан. Но это еще не означает, что он убийца.

— Все, что он говорил о якобы несостоявшемся свидании с Клиффом, ложь! Я знал, что здесь что-то не так. Почему он сказал, что встреча была назначена в железнодорожном буфете? Кафе на автостанции — вот то место, которое, без сомнения, мальчишка должен был назвать первым. И зачем бы ему откладывать встречу до утра? Что парень собирался делать всю ночь? Вернуться ко мне, где оставил свои вещи? Не думаю. Клифф был в такой ярости, что хотел отомстить мне немедленно.

— Допустим…

— Я говорил с Чарли. Он вспомнил, что Клифф был у него в тот вечер, что ушел из кафе вместе с каким-то молодым блондином. Питер, я сразу подумал о Воллансе. Я не мог понять, что бы это значило, но решил, что небольшая беседа с ним не помешает.

— Хороша беседа!

— Волланс долго юлил. Но я приехал слишком издалека, чтобы вернуться ни с чем, пришлось врезать ему хорошенько, а потом порыться в шкафах. Тут-то мне стало ясно, что я на верном пути.

Волланс поднялся с дивана. Было видно, что он пытается взять себя в руки, хотя перед полицейскими стояла скорее затравленная лиса, чем Редфорд.

— Вы не имеете права! — чеканно заявил репортер. — Я представитель прессы, об этом узнает вся страна, первые полосы газет запестреют вашими именами!

Паско и ухом не повел.

— Что он рассказал тебе, Уилди?

— Пока ничего особенного. Ты вломился как раз в ту минуту, когда беседа принимала интересный оборот.

— Ладно, теперь я займусь этим. Понял? — осведомился Паско.

Понять-то сержант, конечно, понял, но весь его вид говорил о том, что он совершенно не согласен с инспектором.

Питер вздохнул и обратился к репортеру:

— Генри Волланс, во-первых, позвольте предупредить вас: все сказанное вами может быть записано и использовано как показания. Во-вторых, буду очень признателен, если вы оденетесь и проследуете со мной в ближайший полицейский участок для дальнейшего допроса. И еще — не могли бы вы дать мне ключи от вашей машины, ее должны будут осмотреть судебные эксперты.

— Я не обязан этого делать! — запротестовал газетчик. — Я хочу позвонить в редакцию и связаться со своим адвокатом.

— Это ваше право, мистер Волланс, — согласился Паско. — Правда, я спешу, поэтому оставляю здесь сержанта Уилда, он доставит вас в участок, когда вы будете готовы.

Уилд сделал шаг вперед, в его руке все еще блестел штык.

— Не оставляйте меня с этим сумасшедшим! — завопил репортер. — Я еду с вами!

 

Глава 12

Лэкси Хьюби застыла как вкопанная.

Мисс Кич в изнеможении опустилась на нижнюю ступеньку, но в ее скрюченных, испещренных старческими пятнами пальцах еще, казалось, было достаточно силы, чтобы удержать пистолет с длинным стволом, лежавший у нее на коленях.

— Это был его пистолет — Сэма Хьюби, дяди твоего отца. Он привез его с войны. С Первой мировой. Сэм держал его для защиты. А когда он умер, она хранила его. Я знала, что он лежит в ящике стола около кровати. Но никогда не думала, что из него будут стрелять. И конечно, не подозревала, что выстрелит из пистолета она. Однако она это сделала. Только один раз…

— Она? Тетя Гвен?

Мисс Кич посмотрела на Лэкси так, словно только что заметила ее. По губам старухи пробежала та же лукавая усмешка, которая час назад так удивила Лэкси.

— Я предупреждала тебя, помнишь, Лэкси? Говорила: если ты откроешь эту дверь, то будешь отвечать за последствия. Но ты не обращала на меня никакого внимания, даже когда была маленькой девочкой. Никакого внимания!

— Расскажите мне, как это произошло! — оборвала ее девушка. Судя по всему, повелительный тон Лэкси, напомнивший голос тетушки Гвен, когда та обращалась к прислуге, сделал свое дело. Внезапно Лэкси увидела перед собой прежнюю Кич, по крайней мере ее речь стала прежней — деловой и ровной.

— Хорошо, слушай. Мы тогда только что вернулись из Италии, точнее, из Лондона. По пути домой мы останавливались в Лондоне… Может быть, он следил за нами? Я почти уверена, что так оно и было. И вот наша первая ночь дома. Мы обе очень устали, но нас разбудил какой-то шум. Мне почудилось, что это одна из собак миссис Хьюби. От этих собак и кошек просто спасу не было, но она позволяла им свободно бродить по дому. Тем не менее какая-то сила заставила меня подняться и выйти из комнаты. Дверь в ее спальню была приоткрыта, и свет от ночника падал на лестничную площадку. Я услыхала ее голос, сделала пару шагов, и тут раздался еще один голос — мужской. Он спросил: «Мама?» Я замерла. Миссис Хьюби спросила: «Кто это? Подойдите поближе! Ближе! Дайте мне разглядеть вас!» И вдруг она пронзительно закричала, раздался выстрел, какой-то мужчина, пошатываясь, вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице, спотыкаясь на каждом шагу, точь-в-точь как мой отец, когда в субботу вечером он пьяным возвращался домой.

Я вбежала в комнату. Миссис Хьюби сидела в кровати, пистолет — этот самый пистолет — все еще дымился в руке. «Это был дьявол! Дьявол, прикинувшийся моим сыном», — повторяла она. Потом ее рот скривился, она застыла в постели и больше ничего не смогла произнести. Я растерялась, кинулась было вниз, к телефону, позвать на помощь. А он был там, лежал в холле лицом вниз! Я оцепенела от страха. Однако мужчина не подавал признаков жизни. Мне нужно было пройти мимо него к телефону. Включив свет, я наклонилась посмотреть, может, он просто был без сознания. И тут я узнала его… Через столько лет — я все-таки узнала его!

Лэкси в ужасе обернулась назад, к «носилкам».

— Так это действительно был он? Александр, ее сын? Вернулся домой?

Мисс Кич вдруг рассмеялась с каким-то странным добродушием.

— Ты — дурочка! — заявила она. — С чего это мы решили, что ты умная? Правильно, сын вернулся домой. Но не к ней, не к этой полоумной старухе. Это был МОЙ сын, Лэкси! МОЙ сын вернулся ко мне!

Лишь теперь Лэкси стала всерьез опасаться за свою жизнь. Жертвой человека, страдающего галлюцинациями, мог стать кто угодно.

— Так Александр на самом деле был ваш сын? — воскликнула она, собравшись с духом. — Я никогда об этом не слышала.

— У тебя с головой все в порядке? Неужели все Хьюби такие сумасшедшие? Там лежал Ричард, мой собственный сын! Бедняжка, он попал в чужую комнату, хотя не знаю, что бы я сделала, войди он ко мне. Ты ведь знаешь, как старая Гвендолин относилась к черным. Именно по этой причине мне и пришлось отказаться от него. Вернее, это была одна из причин. Ты не представляешь, какими бывают люди. Быть незамужней и иметь ребенка — предосудительно, но если к тому же твой ребенок черный!.. Каждый мог смешать меня с грязью: переспала-де с гориллой или еще того хлеще… Я не видела выхода: ни денег, ни работы. Куда податься? Приплелась сюда, как бы невзначай помянула об Алексе: и каким он был чудным ребенком, как озорничал и как я уверена, что он жив. Миссис Хьюби взяла меня к себе. Но не дай Бог ей было узнать о моем черном пригульном сыне, меня бы тут же вышвырнули на улицу! Я навещала его. Надеялась, что однажды… пусть не скоро… когда-нибудь… Но он рос таким угрюмым, каждый раз умолял взять его с собой, а то и вовсе не разговаривал со мною… Я рассудила, что лучше вообще его не баламутить…

По мере того как речь мисс Кич становилась все более бессвязной, в ней вновь зазвучал прежний йоркширский выговор и словечки. Лэкси почудилось, что наверху, у входа, прозвенел звонок. Она сделала шаг вперед. Мисс Кич, словно выходя из забытья, шевельнулась, рука с пистолетом приподнялась. Вероятно, это было случайное движение, но Лэкси как-то не хотелось выяснять причину.

— Вы никогда не говорили сыну, что работаете здесь? — спросила она.

— Конечно нет. Это был большой риск. Потом я перестала ездить к нему, и связь между нами прервалась. На долгие годы! Все из-за нее!.. И вот он вернулся, и она застрелила его!.. Хотя, надо сказать, я ее понимаю. У старухи был шок: черный мужчина в ее спальне! Она была уверена, что их единственная цель — насиловать белых женщин. А он к тому же назвал ее матерью! Было бы несправедливо думать о ней слишком плохо, да сгниет она в аду! Сказать по правде, я не помню, что почувствовала тогда. Это было такое потрясение! В мозгу гвоздем сидела мысль: ни одна живая душа не должна узнать о нем. Понимаешь, все было так сложно… Задержись миссис Хьюби подольше на этом свете, она непременно выставила бы меня из дома, как только бы ей открылась тайна Ричарда. А если бы она умерла, Бог знает, что бы сказали обо мне все остальные… Не ровен час, решили бы, что я привезла сюда своего чернокожего сына, чтобы он убил ее. Я терпела ее все эти годы. Мне шел седьмой десяток, так неужто я не заслужила спокойную старость и тихую смерть! Я притащила его в подвал. Думала — на время, пока не подыщу укромного местечка. Всегда можно было сказать, что он сам приполз сюда, а я через два-три дня наткнулась на него. Однако Бог не прибрал хозяйку. Она начала поправляться и все талдычила, дескать, ей было видение: явился черный дьявол и внушал ей, что Александр мертв! Я ухаживала за ней хорошо, никто не может этого отрицать. Тело Ричарда я перенесла сюда. Положила его как следует, прочитала молитву и зажгла свечу. Я не религиозна, по мне, так и церковь с викарием не нужны, чтобы почить в мире. Вы можете положить меня рядом с ним, когда я умру, мне на это наплевать! — закончила она с вызовом.

Лэкси представила, сколько мучительных лет самооправдания стояло за этим вызывающим тоном, и попыталась вызвать в душе жалость к несчастной женщине, но тщетно. Она никогда не любила ее. И только сейчас начала понимать почему.

В дверь продолжали звонить. Лэкси медлила.

— А Понтелли, тот итальянец? Он тоже приходил сюда? — спросила она.

В блестящих безумных глазах мисс Кич снова промелькнула настороженность, как у вспуганной птицы.

— Да, он приходил. Я видела, как он крадется в дом. У меня был пистолет. Он спросил Рода, я сказала, что его нет дома. Он не поверил, мол, он уверен, что Род вернулся, потом стал звать меня Кичи и спрашивать, знаю ли я, кто он. Я сказала: «Не знаю». Тогда он назвал себя Александром. Я засмеялась и сказала: «Нет, вы не Александр. Александр давным-давно умер, а вы — мошенник, и с моей помощью об этом узнают все!» Тут он рассердился и сказал: когда он завладеет наследством, первым делом он вышвырнет меня из Трой-Хауса. Он двинулся в мою сторону, и пистолет выстрелил.

Она взглянула на оружие, как будто видела его в первый раз.

— Я не хотела стрелять. Он повернулся и побежал. Я засмеялась. Подумала, он испугался шума. Я не знала, что он был ранен, пока не прочитала об этом в газетах. Меня это не взволновало. Если бы он умер здесь, я бы положила и его в винный погреб рядом с Ричардом. Двое сыновей в одном месте. Они бы составили компанию друг другу!

— Вы думаете, что он на самом деле был сыном миссис Хьюби?

— Уж чьим-нибудь сыном он наверняка был, — ответила мисс Кич с лукавой ухмылкой, которая начинала раздражать Лэкси.

Звонок умолк. Видимо, звонивший ушел. Лэкси сухо сказала:

— Я считаю, вам нужно лечь в постель, мисс Кич. Вы очень больны и знаете это.

— Я больна? Почему? Что со мной? — подозрительно спросила она.

— Вы, должно быть, устали. Все эти события очень подействовали на вас, и тот труп, что нашли за полем, стал, по-видимому, последней каплей. — Она говорила с неискренним сочувствием, упомянув о смерти Шермана лишь для того, чтобы отвлечь мысли старой женщины от Понтелли и от пристально глядевшего на них пустыми глазницами скелета. Мисс Кич утверждала, что это ее сын.

Но Лэкси тут же поняла, что невольно затронула какую-то болезненную тему, ибо по щекам мисс Кич полились слезы.

— Он пришел в дом — тот человек, который нашел его, и попросил разрешения позвонить. Потом прибыла полиция, и я очень волновалась, не связано ли это с тем, другим. Но все были такими вежливыми, им нужен был только наш телефон. Я приготовила им чай, и все было хорошо, пока не явился молодой рыжеволосый человек. Я услышала, как он говорит по телефону. Он сказал, что узнал убитого, это был тот темнокожий юноша, которого арестовали за кражу в магазине, его зовут Клифф Шерман. Меня как громом поразило — мой внук! До той минуты я и не подозревала, что у меня есть внук… а тут я сразу поняла… и он лежал мертвым, в яме… а рядом, в Трой-Хаусе… его мертвый отец… а он там… Я узнала…

Худое тело под длинной хлопчатобумажной ночной рубашкой сотрясалось от рыданий, и вдруг Лэкси почувствовала прилив подлинного сострадания, которое до этого она тщетно пыталась найти в себе.

— Мисс Кич, мне очень жаль.

Лэкси протянула руки, чтобы помочь подняться этой старой, холодной женщине, которой время так жестоко отомстило.

Или мисс Кич неправильно истолковала ее жест, или мысль о прикосновении Лэкси показалась ей невыносимой — она отпрянула, попыталась привстать, и пистолет выстрелил.

Лэкси вскрикнула, покачнулась и рухнула на пол.

По подвалу, полному дыма, перекатывалось эхо выстрела. Наверху кто-то громко звал Лэкси. Два человека появились на верхних ступеньках. Один из них — молодой, стройный, атлетического сложения — сбежал вниз и, не остановившись около старухи, опустился на колени рядом с девушкой.

— Боже мой, Лэкси! — В голосе Рода Ломаса звучало отчаяние, которое было недоступно Ломасу-актеру. — Лэкси, не двигайся… пожалуйста, не волнуйся, мы сейчас же вызовем доктора.

— Не нужно доктора, — ответила Лэкси Хьюби, приподнимаясь с пола. — Лучше позови сапожника. А все эти чертовы высокие каблуки, которые я ношу, чтобы казаться хоть немного выше рядом с тобой!

Едва переводивший дыхание толстяк — спутник Рода, склонившись над мисс Кич, вынул пистолет из ее дрожащих пальцев.

— Вы в порядке, радость моя? — обратился он к ней. — Сейчас мы мигом доставим вас в постель. — Кивнув мимоходом Лэкси и бросив ей дружелюбное: «Добрый вечер, дорогая!» — он проследовал к винному погребу. — Я полагаю, это и есть Ричард Шерман? — с удовлетворением произнес он. — Вот это мне нравится — хороший, аккуратный конец.

И, обернувшись, Дэлзиел, как добрый рождественский дух, улыбнулся им всем — девушке, встревоженному молодому человеку, слабой, разбитой, безумной старухе…

 

Глава 13

В тот день, когда у Невила Вэтмоу должно было состояться собеседование-аттестация, в городе хоронили Клиффа Шермана.

Вэтмоу проснулся с чувством блаженной уверенности, которое так редко посещает большинство людей, и то обычно по пустячному поводу. Но сегодня повод был особенный: он не просто предвкушал, что, скажем, мяч непременно закатится в лунку или там дротик угодит в цифру «20». Сегодня дело всей его жизни начнется по-настоящему, и он был готов к этому.

Он проснулся рано не потому, что нервничал, а потому, что тело его распирало от энергии. Бреясь, Вэтмоу еще раз взвесил все «за» и «против» и пришел к выводу, что оснований для беспокойства нет. С его прекрасными данными он был нужным человеком в нужное время и в нужном месте. Боги были на его стороне. Они даже сделали Дэлзиела, всегда бывшего для него досадной помехой, орудием осуществления своих планов. Следствие по двум делам об убийстве проведено отделом расследований в конце недели без сучка, без задоринки. Иногда Вэтмоу задумывался, как воспримет Айк Огильби известие об аресте одного из своих репортеров, хотя, по мнению Вэтмоу, это не должно было его больно задеть. Иметь в собственной редакции убийцу, надежно упрятанного от любопытных глаз конкурентов из других газет — да о такой сенсации любой редактор может только мечтать! Был, правда, неприятный момент, когда Волланс, казалось, готов был отказаться от своих показаний, заявив, что его, мол, принудили, лепетал что-то о Уилде и штыке. Но хозяин кафе опознал его, судебные эксперты обнаружили пятна крови той же группы, что и у Шермана, в его машине и на колесах. Тогда Волланс, посоветовавшись со своим адвокатом, изменил показания, пытаясь свести дело к непредумышленному убийству.

Его версия состояла в том, что он встретился с Клиффом Шерманом, как было условлено, и они поехали в его машине. Шерман пытался продать ему всякие истории о коррупции в полиции и торговле наркотиками в Йоркшире, но не смог представить точных доказательств. Якобы поэтому Волланс заявил, что сделка не состоится. Шерман, который был явно накачан наркотиками, принялся оскорблять его. Потребовал денег. Волланс попытался вышвырнуть его из машины, завязалась схватка.

«Я повалил его на землю, сел в машину и тронулся с места. Вдруг он вскочил и попытался взобраться на капот. Но в ту же секунду соскользнул вниз и попал под колесо. Когда я увидел, что он мертв, я запаниковал и спрятал его в яме. Если бы выяснилось, что это тот самый человек, который звонил в „Челленджер“, я мог бы сказать, что мы условились встретиться на следующее утро, но он не пришел. Это был типичный несчастный случай, спровоцированный его оскорбительным и буйным поведением».

Паско все представлялось иначе: у Шермана было время остыть еще до встречи с Воллансом. Его нежелание уступить домогательствам репортера плюс цвет его кожи привели того в бешенство. «Эти ниггеры-извращенцы — просто животные, они не имеют права на то, чтобы с ними обращались, как с людьми», — написал он в своем признании, от которого позднее отказался. Единственное, о чем можно было спорить: переехал ли он Шермана намеренно или нет. Уилд был уверен, что Волланс сделал это специально, Паско был склонен поддержать его; но Вэтмоу вполне удовлетворяла версия Волланса, так как она основывалась на утверждении, что все обвинения в адрес полиции — чистая выдумка Шермана, чтобы разжиться деньгами.

В конце концов, правосудие вынесет решение. А пока Волланс был надежно упрятан за решетку, мисс Кич благополучно лежала на больничной койке, и, хотя не все детали этого дела еще были преданы огласке, Вэтмоу собирался посвятить в них полицейский комитет во время предстоящего собеседования. Накануне, во время обеда по случаю вступления Идена Теккерея в должность президента «Клуба джентльменов», он оказался за столом рядом с председателем комитета, советником Моттрэмом. Вэтмоу не упустил шанс натаскать Моттрэма, чтобы тот задал сегодня утром нужные вопросы. Определенно судьба осыпала его золотыми плодами. Моттрэм сообщил, что, как им только что стало известно, Стэн Додд из Дархэма (считавшийся составителями рейтингов и самим Вэтмоу его главным соперником) выбыл из игры. Инфаркт! Бедный Додд! Не забыть бы послать ему открыточку с пожеланиями выздоровления.

Сейчас ему оставалось только ждать. Заседание комитета состоится в Совете графства. Собеседования с четырьмя оставшимися кандидатами будут проходить с интервалом в один час, начиная с девяти утра. В час дня члены комитета обменяются мнениями. После ленча будет объявлено решение. Собеседование с Вэтмоу назначено на двенадцать, он идет последним, что очень выгодно для него. Даже на начальной стадии обстоятельства благоприятствуют ему!

В таком благодушном настроении Вэтмоу не спеша доехал до полицейского управления, которое он уже мысленно считал своим. Войдя внутрь, он ответил на приветствия всех попавшихся ему навстречу дружеским (но не слишком) кивком. Вэтмоу представлял себе, каково будет их удивление, когда они увидят, что он пришел на работу даже в такой важный для себя день, и их преклонение и даже зависть при виде его хладнокровия и безупречной ответственности. Но присутствие на службе не было лишь красивым жестом. Ему нужно было владеть последними сведениями о работе полиции, особенно о двух делах об убийстве, чтобы появиться с ними в Совете графства.

В центре его стола лежал увесистый конверт с написанным от руки именем. Вне всякого сомнения, это было его имя.

Вэтмоу вскрыл конверт и медленно достал оттуда несколько бумаг. Первой шла записка для внутреннего пользования. Он начал читать:

«Кому: Заместителю начальника полиции.

От кого: Начальник отдела расследований.

Содержание: Сексуальные отклонения в отделе расследований Среднего Йоркшира».

Он провел рукой по глазам, словно устраняя какую-то помеху. Потом снова принялся читать:

«В соответствии с Вашим распоряжением (копия соответствующего документа прилагается) я проконсультировался с доктором Поттлом из психиатрического отделения Центральной больницы о методах обнаружения сексуальных отклонений среди сотрудников отдела. Ниже прилагается проект анкеты для Вашего рассмотрения».

Вэтмоу выпустил из пальцев записку и обратился к анкете. Она состояла из четырех листов, написанных синими и черными чернилами. На первом листе сверху значилось: «СЕКРЕТНО», она была адресована ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОТДЕЛА РАССЛЕДОВАНИЙ. Указывалось, что анкета выполнена по распоряжению заместителя начальника полиции. Затем шла преамбула:

«Настоящая анкета имеет целью обобщить информацию для использования при повышении по службе, назначении на должность и распределении персонала.

Отметьте галочкой один ответ в каждом пункте».

Взгляд Вэтмоу блуждал, словно в трансе, по страницам, останавливаясь наугад на отдельных вопросах.

«3)  Когда вы были грудным ребенком, вас кормили :

а) из бутылки,

б) грудью,

в) не знаю.

9)  Были ли вы объектом сексуальных домогательств со стороны родственника?

а) да,

б) нет.

15)  Мастурбировали ли вы когда-нибудь и если да, то каким способом?

а) один,

б) в компании,

в) обоими способами.

29)  Что вы предпочитаете носить на голое тело?

а) шелк,

б) хлопок,

в) кожу,

г) голубую саржу».

Вэтмоу не стал читать дальше, он сидел в оцепенении, уставясь на настенный календарь с видами Йоркшира. Сегодняшняя дата была обведена красным карандашом. На фотографии этого месяца были изображены торфяники Файлингдейла.

В записке было еще что-то. Его цензорский взгляд при беглом чтении пропустил этот пункт, но сейчас внутри у Вэтмоу все заныло от предчувствия беды:

«КОПИИ РАЗОСЛАНЫ: 1. Начальнику полиции. 2. Помощнику начальника полиции (первому). 3. Помощнику начальника полиции (второму). 4. Председателю и членам полицейского комитета (В соответствии с инструкцией СК/НВ/743 „О консультациях и информации.)“».

Усилием воли, которое могло бы обеспечить ему желанный пост, если бы члены комитета могли видеть его в эту минуту, он, аккуратно вложив анкету в конверт, запер его в ящике стола. Ему зверски хотелось выпить, а бутылка некрепкого вишневого ликера, которую он держал для гостей, не очень его привлекала.

Было лишь одно место, где в это время суток он мог спокойно пропустить рюмку-другую, не привлекая к себе внимания. Вэтмоу вышел из управления. Его походка была такой же размеренной, как и некоторое время назад, когда он входил в здание. Правда, на приветствия он больше не отвечал. Идти пришлось недолго. Через десять минут он уже был у дверей «Джентльменов».

— Доброе утро, Джордж, — обратился он к официанту в вестибюле. — Принесите мне большой стакан виски в курительную комнату.

— Слушаюсь, сэр. Спокойный день для преступников, не так ли? — подмигнул официант.

Не совсем уловив смысл этого замечания, Вэтмоу вошел в курительную комнату, прибежище мира и спокойствия. В этот час в ней никого не было, за исключением одинокой фигуры, читавшей «Таймс». Лицо человека было скрыто газетой.

Даже будучи на взводе, Вэтмоу не мог игнорировать правила хорошего тона, соблюдение которых требовалось от членов клуба.

— Доброе утро! — сказал он.

Газета медленно опустилась.

— Доброе утро, Невил! — Энди Дэлзиел лучезарно улыбнулся. — Как хорошо иметь место, куда можно убежать, если дела идут из рук вон плохо!

Только двое людей присутствовали на похоронах Клиффа Шермана — его бабушка Мириам Хорнсби и Уилд. День на муниципальном кладбище выдался суетливый — казалось, люди торопились умереть осенью, словно их больным душам претило пережить еще одну зиму, — и нескончаемая вереница траурных кортежей чернела на извилистой дороге, ведущей к маленькой часовне. Викарий быстро проводил гроб к могиле, торопливо пробормотав на ходу слова последнего утешения: Присутствовавшие на похоронах не заметили его ухода.

Над свежей могилой не витали недовольство и злоба, которые можно было швырнуть на гроб подобно горстям земли, не явился сюда и незнакомец, чтобы нарушить торжественность момента; здесь царили только скорбь и бесплодные упреки самим себе тех, кто в свое время вряд ли мог поступить иначе…

— Девятнадцать лет, — вздохнула миссис Хорнсби, — это не так уж много.

— Да, не много, — согласился Уилд.

— За такой срок мало что можно было успеть. А многое из того, что он делал, вы бы не одобрили, я права?

— Пожалуй, да.

— Я правильно сделала, разрешив похоронить его здесь, сержант Уилд? — Она явно искала одобрения своему поступку.

— Конечно, — ответил Уилд.

— И его отца положат рядом с ним?

— Я прослежу за этим.

— Мистер Дэлзиел тоже обещал проконтролировать. Он хороший человек, этот мистер Дэлзиел, не так ли?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что сумел пробить панцирь меланхолии, в который Уилд был закован в последние дни.

— Что? Ах да!

— И умный вдобавок. Знаете, как он здорово во всем разобрался! Он мне все рассказывал: и о том, что Дики работал в том же отеле, и все остальное.

Действительно, это был триумф логического мышления, о котором Дэлзиел спешил поведать всем, у кого были уши и кто не смог убежать от его рассказов или имел слишком низкое звание, чтобы смыться.

С помощью Сандерсона Дэлзиел разузнал о судьбе мисс Кич из дела, хранившегося в военном архиве, сведения о Ричарде Шермане он добыл, изучив налоговые документы, о миссис Хьюби — из регистрационных книг лондонских отелей.

Мисс Кич, доставленная в больницу, не произнесла ни слова после той ночи, когда она едва не застрелила Лэкси. Поэтому ни одна из версий, касавшихся ее прошлого, не могла считаться достоверной. Факты же были таковы: в 1944 году она была капралом территориальной военной службы. Служила в Мейдстоне. Поблизости была дислоцирована воинская часть американских солдат-негров. Затем она вышла замуж за сержанта Шермана и через шесть месяцев родила черного мальчика.

«Должно быть, она быстро обработала его, когда поняла, что забеременела, — теоретизировал Дэлзиел. — Зацапала бедолагу, жаждавшего немного романтики перед тем, как отправиться на поле боя. Верил ли он на самом деле, что его развод был окончательным? Кто знает? Да и кого это в те дни волновало?»

Так начиналась цепь событий, которые достигли кульминации три года назад. В то утро Ричард Шерман приехал в отель «Ремингтон-Палас», где работал подменным барменом, и мельком увидел мисс Кич, садившуюся в такси вместе с миссис Хьюби. Они останавливались тогда в Лондоне на обратном пути из Италии. Шерман подумал, что это была его мать. Заглянув в регистрационную книгу в отеле, он узнал имена женщин и адрес Трой-Хауса.

Будучи человеком импульсивным и решительным, он в тот же день сел на поезд, идущий на север. К тому времени, когда Шерман добрался до Трой-Хауса, наступила ночь. Да и в любом случае после утомительного путешествия женщины могли рано лечь спать. Проникнуть в дом не составило труда, двери не запирались из-за животных, которым позволялось свободно бродить повсюду. Так бедняга Шерман забрел в опасный мир чужих фантазий. Три года спустя авантюрист Понтелли подобным же образом стал жертвой ситуации, в которую попал по недоразумению. По иронии судьбы, в тот вечер он отправился в Трой-Хаус в поисках Рода Ломаса: Джон Хьюби наверняка сообщил ему, куда Ломас возвращается из театра. А в это время Ломас попусту околачивался у отеля «Хаймор», поджидая Понтелли.

…Взяв миссис Хорнсби под руку, Уилд повел ее от могилы по направлению к часовне, где их ждала похоронная машина. Когда они уже собирались садиться, подъехала другая машина, и из нее вылез Дэлзиел.

— Привет всем. Все прошло хорошо? — спросил он.

— Да, спасибо, Энди, — ответила миссис Хорнсби. — Как мило с вашей стороны, что вы послали цветы!

— Не стоит благодарности. Вы не рассердитесь, если мы с сержантом потолкуем немного? — Он отвел Уилда в сторону. — С тобой все в порядке?

— Да, сэр. Я хотел поговорить с вами…

— Не здесь, парень! Надо соблюсти приличия. Ты не против того, чтобы вернуться одному?

— А как же…

— Я присмотрю за миссис Хорнсби, — решительно перебил его Дэлзиел. — Выведу ее в свет, развеселю немного. Кстати, потрачу выигранные деньги.

— Выигранные?

— Ну да. Разве ты не слышал? Я выиграл у Брумфилда. Дэн Тримбл из Корнуэлла получил пост. Как я и предполагал.

— А мистер Вэтмоу?

— А он не получил, — терпеливо пояснил Дэлзиел. — Поскольку начальником полиции может быть кто-то один, думаю, даже сержанту не трудно смекнуть, что Вэтмоу провалился.

— Разумеется, сэр. Я только хотел спросить, что ему испортило обедню?

— Видишь ли, у комитета появились сведения, что Вэтмоу зациклился на гомиках.

Наступило неловкое молчание. Наконец, преодолевая смущение, Уилд спросил:

— Выходит, Вэтмоу не стал начальником, потому что его посчитали «голубым»?

Дэлзиел удивленно глянул на Уилда:

— Почему это так тебя волнует, сержант?

— Отныне все, что с этим связано, не будет давать мне покоя, — мрачно отозвался Уилд.

— Полегче! Запомни две вещи, дорогуша. Первое: то, что ты принимаешь так близко к сердцу разные пустяки, не делает из тебя героя. Что ж, ты, конечно, можешь отколоть какой-нибудь номер. Нацепить на себя красные перья, сделать татуировку и идти красоваться под окнами Совета графства. Только это не твой стиль, Уилди. Второе: Вэтмоу не получил пост начальника полиции не потому, что кто-то принял его за тайного извращенца. Наоборот, каждому ясно, как он ненавидит гомиков. Но следовало бы побольше знать о комитете! С одной стороны, все эти директивы о консультациях и информации, а с другой — советник Моттрэм, председатель комитета…

— Вы хотите сказать — Моттрэм?.. — Уилд глядел на него недоверчиво. — Но у него же жена и двое детей!

— У Оскара Уайльда тоже были жена и дети, — горько усмехнулся Дэлзиел. — Не дергайся, парень. И не распространяйся о Моттрэме. Не пытайся раскачивать корабль только потому, что ты выбрался на палубу, лучше посиди в трюме. Ты ведь тоже не решил все свои проблемы одним махом. А теперь я пойду, не стоит заставлять бедную миссис Хорнсби ждать. Надо будет утешить ее.

Дэлзиел направился к машине, но вдруг остановился.

— Между прочим, твой отпуск по болезни сегодня кончился! — крикнул он Уилду. — Жду тебя завтра утром на работе. Не опаздывай! — Он взглянул на миссис Хорнсби и добавил тише: — А ежели я задержусь, не вздумай обзванивать больницы!

Паско держал на руках задремавшую Рози.

— Все кончено, малышка. Следствие завершилось, все выяснено. Правда, если быть откровенным, моей заслуги в этом почти нет. На самом деле, каково было мое участие? Как сказал толстяк, я слишком увлекся частными вопросами, интеллектуальными разглагольствованиями, моральными проблемами и романтическим прошлым. Понятно, он выразился не совсем так. Точнее, совсем не так. Нет, малышка, повторить это у меня язык не повернется, хоть глаза у тебя закрыты и ты сладко посапываешь во сне. Никто ведь не знает точно, что такое подсознательный слух, и, говоря между нами, мы с твоей мамой успеем испортить тебя и не прибегая к помощи «Евангелия от Дэлзиела». Нет, я не думаю, что он был абсолютно прав. Раз или два я был близок к истине, раз или два я приближался к тому, чтобы стать тем мудрым, остроумным, замечательным отцом, каким я, по твоему мнению, являюсь… Но в один прекрасный день тебя осеняет: по существу ты такой же ребенок, как и твое дитя. И вдруг ребенок действительно становится отцом человека. И вот ты, малышка, оставляешь меня с моими глупыми игрушками и отправляешься в путь — спасать человечество…

Прохаживаясь по комнате со спящей дочкой на руках, Паско задержался на миг у туалетного столика и взглянул на свое отражение в зеркале. Из зеркала на него глядели задумчивые глаза, а в голове вертелся вопрос: «Простите, инспектор, но остались кое-какие детали, которые я так и не могу взять в толк…»