Когда Рейн прибежала в спальню, Селик уже натягивал на себя коричневую хламиду, и она никак не могла понять, зачем он это делает, пока он не взялся за веревку, чтобы перевязать себе чресла. Монашеская ряса. Да еще с капюшоном.

— Закрой рот, Рейн. У тебя совершенно непристойный вид. Или у тебя болит горло?

Рейн клацнула зубами.

— Зачем тебе это?

Селик медленно повернулся кругом, демонстрируя обнову.

— Купил в гавани сегодня утром, когда отводил пленников к торговцу.

Рейн вздрогнула, когда он, словно между прочим, упомянул о торговце живым товаром.

— Надо быть осторожнее на людях. Очень много саксов ходит по улицам. Может быть, они следят за домом Гайды.

— Ох, Селик, мне так хочется, чтобы ты уехал из Британии куда-нибудь, где мог бы начать все с начала и никого не бояться!

Селик мгновенно принял высокомерный вид и язвительно проговорил:

— Я — не трус, чтобы удирать от своих врагов. К тому же, те, кто прячутся в чужих землях, тоже не знают свободы.

Рейн хотела было с ним поспорить, но по стальному блеску в его глазах поняла, что убеждать его бесполезно. По крайней мере, в данный момент. Она решила сменить тему.

— Ты правда возьмешь меня с собой в больницу?

— Я обещал, разве нет?

— Да. Но…

Рейн оборвала себя и улыбнулась с преувеличенным смирением, готовая на все, лишь бы побывать в больнице десятого века.

— Все, что скажешь, господин, — проговорила она, с хитрым видом салютуя ему.

Великан-дурачок!

Селик изогнул бровь и криво усмехнулся, забыв о своем гневе.

— Ты вовремя признала, кто здесь хозяин, женщина. К твоему сведению, я беру тебя в больницу, чтобы ты хоть чем-то занялась, пока меня не будет в Йорвике. Не сомневаюсь, у Гайды начнется невыносимая жизнь, если посадить тебя под замок или даже разрешить помогать ей, или отдать в служанки Тайре.

Рейн уже хотела сказать ему, что она думает о служанках и о Тайре, но Селик поднял руку и остановил ее прежде, чем она успела произнести хоть слово.

— Ты мне мешаешь своей болтовней. Хватит тянуть время. Снимай свою блузку, и я перетяну тебе груди.

Рейн возмутилась.

— Почему мне надо…

— Хватит. Больше ни одного вопроса. Уже поздно. Если ты собираешься кричать на всех углах, что ты врач, то можешь не торопиться. Тебя все равно не пустят в больницу.

— Ох…

Селик скрестил на груди руки и стал нетерпеливо постукивать башмаком из отлично выделанной кожи, ожидая, когда она наконец подчинится.

А Рейн взвешивала все за и против. У нее были два выхода. Один — снять блузку и позволить ему перетянуть ей груди, чтобы она хоть немного стала похожа на мужчину. Другой — остаться в доме Гайды и забыть о посещении больницы. Мгновенно приняв решение, она принялась расстегивать пуговицы.

— Чем ты будешь меня перетягивать?

Селик наклонился к маленькому сундучку на полу, поискал в нем и вытащил длинную, вроде шарфа, полоску шелка.

Рейн, повернувшись к нему спиной, сняла блузку и лифчик и стала ждать. Янтарные бусы приятно холодили горячую кожу.

— Вытяни вперед руки.

Селик сам поднял их на высоту плеч.

От ветерка, обвевавшего обнаженные груди, и от легкого прикосновения мужских пальцев к ее плечам у Рейн подогнулись коленки, и она ощутила, как на нее опять накатило страстное желание. Пришлось ей закрыть глаза и взять себя в руки.

— Не двигайся, — хрипло произнес Селик и неожиданно оказался прямо перед ней.

Она хотела было рассердиться, но он как будто полностью сосредоточился на своей задаче, а не на ее предательских сосках, затвердевших от одного его взгляда. Едва взглянув на нее, он прижал конец шелковой полоски к ее левой подмышке и, не двигаясь с места, стал ловко стягивать ей груди.

Потом он сдвинул ткань пониже, как будто не замечая волнения Рейн, которая почти забыла о больнице в томительном ожидании его прикосновений. Рейн чувствовала его горячее дыхание на своей коже и с трудом сдерживала рвущийся из горла стон. Когда он случайно задел пальцем ее голую грудь, Рейн вздрогнула, словно от ожога, болью отозвавшегося во всем теле.

Когда от шарфа почти ничего не осталось, Селик встал у нее за спиной.

— Надо затянуть. Потерпи, если будет больно.

Рейн подумала, что ей и без того не сладко терпеть его прикосновения и делать вид, будто ничего не происходит.

— Не туго?

Селик дышал ей в затылок, и Рейн поняла, что он разглядывает ее через плечо.

— Надо плотнее. Соски видны.

Рейн тяжело вздохнула.

— Надо?

— Да, — ответил он и стал еще туже натягивать шелк.

Рейн едва сдержала стон. А Селик как ни в чем не бывало продолжал трудиться над шелковым коконом. Связав вместе концы шарфа, он вышел из-за ее спины, чтобы посмотреть на результат. И недовольно хмыкнул.

— Ничего не поделаешь. У тебя всегда такие твердые соски?

Нет, дурачок, только когда ты смотришь на них. Она уже собралась ответить ему, но вовремя заметила, как края его губ поднялись в едва сдерживаемой улыбке, когда он приподнял янтарные бусы и как бы случайно вновь коснулся ее кожи. По-видимому, он прекрасно сознавал, что она чувствует, и это доставляло ему чрезвычайное удовольствие.

— Ах ты, животное!

Она потянулась за блузкой, но Селик сказал:

— У меня есть ряса и башмаки для тебя.

Где-то ему удалось достать рясу поменьше, чем была на нем, и после того как Рейн оделась, обулась и спрятала волосы под капюшоном, она посмотрела сначала на него, потом — на себя и с легким смешком прокомментировала:

— Ну просто Матт и Джефф.

Селик вопросительно посмотрел на нее, но Рейн только потрясла головой, зная, что не в ее силах объяснить викингу, как выглядят комические персонажи ее времени. Рейн представила Селика, возлежащим на ее королевской кровати в воскресенье с кофе в одной руке и комиксами — в другой.

Вскоре они уже шагали по оживленным улицам Йорвика. Больница располагалась неподалеку, поэтому они пошли пешком. Кроме того Селик опасался, что два монаха на лошадях привлекут к себе слишком много внимания.

— Ты можешь не вертеть задом? — не выдержал он. — Вспомни, ты — монах, а не шлюха.

— Я не верчу.

— Ха! И перестань хватать меня за рукав всякий раз, когда тебе хочется показать мне что-то, на что тут никто не обращает внимание. Еще подумают, что мы — содомиты.

Если бы он только знал, как она старательно сдерживала себя! Рейн очень хотелось взять его под руку и положить голову ему на плечо. Стоило ей случайно прикоснуться к нему, как ее охватывало нестерпимее желание.

— Предупреждаю, Рейн, в больнице ни во что не вмешивайся. Пусть в твоей стране лечат лучше, но не вздумай учить монахов. Стоит им что-нибудь заподозрить, и они отправят тебя в темницу, чтобы тебе неповадно было заниматься «черной магией».

— Селик, я здесь, чтобы учиться, но если я могу помочь…

— Еще одно. Многие священники презирают женщин. Даже если ты умеешь лечить лучше всех на земле, они наплюют на любой совет, если его даст им женщина. Они считают, что из-за женщин мужчины попадают в ад.

Рейн не смогла промолчать.

— О, как несправедливо! Как будто у женщин есть хоть какая-то власть над мужчинами. А кого они считают ответственными за падение женщины?

Селик ухмыльнулся.

— Никого, я полагаю, пока женщины — дочери Евы — рождаются, неся в себе грех обольщения.

Рейн сердито толкнула Селика, не заботясь, что какой-нибудь прохожий увидит это и изумится их странным отношениям. Она ужасно разозлилась.

— Не думай, что я так шучу. Я просто пересказываю тебе, что священники проповедуют с амвона.

— Но тебе это нравится, правильно?

— Мне? — обиженно переспросил Селик, прижав ладонь к груди.

Рейн отвернулась. Снова она попалась в расставленную им ловушку. Как он и рассчитывал. Она решила не обращать на него внимания и вместо этого повнимательнее присмотреться к изумлявшей ее жизни кругом.

Но восхищение Рейн пестрым праздничным базаром поблекло, когда она стала обращать внимание на разрушенные дома и грязные улицы. На город, вероятно, часто нападали саксы, потому что часть городской стены была снесена до основания и встречалось довольно много сгоревших домов. Но хуже всего были бездомные, выпрашивавшие еду или деньги.

— Селик, почему так много детей на улицах?

Он стиснул зубы.

— Сироты. Из-за набегов саксов.

— А почему им никто не помогает?

— Кто? — с насмешкой спросил он.

— Другие люди, кто уцелел.

— У многих из них своих бед хватает.

— А церкви…

— …Слишком заняты набиванием мошны. Будь все проклято! В любом из их прекрасных храмов хватило бы золота, чтобы неделю кормить город.

— А власти?

— Какие власти? Норвежского короля изгнали, как тебе известно, а нового наместника Ательстан еще не назначил. — Он пожал плечами. — Да и никто не будет помогать ненужным детям.

Они как раз проходили мимо кучки детей, и Рейн поежилась от его жестоких слов.

— Ненужным, потому что они дети викингов?

— И поэтому тоже. Но главное, они бедные и потому никому не нужны. Дети простого народа мало ценятся. Не эти, так других нарожают.

— Ох, как жестоко!

Но на самом деле Рейн подумала, что ее время ничуть не лучшее, ведь детская бездомность и преступность постоянно растут, а в странах третьего мира и вовсе дети умирают от голода. А количество абортов превышает миллион в год!

— Это жизнь. И, это одна из причин, почему я дал клятву не плодить больше детей.

Не плодить детей? Рейн стало жаль Селика.

«Никогда больше не буду спать с Рейн, — дал себе клятву Селик, не в силах смотреть на жалких сирот. — Сейчас, когда я все знаю, когда она мне объяснила, я не могу, потому что не хочу детей. Тем более ее ребенка. Не зверь же я, чтобы причинить боль еще одному младенцу, пустив его в этот жестокий и грязный, как помойка, мир. Но только подумаю, моя кровь и ее… О Господи Всемогущий, даже коленки дрожат».

От этой мысли ему стало больно и сладко на душе.

— Селик, что случилось? Почему ты так смотришь на меня?

Он потряс головой:

— Ничего. Мы уже в больнице. Надвинь-ка капюшон на лицо.

Селик приложил палец к губам, призывая ее к молчанию, и они вошли в огромную двойную дверь. Кивком головы он приказал Рейн следовать за ним.

Проходя мимо распятия, он почти автоматически преклонил колени, как его научили, когда он крестился много лет тому назад. Рейн шла за ним и повторяла все его действия, крайне озадаченная его превращением в набожного христианина. Потом он повернул налево, не обращая внимания на молящихся монахов и других церковников. Большая группа мальчиков из церковной школы, сыновья местных дворян и торговцев, подталкивая друг друга локтями и озорно перешептываясь, шла за надутым монахом с тщательно выбритой тонзурой, который что-то им объяснял.

Миновав множество коридоров и дверей, они наконец добрались до больницы, которая располагалась в деревянной пристройке. Тощий молодой священник поднял прыщавое лицо от стола, на котором скатывал бинты.

— Слушаю вас. Я — отец Бернард. Чем могу быть полезен?

— Я — брат Этельвульф и…

— О, Этельвульф… благородный волк… Хорошее имя для такого великана, как ты, — с энтузиазмом проговорил молодой церковник, по-видимому, недавно давший обет.

Рейн метнула в Селика удивленный взгляд.

— А это брат Годвайн.

Рейн закашлялась, и Селик от души хлопнул ее по спине.

— Знаете, у меня нехорошо получилось. Годвайн… друг Бога… Я тоже хотел взять себе это имя, но его у меня перехватил другой монах.

Он сначала надул губы, а потом грустно улыбнулся, показав гнилые зубы, которых было слишком много для его возраста.

А и правда, Друг Бога! Лучшего имени не придумать для ангела-хранителя. Решив так, Селик с холодным любопытством посмотрел на покрасневшую Рейн, которая пришла в ужас от придуманного им имени.

— Отец Бернард. Мы приехали из монастыря Святого Кристофера во франкских горах. Ты, конечно, слышал о тамошней знаменитой больнице?

Рейн негодующе зашипела на Селика из-за его несусветной лжи, но он толкнул ее локтем, чтобы она замолчала.

— Нет, — извинился отец Бернард, — но я всего год как монах, и только учусь на лекаря. Наверное, вам лучше поговорить с отцом Теодриком. Он сейчас исповедует в часовне.

— Да, хорошо бы поговорить с почтенным лекарем, но может быть, мы бы пока осмотрели вашу больницу? — спросил Селик. — Мы прибыли в Йорвик по делам нашего аббатства и хотели бы ознакомиться с самыми новыми методами лечения, которые применяются в разных больницах.

Молодой монах вопросительно поглядел на них.

— Брат Годвайн — искусный лекарь, но он не умеет ни читать, ни писать, поэтому я у него за писаря. Брат Годвайн хочет написать трактат. Этого потребовал от него Святой Отец.

Рейн сердито посмотрела на Селика, возмущенная, что он изображает ее неграмотной. Но он сделал вид, что ничего не понял.

— Ты слышал про трактат о пиявках, который написал Балд? — простодушно мигая, спросил Селик отца Бернарда.

— Ну конечно.

— Так вот, трактат брата Годвайна будет совсем другим. Балд описывает тело снаружи с головы до ног, а брат Годвайн расскажет о том, что внутри. И он хочет назвать ее медицинским руководством.

Отец Бернард открыл рот, и от его гнилого дыхания Рейн чуть не потеряла сознание.

— Я правильно излагаю, брат Друг Бога… то есть брат Годвайн? — осведомился Селик.

Рейн неохотно кивнула, и Селик понял, что позже ему много чего придется выслушать по этому поводу.

Селик непрерывно досаждал ей своим поддразниванием, и она собиралась сказать ему об этом, когда они вернутся к Гайде. В самом деле, это она-то не умеет читать и писать! И в то же время пишет учебник! Однако Рейн понимала, как важно соблюдать осторожность. Она не должна вмешиваться в дела лекарей, и у них не должно возникнуть подозрения, что она женщина, тем более, женщина из будущего.

— Ты можешь показать нам больницу, пока отец Теодрик занят? — спросила она нарочно хриплым голосом.

Отец Бернард лениво почесал подмышки и шумно пустил ветры, не смутившись и даже не извинившись. Конечно, он принимал ее за мужчину, а Рейн всегда предполагала, что мужчины — некоторые мужчины, во всяком случае, — именно так себя и ведут. Она заметила, что Селик с улыбкой наблюдает за ней, ожидая обычной необузданной реакции. Тогда она нетерпеливо топнула ногой, подстегивая молодого монаха, задумчиво кусавшего нижнюю губу.

— Отец Теодрик, без сомнения, одобрит мое решение, — неуверенно проговорил он.

Рейн и Селик, не теряя времени даром, направились в больницу, пока отец Бернард не передумал.

Глаза Рейн жадно высматривали все до последней подробности в огромном зале, в котором на соломенных тюфяках по обе стороны лежало не меньше двадцати больных. Лекари в длинных ниспадающих рясах, стоя на коленях, в основном занимались кровопусканием. Рейн видела на картинках в медицинских книгах, как ставят пиявки и пускают кровь, но даже не предполагала, что это так отвратительно.

У каждого лекаря были две глиняные чаши — одна для «некормленых» пиявок и другая — для «кормленых», раздутых и налитых кровью. Пиявки ставили всем без разбору, словно они помогали одним срастить кости, а другим, например паралитикам, обрести подвижность.

Селик крепко сжал руку Рейн, предостерегая против любого неосторожного слова. Она попыталась вырваться, но он сделал вид, что этого не заметил.

Отец Бернард останавливался возле каждого соломенного тюфяка и услужливо рассказывал о состоянии больных, знакомил их с неутомимыми лекарями. Если забыть о кровопускании, Рейн в самом деле ни к чему не могла придраться, потому что лекари делали все, что было в их силах. К тому же, из всех только одного больного с опухолью желудка вполне можно было бы оставить в покое. Ему бы уже не помогло ни одно из известных в будущем средств, и его бы только вволю кормили успокоительными.

Больной с сердечным приступом… Интересно, они уже знают о свойствах дигиталиса?

Дойдя до последнего тюфяка, Рейн все же не удержалась и высказала свое мнение.

Она опустилась на колени рядом с лекарем, который снимал раздувшихся от крови пиявок с груди хрипящей двенадцатилетней девочки, которая была уже без сознания от слабости. Исходивший от нее запах был слишком хорошо знаком Рейн.

— Ты знаешь, что с ней? — шепотом спросила она пожилого священника, которого отец Бернард представил как отца Руперта из Рейнской земли.

Он влажным полотенцем вытирал кровь с впалой груди девочки.

Монах покачал выбритой головой.

— Ничего такого раньше не видел. Ей не помогают ни травы, ни кровопускание. Ничего.

— А зловоние, отец? Оно все время такое? И стул у нее белого цвета и содержит много жира? И она теряет вес, хотя ты ее хорошо кормишь?

У старика от удивления округлились выцветшие глаза.

— Все правильно. Ты уже видел таких больных?

— В общем, да. С моей племянницей недавно случилось нечто похожее.

— И что же это?

— У нее аллергия на все зерновые. Желудок не переваривает пищу из злаков, и в организме скапливается много вредных отходов.

— Правда? И что ты с ней делал?

— Я ее не лечил, но должен сказать, что теперь она ведет нормальную жизнь, но ни при каких обстоятельствах не ест хлеба и всего такого.

Лекарь недоверчиво посмотрел на Рейн, вне всякого сомнения, заподозрив неладное в столь простом способе лечения.

— Попробуй, отец. Вреда не будет. Несколько дней не давай ей ничего из злаков. И эль тоже. Если я прав, ей сразу же станет лучше.

Старик задумался.

— Попробую.

Он приказал слуге изменить диету и вновь повернулся к Рейн.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Брат Годвайн, — ответила она.

Подняв голову, Рейн увидела, что Селик не отрывает от нее блестящих глаз, в которых светилась гордость за нее.

— Ты сможешь ее вылечить? — спросил Селик, помогая Рейн встать на ноги.

— Думаю, да, но… — Она помолчала, а потом спросила отца Бернарда: — Можно мне прийти еще раз и поработать с больными? Наверное, я мог бы быть им полезен и, конечно же, многому бы научился у здешних лекарей. Это очень важно для моего пока еще ненаписанного медицинского руководства, — добавила она, страдальчески поглядев на Селика.

— Это решает отец Теодрик, но он всегда жалуется на недостаток хороших лекарей. — Отец Бернард как-то странно посмотрел на нее. — У тебя высокий и… мелодичный голос.

Рейн ссутулилась, сообразив, что забыла о своей роли.

Взгляд отца Бернарда остановился на Селике, все еще державшем Рейн за руку. Он словно что-то понял и облизал свои потрескавшиеся губы, после чего спросил Селика:

— Ты будешь сопровождать брата Годвайна, если его допустят до работы в больнице?

Селик медленно покачал головой. Ярость затуманила ему глаза.

Отец Бернард нервно хихикнул и бросил одобрительный взгляд на лицо и фигуру Рейн.

— Сейчас я думаю, что отец Теодрик наверняка примет твои… услуги. Мы всегда нуждаемся в хороших… лекарях. К тому же, я замолвлю за тебя словечко перед нашим добрым отцом.

Внезапно поняв, о чем он говорит, Рейн открыла рот.

О Боже Милосердный! Да этот средневековый монах гомик. И он нацелился на меня.

После этого отец Бернард провел еще короткую экскурсию по саду, где выращивали целебные растения, и показал примитивную «аптеку», в которой монах с тонзурой возился с глиняными чашами, смешивая в них лекарства по древним рецептам, записанным в огромной пыльной книге.

Рейн была заворожена этим зрелищем и решила непременно еще хотя бы раз побывать в больнице, чтобы побольше узнать о возможностях средневековой медицины.

— Когда ты еще придешь, обязательно назовись монаху, который будет на моем месте. Его зовут отец Сеовульф. Мы должны быть осторожны. У нас тут целый день были саксы. Они разыскивают какого-то изгоя-викинга.

У Рейн кровь застыла в жилах от этих слов отца Бернарда. Неужели они искали Селика? И где они теперь?

— Вот как? — проговорила она дрожащим голосом. — А почему они так беспокоятся из-за одного викинга?

Отец Бернард пожал плечами.

— Я тоже об этом думаю. Неужели воинам больше нечего делать, как прочесывать город из-за одного язычника? Хотя, конечно, я не должен это говорить. Король Ательстан хорошо относится к святой церкви. Ведь это он основал нашу больницу в прошлом году. Так что, если королю нужен какой-то несчастный датчанин, я протестовать не буду. Они могут подвесить этого изгоя за ноги или содрать с него живого шкуру, мне все равно.

Рейн поежилась, думая только о том, как бы побыстрее отблагодарить бесчувственного отца Бернарда за гостеприимство и помягче отклонить его предложение поселиться при больнице на то время, что они пробудут в Йорвике.

Когда они уже направились к выходу, Рейн обратила внимание на громко кричавшего человека и на толстого священника, преграждавшего ему вход. Мужчина умолял лекаря помочь его жене, которая уже три дня не могла разродиться их первенцем.

— Иди домой, Ухтред, — твердо стоял на своем монах. — Я сразу тебе сказал, чтобы ты позвал повитуху. Мы Божьи люди, и нам не подобает прикасаться к женским органам.

— Хильда умирает. А повитуха не придет, если ей не заплатить, и…

— Прочь! — завопил монах, с отвращением отрывая грязные руки просителя от своего рукава. — Эй, выкиньте этого негодяя из Святой церкви.

— Будь ты проклят! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! — крикнул Ухтред, завидев приближающуюся церковную стражу.

— Послушай, — вмешалась Рейн. — Я пойду с тобой. Может быть, смогу помочь.

Она услышала стон Селика, но несчастный посмотрел на нее с такой благодарностью, что Рейн поняла, она должна ему помочь, что бы ни сказал Селик. К ее несказанному удивлению Селик промолчал, когда она последовала за обезумевшим от горя мужем. Монах проворчал им вслед:

— Чужеземцы! всегда думают, что знают больше других!

Открыв входную дверь, они застыли на месте, увидев многосотенную толпу, которая вопила и тянулась за хлебом, раздаваемым монахами.

— Сегодня его раздают бесплатно, — объяснил Селик. — Нищие топчут друг друга ради куска хлеба, а монахи, поглаживая себя по животам, хвалят себя за великое благодеяние.

— Ты очень злой, Селик.

— А ты слишком мягкосердечна, — сказал он.

И они стали медленно протискиваться сквозь толпу за Ухтредом.

Рейн внезапно остановилась, заметив мальчика и девочку примерно семи и четырех лет. Они стояли неподалеку, и она поняла, что это брат и сестра, хотя их лиц почти не было видно под слоем грязи. Девочка, крепко зажав во рту большой палец, внимательно слушала, что ей говорил брат.

— Стой здесь, Адела, а я постараюсь добыть для нас еды. Обещай никуда не уходить.

— Обещаю, Адам, — проговорила она, кивнув кишевшей вшами головкой.

Круглыми от страха глазами она смотрела, как ее брат пробирается в толпе, здесь щипля кого-то, там пролезая между ногами.

В конце концов он выхватил маленький кусочек хлеба из рук священника, который собирался одарить им пожилую женщину в лохмотьях.

— Отдай, проклятая жаба! — пронзительно завопила женщина.

Многие в толпе повернулись, чтобы посмотреть на удачливого Адама, некоторые попытались отнять у него драгоценную добычу.

Но разве можно отобрать с таким трудом завоеванную еду. Адам запихнул хлеб под грязную рубашонку и, спасая свою жизнь, пулей понесся прочь.

Рейн направилась к детям, не обращая внимания на гнев Селика. Толпа разделила их, и она не слышала, что Ухтред закричал в страхе из-за непредвиденной задержки. Она видела, как мальчик разломил хлеб пополам, и дети с жадностью, как голодные волки, набросились на добычу. Видимо, они не ели уже несколько дней.

Рейн наклонилась к ним и спросила девочку:

— Как тебя зовут, малышка?

Испуганные синие глаза стали искать брата.

— Адам, — позвала она, протягивая ему руку. Большой палец другой руки она мгновенно сунула себе в рот.

— Зачем тебе знать? — прищурившись и воинственно уперев руки в бока, потребовал ответа мальчик.

Рейн знала, что Селик стоит у нее за спиной, но он молчал.

— Вам обоим не следует одним болтаться по улицам. Где ваши родители?

— Ушли насовсем.

— Они… умерли?

— Да. А тебе какое дело? Монахи только о себе заботятся. Маму хоронили без священника.

Рейн тяжело вздохнула.

— Когда это было?

Маленький мальчик с бравадой пожал плечами и затянул потуже пояс на штанах. Рейн показалось, что она увидела краткую вспышку страдания и страха в его глазах.

— Прошлой зимой.

— Год! С кем же вы живете теперь?

— А?

— Рейн, оставь. Мы здесь слишком долго, — сказал Селик, беря ее за руку. — Вспомни о рожающей женщине.

— О, я забыла, — сказала она, бросая виноватый взгляд на Ухтреда. И все равно повернулась к мальчику. — Кто, ты сказал, заботится о вас?

Он гордо запрокинул голову и огрызнулся:

— Я взял на себя заботу о моей сестре и о себе. Нам не нужно, чтобы какой-то священник вмешивался в наши дела и надоедал нам.

— Я только хотел помочь…

— А! Точно как Аслам…

— Торговец рабами? — с удивлением спросил Селик.

— Да, торговец рабами. Все время хочет нас заграбастать. Ничего у него не выйдет. Старый ублюдок. Говорит, будто знает одного султана далеко отсюда, который будет заботиться о нас как о своих детях, даст нам дом и хорошую еду, но я знаю, чего он хочет. Знаю, знаю.

— Чего же? — спросила Рейн, уже услыхав, как за ее спиной грязно выругался Селик.

— Чего он хочет? Да хочет вставить своего петуха нам в зад, — с наивной прямотой заявил знающий все о нравах улицы мальчишка. — И вы такие же, проклятые монахи.

Он плюнул себе под ноги, схватил за руку сестру и исчез в толпе.

— Селик, пожалуйста! — крикнула Рейн. — Мы должны им помочь.

— Ты выжила из ума. Я не хочу своих детей и уж тем более не желаю заботиться о чужих, от которых никакого толку, одно беспокойство. И будь добра, заруби это у себя на носу.

— Но, Селик, ты видел, как она смотрела на нас. Она просила о помощи, хотя и убегала.

— Ты видишь и слышишь то, что тебе хочется, женщина. А на самом деле ты разговаривала с немытым зверьком, который умеет выругаться и постоять за себя не хуже любого взрослого мужчины. Он и в битве уцелел бы, что уж говорить об улицах большого города.

— Пожалуйста, пожалуйста, — молил Ухтред, дергая Рейн за рукав. — Моя жена умирает, а вы тут болтаете о никудышных уличных детях.

Рейн гневно повернулась к нему.

— Почему ты думаешь, что твоему еще нерожденному ребенку хуже, чем этим несчастным детям?

Ухтред побледнел, понимая, что из-за своих опрометчивых слов вполне может лишиться помощи лекаря.

— Ох, прошу прощения. Но я так боюсь… Хильда…

Рейн кивнула, принимая его извинения, и они с Селиком поспешили следом за Ухтредом.

Чуть позже, когда они уже подошли к нищенской лачуге, случилось невероятное. Уже входя в дверь, она обернулась и увидела неподалеку Адама и Аделу, которые, по-видимому, намеренно оказались тут. Они стояли, прислонясь спинами к ближайшему дереву, и смотрели, как она наклоняет голову, чтобы не удариться о притолоку. Рейн помахала им.

И могла бы поклясться, что Адам все-таки ждал от нее помощи.