Сто солдат привязали к столбам во дворе замка. Каждого сотого из десятитысячного ополчения, которое сломало строй и бросило свои позиции, ждала порка. Кому именно быть наказанным, решил жребий.

Каждому из несчастливцев полагалось по двадцать плетей. Сто дружинников ждали только приказа Фиррины, чтобы исполнить ее приговор. Стоял первый по-настоящему теплый день весны, и тишину нарушало лишь щебетание первых пташек. Почти две тысячи солдат набились во двор, чтобы посмотреть на порку.

Фиррина тронула коня и подъехала ближе.

— Солдаты ополчения, сегодня ваши товарищи прилюдно понесут наказание за неподчинение приказам. — Она окинула воинов суровым взглядом, и в ней вновь загорелась ярость, охватившая ее во время битвы. — Но вина лежит на всех вас! Разбив ряды, вы подвергли опасности не только своих соратников, но и весь Фростмаррис, а значит, и все королевство и народ Айсмарка!

Ее жеребец беспокойно переступил ногами и заржал: заслышав гнев в голосе хозяйки, он решил, что скоро придется снова идти в бой.

— И самое главное — все вы виноваты в смерти гиполитанской басилисы Элемнестры и ее воительниц! Они отважно принесли себя в жертву, чтобы спасти вас от верной гибели. И этой жертвы можно было избежать, если бы вы подчинялись приказам! Никогда не преследовать врага без приказа! Отныне всякий, кто нарушит это правило, будет повешен, будь то простой солдат или командир! А его тело бросят на съедение воронам. — Королева кивнула барабанщику, и тот стал отбивать медленный ритм, задавая темп ударам. — Так пусть же боль ваших соратников станет вашей болью. Стыд и позор вам! — Она еще раз кивнула, и дружинники взмахнули плетьми.

Удары плетей, врезающихся в плоть, эхом отражались от замковых стен, сливаясь с криками солдат. Но наблюдавшие за этим воины сохраняли гробовое молчание. Всего через две минуты порка закончилась, солдат развязали и отнесли в лазарет, где их уже ждали целители. Фиррина молча кивнула, ополчение распустили, и воины отправились обратно на свои посты на внешних заграждениях.

Когда последняя шеренга скрылась за воротами, Фиррина спешилась, передала поводья конюху и, миновав высокие двери, прошла в главную залу. Похожая на пещеру зала была пуста. Девочка прислонилась к холодной стене и на минуту закрыла глаза, но тут же настороженно выпрямилась, заслышав тихие шаги. Как она и думала, это оказался Оскан.

— И чего ты надеялась добиться такой жестокостью? — тихо спросил он.

— Дисциплины. Они заслужили хороший урок! — в ответ огрызнулась девочка.

— А тебе не кажется, что на плечах твоих солдат и без того лежит слишком тяжкое бремя, чтобы над ними довлел еще и страх наказания? — Голос Оскана оставался спокойным и ровным, но Фиррина видела, что юношу трясет от злости, ей даже почудилось, что сам воздух вокруг него искрится от напряжения.

— Оскан, неужели ты думаешь, я не понимаю, через что пришлось пройти моим солдатам? Или, по-твоему, на моих плечах не лежит тяжкое бремя? — Весь спор вдруг показался Фиррине таким нелепым, что она чуть не рассмеялась, но пришлось сдержаться, иначе смех перешел бы в неудержимый нервный хохот. — Им-то хорошо: подумаешь, порка за неподчинение приказам! А стоит ошибиться мне, погибнут тысячи, страна перестанет существовать. А те немногие, кто останется в живых, возможно, позавидуют мертвым!

Фиррина говорила, постепенно распаляясь, и сама не заметила, как выложила все, что наболело:

— Не говори мне о бремени, Оскан, я сама несу его и делюсь, как и с кем считаю нужным! Сколько четырнадцатилетних девчонок ты знаешь, которым приходится управлять королевством во время войны, командовать армией, да еще и поддерживать союз с народами, каких они прежде в глаза не видели? Девчонок, которые уже давно перестали считать, скольких врагов они убили собственноручно? Которые день за днем, каждое дарованное им мгновение жизни отчаянно ждут прибытия союзников и боятся, что их предали? Если ты знаешь хотя бы еще одну такую девочку — скажи мне, кто она, Оскан, назови ее имя! Мне так хочется с ней поболтать, посоветоваться! Вот было бы здорово — может быть, тогда я перестала бы чувствовать себя такой одинокой! Перестала бы бояться, что все мои жалкие, нелепые, проклятые потуги казаться королевой в любую минуту обернутся провалом и тогда все поймут, что я понятия не имею, как быть!

Она глубоко и судорожно вздохнула и умолкла, но отголоски ее слов еще долго гудели в пустоте главной залы, будто Фиррина стояла под огромным колоколом и только что перестала звонить.

Оскан, ошарашенный таким неудержимым водопадом слов, удивленно заморгал, улыбнулся уголками рта и вдруг так крепко сжал Фиррину в объятиях, что она чуть не задохнулась. В первое мгновение она растерялась, но потом тоже обняла его, крепко-крепко. Ей так не хватало поддержки и утешения!.. Они стояли там, покачиваясь из стороны в сторону, а тем временем вокруг бушевала война, мир рушился и творились новые беды. Но все это могло немного подождать…

Спустя какое-то время Фиррина высвободилась. Оскан не сдержал улыбки, увидев ее румянец, и сказал:

— Извини, мне нужно идти штопать раненых.

Фиррина кивнула.

— А мне надо найти пропавшего командира пехоты.

Оскан непонимающе нахмурился, однако королева лишь покачала головой.

— Потом объясню.

Они еще немного постояли в неловком молчании и разошлись в разные стороны.

Фиррина пересекла залу и углубилась в лабиринт коридоров, пронизывающий королевский замок, будто хитросплетение сосудов. Ее шаги далеко разносились в тишине. Девочка несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и пошла медленнее, чтобы было время прийти в себя. У первого пересечения коридоров она снова стала королевой Фирриной, сосредоточившись на ближайшей задаче.

Она точно знала, куда направляется и кого там найдет. Еще утром она послала нескольких слуг осторожно выяснить, куда он делся, а когда они вернулись с ответом, решила с ним поговорить.

Фиррина отворила низкую дверцу, и на нее живительной волной хлынули солнечные лучи и аромат дивных цветов. Она вышла в королевский сад — крошечный уголок, со всех сторон окруженный замковыми стенами, — и прикрыла глаза. Короткая айсмаркская весна уже сменялась летом. Воздух наполнился жужжанием пчел, которые живыми искорками сновали среди пронзительно-ярких цветочных бутонов.

Фиррина устало вдохнула пьянящую смесь ароматов и на какой-то краткий миг почти забыла о войне. Но потом теплый ветер донес до нее крики командиров и топот марширующих ног. Пришлось открыть глаза и вернуться к действительности.

Высокие розовые кусты посреди сада уже покрылись бархатистыми цветами: темно-красные, белоснежные и нежно-розовые лепестки слились в замысловатый гобеленовый узор. Фиррина, прислушавшись к голосу сердца, подошла к ним — и нашла того, кого искала. На скамье, среди благоухания цветов и мельтешения пчел, сидел Олемемнон. Глаза его были закрыты, в волосах запутались лепестки, на плечи садились бабочки. Он был похож на грустного бога, изнуренного творением весны и отдыхающего среди плодов рук своих, прежде чем взяться за лето.

Фиррина уже хотела уйти и оставить его в покое и умиротворении, когда Олемемнон вдруг шевельнулся и открыл глаза. Он слабо улыбнулся, но от этого скорбь и горе в его глазах стали еще заметнее.

— Здравствуй, дядя Олли, — тихо сказала Фиррина. — Можно с тобой посидеть?

Вместо ответа он подвинулся на скамейке и похлопал ладонью рядом с собой. Девочка села и, закрыв глаза, подставила лицо солнцу.

— Мне не найти слов, что могли бы утешить тебя, дядя Олли. Мне еще мало лет, и я пока не знаю, что значит терять человека, которому ты сам решил подарить свою любовь. Ведь родителей мы любим с самого рождения. — Она открыла глаза и посмотрела на дядю. — Но когда умер папа, мне показалось, что у меня украли время… время, которое мы могли бы провести вместе.

Олемемнон взял племянницу за руку и нежно сжал ее.

— Есть и другие… особенно один человек, без которого я, наверное, не смогла бы жить, — продолжила она. — То есть сам мир, мой мир продолжал бы жить, но как без него — я не знаю.

— Это похоже… Все стало как будто ненастоящее, — наконец ответил Олемемнон, и его низкий голос потонул в гудении пчел. — Даже свет померк.

— Иногда я думаю, что слишком опасно доверять кому-то твое счастье, — продолжила Фиррина. — Но если ты не разделишь с кем-то хоть часть своей жизни, все остальное покажется бессмысленным, каким-то… бесполезным.

— Оно того стоит, Фиррина. Даже если судьба сыграет с тобой злую шутку и отнимет любимого человека, оно того стоит.

Фиррина кивнула — она и сама так думала, только не решалась поверить.

— Мои слова, конечно, не вернут ее… Я и сказать-то ничего не могу. Но знай: ты нужен мне, дядя. Сама я не справлюсь. Возвращайся к нам, возглавь гиполитанскую пехоту, хотя бы до той поры, когда новая басилиса привыкнет к своей роли… — Фиррина осеклась и ахнула, осознав, как равнодушно это прозвучало. Ей стало так стыдно, что щеки опять залила краска.

Но Олемемнон поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Не волнуйся, Фиррина, я слышал, что совет женщин избрал новую предводительницу. Но все свои полномочия я получил от Элемнестры. Я командовал пехотой только потому, что был ее мужем. Без нее я просто обычный солдат гиполитанской армии.

— Мы живем в странное время, дядя. Поэтому можем совершать странные поступки. И я как королева Айсмарка назначаю тебя командиром гиполитанской пехоты. Не беспокойся, новая басилиса — разумная женщина, она согласна со мной. Мы не можем потерять одного из лучших офицеров, когда он так нам нужен.

— Но что, если он больше ничего не может? Как я поведу в бой солдат, когда у меня нет даже сил мыслить здраво? Я иногда забываю дышать, иногда раздумываю, стоит ли моргнуть — или, может, подождать, пока глаза не заболят? Вот кем я стал без моей Элемнестры.

Фиррина потрясенно взглянула на него. Надо же, что делает с человеком горе: превращает жизнь в нелепость, взрослого — в беспомощного младенца. Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно.

— Но ты еще нужен миру, дядя Олли. Прошу тебя, помоги нам. Иначе твое горе постигнет всех нас — точнее, тех, кто выживет.

Олемемнон печально улыбнулся.

— Однажды все потеряют своих любимых, так или иначе. Лучше уступить сейчас. Война все равно проиграна. Где наши союзники? Вампиры и вервольфы ненавидят нас. Они никогда не придут, а без них сколько мы продержимся? Ведь империя будет стягивать все новые войска. Да, кое-что нам удалось. Но с каждой победой нас становится все меньше, а армия Сципиона Беллорума, хоть и терпит поражения, тут же пополняется. Так какой смысл бороться дальше?

Тут Фиррина так рассердилась на него, что в ярости вскочила на ноги, доведенная до белого каления.

— Олемемнон Стагапулос, сын матери-богини, бывший супруг басилисы гиполитанской, командир Лунной пехоты, тебя ждет долг! Тебе не дано постичь промысел богини — ты можешь лишь нести отведенное тебе бремя, не жалея сил. И если тебе суждено умереть, ты будешь покоиться с миром, зная, что твое маленькое человеческое несчастье — это часть большого божественного плана, который превыше твоего разумения!

Ее звенящий голос разлетелся по саду, прогнав стайки воробьев, а вместе с ними оцепенение и безразличие великана, сидящего на скамейке.

Он поднял на нее глаза и озадаченно сдвинул брови, будто пытался что-то припомнить.

— Олемемнон Стагапулос, ты сейчас же пойдешь со мной и займешь свое место в замысле богини, иначе твое имя будет опозорено на все королевство!

— Не так много осталось тех, для кого оно что-то значит, — упрямо ответил великан, но в его голосе и позе уже не сквозила такая безнадежность, как раньше.

— Многие будут помнить его, как и славное имя Элемнестры Целести, басилисы Гиполитании и предводительницы Священного полка. Богиня оставила тебе жизнь, командир Олемемнон. Значит, ты все еще часть ее замысла и твой долг выполнять ее волю.

Злость Фиррины отступила, и юная королева миролюбиво посмотрела на солдата, понуро сидевшего перед ней. Она наклонилась и взяла его за руку.

— Пойдем, дядя Олли, ты нужен своему народу — и мне тоже.

Олемемнон набрал полную грудь воздуха, расправив могучие плечи, и шумно выдохнул. Через пару мгновений он заставил себя подняться на ноги и улыбнулся — сначала вымученно, а потом широко и искренне.

— Вот и Элемнестра не дала бы мне и на минутку забыть о долге. «Нужно еще очень многое сделать, и, кроме нас, заниматься этим некому», — сказала бы она. Так пойдем посмотрим, что надо сделать.

Чуть не расплакавшись от облегчения и радости, Фиррина крепко обняла дядю, взяла его за руку и повела к маленькой двери. И с каждым шагом к вдовцу басилисы возвращались былые силы.

Когда прибыли первые два легиона подкрепления, Сципион Беллорум лично проследил за тем, как их разместили в лагере. Вскоре новоприбывшие неминуемо узнают от сослуживцев, что имперские войска в настоящее время не добились больших успехов, а это подорвет боевой дух. Чтобы предупредить это, Беллорум поспешил показаться новичкам: пусть своими глазами увидят непобедимого полководца, это придаст им уверенности.

Кроме того, он объявил прекращение военных действий на два дня: во-первых, для того, чтобы дождаться два оставшихся легиона, а во-вторых, чтобы солдаты могли напиться и погулять всласть и продолжить кампанию с новыми силами. И вообще, пусть видят, что правила на этой войне диктует Полипонт. Сражения будут происходить только тогда, когда это будет угодно империи. А варвары пусть помаются ожиданием.

Впрочем, не все солдаты в эти дни будут наслаждаться отдыхом. Беллорум опросил вернувшихся после неудачного штурма айсмаркских укреплений и выяснил, что валы и рвы уходят в лес не так уж глубоко. А значит, возможно, там есть брешь в защите. Он отправил разведчиков, чтобы проверить это, но никто из них не вернулся. Тогда Беллорум выслал новый отряд, больше предыдущего, и, преспокойно сидя у себя в шатре, сквозь открытый проем наблюдал в подзорную трубу, как разведчики исчезают в лесу.

На этот раз они получили приказ постоянно присылать гонцов с донесениями. Последний солдат скрылся из виду, и целый час полководец терпеливо ждал, балуя себя экзотическими фруктами, присланными из далеких провинций могущественной империи Полипонт.

Наконец он услышал одиночный мушкетный выстрел — этот звук ни с чем не спутаешь, — а следом за ним — беспорядочную стрельбу. Очевидно, со стороны леса Фростмаррис тоже защищен, и притом надежно. Еще час Беллорум внимательно разглядывал деревья. Один раз ему даже показалось, что он заметил солдат в очень странных цветных доспехах — коричнево-зеленых, под цвет окружающей растительности. Но из разведчиков никто так и не появился.

— Значит, никакой слабины там нет, — констатировал полководец и, решительно сложив подзорную трубу, послал за штабными офицерами, чтобы начать подготовку нового штурма.

До конца дня Беллорум обсуждал с командирами тактику операции «Конец игры» — так он решил назвать завершающий этап кампании.

— Я воспользуюсь известной нам слабостью этих дикарей — их образом мысли, — любезно улыбнулся он собравшимся за столом офицерам, которые преданно ловили каждое его слово. — Варварам неведома научная картина мира, они живут во власти суеверий. Из этого напрашивается вывод, что прибежищем всех страхов северян является темное время суток. На этом и основан мой новый план.

Беллорум подошел к грифельной доске, испещренной уравнениями и графиками.

— Вы все, я думаю, заметили, что луна за последние дни стала почти полной, а в этих широтах она особенно большая и яркая.

Командиры дружно закивали, поддакивая шепотом.

— Так вот, господа, — продолжил полководец, указав на схему, — через два дня наступит ночь полнолуния, ночь, когда, по мнению невежественных дикарей, миром правит магия, ночь страха и ужаса — ночь, когда мы нападем!

Офицеры согласно забубнили и тут же умолкли, когда Беллорум заговорил вновь:

— Да, мы нападем при лунном свете! Уже сейчас ночью достаточно света, а в полнолуние будет и вовсе светло, как днем. Страх всегда был нашим главным союзником, а уж превратившись в воинов ночи, мы вселим в сердца врагов подлинный ужас. Эти жалкие дикари разбегутся, как малые дети!

Офицеры нестройно захлопали, и Беллорум улыбнулся.

— Разрешите сказать! — вдруг подал голос молодой командир, чем очень удивил всех собравшихся.

— Конечно, — быстро опомнившись, ответил полководец.

— Я бы хотел доложить о слухах, что ходят среди солдат. Это любопытно и, возможно, даже важно.

— Ну? — сказал Беллорум, и в его любезном тоне проскользнули ледяные нотки.

— Некоторые копейщики и щитоносцы доложили, что… что гигантские леопарды говорят на человеческом языке. По сути, на том же самом, что и вражеские солдаты.

Шатер погрузился в оцепенелое молчание. Наконец Беллорум запрокинул голову и громко засмеялся. Его смех тут же подхватили другие офицеры и замолчали только вместе с полководцем.

— Советую наказать их за пьянство на боевом посту.

Молодой командир нервно улыбнулся:

— Тогда мне придется высечь больше пятисот солдат.

Беллорум потрясенно уставился на него — неужели этот юнец вздумал шутки шутить? Но на лице офицера было написано только искреннее почтение.

— И вы верите этим слухам?

— Я верю, что те, кто об этом докладывал, не сомневались в своей правоте.

— Должно быть, это неопытные юнцы, у которых в пылу битвы воображение разыгралось.

— Нет, господин. Это ветераны Красного легиона, отслужившие двадцать с лишним лет.

Беллорум так и сел, уставившись в пустоту, и вспомнил, как в подзорную трубу видел Фиррину и самого большого леопарда после гибели дьяволицы. Тогда ему и самому показалось, что они разговаривают, но он отбросил эту мысль как нелепую. Однако теперь ему пришлось поверить в то, что эти гигантские кошки разумны. Возмущению Беллорума не было предела. Ведь человек — венец природы! Он один может говорить на осмысленном языке! Он один способен разумно мыслить! И любой, кто посмеет нарушить этот закон, — отвратительное, мерзкое чудовище!

— Это недопустимо, — сказал он ледяным тоном, хотя ему стоило немалого труда сдерживаться. — Говорящие животные самим своим существованием оскорбляют Вселенную. Господа, наш долг уничтожить эту ошибку природы во имя всего разумного. Через два дня мы с новыми силами отправимся в бой и сотрем с лица земли королевку вместе с ее цирком говорящих кошек!