Маггиор Тот скрипел пером, сидя за столом. У его локтя стоял кубок с вином, и, несмотря на теплый и ясный летний день, в подсвечнике горела свеча, а в очаге плясал огонь. Гримсвальд, старый королевский ключник, взял Магги под свою личную опеку и в своей заботе о том, чтобы у ученого всегда было все необходимое, порой перегибал палку. Магги с головой ушел в работу: надо было привести в порядок заметки, которые он сделал, наблюдая за битвой со стены Фростмарриса, и описать поединок Фиррины и Беллорума.

— Просто восхитительно, Фибула, — пробормотал он, обращаясь к кошке, которая лежала на столе, греясь в маленьком лоскутке солнечного света.

Фибула тихо мяукнула и провела лапкой по мордочке.

— Королева едва не прикончила старого негодяя. Теперь-то он наверняка еще не скоро на поле высунется. Хотя нам все равно следует его бояться. Беллорум не так страшен в бою, как в качестве стратега. А теперь, озлобленный, он станет еще коварнее.

Армия империи Полипонт по-прежнему стояла лагерем на южных холмах в окрестностях Фростмарриса. И хотя их военачальник был тяжело ранен, уходить имперцы, похоже, не собирались. Наоборот, белые вервольфы докладывали о том, что в лагерь продолжают приходить все новые войска.

— Думаю, новая атака может последовать в любой момент. Так что если наши союзники еще хоть немного задержатся, они нам уже ничем не смогут помочь. Разве что похоронить павших, — продолжил рассуждать Магги, хотя единственным его слушателем был подросший котенок.

В отличие от Фиррины и Тарамана ученый по-прежнему верил, что Гришмак и его народ свято чтят договор и даже вампиры выполнят свои обязательства перед Айсмарком. Но когда? Вот в чем вопрос. Ведь может сложиться и так, что империя успеет сломить оборону столицы до прибытия союзников.

— Остается лишь надеяться на чудо, Фибула, — добавил ученый. — Кстати, о чудесах. Надо кое-что проверить…

Магги встал из-за стола, погладил кошечку, вышел из комнаты и углубился в лабиринт замковых коридоров. Он шел в лазарет.

За последние два дня он научился ловко избегать ведьм, пробираясь в пещеру. Часто ведьмы просто были слишком заняты, чтобы обращать внимание на одинокого постороннего, болтающегося по лазарету. А уж добравшись до подвала, взять факел со стены и спуститься по сырым крошащимся ступенькам в пещеру было проще простого.

И вот Магги уже стоит на вершине винтовой лестницы, держа факел высоко над головой и глядя на ветхие ступени, исчезающие в черной бездне. Его встретил знакомый запах сырой земли и неумолчная капель. Маггиор улыбнулся про себя и стал спускаться, осторожно нащупывая ногами ступени. Он уже несколько раз приходил в пещеру и видел, как с каждым разом Оскану становится все лучше и лучше. Что предстояло Магги увидеть на этот раз? Его снедало нетерпение. Однако Маггиор никому не рассказывал о том, что видел, несмотря на то что в столь тяжелое военное время хорошие новости были на вес золота. Он даже Фиррине ни словом не обмолвился, хотя уж она-то больше других имела право знать. Магги и сам не понимал, почему держит все в тайне. Когда он пытался разобраться в этом, его дисциплинированный ученый ум отказывался признавать очевидное: Маггиор Тот суеверно боялся, что, если о чуде узнают другие, оно исчезнет и Оскан умрет.

Наконец полуразрушенная лестница осталась позади, под ногами захлюпала грязь пещеры. Магги уже освоился тут, ему даже не нужен был факел, чтобы найти дорогу, — разве что для того, чтобы полюбоваться на чудо. Он побрел к дальней стене, где смутно виднелись очертания лежанки, и остановился над распростертым телом колдуна. Когда же факел разогнал тьму, ученый так и ахнул. Длинные капли слизи и сукровицы, которые свисали с тела, превратились в кожистые хоботки, которые слабо пульсировали, погрузившись в густую жижу на полу пещеры. Но удивительнее всего был сам Оскан. Он выглядел почти здоровым. Обожженные остатки старой кожи окончательно слезли с него, а вместо них наросла новая, розовая и блестящая. Его руки лежали на груди, гладкие и целые, лицо полностью восстановилось, и на нем, как прежде, застыло выражение легкого удивления. Оскан даже вырос, и его ноги теперь протянулись на кровати дальше, чем тогда, когда целители оставили мальчика в пещере. У него начали отрастать волосы, легкий цыплячий пушок покрывал новую кожу головы.

Маггиор громко засмеялся от радости, но тут веки Оскана дрогнули, и ученый зажал себе рот рукой, испугавшись разбудить мальчика. Оскану еще рано было пробуждаться от целительного сна. Маггиор, стараясь не шуметь, попятился к выходу из пещеры и остановился только для того, чтобы, погрузив ладони в богатую минералами грязь, возблагодарить богиню за ниспосланное юноше исцеление. Потом, подняв факел, ученый заспешил вверх по ступенькам.

Хирурги советовали Сципиону Беллоруму лечь, однако он предпочел сидеть на стуле. Культя все еще пульсировала там, где они прижгли сосуды раскаленным металлом и закрыли рану, окунув ее в кипящую смолу. От обрубков нервов по телу разлилась жгучая боль, но полководец встречал ее ледяным молчанием. Агонию он перенаправил в другое русло: боль питала его гнев и решимость отомстить. И когда лучшие лекари, каких смогла прислать империя, закончили его пытать, Беллорум заставил себя встать и дойти до выхода из шатра, чтобы показаться солдатам.

Когда они увидели своего полководца, то не разразились криками, приветствуя его мужество и силу воли, — по рядам лишь пронесся почтительный ропот. Каждый воин в армии знал, что Беллорум — самый несгибаемый и упрямый человек в империи, и нынешняя маленькая демонстрация послужила лишь еще одним тому подтверждением. И еще она дала солдатам понять, что Сципион Беллорум окончательно выжил из ума. Его многочисленные враги знали это давно, а сам Беллорум свое безумие принимал охотно и сознательно. Он скрывал его за внешним рационализмом и сдержанностью, которые позволили ему воплотить в жизнь его честолюбивые устремления. Ни одному одержимому жаждой убийства не удавалось прикончить столько людей, скольких погубил Сципион Беллорум в своих многочисленных войнах. Ни одному одержимому жаждой власти не удалось достичь такого могущества, как ему: ведь Беллорум был вторым человеком в величайшей империи, и выше него стоял только император. Безумие может стать помехой для того, кто неспособен сдерживать его непоследовательность. Для того, кто, подобно Беллоруму, владеет этим умением, оно служит источником неограниченных возможностей.

Показавшись солдатам, полководец вернулся в шатер с твердой уверенностью, что все еще пользуется у них уважением, больше того, солдаты его даже любят, но от этого проку мало. А чтобы лишний раз утвердить свою власть в их сердцах, он велел высечь перед строем командиров, чьи конные отряды плохо проявили себя в бою. Конечно, на этот раз полководец и сам был виноват, однако он полагал, что с лихвой заплатил за ошибки потерей руки, и остальным оставалось только молча признать это.

Через несколько часов Беллорум начал тренироваться у наставника по фехтованию, чтобы научиться сражаться левой рукой. Что до верховой езды, то она его не пугала — как и любой всадник, он умел направлять лошадь коленями. А переделать щит так, чтобы его можно было удерживать культей, не составит труда. Полководец вернулся с тренировки, полный новых идей. Ведь все приемы защиты рассчитаны на противников-правшей! Нелегко же придется теперь его врагам! Той ночью он лег спать нисколько не разочарованным: армия до сих нор была в его власти, и он мог вертеть ею, сколько вздумается. Айсмарк, конечно, оказался невероятно крепким орешком, но скоро он треснет. Даже этим варварам не выстоять перед полумиллионным воинством. Такое попросту невозможно.

К тому же последние события заставили Беллорума переменить планы относительно Айсмарка. Совершенно ясно, что народ этой страны невозможно научить покорности. Поэтому, когда война будет выиграна, полководец убедит императора «зачистить территорию» и заселить ее смирным народцем из имперской провинции к югу от Айсмарка. И вот тогда новые завоеванные земли начнут приносить подлинную пользу: ее нетронутые залежи руд и прекрасные леса послужат на благо великой империи. А Сципион Беллорум наконец-то свернет эту чертовски затянувшуюся кампанию и даст армии полгода отдохнуть перед началом новых завоеваний где-нибудь на юге. Тамошние жители не станут сопротивляться так ожесточенно, и воины Полипонта вновь обретут былую славу.

Только ноющая боль и пульсация в раненом запястье напоминали полководцу о сегодняшнем провале. Безумие тлело в потаенном уголке его души, словно одинокий уголек, оставшийся от затоптанного костра. Тлело, дожидаясь часа, когда оно сможет разжечь настоящий пожар. Но пока что Беллоруму удавалось сдерживать его…

Фиррина не ходила в лазарет с того самого дня, как Оскана отнесли в пещеру, — боялась услышать плохие новости. Девочка знала, что, если бы что-нибудь случилось, ей бы сразу сообщили, однако почему-то ожидала худшего. Все эти дни она встречала тяжелым взглядом каждого слугу или дружинника, который осмеливался подойти к ней, чтобы что-то сказать, но про Оскана новостей не было.

Теперь королева сидела в главной зале, полируя меч Беллорума. Тараман-тар спал у огня вместе с Фибулой. Имперцы продолжали изматывать защитников Фростмарриса постоянными набегами, но серьезной угрозы городу пока не было. Все в столице понимали, что враг готовит решающее наступление и не заметить его будет невозможно.

В душе Фиррина уже смирилась с грядущим поражением. Она не сомневалась: в самом скором времени ее армия будет разбита, от народа Айсмарка останется лишь воспоминание, а род Линденшильда пресечется. Но никто из солдат не догадывался о ее мыслях. Внешне Фиррина казалась все такой же уверенной и сильной, хотя внутри давно отчаялась дождаться помощи. У нее осталось лишь одно желание: дожить до того дня, когда она собственными руками убьет Беллорума и отомстит ему за все горести последних месяцев. Ее отец погиб, королевство вот-вот перестанет существовать, а лучший друг лежит обожженный и, возможно, как раз в эти минуты умирает… если еще не умер. Только воинская выдержка, усвоенная с младых ногтей, только гордость и растущая с каждым днем ненависть к Беллоруму позволяли ей держаться…

Девочка навела на клинок последний лоск, молясь, чтобы судьба позволила ей вырезать этим мечом сердце из груди Сципиона Беллорума, и убрала меч в ножны, которые подобрала для него в оружейной. Металлический звон разбудил Тарамана, барс поднял голову и грозно огляделся, ожидая увидеть врагов. Не обнаружив ни одного неприятеля, он сладко зевнул, блеснув клыками в свете факелов.

— Атака началась? — спросил он.

— Нет, у нас еще есть время перекусить, если ты голоден, — ответила Фиррина, зная наверняка, что барс не откажется.

— Пожалуй, я бы не отказался от маленького бычка, — признался владыка барсов и кивком подозвал стоявшего наготове ключника. — Быка, любезный мой, и, возможно, чего-нибудь для королевы? — Он вопросительно покосился на девочку.

— Почему бы и нет, — ответила она. — Холодного пирога с мясом и немного хлеба.

Управляющий ушел на кухню, а Тараман одобрительно кивнул Фиррине.

— Правильно, дорогая. Надо поддерживать силы.

Девочка через силу улыбнулась вопреки снедавшему ее отчаянию. В такие минуты гигантский барс напоминал ей отца, разве что говорил более изысканно.

— Не волнуйся, я не собираюсь морить себя голодом. Мне надо быть в форме для следующей встречи с Беллорумом.

— Если он посмеет показаться нам на глаза.

— Куда он денется! А нет, так я сама его найду. Дело-то еще не закончено.

— Это точно, — согласился Тараман и, склонившись над Фибулой, лизнул ее, чтобы помочь умыться. — Не забывай, что он может умереть от ран. Ведь у империи нет ведьм и целителей. — Он поднялся на ноги и подобрал Фибулу с середины залы, куда кошечка улетела из-за неуклюжей попытки огромного барса ее лизнуть. — Прости, моя хорошая, — сказал он малышке.

— Может, отправить к ним Уинлокскую Мамушку в знак перемирия? — предложила Фиррина.

«А что, не такая уж и плохая мысль», — вдруг подумалось ей.

— Нет, это было бы слишком жестоко, — по размышлении ответил барс.

Тут принесли ужин, и они замолчали, дожидаясь, пока поваренок расставит еду на столе и уйдет.

— Вервольфы считают, что имперцы пойдут на штурм сегодня ночью.

— Правда? А я думал, люди в темноте не воюют.

В понимании барса это было скорее свойственно ледяным троллям — те любят сражаться долгими полярными ночами, длящимися всю зиму.

— Обычно — нет. Думаю, они надеются лишить нас мужества.

— Какой наивный этот Беллорум. И это обнадеживает.

Фиррина печально улыбнулась.

— Неправда.

Тут за огромными двустворчатыми дверями раздался шум, и в залу вошел Олемемнон.

— Ой, ужин! — воскликнул он и улыбнулся. — Я бы быка съел. Смотрю, Тараман уже одного отхватил.

Фиррина махнула слуге, тот кивнул и убежал на кухню.

— Как дела на обороне? — машинально спросила девочка.

— Неплохо. Беллорум, как обычно, выслал копейщиков и мушкетеров, чтобы не дать нам продыху, но пока бояться нечего. Басилиса отправила меня поужинать и отдохнуть перед ночной битвой.

Фиррина резко посмотрела на него, но Олемемнон улыбнулся.

— Не беспокойся, я не собираюсь впадать в неистовство оттого, что новая басилиса отдает мне приказы. За эти дни мы прекрасно поладили. Да и вообще, я ведь знал Иффи, еще когда она была совсем малышкой. Правда, теперь приходится называть ее Ифигенией, а в присутствии солдат — еще и госпожой. Если б она еще не хихикала иногда…

— А как боевой дух в войсках? — спросила Фиррина.

— Отлично. По крайней мере, на мой взгляд. Вы заметили, что все разговоры о союзниках прекратились?

— Да, — тихо ответил Тараман. — Похоже, отчаяние придало солдатам сил.

— Да и нам тоже, — сказала Фиррина.

Теперь, когда она была уверена, что дядя оправился от горя, можно было говорить с ним на чистоту.

— И ты туда же? — удивленно вздернул брови Олемемнон. — Похоже, только мы с Магги до сих пор верим, что союзники все-таки придут. — Он протянул руку и похлопал девочку по колену. — Не бойся, они уже в пути. Просто немного задерживаются.

Тут слуга вернулся с блюдом для Олемемнона, и вниманием гиполитанца надолго завладели большой кусок мяса и несколько ломтей хлеба.