Наконец все было сказано, и по его болезненно-бледному лицу Моргана поняла, что он поверил.

— Что случилось?— почти шепотом спросил он. Аккорды гитары и мелодичный голос певца звучали странно: словно издалека, из другого мира.

И она объяснила ему, так же ровно и неспешно, как и раньше, не пропустив ни одной детали.

— Я предупреждала тебя, чтобы ты меня не спрашивал, Филипп.— Она пристально наблюдала за ним.— Ну, теперь ты согласишься на мои условия? Я думаю, тебе не захочется, чтобы на острове об этом узнали. Как ты сказал, они не любят трусов, но даже попытка самоубийства будет им понятна, потому что сами они любят так бурно. То, что со мной произошло, вызовет их полное сочувствие.

Она не стала пускаться в подробности, но он мог представить себе, что будет. Они будут вздыхать:

юная девушка, отвергнутая возлюбленным почти накануне свадьбы! Это само по себе печально, но она была в отчаянии от горя и не виновата в том, что произошло. И вот теперь она должна умереть! О да, они поймут, потому что они так романтичны, чувствительны и страстны.

О том, что происходит с Морганой, он пока даже не думал. Тот уголок мозга, где застряли ее слова, словно онемел. Пока он мог сделать только одно.

— Я отвезу тебя домой,— тупо проговорил он.— Ты получишь письма утром. Я сделаю все, что ты просишь.

Не успела она ответить, как подошедший мужчина что-то сказал ему по-португальски. Филипп быстро ответил и повернулся к Моргане, изо всех сил стараясь держаться так, словно ничего особенного не произошло.

— Мне придется попросить тебя задержаться на минутку. Кажется, что-то в связи с мостом. Со мной пытаются связаться.

Моргана равнодушно кивнула и повернулась, разглядывая сады, других посетителей, а он направился к сверкающему белыми стенами главному зданию ресторана.

Она чувствовала: несмотря на то, что он ей поверил, он еще до конца не осознал сказанного Морганой. Спустя какое-то время он начнет думать — и как он это примет? Правы ли они с Нестой, он действительно уговорит себя в том, что ни в чем не виноват? Интуитивно она чувствовала, что это так, и та ее часть, которая превратилась в Моргану-ле-Фэй, презрительно смеялась над опасениями просто Морганы, как бы он не принял ее рассказ слишком болезненно. Филипп не из тех людей, которые берут на себя груз вины.

Как она и рассчитывала, тайна открыта не напрасно. Филипп, не колеблясь, вернет письма, потому что будет уверен: она также без колебаний осуществит свою угрозу. Новая Моргана, с которой он сегодня встретился, произвела на него такое глубокое впечатление, какое не могла произвести прежняя, обожавшая его. Моргана. Эта новая Моргана нашла бы в нем своего радостно-покорного раба, но призрак древней колдуньи в ее мозгу, расхохотавшись, отверг эту мысль. Он того не стоит. Зачем превращать в раба человека, который слаб и труслив, тщеславен и эгоистичен? Он не представляет интереса даже как жертва, которую можно подвести к падению.

Где-то в глубине этой жесткой оболочки прежняя Моргана в ужасе прислушивалась к мыслям незнакомки, которая, казалось, овладела ее телом, но в этот момент она неспособна была сопротивляться собственному принятому решению: не изменять себе.

Она слишком хорошо знала, что Неста была права. Смирение перед лицом будущего, приятие всего, что с ней произошло, исчезли, потому что исчезло то, что помогало ей это вынести. Она уже некоторое время теряла свою любовь к Филиппу, разочаровывалась в человеке, который когда-то был для нее всем. В течение этого периода неизбежность того, что ее ожидает, постепенно давила все сильнее, и наконец, когда все преграды рухнули, она осталась беззащитной. Эта оболочка жестокости стала ее единственной защитой, но ей тоже предстоит разрушиться. Она интуитивно это знала, но пока невозможно было предсказать, заменит ли ее еще какая нибудь иллюзия, или нечто надежное и истинное, представляющее собой неотъемлемую часть Морганы Кэрол. Пока она только смотрела вслед удаляющейся фигуре Филиппа в белом смокинге, и на губах ее играла все та же жестокая и невероятно неестественная улыбка.

Через минуту она встала: звуки музыки и голос молодого певца внезапно проникли в ее сознание и заставили ощутить всю ненадежность ее последней защиты. Она не хотела признаться в этом даже себе самой, но ей вдруг стало совершенно необходимо уйти туда, где не слышна была бы музыка и чарующе мягкий голос.

Несколько быстрых шагов привели ее под сень деревьев, и хотя молодой девушке наверняка не полагалось ходить там в одиночку, в этот момент Моргане было не до условностей.

Вокруг нее сомкнулись тени, прохладные и таинственные, и заслонили мир и то, что она хотела забыть. Под ногами мягко пружинила трава, и Моргана несколько минут шла, не заботясь о том, не вернется ли Филипп, обнаружив ее исчезновение. Гладкий толстый ствол какого-то тропического дерева манил к себе, и она прислонила к нему голову и подняла глаза к звездам, мигавшим среди вершин окруживших ее деревьев.

Они казались очень далекими, а тьма между ними была холодной и пустой. Такой же пустой, как ее будущее. Они горели там, далекие и равнодушные к человеческой бренности. Они показались ей вечными по сравнению с коротким сроком, отпущенным мошкам-людям на земле. Бессознательно Моргана вздохнула и отодвинулась от дерева. И только тут заметила, что она не одна.

— Зачем вздыхать, сеньорита?

Она сразу же узнала этот притягательный и насмешливый голос. Но секунду помедлила, не поворачиваясь.

— Вы не отвечаете? Тогда, может быть, это был счастливый вздох?— В голосе Фелипе слышалось едкое презрение.— Похоже, ваш надежный арабский талисман принесет вам то, чего вы желаете.

Теперь Моргана уже не могла не повернуться. Все нервы ее были напряжены. Было совершенно невыносимо, что Фелипе тут появился — в таком месте и в такой момент. Его присутствие вдвойне невыносимо: как всегда, он отнимет у нее ее маску.

— Боюсь, что я вас не понимаю, сеньор.

Она говорила осторожно, все еще отчаянно цепляясь за жалкие остатки самозащиты. Ей нельзя ни о чем думать, но уж если это неизбежно, надо сосредоточиться на обстоятельствах их последней размолвки. Презрительная насмешливость его голоса слишком ясно ей об этом напоминала, помогая укрепить ту жесткую оболочку, которая начала было разрушаться.

— Я думаю, что вы понимаете.— Его глаза холодно сверкали. Он сделал несколько шагов по направлению к тому месту, где она застыла, опираясь спиной на бесстрастную опору древесного ствола.— Похоже, вашей силы воли оказалось недостаточно, чтобы отказаться от приглашения на обед, против которого вы когда-то так решительно возражали.

Моргана прижала ладони к бедрам: они были покрыты холодным потом, несмотря на то что вечер был совсем теплый. В ее мозгу пыталась оформиться какая-то мысль, которую она еще не понимала, которой не хотела дать свободу. Она заставила себя говорить спокойно.

— Если это послужит вам удовлетворением, сеньор, то у меня не было выбора, кроме как принять приглашение.

— Конечно,— пренебрежительно согласился Фелипе.— Сердце не оставляет выбора.

Моргана крепко сжала губы, потом с трудом проговорила:

— А если это и так, то какое вам до этого дело? Почти незаметная, но совершенно неудержимая дрожь овладела ее руками и ногами. Ей ничего так не хотелось, как остаться одной, убежать в темноту сада, но что-то, какая-то непонятная сила приковала к месту и заставила терпеть допрос, поднявший в ней бурю противоречивых чувств.

— Мне дело только потому, что вы кажетесь слишком юной и влюбленной, чтобы сделать разумный выбор.— Они стояли уже почти лицом к лицу.— Когда-то вы были настолько мудры, что разорвали все отношения с человеком, который безволен и ненадежен,— добавил он, и это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Морганы и заставившей ее сказать нечто, в чем она никогда не хотела бы признаться, особенно ему.

— Я не разрывала с ним отношений, он меня бросил.

Моргана пожалела об этих словах, как только произнесла их. Инстинктивно она поняла, что Фелипе неправильно истолкует ее признание о том, что она встретилась с мужчиной, который когда-то был ее женихом, но сказанных слов уже было не вернуть.

— Вот как? Похоже, я неправильно понял ситуацию.— Неанглийские интонации звучали мягко и настойчиво. А потом он добавил непростительное:— Я считал, что у вас хватит гордости, чтобы…

Он не смог договорить, потому что буря чувств, охвативших Моргану, прорвалась наружу чистейшей яростью. Она знала, что он собирается сказать — и взмахнула рукой, чтобы стереть эти слова с его губ прежде, чем они будут произнесены.

Это намерение ей не удалось осуществить, как и тогда, когда она собиралась бросить розу обратно в корзину. Длинные сильные пальцы Фелипе жестоко сжали ее запястье, так что она чуть не упала.

— Вот как?— снова произнес он тем же мягко-обжигающим тоном.— Оказывается, вы к тому же не в состоянии выслушать правду.

— Если бы правду!— взорвалась Моргана, потеряв самообладание.— Но в ваших словах ее не было ни крупицы! Вы слишком любите толковать все по-своему. Наверное, то, как все на острове перед вами пресмыкаются, заставило вас уверовать в собственную непогрешимость. С самого моего приезда сюда вы пытаетесь распоряжаться моей жизнью и говорите мне, что надо делать, и я этого больше не потерплю! Может, вы и некоронованный властитель Хуамасы, но я — не ваша покорная рабыня!

— Молчать!

Она не заметила признаков опасности в резких словах, но даже если бы заметила, то пренебрегла бы ими. Столько всего произошло: разорванная помолвка, несчастный случай, новое понимание полной бесхарактерности и аморальности Филиппа, а теперь еще вмешательство этого человека в ее жизнь… Это было уже слишком.

— Не буду я молчать!— вспылила она. Но она замолчала: она увидела признаки опасности и поняла, что зашла слишком далеко.

В этот момент вышла луна и залила бледным светом прогалину между деревьями, так что Моргана как во сне увидела темный румянец на его лице и глаза, в которых сверкала почти что ненависть. Беспокойство, которое она всегда испытывала в его присутствии, внезапно превратилось в страх, но она не успела отпрянуть: его руки стремительно протянулись и жестокие пальцы впились ей в плечи. Она ощутила полыхающую жаром ярость, ничуть не похожую на ожидаемый ледяной гнев, а потом его губы прижались к ее рту поцелуем, абсолютно лишенным нежности. Страстная ярость маркиза поранила ей губы и заставила тело замереть в его железной хватке.

Когда он наконец ее отпустил, она отшатнулась к дереву, беспомощно цепляясь за него, прижав другую руку к пораненным губам.

— Уходите,— прошептала она наконец, не глядя на него.— Уходите. Я надеюсь больше никогда вас не видеть.

— Это — взаимное желание, которое я смогу исполнить,— ответил он ровным, сдержанным голосом, находившимся в таком контрасте с проявленной им минуту назад яростью.— Я собирался на некоторое время уехать в Португалию. Я продлю свою поездку до тех пор, пока вы не уедете с острова. Надеюсь, это подойдет вам, сеньорита.

— Прекрасно, сеньор.

— Тогда — адеус.

С этим финальным, отрывистым словом прощания он резко повернулся и исчез между деревьями. Навсегда ушел из ее жизни, ошеломленно подумала Моргана. Он не захочет снова видеть ее, потому что она заставила его сойти с той высокой башни, где обитает хозяин Хуамасы, полный отчужденного достоинства, бесстрастный и сдержанный. Она никогда не получит прощения, потому что продемонстрировала, что он — просто человек, с человеческими эмоциями и яростным гневом. Он поцеловал ее из ненависти, в качестве наказания, а теперь он позаботится о том, чтобы никогда больше ее не увидеть и не вспоминать о случившемся.

Моргана устало выпрямилась. Фелипе сказал, что не вернется на остров, пока она не уедет, и он никогда не узнает, что означает для нее его отъезд. Неста будет до конца хранить ее тайну — он никогда не узнает и того, что Моргана Фэй Кэрол совершила фатальную оплошность, влюбившись в него.

Филипп, кажется, даже не заметил ее отсутствия. Он вернулся через несколько минут после того, как Моргана снова села за столик. Ожидая его, она сделала над собой усилие, чтобы не оглядываться в поисках человека, который ушел от нее так быстро, в ненависти, забрав с собою, сам того не ведая, ее сердце.

Филипп не заметил, что в ней произошла перемена, что маска Морганы-ле-Фэй разбилась и что вернулась прежняя Моргана, хоть и вновь изменившаяся. Может быть, на этот раз он не смог бы определить, в чем заключается разница, но Моргана могла. Она могла бы горько и печально сказать ему, что полюбила человека такого же недоступного, как звезды: даже если бы он знал о ее любви, он бы с презрением ее отверг.

— Хочешь еще побыть здесь или прямо сейчас уехать?— мрачно спросил Филипп, как только вернулся.

— Я бы хотела уехать. Произнеся эти слова, она поняла, что, оставайся она той новой, жестокой Морганой-ле-Фэй, которой была до столкновения с Фелипе, она сказала бы какую-нибудь жалящую резкость, но не теперь, и на этот раз силы ей дает не иллюзия. Источник ее сил — настоящий, чистый, непохожий на все прежние чувства. Он таился в глубине ее существа, куда не достигло ее прежнее увлечение Филиппом. Она инстинктивно знала, что это чувство не исчезло бы, чтобы ни случилось. Со временем боль могла бы притупиться, но она никогда не забывала бы его и никогда не смогла бы стать женой другого мужчины. Это смуглое высокомерное лицо с отчужденными зелеными глазами всегда вставало бы между нею и другими мужчинами. Если бы к ее устам с поцелуем прикоснулся кто-то другой, она только вспомнила бы тот поцелуй, насмешливо подаренный ей на празднике цветов, или тот, что ранил ей губы в страстном порыве вышедшей из-под контроля ненависти.

Но почему он ненавидит ее? Конечно, она всегда отказывалась относиться к нему так, как это делали остальные женщины, но это еще не повод выказывать столько отвращения и неприязни. Он не тщеславен, несмотря на все его личное обаяние и громадное состояние.

Моргана мысленно пожала плечами. На эти вопросы нет ответов, а если бы и были, она не успеет их найти. Несомненно, он больше не захочет ее видеть, не будет даже надежды на случайные встречи, если он собирается не возвращаться на Хуамасу, пока она не покинет остров.

Тут она снова осознала, как мало времени осталось. Пройдет еще две недели, и она уже не будет испытывать боли из-за безответной любви к невозможному и недоступному Фелипе де Альвиро Риальта. А она отдала бы все на свете, лишь бы и дальше испытывать эту боль, иметь возможность думать о нем, вспоминать его смуглое лицо и с течением лет оставить в памяти только те моменты счастья, которое она испытывала рядом с ним, забыв все резкости, которые от него слышала.

Это тоже изменилось. Это стремление жить ничем не напоминало обиженный бунт той девушки, которой Моргана была так недавно. Теперь это было печальным томлением, окрашенным покорной уверенностью в том, что иначе быть не может.