Момент после травмы передней ноги на Санта-Аните. Сухарь с Ховардом (крайний справа) и его конюхами. 14 февраля 1939 года

(© Bettmann / Corbis)

 

Глава 20

Все четыре ноги сломаны

В середине ноября, после пяти месяцев лечения, Поллард вышел из больницы Уинтропа на костылях, бессильно волоча неподвижные ноги. Он вернулся в мир совершенно другим человеком. Здоровье подорвано. Лицо бледное, сильно постаревшее. Карьера разрушена. Жить негде. И поскольку страховки у него не было, за душой не оказалось ни цента.

Ховарды пригласили его жить у них в Риджвуде. Он согласился. Врач отвез Реда в аэропорт, Агнес поехала вместе с ним. Поллард пообещал, что, как только устроится, пошлет за ней – и они поженятся. Агнес смотрела, как он карабкается в самолет, и гадала, увидятся ли они еще когда-нибудь.

Приехав в Калифорнию, Поллард отправился на ипподром Танфоран повидаться с друзьями. Вид Реда шокировал всех, кто его знал. Расс Мак-Гирр, бывший тренер, продавший когда-то Полларда, в бытность того учеником жокея, за уздечку, седло и несколько мешков овса, увидев Реда, обнял его и заплакал.

Поллард поселился в Риджвуде. Он твердо решил, что выздоровеет и вернется к скачкам, поэтому отбросил костыли и попытался ходить самостоятельно. Это оказалось серьезной ошибкой. На одном из холмов он оступился, нога попала в скрытую в траве канаву… Угол был неудачным. Послышался хруст кости.

Ховарды поспешили отвезти Полларда в больницу, построенную Чарльзом в память о погибшем сыне, и позвонили Доку Бэбкоку, доктору, который когда-то тщетно пытался спасти Фрэнки. Осматривая ногу Полларда, Бэбкок обнаружил, что врачи Массачусетса не смогли правильно сложить раздробленную кость Реда. Ее пришлось снова сломать, но на этот раз врач был уверен, что кости срастутся как следует. Поллард знал, какие мучения его ожидают, но не колебался ни мгновения и с готовностью прошел это испытание.

Вскоре после этого Вульф вернулся из Мэриленда в Калифорнию и приехал на Танфоран, где его встретили бурными овациями. Кто-то рассказал ему, что Поллард снова лежит в больнице, и Вульф очень расстроился. Он прыгнул в машину и направился в Уиллитс, где провел с Поллардом несколько дней.

В Мэриленде воцарился ноябрь, сковав льдом землю. Трек на Пимлико превратился в настоящий каток, поэтому Смит сократил тренировки Сухаря до обычных прогулок вдоль сараев. Лед все не таял, и конь начал набирать вес.

1 декабря Смит вышел из конюшни и ступил на трек – тот был полностью покрыт льдом. Тренер постоял какое-то время, тихо напевая себе под нос: «Я слышу твой зов, Каролина». За его спиной вертелся в стойле Сухарь, растолстевший и нетерпеливый, уже десять дней не чувствовавший седла на спине. Смит вернулся в конюшню, чтобы посоветоваться с Ховардом, и на следующий же вечер погрузил всю конюшню в вагоны, чтобы отправиться в Колумбию, штат Южная Каролина. Там можно тренироваться, там тепло и нет скользких треков.

Южную Каролину выбрали не случайно. Сухаря заявили на гандикап Санта-Анита, который должен был состояться в марте, но Ховард выставил его и на переходящий кубок Уайденера на ипподроме Хайалиа во Флориде. Скачки должны были состояться в один день. Маловероятно, что он всерьез подумывал пропустить скачки с призом в 100 тысяч ради скачек Уайденера, но подобное притворство могло помочь в таком щекотливом вопросе, как назначенная весовая нагрузка. На ипподроме Санта-Анита – несомненно, из-за Сухаря – ограничили максимум весовой нагрузки для гандикапа 59 килограммов. Нагрузки объявят зимой, а учитывая результаты матчевой скачки, секретарь, очевидно, будет склонен назначить Сухарю максимальную нагрузку в его карьере. Поэтому Ховард перевез коня на ипподром между двумя треками, чтобы они играли друг против друга. Так он надеялся вынудить Санта-Аниту не назначать максимальную нагрузку. Сидя в пределах слышимости группы репортеров на футбольном матче на стадионе Поло Граундс в Нью-Йорке он вслух рассуждал, какие скачки предпочесть.

Даже в пасторальном окружении Колумбии Сухарь не смог избежать суеты и ажиотажа. Хотя лошадь и не должна была участвовать в скачках в этом штате, тысячи автомобилей проносились по городу – они везли фанатично преданных поклонников за сотни миль только для того, чтобы посмотреть, как их кумир выходит на утренние тренировки. Каждый раз, когда он легким галопом проходил небольшой тренировочный трек, с сектора трибун, где расположились его фанаты, доносились радостные крики. Операторы с Ю-эн-эс обшарили весь город, создав короткометражный фильм о жизни жеребца. Зрители наводняли трек каждый раз, когда Сухарь высовывал нос из конюшни.

В конце декабря Сухарь споткнулся на тренировке и поранил левую переднюю ногу, повредив поддерживающую связку. Нога немного опухла, поэтому Смит приостановил тренировки. И Сухарь снова начал набирать вес.

Репортеры приходили и уходили нескончаемой чередой. Сухарь, до колен перевязанный бандажами, обнюхивал их карманы из-за дверей стойла. Смита снова и снова спрашивали, зачем Сухарю повязки, и он объяснял, что бинтует ноги скакуна, чтобы защитить их. Перед самым Рождеством …надцатый по счету местный репортер из …надцатой местной газеты спросил Смита, зачем нужны эти повязки. Смит с абсолютно серьезным видом ответил: «У него все четыре ноги сломаны».

Шокированный репортер поспешил к своим редакторам и вывалил на них эту новость: Сухарь повредил все четыре ноги и больше никогда не побежит. Эта нелепая история могла бы тихо закончиться в Колумбии, но газета дала ее на общенациональное радио, посчитав, что такая новость – сенсация сезона. На следующий день об этом сообщали газеты по всей стране.

Ховард только приехал с Востока в Берлингейм, штат Калифорния. Сухарь вознес владельца на вершину славы. Куда бы Чарльз ни пошел, его везде обступали толпы народа. Когда он и Бинг Кросби пришли на скачки в Танфоран, певец вдруг обнаружил, что его все покинули, – фанаты и искатели автографов обступили Ховарда. Владелец Сухаря решил вернуться в Берлингейм и подождать там, пока объявят назначенные весовые нагрузки на скачку-стотысячник. Он убивал время, рассылая репортерам фотографии с матчевой скачки и собирая заметки о победе Сухаря.

В день, когда Смит сделал заявление о ногах Сухаря, Ховард прочел эту чепуху в вечерней газете, отмахнулся и пошел спать. Он слишком хорошо знал, что такое газетные «утки», и был уверен, что, случись с Сухарем что-то плохое, Смит в ту же секунду связался бы с ним по телефону. Но поспать Ховарду не дали. Всю ночь его телефон обрывали репортеры и безутешные фанаты.

На следующее утро, когда Смит появился в конюшне, его обступили взволнованные репортеры. Смит снова и снова повторял, что его лошадь не хромает. «Какой-то болван-репортер увидел Сухаря в обычных бандажах просле тренировки и пришел к ложному выводу», – заявил он. Но потребовалось целые две недели, чтобы эту историю забыли.

Хитрость Ховарда не удалась. Секретарь ипподрома Санта-Анита назначил Сухарю 60,8 килограмма. Чарльз с трудом проглотил эту новость. Как-то после Рождества Смит и Ховард говорили по телефону. Тренер хотел перевезти коня домой, не дожидаясь назначения весовых нагрузок на соревнование в Хайалиа. Хотя рана на ноге лошади была несерьезной – Сухарь даже не хромал, – Смит постоянно думал об этой поддерживающей связке на левой ноге и хотел быть на основной базе, если вдруг начнутся осложнения. В любом случае, они никогда всерьез не рассматривали идею участвовать в скачках во Флориде. Смит объяснил владельцу свою точку зрения, и Ховард прислал телеграмму: «Приезжайте».

Сухарь будет участвовать в стотысячнике. «60,8 килограмма – это, конечно, серьезный вес, – сказал Ховард. – Но и Сухарь – это вам не шутка».

На следующий вечер, как только стемнело, весь городок Колумбия собрался проводить Сухаря в его, как оказалось впоследствии, последнее в карьере путешествие через всю страну. Всего он проколесил 805 тысяч километров по железной дороге. Прозвучал паровозный гудок, фанаты в последний раз крикнули «прощай», и поезд отправился в путь. Пять дней он шел на запад, встречая на каждой станции толпы поклонников и журналистов. Где-то в самом сердце страны Сухарь встретил новый год. В ушедшем 1938 году не было ни одного живого существа, чья слава и популярность были бы столь яркими и всеобъемлющими. Когда в конце года подсчитали, сколько дюймов газетных колонок было посвящено той или иной знаменитости, оказалось, что в 1938 году Сухарь обошел Рузвельта, который занял второе место, следом за ними шли Гитлер (третье место), Муссолини (четвертое) и все остальные знаменитости.

Его скачка с Адмиралом почти наверняка стала самым важной новостью года и самым важным спортивным моментом столетия. «Самым удивительным, – напишет о нем журналист Эд Саливан, – было то, какую симпатию вызывал этот невзрачный гнедой жеребец».

Когда поезд Сухаря прибыл в Санта-Аниту, на разгрузочной платформе суетливо толпились фанаты. Дверь вагона открылась, и собаки Матч, Сильвер и Покатель выскочили наружу. Следом за ними показались Тыква и Сухарь. Глава газетчиков протиснулся вперед. Помощники конюхов выстроились вокруг лошадей.

Смит высунулся из вагона и с неприязнью окинул взглядом толпу на перроне. «Мы вернулись для новых побед», – вежливо произнес он. Ховард ринулся сквозь толпу. «Том! – чуть не кричал он. – Он выглядит отлично. И с новым годом!» – Он поспешил поприветствовать своего питомца. «Кому-то придется успокаивать Чарли, – хмыкнул тренер. – Он волнуется больше, чем его лошадь».

Смит и Ховард вместе вышли со станции, светясь от гордости. Сухарь учуял запах овса и взбрыкнул.

У команды Сухаря были все основания гордиться. Сухарь был здоров и доволен жизнью, резв и хорошо натренирован. И ни следа хромоты. Единственная загвоздка – избыточный вес. После матчевой скачки он слишком долго простоял в конюшне и набрал лишние килограммы. На следующий день после приезда Смит снял с коня попону и повел его к весам. Сухарь набрал 14 килограммов! Поэтому Смит закутал его в ярко-желтое одеяло и вывел на трек ипподрома. После состязания с Адмиралом и после того, как весовая нагрузка Санта-Аниты была назначена, тренеру не было нужды скрывать тренировки воспитанника. Попытки защитить питомца уступили место уверенному великодушию. «Больше не будет никаких секретов в жизни Сухаря, – сказал он. – Мы считаем, что он стал народной лошадью, и предлагаем тренировать его под открытым небом».

Народу идея понравилась. Всякий раз, когда конь показывался из конюшни, раздавался крик: «А вот и Сухарь!» – и трек замирал. На каждой тренировке собиралось до десяти тысяч зрителей, а то и больше.

И для них устраивали целое шоу. Смит никогда не видел своего воспитанника в такой хорошей форме. На тренировках он показывал лучшее время в серии соревнований этого сезона. Он с такой скоростью проходил повороты, так сильно кренился к внутренней бровке, что Смит даже побаивался, что конь не сможет удержаться на таком крутом вираже и рухнет набок. Однажды, отведя коня назад в конюшню, он снял все его подковы. Ховард собирал старые подковы Сухаря, чтобы переплавлять их в серебряные пепельницы для журналистов. А Смит решил разработать дизайн новых подков, которые предотвращали бы падение на поворотах. «Он настолько быстро скачет, – говорил Смит, – что мы боимся, что он из шкуры выскочит. Ему и так приходится бежать чуть боком, чтобы не взлететь в воздух».

Пока Сухарь стремительно проносился поворотами Санта-Аниты, заставляя гудеть зрителей на внутреннем поле и пугая всех и каждого своей сумасшедшей скоростью, Каяк начинал входить в силу. Смит с самого начала знал, что этот огромный черный аргентинский жеребец сможет побороться в скачке на приз в 100 тысяч долларов. Как когда-то в 1936 году с Сухарем, Смит заявил его на гандикап, но избегал показывать секретарю, лишь восемь раз выставив на скачках среднего уровня перед более важными соревнованиями, шесть из которых жеребец выиграл. Каяк делал значительные успехи. К тому времени, как конюшня переехала в Южную Каролину, они с Сухарем каждое утро устраивали отчаянные состязания в скорости. Конечно, Сухарь неизменно побеждал, но Каяк оказался достойным спарринг-партнером, даже лучшим, чем Прекрасная Воительница.

Смит планировал держать в секрете резвость Каяка. На гандикап жеребцу назначили всего 50 килограммов нагрузки. После того как нагрузки были объявлены, можно было не скрывать скорость коня. И Каяк произвел фурор на предварительном заезде, одержав оглушительную победу. Ему не хватило лишь доли секунды, чтобы побить рекорд трека. Он бежал, не прижимая ушей и высоко задрав развевающийся хвост. В преддверии гандикапа Санта-Аниты 1939 года Том Смит был во всеоружии.

Пришла пора выставлять Сухаря в предварительный забег, но что-то все время мешало. Сначала его сняли с забега, потому что было слишком много участников и по жеребьевке ему досталась такая позиция, что стартовать пришлось бы чуть ли не с парковки. Потом его сняли во второй раз, когда дождь превратил трек в настоящее озеро. Прошел январь, наступил февраль. Гандикап был назначен на март, время подходило к концу.

В середине февраля Сухаря заявили на участие в гандикапе Лос-Анджелеса на дистанции в одну милю. Удача повернулась к ним лицом. В день скачек погода была солнечной и участников немного. Смит провел день, сидя под навесом сарая. Он привык к приступам липкого страха, которые охватывали его в день скачек, но сегодня это чувство было острее обычного. По телу пробегали волны тревожной дрожи. Может, он давал слишком большие нагрузки стареющему коню? Эта мысль пульсировала в голове весь день. К тому моменту, как он услышал размеренный голос Джо Хернандеса, объявляющего «разогревающий» забег, Смит начал подумывать о том, не снять ли Сухаря с соревнований и на этот раз.

А на треке судья со все возрастающим беспокойством осматривал двадцатитысячную толпу зрителей, собравшуюся на трибунах. Еще один отказ станет настоящей катастрофой. Судья нашел Ховарда и предупредил, что никак нельзя в третий раз разочаровывать фанатов Сухаря. Спустя несколько минут Ховард появился у конюшни номер 38. Они со Смитом поговорили о том, выставлять ли Сухаря, и Ховард подчеркнул, что не хочет испортить еще один день ни болельщикам, ни руководству Санта-Аниты. У Смита не нашлось убедительной причины, чтобы снять коня с забега. Он проглотил свои дурные предчувствия и решил, что конь будет участвовать.

Смит повел Сухаря на трек. Вульф встретил их в паддоке, и тренер подсадил жокея в седло. Мороженщик наклонился к Ховарду. «Сегодня мы установим рекорд трека для вас, мистер Ховард», – сказал он.

Вульф умело послал Сухаря вперед, и тот захватил лидерство в скачке. С внешней стороны вровень с ним скакал Сегодня, его давний соперник. На противоположной прямой лошади промчались нос в нос. Их дуэль набирала обороты. Одна восьмая мили, четверть, половина… Отрезки дистанции мелькали один за другим. Вульф собирался сдержать слово. До рекорда трека было уже рукой подать.

Невозможно сосчитать, столько раз на длинной противоположной прямой Санта-Аниты Сухарь взмывал в воздух, вытягиваясь всем телом в струну, и снова отталкивался от земли, чтобы сделать новый скачок, не обращая внимания на комья земли и грязи, которые били его по животу. Во время скачка каждая из его передних ног испытывала нагрузку в 900 килограммов. Лошади Сегодня и Сухарь, по-прежнему двигаясь с рекордной скоростью, вытянулись вместе, входя в дальний поворот. Сухарь сменил толчковую ногу, чтобы максимальная нагрузка приходилась на переднюю левую. С каждым скачком он немного разворачивал тело, опираясь на эту ногу, чтобы вписаться в дугу поворота на скорости 64 километра в час. Вульф понятия не имел, что что-то может пойти не так.

Где-то посередине поворота Сегодня стал постепенно выходить вперед. Сухарь старался изо всех сил, но продолжал отставать. Сегодня был впереди уже на целый корпус, потом сместился ближе к внутренней бровке. Вульф, подгоняя Сухаря хлыстом, направил его обойти Сегодня по внешней стороне. Жеребец рванулся вперед и тяжело опустился на левую переднюю ногу.

Вдруг Вульф услышал резкий треск!

Сухарь неуклюже прыгнул вперед, его голова резко наклонилась вниз. Вульф сместил вес тела назад и подхватил поводья, заставляя жеребца задрать голову. Конь вытянул ноги вперед и выровнялся. Потом снова пустился вскачь. Вульф замер, стараясь почувствовать, нет ли прихрамывания, но так ничего и не заметил. Возможно, будь на его месте Поллард, он ощутил бы едва заметное изменение ритма в перестуке копыт, словно игральная карта постукивала о спицы велосипедного колеса. Но дробь копыт Сухаря было трудно прочесть, и Вульф не почувствовал ничего особенного. Он подумал, что конь просто наступил на комок сухой глины.

Вульф чуть отставал. Но он нагонит Сегодня на финишной прямой. Он выскочил на финишную прямую, сместился к внешней бровке, чтобы обогнать соперника, и допустил самую большую ошибку в своей карьере. Он вытянул руку назад и ударил коня хлыстом по бедру.

Сухарь рванулся вперед, и что-то в нем было не так. Теперь Вульф почувствовал это, эту дисгармонию в его движениях: боль! Он встал на стременах и принялся натягивать поводья. Сухарь пересек финишную проволоку. Он пришел вторым, отстав на два корпуса. Сегодня установил рекорд.

Сухарь, пошатываясь, бежал по дорожке. Вульф хотел спрыгнуть, чтобы облегчить вес коня, но тот скакал слишком быстро. Если жокей соскочит, Сухарь, повинуясь инстинкту, постарается убежать от боли, то есть рванет по треку и травмирует себя еще больше. Вульф должен был проконтролировать замедление его бега. Он натянул поводья. К моменту, как они достигли поворота, жокей притормозил скакуна и теперь мог спрыгнуть с него. Вульф оттолкнул стремена, наклонился вперед, перенося вес на руки, перекинул правую ногу через спину Сухаря, оттолкнулся и соскочил. Приземлившись, он побежал рядом с жеребцом, снова схватил поводья и сильно натянул их, заставляя Сухаря остановиться.

Он наклонился и посмотрел на ногу лошади. Крови не было, и внешне конечность выглядела нормально. Тогда Вульф заставил Сухаря сделать несколько шагов вперед. Конь резко опускал голову при каждом шаге, не наступая на левую переднюю ногу. Специальный служащий верхом на лошади, в обязанности которого входило ловить потерявших седока скакунов и помогать лошадям, получившим травмы, перехватил уздечку Сухаря. Медленно и осторожно он повел коня к трибунам. Вульф пошел следом.

Смит и Ховард бежали от здания Жокей-клуба. Смит впереди, расталкивая людей с дороги, Ховард спешил за ним. Они пересекли скаковые дорожки и бросились к Сухарю.

Служащий подвел Сухаря к Смиту. Конь подогнул ногу, и тренер склонился к нему. Вульф стоял рядом и смотрел на скакуна. Губы у него побелели. Ховард подскочил, взглянул на Сухаря и стремительно развернулся к Вульфу. Он был в панике.

– Зачем ты это сделал? – закричал он. – Джордж, зачем ты это сделал?

Вульф говорил что-то о том, что посчитал, будто лошадь просто споткнулась, и понятия не имел, что она травмирована. Какое-то время он наблюдал, как обихаживают Сухаря, после вернулся в жокейскую и сел на скамью, совершенно раздавленный. А потом позвонил тренеру Уайти Уайтхиллу и попросил разрешения не участвовать в последнем забеге.

К треку подъехала карета ветеринарной скорой помощи. Смит выпрямился и махнул, чтобы она уезжала прочь. Ему нужно было увидеть походку Сухаря. Ховард взял поводья, конюх набросил на спину коня одеяло, и они повели Сухаря к конюшне. Тот резко опускал голову при каждом шаге. Ховард держался рядом с ним. Смит, изучая походку коня, хмурясь, шел позади. Он уже видел, что проблема в щиколотке.

Печальная процессия двигалась мимо трибун. Шокированные фанаты молча следили за своим кумиром.

Когда Сухаря завели в конюшню, там поднялись ужасный шум и суета. Конюхи подносили то лед, то английскую соль, то лечебные мази и растирки. Конюх окунул бинты в ледяную воду с добавлением английской соли и обернул левую переднюю ногу Сухаря. Ховарды с потерянным видом стояли рядом и следили за происходящим. За их спинами собрались все служащие конюшни. Конюх все водил Сухаря кругами по конюшне: лошадь на рекордной скорости пробежала почти милю, и, невзирая на травму, ей нужно было остыть. Сухарь продолжал покачивать головой. Периодически конюх останавливался и поливал повязку ледяной водой, пока лошадь пила воду из ведра, стоявшего на лавке.

Ховард подошел к коню и осмотрел его ногу. «Он не заслужил такого тяжкого испытания», – сказал он. «Бог с ним, с тем гандикапом, – ответила Марсела, стоявшая рядом. – Лишь бы с ним все было хорошо». – «Помните, – обратился Смит к Ховарду, – как он хромал на ипподроме Бельмонт?» – «Да, – ответил Ховард. – Но я никогда не видел, чтобы он вот так припадал на ногу. Никогда».

Смиту нечего было ответить. Скорбная тишина заполнила конюшню, ее прерывали лишь долгие вздохи Тыквы, скучавшего по компаньону. Весь вечер глубокие печальные звуки разносились между рядами сараев.

Только когда Сухарь полностью остыл, Смит принялся за его ногу. На ней не было видно ни ран, ни царапин, не пострадал ни один волосок. Коня отвели в стойло. Он, казалось, прекратил хромать. Ветеринар зашел следом за ним. Конюхи окружили стойло и, стоя у дверей, наблюдали за его работой. Ветеринар осмотрел ногу, намазал ее мазью, покрыл сверху глиняной массой и неплотно замотал свежими бинтами, смоченными ледяной водой. Потом вышел к толпе конюхов, растянувшейся чуть не на сто метров, но что именно произошло с конем, не уточнил. Сказал только, что нужно время, чтобы понять, какую травму получило животное. Это может быть и перелом кости, и разрыв поддерживающих связок. А может, и что-то менее серьезное, вроде ушиба или синяка. Что бы это ни было, ветеринар считал, что Смит ошибается. По его словам, проблема была не в щиколотке, а в колене.

Ховард и Смит всю ночь просидели в стойле, по очереди поливая больную ногу ледяной водой. Среди ночи Сухарь сложил ноги и опустился на пол рядом с ними. Он уснул, вытянув ноги, а они продолжали свою работу.

Когда утром Сухарь открыл глаза, они все еще были рядом. Конь поднял голову и перекатился, собираясь встать. Ховард и Смит затаили дыхание. Сухарь подтянул под себя задние ноги, выпрямил передние и оттолкнулся. Спустя мгновение он уже стоял – стоял на четырех ногах! Он нырнул головой в ведро с кормом, потом опустил голову, чтобы подобрать сено с пола конюшни. У него была привычка наклоняться, опираясь на левую ногу и сгиная колено правой, чтобы достать губами до пола. Люди, не дыша, следили, как он опускает голову. Конь согнул правое колено, как обычно, и наклонился влево, опираясь на поврежденную ногу. Ховард и Смит облегченно выдохнули.

Они вывели коня из конюшни и выпустили в леваду. Целая толпа собралась, чтобы посмотреть, как он выхаживает. Конь ходил большими кругами, совершенно не хромая. Тогда Смит попросил его резко повернуть влево – он обучил жеребца этому трюку, чтобы проверять поддерживающие связки. Лошадь оступилась. Смит был прав: проблема была в щиколотке, а не в колене. Ветеринар сделал рентгеновский снимок, но нужно было некоторое время, чтобы его проявить. Единственное, что им оставалось, – только ждать. Ховарды проводили время, разбирая мириады записок от сочувствующих Сухарю фанатов. Некоторые присылали бутылочки с лекарствами для кумира. Наконец рентгеновские снимки были готовы. Перелома не было, травма была в поддерживающей связке. Возможно, она была разорвана, а может, просто повреждена. Ветеринар сказал, что если там разрыв, то это неминуемо означает конец карьеры. Время покажет.

Шли дни. Сухарю становилось значительно лучше. Смит каждый день гулял с ним, внимательно наблюдая за его походкой. Хромоты заметно не было, даже когда Смит резко разворачивал коня. Спустя три дня вообще не было заметно, что у Сухаря была какая-то травма. А через несколько дней Смит, сидя верхом на Тыкве, повел его на долгую неспешную прогулку без всадника. Несколько сотен человек пришли посмотреть на это. Ховард стоял, облокотившись на ограду, и смотрел на Сухаря в бинокль. Конь выглядел совершенно здоровым и спокойным. Смит начал понемногу усиливать тренировки, посылая коня в легкий галоп. Было похоже, что он просто немного повредил ногу и это не повлекло за собой серьезной травмы. И они объявили, что Сухарь будет принимать участие в стотысячнике.

В это время конюшня получила небольшую страховую премию. Каяк выиграл гандикап Сан-Карлос, обогнав на финише Указателя и установив новый рекорд ипподрома. А от Всемирной выставки в Сан-Франциско пришла занятная депеша. Организаторы хотели, чтобы Сухарь участвовал в выставке. Они предлагали построить специальный паддок и круг для проводки и обещали Ховарду серьезную долю от сборов. Они собирались продавать билеты по 50 центов. Ховард отклонил это предложение, выдвинув наиболее нелепую причину: «Мы не собираемся извлекать из Сухаря коммерческую выгоду».

23 февраля Смит снова вывел Сухаря на трек, чтобы продолжить подготовку к скачкам. Конь пробежал по треку ровно и гладко. А потом вдруг оступился. Наездник резко встал и натянул вожжи. Конь снова качнул головой. Смиту и Ховарду нечего было сказать друг другу – оба знали, в чем дело.

Связка все-таки была порвана. Поникший, ссутулившийся Ховард собрал репортеров у ограждения Жокей-клуба и сказал, что не сможет выставить Сухаря на соревнование.

Смит постарался взять себя в руки. Он перевесил защитную дверь со стойла Сухаря на стойло Каяка. Ховард привел в конюшню какого-то человека, который должен был снять гипсовые слепки с копыт Сухаря для сувенирных пепельниц. Жеребец спокойно простоял почти полтора часа, пока пришедший возился с его копытами. Ховард находился у стойла и наблюдал за его работой. Ни он, ни Марсела не могли заставить себя продемонстрировать хоть какой-то энтузиазм относительно грядущего стотысячника.

Спустя неделю на гандикап Санта-Аниты Смит сопровождал уже не Сухаря, а Каяка. Репортеры спрашивали его, каковы шансы их конюшни без Сухаря. «Вы о нас еще услышите», – ответил он. Выходя из конюшни, тренер на короткое время задержался у стойла Сухаря. А на ипподроме его уже ждали заполненные до отказа трибуны. Несколько миллионов человек приникли к своим радиоприемникам. Буэнос-Айрес замер: Каяк был родом из Аргентины. Где-то в толпе зрителей на ипподроме Санта-Анита сидели Чарльз и Марсела Ховард. На их лицах застыли вымученные улыбки.

Спустя несколько минут Каяк пушечным ядром пронесся по финишной прямой и стал победителем гандикапа Санта-Анита 1939 года. Марсела и Чарльз расплакались. Кто-то попросил Чарльза прокомментировать победу. «Боже, это было превосходно, – только и сказал он, с трудом совладав с голосом. Он отвернулся и спрятал лицо за спинами ближайших друзей, которые плотным кольцом окружили его. – Каяк – хороший конь, – прошептал он. – Но увы, он – не Сухарь…»

После церемонии Ховарды быстро покинули трек. В тот вечер они присутствовали на балу в Жокей-клубе. Ховард уговаривал Смита пойти с ними, но тренер так и не пришел. Руководство ипподрома Санта-Анита вручило Ховарду традиционный золотой трофей и памятный кубок, отмечающий заслуги Сухаря.

– Я очень горжусь Каяком, – сказал Ховард, – но не устаю повторять, что предпочел бы, чтобы победителем был Сухарь.

Ховарды вернулись домой. Марсела чувствовала себя совершенно опустошенной.

 

Глава 21

Долгий трудный путь

Марсела и Чарльз Ховард навещают Сухаря в Риджвуде

(коллекция Майкла С. Ховарда)

Агнес Колтон вошла в странный мир Реда Полларда 10 апреля 1939 года. В больнице Уиллитса доктор Бэбкок наконец сложил раздробленные кости ноги правильно, и Поллард пошел на поправку. В начале весны он, хромая, покинул стены больницы. Бэбкок отпустил его со строжайшим напутствием: его нога не выдержит испытаний верховой ездой. Если он вернется к скачкам, то будет хромать до конца своих дней. Ему никогда больше не залезть на лошадь. Поллард улыбнулся. «Ну, тогда, как я понимаю, нужно найти кого-нибудь, кто меня туда подсадит», – сказал он.

Поллард поселился в Риджвуде и тотчас написал, чтобы Агнес приезжала к нему. Не имея значительных средств, они планировали тихую свадьбу в будний день и в узком кругу, а потом собирались провести тихий медовый месяц, после которого Полларду предстоял долгий путь обратно в седло. Ред мечтал, чтобы в качестве свадебного подарка Агнес получила то, чего ей хотелось больше всего, – часы с бриллиантами, поэтому отправил ей все оставшиеся у него деньги, чтобы девушка выбрала их сама. Но вместо часов Агнес приобрела еще один билет на Запад, чтобы ее мать смогла присутствовать на свадьбе. Ей хотелось надеть на свадьбу роскошное свадебное платье сестры, но стесненное финансовое положение, в котором они находились, требовало нечто менее традиционное. Она уложила в чемодан простой синий костюм в тонкую полоску, шляпку, босоножки и отправилась в Калифорнию.

Но там ее ждал сюрприз. Поллард устроил восхитительную свадьбу – несомненно, спланированную и оплаченную Марселой. По такому случаю все ранчо украсили цветами. На свадьбу собралась огромная компания друзей Полларда, среди которых были и Ямми, и Спек Ричардсон, и Док Бэбкок, и целый сонм медперсонала больницы. Поллард, все еще худой и осунувшийся, нарядился в черный двубортный костюм. Левую штанину брюк пришлось разрезать, чтобы натянуть на гипс. Агнес была потрясена масштабностью подготовки и немного подавлена тем, что привезла с собой лишь синий костюм.

Погожим солнечным днем после церемонии бракосочетания Поллард и Агнес выслушивали поздравления и добрые пожелания друзей. Агнес сдержанно улыбалась, сжимая ладонь Реда кончиками пальцев, и смущенно отводила взгляд от фотографа из АР, освещавшего церемонию. Ред стоял рядом, выставив вперед больную ногу.

В Риджвуде царила меланхолия. Смит готовился везти Каяка на Восток, поэтому погрузил Сухаря в прицеп и доставил в Риджвуд, где попрощался с конем и оставил его на попечении Полларда. Жеребца поселили в новом, уютном стойле, к которому прилегала личная левада. Но Сухарь не был готов отправиться на покой. Его случали с семью разными кобылами, среди которых была Прекрасная Воительница, но это не улучшило его настроения. Не находя себе места, он бродил вдоль забора, прихрамывая на переднюю ногу. Настроение Ховарда совпадало с настроением лошади. Когда Сухарь участвовал в скачках, Ховард привык каждое утро приходить на ипподром, а теперь он там не появлялся. Они с Марселой проводили почти все время в конюшне Сухаря, гладили и угощали его. Иногда Ховард пропадал там по нескольку часов. Репортеры считали, что Сухаря отправили на покой, но Ховард упорно не произносил эти слова. Он надеялся, что каким-то образом лошадь снова сможет участвовать в скачках.

Ред с Агнес вернулись с острова Каталины, где провели медовый месяц, и в жизни хромого жокея начался период, который он позже назовет «долгий трудный путь». Ред приходил в конюшню, надевал на Сухаря чомбур и уводил его на луга, хотя прогулки на костылях доставляли ему немало боли. Сухарь хромал рядом. «Мы были с ним старыми калеками, – говорил Ред, – вышедшими в тираж, никому не нужными. Но почему-то мы оба верили, что еще вернемся в строй». Друзья Ховарда стояли на вершине холма, наблюдая за ними, качали головами и вздыхали. Печальная картина: атлеты, чьи тела утратили былую силу и мощь. Приехал Сонни Гринберг. Он осмотрел ногу Сухаря и пришел к заключению, что эта лошадь уже не вернется на трек.

Сначала Поллард был слишком слаб, чтобы много ходить, но постепенно становился крепче и выносливее. День за днем Поллард и Сухарь проводили время, гуляя по лугам. Когда Поллард уставал, то приводил коня назад и сдавал на попечение нового конюха, Гарри Брэдшоу. Брэдшоу был легендой ипподрома. Он как никто умел ухаживать за захромавшими лошадьми. Однажды один коннозаводчик решил купить элитную лошадь, находившуюся на попечении Брэдшоу, но только при условии, что этот конюх перейдет в его ведение вместе с ней. Смит приложил немало усилий, чтобы уговорить его приехать на ферму, и оставил конюху детальнейшие инструкции, как заботиться о травмированном коне. Брэдшоу очень серьезно отнесся к своим обязанностям и проводил на конюшне дни и ночи, выхаживая больную ногу Сухаря.

У Реда и Агнес началась супружеская жизнь. Ред учил жену водить машину по дорогам, обрамленным секвойями. Он приводил ее в конюшню, подсаживал в седло и смотрел, как она ездит верхом. Для Агнес каждый момент был словно украден у смерти. Ред был очень слабым, и молодая жена боялась, что его жизни все еще угрожает опасность. Она узнала, что муж уже довольно давно страдает алкоголизмом, узнала и о том, как он истязал себя, чтобы сбросить вес. Конный спорт превратил его в калеку и алкоголика. И вот теперь он собирался снова вернуться в седло.

Медленно и мучительно, но конь и его наездник постепенно выздоравливали. Поллард вскоре оставил костыли и начал опираться на палку. Он носил тяжелые башмаки, чтобы укрепить ослабевшие мышцы, но кости его ног были настолько хрупкими, что приходилось надевать обшитые мехом металлические шины, чтобы избежать искривления. Сухарь перестал хромать при ходьбе. Ховард стал приходить по утрам в конюшню вместе с Поллардом, и однажды, когда стало совсем уж невмоготу, они взяли ковбойское седло и оседлали Сухаря. Ховард аккуратно поднял Полларда и посадил в седло. Рыжий был слишком слаб, чтобы управлять скакуном, поэтому Ховард вскочил на пегую лошадь по кличке Тик-Так, взял Сухаря за повод и провел по лугу. С каждым днем продолжительность и скорость прогулки увеличивались. Вскоре у Ховарда появился небольшой трек протяженностью в три восьмых мили, 600 метров, проложенный на ровном участке долины, и он стал выводить Сухаря с Поллардом на длительные неспешные прогулки.

Настроение Сухаря значительно улучшилось. С первых часов жизни он понял, как нужно бегать, и с тех пор скорость была главным мерилом в его жизни. Он знал, для чего существует скаковая дорожка и что она предназначена отнюдь не для ходьбы. Сухарю отчаянно хотелось скакать. Конь носился кругами, словно оборванный провод на ветру, напряженно ожидая сигнала и словно умоляя Полларда дать ему волю. Ховард, когда выравнивал на лугу свой трек, оставил внутри скакового круга заросшую кустарником лощину, и однажды утром всадники спугнули прятавшихся там оленей. Животные, бросившись к холмам, пронеслись мимо Сухаря. «Бог ты мой! – позже вспоминал Ховард. – Едва заметив их, он решил, что начался забег!» Сухарь дернул поводья и понесся за оленями, в точности копируя их скачки. Полларду кое-как удавалось держаться в седле. Ховард не выпустил чомбур из рук, и они вдвоем смогли остановить Сухаря.

А в это время Смит, который находился несколькими милями южнее, грелся на солнце у конюшни на ипподроме Голливуд-парк. Он задумчиво смотрел на Каяка, высунувшего голову над низкой дверцей стойла и обозревавшего противоположную прямую. Это был очень трудный сезон. Сначала разрыв связок у Сухаря. Потом Каяк получил травму в нелепом происшествии, когда ветер погнал обрывок бумаги через скаковую дорожку и конь, испугавшись, понес. Он неудачно оступился, сильно порезался и какое-то время не мог тренироваться. После длительного периода выздоровления жеребец снова начал принимать участие в скачках, но опять получил травму. Смиту оставалось только надеяться, что Сухарь сможет вернуться на трек, но надежда была слабой.

Смит вновь уставился на Каяка. К тренеру подошел какой-то репортер. «Вот было бы здорово, если бы Сухарь мог снова бегать!» Смит выпрямился на стуле. «Я так понимаю, – заметил он резким тоном, – вы думаете, что он не вернется?» Репортер смутился и забормотал что-то о том, что лошади редко возвращаются на трек после подобных травм, и такие возвращения, как правило, успеха не приносят. Смит встал. «Он вернется и утрет нос всем, кто сомневается».

Смиту вдруг стало неудобно за свою горячность. Он взял себя в руки и улыбнулся репортеру. А Каяк все стоял и смотрел на трек.

Поллард кое-чему научился у Смита и с осторожностью принялся восстанавливать Сухаря. К началу лета простую ходьбу сменил легкий галоп – сначала всего одну милю, потом две, три… Сухарь по-прежнему пытался мчаться во весь опор, но Поллард не уступал. Повороты на их маленьком треке были слишком крутыми, а связки на ноге лошади еще не до конца окрепли. Каждое утро, когда Ховард выходил из конюшни, у него все внутри сжималось от страха: а вдруг они допустят ошибку и снова покалечат Сухаря? Но лошадь становилась все сильнее и выносливее. В Риджвуде начинали верить, что Ховард и Смит окажутся правы: Сухарь сможет вернуться на скачки. И если за пределами ранчо все считали такую идею абсурдной, то в Риджвуде она казалась вполне разумной.

Все принялись за работу. Брэдшоу принялся укутывать Сухаря в подбитые мехом попоны. Они взвешивали его каждую неделю. Когда выяснилось, что помощник конюха тайком таскает Сухарю морковку, Поллард вилами отогнал его от стойла, а потом беднягу и вовсе уволили. Сухарь днями и ночами недовольно бил копытами и шумно выпрашивал еду. Его жалобное ржание эхом отражалось от стен и крыши конюшни и действовало всем на нервы, но никто не сдавался. «Все обитатели ранчо сосредоточились на одной общей задаче, – говорил Ховард. – Даже свиньи перестали хрюкать на него, и куры убирались с его дороги».

К концу лета Сухарь добился впечатляющих успехов: теперь он с легкостью преодолевал по пять миль в день. Поллард чувствовал, что Сухарь стал двигаться как-то иначе. Манера его бега изменилась. Он уже не выбрасывал вперед переднюю ногу в своей отрывистой «утиной» походке вразвалку, которую многие по ошибке принимали за прихрамывание. Теперь он в прыжке вверх аккуратно подгибал ноги под себя, направляя все движение вперед и назад, не раскачиваясь в стороны. Это была красивая, плавная поступь – и, пожалуй, более правильная с физиологической точки зрения. Сухарь был в полной боевой готовности, в отличной форме, но у еще не совсем оправившегося Полларда все же хватало сил справляться с ним.

«Наши колеса вышли из строя одновременно, но мы друг другу отлично подходили, – сказал как-то Поллард. – И здесь, среди ухающих филинов, мы оба снова пришли в форму».

Марсела, заходя в конюшню, тоже обратила внимание на нечто новое в поведении Сухаря. Он ходил кругами по стойлу, как когда-то давно в конюшне Фитцсиммонса, а когда останавливался, то отрешенно смотрел вдаль. Ховард замечал этот взгляд и знал, что он означает. «Мы просто понимали, что он хочет снова участвовать в соревнованиях, – сказал он, – он хочет этого больше всего на свете».

Осенью Ховард вызвал Смита. Тренер приехал на ранчо и молча наблюдал, как Сухарь, выглядевший довольно упитанным в своей густой зимней шерсти, мчится галопом. Смит осмотрел коня с головы до кончика хвоста и был поражен тем, какую работу проделал Поллард.

Все думали об одном и том же: Сухарь снова готов скакать в гандикапе Санта-Аниты.

Идея казалась бредовой. Победа Сухаря могла стать беспрецедентным случаем в истории скачек.

Ни одна из элитных лошадей не возвращалась на вершину славы после серьезной травмы и длительного простоя. Мало кто из известных в прошлом скакунов старше пяти лет участвовал более чем в сорока скачках. Через пару месяцев Сухарю исполнится семь лет, он вдвое старше большинства своих соперников и принимал участие уже в восьмидесяти пяти забегах. Когда новость о возвращении Сухаря дойдет до любителей скачек, над Ховардом и его командой будут смеяться все, кому не лень. Но Смит, Ховард и Поллард верили в Сухаря.

Поллард захотел поехать вместе с ними. Он никогда не терял надежды снова участвовать в скачках, хотя, глядя на то, как он тяжело опирается на трость, на его худую бледную ногу, на слабое, отощавшее тело, мало кто мог с ним согласиться.

Его желание превратилось в настоятельную необходимость. Дело в том, что Агнес заметила у себя необычные симптомы и посетила врача, который сказал, что она беременна. Женщина посчитала, что врач ошибся. Она была уверена, что Поллард слишком слаб, чтобы зачать ребенка. Но вердикт врача был однозначен: у Агнес будет ребенок.

Полларда новость в равной мере обрадовала и испугала. Он по-прежнему жил у Ховардов в качестве гостя. У него не было ни денег, ни дома, ни карьеры. У него был только Сухарь. Он сказал Ховарду, что хочет вернуться на трек вместе с конем. Ховард беспокоился за Реда, ведь доктор Бэбкок сказал, что Полларду нельзя приближаться к лошадям: одно неверное движение, удар, поворот – и он навсегда потеряет способность ходить. Ховард позволил жокею поехать с ними, но только в качестве сопровождения. Поздней осенью 1939 года холодным, ветреным днем Поллард и Сухарь отправились в Санта-Аниту, чтобы воплотить в реальность мечту, которая уже раз ускользнула от них.

 

Глава 22

Четыре здоровые ноги на двоих

В стойле Сухаря. Поллард ожидает решения Ховарда.

Декабрь 1939 года

(Библиотека USC, отдел специальных коллекций)

Чарльз Ховард умел эффектно появляться. В предрассветный час декабрьского утра 1939 года команда Сухаря с шумом, криками и гиканьем въехала в Санта-Аниту. Это мог придумать только такой человек, как Ховард. Они прибыли в роскошном модернизированном фургоне для перевозки лошадей, выкрашенном в красно-белые цвета конюшни Ховарда. Фургон был оснащен двумя музыкальными рожками, восемью фарами, четырнадцатью прикуривателями и роскошным стойлом с обитыми капком стенами. Задняя дверь открылась, и появились Смит и Сухарь. Смит повел лошадь прямо к рядам конюшен и завел в президентский номер, откуда выселил Каяка. «Вынужден отдать предпочтение лучшей лошади», – проворчал он. На рассвете прибыли первые фанаты. Все утро сотни поклонников приходили в конюшню номер 38, чтобы поприветствовать давнего кумира. Среди них был и Вульф. Сухарь подошел к двери стойла и потерся мордой о шляпу жокея.

Смит, понимая, что возвращение его лошади непременно вызовет полемику, пошел в наступление на прессу. Он вывел Сухаря из конюшни и оставил на открытом месте между конюшнями, где собравшаяся толпа журналистов могла на него поглазеть. Он заявил, что любой, кто сомневается в том, что конь в отличной физической форме, может подойти поближе и лично убедиться в этом. Он попросил фотографов крупным планом снять левую ногу лошади. «Если кто-нибудь думает, что я тренирую калеку, – сказал он, – я хочу, чтобы эти снимки служили доказательством, что это не так».

Скачки с призом в 100 тысяч долларов были назначены на 2 марта 1940 года. Это давало Смиту три месяца на подготовку лошади. И тренер приступил к работе. Он сбрил густую зимнюю шерсть Сухаря и взвесил коня. Тот весил 485 килограммов, на 9 килограммов больше, чем нужно. Смит беспокоился, что весовая нагрузка может повредить ногу лошади, поэтому вытащил желтый потник с капюшоном и пустил жеребца в легкий галоп. В конюшне он каждый вечер надевал на коня намордник, чтобы тот не съедал подстилку. Сухарь попытался сопротивляться, но конюху удалось закрепить намордник, не лишившись при этом пальцев. Постепенно лишний вес ушел.

19 декабря Смит решил, что коня пора испытать. Он оседлал Сухаря и повел его на трек для скоростной тренировки, первой после травмы. Все конюхи с волнением наблюдали, как Смит жестом велит наезднику сесть в седло. Словно отбросив в прошлое месяцы безысходной тоски, жеребец рванул с места и стрелой промчался мимо трибуны. Он вернулся с тренировки в прекрасном настроении. Конюхи выдохнули с облегчением.

Но радость была недолгой. Под вечер Смит пошел в секретариат, чтобы узнать о весовой нагрузке на гандикап Санта-Аниты, и не поверил собственным глазам: несмотря на почти год простоя, Сухарю назначили нагрузку в 59 килограммов, Каяку – 58,6 килограмма. Пробежав глазами список, Смит увидел, что всем остальным лошадям назначили не более 51,7 килограмма. Смит взорвался, как петарда. Он ворвался в офис и начал кричать о безответственности гандикапера. Собравшиеся работники ипподрома изумленно уставились на него. В полной тишине Том выдал речь продолжительностью в пять минут. Спустив пар, он взял себя в руки и гордо удалился.

«Ну и ладно, – проворчал Смит. – Мы все равно займем первое и второе места».

1940 год принес с собой тяжелые черные облака. Снег заботливо укутал каждую вершину Сан-Габриэль, но у подножия гор, на ипподроме были только дождь и раскисшая скользкая грязь. Смит запер Сухаря в конюшне, ожидая, пока погода улучшится, однако изменений все не было. Дождь лил день за днем. Снова и снова Смит откладывал тренировки Сухаря. Он проводил с воспитанником каждую свободную минуту, даже спал в конюшне, наблюдал, как конь ест, лично накладывал ему повязки на ноги, но не выпускал жеребца на тренировки. Напряжение нарастало. Сухарь был заявлен на участие в нескольких соревнованиях, и каждый раз его приходилось снимать. Толпы зрителей выражали негодование, пресса постоянно отпускала шпильки по поводу Смита и Ховарда. «Если Сухаря снова снимут с соревнований, – писал один из репортеров, – мы сможем увидеть его только на портретах». Работников конюшни охватила паника. Каяк потерпел сокрушительное поражение в своей первой скачке в 1940 году. Ни одной лошади Ховарда не удавалось победить.

Хотя Сухарь и был заперт в конюшне, вынужденный простой не повлиял на его популярность. Его имя по-прежнему было у всех на устах. Фанаты толпами шли в кинотеатр Пасадены, чтобы посмотреть «Жизнь Сухаря» – компиляцию документальных кадров о знаменитом скакуне. Этот фильм обошел по кассовым сборам даже всеми ожидаемый фильм Джимми Стюарта. Стильные дамские шляпки под названием «Сухарь» с вуалью-сеточкой стали последним писком моды в магазинах на Пятой авеню на Манхэттене. Шляпки стали первыми в линии продукции с его логотипом: игрушки, корзины для бумаг, два сорта апельсинов. Многие предприятия, от отелей до прачечных и юмористических журналов, использовали изображение жеребца в своей рекламе. Конь даже стал героем салонной настольной игры – одной из девяти, посвященных ему.

Когда в декабре Поллард, опираясь на палку, появился в дверях жокейской на ипподроме Санта-Аниты, там поднялся настоящий ажиотаж. Как раз перед началом сезона Томми Лютер, старый приятель Полларда, сидел в гольф-клубе Санта-Аниты вместе с несколькими другими жокеями, и они заговорили об огромном количестве жокеев, таких как Поллард, которые вынуждены были оставить работу из-за травм. Лютер так и не смог забыть смерть бедняги Сэнди Грэма, упавшего с лошади, на которой должен был скакать сам Лютер. Ему и пришла в голову идея предложить каждому жокею вносить по 10 центов после каждого забега плюс 20 долларов раз в год в общий фонд помощи жокеям, получившим травмы. Пять жокеев одобрили эту идею, а также договорились снова встретиться в гольф-клубе и привести с собой по паре коллег.

На следующее утро, когда Лютер пришел за своей лицензией жокея для зимней серии скачек, старый Пинк Уискерс и судья Кристофер Фитцджеральд вызвали его и принялись распрашивать о встрече. Лютер объяснил им смысл идеи с фондом. Пинк Уискерс обвинил его в попытке организовать профсоюз. Лютер отрицал это. Пинк Уискерс тут же на целый год запретил ему принимать участие в скачках из-за «вызывающего и угрожающего поведения». Этот запрет распространился на территорию всей страны.

Лютер отказался идти на попятную. Он сплотил вокруг себя жокеев, и каждую неделю наездники собирались в гольф-клубе. Вульф тоже был там, а также Спек Ричардсон и Гарри Ричардс. Но Поллард отказался присоединиться. Хотя он как никто другой из жокейской братии нуждался в создании такого фонда. Два раза он чудом избежал смерти во время несчастных случаев на скачках и лежал в больницах долгие месяцы. Эти травмы полностью разорили его и оставили калекой. Теперь Поллард настойчиво пытался вернуться в седло, пусть даже рискуя остаться прикованным навсегда к постели, потому что не имел за душой ни цента, а вскоре ему предстояло стать отцом. Казалось бы, он должен был стать лицом создаваемого жокейского фонда.

Но Ред мог думать только о Чарльзе и Марселе Ховард. Все попытки жокеев создать фонд рассматривались как формирование профсоюза, направленного против судей, владельцев и тренеров. И Поллард опасался, что может обидеть Ховардов, если пойдет в гольф-клуб. К разочарованию коллег, он остался в стороне.

Для Полларда этот сезон стал невероятно напряженным и полным унижений. Еще до приезда в Санта-Аниту он попытался вернуться в профессию на ипподроме Танфоран. Сначала он нашел нескольких тренеров, которые поверили в него. Результат был катастрофическим. Поллард, превозмогая боль, участвовал в забегах на двух разных лошадях, но выглядел очень слабым, и все, включая газетчиков, это заметили. К тому же он не выиграл ни одной скачки.

Он прибыл в Санта-Аниту с твердым убеждением, что на этот раз у него все получится. Ямми, по-прежнему преданный Полларду, приехал к нему и пообещал найти для жокея заказы. Ред и Агнес поселились в небольшом съемном домике недалеко от ипподрома. Поллард рано ложился спать, вставал до рассвета и шел на трек. Но все его заверения в том, что он готов приступить к работе, были встречены неловким молчанием. Все знали, что произошло в Танфоране. Ямми рыскал по ипподрому в поисках тренера, который готов был посадить Кугуара на свою лошадь, но безуспешно. Все тренеры считали, что с Поллардом покончено, и ни один не хотел брать на себя ответственность за то, что он может превратиться в полного инвалида.

Но самым большим разочарованием стал Ховард. Поллард, даже когда был на вершине славы с Сухарем, никогда не связывал себя контрактом ни с одной крупной конюшней, так что Ховард был его единственной реальной надеждой. Смит хотел, чтобы Поллард скакал на его лошади на стотысячнике. Ховард тоже хотел, чтобы мечта рыжего жокея осуществилась, но и его, и Марселу приводила в ужас мысль, какую цену парень может заплатить за эту мечту. Ховард позволял Полларду скакать на Сухаре легким галопом, но не разрешал садиться в седло на скоростных тренировках. Сначала Ховард не хотел позволять Полларду участвовать в скачках на своих лошадях, но однажды в конце января предложил Полларду участвовать в забеге на одной из его кобыл. Однако трек оказался мокрым, поэтому он снял Реда и назначил другого жокея, справедливо опасаясь, что лошадь может поскользнуться и он повредит еще не до конца зажившую ногу. С того момента имя Полларда больше не произносили, когда объявлялись имена жокеев, участвующих в скачках на лошадях конюшни Ховарда. В спорте, где более всего ценится физическая крепость, это, конечно, было унизительно.

Полларду нечем было себя занять. Его душевные терзания становились все глубже. Он сидел в стойле Сухаря, думая о беременности Агнес и гадая, где найти денег, чтобы содержать ребенка. Он снова и снова заверял Ховарда, что совершенно здоров и сможет участвовать в стотысячнике, но все было напрасно.

На самом деле Ред не мог убедить даже себя. Нога по-прежнему доставляла ему массу неудобств. Кости казались тонкими, как спички, и он был уверен, что при малейшем ударе они рассыплются на кусочки. В глубине его души гнездился страх: а что, если Ховард разрешит ему участвовать в скачке и нога сломается прямо посреди забега?

А тут еще Вульф. Видя, что Ховард не позволяет Полларду ездить верхом, Смит стал посылать Вульфа скакать на Сухаре. Ходили споры, что на стотысячник наездником Сухаря назначат либо Вульфа, либо Бадди Хааса, жокея Каяка. Почти все на ипподроме Санта-Аниты считали, что лошадью должен управлять только Поллард. Всех, кто сомневался, что именно он будет скакать на Сухаре, Поллард называл «группой кликуш».

Поллард наблюдал, как Вульф скачет на Сухаре, и его охватывало отчаяние. Повторяя за Юлием Цезарем, он заявил одному из репортеров: «Дурной тебе не отплатит благом за благо».

Поллард, похоже, сломался под давлением обстоятельств. Он стал запойным пьяницей. Правда, он никогда не позволял себе пить в рабочее время. «Никто не скажет, – заметил он как-то своему другу Биллу Баку, – что Поллард пьет, когда скачет верхом». Но в свободное время он уходил в запой. «Сегодня именно та ночь, – выкрикнул он однажды, вбегая в квартиру Бака в конце скакового сезона, – когда Кугуар может упиться!» Если он пил, то наутро страдал от жесточайшего похмелья и, как казалось, от острого алкогольного бреда. «Когда у меня похмелье, приходится надевать башмаки на клею, а то меня так трясет, что из подбитой обуви гвозди выскакивают».

Ямми очень переживал за друга. Если Поллард будет продолжать пить, он упустит шанс скакать на Сухаре. Ямми делал все, чтобы удержать жокея от попоек. Он звал Полларда к себе в турецкие бани, но Поллард отказался. Ямми тенью следовал за Редом: он хотел точно знать, где тот находится в любое время дня и ночи. Он просил Давида Александера проводить с Редом как можно больше времени, чтобы не позволять ему пить. Чтобы удержать жокея трезвым до скачки, он даже заключил с Поллардом договор: если Поллард выиграет стотысячник, Ямми тайком пронесет ему «бормотуху» прямо в круг победителя.

Поллард был не единственным, кто испытывал напряжение. Смита грызла тревога. «Вся его жизнь, – вспоминает Сонни Гринберг, – вращалась вокруг Сухаря». Ховард тоже был на грани нервного срыва. За пять лет партнерства эти совершенно разные люди, чьи интересы часто вступали в противоречия, наладили удивительно гармоничные отношения, но, когда они принимали решения относительно участия Сухаря в скачках и его тренировочного графика, между ними постоянно возникали трения. Оказавшись под давлением обстоятельств, каждый из них становился более властным, старался обрести контроль над ситуацией, и все же напряжение никогда не достигало такого накала, как зимой 1940 года.

Однажды утром Ховард перегнул палку, настаивая на том, чтобы Смит ускорил весьма консервативный режим тренировок. Смит еще не был готов сделать это и в присутствии служащих конюшни резко выразил свою точку зрения. «Позвольте мне тренировать мою лошадь так, как я считаю нужным, – рявкнул он, – или ищите другого тренера». Все присутствующие замерли, ожидая реакции Ховарда. Тот ничего не ответил, повернулся и ушел.

Январь пролетел – а Сухарь так ни разу и не участвовал в скачках. Уичси, Овод и все остальные его соперники готовились в полную силу. И дождь не был им помехой. Смит больше не мог ждать. Он вывел Сухаря и Каяка на серьезную тренировку на треке. На этот раз Полларду разрешили пустить Сухаря вскачь. Под проливным дождем, который заставил зрителей разбежаться, Сухарь и Каяк преодолели шесть фарлонгов за 1: 13. Всю дистанцию Поллард проскакал, откинувшись назад, натянув поводья и упершись ногами в стремена. Лошадь и всадник вернулись целыми и невредимыми. Спустя несколько дней Смит снова отправил Сухаря на тренировку, и тот снова показал отличное время – 800 метров за 1: 12,5. Поллард сказал, что еще никогда жеребец не был в такой превосходной форме.

После тренировок Смит выставил Сухаря на гандикап в Сан-Фелипе, который был запланирован на 30 января. Поллард ожидал решения, будет ли он скакать в этом забеге. Смит объявил, что Поллард будет участвовать, но Ховард внес поправку: Поллард примет в нем участие, если будет в хорошей форме. Если нет, на этот забег назначат Вульфа. При этом он ничего не сказал о стотысячнике, до которого остался всего месяц.

Вульф и Поллард переживали первый кризис в своей дружбе. Для Полларда было жизненно необходимо снова сесть в седло Сухаря. Это означало финансовое спасение, возможность справиться с ответственными обязанностями мужа и отца, возвращение в профессию и конец публичному унижению. А Вульф горел желанием реабилитироваться за поражение на нос в 1938 году и искупить вину за то, что, возможно, он невольно послужил причиной серьезной травмы скакуна в 1939 году. Публично заявив, что на Сухаре будет скакать либо Вульф, либо Поллард, Ховард непреднамеренно настроил жокеев друг против друга.

Где-то на задворках ипподрома Вульф и Поллард серьезно повздорили из-за Сухаря, дело чуть не дошло до рукоприкладства. Когда они разошлись, их дружбе пришел конец.

Рассвет 29 января выдался ясным и солнечным. Ховард отправился в офис руководства ипподрома, чтобы заявить об участии Сухаря в гандикапе Сан-Фелипе. Пока он неторопливо проходил мимо дорожек, барометр в секретариате ипподрома стал склоняться к отметке «дождь». Ховард заявил коня на скачку. Увидев, что Сухарь выставлен на скачки, центральные радиокампании стали готовиться к трансляции забега на всю страну. Барометр продолжал опускаться все ниже, на небе начали сгущаться тучи. На следующее утро в момент, когда Сухарь вышел на трек для финального пробега перед стартом, начался дождь. Потом снова прояснилось, и Ховард, скрестив пальцы на удачу, отправился на ипподром.

После третьего забега Давид Александер сказал Ховарду в Жокей-клубе: «А дождь все идет, Чарли». – «Нет! – воскликнул Ховард. – Три раза подряд! Этого не может быть! – Он посмотрел на потоки дождя и тихо добавил: – Может, он еще закончится».

Дождь становился все сильнее и сильнее. За полчаса до начала скачки Ховард со Смитом сели в автомобиль и проехали вдоль трека. Дождь громко стучал по крыше автомобиля. Жеребцу очень нужно было участвовать в этой скачке, но трек был слишком скользким и мокрым, чтобы рисковать. Когда на табло появилась информация, что Сухаря снимают с забега, толпа принялась свистеть и неодобрительно гудеть. И тут же появилось солнце.

Постоянные отказы от участия стали предметом насмешек. «Сдается напрокат скаковая лошадь, способная вызвать дождь, – писал Давид Александер. – Отзывается на кличку Сухарь. Гарантированно устраивает грозы там, где появляется. Способна решать проблемы ирригации фермеров в районах пыльных бурь. Может значительно упростить проекты федеральной рекультивации засушливых районов. Все предприятия, работающие в соответствии с федеральным законом о банкротстве 7-В, можно ликвидировать сразу, как только вы воспользуетесь услугами этого волшебного животного… Клокеры больше не засекают время, которое показывает Сухарь. Вместо этого они пользуются барометрами».

А дожди все лили и лили. Спустя неделю Сухаря пришлось снова снимать со скачек.

Ховард впал в отчаяние, ему нужно было чем-то себя занять. Услыхав краем уха, что какой-то служащий ипподрома жалуется на отсутствие фондов для создания жокейской бейсбольной команды, Ховард ухватился за эту идею.

«Я этим займусь, – сказал он. – Сколько это будет стоить?» Служащие ответили, что на каждого жокея придется около 23 долларов. «Приступайте! – распорядился Чарльз. – Делайте все по высшему разряду».

Он пришел посмотреть на игру и с восторгом увидел, что для того, чтобы отблагодарить его за щедрость, жокеи заказали форму цветов конюшни Ховарда, а вместо своих имен написали на спинах клички его лошадей. Ховард посещал каждую игру и в шутку притворялся, что болеет за конкурентов.

Проходили дни. До гандикапа Санта-Аниты оставалось несколько недель. Сухарь ни разу не участвовал в скачках. Фанаты жеребца так хотели его увидеть, что Смит решил сделать поклонникам приятное и устроил публичную тренировку между забегами, посмотреть на которую слетелась огромная толпа в сорок тысяч человек. Тренировки не помогали привести жеребца в надлежащую форму. «Он набирает вес! – стонал Смит. – А мы даем ему столько, что и канарейке не хватило бы, чтобы наесться». Сухарь сильно запаздывал в подготовке. Шансы, что он сможет выиграть в стотысячнике, таяли с каждым днем. Вульф больше не мог ждать: жокея осаждали тренеры, которые хотели воспользоваться его услугами. В конце концов он поддался на уговоры одного из них и подписал контракт, согласившись скакать на Оводе.

Наконец 9 февраля небо очистилось, и Смит вывел Сухаря на первую скачку – гандикап Ла Джолла. Поллард умолял Ховарда дать ему возможность скакать на Сухаре, и тот смилостивился. Это была первая совместная скачка Сухаря и Полларда с 1937 года. Но счастливым воссоединением она не стала. Сухарь с самого старта попал в пробку. Поллард попытался послать его вперед, чтобы проскочить в зазор между соперниками, но его взяли в плотное кольцо. Пока Поллард ждал просвета, мимо промчалась какая-то лошадь. Это был Овод, которым правил Вульф. Поллард вырвался из общей группы и «попросил» жеребца догнать Овода, но тот не ответил. Сухарь финишировал третьим. А в ложе для прессы репортер «Сан-Франциско Ньюс» написал: «Мы опасаемся, что в день гандикапа старика Сухаря обойдут, просто обойдут».

Поллард медленно слез с лошади перед трибуной. Он плакал.

Смит вышел им навстречу и осмотрел ноги Сухаря. Лошадь была в полном порядке. Тренера не беспокоило поражение. «Я доволен. Он еще не набрал нужную форму. Вот и пробежал соответственно».

Поллард взял себя в руки. А на выходных Ямми отвез жокея в его любимый городок Кальенте. Эта поездка вернула Полларду уверенность в себе. «Сможем ли мы победить? Я думаю, сможем, – сказал он Александеру. – Я и Сухарь. И за большие деньги». Поллард сунул Ямми смятую кучку долларов и послал к букмекеру поставить на победу в гандикапе Санта-Аниты. «Ставь на то, что Сухарь выиграет».

А спустя неделю Каяк и Сухарь участвовали в предстартовом параде в гандикапе Сан-Карлос, в той самой скачке, на которой два года назад Поллард с Прекрасной Воительницей, упав, серьезно покалечились. В 1940 году скачка прошла лучше – но не намного. Учитывая, что задача была довольно легкой, ни одна лошадь не могла состязаться с Сухарем. Но у столба в полмили Сухарь внезапно остановился, уперся. Поллард смог удержаться в седле, но, когда он послал коня вперед, тот не ответил. Поллард припал к его шее, подгоняя, но ничего не произошло, и он только беспомощно наблюдал за проносившимися мимо соперниками. В голове промелькнула отчаянная мысль: он больше ни на что не годен. Сухарь никогда прежде так себя не вел. Его давний соперник Указатель закончил забег первым. Сухарь пришел шестым, Каяк – восьмым. Толпа освистала их. «Кажется, с Сухарем покончено, его больше нельзя назвать лучшим бойцом, – писал Джек Мак-Дональд. – Очевидно, он уже сломался».

На этот раз Смит был напуган. Он не мог понять, что произошло. И уже задумывался, не подвели ли его чутье и опыт. И не слишком ли большую нагрузку он дал лошади после нескольких месяцев без надлежащих тренировок. Оставалось всего две недели, чтобы решить проблему, и тренер не был уверен, справится ли.

Поллард покидал ипподром в отчаянии. Все зрители в Санта-Аните обвиняли его в поражениях Сухаря, и он, должно быть, это слышал. Шли дни, и Поллард постоянно возвращался в мыслях к последнему забегу – что-то в воспоминаниях беспокоило его. На отметке в полмили Сухарь уперся. Со дня своей первой скачки против Миртового Леса в Детройте в 1936 году он ни разу этого не делал. Конь не выглядел утомленным, поэтому довольно странно, что он внезапно устал. Поллард решил, что Сухарь просто валял дурака. Может быть, конь вел себя так потому, что чувствовал себя хорошо и ему просто захотелось повредничать? Ховард и все работники его конюшни посчитали поведение жеребца добрым знаком. Им ничего другого не оставалось.

Смит по-прежнему был абсолютно уверен, что Поллард идеально подходил на роль жокея для Сухаря. Но Ховард не мог с этим согласиться. Вскоре после финальной подготовительной скачки Сухаря в Сан-Антонио Поллард узнал, что Ховард послал чек на 500 долларов в качестве предварительного гонорара жокею Бадди Хаасу и попросил его приехать на Запад. Только после этого Ховард заявил Сухаря на участие в гандикапе Санта-Аниты.

Он оставил графу с именем жокея незаполненной.

Чуть позже на той же неделе кто-то поскребся в дверь Давида Александера на Голливудских холмах. Это был Поллард. Александер никогда прежде не видел его в таком состоянии. Он просто потерял голову. Позже Александер писал, что Поллард был «нервным, озабоченным и абсолютно безутешным».

Александер завел Полларда в дом и, пытаясь как-то отвлечь, принялся рассказывать, что хит Бинга Кросби «Деньги с неба» был написан именно здесь прежними жильцами.

– Это как раз то, что мне нужно, – пробормотал Поллард. – Деньги с неба. И чтобы получить их, мне нужно еще раз участвовать в скачках.

– А как старина Сухарь? – спросил Александер.

– Его нога ничуть не хуже, чем обычно. А вот как Кугуар? – ответил Поллард и задрал штанину. Нога была темно-красной, широкий рубец шел по всей длине. Она выглядела, по словам Александера, «как узловатое метловище».

– Малейший толчок… – сказал Поллард. – Всего один удар… Но эта нога должна продержаться еще одну скачку. – Он пожал плечами. – У нас со стариной Сухарем четыре здоровые ноги на двоих. Может, этого достаточно.

Они долго обсуждали страхи Полларда. И нога была не единственной причиной для беспокойства. Предстоящий приезд Бадди Хааса волновал Реда больше всего.

– Я должен скакать на этом коне, – с иступленной настойчивостью повторял он.

Александер пообещал, что поговорит с Ховардом. На следующий день он поймал владельца жеребца и прямо спросил, собирается ли он лишить Полларда возможности скакать на Сухаре.

– А что вы и другие газетчики сделаете, если я посажу в седло Хааса? – спросил Ховард.

Александер признался, что не может отвечать за весь журналистский корпус, и добавил:

– Но обещаю, что лично я распну вас и не пожалею на это целую коробку гвоздей.

– Но если Ред снова сломает больную ногу, – печально ответил Ховард, – он на всю жизнь останется калекой.

Журналист ответил, что, может, лучше поломать человеку ногу, чем разбить ему сердце.

23 февраля, за день до Сан-Антонио, Ховард вышагивал вокруг ипподрома Санта-Аниты. В кармане у него неизменно лежала заячья лапка на удачу. До гандикапа Санта-Аниты оставалась всего неделя. Сухарю следовало очень хорошо показать себя в этом состязании, иначе его возвращение обречено на провал. Репутация Каяка тоже была подмочена. Все его лошади терпели поражение. Ховард никогда прежде настолько не сомневался в своих шансах на победу, а Смит ничего не сказал, чтобы убедить его, что все будет хорошо.

На мостике между трибунами и Жокей-клубом его встретил служащий ипподрома. «У вас случайно нет с собой заячьей лапки, мистер Ховард?» Ховард ответил, что есть, и вытащил талисман из кармана. «Отдайте мне эту чертову штуковину, – сказал служащий. – Это самая неудачная вещь, какую только можно найти на скаковом поле». Ховард отдал лапку, и служащий выбросил ее.

Следующий день выдался по-зимнему пасмурным и мглистым. Смит подсадил Полларда в седло на спине Сухаря, пошел в ложу к Ховарду и сел рядом. Сухарь и Каяк направились к стартовым боксам. Смит молча наблюдал за ними. Ховард нервничал – это было ясно из того, что он впервые не делал ставки на собственных лошадей. А Марсела переживала так, что, опасаясь сглазить лошадей, вообще не пришла на ипподром.

Сухарь подошел к стартовому боксу. Смит внимательно наблюдал за его движениями и заметил то, чего не видел уже целый год. Он наклонился к Ховарду и произнес: «Сухарь поведет от старта до финиша».

Ховард повернулся и в изумлении уставился на тренера. Потом вскочил, помчался к кассе и сунул в руки кассира все, что нашел в карманах.

Тридцатипятитысячная толпа затихла. Прозвенел колокол к старту. Сухарь с готовностью бросился вперед вместе с лидерами забега. Скакуны вылетели на противоположную прямую. Ховард умирал от волнения в своей ложе. Зрители в напряженном ожидании тихо перешептывались.

Спустя минуту лошади обогнули дальний поворот и уже приближались к трибунам. Одна неслась впереди всех, это был Сухарь. Толпа взревела. Поллард с Сухарем в гордом одиночестве проскакали по финишной прямой и пересекли финишную черту, показав рекордное время. Каяк примчался следом. Это была первая победа Полларда с 1938 года. Ховард бросился вниз по ступенькам, чтобы пожать ему руку.

Когда Поллард со своим жеребцом шли мимо трибун, сотни людей, не сговариваясь, поднялись с кресел и сняли шляпы, приветствуя победителей. Глаза жокея сияли от счастья. Более пятнадцати минут над ипподромом разносились овации и радостные крики.

Спустя несколько минут Поллард вышел из жокейской, счастливо улыбаясь. «Если в следующую субботу трек будет таким же сухим, как сегодня, мы обойдем всех на столько, на сколько мальчишка может метнуть яблоко, – сказал он. – Мы вернулись вместе. Наверное, нам с Сухарем обоим нужны были те две неудачные скачки. Но теперь мы готовы добиться успеха». Он пошел в конюшню, чтобы проверить, как Сухарь. Смит был уже там и осматривал жеребца. Тот был в самой лучшей форме за два последних года.

Ховард увидел все, что ему было нужно. Бадди Хаас сядет на Каяка. Поллард заслужил право скакать на Сухаре. «Только бы трек был сухим, – сказал Поллард. – Это все, что нам нужно».

Ховард отправился домой отмечать победу. Пошел дождь.

 

Глава 23

Сто тысяч долларов

Зажатые между двумя лошадьми на последнем повороте в гандикапе Санта-Аниты 1940 года Поллард и Сухарь отчаянно пытаются пройти между Уичси (у ограждения) и Свадебным Колоколом

(© Bettmann / Corbis)

Каждый вечер Смит засыпал под стук дождевых капель, барабанивших по крыше конюшни. Каждое утро он просыпался под тот же звук. Коммутатор национальной метеорологической службы принял за эту неделю гораздо больше звонков, чем за всю свою историю, причем практически каждый звонивший спрашивал, прояснится ли небо до той субботы, на которую был назначен гандикап с участием Сухаря. Дождь не утихал, и у Смита не оставалось выбора, кроме как тренировать жеребца на мокром треке.

В начале недели он провел совместную тренировку Сухаря и Каяка. Ховард стоял у конюшен, не обращая внимания на тучи. На его лице играла насмешливая улыбка. Он видел, как Сухарь преследовал и поддразнивал собрата, а Каяк прижал уши и неожиданно сошел с дистанции. Они отвели жеребцов в конюшню и успокоили их. Раздосадованный Каяк попытался наброситься на Сухаря, увлекая за собой конюха. Смит был доволен. Характер Сухаря не изменился – он был таким же несносным задирой, как и прежде. А еще тренер понял, что вместе эти жеребцы тренироваться не могут.

Дождь не прекращался, однако Смит продолжал тренировать лошадей. Каяк прекрасно скакал по грязи, а Сухарь – нет. Ховард сказал Тому: «Как бы мне хотелось иметь лошадь с четырьмя ногами Каяка, с легкостью перемахивающими грязь, и сердцем Сухаря, способным выдержать любые скачки. Тогда у меня была бы идеальная скаковая лошадь». Шум дождя заглушил его слова.

За два дня до скачек небо наконец прояснилось. На трек выкатили сушильные машины. Пятьдесят работников ипподрома старательно ворошили грунтовое покрытие, вычищая грязь из луж. Постепенно трек высыхал.

Рано утром 2 марта, в день скачек, конюх Гарри Брэдшоу прошелся вдоль ряда конюшен, подсыпал овса в ведро Сухаря, вышел и остановился под навесом. Наконец сквозь тучи прорвалось солнце. Брэдшоу повернулся к нему лицом и попросил: «Побудь сегодня с ним». Появился Смит, разминавший пальцами полоску оленьей замши. «Мистер Смит, он в полном порядке», – сказал Брэдшоу. «Не сглазь, Гарри». Тренер отошел назад, чтобы не мешать трапезе жеребца. Но Сухарь услышал его голос и просунул голову над дверью загона. Смит положил ладонь на нос жеребца. «Сегодня великий день», – сказал он.

В восемь часов агент Ховарда вошел в секретариат ипподрома, наспех написал кличку Сухаря на регистрационной карточке и опустил ее в ящик для приема заявок. Сухарь стал первым в списке участников. Потом агент зарегистрировал Каяка. Как бы то ни было, оба жеребца должны были вместе выйти на скаковой круг.

Солнце еще освещало восточную часть трибун, когда машина Ховарда притормозила у конюшен. Поллард уже был там. Ховард обеспокоенно взглянул на ногу жокея. Ортопедическая шина топорщила сапог на искалеченной ноге. Чарльз положил руку на плечо Полларда, но Ред убедил его, что он в полном порядке. Смит подсадил Полларда на Сухаря, чтобы размять жеребца. Ховард взгромоздился на свою лошадь по кличке Чуло, Смит оседлал Тыкву, и все они рысью двинулись на трек готовиться к скачке. Марсела отправилась вместе с ними. Вцепившись в ограждение, она наблюдала за тренировкой. Дорожка была сухой. Смит дал Полларду сигнал, Сухарь рванул вперед и помчался по кругу. Поллард что-то говорил в ухо жеребца, пока они с обжигающей скоростью преодолевали дистанцию – 400 метров за 22 секунды. Сухарь был готов к скачке. Поллард слез с него и поспешил домой, чтобы провести несколько часов с Агнес.

Уже на рассвете возле ворот ипподрома начали собираться любители скачек. К половине десятого парковка была полностью забита автомобилями с номерами, представлявшими все без исключения штаты. Многие проехали всю страну, чтобы увидеть это состязание. В десять фанаты прорвались в ворота. Пятидесятитысячная толпа хлынула на трибуны и в здание клуба. Зрители бросали на скамьи одеяла и весенние куртки, чтобы застолбить места. Корреспондент Барри Уайтхэд издания «Сарабред Рекорд» написал: «Происходившее напоминало Оклахомскую Земельную гонку». Ипподром Санта-Анита встретил фанатов во всей красе. Здание клуба и территория, окружающая скаковой круг, утопали в цветах: роскошные своды акаций, ряды великолепных нарциссов, пышные кусты гардений, которые радовали глаз полутора тысячами распустившихся цветков. Завершали композицию клумбы с ирисами, энотерами, тюльпанами и персиковые деревья в цвету.

К 10: 30 на трибунах негде было яблоку упасть. К полудню стоянка заполнилась до отказа, поэтому автомобили оставляли прямо на декоративных лужайках ипподрома. Через дорогу находилась церковь. Священник, большой любитель лошадей, открыл ворота и великодушно разрешил всем желающим бесплатно припарковать автомобили в церковном дворе. Но машины продолжали прибывать нескончаемым потоком. Они заполнили все близлежащие улицы, парализовав движение на целый день. А на вокзалах было шумно от скрежета и пыхтения поездов, прибывавших после полудня один за другим. Один из них привез фанатов Сухаря из Сан-Франциско, которые набились как сельди в бочку во все его семнадцать вагонов. В ложе для прессы находились комментаторы со всего мира. Через несколько часов им предстояло передать полмиллиона слов азбукой Морзе по телеграфу и телетайпу и напечатать их на пишущих машинках. На крыше клуба и поверх табло тотализатора сплошными рядами стояли кинокамеры. Вип-ложу заполнили знаменитости, среди которых были Кларк Гейбл, Кэрол Ломбард, Джек Бенни, Соня Хени, Джеймс Стюарт и Мервин Лерой. Бинг Кросби всю ночь трудился на «Юниверсал», записывая очередной хит, поэтому мог позволить себе устроить выходной день. Он вместе с миссис Бинг пришел поболеть за еще одного безнадежного аутсайдера из своей конюшни, жеребца по кличке Дон Майк.

К середине дня ипподром с трудом вмещал семьдесят восемь тысяч зрителей. Только на внутреннем поле их было более десяти тысяч. По официальной статистике это событие собрало вторую по численности толпу зрителей за всю историю скачек в Америке. Однако, как известно, данные о количестве болельщиков на Кентукки Дерби были явно преувеличены, поэтому эти скачки с призовым фондом в 100 тысяч долларов, несомненно, стали самыми популярными в истории страны.

Миновал полдень. Приближалось начало скачки.

Дома Поллард был занят последними приготовлениями к состязанию. Агнес повесила на цепочку медальон с изображением святого Христофора и передала его мужу. Ред надел его и спрятал под рубашку. Перед уходом он пообещал подарить жене цветы из венка победителя.

Когда Сухаря повели из конюшни в паддок, толпа пришла в сильное возбуждение. Марсела, которая неотлучно находилась в конюшне, так и осталась там. «Я видела ногу Джонни, – сказала она. – Мне страшно смотреть, как он будет скакать».

В паддоке Полларда уже ждал доктор Бэбкок, прилетевший ради него из Уиллитса. Врач аккуратно разбинтовал ногу жокея.

Ямми вместе с Давидом Александером всю скачку провели в паддоке. Позже Александер вспоминал: «Ямми юлил передо мной, как какой-то персонаж из шпионского романа».

«У меня кое-что есть», – прошептал Ямми. Когда Александер спросил, что это, Ямми показал маленькую бутылочку с дешевым виски, которую тайком пронес в кармане пальто. Он проговорился Давиду об обещании, данном Полларду. Если Ред выиграет, Ямми незаметно передаст бутылку ему.

Поллард шагнул к жеребцу. Смит перекинул седло через холку Сухаря и затянул подпругу.

Медальон Марселы с изображением святого Христофора блеснул на потнике. Ховард был вне себя от беспокойства. А когда Чарли нервничал, он был крайне разговорчивым. Целый день он наведывался к Марселе в конюшню и болтал без умолку. Теперь Поллард должен был выслушивать его треп и бесполезные советы, как и что делать во время скачки. Поллард подшучивал над ним, потом повернулся к Смиту, и старый ковбой подсадил жокея на спину Сухаря.

Смит подмигнул и сказал: «Ты понимаешь лошадь, а лошадь понимает тебя. Убеди ее».

Ховард вытащил сигарету и попытался прикурить, однако его руки так сильно дрожали, что спичка моментально погасла. Он зажег вторую спичку, потом третью, но они только шипели и гасли. Александер пожелал ему удачи. «Вы дрожите как осиновый лист», – заметил он, наблюдая, как Ховард поджигает четвертую спичку. «Признаться, я немного нервничаю», – с улыбкой ответил Ховард.

Пока Сухарь и Поллард скакали по дорожке, ведущей на трек, Ховард шептал: «Надеюсь, он сможет. Надеюсь, он сможет. Надеюсь, он сможет». У него подрагивал подбородок.

Когда Сухарь, поворачивая голову то влево, то вправо, появился на треке, его поклонники разразились бурей оваций, заглушив трубача, исполнявшего «Сапоги и седло». Усомниться, кто был кумиром этой огромной армии фанатов, было невозможно. В паддоке все владельцы лошадей, конюхи и тренеры надеялись, что если им не суждено выиграть, то уж старина Сухарь обязательно будет первым. Один из владельцев-конкурентов даже сказал: «Я бы хотел, чтобы победа досталась Сухарю, несмотря на то что он наш соперник». Наверху, в ложе для прессы, Джолли Роджер и все остальные «умные парни» утратили благоразумие и объективность. Даже Оскар Отис забрался к ним, чтобы поддерживать Полларда.

Когда Ред на Сухаре поравнялся с Александером, тот поднял голову и внимательно посмотрел на жокея. Позже он написал, что «на лице Кугуара играла хорошо знакомая озорная усмешка, означавшая “а плевать мне на все”». Невольно Александер сравнил его с Гекльберри Финном.

По мере приближения Сухаря к ограждению аплодисменты становились громче и громче.

Марсела, которая решила отсидеться в конюшне, вдруг передумала и, выбирая кратчайший путь, помчалась на трек. Она знала, что не успеет добраться на трибуну вовремя, поэтому, заметив автомобильную цистерну с водой, на которую взгромоздились работники ипподрома, бросилась к ней. Ветер развевал подол ее платья.

Поллард, услышав удар колокола, почувствовал, как Сухарь под ним вздрогнул и сделал рывок. Он буквально летел по скаковой дорожке, ускоряясь все больше и больше. Их сопровождал оглушительный рев семидесяти пяти тысяч голосов, беспорядочное движение лошадей, порывы ветра и пролетавшие комки грязи. Они словно попали в другой мир, где не работали законы всемирного тяготения.

Когда они первый раз преодолевали финишную прямую, Поллард ощутил правильный ритм и удивительную плавность движений Сухаря. Лидировал Уичси. Поллард разрешил Сухарю пуститься ему вдогонку. При прохождении первого поворота Ред удерживал жеребца на самой ближней к ограждению дорожке. Впереди не было никого. О лучшем нельзя было и мечтать.

На противоположной прямой Поллард ощутил бешеную скорость, с которой несся Сухарь. Но жокей слышал о выносливости Уичси и понимал, что отобрать у него лидерство будет нелегко. Чтобы обойти Уичси, надо было хорошенько его измотать. Ред держал Сухаря на полкорпуса сзади противника и очень близко к ограждению, но на расстоянии, достаточном для того, чтобы в нужный момент пойти на обгон. Уичси упорствовал и позицию лидера не сдавал.

Оба жеребца молниеносно пролетели противоположную прямую, покрыв 1 километр 200 метров за 1 минуту 11,2 секунды, хотя им предстояло проскакать еще львиную долю изнурительной дистанции в 2 километра. Ни одна из самых резвых лошадей-спринтеров в мире, как бы ни старалась, не смогла бы улучшить это время. Уичси прижимался к внутренней бровке. Он несся по противоположной прямой, вытянув шею вперед. Сухарь преследовал его, как хищник добычу. Их догонял Свадебный Колокол. На дальнем повороте он немного отставал от Сухаря, двигаясь по внешней бровке. Они проскакали милю за 1 минуту 36 секунд, почти на секунду побив совместный рекорд Сухаря и Адмирала в 1938 году. Сухарь все еще преследовал Уичси. Поллард припал к спине скакуна, как лев перед смертельным броском.

Они прошли последний поворот. Сухарь дергал поводья в руках Полларда, давая понять жокею, что готов ускориться. Ограждение пролетало слева, а совсем рядом поднимались и опускались задние ноги Уичси. Свадебный Колокол сделал рывок, отбросив на них тень справа. Поллард не менял своего местоположения, оставаясь на ближней к ограждению дорожке и оставляя себе достаточно места, чтобы обогнать Уичси, когда наступит подходящий момент.

Однако подоспели остальные участники, и свободное пространство вокруг них сжалось. Лошади обступили Сухаря, изо всех сил стараясь вытянуть свои тела. Затем они мгновенно устремились к ограждению, словно птицы, увлекаемые потоком воздуха. Свадебный Колокол с громким цокотом все больше оттеснял Сухаря к заграждению, не позволяя обогнать Уичси. Путь вперед закрылся.

Сухарь стал нетерпеливо дергать поводья, но Поллард не видел ни единого просвета, куда бы мог направить жеребца. Напрягая покалеченную ногу, он приподнялся в седле, чтобы сдержать Сухаря. Перед ним, плотно прижавшись друг к другу, скакали Уичси и Свадебный Колокол, и пробиться между ними не было никакой возможности. Полларда вдруг посетила ужасная мысль: «Выхода нет».

Один из жокеев неожиданно услышал глубокий печальный звук, перекрывавший крики толпы. Это был Поллард. Он выкрикивал молитву. Через мгновение Уичси вздрогнул и отклонился на несколько сантиметров влево, а Свадебный Колокол импульсивно сдвинулся чуть-чуть вправо. Перед Сухарем открылся узкий коридор. Поллард навскидку оценил его ширину. Он сомневался, сможет ли его жеребец протиснуться в этот просвет. Кроме того, если они с Сухарем попытаются прорваться через него, высока вероятность того, что жокей зацепится правой ногой за Свадебного Колокола. Ред осознавал последствия. Нужно было, чтобы Сухарь выложился на всю катушку, выжал из себя предельную скорость или даже выше. Ред наклонился, не отрываясь от седла, и прокричал: «Давай, старина!»

Обремененный шестидесятикилограммовым грузом, который был на 10 килограммов тяжелее, чем у Свадебного Колокола, и на 7 килограммов больше, чем у Уичси, Сухарь сделал чудовищный бросок, вклинился в просвет, исчез между двумя более крупными противниками и вырвался вперед. Нога Полларда все-таки зацепилась, но за Уичси и меньше чем на сантиметр. Уичси сделал усилие и поравнялся с Сухарем. Поллард разрешил своему жеребцу немного поиграть и подразнить собрата, и Уичси отстал. Сухарь освободился и примчался на финишную прямую в одиночестве, так как весь караван участников остался далеко позади. Поллард опустил голову и показал все свое мастерство наездника. Над толпой прозвучал голос Джо Хернандеса, выкрикивавшего имя Сухаря. Но его заглушил рев трибун. Один из работников ипподрома прокричал Марселе, что Сухарь стал лидером. Она завизжала.

А в центре этого шумного вихря в самый ответственный момент Поллард сохранял невозмутимость и спокойствие. Сухарь вытягивался струной и делал мощные скачки, а Ред то сгибал, то распрямлял плечи. Жеребец и жокей стали единым целым и дышали в унисон. В голове у Полларда пронеслась мысль: «Мы здесь одни».

Двенадцать чистокровных лошадей, Ховард и Смит на трибуне, Агнес среди бушующей толпы, Вульф верхом на Оводе позади него, Марсела с крепко зажмуренными глазами на цистерне с водой, подпрыгивающие и орущие репортеры в ложе для прессы, семья Поллардов, собравшаяся возле радиоприемника в доме у соседей в Эдмонтоне, тысячи ревущих зрителей и миллионы радиослушателей, рисующих эту скачку в своем воображении, – все вдруг утратило значимость,. Целый мир сузился до одного человека, скачущего верхом на своей лошади.

Неожиданно посреди скакового круга от группы участников оторвался скакун, который замыкал караван, но решил сделать бросок на финише, и начал настигать лидера. Это был Каяк, призрак из прошлого. Он с яростью устремился на Сухаря. Полларду не нужно было оглядываться назад. Он знал, кто это был.

Ред почувствовал, что его жеребец сбавил скорость. В последний раз в жизни Сухарю удалось подразнить соперника. Каяк приблизился и даже поравнялся с ним. Жокей Каяка Бадди Хаас еще никогда не слышал такого громового рева, который исходил с трибун и внутреннего поля. Позже он вспоминал, что использовал все возможные средства управления, чтобы догнать Сухаря.

Поллард позволил жеребцу поиграть с последним противником, а потом снова попросил его нарастить скорость. Жокей испытал приятное давление от мгновенного ускорения. Через миг Поллард и Сухарь, снова оставшись одни, молниеносно летели по кругу. Каяк был позади, а впереди – линия финиша.

(После скачки некоторые обозреватели утверждали, что у Каяка победу украли. Они рассуждали следующим образом. Перед скачкой Ховард объявил, что «выиграть должен Сухарь», поэтому он якобы договорился с жокеями, что в случае, если эти два жеребца будут бороться за победу, Каяка следует придержать, чтобы Сухарь смог выиграть. Это не противоречило правилам, потому что они оба могли принести прибыль одному и тому же владельцу. Во время скачки жокей Каяка Бадди Хаас не подстегнул своего жеребца на последних метрах дистанции, и Сухарь выиграл целый корпус. Некоторые зрители поверили, что если бы Каяка заставили нарастить скорость, то он, возможно, и обошел бы Сухаря. Позже Хаас подтвердил, что у него была возможность победить. Таким образом, это предположение начало обрастать фактами.

Однако при пристальном рассмотрении «дело Каяка» разваливается на куски. Хаас действительно заявил, что смог бы выиграть, но он также неоднократно утверждал, что не мог этого сделать. «От самого начала и до конца я гнал Каяка во весь опор, – вспоминал жокей, – но он просто не смог обогнать Сухаря». Чему он сам верил? Ховард сказал, что он попросил Хааса рассказать всю правду, уверяя, что он одинаково любит обоих жеребцов и был бы рад победе любого из них. Хаас ответил, что «Каяк не смог победить Сухаря».

Даже если Каяк использовал не весь свой потенциал, это не означает, что он смог бы обскакать Сухаря. Сухарь был очень сильным соперником и славился тем, что специально замедлялся, позволяя себя догнать, и молниеносно отрывался от преследователей – даже после того, как бил мировые рекорды на отрезках дистанции. «Могло показаться, что [Каяк был способен победить], но надо поскакать на Сухаре, чтобы узнать его, – сказал Поллард. – Ни одна лошадь не может обойти его, когда он мчится на своей предельной скорости, а впереди видит проволоку… Лошадь, которая окажется в этот момент рядом с ним, только раззадорит его и заставит скакать еще быстрее».

Многие другие, а именно большинство жокеев и известных репортеров из «Сан-Франциско Кроникл», «Ежедневная программа скачек», «Сарабред Рекорд», «Лос-Анджелес Экземинер» и прочих солидных изданий, согласились с ним. Давид Александер, который знал обоих жеребцов лучше, чем любой другой журналист, написал: «Если бы даже [Каяк] когда-нибудь добрался до подпруги Сухаря, тот бы все равно вырвался вперед и победил». Когда спросили у Джорджа Вульфа, который был жокеем обоих жеребцов, смог бы Каяк выиграть, он засмеялся и произнес: «Если бы Каяк набросился на него… [Сухарь] бы ускакал… У этого парня не было ни дня, когда он мог бы стать чемпионом». На тот же вопрос Том Смит ответил: «Никогда Каяк не смог бы обойти Сухаря, ни на десяти метрах, ни на десяти милях».

Каяк был отличным скакуном, но предположение, что у него украли победу, абсолютно безосновательное. Спекуляция на тему Каяка может затмить самое главное, что произошло на том гандикапе, а именно то, что Сухарь проявил свой незаурядный талант и проскакал дистанцию гораздо лучше, чем Каяк и любая другая лошадь. С самого начала скачки Сухарь взял чрезвычайно быстрый темп и не снизил его до самого финиша. Такой темп подходит только для лошадей, которые замыкают группу во время всей скачки и делают бросок на финише. Но он изматывает лидеров, набравших его на старте, которые в конце концов уступают дорогу тем, кто ранее скакал позади них. Пока Сухарь сжигал свою энергию в горячем скоростном поединке, Каяк скакал в конце каравана, готовясь совершить внезапный рывок, когда лидеры подустанут. Когда их скорость резко снизилась, Каяк и некоторые другие лошади, сберегавшие силы для финишного броска, устремились вперед, но Сухарь, к всеобщему удивлению, нарастил скорость. Более того, в тот момент он показал второе время на дистанции в десять фарлонгов за всю историю скачек в Америке. Ему тогда исполнилось уже семь лет, он нес на себе шестидесятикилограммовый вес и едва оправился после тяжелой травмы. В тот день ни Каяк, ни одна другая лошадь не шли с ним ни в какое сравнение.)

Над Санта-Анитой вздрогнули небеса. Ховард выскочил из ложи, потрясая кулаками. Смит мчался рядом. Ямми, подскакивая, как колобок, бежал по призовому кругу. В толпе рыдала Агнес. Вокруг них мужчины и женщины размахивали шляпами, вылетали на трек, барабанили по ограждению и похлопывали друг друга по спине. Сотни зрителей плакали от счастья. «Прислушайтесь к этому реву толпы! – кричал Хернандес. – Семьдесят восемь тысяч фанатов просто сошли с ума, как, впрочем, и ваш комментатор!» Практически каждый журналист сообщил, что такого громкого и продолжительного ликования он еще не слышал.

Наконец-то был побит рекорд Сан Бо по общей сумме заработанных призовых. Сухарь установил новый официальный рекорд скаковой дорожки, который целое десятилетие никто не мог повторить. Он проскакал 2 километра за 2: 01,2. За всю историю скачек в Америке Сухарь показал второе время на дистанции в 2 километра.

Поллард пустил жеребца галопом по противоположной прямой, давая себе возможность провести с ним наедине еще несколько минут, затем развернул скакуна и поскакал назад. Он возвращался в реальность. Прямая спина, царственная осанка, гордо поднятая голова, вся фигура преисполнена чувством собственного достоинства… А по лицу струились слезы. Кто-то из очевидцев заметил, что Поллард выглядел как «человек, который побывал на Олимпе и еще не осознал, что уже спустился оттуда».

Он провел жеребца через орду вопивших фанатов на призовой круг. Сухарь шел гордой поступью победителя. Позже Поллард сказал: «Даже не думайте, что он не знал, что стал настоящим героем». Ховард поспешил им навстречу, начал похлопывать жеребца и что-то кричать Полларду. Каяка вывели на призовой круг и поставили рядом с Сухарем. Вспышки фотокамер как молнии освещали обоих жеребцов. На колени Полларду упала чемпионская попона из роз. Под ней он нащупал руку Ямми с бутылкой виски и незаметно забрал ее. Жокей наклонил голову, как бы нюхая розы. Позже он заметит: «Это был самый ароматный напиток, который я когда-либо пробовал». Жеребец стоял спокойно и невозмутимо щипал розы с попоны победителя, в то время как охотники за сувенирами выдергивали волосы из его хвоста.

Поллард с мокрыми от пота волосами накинул попону с розами на плечи и сполз со спины Сухаря. Ямми, все так же подпрыгивая, кинулся к нему с объятиями. Ненасытные поклонники стянули попону с Полларда, унесли прочь и разодрали на клочки. Он даже не успел выдернуть из нее несколько бутонов, которые обещал подарить своей Агнес. Ховард так и не увидел этот трофей. Поллард ослабил подпруги и вышел на круг под бешеные аплодисменты. Фанаты отталкивали друг друга, чтобы оказаться поближе к своему кумиру и пожать ему руку. Ред прошмыгнул в жокейскую и снял свой костюм. Медальон с изображением святого Христофора блеснул на его груди.

Вульф стоял в противоположном углу комнаты. Если у них и были разногласия, то сейчас они исчезли, и оба это знали. Рыжего утащили в ложу прессы. Восхваляя Смита, Брэдшоу и доктора Бэбкока, он стрелял сигареты у репортеров. Потом по привычке сделал несколько выпадов в сторону Вульфа.

Когда Вульф рассказывал о скачке, в его голосе не прозвучало ни капли горечи. Он не сожалел, что проиграл. «Там было слишком много Сухаря. Это самая лучшая, самая великолепная из всех лошадей, которую я когда-либо видел».

После того как лошади, тренеры и конюхи покинули трек, на ипподроме еще долго не утихал шум, толпа никак не могла угомониться. Наконец все разошлись, и работники начали приводить дорожки в порядок. В восточной части трибуны стоял одинокий фанат. Когда солнце растворилось в зимнем небе, этот человек, повернувшись к пустынному треку, закричал: «Да здравствует Сухарь! Ура Сухарю!»

Его голос донесся до ложи прессы, где репортеры барабанили по клавишам печатных машинок, сочиняя свои рассказы. В комнате еще царило бурное оживление, вызванное недавней сенсацией.

«Здорово, что в своей жизни мне довелось увидеть этот день», – написал Джолли Роджер.

В конюшню заглянула чета Ховардов, чтобы посмотреть, как успокаиваются и остывают их жеребцы. Ховард не мог устоять на месте и беспрестанно восклицал: «Боже, какие скачки! Боже, какая лошадь! Он безупречен!»

Смит просто не мог оторвать глаз от Сухаря.

Когда наступили сумерки, появился Поллард. Смит протянул ему руку: «Ред, сегодня ты прекрасно проскакал». – «Мне посчастливилось поучаствовать в великолепной скачке. Самой выдающейся скачке из всех, что я провел, на самой выдающейся лошади из когда-либо появившихся на свет», – ответил Поллард.

На следующее утро газеты задали вопрос: «Ну что, лошадка, что дальше?» За шесть лет Сухарь выиграл 33 скачки и установил 13 рекордов скаковой дорожки на восьми ипподромах на шести дистанциях. Он побил рекорд на самую короткую спринтерскую дистанцию в 800 метров, но в то же время его выносливости хватило, чтобы проскакать 2 километра 600 метров за рекордное время. Многие из величайших лошадей за всю историю гандикапов спотыкались под грузом в 58 килограммов, а Сухарь установил два рекорда ипподрома, неся на себе нагрузку в 60 килограммов, и еще четыре с весом в 59 килограммов, хотя по массе тела он значительно уступал большинству своих конкурентов. Без преувеличения можно утверждать, что в золотом эквиваленте жеребец стоил столько, сколько он весил. Он заработал на скачках 437 730 долларов – больше, чем любая другая лошадь. Эта сумма почти в шестьдесят раз превысила его первоначальную цену.

Ховард колебался, стоит ли снова выпускать его на скачки. Поллард настаивал, что жеребцу следует уйти на покой. Когда спросили, что думает по этому поводу Смит, тот сказал: «Сухарь принадлежит мистеру Ховарду. Я соглашусь с любым решением, которое он примет».

Позже кто-то услышал, как он тихо прошептал: «Надеюсь, ему не придется больше выходить на скачки».

Ховард исполнил желание своего тренера. Их партнерство закончилось.

Чарльз и Марсела наслаждались праздничной атмосферой, царившей в банкетном зале отеля «Амбассадор», где устраивал прием жокейский клуб. Они веселились, смеялись и смаковали шампанское из огромной золотистой круговой чаши. Ховард скользил взглядом по лицам гостей, пытаясь разглядеть Смита. Он надеялся, что хотя бы в этот раз тренер придет на торжество. Чарльз собирался подарить ему свой «Бьюик-Универсал» образца 1940 года. Но Смит так и не появился. Позже Ховард незаметно ускользнул от гуляющей толпы и пробрался к телефону.

В комнате Смита прозвенел телефонный звонок. На другом конце провода послышался булькающий голос Ховарда. Он умолял тренера присоединиться к торжеству. Но Том уже лег спать и отказался. Ховард смирился, положил телефонную трубку и вернулся к гостям.

А Ред, Агнес, Давид Александер и Ямми провели тот вечер в «Дерби» – баре, который купил Вульф, готовясь к выходу на пенсию. Помещение напоминало музей его жокейской славы: все стены от пола до потолка были увешаны экспонатами из коллекции памятных трофеев и вещей ковбоя.

Собравшись за круглым столом, они мирно беседовали. В стране утихала Депрессия, а вместе с ней успокаивался мир, который под нее подстроился. Приближалась война, и Америке, которая долго будет делать вид, что ничего не происходит, все-таки придется обратить на нее внимание. Вскоре наступит рассвет.

Ред Поллард потягивал скотч, предавался воспоминаниям о Сухаре и медленно отходил от пережитого. Дым сигареты тонкой струйкой поднимался от его пальцев, сворачивался в завитки и постепенно исчезал.

Смит проснулся после короткого сна. Солнце не успело осветить вершины гор Сан-Габриэль, когда этот человек с бесцветной наружностью прошел скованной походкой вдоль ряда конюшен и остановился возле номера 38. Тишину нарушал только шорох соломы, и лошади, которые пытались стряхнуть с себя остатки сна. В темноте они не могли видеть Смита, но чувствовали, что он рядом.