Перевод Н. Ветошкиной

Люк открыли, и можно было приступить к работе, но Эрик Найт никак не мог отделаться от гнетущего чувства безразличия, которое сковывало его последние недели. Он посмотрел сквозь дыру в палубе. Там внизу среди мешков с цементом двигались человеческие фигуры и уже начинала подниматься тонкая удушливая пыль.

«Упадешь туда, так не встанешь», — подумал он.

Лебедка вращалась, и канат, подергиваясь, тянулся вверх, ударяясь о борт судна.

— Берегись! — крикнул механик. — А то недолго и без головы остаться!

Медленно наматывался канат, грузовая сетка, раскачиваясь, повисла за бортом и опустилась на причал.

— К какой тебя работе приставили? — крикнул ему механик. — Ты что, снизу, из трюма, что ли? Здесь ты только мешаешь.

Найт облокотился о поручни. После дождливой ночи настил причала стал черным, таким же, как и закрытые железные ворота, ведущие в порт. За доками, где стояли грузовые суда, туманное небо прорезали высокие подъемные краны. Вагонетка — желтая краска на ней потрескалась и облупилась, — громыхая, протащила за собой несколько тележек. Снизу послышались отрывистые звуки команды, и из пакгауза строем вышел взвод солдат, развернулся и промаршировал по причалу.

— Ты слышал, что я тебе сказал? — закричал механик.

— Я и сам ничего не знаю. Мне сказали прийти сюда и приниматься за работу.

— Тогда иди и спроси кого-нибудь. А то здесь ты без толку околачиваешься. Ты что, никогда раньше не работал на разгрузке цемента?

Найт укрылся от ветра позади рубки и свернул сигарету.

Неделю назад он получил из Управления по труду открытку, в которой его заверяли, что, если он возобновит работу, закон обеспечит ему полную защиту. Ему будут выплачивать особые премиальные. Работа в порту будет считаться почетной. Если он согласен, он должен отослать открытку обратно, указав свое имя и адрес, и военный грузовик заедет за ним в понедельник утром, чтобы в безопасности доставить его в порт.

В конце первого месяца локаута Найт перестал посещать ежедневные собрания в Доме профсоюзов и сменил пивную, для того чтобы не встречаться со знакомыми, но это не помогло, потому что в дни локаута, куда бы ты ни пошел, ты повсюду непременно на них натыкался. Они ходили на собрания, распространяли бюллетени, выступали перед рабочими во время обеденного перерыва на заводах, а потом устремлялись в пивную и Свои пособия тратили на выпивку, словно лучшего занятия у них не находилось.

Во всяком случае, ему уже порядком надоело все это представление, и он заполнил открытку и отослал ее по обратному адресу, не сказав никому ни слова. Потом он несколько струсил. Профсоюз имел своих друзей в Управлении и везде и повсюду, поэтому, если пройдет слух, что он выходит на работу, кто-нибудь из них может явиться к нему домой и вправить ему мозги. А что он один против них всех?

В эту ночь он почти не сомкнул глаз, и к тому же утро было пасмурное, ненастное. Проливной дождь ночью обил листву с кустов в саду, и на лужайке перед домом не просыхали глубокие лужи. Стоя на крыльце в ожидании грузовика, он весь дрожал на холодном ветру. Разносчик молока как-то странно посмотрел на него и не ответил на его приветствие.

Военный грузовик остановился возле калитки. Найт поплотнее обмотал шарф вокруг шеи и зашагал по дорожке. Послышался странный свист, и он ощутил на лице легкие брызги. Он обернулся. Элси Хокинс, из соседнего дома, выплеснула на газон старую заварку из чайника и чуть не облила его. Он мог поклясться, что сделала она это нарочно.

Найт залез в кузов машины под брезентовый навес и в кромешной тьме уселся на скамейку. Рядом с ним сидели еще несколько человек, но в темноте он не мог разглядеть их лиц; все молчали. Время от времени грузовик останавливался, солдат раздвигал брезент, и при тусклом свете в щель пролезал еще кто-нибудь и протискивался к скамье, задевая лица сидевших полами мокрого плаща.

— Скольких мы еще должны забрать? — спросил Найт солдата.

— Почем я знаю? — Солдат не смотрел на него.

— Кто-нибудь из старых рабочих тебе здесь не встречался? Все спокойно?

— Вроде да.

— А там, в порту, ты кого-нибудь из них видел?

Солдат взглянул на Найта.

— Послушай, заткнись-ка ты лучше.

— Ладно, ладно, не кипятись.

Найт снова откинулся назад и стал шарить по карманам в поисках табака. Он весь продрог. Гарри Хокинс, его сосед, кричал повсюду, что выпустит кишки каждому, кто станет штрейкбрехером. И лучше не думать, что могут с ним сделать другие, особенно те двое, из их компании, что когда-то выступали на ринге. Там этих других достаточно. Некоторые радовались, что профсоюз помогает им, но были и такие, которые выражали недовольство.

Гарри Хокинс был неплохой парень; порой он приносил домой несколько бутылок пива, и они вдвоем пили и разговаривали. Беда только в том, что Гарри был помешан на профсоюзе. Послушать Гарри, так можно было подумать, что лучше профсоюза нет ничего на свете. А что этот профсоюз делал? Каждый месяц они на полдня прерывали работу, набивались в зал, старались перекричать друг друга и затевали спор по поводу того, кому предоставить слово, а когда кто-нибудь говорил, другие перебивали его. Он присутствовал только на двух-трех собраниях, когда решался вопрос о забастовке, и с него достаточно. И они вечно принимали резолюции о каких-то правах южноафриканских негров, или индонезийских рабочих, или еще кого-нибудь в этом роде. А какое им до этого дело? Какое им дело, что там происходит в Южной Африке, или в Индонезии, или еще где-нибудь? Для чего, спрашивается, в стране существует правительство? Это дело правительства выступать от имени народа, а вовсе не профсоюза грузчиков. Руководство профсоюза — это одни коммунисты, во всяком случае так пишут в газетах. Да это сразу и видно, стоит их только послушать. Вечно твердят о том, кто прав и кто неправ. Можно подумать, что им, бедным, и жить-то не на что. Да к тому же состоять в этой организации — довольно дорогое удовольствие, а какая от этого польза? Никакой, провалиться ему на этом месте. Профсоюз их существует уже не счесть сколько лет, а его руководители все жалуются на тяжелые условия жизни и тому подобное. Так вот, если союз существует столько лет и дела идут все так же плохо, как они утверждают, какой тогда толк от этого профсоюза? Что-то тут не то.

Нет, он правильно поступает. Может, в скором времени и многие другие поймут это.

Грузовик остановился, и из кузова вылезли человек восемь. Их грузовик замыкал колонну. Двадцать других грузовиков выстроились впереди, но лишь некоторые привезли людей. Остальные приехали сюда ради психологического эффекта, на тот случай, если бастующие рабочие охраняли бы ворота порта.

Приехавшие собрались в пакгаузе, их было человек двадцать. Мэр — кирпично-красное лицо его едва выглядывало из поднятого воротника пальто — произнес короткий панегирик. Он хвалил их за проявленную храбрость и дух патриотизма, за то, что они поняли: работа на благо общества превыше всего, превыше всех эгоистических личных или групповых интересов. А затем правительственный чиновник проверил их всех по списку, приколотому к куску фанеры, пересчитал и нахмурился. Они чувствовали себя в довольно глупом положении: жалкая горстка людей на огромной территории порта. В пустом пакгаузе с высоким потолком, в котором звук резонировал, как в церкви, гулкие голоса звучали кощунством, нарушая величественную тишину помещения.

Порыв ветра подхватил обрывки соломы в углу пакгауза, где рядом с погрузочной площадкой на стене было размашисто написано:

«Шоферы, отказывайтесь перевозить штрейкбрехеров!»

На волнах качались повернутые носами к морю внушительные силуэты грузовых судов; истертые канаты, накинутые на кнехты, небрежно свисали с бортов. В тех местах, где туго натянутые канаты протерли дерево, настил причала требовал ремонта. На маслянистой поверхности воды в медленном водовороте кружилась всякая всячина: коробки из-под сигарет, обрывки веревок, пустые бутылки, электрические лампочки.

Найт узнал некоторых из прибывших вместе с ним людей. Среди них был Осберт Свит, известный всему городу под кличкой Профессор, который писал письма королевским семьям во всех странах и посещал все премьеры в опере, облачившись во фрак; грудь его украшали всякого рода побрякушки, монеты и значки. А впереди всех стоял Дингл, глава нового профсоюза, толстый, с квадратной челюстью. Он как-то даже выступал по радио и однажды ему публично пожал руку премьер-министр — фотография, запечатлевшая этот момент, была напечатана во всех газетах. Та самая рука, вон она, которой он сейчас гладит подбородок. «Подумать только, — рассуждал про себя Найт, — простая рабочая рука, а ее пожимал сам премьер-министр!» Найт вновь обрел уверенность.

Когда их группа двинулась вперед, солдаты уже приступили к работе. У края причала стоял офицер с тростью под мышкой и наблюдал за разгрузкой так, словно это было рытье окопов или похороны павшего в бою. Проходя мимо, Найт бодро поздоровался с солдатами и выжидательно склонил голову, но они, казалось, были слишком погружены в работу и не заметили его.

Он разозлился, когда обнаружил, что его поставили на разгрузку цемента. Ему не хотелось спускаться в трюм: цементная пыль попадала в нос и заставляла чихать. Он всегда был предрасположен к сенной лихорадке; и никогда ведь не знаешь, где свое здоровье погубишь. Он также слышал, что от этой пыли, если сильно надышаться ею, можно заболеть туберкулезом. Значит, следует соблюдать осторожность. Поэтому он остался на палубе и сказал остальным, что будет помогать подтягивать канат через крышку люка, если его заест. Ему не трудно было убедить их в том, что это очень важная мера предосторожности. Тем более, что большинство из них были новички и ничего в этом деле не смыслили. Чувствовалось, что им на все наплевать. Что ж, приходилось самому о себе заботиться. Ведь никому до тебя нет дела.

Механик был явно возмущен его притворством.

— Убирайся с палубы! — снова закричал он. — Почему ты не спускаешься в трюм? Принимайся за работу. Ну что ты тут без толку околачиваешься?

Механик был из другого отделения профсоюза. Когда встал вопрос о том, поддержать ли грузчиков, они незначительным большинством голосов решили продолжать работу, но ясно было, на чьей стороне симпатии этого механика.

Когда лебедка опять заработала, Найт оперся о поручни. Вся беда в том, рассуждал он, что профсоюзу, видно, невдомек, какие сейчас трудные времена, сколько надо денег, чтобы прожить. А тебе выдают жалкое пособие по случаю локаута — всего несколько фунтов, попробуй-ка продержись на них. Среди бастующих были такие, которые работали уже много лет, а пособие получали одинаковое с теми, что проработали всего несколько месяцев. Разве это демократия? Руководителям союза при этом живется неплохо — можете не сомневаться, да и тем, кто состоит с ними в дружбе, тоже. По всей видимости, никто из них никогда не нуждался в деньгах.

Разве они не понимают, что у каждого человека могут быть свои потребности. В конце концов, ведь работаешь в порту вовсе не потому, что тебе это нравится. Да и кому может нравиться эта работа? Делаешь это ради заработка. А вот теперь ты лишился заработка и живешь на ничтожные гроши, и они думают, что этого достаточно, чтобы свести концы с концами. И еще не разрешают браться за другую работу. А что ты, не человек, что ли? И какое тебя ждет будущее? Работаешь ведь только ради заработка, и вот из-за того, что нескольким коммунистам захотелось заварить всю эту кашу, ты и этого лишился.

Он задолжал на скачках букмекеру больше сорока фунтов, и тот ему прямо сказал, что если он не выплатит хотя бы десяти, то больше не сможет делать ставки. Потом новый костюм, который он сшил себе из красивой синей материи, — он украл ее в порту за месяц до забастовки. Портной сказал ему, что не отдаст костюма, пока за него не будет уплачено, а ему до смерти хотелось надеть этот костюм. Ему осточертело выпрашивать у всех деньги на талоны в столовую. Он давно задолжал своей квартирной хозяйке, и старуха мстила ему тем, что готовила отвратительную еду — только в армии он ел подобную гадость. А тут еще взносы за машину… Господи, ну как человеку жить на свете? Если он честно отработал день, ему должны за это честно заплатить — он так считает. А если он иногда и позволяет себе передышку, то кто этого не делает?

«Что там еще такое?» — вдруг подумал он.

За воротами порта, на углу улицы собралась толпа: мужчины в рубашках с расстегнутыми воротничками, со сдвинутыми на затылок шляпами и подтяжками поверх свитеров. В первое мгновение ему показалось, что произошел какой-то несчастный случай или кто-то устроил драку. Потом он заметил, что взгляды всех этих людей устремлены в сторону порта. Слышался гул голосов, суровый гул недовольства. Дюжина полицейских патрулировала перед толпой и теснила людей назад, когда они пытались прорвать их цепь и перебежать на эту сторону улицы. Раздавались выкрики:

— Штрейкбрехеры! Ублюдки! Мерзавцы!

— Смотрите, вон он, Профессор!

— Привет, Профессор!

Осберт Свит, работавший на соседнем судне, поднял голову, посмотрел на толпу полным презрения взглядом, пренебрежительно повернулся к ней спиной и снова принялся за работу.

— Эй, Профессор, а ну поплавай, а мы посмотрим!

— Чтобы тебе захлебнуться, гад!

Полицейские расхаживали взад и вперед, размахивая дубинками. Пока что они никого не трогали.

Найт спрятался за рубку, но сделал это недостаточно проворно — кто-то узнал его.

— Смотрите, вон Фурункул!

— Эй, Фурункул!

Найт весь покраснел и крепко сжал кулаки. Если и было за что отвернуться от прежних друзей, так именно за это дурацкое прозвище.

Приземистый парень в рабочем комбинезоне отделился от толпы и, незамеченный полицейскими, помчался вдоль набережной, лавируя между машинами. Он ухватился руками за решетку на воротах и, прижав лицо к железным прутьям, закричал солдатам:

— Слушайте, ребята, слушайте! Знаете ли вы, что это за твари, с которыми вас заставили вместе работать? Может быть, вы и не виноваты, вам приходится это делать: приказ есть приказ. В таком же положении был и я, и большинство моих товарищей, там, в африканской пустыне, да и в Италии, и в других местах. Тут нас много таких, которые побывали в трудных переделках. Мы там не загорали, как те штабные крысы, что сейчас в полиции служат…

Полицейские усиленно теснили толпу назад. Люди видели, что для их товарища дорога каждая минута, и старались создать как можно больше суматохи и шуму и отвлечь тем самым внимание полиции. Ветер гнал вдоль канавы газеты, сор.

— Слушайте! Знаете ли вы, что такое скэбы? Вон те самые и есть скэбы — присмотритесь к ним хорошенько, вы их быстро распознаете. Скэб — это тварь, которая пресмыкается. Увивается около сержанта, или младшего лейтенанта, или около другого чина повыше, и пресмыкается все время, если есть в том выгода — законченный подхалим — знаете такого? Всем готов служить. На седьмом небе от счастья, если ему бросают подачку. Ничтожную подачку. Как только он ее получает, ему хочется еще. Он лижет им зады, и снова получает подачку, и просит еще. И тут-то он уж возомнит себя властелином и садится всем на шею. Все вы знаете такого — посмотрите: вон он!

Солдаты прекратили работу, стояли и слушали с заинтересованным видом. Некоторые усмехались.

— Если вы сидели когда-нибудь за решеткой, вы бы сразу распознали скэба. Это он, скэб, доносит обо всем стражникам, чтобы получить пару жалких сигарет. И когда вы наконец до него добирались, что вы с ним делали, а? Скэб — это тот самый подлец, который увивается за твоей женой, пока тебя нет дома. Он предает тебя в лагере и на судне. Он предает тебя на фронте, если вообще туда попадает, он предает тебя в тылу, предает все время, потому что ни на что другое не способен…

Сержант наконец заметил оратора и остановил движение машин вдоль набережной. Трое полицейских побежали к нему.

— Слушайте! Любой, кто отнимает работу у другого, когда тот борется за свои права…

Он все еще кричал, когда полицейские схватили его за руки и потащили к полицейской машине, стоявшей у обочины. Человек вырвался, толпа расступилась, чтобы пропустить его, и он исчез в гуще людей, запрудивших улицу, и затерялся там.

Полицейские, взявшись за руки, образовали цепь и стали медленно теснить толпу назад. Шум улегся, но, перекрывая гудение автомашин, порой раздавался пронзительный крик:

— Скэбы! Мерзавцы!

Найт вышел из-за рубки. Они теперь знают, что он больше не с ними, это ясно.

— Ну и нахальные же они, — сказал он, обращаясь к механику. — Нахальства у них не меньше, чем у Неда Келли.

Механик отвернулся.

Солдат с усталым видом прокатил по пристани тележку с котелком и кружками. Найт облизал губы.

— Вот это здорово! — крикнул он. — Наконец-то перерыв!

— Да, видать, ты совсем выдохся, передохнуть хочешь! — сказал механик.

Он крикнул людям в трюме. Команда грузчиков поднялась наверх, счищая цементную пыль с комбинезонов, сморкаясь, отирая лбы.

— Сейчас бы неплохо выпить, — сказал Найт. — Черт, ну и высушивает же этот цемент глотку!

— Да ну? — сказал механик. — Ты-то как это заметил?

Солдаты, работавшие на соседнем судне, уселись на пристани вокруг котелка с чаем. Они курили и потягивали чай из жестяных кружек.

Заметив подходивших грузчиков, солдаты поставили кружки и поднялись.

— Оставили нам немного, ребята? — спросил Найт.

Солдаты повернулись и стали подниматься по трапу. Один задержался.

Найт подошел и заглянул в котелок.

— Нам хватит, — крикнул он через плечо остальным рабочим и потянулся за кружкой.

Солдат пнул котелок ногой. Котелок с грохотом опрокинулся. Чай расплескался по сторонам и по каплям стал протекать в щели дощатого настила.

Солдат сплюнул и быстро пошел прочь.