Перевод Ан. Горского

 

1

Для Фила Бэрке настали трудные времена. Мастер на все руки, он с некоторых пор напрасно обивал пороги в поисках хоть какой-нибудь работы. 1951 год, когда произошли крупные выступления рабочих, застал его на выборном посту в профсоюзе, а когда все кончилось, Фил бросил сезонную работу и решил устроиться на постоянное место где-нибудь поближе к центру города. Тут-то и выяснилось, что охотников нанять Фила не находится. Даже в муниципалитете, где он раньше работал, ему ответили, что вакансий, к сожалению, нет, хотя в газете каждую неделю появлялись объявления муниципальных отделов о найме рабочей силы.

Правда, все это было для него не впервой, но теперь, к сорока семи годам, он потерял вкус к подобным передрягам, если даже когда-нибудь его имел. Забот хоть отбавляй: за дом плати, за обучение двух дочерей-подростков плати. А тут еще по болезни и ему и жене летом позарез нужно выехать куда-нибудь за город.

В свое время Фил был игроком в регби, чемпионом велосипедных гонок, профессиональным боксером; довелось ему побывать батраком и шахтером, проходчиком туннелей и забойщиком скота, объездчиком лошадей и такелажником, железнодорожным обходчиком и барменом, санитаром в психиатрической больнице и охотником; он занимал пост то председателя, то секретаря профессиональных союзов, был делегатом профсоюзных советов и рабочих комитетов; во время войны сражался в звании сержанта в Ливийской пустыне и в Италии; был кандидатом на выборах в парламент и в муниципальные органы. А теперь, как ему казалось, он стал ничем; не раз уже Фил спрашивал себя, что принесли ему прожитые годы. Ожесточенный, он сидел дома и размышлял. Все чаще и чаще возвращался он к тем дням, когда был мальчишкой, рос на ферме на юге страны — холмы, побеленные утренним инеем, свежий ветер, качающий деревья, клочья тумана, тени облаков на траве, птичий гомон в зарослях… И чем сильнее его охватывали воспоминания, тем больше он расстраивался: нет, теперь, наверное, нечего и думать выбраться из города.

Однажды в конце осени без стука распахнулась дверь и в комнату ввалился старый Билл Бейли.

— Привет, привет, привет!

Фил сидел перед камином, утонув в кресле, но при виде Билла вскочил и схватил его за руку.

— Как я рад, старина!

Жена Фила принялась хлопотать по хозяйству, а Билл пододвинул кресло к огню.

— Слышал я, трудновато тебе приходится?

Фил пожал плечами:

— Ты же знаешь. И надеяться не на что.

— Да, да, — кивнул Билл.

В свое время Биллу тоже пришлось несладко. Накануне первой мировой войны, вскоре после женитьбы, он купил в графстве Кинг ферму — восемьсот акров каменистой земли и холмов. Сосед Билла, австралиец, помог ему обработать участок. Потом Билл помог австралийцу, и они стали хорошими друзьями. Как-то агент, посредник по продаже ферм, обратился к ним с предложением купить у них фермы, но только обе сразу, чтобы объединить в одну. Они согласились (земля оказалась настолько плохой, что друзья были рады любому покупателю) и получили хорошую цену. Австралиец решил переждать с год, не обзаводиться новой фермой. А у Билла уже появились дети, ему нужно было их кормить. Он купил тысячу акров в Вайрарапе, и дела у него стали налаживаться, но в 1922 году наступили тяжелые времена, Билл не сумел вовремя выкупить закладную, и ферма пошла с молотка. Конечно, он не оказался бы в таком положении, если бы, как его дружок австралиец, немного повременил с покупкой участка.

У Билла нашлись знакомые среди агентов по продаже движимого и недвижимого имущества. Они и подыскали ему работу — производить оценку и изъятие предназначенного к продаже с аукциона имущества тех, кто просрочил выкуп закладных, — этим неудачникам разрешалось оставлять себе лишь кое-какие вещи, не больше чем на двадцать пять фунтов, а все остальное распродавалось, так что после многих лет изнурительного труда они становились нищими. Плачущие женщины не раз умоляли Билла оставить им из вещей хоть что-нибудь сверх положенного — гарнитур мебели, пианино, дойную корову. Билл обычно отвечал: «Оставляйте, что хотите, только, чур, припрятать получше!»

Аукционерам вряд ли пришлась бы по вкусу такая щедрость, но к тому времени, когда они все разнюхали, Билл уже успел скопить кое-какие деньжонки и смог приобрести в другом районе небольшую ферму. Окрепнув, он купил еще одну, побольше. Но тут Билл понял, что ему осточертели те, кто наживается на фермерах, он бросил землю и перевез семью в город. Целых десять лет был портовым рабочим. В те дни люди тянули лямку восемьдесят часов в неделю, получали десять фунтов и считали, что им невероятно везет, потому что многие тогда бродили по улицам те же восемьдесят часов и ничего не получали.

Дети Билла росли и обзаводились семьями, жена умерла, а его все больше одолевал зуд странствий. Среди фермеров у него было много друзей — он приобрел их, когда работал оценщиком в Вайрарапе, и теперь разъезжал повсюду и брался за любую работу — батрачил, копал дренажные канавы, охотился на опоссумов, ставил изгороди — в общем занимался всем, что подвернется под руку. У него был акр своей земли, в основном под картошкой, двухкомнатное бунгало около Тасманова залива, дом в городе, и он сам решал, куда ему поехать и чем заняться.

— Я слышал, ты последнее время все киснешь, — сказал он Филу.

— Да. И нервы. Ужасно нервничаю. Удивляюсь, как только терпят меня домашние. Почти не сплю.

Билл наклонился и испытующе взглянул на друга.

— Послушай, а как насчет того, чтобы поработать вместе? Нужно поставить изгородь в графстве Нельсон. И семью сможешь содержать, и еще несколько фунтов прикопишь. Не успеешь и оглянуться, как чертовски тяжелая работа и горный воздух приведут тебя в чувство.

— Но я уже давно не ставил изгородей.

— Ничего, справишься! В прошлом году в графстве Бруклин я заработал за три недели почти полтораста фунтов. Не бойся, не прогадаешь. Со мной ты будешь как у Христа за пазухой. А как я готовлю, дружище!

Филу показалось, что на него повеяло свежим воздухом гор. Он встал.

— Договорились, старина.

Они ударили по рукам.

 

2

Билл отправился в Нельсон заканчивать переговоры о заключении контракта, а спустя десять дней туда же вылетел и Фил. С западного побережья Южного острова дул порывистый ледяной ветер. На аэродроме Фила захватил проливной дождь. Шлепая по лужам, он добрался до комнаты ожидания, где его встретил Эрни Честер, тот самый фермер, к которому они нанялись. Эрни еще до войны эмигрировал из Англии, некоторое время батрачил, а потом ему повезло: он женился на дочери преуспевающего хозяйчика, и тот помог ему обзавестись собственной фермой.

Фил провел ночь в доме Эрни, познакомился с его женой и тремя малышами, погрелся в гостиной перед большим камином, где пылали огромные поленья, вымылся и, получив грелку, улегся спать. Его положили в большой комнате с длинным рядом окон от пола до потолка. «Летом тут будет недурно. Как на веранде», — подумал Фил.

Утром Эрни довез его на машине до того места, где уже трудился старина Билл. Сначала они ехали по ровной, заросшей травой местности; по временам им встречались аккуратные домики ферм, окруженные садами. Затем перед ними возникли довольно высокие горы, травы стало меньше, зато все чаще и чаще попадались камни; из ущелий внезапно налетал колючий ветер. Над землей нависло холодное и серое от дождя небо.

— Хорошо, что у Билла есть хижина, — заметил Эрни. — А впрочем, насколько мне известно, он большой чудак и с таким же удовольствием согласится спать в палатке — там же, где работает, и готовить пищу на костре.

Билла они застали за работой близ пустынной дороги, пересекавшей горное пастбище. Он отбросил молот и подошел к ним, еще издали протягивая руку. Неожиданный порыв холодного ветра чуть не свалил Фила с ног. Билл что-то буркнул насчет «паршивой ночи» и сел в машину, чтобы показать им свое жилье.

Они подъехали к полуразвалившейся ухаре, расположенной в заброшенном карьере. Одна из ее стен почти вплотную прижималась к крутому берегу речушки. Жилье находилось в полумиле от фермы, где им предстояло покупать себе молоко. Фил взглянул на лачугу и невольно поежился.

Они вошли в хижину. Стены ее были сколочены из грубых бревен; для сохранения тепла щели под крышей были забиты дощечками от ящиков из-под фруктов. Билл разгреб тлеющие в золе угольки и бросил на них несколько поленьев. Роль очага выполняла сорокачетырехгалонная канистра из-под бензина, наполовину набитая камнями и поставленная на фундамент из глины; верх печи представлял собой решетку с приделанным к ней вертелом. Трубу заменяли керосиновые банки с выбитыми донышками, скрепленные проволокой, из которой сооружались изгороди. Посредине на земляном полу стоял шаткий столик из досок, а рядом ящик из-под фруктов — сиденье для Фила. Биллу отводился край нижней койки двухэтажных нар у стены.

Взглянув на верхнюю койку, Фил увидел несколько мешков и тюфяк — толстую подстилку, набитую листьями папоротника, татарника и черной смородины.

— Ну, пока. Если что понадобится, дайте знать, — сказал Эрни и уехал.

— Устраивайся, — предложил Билл. — А я пока чайку согрею.

Фил с трудом сдерживался, чтобы не вспылить. Он швырнул чемодан на койку, подошел к очагу и протянул к огню окоченевшие руки.

— За всю свою жизнь, будь она неладна, не видел ничего похожего, — заявил он. — Ведь в каждом трудовом договоре предусмотрены для рабочих какие-то минимальные удобства. Я знаю местного представителя профсоюза и обязательно переговорю с ним при первой же возможности… А я-то вообразил, что наш хозяин настоящий парень! Неужели он думает, что мы сможем так жить? Утром же скажу ему пару теплых слов.

— Оставь, — возразил Билл. — Это моя идея, не его. Стоило нам захотеть, и мы могли бы жить в его доме, в самой лучшей комнате.

— В той, что с окнами, как на веранде?

— Вот, вот. Могли бы жить в доме и столоваться вместе с его семьей.

Пораженный Фил уставился на Билла.

— Что? Что ты говоришь?

— Эрни сам предлагал, когда мы толковали насчет контракта. Я отказался.

— Почему? — Фил старался не повышать голос.

— Да потому, что оттуда далеко до места работы, а это меня… я хочу сказать — нас… никак не устраивает. Пока сюда доберешься — глядь, уже восемь, а то и девять часов утра, а нам надо начинать на рассвете. И возвращаться придется к чаю, к пяти-шести. Нужно будет приспосабливаться к порядкам в семье. А мы должны работать от рассвета до темноты и ежедневно, разве что не в дождливые дни.

Билл засыпал чай в кипящий котелок и поставил его на стол.

— Да и потом я бы перестал там чувствовать себя независимым. Брейся, мойся, одевайся, ежедневно убирай комнату… Нет, это не по мне, тут куда лучше.

— Тут?! — вспылил Фил. — Послушай, какое животное самое независимое и бесцеремонное в мире? Свинья. Она полная хозяйка в своем великолепном хлеву. И никого, кроме нее, не касается, как она себя ведет за едой или в остальное время. И разукрасить свой хлев она вольна, как хочет. Ты что же, хочешь сказать, что ничем не отличаешься от свиньи? Ты, старый профсоюзник! Мне стыдно за тебя.

Билл налил чай и пододвинул кружку Филу; стол заскрипел.

— Да ты не шуми, — продолжал Билл. — Давай успокоимся и потолкуем. Всю свою жизнь ты за что-то боролся и чего-то добивался. Того, что уже есть, тебе было мало. Я понимаю тебя — и я поступал так же. Без борьбы ничего не добьешься. Ну а сейчас, в наши годы, давай на минутку вообразим, что мы в общем-то всем довольны. Давай не будем волноваться из-за каждого пустяка. Давай посмотрим вокруг себя и, к удивлению всех и своему собственному, скажем, что все нас устраивает.

— Тебя-то, может, и устраивает, только не меня. Настоящий свинарник. Да что там! В иных свинарниках даже лучше, чем здесь.

— Все это так, но ты только подумай… Не захотелось нам бриться — пожалуйста, не брейся. Нашла на тебя блажь — снимай башмаки и клади ноги на стол. Захотел чего-то поесть, приготовить по вкусу — на здоровье. Хочешь покрепче выразиться — никто и слова не скажет. Плюнуть на пол? Сколько душе угодно. Господи! Да неужели ты не понимаешь, что наконец-то мы хоть ненадолго отдохнем от этой мышиной возни!

— Ты великовозрастный Гекльберри Финн, вот ты кто!

— Нет, ты только пораскинь мозгами. Неужели ты думаешь, что если мне нравится жить вот так, то выходит, что я продаюсь капиталистам? Ты все поглядываешь вокруг, все хочешь увидеть настоящие вещи — раковину, ванну, краны, изразцовую печь и еще бог знает что. Черт подери! Возьмись наконец за ум и скажи, что вещи для тебя теперь ничто. Ты можешь это сказать, ты заслужил это право, потому что отныне больше не считаешь, будто вещи — это все.

— Да, но вещи создают определенные удобства. Это совсем не пустяк в наши годы. Я бы, например, не возражал, если бы мне пришлось спать в доме Эрни с грелочкой да на чистой простынке.

— Ты считаешь, что у нас должны быть и холодильник, и стиральная машина, и тостер, и прочая ерунда? Ты серьезно думаешь, что без этого не прожить? Особенно если ты еле-еле сводишь концы с концами? Я знаю одного парня — его жена купила пишущую машинку. Печатать не умеет и учиться не собирается. Ей, видишь ли, взбрело на ум, что в приличном доме нельзя без машинки. Да я бы мигом свернул шею своей женушке, если бы она придумала такое.

Он наклонился над очагом и помешал угли.

— Так что взгляни еще разок на наше жилье. Какой нам смысл иметь рояль? Я все равно на нем не играю. А холодильник… Зачем он нам, если тут и без него так холодно, что зуб на зуб не попадает!

— Продолжай, старина! — рассмеялся Фил. — До меня начинает доходить.

— Это все равно как между мужчиной и женщиной. Чем сильнее ей хочется сказать «да», тем больше она артачится. Без борьбы она нипочем не уступит. Ну а когда бедняга наконец заставит ее раздеться, выясняется, что ему уже расхотелось. Вот и ты такой же.

— Желал бы я взглянуть на человека, который заставил бы меня раздеться, если я не захочу!

— Фил, ты даже не отдаешь себе отчет, что уже имеешь то, за что боролся и чего жаждал много-много лет. Ты хочешь знать, что это такое? Свобода! Вот чем мы — ты и я — владеем здесь. Ну и пользуйся ею!

Фил осмотрелся. Ему показалось, что старая, убогая хижина выглядит не так уж скверно. Запах горящего в очаге чайного дерева, труба из керосиновых банок, обшарпанный старый стол, закоптелые стены… Почему бы не набраться мужества и не сказать подобно старине Биллу: «Меня это устраивает? Почему бы нет?» Он подумал о прошедших годах, заполненных профсоюзными собраниями, забастовками, заседаниями арбитражных судов, депутациями, выборными кампаниями, посещениями избирателей, сбором подписей под петициями, уличными демонстрациями — обо всем, что он делал во имя лучшего будущего, которое должно наступить в один прекрасный день. Почему бы сейчас, в старой хижине в горах, не сделать короткую передышку и не устроить себе отдых? Сказать: да, я доволен. Сказать: меня это устраивает.

— Ты прав, старина, — произнес он.

— Вот и хорошо, — ответил Билл и широко улыбнулся. — А теперь и я уступлю тебе немножко. Жена Эрни сказала, что всю нашу стирку она берет на себя. Нам только остается передавать ей белье по пятницам, когда они будут заезжать за нами вечером, чтобы подбросить до города.

 

3

Весь день они усердно трудились над изгородью. Фил обнаружил, что ладони его рук, так долго не знавших работы, утратили свою прежнюю силу и что не такое уж это простое дело — сгибать проволоку. Отвыкшие от работы мышцы мучительно ныли. В довершение ко всему у него разболелось горло — дал знать себя холодный ветер, налетавший с горных пастбищ.

Спустя некоторое время он заметил, что Билл старается взять на себя самое трудное, оставляя ему то, что полегче, — прикрепить проволоку к столбам или что-нибудь в этом же роде.

Перед наступлением сумерек поднялся сильный южный ветер, насыщенный дождем. Они вернулись в хижину. Билл разжег очаг, вскипятил в котелке чай и начал готовить ужин из мяса и овощей. Фил переоделся во все сухое и извел почти целую коробку спичек, пытаясь зажечь лампу, — ее упорно гасили порывы сырого ветра, проникавшего в хижину. В конце концов он поставил ее под стол, и света было достаточно, чтобы читать газету.

Билл разложил дымящееся тушеное мясо по металлическим, с выщербленной эмалью, тарелкам. Фил уже много лет не испытывал такого голода и не наслаждался так едой.

— Вообще-то тут ничего, когда нет ветра, — заметил Билл. — А дело идет к весне, так что скоро ветров не будет.

Фил положил поверх тюфяка из папоротника несколько мешков и покрыл их одеялами.

— Пожалуй, я не стану выбрасывать черную смородину и татарник, которые ты напихал в подстилку, — сказал он. — Иначе в ней ничего не останется.

— Ты можешь пойти и набрать свежего папоротника. Его тут сколько угодно.

— Под дождем?

Фил вытянулся и закрыл глаза. Здесь, вдали от города, не надо было метаться в поисках работы, просматривать газеты в надежде наткнуться на объявление о вакантном месте, думать о счетах, засиживаться в пивных, надрывать голос по телефону, встречаться с политическими деятелями, которые гоняются за вами и уговаривают сделать то одно, то другое — выступить на митинге, раздать листовки, разнести газеты, распродать брошюры, собрать пожертвования, распространить лотерейные билеты, всучить билеты в кино тем, кому они вовсе не нужны и кто все равно ими не воспользуется… Нет, здесь прямо-таки замечательно! Он снова почувствовал себя мальчишкой, который лежит в постели вечером, когда уже выключен свет, и прислушивается к шуму дождя по крыше.

Фил поднялся и спросил у Билла, как найти «то самое место». Так он узнал о деревянных перилах над ямой у реки, за карьером. Электрического фонарика у него не было. Он замерз и промок и едва не упал, поскользнувшись на прибрежной гальке. Но Фил уже достаточно пожил, чтобы уметь ценить прелесть десятиминутного уединения.

Они поднялись с рассветом, позавтракали жареными почками и беконом, уложили в сумку кое-какой еды на второй завтрак, а также чайную посуду и отправились на работу. Свирепствовавший всю ночь ураган с проливным дождем к утру выдохся, но с гор все еще дул холодный ветер, а в долинах клубился сырой туман.

Все утро они готовили ямы для столбов вдоль берега реки. Билл старательно рыл яму для опорного столба, а немного подальше, в том месте, где берег делал крутой поворот, Фил копал в песчаной почве углубление для одной из угловых стоек.

Подъехал Эрни и сказал, что он свалил дрова около ухары. Эрни помог Филу закончить работу. Потом к ним присоединился Билл.

— Я сегодня заеду за вами; попьете у меня чаю и отдадите в стирку белье, а потом мы все вместе поедем в город купить кое-что и выпить пива.

— Здорово! — обрадовался Фил. — Скорее бы время прошло!

Биллу тоже пришлось по душе это предложение.

— Когда я копался на своей ферме, — заметил он, — времена другие были. Не каждый имел даже башмаки, чтобы показаться в городе, а уж о деньгах на всякие городские удовольствия и думать не приходилось — их и подавно не было.

К приезду Эрни каждый из них приготовил сверток чистого белья — надеть после мытья. Они плотно закусили, расправившись в числе прочего и с пудингом, потом уселись в машину и отправились в город. У Фила на коленях сидел младший сынишка Эрни.

— Мистер Бэрке, ма ведет нас сегодня вечером в церковь. Вы не пойдете с нами?

Фил был равнодушен к церковным делам, а сейчас хотел главным образом одного: выпить кружку-другую пива.

— Мне надо сделать массу покупок, — ответил он.

— Ну, об этом ты не беспокойся, — вмешался Билл. — Пойди с ними. Покажи мальчику пример! Я знаю, что нам нужно, и сам все куплю. А сверх того, специально для тебя, спичек, табаку, пуховую перину и все такое прочее.

«Этот старый мерзавец не хочет, чтобы я попал в пивную. Вот куда он гнет!» — подумал Фил.

— Спасибо, Билл. Но ты же не сможешь примерить за меня башмаки, не так ли? И подстричься за меня ты тоже не сможешь.

Билл промолчал, а спустя некоторое время ворчливо сказал:

— Странно, раньше ты об этом ничего не говорил.

«Я таки сбил его с толку!» — обрадовался про себя Фил.

Они сделали покупки, и Филу, чтобы не прослыть лгуном, пришлось зайти подстричься, хотя надобности в том не было. Погрузив в машину все купленное, они направились в пивную миссис Броди.

В пивной в большом камине горели, потрескивая, толстые поленья. Здесь было много фермеров, стригалей, сезонных портовых рабочих и пастухов. Фил разговорился с шофером грузовой машины — оказалось, в прошлом году они работали на одной стройке в городе, хотя и не знали тогда друг друга. Билл развалился в мягком кресле перед пылающим камином, поставил кружку с пивом на пол около себя и блаженно дремал.

Часов около девяти в пивную заглянул какой-то человек и шепнул, что так как официальные часы торговли уже кончились, сюда с минуты на минуту нагрянет полиция — проверить, не происходит ли тут выпивки в неположенное время. Фил крепко встряхнул Билла и велел ему незаметно смыться, а сам вместе с другими тихонько пробрался через соседний зал на улицу.

Здесь, на улице, они ждали, когда уйдут полицейские. Фил обошел всех, разыскивая Билла, но того нигде не было. Наконец кто-то сказал ему:

— А вот и ваш дружок! Его зацапали фараоны.

Фил почувствовал, как в нем поднимается ярость. Почему он не увел Билла с собой? Почему он бросил его полусонного? И какое право имеют полицейские хватать и тащить человека, словно это враг номер один, только за то, что после дня тяжелой работы в горах он решил пропустить кружечку пива?

Фил сжал кулаки и расправил плечи, собираясь кинуться на полицейских. Однако в эту самую минуту Билл и сержант вдруг засмеялись.

Кто-то в толпе слегка толкнул Фила локтем и сказал:

— Слушай, а как бы сделать, чтобы твой дружок перестал якшаться с полицейскими? Пусть они отправляются спать, а мы вернемся к своим кружкам.

Билл пожелал полицейским спокойной ночи, и когда они ушли, все возвратились в пивную.

— Что с тобой случилось? — спросил Фил.

— Да я снова заснул, как только ты меня разбудил, — засмеялся Билл. — Полицейским, когда они растолкали меня, я сказал, что уселся в это кресло примерно без четверти шесть, пригрелся и задремал.

— И они, конечно, не поверили?

— Еще бы! Не задавай наивных вопросов.

— О чем же вы чесали языки все это время?

— В основном — как ставить изгороди, а еще о сельском хозяйстве, о бегах. Этот сержант — свойский парень. Когда-то в Вайрарапе я знал его отца. Он тоже служил в полиции.

— Да уж у тебя язык — дай бог всякому, — покачал Фил головой. — Удивляюсь, почему ты не стал дипломатом.

— Забыли, должно быть, пригласить.

 

4

Прошло немного времени, и Фил почувствовал, что руки у него уже не болят, суставы не ноют, и теперь он мог весь день трудиться в горах с таким же упорством, как старина Билл. В работе у него появилась определенная система, через несколько дней превратившаяся в привычку. Поставленная ими изгородь тянулась мили две по прямой, а потом под углом сворачивала на усеянную камнями территорию, по которой некогда спустился ледник и где каждая лопата земли давалась с большим трудом. Иногда им приходилось рыть по две ямы рядом и с помощью ваги перетаскивать из одной в другую огромные валуны. Эрни понимал, насколько тяжелее стала работа, и повысил оплату за каждое звено изгороди на всем этом участке.

Изгородь приблизилась к берегу реки и, пройдя некоторое расстояние вдоль него, повернула обратно, к тому месту, откуда они начали ее ставить. Однажды во время работы Фил увидел, что его друг внезапно плашмя упал на землю и сунул голову в яму, вырытую для столба. Фил отбросил молоток и подбежал к Биллу.

— Что с тобой, старина?

— Я уверен, что видел большой самородок золота. — Рискуя вывихнуть шею, Билл повернул голову и снизу взглянул на приятеля.

Тяжело переводя дух, Фил присел на корточки.

— И, кажется, вообразил, что он с ногами или на колесиках. Ты что, боялся, как бы он не сбежал от тебя?

Смеясь, Билл поднялся, стряхивая пыль со штанов.

— В этих местах золотишко водится, — сказал он. — Я ведь как-то работал тут недалеко, на ферме, только, пожалуй, ближе к Марчисону, а потом некоторое время бродил вдоль реки вверх по течению. Иногда, знаешь, совсем неплохо получалось. Чаще всего рассыпное золото, крупных самородков почти не попадалось. Правда, один или два я видел. Тут ни за что не угадаешь, когда тебе повезет… Как ты смотришь, — что, если пораньше перекусить?

Они разожгли костер и вскипятили чай. Билл рассказывал о знакомых старателях, о том, как они перебивались с хлеба на воду в надежде наткнуться когда-нибудь на золото.

Фил поинтересовался, как будет с уплатой подоходного налога. Деньги, ответил Билл, переведет за них сам Эрни еще до того, как они увидят свое жалованье.

— И тут уж не приходится обижаться на Эрни, тут нет его вины, — объяснил он. — Все проклятое правительство! Маленьким людям, вроде нас с тобой, никогда от этого не избавиться. Только богатым все сходит с рук. Они ремонтируют и красят свои дома, заставляют других выполнять разные свои прихоти, а расходы проводят по книгам своих фирм — или как там называются такие махинации — и увиливают от уплаты налогов. Подлецы!

— Что верно, то верно, — кивнул Фил. — Где уж рабочему человеку рассчитывать на справедливость.

— Бог мой, ну и пустозвон же ты, Бэрке! — воскликнул Билл. — Сколько еще ты будешь рассиживать и болтать? Скоро уже стемнеет, а у нас еще работы по горло.

Фил снова взялся за лопату и еще долго слышал, как Билл, размахивая руками и чертыхаясь, составлял собственный проект закона о налогах.

За работой Билл постоянно разговаривал сам с собой. Сначала он излагал аргументы одной стороны, затем начинал отвечать на них; иногда дебаты принимали особенно бурный характер, он швырял молот и принимал такой вид, словно собирался с кулаками наброситься на своего оппонента.

Однажды Фил спустился с горы за новым запасом скоб и застал Билла в разгаре очередного, проходившего с переменным успехом спора с самим собой. Послушав некоторое время, он спросил:

— Ты обсуждаешь какие-нибудь личные дела или присутствие посторонних разрешается?

Сконфуженный Билл повернулся к нему.

— Валяй, иди сюда, — сказал он. — Я тут размышлял о новой работенке — о запруде на реке. Пожалуй, я посоветую Эрни немного спрямить берег там, где река делает крутой поворот, тогда во время половодья течение не будет таким сильным. Нужна только пара лошадей — притащить несколько толстых бревен, а больше ничего и не надо. Я как раз втолковывал ему, как бы я поступил, если бы взялся за работу.

— Да, но Эрни-то здесь нет.

Билл рассердился:

— Нет, так будет, верно? Не грех заранее поворочать мозгами. Вообще если бы люди почаще сначала ворочали мозгами, а уж потом раскрывали рот, порядка в мире было бы куда больше.

Билл владел секретом сохранять жар в своем самодельном очаге таким образом, что когда с наступлением темноты приятели возвращались в хижину, им оставалось только раздуть засыпанные пеплом угольки и подбросить на них несколько сухих поленьев. Дым больше оседал в самой хижине, чем выходил в трубу из керосиновых банок, и поэтому Фил несколько переделал ее, прикрепив проволокой к задней стене. Иногда огонь в очаге пылал, словно в горне. Случалось, что, вернувшись домой, они находили в питьевой воде головастиков: тлевшие в очаге угли давали достаточно тепла, и в воде созревала икра.

Подогрев воду для умыванья, Фил начинал готовить ужин — основательно они ели только раз в день, после работы, — а Билл тем временем просматривал утреннюю газету. Он любил читать вслух и комментировать отдельные места.

— Вот ворюги! Нет, ты только представь себе, а? — Или же: — Замечательно!.. Он им покажет!.. Молодчина!..

Однажды вечером Фил отправился на расположенную в полумиле ферму за молоком, яйцами и маслом.

— Продолжай в том же духе, Билл, пока я не вернусь, — сказал он, выходя из хижины с мешком из-под сахара.

Вернувшись через полчаса, он остановился у двери, положил свою ношу на камень и стал прислушиваться к разглагольствованиям Билла.

— Уж кому-кому, а этому поджигателю войны (имярек) вовсе не следовало бы говорить о мире и безопасности. Да-с, но вы послушайте дальше — чем дальше, тем хлеще…

— Продолжай, Билл, я сейчас…

Билл взглянул на приятеля исподлобья и, словно тот никуда не уходил, заметил:

— Вот я и говорю: какие же лицемеры и мерзавцы в большинстве своем все эти политики! Вот, например, возьми этого. Вначале он говорит одно, а переверни страницу — и что же он говорит теперь? — Билл привел еще несколько мест. — Враль, — проворчал он. — Но ты послушай напоследок вот это местечко…

Фил предпочитал читать газету сам и редко прислушивался к рассуждениям Билла. А тот, заканчивая чтение какого-нибудь длинного отрывка, торжествующе спрашивал:

— Ну и что ты скажешь об этом?

— Что скажу? — Фил начинал мямлить, подыскивая подходящий ответ. — Да, честное слово, прямо-таки настоящая банда мерзавцев!

На лице Билла появлялось озадаченное выражение.

— Ну, уж это слишком… По-моему, в сложившейся обстановке они действовали правильно.

Фил начинал ломать голову, не зная, как ему держаться дальше.

— Да, но дело-то в чем заключается? Ты ожидаешь, что люди будут действовать и говорить так, а не иначе, правда? Я полагаю, что они обязаны поступать так.

— Ну, в данном случае я бы этого не сказал. Из того, что тут написано, чертовски ясно, что они были вынуждены поступить иначе. У них не оставалось выбора, правильно? Будь у них выбор, они поступили бы совсем по-другому.

Фил лихорадочно пытался припомнить хотя бы несколько слов из предшествующего разговора, чтобы уразуметь наконец, о чем они вообще толкуют.

— Однако хорошо, что дело все-таки дошло до разоблачения, ты согласен? То есть теперь, когда уже столько сказано, ты легко представишь себе все остальное.

— Да дело тут вовсе не в разоблачении. Любой, у кого котелок варит, понимает, что вся эта история назревала уже не одну неделю…

Чтобы вынудить Билла переменить тему, оставалось только прибегнуть к какому-нибудь маневру — попросить его что-нибудь подать или уговорить принести про запас охапку дров.

Позднее Фил сам брался за газету, и когда его особенно захватывала какая-нибудь статья, он начинал пересказывать ее Биллу.

— Господи! — восклицал Билл. — Ну и память же у тебя! Да ведь я читал тебе то же самое полчаса назад, а теперь ты заявляешь…

И Филу приходилось, терзаясь от стыда, выслушивать свои собственные комментарии, сделанные наугад и принятые Биллом за чистую монету.

— Ты понимаешь теперь, какую порол чепуху?

— Ну, если ты так ставишь вопрос…

В те дни весь мир облетело сообщение о том, что Эдмунду Хиллари и Шерпе Тенсингу удалось подняться на Эверест. Билл не пропускал ни одного слова из того, что писали газеты, и в конце концов рассердился.

— Хиллари, — сказал он, — заграбастывает себе все похвалы и славу только потому, что он новозеландец. Начитавшись газет, люди, чего доброго, станут думать, что он один вскарабкался на гору, а что до Шерпы, так это всего лишь какая-то вспомогательная снасть.

— Знаешь, что я тебе скажу? — заметил Фил. — Я напишу письмо в газету, и мы его отправим.

— Здорово! От нас обоих, а? Всыплем ему как следует. Давай сочиняй, а потом прочтешь, и я тебе скажу, как получается.

Фил написал, что весь подъем на Эверест был результатом совместных усилий и что это особенно видно из описания того, как Хиллари и Тенсинг помогали друг другу подняться на вершину. Замалчивая роль Шерпы, печать допускает ошибку. Он прочитал письмо Биллу.

— Чертовски хорошо, — похвалил тот. — Даже я не смог бы написать лучше. Дай-ка его мне, я подпишусь. Как мы назовемся?

— «Два фермера из захолустья», — предложил Фил.

— Красота! Это встряхнет их. Готов поспорить — народ тут сразу поймет, что это мы. Еще одна совместная работенка!

У Фила тотчас же возникло предположение, что его друг начнет охотно снабжать местных жителей кое-какими сведениями о личности «двух фермеров из захолустья». Он никак не мог понять эту черту своих земляков. Отправляя письмо в газету, они подписывались псевдонимом, а затем с гордостью похвалялись перед окружающими, что письмо написали именно они.

Через два дня письмо появилось в газете. Билл прямо таял от удовольствия, когда сначала Эрни, а потом все те, кто обычно собирался по пятницам в пивной, высказали предположение, что ему, безусловно, кое-что известно об истории с письмом.

— Можешь поверить, — сообщил он Филу, — я изо всех сил скромничал, но все же приятно было видеть, что они догадываются, кто написал письмо.

Вечера по пятницам были лучшим временем недели. Друзья приводили себя в порядок у Эрни, делали покупки, в меру выпивали, получали поступившую на их имя почту. Билл любил читать приятелю выдержки из адресованных ему писем и нередко просил Фила прочитать что-нибудь интересное из полученных им. Новостей, услышанных в пивной, друзьям обычно хватало для разговоров на всю неделю.

Как-то вечером, когда они уже лежали на своих койках и потушили лампу, Билл сказал:

— Я все думаю о том, как в прошлую пятницу в пивной мы беседовали с богатыми фермерами. Ты помнишь Тома Винтера? У него тут одна из самых крупных и самых лучших ферм. Помню, ты им сказал, что с русскими лучше торговать, чем спорить и спорить без конца. Они словно воды в рот набрали: боялись с тобой согласиться — вдруг кто-нибудь услышит! Тут в разговор вмешался Том Винтер и сказал, что он с тобой согласен. А потом, когда ты вправил мозги тому типу насчет так называемой забастовки грузчиков, разве не Том снова поддержал тебя? Потом ты стал защищать право рабочих на забастовки и сказал, что это, мол, как с оптовыми и розничными торговцами и с фермерами: они до поры до времени не выпускают свои товары и скот на рынок с расчетом получить потом более высокий барыш. Их так и передернуло, потому что раньше им никто ничего подобного не говорил; они согласились с тобой — что им оставалось делать! — и кто же больше всех с ними спорил? Опять же Том Винтер. А ведь у него такой текущий счет в банке, что закачаешься. И здесь кругом, куда ни посмотришь, — чье это? Винтера. Все дело в том, что он-то уже сколотил себе капиталец и теперь сам себе хозяин; ему плевать, что о нем подумают люди, он может позволить себе роскошь говорить все, что захочет. Кое-кто утверждает, что хороших капиталистов нет. А я так скажу: дураки везде водятся, каким бы путем они ни зарабатывали себе на кусок хлеба. Есть они и среди рабочих.

«Вот даже здесь, в горах, от этого не избавишься, — подумал Фил. — Да оно и к лучшему. Оторвешься тут от всего — потом там, в городе, трудно будет заново привыкать к прежнему. В конце концов не вечно же мы будем здесь жить. А жаль!»

— Билл, как дела семейные?

— Да ничего. Дочь вышла замуж за одного степенного парня из лесничества около Роторуа. Вот сын… Жду не дождусь, когда он наконец угомонится. Похоже, нигде не может осесть. Не удивительно, что его жена все время ворчит. Поступит куда-нибудь, немного поработает — и вдруг бросает, принимается искать что-нибудь новое.

— Вылитый папаша.

— Ну, не сказал бы. По-моему, я всегда был довольно-таки степенным.

— А что ты делал перед тем, как наняться на теперешнюю работу?

— Помогал одному человеку, старому приятелю, строить сарай на ферме, недалеко от Крайстчерча. Я всегда стараюсь оказаться там перед большими ежегодными бегами.

— Ну а до этого?

— Помогал одному знакомому рыть картошку в Отаки.

— Вот видишь!

— Может, ты и прав, — усмехнулся Билл. — Сын до женитьбы несколько лет плавал на судах — это, наверное, и сказывается теперь. Моряки не могут без перемен — новые места, новые пароходы — потому-то им и трудно угомониться… Ну а как поживают твои дочери-красотки?

— Да хорошо. Не знаю только, где раздобуду денег, когда они вздумают выйти замуж.

— А ты возьми один из этих новых краткосрочных страховых полисов.

— Нет смысла. По-моему, и двух лет не пройдет, как обе они выскочат замуж.

В хижине наступило молчание.

— Скажи-ка мне, приятель, — заговорил Билл, — как это у страшилища, вроде тебя, получились две такие красивые дочки? Как это ты изловчился?

— Спи ты, старый мерзавец!

Из темноты донеслось довольное хихиканье Билла.

 

5

Теперь они работали над последним участком изгороди примерно в миле от дома Эрни, оставляя позади местность, некогда проутюженную ледником, и приближаясь к ферме. Филу нравились сложенные самим Эрни аккуратные, неодолимые для скота изгороди из булыжника с одним рядом колючей проволоки поверху; много сил, упорства и старания потребовала эта работа. Фил с удовольствием поселился бы здесь навсегда, но понимал, что надежды на это нет и быть не может — его дом был в городе. С приближением весны дни стали Теплее, не такими ветреными и облачными. С вершин самых высоких холмов за равнинами и садами он мог видеть море.

Однажды Фил заметил, что Билл как-то замкнулся, даже перестал разговаривать сам с собой, и работал уже не так споро, как прежде. Но сколько он ни расспрашивал его во время обеда, ничего добиться не мог. Вскоре после того, как они поели, Билл вдруг схватился за грудь и упал. Фил подбежал к нему.

— Наверное, это опять проклятое сердце, — задыхаясь, проговорил Билл. Лицо у него посерело.

Фил помог ему дойти до ухары и поспешил на соседнюю ферму позвонить Эрни. Обратно его подвезли на машине. Билл тихонько лежал на койке, прижимая руки к груди. Они завернули в полотенце его пижаму и бритвенные принадлежности и помогли ему дойти до машины.

Билла уложили на заднее сиденье, и Фил подсунул ему под голову вместо подушки скатанное одеяло.

— Если у тебя снова не пойдет дело с натяжкой проволоки, выбрось старые щипцы, — посоветовал Билл. — В моей сумке найдешь новые. Захватил на всякий случай.

— Хорошо, хорошо, старина, — ответил Фил, сердясь на себя за то, что у него дрожат губы и застилает глаза.

Машина ушла, и Фил остался в ухаре один. Никогда раньше он не замечал, какое странное спокойствие окружает его. Работать ему не хотелось. Но вот ему показалось, что он слышит голос Билла: «Уж не скажешь ли ты, что целых полдня не ударил палец о палец?» Он поднялся и пошел в горы.

Фил знал, как его друг гордился своей работой, и старался делать все быстро и добротно. В тот вечер в хижине он по примеру Билла разговаривал сам с собой. Обычно он чуточку раздражался, когда Билл первым хватал газету, а потом разбрасывал по всей ухаре отдельные страницы. Сейчас, когда вся газета была в его распоряжении, он не испытывал к ней интереса. Больше всего ему не хватало комментариев Билла: «Ублюдки! Подумать, до чего мы дожили!..» «Вот молодчина! Теперь они будут знать!..»

На следующий день заглянул Эрни и сказал, что с Биллом все в порядке, он наводил справки по телефону. Позднее он съездит за ним на машине. Фил попросил привезти для Билла побольше почек и печенки (его любимое блюдо) и весь день думал о своем друге.

Билл появился уже почти в сумерки, он широко улыбался и привез с собой полдюжины пива. Они пили его вместе с Эрни из чайных кружек.

— И подумать только, как это человек моего возраста может свалять такого дурака! Вы знаете, что у меня было? Засорение желудка! — Билл скорчил гримасу и похлопал себя по животу. — Они очистили мне желудок какой-то дрянью, и теперь я чувствую себя новехоньким… В другое время я не возражал бы полежать недельку-две да посмотреть, как вокруг меня суетятся сиделки, — добавил Билл после ухода Эрни. — Но нам надо кончать работу, пока держится погода. За безделье нам не платят, а дожди, по-моему, на носу.

Билл сделал несколько глотков пива.

— Сдается мне, что причиной всему картошка, которую мы ели последний раз… Ну а кто в тот день готовил чай?

— Ты.

— В самом деле? Должно быть, я теряю квалификацию повара.

Поставив ноги на очаг, они осушили по паре бутылок пива. Фила так и подмывало сказать своему другу, как он рад его возвращению, но он не мог заставить себя произнести эти слова. Билл же только спросил:

— Черт побери, да что с тобой? Ты бы мог в любое время переехать к Эрни и пожить там, как тебе хотелось в самом начале.

Однако Филу уже не хотелось этого.

Он выложил почки из консервной банки на сковороду и очистил лук, собираясь позднее добавить его в кушанье. Нарезая хлеб, он отодвинул тарелку с луком, так что она оказалась недалеко от Билла. Вскоре Фил заметил, что стол продолжает покачиваться, хотя он уже перестал орудовать ножом. Он поднял глаза и обнаружил, что Билл, поставив локти на стол, берет ломтики лука и втирает его в сбою лысеющую голову.

— Эй! — заорал он. — Ты что, считаешь, что я здесь для того, чтобы готовить для тебя этот вонючий восстановитель волос?

— Говорят, помогает. Я даже читал в газете, что у одного парня из Данедина от лука снова выросли волосы.

— Ну и чисти его сам.

Фил взял тарелку и высыпал лук на сковородку, где уже жарились почки. Ухара наполнилась восхитительным ароматом.

— Что у нас на сладкое?

— Чернослив. Он в котелке, что у тебя над головой.

Чернослив был все в той же посуде, в которой его когда-то сварил Билл. Он снял его, понюхал и сказал:

— Это уж твоя промашка. В твоем-то возрасте пора бы знать, что такие продукты нельзя оставлять в металлической кастрюле. Они же портятся. Попробуй и скажи, можно ли это есть.

Фил был уверен, что чернослив не испортился. Он взял пальцами пару слив и съел.

— Вот, пожалуйста. Ты что, считаешь, что я должен служить для тебя подопытной свинкой?

— Так чернослив-то варил ты! — засмеялся Билл.

— Ничего подобного! Ты! В тот же вечер, когда и картошку.

— Верно! Я, должно быть, действительно теряю квалификацию, — опять рассмеялся Билл. — Удивительно, чем только была занята у меня башка в тот вечер! Ну а вообще-то как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке. Садись, еда готова.

 

6

В тот день, когда они заканчивали работу, погода стояла мрачная и очень холодная. Равнины затянуло тучами; ветер нес с гор колючие мелкие камешки. Они растянули последний моток проволоки и прикрепили ее к столбам; к трем часам дня все было кончено. Билл, как всегда, тщательно осмотрел сделанное, а Фил собрал и проверил инструменты.

По дороге к дому Билл предложил взглянуть на угловую стойку у реки, поставленную Филом на второй день работы.

Ветер дул по узкому ущелью порывами, сгибая деревья, вода казалась ледяной. Столб дюймов на тридцать погрузился в реку. Билл потрогал проволоку и сказал, что нужно поставить дополнительную стойку.

Фил взглянул на воду и поежился от холода. Затем он вспомнил, с какой гордостью его друг относится к своей работе.

— Нужно так нужно, — согласился он. — Молодежь должна приносить жертвы.

Он разделся донага, взял инструмент, проволоку, подпорку, кувалду и полез в реку. Закреплять проволоку под водой было трудно, но еще труднее оказалось забивать подпорку молотом.

Билл сидел на берегу и посмеивался.

— Ты подожди, не выходи, — предложил он. — Могут подойти Эрни со своей хозяйкой и ребятами. Ну и видик же у тебя!

Фил заподозрил подвох. Он не сомневался, что нет никакой необходимости ставить подпорку, потому что они всегда надежно укрепляли прокладками стойки изгороди, расположенные по дну оврагов.

— Над чем ты смеешься, старый греховодник?

Билл схватился за бока и хохотал так, что на глазах у него выступили слезы.

— Ты помнишь, как, едва приехав, принялся устанавливать тут свои законы, собирался жаловаться в профсоюз, грозил устроить скандал? А я старался растолковать, в каких случаях люди вроде тебя должны быть довольны тем, что есть. Я привел в пример женщину: чем больше ей хочется сказать «да», тем сильнее она отбивается. Ты не согласился со мной. Куда там! Уж тебя-то никто не заставит раздеться, если ты сам не захочешь. Ну а сейчас… Да ты только взгляни на себя!

Билл от хохота раскачивался из стороны в сторону до тех пор, пока у него не вывалилась искусственная челюсть.

Фил вышел на берег и несколько раз подпрыгнул, стряхивая воду с застывших ног.

— Ты прав, старина. Твоя взяла!

Они отправились на ферму получить окончательный расчет и попрощаться с семьей хозяина. Эрни достал бутылку виски, и они провели пару приятных часов в гостиной перед камином. Билл не переставая болтал о «двух красотках — дочерях Фила» и столько наговорил о них, что Эрни с трудом удалось отправить своих мальчишек спать.

Вернувшись в ухару, Фил пристроился на ящике у очага написать семье, что перед возвращением в город проведет несколько дней у Билла, в его бунгало у Тасманова залива. В хижину проникал студеный ветер, и Фил, придерживая блокнот на коленях, пододвинул ящик поближе к огню.

Он обвел хижину взглядом. Спору нет, здесь, на этом тюфяке из папоротника, он спал лучше, чем дома на матраце из растительного пуха. А может, все дело в том, что он теперь сильнее уставал, работая от зари до зари в горах, на ветру? Сколько времени потребуется ему, подумал он, чтобы снова привыкнуть к своей семье, и как ему будет не хватать замечаний Билла, вроде: «Что-то чай сегодня не того… Ты, наверное, слишком долго кипятил воду…» Никогда еще за всю свою жизнь он не чувствовал себя так хорошо и независимо.

Билл дремал на койке, натянув до подбородка несколько одеял, поверх которых лежало еще и стеганое, из грубого холста. Фил было решил, что он уже спит, но Билл, не открывая глаз, вдруг заметил:

— По-моему, ты горишь.

Фил вскочил. Край полы его пиджака сгорел, а уцелевшая часть начала тлеть. Он стащил с себя пиджак и затоптал, потом ощупал фуфайку, не горит ли и она.

Лицо Билла расплылось в широкой улыбке.

— Худа без добра не бывает, — заметил он.

— Чего тут доброго, если я остался без почти нового пиджака?

— Меньше вещей придется укладывать утром!

Билл сел.

— Ну а как насчет чайку или какао? Запах горелого пиджака щекочет мне горло.

Утром Эрни привез их в город, и они на автобусе отправились к Тасманову заливу. Билл владел здесь двухкомнатным бунгало и акром земли, засаженным овощами, преимущественно картошкой. По его словам, местный климат позволял, если вы хоть немного смыслили в огородничестве, вырастить все что угодно и когда угодно.

Они купили дюжину пива и провели вечер за разговорами о своих прежних знакомых — где они и что с ними стало. Поужинали совсем поздно консервами. Вымыв и высушив посуду, Фил решил, что надо куда-то убрать тарелки, хлеб и масло. Небольшой шкафчик на стене — в нем стояла только банка с завинчивающейся крышкой — показался ему самым подходящим местом.

Утром его разбудил чей-то рев. Билл топтался в кухне с банкой в руках и отчаянно ругался. Никогда еще Фил не слышал от него такой ругани.

— Видишь?! Это же смертельный яд для крыс и кроликов, да и не только для них, от него кто угодно сдохнет. Тебя угораздило сунуть жратву в тот же самый шкафчик! Если бы не твоя благоразумная супруга и очаровательные дочурки, я бы обязательно подмешал этого проклятого снадобья в твой завтрак!..

На следующий день они доехали на такси до аэропорта и распрощались. Билл все утро был каким-то притихшим, и у Фила возникло подозрение, что он что-то задумал и выжидает только подходящего момента. И этот момент наступил.

— Ты помнишь, — признался Билл, — я сказал тебе, что и холодильник, и стиральные машины, и все такое прочее — ерунда? По правде говоря, все это есть у меня в городе, а сейчас я хочу приобрести и для бунгало. Придется, конечно, немало новых изгородей поставить, чтобы расплатиться за купленное. И все-таки тогда, в ухаре, я здорово говорил, а?

Они рассмеялись.

— Во всяком случае, меня ты сумел убедить, — ответил Фил.

 

7

Свою семью Фил нашел в полном порядке; в предвидении очередного черного дня жене удалось отложить кругленькую сумму из полученных за изгородь денег. Фуфайка Фила еще долго, несколько месяцев, попахивала дымом от трубы, сделанной из керосиновых банок.

Он поступил сварщиком на плавучий док и снова включился в активную профсоюзную работу. Но когда его друзья затевали спор о дополнительном полпенни к расценкам, он вспоминал о Билле, работающем где-то в горах, о том, как тот заставил его раздеться, и о том, как трудно бывает некоторым понять, что в действительности-то жизнь идет своим чередом. И почему-то повседневные заботы начинали казаться от этого не столь уж значительными и неотложными. Нет, вера Фила в необходимость коллективных требований не поколебалась. Но он всем говорил, что таких друзей, как Билл, у него мало, а уж лучше Билла — ни одного.