1

В то утро я прибыла в общежитие Государственного университета в Огайо и, распаковывая свои простенькие чемоданы, не сводила настороженного взгляда с огромного белого чемодана с блестящим латунным украшением, стоящего посередине нашей комнаты. Чемодан ожидал своей хозяйки, как я предполагала, еще не прибывшей моей соседки по комнате. От него веяло богатством, блестящими круизами по Атлантике на роскошных лайнерах, Парижем, Лондоном, Римом.

Наверное, в нем были великолепные наряды из атласа и шелка в блестках? Но для какой цели? Что будет делать здесь хозяйка такого чемодана в 1964 году? Я была уверена, что еще одного подобного чемодана не сыскать во всей Колумбии и даже во всем женском обществе в Университете. Как мне не повезло со своей соседкой по комнате! Придется жить со взбалмошной, избалованной принцессой, задирающей нос, а я знала от своей сестры Энн, которая жила в Теза Хауз, как нелегко жить в комнате с другой девушкой. Я в сотый раз желала, чтобы Энн никогда не вступала в общину, и тогда мы смогли бы вместе жить в общежитии. (Для меня это все было непостижимо).

Вдруг в комнату просунула голову девушка с великолепными золотисто-рыжими волосами. Она казалась очень высокой в слишком большой мужской голубой рубашке и обязательных джинсах. Все говорило в пользу ее внешности, но ее нагло-самоуверенный вид поражал даже больше, чем удивительная красота. Несомненно, именно ей принадлежал этот огромный белый чемодан, невзирая на то, как она была одета в данный момент.

— Вот те на! — заявила она. — Да ты вылитый портрет Скарлетт О’Хара!

Я засмеялась. Уже не в первый раз мне это говорили. Я действительно была похожа на Вивьен Ли.

Она продолжала тщательно изучать меня.

— Ты, конечно, слишком маленькая, чтобы быть королевой красоты. Но все равно ты почти такая же красивая, как я.

Меня рассмешило ее самоуверенное заявление.

— Ты моя соседка по комнате? — спросила я, надеясь услышать положительный ответ. Она, казалось, обладала чувством юмора, что для желаемой подруги по комнате было самым большим преимуществом.

— Мне бы хотелось сказать «да», но не могу. Моя комната 303, и у меня уже есть соседка. — Она выразительно округлила глаза.

— Ну, давай, входи.

Она неторопливо вошла, опустилась на одну из двух кроватей и заявила:

— Скарлетт О’Хара моя любимая героиня. Я смотрела фильм, по меньшей мере, раз десять и даже дважды прочитала книгу, хотя я стараюсь много не читать.

Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил, что старается не читать.

— Почему? — спросила я.

— Почему, что? Почему я стараюсь не читать? Чтобы сохранить мои глаза, ради привлекательности! Разве ты не знаешь, что если напрягать глаза, они теряют свой блеск?

— Я никогда не думала об этом. Сама я много читаю. Почему Скарлетт О’Хара твоя любимая героиня?

— Потому что эта девчонка думает только о себе. Она сильная, она добивается всего, чего хочет, она резкая, как плетка, и у нее множество достоинств, хотя есть и недостатки. Все мужчины без ума от нее. Я всегда мечтала быть похожей на Скарлетт… иметь ее зеленые глаза, как у тебя, но я не против моих желтых. Они довольно необычные, не правда ли?

Я снова вынуждена была засмеяться. Эта девушка была эксцентрично странная, потрясающая.

— У тебя прекрасные глаза, — сказала я искренне. Ее глаза были цвета затуманенного янтаря.

— Спасибо, — сказала она, продолжая изучать меня. — Нет, ты не можешь быть ни королевой красоты, ни манекенщицей. Ты слишком мала ростом.

Я улыбнулась.

— Тогда хорошо, что мне никогда не приходило в голову стать королевой красоты или манекенщицей. Я хочу преподавать. Скорее всего, английскую литературу. Ну, а ты хочешь стать манекенщицей? Или, может, Мисс Америка?

— Поживем — увидим, что получится. Но я все же стану королевой красоты. Может быть, и Мисс Америка. Затем я буду работать моделью. В Нью-Йорке, конечно. Если мне не удастся сначала попасть в Голливуд. У меня подходящая для манекенщицы фигура: никаких бедер и грудей. Когда я училась в школе, мне приходилось засовывать в бюстгальтер носки. Но у тебя определенно есть сиськи. Боже, ты только посмотри!

Я непроизвольно посмотрела вниз. На мне были надеты джинсы и старая помятая тенниска, под которой обнаруживалась моя большая грудь.

— Если бы я была парнем, — сказала рыжая, — они бы наверняка свели меня с ума, и я набросилась бы и покусала их…

Мы обе захихикали, как сумасшедшие, и я искренне пожалела, что не буду жить вместе с ней в комнате.

— Кэтлин Бьюис из Цинциннати, — сказала я, — но все зовут меня Кэтти. Моя старшая сестра Энн, которая учится здесь на предпоследнем курсе, дала мне это прозвище в детстве по кличке соседской кошки.

— Меня зовут Сесиллия, и я нездешняя. Я из Кентукки, второкурсница. Первый год я проучилась в Университете штата Кентукки и никто не осмелился дать мне прозвище. Никому не было позволено называть меня Сью или Силли, или еще как-нибудь, кроме как Сесиллия с одним «С» и двумя «Л». Она полезла в карман рубашки и достала помятую пачку «Мальборо».

— Хочешь сигарету? Я никогда не курила марихуану. Я как-то попыталась, когда училась в школе, но обнаружила, что от нее выпадают волосы. Она разрушает волосяной мешочек.

(Это был последний раз за многие годы, когда я увидела Сесиллию, курящую сигарету. Она бросила курить на следующий день после прочтения статьи специалиста по кожным заболеваниям в «Космополитен», в которой говорилось, что курение вредно для цвета лица).

— Я не дождусь, когда ты распакуешь этот великолепный чемодан, — сказал Сесиллия, пуская дым в потолок. — Очень, очень роскошный. Я умру, если твои наряды не подойдут мне…

— Но это не мой чемодан. Он принадлежит моей соседке по комнате, которая еще не появилась. Я сильно сомневаюсь, что у меня есть что-то, от чего ты могла бы умереть…

— Теперь я искренне сожалею, что не могу разделить с тобой одну комнату и вынуждена терпеть эту недотепу из Нью-Джерси, которая по воле судьбы досталась мне в наследство. Джейн Вилсон!!! Каково! Ну не идиотское ли имечко?! Как тебе это нравится!

— Я не знаю. Но почему ты говоришь Ньюва-Йорк и Ньюва-Джерси? — спросила я, слегка раздраженная таким притворством, хотя и не знала, почему.

Сесиллия широко раскрыла свои янтарные глаза.

— Потому что я изучаю испанский. Ньюва означает Нью-новый. — Она сузила глаза. — Почему? Разве я делаю что-то плохое?

Я заколебалась. Я едва знала ее, но все же решила сделать решительный шаг.

— Это звучит глупо…

При этом я смущенно улыбнулась, как бы сожалея, что ужалила в ответ. Минуту она была в замешательстве, но затем снова решила засмеяться.

— Я согласна с тобой. Действительно плохо, что мы не можем жить вместе. Я полагаю, ты стала умной после того, как прочла столько книг, и я могла бы набраться ума у тебя.

— Да?

Я продолжала распаковывать вещи и раскладывать свое белье в маленькие верхние ящички комода.

— У меня такое чувство, что ты не должна ни у кого набираться ума.

— Я? Я только маленькая деревенщина из Кентукки и у меня хватает мозгов только на то, чтобы выполнять большинство моих природных функций.

Я подумывала о том, как бы посоветовать моей новой подруге перестать говорить КУ вместо Кентукки, что было аналогично Ньюва-Йорк, когда в приоткрытую дверь постучали, и я увидела там еще одну очень высокую девушку, на этот раз с длинными белыми волосами.

— Я Джесика Блэмонд, — сказала она, — и я думаю, что это моя комната.

Это больше походило на вопрос, чем на заявление.

— Ну, давай, входи, — весело сказала я. — Если это твой чемодан, то и комната твоя.

Блондинка смущенно улыбнулась.

— Да, это мой чемодан… Я Джесика Блэмонд, — сказала она снова, проходя в комнату. Держалась она очень прямо. Сначала Джесика протянула руку мне, а затем Сесиллии. Я заметила оценивающий взгляд Сесиллии, которым она окинула бежевый шерстяной свитер и такую же юбку в складку по последней моде: на два дюйма выше колен. (Большинство девушек, которых я видела в округе университета, носили мини значительно выше). Я заметила, как затрепетали веки Сесиллии, и подумала, что моя новая подруга, вероятно, пытается сейчас определить, как высоко была бы оценена Джесика в конкурсе красоты, поскольку она была достаточно высокой и, определенно, очень хорошенькой. Но почему-то мне сразу показалось, что ее красота не принадлежала к тому типу, которым бы заинтересовались на конкурсе. Джесика чувствовала себя неуверенно и, несмотря на определенное благородство и гордое выражение лица, в нем было что-то тоскливое.

— Ты здешняя или нет? — спросила Сесиллия.

— Простите?

— Это Государственный Университет, — в голосе Сесиллии послышалось легкое нетерпение. — Ты из Огайо или из другого штата?

— Из Калифорнии.

— Ты проделала большой путь, — сказала я, желая выяснить причину, почему она выбрала штат Огайо для учебы.

— Откуда из Калифорнии? — затребовала Сесиллия.

— Из Лос-Анджелеса.

Сесиллия широко раскрыла глаза.

— Ты что, рехнулась? Разве кто-нибудь в здравом уме уедет из Лос-Анджелеса — Голливуда в Огайо?

Джесика вспыхнула.

— Я хотела быть более независимой… не жить дома. Я впервые покинула дом… и когда я сказала маме, что хочу поехать учиться, она ответила, что мне следует поехать в Огайо. Видишь ли, мой дедушка родом из Огайо, и мама сильно им восторгалась…

— Твоя семья богатая? — прямо спросила Сесиллия, и я поморщилась от неловкости.

Джесика тоже явно смутилась. Ее щеки запылали.

— Я думаю… только моя мама.

— На чем твоя семья делает деньги? — спросила Сесиллия.

Я подумала, что самое время вмешаться.

— Пойдем, Сесиллия, я хочу познакомиться с твоей подругой… той девушкой из Ньюва-Нью-Джерси.

— Ладно. Только через минуту. Мне просто любопытно. Боже, но как я смогу научиться чему-нибудь, не задавая вопросов?

Она снова повернулась к Джесике.

— На чем твой отец сделал состояние?

Фиалковые глаза Джесики затуманились.

— На нефти. Только это не мой отец. Это отец моей мамы.

— Тот самый из Огайо?

— Да.

— Когда? Я имею в виду, когда он разбогател?

— Я точно не знаю. Думаю, в начале века.

— Да! — размышляла Сесиллия. — Это не очень давно. Не так, как Рокфеллеры.

— Для Калифорнии это давно, — сказала Джесика. — Для Южной Калифорнии.

— Хорошо, но если ваша семья такая важная в Калифорнии, зачем тогда ты приехала сюда в Государственный университет в Огайо? Почему ты не пошла в частный колледж в Калифорнии или в одну из этих модных школ на Востоке, как, например, Вассар или Смит? — потребовала Сесиллия.

— О, мама ни во что не ставит эту, как она называет, Восточную систему образования. Я объясняю это тем, что, по ее мнению, они суют нос в Калифорнию. Она сказала, что если я окончательно решила уехать учиться, тогда мне следует поехать сюда, откуда идут все наши корни.

Она секунду помолчала, а затем хмыкнула:

— Я думаю, что она на самом деле надеется, что, попав в суровую зиму Огайо, мне захочется вернуться в солнечную Калифорнию. И она верит в Государственные университеты. Она член правления университета в Калифорнии. Это одна из ее гражданских обязанностей. Сначала я хотела поступить в Калифорнийский университет в Беркели, но у нее была почти истерика. Она считает, что весь университетский комплекс Беркели следует закрыть. — Джесика покраснела. — Вы знаете, радикалы. Последнее время мама посвятила себя кампании по выкорчевыванию радикализма из университетов, поскольку она не может их закрыть совсем. — Она печально улыбнулась. — Мама очень решительный человек.

Я подумала, что все сказанное Джесикой о маме было очень интересно, но Сесиллия обратила ее внимание на белый чемодан.

— Это ты его выбрала?

— Нет. Мама выписала его из Лондона. Я полагаю, именно с таким чемоданом она уезжала учиться в свое время.

— Ну ладно, давай, начинай распаковываться, — настаивала Сесиллия. — Должна признаться, что я умираю от любопытства посмотреть, что там внутри.

— Но ты будешь разочарована. Там нет ничего особенного. Обычные свитера, кофты и юбки. Мама не одобряет, когда студентки носят нечто экстравагантное… вызывающее…

Сесиллия пала духом. Она спокойно могла бы носить все одежды Джесики: они были одного роста и размера.

— Твоя мама похожа на…

Джесика стала пунцовой, а я быстро крикнула:

— Сесиллия!

Моя рыжеволосая подруга, должно быть, почувствовала непонятное возбуждение и вела себя абсолютно возмутительно.

— Пошли, сейчас как раз время познакомиться с твоей соседкой по комнате, — настояла я.

Господи, помоги Джейн Вилсон! Ей действительно придется нелегко с Мисс Кентукки.

Когда я выходила из комнаты, таща за собой Сесиллию, я увидела, как Джесика смущенно наблюдает за нами. Неужели она не поняла, что я просто попыталась прервать их разговор, вырывая Сесиллию из ее волос?

Думаю, что не поняла. Поэтому я спросила ее:

— Может быть, ты хочешь распаковать чемодан позднее, а сейчас спустишься с нами в холл?

— О да! — с благодарностью выдохнула Джесика.

У меня сложилось такое впечатление, что Джесика всегда была одинокой девочкой и теперь определенно хотела послать к черту все, что было связано с ее матерью.

2

Несмотря на ужасные высказывания Сесиллии по поводу Джейн Вилсон, я нашла ее очень привлекательной: умной, живой, пылкой и восторженной. У нас оказались общие интересы, мы много читали, нам нравились одни и те же кинофильмы, мы любили одни и те же песни, считали забавными одни и те же вещи. Мы всегда понимали друг друга. Ее нельзя было назвать красавицей, но это была аккуратная, нарядная и элегантная девушка. Я решила, что антипатия Сесиллии к ней объяснялась самоуверенной манерой поведения Джейн, свойственной студентам частных подготовительных курсов, и ее обширным кругозором. Джейн заявила, что не только видела концерт Битлз на стадионе, но клялась, что однажды ей случилось быть вместе с Микки Джаггером в переполненном лифте Блумингдэйла в Нью-Йорке, и ее так тесно прижали к нему, что она отчетливо почувствовала вонзающийся в нее предмет мужской гордости Микки. Это было несравнимо ни с чем, абсолютно ни с чем, чем могла бы похвастаться Сесиллия.

И все же, несмотря на эти полушутливые, полусерьезные взаимоотношения, возникшие между ними с самого начала, мы все четверо — Сесиллия, Джейн, Джесика и я — были неразлучны в течение всей первой недели. Мы ходили вместе на все студенческие сборища, собрания и чаепития, вместе развлекались. Но когда я однажды выразила желание остаться независимой от моих новых друзей, они искренне удивились. Особенно Сесиллия.

— Если ты действительно хочешь добиться определенного положения в университете, ты должна принадлежать к лучшему студенческому обществу. Я не имею в виду сборище каких-нибудь умных и скучных людей. Я говорю о компании наиболее крутых девушек… наиболее популярных. Короче, лучшие мальчики всегда знают, в чьем доме можно хорошо покутить.

Для меня подобное представление о жизни было пережитком сороковых-пятидесятых годов и я крайне удивилась, что Джейн, которую я считала более прогрессивной в своем мышлении, на этот раз согласилась с Сесиллией.

— Моя мама, — сказала Джейн, — вероятно, предпочла бы, чтобы я оказалась в таком доме. Она назвала бы такую компанию самых красивых и популярных девушек наиболее созвучной успеху. Это любимая фраза моей мамы: «созвучный успеху».

— А как насчет мозгов? Неужели интеллект не заслуживает хороших оценок? — спросила я.

— Я думаю, да. Но если он сопровождается красотой и популярностью.

— И где же ты собираешься найти все три вещи в одной упаковке? — спросила Сесиллия тоном, не вызывающим сомнения, что она и есть такая упаковка, а не Джейн.

— Может быть, в упаковке из Ньюва-Джерси, — съязвила Джейн, подмигивая мне. — Ты же знаешь, что мы, девушки с Востока, народ решительный.

— Я думаю, Джейн, что ты вряд ли оказалась бы в той упаковке. «Умники» никогда не были популярны, — быстро ответила Сесиллия. — Что до меня, то я всегда пользовалась успехом. И я всегда была среди лучших в университете в Кентукки. Там в компании собирались самые красивые и самые популярные девушки.

— Тогда интересно было бы знать, почему ты перебралась сюда… — пробормотала Джейн.

— Меня выбрали Королевой университетского вечера, хотя я была только на первом курсе, — сказала Сесиллия, преднамеренно игнорируя Джейн. — И я практически была обручена с самым крутым парнем университета. Но затем я сказала себе: Сесиллия, дорогая, выбирай… хочешь ли ты провести всю свою жизнь большой рыбой в маленьком пруду или хочешь прыгнуть в океан и присоединиться к другой большой рыбе?

Я засмеялась.

— Ну и что же ты ответила себе?

— Я выбрала океан, как ты можешь видеть. Университет в Кентукки был хорош на определенном этапе, но если я осталась бы там, то все, на что я могла бы рассчитывать, это стать Мисс Юниор Коммерс из Луисвилля или, может быть, Мисс Фардуэр, или что-то в этом роде. Теперь в Государственном университете Огайо полно прыщавых Янки, — она улыбнулась Джейн, — но он более космополитичный, чем Университет в Кентукки, и я подумала, что будет гораздо лучше стать королевой красоты здесь, чем там. Я смогу стать в конце концов Мисс Америка. С приличным контрактом манекенщицы. Или, может, даже смогу попасть в Голливуд. Взгляните на Джину Питерс! Она стала Мисс Огайо сорок шесть лет назад и затем вышла замуж за Говарта Форета. А если бы я осталась в Университете в Кентукки, то, может, окончила бы тем, что стала женой бакалейщика Харвей и провела остаток своей жизни, развешивая белье по утрам и распивая водку с одиннадцати часов утра. Теперь сами прикиньте, что бы вы выбрали?

Я теперь поняла выбор Сесиллии. Она была права: кому хотелось сосать водку в одиннадцать часов утра?

— Разве ты не знаешь, — продолжала Сесиллия, — статистика говорит, что если девушка поступает в колледж, она обычно выходит замуж за парня, которого там встречает?

— Но ты только что сказала, что хочешь быть моделью или Мисс Америка, затем поехать в Голливуд и стать там звездой. Я не знала, что ловля мужа тоже входит в твой план, — поддразнила Джейн.

Сесиллия восприняла замечание серьезно.

— Да. Конечно, это не самое главное. Но кто знает? Если встретится подходящий мужчина: богатый, важный, могущественный. Я бы не отказалась, например, от Джона Кеннеди. Если бы он был жив. Я имею в виду: и богатый, и президент! Или я не прочь была бы выйти замуж за Говарда Форета, если бы он не был уже женат на Джине. — Она задумалась на минуту. — Конечно, если бы я познакомилась с ним и он безумно влюбился бы в меня, он мог бы развестись с Джиной, не правда ли? Именно так поступила бы Скарлетт О’Хара, если бы захотела его. Она заставила бы его развестись с женой.

— Но Эшли не развелся с Мелани ради Скарлетт, не так ли? — заявила с облегчением Джейн, уверенная, что достала Сесиллию.

Сесиллия бросила на нее бешеный взгляд и свирепо выпалила:

— Но в те времена люди не разводились.

— Да, но даже потом, после смерти Мелани, он все же не захотел ее, не правда ли? — настаивала Джейн.

— Правда, — сказала я. — Она никогда не заполучила Эшли и в конце концов потеряла и Ретта Батлера, а он был настоящим героем. Он был настоящей потерей, — скорбно промолвила я, обожая героев, предпочитая счастливые окончания сказок.

Сесиллия задумалась на минуту.

— Да, Эшли был ошибкой. Беда в том, что она никогда не желала его по-настоящему. Он был слабовольный человек, тряпка. Что касается Ретта, то я абсолютно уверена, что она вернет его обратно. Скорее всего, так. При условии, что она все еще будет хотеть этого.

— О, я думаю, что она хочет этого, — сказала я с уверенностью. Существовал определенный порядок вещей, и если Скарлетт была героиней, то она должна была хотеть человека, которого считала героем. Я улыбнулась Сесиллии, чувствуя себя растроганной ее искренней преданностью героине. Она действительно верила в Скарлетт О’Хара. — Ну что ж, кто знает? Может быть, когда-нибудь ты и вправду приедешь в Голливуд, станешь большой звездой и снимешься в продолжении романа «Унесенные ветром» в роли Скарлетт.

Сесиллия состроила такую гримасу, как будто сказанное мною делало это действительно возможным.

— И, может, если свиньи имели бы крылья, они бы летали, — предположила Джейн, полируя свои ногти. У Джейн были очень длинные, великолепно ухоженные ногти, и она рассказала нам, как она и ее мама вместе с другими холеными жительницами города Тенафлай, штат Нью-Джерси, ездили в другой город, Форт Ли, в специальный салон, где занимались только ногтями.

Сесиллия возмущалась ногтями Джейн с той самой минуты, как та рассказала нам об элитном салоне в Форте Ли.

— Но, может быть, если бы свиньи делали маникюр, они бы были похожи на тебя, — с триумфом произнесла она.

Джейн не на шутку рассердилась. И я, пытаясь разрядить обстановку, быстро повернулась к Джесике.

— Ну а ты, Джесика, будешь вступать в тайное студенческое общество?

— Я думаю, что да, — задумчиво ответила Джесика. — Моя мама считает мой первый год учебы здесь своего рода экспериментом, и если я вступлю в студенческое общество, которое она одобрит, то я смогу рассчитывать остаться здесь и продолжать учебу.

— А какое общество одобрила бы твоя мама? — спросила Джейн, и нам всем было интересно услышать ответ. Из того, что Джесика рассказывала нам о своей маме, мы все находили ее очаровательной.

— Я полагаю, это должна быть компания девушек из лучших семей… симпатичных девушек… скорее всего, не самых красивых и не самых популярных… — она подбирала нужные слова. — Мама никогда не ассоциировала бы таких девушек с понятием «симпатичные»…

— Да? — заинтересовалась Джейн. — Что же тогда твоя мама имеет в виду под определением «симпатичные»?

Джесика беспомощно обвела нас всех по очереди взглядом, как будто не могла подобрать слов для объяснения. Наконец она рассмеялась и сказала:

— Я полагаю, что первым пунктом определения было бы, чтобы она была из калифорнийской семьи. И я думаю, что вам следовало бы сначала познакомиться с моей мамой, чтобы по-настоящему понять ее.

У меня сложилось совершенно ясное впечатление, что сама Джесика безуспешно старалась постичь свою мать в течение всех восемнадцати лет своей жизни.

Арк Уинфилд, отец Патриции Блэмонд, не всегда был аристократом, как она его изображала. На самом деле он был преуспевающим дельцом из Огайо, который распутничал, пьянствовал и дрался по пути на запад, в город Нуэстра Сенора де Лос-Анджелес, где и решил остаться, потому что там было много солнца, что немаловажно для человека, которому частенько приходилось спать на улице.

Ему чертовски повез до, когда однажды он случайно наткнулся на минеральный деготь, черное вещество, которое индейцы повсеместно использовали и как целебную мазь, и как топливо. И тут ему пришла в голову величайшая идея. Он женился на Дэзи Миллуорти, барменше, у которой были накоплены деньги для открытия своего собственного салуна. Они купили участки земли, на которых была нефть, и вдвоем начали добывать ее, сначала просто киркой и лопатой. Они преуспевали до тех пор, пока все не стали скупать земли и бурить скважины, в результате чего на рынке получилось изобилие нефти и цены на нее упали. Тогда от земельных участков стали отделываться почти задаром. И именно Дэзи настояла в тот момент, чтобы Арк скупил эти участки; она предвидела день, когда во всем мире будет большая потребность в «черном золоте». Все остальное было уже историей Калифорнии.

В течение первых десяти лет XX столетия Уинфилды управляли всем нефтепроизводством в штате, а также держали пакет акций на землю. Они стали первыми аристократами Южной Калифорнии. Им не было дела до того, что на них смотрели свысока разбойники бароны с Севера. Кто наживал свои деньги на золоте, железных дорогах и землях, зачастую украденных у испанцев, которым исконно были пожалованы эти земли, кто сформировал ядро Сан-Францисского общества, к которому в свою очередь презрительно относились аристократы Восточного побережья. Арк и Дэзи решили устроить свое феодальное владение и начать род благородных Уинфилдов.

На двадцати четырех акрах прекрасного склона холма в местности, где еще можно было услышать рев медведя, оленя и горного льва, они построили громадный барский дом Уинфилд (позднее это место получило название Беверли Хиллз). В доме было сорок четыре комнаты с семнадцатью облицованными кафелем ванными. Там была комната-бар, музыкальная комната, библиотека, отделанная панелями, куда одним махом было куплено пять тысяч книг, комната-сад с потолками, расписанными листьями, цветами, птицами и ангелами, пятнадцать каминов согревали дом, на дверях которого красовались ручки, покрытые золотом. А кругом акры и акры садов, точно скопированных с виллы Медичи. В доме была даже портретная галерея двадцати трех прародителей рода Уинфилдов, в написании которых художникам была предоставлена полная свобода действий.

Дэзи Миллуорти Уинфилд умерла при родах своей дочери Патриции в 1918 году. Арк отказался от разработки половины своего поместья и оставил себе только двенадцать акров. Его больше не увлекала перспектива ведения такого громадного хозяйства без жены. Он уже взвалил на себя достаточно тяжелую заботу о воспитании своей дочери, а Патриция никогда не была легким ребенком. В возрасте шестнадцати лет она решительно определила свое назначение в жизни. Она испытывала досаду и раздражение, когда слышала, что на ее родине полностью отсутствовала культурная жизнь. Тогда она решила стать покровительницей искусств в городе Ангелов. Она построит музеи, создаст оперу и балет, откроет драматический театр, возможно, и филармонический оркестр. Чтобы осуществить задуманное, ей придется найти надежного союзника — человека, который подходил бы ей, который объединил бы свои усилия с ее замыслами.

К тому времени, как ей исполнилось восемнадцать, отец уже страстно желал, чтобы она нашла себе подходящего мужа и оставила его самого в покое; он устал от ее проницательного взгляда и критических суждений. Поэтому он настойчиво представлял ее в желательных, знаменитых семьях, но никто не соответствовал требованиям Патриции. Арк Уинфилд начал даже сомневаться, существует ли вообще такой мужчина, которого бы Патриция назвала своим избранником.

Иногда Патриция вместе со своим отцом навещала его друга Уайса Слоуна в Сан-Симеоне, хотя она и не скрывала, что ей это не доставляет большого удовольствия. Будучи сама снобом, Патриция питала отвращение к Сан-Францисским снобам и ненавидела родственников мистера Слоуна, хотя к тому времени он и сам был достаточно далек от них, и даже в лучшие времена не особенно жаловал Сан-Францисское общество. Более того, Патриция нашла замок Слоуна вульгарным. В отличие от большинства молодых женщин на нее не производила никакого впечатления возможность обедать с такими людьми, как Гэйбл или Купер. Она не преклонялась перед кинозвездами, как большинство американцев. Свое же отношение к подруге Уайса, кинозвезде Марион Дэвис, которая подозрительно часто удалялась в дамскую туалетную комнату только для того, чтобы появляться оттуда каждый раз все более красной и возбужденной, Патриция выразила несколькими словами: алкоголичка, уличная девка. Арк Уинфилд мог только завидовать счастливой судьбе своего друга, постель которого согревала очаровательная блондинка, в то время как он находился под неусыпным надзором Патриции, которая строго следила за тем, сколько он выпил, постоянно поправляла его речь, критиковала его манеры и одежду.

Однако сколько бы Патриция ни сторонилась претенциозный Сан-Симеон, именно там она впервые положила глаз на Говарда Хагса, когда ей было двадцать, а ему тридцать три. Она взвесила все его достоинства и недостатки и решила, что нашла достойного ее человека или, по крайней мере, настолько достойного, насколько он мог быть. Она простила бы ему его первую женитьбу, хотя, как правило, и не одобряла развод. Хагс, известный своим умением избегать женщин, проявивших хоть малейшее намерение вступить с ним в брак, мог бы спастись бегством и на этот раз, знай он, что у Патриции на уме относительно него. Но он не почувствовал никакой опасности, более того, находил ее привлекательной, молодой и физически заманчивой.

И тем не менее, восемь лет спустя Патриция вынуждена была признать, что, добиваясь неуловимого Хагса, она только напрасно потеряла время и женила на себе Уолта Блэмонда в 1946 году сразу после кончины отца, когда ей исполнилось двадцать восемь лет. Война была окончена, и она почувствовала себя вполне свободной, чтобы привести в порядок свои дела. Украшением буфетных стоек под пологом в розово-белую полоску служили громадные лебеди, вырезанные из льда и наполненные розово-красной икрой, специально подобранных в одной цветовой гамме. Из искрящихся серебряных фонтанов било калифорнийское розовое шампанское, также выбранное скорее за свой цвет, чем за вкус. На самом деле, пятистам гостям предлагалось пятьдесят ящиков шампанского «Дом Перигнон», которое разносили сто официантов из расчета один официант на пять гостей и один ящик «Перигнон» на десятерых гостей. В то время, как гости танцевали под три оркестра, они размышляли, куда девался Хагс, и старались угадать, какой характер у Блэмонда. Кто он такой?

Но только Патриция знала, что Уолтер Блэмонд был у нее вторым номером. Он не был героем, как Говард, но был интеллигентным и хорошо воспитанным человеком и, в отличие от Говарда, им легко можно было манипулировать и управлять. К тому же, будучи профессором истории искусств, он мог оказать неоценимую помощь в создании Уинфилд-музея.

Да, после почти восьми лет попыток поймать и приручить дикого зверя она решила, что ей не стоит больше прилагать усилий, чтобы женить на себе Говарда. Во-первых, не стоило из-за его характера. Во-вторых, для любого человека ее достоинства унизительно было продолжать погоню и, в третьих, это вопрос о наследнике. Ей было почти тридцать и все меньше оставалось лет для рождения ребенка.

Она не отрицала, что первым ее мужчиной был Говард. Он был высокий, богатый, удалой и известный герой-любовник, но в конце концов она решила, что он был скорее заносчивым, чем милым, не очень модно одетым и недостаточно холеным, а все скрытые пороки, которыми он страдал, стали пагубными. Кроме того, никто не будет отрицать, что он был надоедливым, навязчивым, изношенным конем, к тому же слишком эксцентричным, и она больше не могла игнорировать все его истории о любовных похождениях с женщинами в апартаментах Санта-Моники и Голливуде, в бунгало Беверли Хиллз и в арендованных домиках на холмах Сансета. Сначала погоня была вызовом, и Патриция получала удовлетворение от того, что была единственной из всех известных ему женщин, которая оставалась нетронутой, что она была единственно чистой, недосягаемой женщиной в жизни Говарда. Это было даже забавно — их игра в кошки-мышки. Он был мышью, которую кошка никогда не загонит в угол и не принудит жениться. Она была мышью, которую коту никогда не удавалось загнать в постель. Но даже это развлечение начинает раздражать после восьми лет. Поэтому она получила большое удовольствие, когда вызвала Говарда и сказала ему, что их отношениям положен конец и что она выходит замуж за Уолта Блэмонда.

Она потребовала, чтобы Говард прибыл в Уинфилд в два часа ночи.

— Приезжай один, Говард, и в неприметной машине, — сказала она со злостью в голосе. — Один из твоих разбитых «Шевроле» очень хорошо подойдет для этого случая.

Говард сплюнул, и она рассмеялась про себя. Говард думал, что ей ничего не известно о его привычке встречаться с любовницами на заброшенных автостоянках в середине ночи или о том, что он любил путешествовать инкогнито в разбитых «Шевроле» на тайные свидания.

Она сама открыла ему дверь — царственная, в ночном халате из бледно-голубого шифона, который очень подходил к ее глазам. Она не стала удерживать слуг до двух часов ночи главным образом для того, чтобы не разочаровывать Говарда, который обожал таинственность и интриги.

— Проходи в гостиную, — сказала она, чувствуя себя хозяйкой положения. — Мне нужно сказать тебе кое-что интересное. Испытывая неловкость, он нервно уселся, скрестив свои длинные ноги, и, потирая испачканный белый туфель, стал ждать, что она скажет. Наконец, после намеренно выдержанной паузы, она сказала:

— Нашей дружбе конец. Я выхожу замуж за Уолта Блэмонда, профессора истории искусств, — и насторожилась в ожидании его реакции.

Он почесал голову и спросил:

— Кто, черт возьми, этот Уолтер Блэмонд, и когда ты с ним познакомилась? Невозможно, чтобы ты встречалась с ним и я ничего об этом не знал; ради бога, Патриция, откуда ты его выкопала?

Она засмеялась. Конечно же, она имела право получить хоть капельку удовольствия от долгого, безнадежного дела.

— Ты бы лучше выгнал своих детективов, Говард. Многие годы ты держишь меня под наблюдением, но и мне, в свою очередь, удавалось перехитрить твоих людей.

Он был ошеломлен. Это было правдой. Да, он следил за Патрицией и полагал, что она не подозревает об этом; кроме того, он был уверен, что ему известен каждый мужчина, с которым она когда-либо виделась. Теперь навязчивая мысль о мужчинах, с которыми она могла изменять ему, омрачила их отношения, и он был взбешен. В то же время явно усилилось прежде смутное желание проверить ее девственность (или в данный момент предполагаемую девственность), желание, которое то увеличивалось, то исчезало с годами. Он пересел на голубой атласный диван, где сидела Патриция, — худой самодовольный кот.

— Я выгоню всех этих проклятых детективов! — злобно прорычал он, усаживаясь к ней вплотную и обнимая ее за голое плечо. — А ты, Патриция, как ты могла обмануть меня?

— Я обманула тебя, Говард? Ну знаешь! — промурлыкала она.

— Ты позволила мне думать, что ты не знаешь о слежке за тобой. Вот это ловкий трюк! — Его рука заскользила по ее голой руке… Ты позволила мне думать, что ты верна. — Его рука вновь поднялась по ее обнаженной руке и остановилась на тонкой шее.

— Может быть, я была верной, Говард, а может быть, и нет… Теперь ты никогда не узнаешь, так ведь? — сказала она с несвойственной ей застенчивостью. Она сорвала его руку с шеи и отбросила ее в сторону. — Но ты, Говард, оказался ужасно неразборчивым.

— Не глупи, Патриция.

Он снова поднял свою руку и запустил пальцы в ее белый, мягкий загривок.

— О да, ты такой, Говард, — сказала она с уверенностью, которая встревожила его, и он резко убрал руку с ее шеи.

— Как ты можешь быть такой уверенной? — спросил он.

— Потому что я тоже держала тебя под наблюдением, Говард.

— Ты что? — отрывисто сказал он.

— Да, — она улыбнулась, зная, как это открытие неприятно уязвит его, прилагающего столько усилий, чтобы сохранить все в тайне.

Ощутив на этот раз приступ бешеного сексуального желания, он рванул лиф ее платья, обнажая маленькую, но прекрасную грудь. Он прильнул к ней ртом, резко покусывая соски, в то время как его рука ринулась под длинный подол халата и поднялась к ее бедрам. Она не была готова к такому штурму, но все же ей удалось сохранить хладнокровие. «А почему бы и нет?» — подумала она. Ей было далеко за двадцать пять, и она вот-вот выйдет замуж за Уолта Блэмонда. Почему бы ей не приобрести некоторый опыт? Почему бы не попробовать воду прежде, чем бросишься плавать? Кроме того, она ждала Говарда Хагса много лет и, конечно, имеет право знать, каков он как любовник, особенно теперь, когда она может сделать это, не компрометируя себя и одновременно давая Говарду повод думать, что не устояла.

Она упала на диван, как будто бы только под тяжестью его тела. Она не проронила ни звука, но изобразила на своем лице сначала крайний ужас, а затем покорность. Она так тяжело застонала, когда Говард начал задирать ее халат, что он не мог понять, от страсти это или от ужаса. Но он уже не мог остановиться, чтобы выяснить это, и, ворвавшись в нее, был рад узнать наконец, что символ ее девственности оказал ему сопротивление. Он скользил дальше и всеми силами сдерживался, чтобы не извергнуться преждевременно, ибо был не уверен, как будут восприняты его намерения. Вдруг он почувствовал, как ее длинные ненакрашенные ногти впиваются в его спину, и застонал от боли и удовольствия, не пытаясь определить, было ли это страдание от его натиска или неукротимостью страсти. Его рот нашел ее, и он почувствовал укус ее зубов, впивающихся в его губу, а затем ее содрогание и вздох; наконец он полностью высвободился, убедившись прежде всего, что она хотела его.

Но, задержавшись затем в ней еще немного, наслаждаясь в изнеможении отдыхом, он был внезапно оглушен сильным ударом по голове настольной лампой. Изумленный, он спросил:

— Почему, черт возьми, ты сделала это, Патриция? Ты что, спятила?

— Как ты смеешь так вульгарно выражаться в моем присутствии? И это после того, как ты столь гнусно воспользовался нашей дружбой!

Она зарыдала.

Впервые Говард видел ее плачущей. ПАТРИЦИЯ УИНФИЛД НИКОГДА НЕ ПЛАКАЛА! Ее слезы смутили его. Неужели это было изнасилованием или совращением? Или, в конце концов, она просто уступила? Он никогда не узнает этого, что было чертовски досадно. Для собственной безопасности он сделал попытку извиниться, хотя это оказалось нелегко.

БОЖЕ! ИЗВИНЕНИЕ ЗА ТО, ЧТО ЛЮБИЛ ЕЕ! Самое нелепое, что ей когда-либо приходилось слышать… В это невозможно поверить… Но хуже всего было то, что сам акт любви оказался нестоящим тех лет, которые она потратила на поиски идеального Говарда Хагса. Но ей некого было винить, кроме себя самой. Она была одурачена. Прежде всего тем, что Говард оказался техасцем, а не калифорнийцем.

Через две недели после свадьбы Патриции стало ясно, что она беременна. Она встала перед дилеммой. Следует ли ей рожать ребенка, отцовство которого вызывало сомнение даже у нее самой, и не будет ли это свидетельством ее двуличного поведения, то есть как раз того, что она сама всегда осуждала в людях. Что же в таком случае выбрать? Аборт? Но по религиозным причинам она была против того, что считала неугодным Богу. И потом она не допускала и мысли, чтобы отдать себя в руки какого-нибудь подлого и невежественного человека, способного совершить столь темное дело. Однако если бы она решилась на такой поступок, она бы без сомнения сделала это. Она всегда делала то, что считала необходимым, неважно что, и только дурак тратит время попусту или сомневается.

С другой стороны, а что если она родит ребенка, у которого, возможно, два отца? Возникнет ли у Уолтера подозрение, что ребенок не его? Нет. Никогда. Уж Уолтер-то меньше всего заслуживал, чтобы его обманывали, кроме того, он испытывал абсолютно благоговейный страх перед женой. Он никогда не позволил бы себе усомниться в ней. Говард — совершенно другое дело. Он был загадочным человеком, его разум представлял собой извилистый лабиринт странных понятий и убеждений с непредсказуемым ходом мыслей. Придет ли ему когда-нибудь в голову, что ребенок может быть его? Он был неистово одержим чувством собственности и всегда стремился овладеть всем, что, по его мнению, принадлежало ему. Он вполне мог причинить ей неприятности, спровоцировать скандал вокруг ее имени, но не мог же он, в конце концов, действительно навредить ей? Она всегда могла ответить ему, навесив ярлык обезумевшего ревнивца, во что поверит столько нее людей, сколько не поверит. Кроме того, она не верила, что Говард рискнет стать посмешищем. Наконец, она решилась оставить ребенка. Она хотела наследника. Кто знает, забеременеет ли она снова?

Патриция ежедневно осматривала свою дочь, но не могла прийти к определенному заключению. Ребенок был достаточно хорошеньким с голубыми, как у нее, глазами, прекрасным цветом лица и светлыми волосами. Но Патриция находила и определенное сходство с собой в чертах ее лица. Во-первых, нос был шире, чем у нее, и короче, почти — но не совсем — вздернутый. Нос был, определенно, Уолтера. Но глаза более глубокого синего цвета, чем ее, почти василькового, по форме походили на глаза Говарда. Рот был маленьким, с полными, словно опухшими, губами и напоминал бабкин. Фотографии ее матери выдавали тот же недостаток. Волосы, казалось, были более золотистыми, чем у нее, но точно такого же оттенка, как у ее собственного отца. Таков был ребенок. Конечно, надо было еще понаблюдать за ростом и развитием ребенка, чтобы сказать, чьи влечения и склонности унаследовал он: Уолтера или Говарда. Будет ли она амбициозной, как Говард, но своенравной и хладнокровной? Либо артистичной и умной, как Уолтер, мягкой и сговорчивой? Будет ли в ней достаточно стремления постигать все, что требуется для настоящей наследницы Уинфилда?

Симпатичная… Нет, она не могла точно подобрать слово, которое ее мать использовала бы по отношению к ее подругам; но она рано начала понимать различные оттенки этого слова. Во-первых, симпатичная девочка не могла капризничать… никогда. Она всегда слушалась мать и не была красивой. Люди обычно говорили, что она прелесть, но Джесика научилась не реагировать на эти слова и не получала от них удовольствия. Красивый не значит симпатичный.

Когда вскоре умер Уолтер Блэмонд, шестилетия Джесика сидела вместе с матерью на диване Королевы Анны в желтой гостиной, одетая в черное бархатное траурное платье, и молча слушала, как Патриция принимала соболезнования.

— Но у тебя осталась Джесика, — утешали все вдову. — Такая милая, прекрасная девочка.

— Бывает, что самые прекрасные вещи оказываются наиболее бесполезными в жизни. Возьми розу, например. Нет слов — прекрасна. Чтобы на нее посмотреть и понюхать. Но какая от нее польза? Я надеюсь, что от Джесики будет больше толку в будущем, чем от бесполезного, срезанного цветка.

Патриция считала, что Уолтер был несомненно красив. Но разве он значил для нее что-нибудь, кроме как куратор Музея Уинфилд? Она попыталась сделать из него мужчину, но, вместо того, чтобы воспрять в ответ на ее усилия, он завял, как лилия в поле. Тысячу раз она изучала свою дочь. Была ли она дочерью Уолта? Декоративная, но бесхарактерная? Или она была дочерью Говарда? Станет ли она упрямой, волевой и решительной? Только время может дать ответ. А между тем, она была задумчивой маленькой девочкой… тихой и замкнутой.

Наконец Джесика дружелюбно улыбнулась нам и сказала:

— Я уверена, мама обязательно сказала бы, что вы все трое по-настоящему симпатичные девушки.

— Почему-то у меня возникло такое чувство, что это неправда, что Джесика все-таки была более тактичной, чем честной.

— Ладно, когда я буду в Калифорнии, я обязательно познакомлюсь с твоей мамой, — сказала Сесиллия. — Может быть, она и меня представит своим влиятельным друзьям.

— Конечно, — промямлила Джесика, а Джейн сказала:

— Клянусь, если бы Миссис Блэмонд знала, что ее ждет впереди, она запрыгала бы от радости.

Сесиллия сердито обернулась, чтобы отразить эту словесную атаку каким-нибудь резким замечанием, и я поняла, что наше перемирие сорвалось, и перепалка возобновилась.

3

Сесиллия и я дали клятву в конце первой недели. Мы обещали друг другу, что не будем становиться степенными и благоразумными. По крайней мере, первый год мы собирались не сдаваться и получать максимум удовольствия. Мы даже пожали друг другу руки и направились в таверну Энди на Хай Стрит скрепить наш договор пивом. Вернее, я выпила пива, а Сесиллия только отхлебнула.

— От пива, — заявила она, — быстро полнеют, хотя в нем и очень много витамина В. Ну а это нехорошо: никто не влюбится. Хотя, ты знаешь, влюбляются только дураки. Если ты умная, то позволяешь только мужчинам влюбляться в тебя. Возьми меня, парни и мужчины влюбляются в меня с тех пор, как я себя помню. Даже мой отчим все время приставал ко мне. Украдкой, конечно, но, я думаю, мама все понимала и поэтому всегда старалась отделаться от меня. Она все время отсылала меня на долгое время в гости к родственникам, чтобы хоть таким образом выйти из положения. Но у старика Хьюби были длинные руки.

Я была потрясена.

— Твой отчим?

— Да, представь себе. — Она криво ухмыльнулась. — Мне было только десять лет, когда они поженились. Если мужчина лапает тебя в десять лет, ты еще думаешь, что он хочет быть тебе отцом.

— Но ты сказала, что твоя мать знала об этом. Почему же она ничего не сделала, чтобы положить этому конец вместо того, чтобы отсылать тебя к родственникам?

Сесиллия горько засмеялась.

— Я думаю, что она нуждалась в нем больше, чем во мне. Он был страховым агентом на железной дороге и его повсюду посылали заключать договора. Мой папа тоже работал на железной дороге и погиб там. Как-то он попал под поезд и был так изуродован, что невозможно было даже открыть гроб на похоронах. Я так и не попрощалась с отцом. А он был очень милым, замечательным… мой папа.

Ее глаза наполнились слезами, и она смахнула их длинными, аристократичными пальцами. Затем она сделала глоток пива.

— По воле судьбы, Хьюби Томсон тоже был агентом и, когда он увидел все мамины деньги, он женился на ней. Моя мама очень красива и останется такой, даже если ее волосы перестанут быть ярко-рыжими. А она вся так и тряслась от желания заполучить его. Вторым большим желанием в ее жизни было то, чтобы я уехала учиться в колледж. У Хьюби больше рук, чем у осьминога, и мама хотела, чтобы все они были для нее. Да, она была рада им всем. Мне кажется, она готова была умереть под Хьюби. Но меня бесило то, что мама думала, будто я хочу Хьюби. Можешь себе представить? Это я-то!!! Я, конечно, не откажусь ни от чего задаром, за что другие заплатят. Старый храм следует сохранить для лучшего применения. Я не имею в виду десять долларов. Тысячи богатых, важных мужчин просто умирают от желания помочь красивой женщине, и я намереваюсь встретиться с ними.

— Со всеми? — хихикнула я. Мне хотелось рассмешить Сесиллию.

Сесиллия заморгала.

— Ну, если нужно…

Мы обе расхохотались, и Сесиллия отхлебнула еще один глоток моего пива.

Вечером на обед в общежитие пришла Энн. Я не видела ее целую неделю. Во-первых, она была помолвлена с Джорджем Морганом — старшекурсником, обладающим всеми качествами, которые восхищали Энн в мужчине: честность, учтивость, порядочность, искренность и доброта. Поэтому она проводила с ним очень много времени. Во-вторых, она была очень занята в студенческом обществе, с готовностью выручая всех. Она чувствовала себя виноватой от того, что пренебрегала мной в первую неделю моей учебы, но я сняла с нее груз вины, представив ее своим новым друзьям, чтобы она смогла увидеть, какая у меня прекрасная компания. Затем мы все вместе поели. Мне очень хотелось, чтобы Энн понравились Сесиллия, Джесика и Джейн. Я страстно желала, чтобы мы все пятеро стали друзьями; но что бы ни случилось и с кем бы я еще не подружилась, Энн всегда будет первой в моем сердце. Честно говоря, Энн была мне как мать. Мы всегда были близки, но особенно последние пять лет, после того как, наши родители погибли в автокатастрофе в Огайо, и мы осиротели. Мы оставались очень близки даже после отъезда Энн в Колумбус, когда мне пришлось остаться с тетей Эмили в Цинциннати заканчивать среднюю школу.

За обедом все шло чудесно. Мы все болтали и смеялись, и я радовалась, что все было так хорошо. Но вскоре Энн отвела меня в сторону и предостерегающим тоном сказала: «Не следует так быстро заводить друзей. Не спеши. Осмотрись. Друзья, выбранные в колледже, как правило оказываются друзьями на всю жизнь».

Я тут же сообразила, что она не имела в виду ни Джейн, ни Джесику. Обе они были милыми и хорошо воспитанными девушками, поэтому ни в коем случае не могли произвести плохое впечатление. Конечно же, Энн вполне определенно говорила о Сесиллии. Я не могла надеяться, что моя сестра Энн оценит такую девушку, как Сесиллия. Энн, которую я считала похожей на Дорис Дей, действовала, как Дорис Дей. Она была воплощением Американской девушки, дружелюбной, вежливой и честной. Она была полна идеалов и высоких принципов. Ее интересовал весь мир, движение за мир и гражданские права. Она по-настоящему слегла в постель за неделю после покушения на Президента и теперь ее уже волновало все возрастающее вмешательство нашей страны в дела других стран. Она даже подумывала о присоединении к Корпусу Мира. А Сесиллия? Я должна признать, что она была своевольной, самовлюбленной эгоисткой. Нет, Энн никогда не поймет девушку, подобную Сесиллии.

«О, но ведь она такая забавная! И я не собираюсь связывать себя обязательствами на всю жизнь. Честно, я ничего ей не обещала», — пошутила я. Как могла я объяснить Энн, что Сесиллия привлекала меня, как странная, экзотическая птица с ярким плюмажем?

4

На следующий день, после того как мы с Сесиллией дали клятву, я направилась в аудиторию 101. Войдя в нее, я заметила парня с рыжими волосами, сидящего в конце комнаты, и почувствовала, как что-то шевельнулось во мне. Я быстро села на первое же свободное место в первом ряду, какое увидела, и погрузилась в размышления. Мое мимолетное впечатление о парне было, конечно, поверхностным. Но что же в нем было такого необычного, что заставило сжаться мой желудок? На вид он был ненамного старше меня и даже не так уж потрясающе хорош. Худой и мускулистый… что же придавало его фигуре стройный… и привлекательный вид? Да, привлекательный, решила я в поисках подходящего определения, хотя и находила это слово несколько нескромным. И он тоже пристально посмотрел на меня. Умный и проницательный? Я засмеялась про себя. Я, которая верила в книжных героев, сказочных героев, была сражена наповал одним мимолетным взглядом стройного, симпатичного парня с умным видом и вздернутым носом?

Мне очень нужна была другая книга, но я не смела повернуться. Я твердо решила, что еще раз взгляну на него после окончания занятия. Вошел преподаватель, собрал наши регистрационные карточки и объяснил, чем мы будем заниматься в группе и какие надо купить учебники. Курс, хотя и назывался «Язык», на самом деле был «Ораторским искусством», и наше первое задание заключалось в подготовке публичного выступления на любую тему. Все должны подготовиться, и мистер Шламм выслушает стольких студентов, сколько позволит время. Затем группа будет обсуждать выступления и критиковать. Наконец он пожелал нам всего доброго.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы все-таки взять себя в руки, собрать книги и тетради в сумку, а затем поднять глаза. В этот момент он проходил мимо моего места и ухмыльнулся мне. Это не была улыбка; впервые в жизни я поняла разницу между улыбкой и ухмылкой во весь рот. Он растянул рот до ушей и сощурил свои светло-карие глаза с желтыми крапинками. А вокруг бушевала масса темно-рыжих кудрей. Боже, да он был прямо из тех рассказов в журнале «Ледиз Хоум Джоурнал», которыми обычно так упивалась моя мама!

Я не ответила ему улыбкой. Прежде всего, я была слишком шокирована. И потом я была глубоко оскорблена. Оскорблена моей собственной реакцией на эти сощуренные глаза и кривую ухмылку.

Это был вторник. К несчастью, риторика была факультативной дисциплиной, а это означало, что она будет только дважды в неделю, и мы не встретимся до пятницы. Между вторником и пятницей я познакомилась с несколькими интересными ребятами, которым дала свой номер телефона. И вместе с тем, я едва могла дотерпеть до пятницы, сгорая от желания снова посмотреть, будет ли у меня такая же реакция на рыжего парня. Интересно выяснить — сказала я себе и Сесиллии, которая только с неодобрением покачала головой.

Я вошла в класс и немедленно посмотрела на задний ряд. Наши глаза встретились и… о, да! реакция была такой же: что-то перевернулось внутри меня. Мистер Шламм вызвал желающего произнести самую первую речь. Поднялось несколько рук. Среди желающих была и его рука, и выбор пал на него. А я подумала, что бы это значило. Неужели этот парень обладает магнетической силой притягивать к себе внимание людей?

— Привет, — начал он. — Меня зовут Джейсон Старк, — и ухмыльнулся всей группе, останавливая свой взгляд на мне. В учебнике говорилось: «Выберите одного человека в вашей аудитории и адресуйтесь к нему». Вероятно, я была таким человеком Джейсона Старка. Инстинктивно мне захотелось улыбнуться в ответ, но я подавила это желание. Я должна оставаться благоразумной и посмотреть, что же будет дальше.

Его речь сосредоточилась на том, как он был полон решимости всегда помогать своему другу. Он всегда, например, носил с собой спички для него, хотя сам не курил. Как правило, у людей, наиболее нуждающихся в спичках, их всегда нет. Особенно это относится к тем, кто курит не совсем обычные сигареты. Даже у мистера Шламма задергались губы. Я тоже позволила моим губам слегка подернуться.

Затем он описал свой первый удобный случай оказать помощь человечеству. Очень симпатичной молодой женщине нужен был огонь, чтобы прикурить, но из-за ее нервозности и неопытности в обращении со спичками, так как раньше она не курила, каждая спичка гасла, прежде чем могла сослужить свою службу. Смешок в классе. «Затем вдруг появляется очень вежливый парень и предлагает ей зажигалку… леди прикуривает и… отправляется вместе с ним». Раздается смех. Я слабо улыбаюсь.

— Но я не был обескуражен… — продолжал он. — Вскоре представился еще один случай, — сказал он группе. Он вместе с друзьями был на пикнике, когда начался ливень. Компания побежала прятаться в заброшенный коттедж, в котором было темно, холодно и сыро. Но в коттедже был камин и охапка дров. Нужно было развести огонь и тут встал вопрос, где взять спички. «У меня есть», — сказал он, вынимая свой коробок спичек…

Я предвосхитила следующую строчку.

«И в моей руке я держал промокший коробок с расплывшейся розовой серой…»

Ну, прямо всемогущая рука из нашей группы.

Джейсон Старк заключил выступление, вынимая коробку спичек из своего кармана:

— Я и теперь не отчаиваюсь, друзья. Вот, я стою здесь, готовый оказать услугу. Если вам когда-нибудь понадобятся спички, обратитесь ко мне.

И он подмигнул мне!

На этот раз мне показалось, что уже не желудок, а сердце екнуло во мне.

Все дружно зааплодировали, и даже мистер Шламм казался довольным. Я обнаружила, что сама хлопала в ладоши, несмотря на то, что находила речь наивной и простой, хотя и вполне остроумной. И в то же время она была восхитительной. А он сам был очаровательным. Интересно, каким еще он был.

Мистер Шламм предложил нам высказывать свои критические замечания, и я вынуждена была подняться.

— Выступление мистера Старка было немного поверхностным… — к своему ужасу услышала я свой голос. Я полагаю, что в тот момент мне хотелось казаться дерзкой, но я тут же была готова отрезать свой язык. Ведь он может подумать, что я стерва, и будет прав. БОЖЕ, МУХИ СЛЕТАЮТСЯ НА МЕД, А НЕ НА СОЛЯНУЮ КИСЛОТУ. — Но оно было великолепным! — с триумфом заключила я.

СКАЖИ БЫСТРЕНЬКО ЧТО-НИБУДЬ ЕЩЕ. СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ, ПОСЛЕ ЧЕГО ТЫ БУДЕШЬ ВЫГЛЯДЕТЬ ХОРОШЕЙ, — сказала я себе.

— Во всяком случае, я сказала бы, что «его речь стекала с языка слаще, чем мед». Гомер — «Иллиада».

— Великолепно сказано, мисс… — мистер Шламм улыбнулся мне так, как будто нашел меня умной.

— Бьюис. Кэтлин Бьюис. Но я известна как Кэтти. Моя сестра Энн прозвала меня так по кличке соседской кошки.

Весь класс грохнул от смеха, чего я и добивалась.

Мистер Шламм спросил мнение других. Все энергично взялись за дело и пришли к общему согласию, что оратор здорово справился с работой.

После окончания занятий, я медленно собирала свои вещи, ожидая, что Джейсон Старк подойдет ко мне. Но когда он этого не сделал, я с досадой поднялась и начала пробираться к выходу. Неожиданно услышала сзади себя:

— Я хочу поблагодарить вас за критику. «Я не согласен с тем, что вы сказали, но буду до конца дней своих защищать ваше право говорить это». Фраза присваивается Вольтеру.

Я была ошеломлена его словами и затрепетала. Резко обернувшись, я увидела его смеющиеся глаза.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— Обратно в общежитие на завтрак. В два часа у меня следующее занятие.

— У меня тоже сейчас перерыв. А почему бы вам не пригласить меня позавтракать вместе?

Это прозвучало неожиданно, и на какое-то время я потеряла дар речи от замешательства. Затем сказала довольно сердито:

— Я не могу так просто приводить людей на завтрак. Прием гостя налагает на меня определенную ответственность.

— Ну хорошо, — сказал он, беря меня под руку. — Кэтлин, — добавил он.

— Все зовут меня просто Кэтти.

— Но ты не можешь быть «просто» чем-то. По крайней мере, ты должна быть Кэтти-Кэтлин.

Мы наполнили наши тарелки с буфетных столиков и сели. Яичный салат. Салат из тунца. Морковное желе в оранжевом Джелл-О. Листья салата и сельдерея в зеленом соусе Джелл-О. И на десерт красный Джелл-О. Я, извиняясь, пожала плечами. Студенческая еда.

— О, это замечательно, — сказал он. — Это Джелл-О завтрак!

«Превосходно!» — подумала я, глядя на него из-под ресниц.

— Ты можешь справиться с ним за секунды. За исключением обеда… для мяса требуется больше времени.

Он поднял брови.

— Так ты приглашаешь меня на обед?

«Нервничает, — подумала я. — Или просто старается быть пикантным? Возможно».

— Мне это не пришло в голову, — сказала я. — Я думала, что ты пригласишь меня куда-нибудь пообедать.

— Это было бы здорово, но нет.

— Ну что ж.

— А как тебе понравится мысль о том, чтобы сходить в кино сегодня вечером?

Я побоялась сказать «да»; он мог ответить мне: «замечательно, развлечемся». Поэтому я осторожно спросила:

— А что идет в кино?

— Я точно не знаю. Но мне бы хотелось сходить с тобой в кино все равно.

Я решила не упускать случая.

— Хорошо.

— Ты знаешь, где находится кинотеатр? На углу улиц Хай и Уолнат?

Я кивнула.

— Тогда встретимся там в половине восьмого. Но только не перед кинотеатром, а со стороны улицы Уолнат.

— Я приду.

— Я буду ждать тебя там.

— Ладно.

Он кивнул.

— Ты знаешь… ты похожа на Вивьен Ли. Молодую Вивьен Ли.

После его ухода я вспомнила, что у меня было миллион вопросов, которые я хотела задать ему после завтрака. Я даже не знала, в какой области он намерен специализироваться!

Я появилась у бокового входа в кинотеатр ровно в половине восьмого, как мне было сказано. Я, конечно, догадывалась, что он играет в своего рода игру, интригуя меня, но только молила Бога, чтобы он не обманул меня и явился на свидание. Тогда я еще и не подозревала, что меня ждет через месяц.

Но вот боковая дверь открылась, и появился он в красной короткой куртке. Он подозвал меня кивком головы.

— Быстрей!

— О, Боже! — открыла я рот от изумления. — Я и не думала…

— Ш-ш-ш! — Он приложил палец к губам и протолкнул меня на свободное место в проходе. — Я приду через несколько минут, — прошептал он.

На экране раздражался и потел Виктор Маклаглен. Вероятно, это был кинотеатр повторного фильма. Прошло минут двадцать, а Джейсон не возвращался. Я уже начала волноваться, не бросил ли он меня. Я грызла ноготь, когда он возник из ниоткуда и уселся рядом со мной с хитрым видом, протягивая мне пакет с воздушной кукурузой.

— Ешь все, — сказал он, — я равнодушен к кукурузе.

— Не скажешь, что ты не умеешь обращаться с девушкой, — прошептала я. Он улыбнулся, кивнул и погладил меня по бедру; по мне моментально пробежал электрический ток, а он встал и снова исчез. Я поклевывала кукурузу и смотрела, как Виктор на экране напивался до оцепенения, и нисколько его не винила.

Джейсон вернулся еще минут через пятнадцать. На этот раз он подал мне коробку печенья «Гуд энд Пленти» со словами «наслаждайся» и снова пропал. Виктор сопел и кряхтел, а я отправляла в рот один за другим кусочки покрытого сахаром «Гуд энд Пленти» и никак не могла решить: просто ли мне нравится этот странный рыжий парень или я уже была влюблена в него до безумия.

И тут он опять вернулся.

— Теперь отдохну несколько минут, — сказал он и шлепнулся мне на колени. Когда я засмеялась, он решительно пресек мое веселье:

— Ш-ш-ш! Ты хочешь, чтобы я воспламенился?

Затем он поцеловал меня. Сначала его губы были сухими, сладкими и закрытыми; затем они раскрылись, и я почувствовала его приятный влажный язык. Как только я пришла в себя от изумления и начала входить во вкус того, что происходило, он вскочил и попятился от меня по проходу.

— Послушай, детка, — прошептал он громко, — не распускай руки!

К концу фильма, когда Виктор разваливался уже на части, Джейсон появился обратно с «Милки Уэй» в руке. По всей видимости, он стащил конфету в киоске. Батончик растаял в его руке и стал мягким, и я произнесла громко и отчетливо:

— Послушай, чудовище, я ненавижу их мягкими… я люблю, когда они твердые!

Мы остались и на следующий сеанс. К закрытию кинотеатра меня уже мутило от перенасыщения сладким; к тому же, было уже половина двенадцатого, и у меня оставалось совсем мало времени, чтобы успеть в общежитие до того, как в полночь там погасят свет.

— Встретимся за завтраком у Смитти завтра утром, — сказал он, когда за мной закрывалась дверь вестибюля. — У Смитти. Хай и Оук. Десять часов.

— Я знаю. Не рассказывай мне, — крикнула я в ответ. — Ты, помощник официанта.

Мы встретились с ним на следующее утро, как договаривались. Я была не в состоянии нетерпеливого ожидания. Мне казалось, что что-то должно произойти. Мы плотно позавтракали: сок, блины, яйца и сосиски. Затем просидели за кофе почти до самого ленча. За это время я успела выяснить, что он учился на втором курсе и специализировался на бухгалтерском деле.

— Правда?! — воскликнула я с удивлением. — Ты совсем не похож на бухгалтера. А что ты делаешь у первокурсников?

— Я не собираюсь всю жизнь быть бухгалтером, и кроме того, никогда не известно, когда может понадобиться умение произносить речь.

Почему-то я не засмеялась, хотя это прозвучало забавно.

— А какова твоя специализация?

— Английская литература.

— Мне ты тоже не кажешься литератором.

— Да? А кем же ты меня видишь?

— Женой богатого человека.

— О-о-о.

— Ну все, — сказал он. — Это был действительно прекрасный завтрак, но мне нужно теперь уходить. Сегодня я здорово расслабился. Спасибо за то, что так чудесно меня накормила.

— Ты думаешь, я поверю? — сказала я недоверчиво.

— Ну, теперь твоя очередь. Разве я не приглашал тебя в кино вчера?

Он взял чек, посмотрел на него и передал мне.

— На твоем месте я бы не платил.

— Гроучо Маркс, — сказала я.

— Гроучо Маркс, — согласился он и поцеловал меня прямо там, за столиком в кафе Смитти.

После этого у меня было только одно свидание с другим парнем. В последней вспышке чувства независимости, а также в угоду Сесиллии, которая была в бешенстве оттого, что я так скоро нарушила наш договор не влюбляться, я назначила свидание на субботний вечер симпатичному парню по имени Рой с подготовительного медицинского курса. Мы отправились в Манки Бар и, хотя Рой был мил и внимателен, мне трудно было сосредоточиться на нем. Мои мысли были далеко.

Когда я оглянулась вокруг и за столиком через проход увидела Джейсона, на меня нахлынуло странное чувство удовлетворения. Он улыбался, махал рукой и строил рожи, пока я пыталась делать вид, что не вижу его. Я приложила все свои усилия, чтобы сконцентрироваться на Рое, который вполне заслуживал этого. Но вскоре к нам подошел Джейсон и уселся за наш столик.

— Привет, — сказал он. — Ты не возражаешь, не правда ли? Мне здесь очень тоскливо одному.

Я почувствовала волну приятного возбуждения. Это было так замечательно! Я не знала ни одного другого парня, который сделал бы подобное. Прямо как из какого-нибудь романа. Но в то же время мне хотелось смеяться. Это все-таки было так забавно, хотя и немножко оскорбительно для Роя. Я даже почувствовала жалость к нему. А он был в полном замешательстве. Наконец немного пришел в себя и обратился к Джейсону:

— Что тебе надо?

— О, я просто хочу посидеть здесь и поговорить. Видишь ли, я влюблен в Кэтти.

Он кивнул головой, как бы в подтверждение сказанного.

Рой оторопело уставился на него, а я не знала, что и сказать, хотя мое сердце пело.

— Не обращай на него внимания, — сказала я Рою, сама якобы продолжая игнорировать Джейсона. Вся сцена напоминала фильмы сороковых годов, и я пожалела девушек, которые встречались с парнями из шестидесятых. Это было так романтично, а что было у них? Секс? Наркотики? Сидячие демонстрации? Просто унылое безумие.

Джейсон не желал, чтобы его игнорировали. Он нахально продолжал вмешиваться в наш с Роем неестественно чопорный разговор. Тогда Рой встал и попросил Джейсона удалиться. Джейсон энергично затряс головой.

— Нет-нет, все в порядке. Правда. Я только посижу здесь. Не обращайте на меня внимания, как сказала Кэтти. Я только посижу здесь тихонько и посмотрю на нее. Хорошо? Взгляни на эти зеленые глаза. Они точно такого же цвета, как у того старого кота, который однажды был у меня…

Рой снова сел. Я понимала, что он находится в совершенно глупом положении: он ведь не мог даже ударить Джейсона, если это и было у него на уме… Джейсон был такой приветливый и милый.

— Убирайся, — сказала я Джейсону. — Я настаиваю. В конце концов, это некрасиво.

Но он не обратил на меня никакого внимания.

— Чем ты занимаешься? — спросил он Роя с большим интересом.

— Я на подготовительном медицинском курсе, — промямлил Рой и взглянул на меня. Наверное, все-таки я смотрела на Джейсона с таким явным обожанием, что Рой снова встал и швырнул счет на столик.

— Увидимся, — сказал он.

Джейсон вскочил на ноги, схватил руку Роя и благодарно потряс ее.

— Замечательный парень, — сказал он, глядя на удаляющуюся спину Роя. — Умница. Самое разумное было в данном случае удалиться. — Он взял мою руку в свою.

— Так, — сказал он.

— Так, — согласилась я.

— Я полагаю, что так.

— Я полагаю так же, — подтвердила я.

Затем он поцеловал меня, перегибаясь через столик, прямо здесь, в Манки Бар, на глазах у всех. Манки Бар, прежде всего, был уютным маленьким местечком, и в нем трудно было не заметить рыжеволосого парня и девушку, похожую на Вивьен Ли; их затянувшийся поцелуй показался девушке вечностью. Прямо как в романе. Совсем как в фильмах сороковых годов.

5

Время — наш враг. Нам приходилось выкраивать время между занятиями, чтобы побыть вместе. Но когда нам это удавалось, то оказывалось, что не было места, где бы мы могли уединиться. Смешанных студенческих общежитий не существовало. Мужчинам не разрешалось подниматься наверх в комнаты. Само собой разумеется, девушка не могла развлекаться со своим гостем в собственной постели, когда на соседней кровати спала ее подруга, что, как я слышала, было допустимо в более изысканных частных колледжах.

Ни одного даже малейшего проявления близости не разрешалось и на удобных, ядовито-зеленых диванах в вестибюле общежития. Там можно было только разговаривать с друзьями мужского пола, заниматься или даже играть в карты на одном из столиков для бриджа, расставленных вокруг. Но не разрешались никакие объятия, кроме пожатия рук, хотя, я думаю, никого не волновало, держался ли кто-нибудь только за руки. Не было никаких поцелуев, не говоря уж о чем-то большем. На доске объявлений висело грозное предостережение, что в случае нарушения правил будут применяться строгие дисциплинарные наказания. Меня несколько раз брали на поруки после того, как обнаруживали, что губы Джейсона были прижаты к моим, его язык находился у меня во рту, а его рука подозрительно размещалась на моем свитере; причем однажды другая рука была даже под свитером.

Комната Джейсона была для нас также недосягаема. Он жил в университетском пансионе, куда девушки не допускались. (Дежурная пропускала только парней-студентов, поскольку с девушками было слишком много проблем. Им требовалось много горячей воды, их длинные волосы забивали сливные трубы). В том пансионе не было даже гостиной, и у Джейсона не было машины. Единственным местом, где мы могли уединиться, был кинотеатр. Там нам частенько удавалось добиться первого успеха, случайно даже второго, редко третьего, но никогда, никогда не доводить дело до конца.

Когда я, совершенно разбитая и измученная, однажды пожаловалась Сесиллии, она протяжно проговорила:

— Бедненькая. Он приносит ей кукурузу, когда она страстно желает орехов!

Я обиженно заявила, что она вульгарна. На самом деле Сесиллия совсем не сочувствовала мне. Она была сторонницей невинности, но отнюдь не по обычным моральным причинам. Как она заявила в первую же неделю нашего знакомства, она не считала, что девушка должна просто так лишаться невинности, она должна сохранить это богатство до определенного дождливого дня, когда сможет отдать его за высочайшую цену… может быть, такую, как солнце, луну, звезды или даже за всю галактику.

Конечно, в нашем распоряжении была еще территория колледжа, трава и кусты, за которые можно спрятаться, если позволяла погода. Отчаянно моля об осуществлении брачных отношений, я настаивала:

— Мы могли бы ночью, в кустах… ты понимаешь. Все так делают!

— Нет. Кэтти, нет, только не в первый раз. Первая ночь должны быть прекрасной.

— Она будет такой, Джейсон. Мы сделаем ее прекрасной.

— Нет, Кэтти, ты достойна самого лучшего.

Очевидным выходом из положения оставался, конечно, мотель, но мне пришлось долго уговаривать Джейсона.

— Но там противно, — сопротивлялся он. Необременная высокими требованиями, как Джейсон, я настаивала до тех пор, пока он наконец не сдался.

— Если тебя устраивает нечто второсортное, ты получишь его.

Джейсону удалось одолжить машину на утро субботы (Джейсон работал по воскресеньям, а хозяин машины по вечерам в субботу). Когда я села в машину, то увидела на сидении голубую спортивную сумку. Я знала, что в любом полуреспектабельном мотеле требовалось сдавать вещи в камеру хранения, поэтому решила, что Джейсон захватил сумку именно для этой цели.

— Что ты положил туда? — спросила я. — Шелковую пижаму?

— Шлепанцы. Это спортивная сумка.

Но после того, как мы оказались в довольно грязной комнате мотеля, Джейсон начал распаковывать вещи. Сначала он вытащил вазу зеленого стекла, затем красную розу. Он налил в вазу воды, поместил в нее розу и поставил вазу на прикроватный столик. Затем он полез в сумку и передо мной появились два бокала и бутылка шампанского.

— Шампанское! — изумилась я. — Это уж слишком. Мы вполне могли обойтись просто вином.

Он сощурил глаза.

— Разве ты не знаешь? Джейсон и Кэтти пьют только шампанское. Они знамениты этим.

— О, да. Знамениты, — согласилась я. — Наливай!

— Пожалуйста, подожди.

Он снова направился к сумке и вытащил из нее маленькую тарелку и банку соленых орешков.

— Говорят, тебя уже тошнит от воздушной кукурузы и ты жаждешь орешков.

— О, Джейсон, ты мой орешек! О, Джейсон, я так люблю тебя!

— Пожалуйста, не сейчас! Твои излияния преждевременны. Сначала мы должны раздеть леди…

— О…

Он знал мое тело наощупь, а я его, но мы никогда не видели друг друга нагими. Я прикрывала свою грудь руками, пока он постепенно снимал с меня одежду, целуя каждый раз обнажающуюся часть тела. Затем он снял свою одежду, и я увидела его очень близко… увидела… как слезы покатились по его щекам.

Я испугалась. Неужели он разочарован?

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Он улыбнулся мне сквозь слезы.

— Потому что ты прекрасна и я очень сильно люблю тебя…

Он разлил вино по бокалам, и мы торжественно его выпили. Затем он неожиданно прыгнул в постель, отдавшись наконец порыву, и сказал:

— Теперь я готов дать тебе счастливую возможность добиться успеха. Я собираюсь позволить тебе любить меня. Все что ты хочешь!

Притворяясь разъяренной, я начала бить его по голове подушкой и била до тех пор, пока не задохнулась; а потом сказала:

— Да, я хочу.

Он вдруг посерьезнел и ответил:

— Я тоже хочу.

Мы возвращались в мое общежитие. Джейсон должен был вернуть свою машину и отчитаться на работе. Выходя из машины, я спросила:

— Мы помолвлены теперь? Или все еще продолжаем быть независимыми? Или, может, теперь, когда ты наконец овладел мной, ты намереваешься свести меня до категории «девушка на одну ночь»?

Я не застала Джейсона врасплох своей речью. Он с серьезным видом запустил руку в карман и вытащил оттуда кольцо. Меня поразило, что это кольцо было не из дешевого магазина, а настоящее золотое кольцо с настоящей жемчужиной. Маленькой, но настоящей.

Подумав о том, как тяжело и много Джейсон работал и как мало получал, у меня комок встал в горле и на глазах выступили слезы.

— Тебе не следовало этого делать, — промямлила я, протягивая вперед левую руку.

— Ты не права, Кэтти, я должен был. Из всех вещей, что я когда-либо делал, это самое нужное.

Он надел кольцо на мой палец и поцеловал мне руку.

Я мчалась через вестибюль общежития. Моей единственной мыслью было то, кому первому показать мое кольцо… кому я должна поведать о моей помолвке. Энн, конечно! Но она, скорее всего, будет огорчена, что я сдалась так быстро и не была так предусмотрительна, как она с Джорджем. Энн понадобилось почти два года, прежде чем она согласилась выйти за него замуж. Сесиллии! Сесиллия всплеснет руками и назовет меня дурой, потому что я отдала свое богатство практически никому. Но что знает Сесиллия о парне, который мог заставить тебя смеяться в одну минуту и мог сам заплакать в следующую минуту, потому что он считал тебя прекрасной и любил тебя? А что скажет Джейн? Сочувствующая и понимающая, какой она всегда была, что она могла знать о таком парне, как Джейсон? Она судила о парнях по стандартам ее мамы. «Созвучен ли он успеху?» — именно эти слова пронесутся у нее в мозгу. А Джесика? Может, сейчас Джесика и не знает такого парня, как Джейсон, но, вероятно, очень вероятно, она уже мечтала о таком.

Да. Джесика будет первой, кому я расскажу, потому что я уверена, она порадуется за меня. Да, Джесика была девушка, которая понимала героев.

Я побежала в свою комнату в поисках Джесики. Когда же я ее не обнаружила там, решила заглянуть к Энн. Но и Энн не оказалось дома; и я спустилась вниз в комнату Сесиллии и Джейн. Мне нужно было с кем-то поделиться!

Я застала Джейн в холле в истерике. Вокруг нее валялись лыжи, книги, теннисная ракетка, груды одежды. Все в страшном беспорядке.

— Она выгнала меня из комнаты, моей собственной комнаты! Гадина! Мою маму хватил бы удар, если бы она знала, с какой соседкой мне приходится жить… противной, отвратительной, грязной тварью! Вот кто она. Ты только посмотри, что она сделала с моими вещами, со всеми моими прекрасными вещами! Посмотри! Свинья, вот кто она. Она превратила комнату в грязный свинарник и теперь посмотри, что она сделала!

Я попыталась успокоить Джейн, выяснить причину, почему Сесиллия выставила ее из комнаты и вышвырнула ее вещи, но она только продолжала кричать:

— Свинья! По всей комнате валяются грязные кофейные чашки, поросшие плесенью. Грязные штаны под кроватью, не то слово грязные, грязные носки. Она ни разу не стелила свою постель с тех пор, как приехала! Она даже ни разу не меняла свое постельное белье. Оно не грязное, оно черное! И она никогда не вешает ничего на место! Все валяется на полу, на стульях, на комоде! На моем комоде тоже! Практически до потолка! Сначала она захватила самый большой стенной шкаф, потому что она глупая свинья, а затем она никогда им не пользовалась, за исключением пола! Я…

— Пойдем в мою комнату, Джейн, и все обсудим.

— А как же мои вещи? — закричала она. — Они ведь все в холле.

— После того, как мы поговорим, вернемся сюда, и я помогу тебе все собрать. Ладно?

— Все, что я попросила ее сделать, это убрать заплесневелые кофейные чашки из комнаты, забрать с моего стола ее грязные вещи и вернуть жемчужное колье моей бабушки, которое она позаимствовала у меня три дня назад. И знаешь, что она сказала? Она сказала, что не имеет ни малейшего понятия, где находятся мои мерзкие жемчуга… Она сказала мне, сказала мне поискать их самой под грудой одежды, книг и бумаг на моем столе. И когда я не нашла его, знаешь, что она сделала потом? Она швырнула мне в лицо пять долларов и сказала: «Вот! За твои вшивые жемчуга!» Это наша фамильная ценность, которую бабушка завещала мне; моя мама умрет, когда узнает, что колье продано. Вот тогда я назвала ее грязной свиньей! Ты винишь меня?

Я покачала головой из сторону в сторону, что допускало двоякий ответ. По правде, я совсем не обвиняла Джейн.

— Затем она вышвырнула меня за дверь. Она сильнее меня, амазонка! Подлюга! После этого она выбросила мои вещи. Что мне теперь делать?

Она запустила руки в свои волосы и растрепала их в дикие лохмы.

— Ты понимаешь, когда я в первый раз попросила ее вернуть мои жемчуга, вымыть чашки и убрать вещи с моего комода, я сделала это вежливо. Я получила хорошее воспитание. И теперь ты понимаешь, что я не могу жить вместе с ней и мириться с ее неряшливым образом жизни, не говоря уже о ее язвительности. Честно говоря, я не знаю, что я сделаю, если мне придется продолжать жить с ней.

Единственно, что я могла сделать, это предложить ей поменяться соседками по комнате. Я отдавала ей милую Джесику, а взамен брала к себе Сесиллию. Я могла справиться с Сесиллией, могла заставить ее подчиняться правилам. Во всяком случае, у меня получится лучше, чем у Джейн. Кроме того, я не стану так огорчаться, если Сесиллия не будет вести себя прилично.

— Все в порядке, Джейн.

Я обняла ее, успокаивая. С всклокоченными волосами она действительно напоминала теперь психически ненормальную. Даже ее одежда была мятой и неопрятной, хотя обычно Джейн была тщательно и аккуратно одета. Ее никто не видел разгуливающей босой, в шлепанцах или сандалиях на босу ногу. Даже свитера она подбирала под джинсы.

— Я поменяюсь соседкой с тобой. Сесиллия может жить со мной, а ты можешь взять Джесику. Во-первых, она очень милая, а во-вторых, такая же аккуратная, как и ты…

Джейн недоверчиво открыла свои темные глаза.

— Но почему? Почему ты должна брать Сесиллию, когда тебе это абсолютно не нужно?

— Она моя подруга и я могу ладить с ней. Все будет в порядке.

Затем, чтобы изменить тему разговора и отвлечь ее, я вытянула вперед левую руку.

— Посмотри, что я получила сегодня, Джейн. Это — обручальное кольцо.

— Джейсон Старк? — Ее голос зазвенел так, как если бы кольцо огорчило ее еще больше.

— Да, глупышка. Конечно, Джейсон Старк!

— Слава Богу! Разве был кто-нибудь еще в целом мире?

— Но ты знакома с ним всего несколько недель… Знаешь, что сказала бы моя мама по этому поводу?

На самом деле мне было абсолютно все равно, что сказала бы миссис Вилсон, но я имела понятие о хорошем воспитании и тяжело вздохнула.

— Неужели она захотела бы узнать, созвучен ли он успеху?

Джейн разразилась новым потоком слез.

— Джейн! Что с тобой? — недоумевала я.

— Все из-за моих родителей… они разводятся! — Джейн всхлипнула в состоянии абсолютной истерики. — Только что звонила мама. Она совершенно пала духом.

— О… мне так жаль.

Итак, существовала гораздо более веская причина, выведшая Джейн из равновесия, чем Сесиллия.

— Да, Джейн, такое бывает, — я попыталась ее утешить. — Но ты, по крайней мере, взрослая. Гораздо хуже было бы, если бы ты была маленькой девочкой. Ты, может быть, никогда уже не будешь жить дома.

— Ты не понимаешь. Мои родители были идеальной парой. Мы были великолепной семьей в великолепном доме… на Ист Клинтон Авеню в Тенафлай. Ты просто не понимаешь. Ист Клинтон — восхитительная улица, полная красивых домов и преуспевающих людей. Тенафлай — красивый город, и мы были примерной семьей. Мой отец — преуспевающий адвокат. Моя мать — образцовая домохозяйка. Она по специальности тоже адвокат, но никогда по-настоящему не практиковала. Она оставила работу, чтобы вести дом, воспитывать меня и быть поддержкой отцу в его карьере. Когда мой отец возвращался домой из Нью-Йорка в половине седьмого каждый день, его всегда ожидала мама в чайном халате. Никто, кроме мамы, не носил чайные халаты. Мои друзья просто умирали. Ты знаешь кого-нибудь еще, кто надевал бы чайные халаты для семейного обеда?

Я замотала головой! Моя тетя Эмили, которая носила блузки и юбки на работе, приходя домой, обычно меняла их на старые брюки и свитер.

— Да, а моя мама носила. В серебряном ведерке со льдом всегда дожидался коктейль. Иногда я присоединялась к моим родителям, чтобы выпить глоток вина. Мама говорила, что это благодатный, цивилизованный образ жизни. Ровно в половине седьмого Хильда была готова подать обед. Каждый вечер мы обедали в столовой, и стол был сервирован так же красиво и изысканно, как для гостей. Со свечами. И Хильда всегда носила форму. Розовую каждый день и черную для гостей. Мама всегда говорит, что если человек хорошо одевается на работу, он лучше будет работать. Я как будто слышу ее сейчас: «Джейн, всегда хорошо одевайся, неважно, что ты собираешься делать…» — Джейн замолчала, и я подумала, что она кончила говорить, но она неожиданно заговорила снова. — Моя мама всегда хотела переделать мой нос. Разве я тебе не говорила об этом? Она хотела, чтобы у меня был нос Стэндхоупа…

— Боже, что еще за нос Стэндхоупа? — вставила я. Это звучало, как будто Джейн говорила о бриллианте Хоупа или о биче Баскервиллей, или о чем-то подобном.

— Такой нос был у всех девочек в моей школе. Все эти носы были сделаны доктором Стэндхоуп в Инглвуд и все они были одинаковыми. Маленькие, может быть, в полдюйма, и широкие, с небольшим наклоном к кончику. Нос Стэндхоупа можно узнать во всем мире. На днях я встретила девушку в кафе Юнион и подумала, что мне знаком ее нос. Я не могла подойти к ней и спросить, делала ли она пластическую операцию, однако я спросила, откуда она. И, конечно же, она была из Нью-Джерси. Тинек. Это городок совсем рядом с Тенафлай. Округ Берген. Инглвуд — также пограничный город. Я полагаю, что все девушки из округа Берген ходят с носом Стэндхоупа.

— Ну, и почему же у тебя нет такого носа? Если этого так хотела твоя мама…

— Я не уверена. Я полагаю, что я не хотела иметь такой же нос, как у всех девушек в моей школе. И все же мне, наверное, следовало сделать операцию. Мой отказ очень огорчил моих родителей…

И она начала сильно раскачиваться.

— Ну-ну, Джейн, перестань винить себя в разводе твоих родителей из-за отказа переделать свой нос…

— Я не знаю. Они обычно очень расстраивались, когда я отказывалась надеть новую пару лыж, пока, наконец, я не соглашалась. Знаешь, мы всегда ходили на лыжах. Мама говорит, что лыжи и теннис — два вида спорта для действительно преуспевающих людей. Теннис гораздо больше подходит вам, чем гольф. Но именно мама очень рассердилась на меня, что я отказалась делать операцию. Мой папа более огорчался по поводу моего подбородка. Он сказал… он сказал… что подбородок слабый! — всхлипнула она.

Я обняла Джейн за узкие плечики и пригладила рукой назад ее волосы. Я пыталась найти слова, чтобы успокоить ее.

— Ладно, ладно. Твои родители разводятся не потому, что маме не нравится твой нос, а папе — твой подбородок.

— Нет, конечно, нет, — слегка успокоившись, сказала Джейн. Теперь она только посапывала. — Мама сказала, что отец оставил ее из-за своей помощницы. Двадцативосьмилетней сотрудницы в его офисе. Мама оставила свою карьеру, чтобы поддержать папу. Ирония судьбы, не правда ли? И мама следила за собой все эти годы. Она великолепно выглядит. Волосы. Ногти. Она всегда читала все литературные новинки. Она всегда говорила, что преуспевающим мужчинам, которые идут прямо к успеху, к вершине карьеры, необходимы действительно привлекательные женщины. И теперь она покинута отцом ради какой-то адвокатишки, которая даже не умеет хорошо одеться на работу. Она носит джинсы в офисе… джинсы и футболку с надписью… — заключила она, всхлипывая.

— Джейн, Джейн… в наше время люди часто разводятся. Может быть, твоя мама найдет себе другого мужа. Или любовника! Развод не конец света…

— Это конец нашего света. Нашего мира на Ист Клинтон в Тенафлай, Нью-Джерси. И теперь у меня будет мачеха.

— Может быть, они не поженятся. Может, они просто будут жить вместе.

— О, Боже! Я надеюсь, что этого не случится! — вскрикнула Джейн. — У моей мамы будет разрыв сердца, если отец опозорит нас подобным образом.

Я не выдержала и засмеялась. Это было забавно.

— Давай, Джейн, я провожу тебя в твою комнату. Мы скажем Сесиллии о перемене. Наконец, ты получишь Джесику вместо Сесиллии.

— С ней все в порядке, — сказала я Сесиллии. — А ты ужасная лентяйка. Я надеюсь, что ты исправишься, прежде чем я вынуждена буду вышвырнуть тебя из комнаты. Удивительная вещь, как ты ухитряешься выглядеть так хорошо при неправдоподобно свинском существовании.

Сесиллии было свойственно принимать замечания в свой адрес как комплимент.

— Да, я действительно выгляжу замечательно, не так ли? — Она говорила и ела клубнику со сливками из стаканчика, взятого в кафетерии, а я внимательно следила за стаканчиком, пытаясь представить, что Сесиллия сделает с ним, когда он опустеет.

— Я совершенно не собираюсь делать тебе комплимент, Сесиллия, — сказала я добродушно, но твердо. — Просто я хочу указать тебе на определенные моменты в вежливой форме. Я согласилась жить с тобой в комнате, потому что никто больше этого не хотел, но я буду глубоко тебе признательна за соблюдение чистоты и порядка. — Затем я увидела, как картонка из-под мороженого выскользнула из пальцев Сесиллии на пол. Я подняла стаканчик и бросила его в мусорную корзину. — Вот эта вещь, — сказала я, толкнув ее ногой, — известна как корзина для мусора. Используй ее!

Она чисто облизала свои пальцы.

— Я говорила тебе, что я невежественная деревенщина, не так ли? Но это не значит, что я неинтеллигентна. Я достаточна умна, чтобы не понимать, что я невежественна. Я также достаточно умна, чтобы не обручиться так быстро с парнем, у которого нет ни денег, ни происхождения, ни квалификации и, вероятно, никаких возможностей в будущем. В общем, он никто, милочка. Очаровательный никто, чтобы быть точной… ну, такой парень мог бы очаровать обезьян на деревьях, он хитрый и привлекательный, как черт, но все же он никто!

Я все больше и больше свирепела, но решила подождать, пока она кончит, чтобы потом уже наброситься на нее.

А Сесиллия продолжала.

— Ты впустую потратила себя, красотка. Совсем как моя подруга Перси. Перси и я вместе учились в школе. Она была хитра, как черт. Маленькая, но очень хорошенькая. Как куколка. И умная. И вот она начала встречаться с этим никудышным деревенщиной из дрянной семьи — Лэстером Хьюлартом. Лэстер сам был коротышкой… — она на дюйм расставила пальцы, — кроме того, он был настоящим доморощенным идиотом, но он пел и играл на гитаре, и она решила, что под ее руководством из старины Лэстера получится классный певец. Итак, она бросает школу и начинает нянчиться с этой обезьяной. И Перси не дура. Совершенно ясно, что она на неправильном пути. Она просто растратила себя на никудышного, неквалифицированного идиота.

Мне казалось, что я готова была убить ее. В этот момент я действительно могла это сделать. Я собиралась обвить ее белую шею пальцами и сжать как можно сильнее. А пока сказала мертвым, ледяным тоном:

— И ты, ты, невежественная, глупая кретинка, намекаешь, что именно это делаю я? Я имею в виду, ты сравниваешь моего Джейсона, моего прекрасного, великолепного, дорогого Джейсона с каким-то деревенским идиотом? Да как ты смеешь, ты… ты тупица, дрянь!!! — Я закончила ее же словами.

Сесиллия абсолютно игнорировала оскорбления, которые я обрушила на нее.

— Нет, конечно, нет, дорогая, — сказала она лилейным голоском. — Я говорю только о Перси. Эта по-настоящему умная, красивая девушка пошла не по тому пути. И, как я сказала… я считаю Джейсона очаровательным, милым и очень умным, но никем. И я думаю, что тебе следует поискать кого-нибудь с большим будущим.

Мой гнев уже прошел.

— О, Сесиллия! — сказала я утомленно. — Ты — глупая, маленькая дурочка. Кто, по-твоему, является кем-то? Твои тупые футболисты? Твои глупые мальчики из студенческого братства? Почему ты не видишь, что они собой представляют, когда это бросается прямо в глаза.

Энн, которой нравился Джейсон, тоже не проявила особенного энтузиазма, хотя, конечно, не оскорбляла и не бесчестила меня. Энн но натуре была консервативна. Она встречалась с Джорджем в течение двух лет, прежде чем решилась выйти за него замуж, да и то она планировала свадьбу только после окончания учебы.

— Как ты можешь верить и полагаться на человека, которого едва знаешь, Кэтти?

— Я знаю его.

— Ты не должна воспринимать вашу помолвку так же серьезно, как я данное мною обязательство Джорджу. Я думаю, ты не будешь одной из тех девушек, которые способны давать согласия несколько раз, прежде чем выйдут замуж…

— Я совершенно серьезна, Энн.

— Но как это может быть так скоро?

— Потому что все во мне говорит, что я серьезна: и мои глаза, и мой нос, и мой рот, мои уши, мое сердце, мой разум, моя душа. Я являюсь суммой всех этих частей и они говорят мне одно и тоже: Джейсон любит Кэтти. Кэтти любит Джейсона.

— Я допускаю, что Джейсон Старк милый и привлекательный. Но если ты собираешься выходить за него замуж, ты должна прежде всего подумать и о других вещах. Стабильности… практичности…

— В Джейсоне есть все, Энн, — сказала я, совершенно уверенная в том, что говорю.

Да, это так. В нем было все, и они скоро все убедятся в этом.

6

У большинства людей была мечта, и Джейсон имел свою. Он рассказал мне, что мечтал стать богатым. Но, в отличие от других мечтателей, у Джейсона уже был План. План и свои Принципы.

Он сказал, что, согласно его плану, для меня очень важно оставить английскую литературу и заняться изучением бухгалтерского дела. И, надо сказать, теперь я тоже ни минуты не сомневалась, что должна стать экономистом.

— Ты планируешь, чтобы мы работали вместе? — спросила я его. — Старк и Старк, бухгалтерский учет?

— Может быть. Но не это важно, это только первый шаг. Будучи бухгалтером, ты будешь все знать об обслуживаемых счетах. Ты узнаешь, какой бизнес процветает и почему. Ты выяснишь, какой бизнес находится в упадке и почему. Затем, может быть, при условии, что ты достаточно умен, ты сможешь заняться им и, преодолев все трудности, добиться успеха и процветания, потому что ты уже знаешь, почему определенный бизнес обанкротился, а другой преуспевает. Здорово, правда?

— Надеюсь, что я смогу справиться с этим. Я не уверена, что достаточно сообразительна, но…

— Ты достаточно способна. Стал бы я делиться секретными планами, не будь я в восторге от тебя?

— Правда? Ты веришь в меня?

— Конечно, томат не грейпфрут…

— Но правда… Джейсон. Я не думаю, что я достаточно сообразительна, чтобы справиться с этим.

— Ты умнее меня. Ты заполучила меня, не так ли? А теперь посмотри, что я получил! — Он недовольно потряс головой.

Я ударила его книгой.

— Ну! Что же ты получил?

Он вдруг посерьезнел.

— Я получил изысканно прекрасную девушку, девушку, о какой я даже не смел мечтать… даже в самых своих диких фантазиях, — в его глазах снова стояли те же слезы.

Кому нужна английская литература? Разве мог Шекспир изобразить это лучше?

Частью плана Джейсона являлся собственный счет в банке — вот почему он подрабатывал. Когда он приехал в штат Огайо, у него уже был небольшой счет: эти деньги он заработал, еще учась в школе, и во время летних каникул. Джейсон вырос сиротой (настоящий викторианский роман), и ему некому было помочь. Он мечтал иметь пачку банкнот наготове и при первом удобном случае вложить их в дело. К несчастью, одна из его прежних работ — билетер в кинотеатре — была неожиданно потеряна вскоре после нашей помолвки.

В тот вечер, в пятницу, я сидела на моем обычном месте далеко в проходе влево от экрана. Джейсон очередной раз подбежал ко мне на минуточку с коробкой арахиса в шоколаде «Губер», только что украденной с конфетного прилавка. Бела Лугоси в этот вечер играл графа Дракула на экране, а Джейсон как только уселся рядом со мной, тут же нырнул мне за шиворот своим ртом. Я хихикнула, когда Джейсон слегка куснул меня. В этот момент я подняла глаза и поверх головы Джейсона увидела мистера Шварца, управляющего кинотеатром. Я легонько похлопала Джейсона по плечу как раз в тот момент, когда он оставлял у меня на шее след от поцелуя.

— Мистер Шварц, — прошипела я.

Джейсон повернулся, уронив при этом коробку с конфетами.

— Привет, мистер Шварц, — сказал он. — Рад, что вы заглянули сюда. Я давно хотел представить вам мою невесту мисс Кэтти Бьюис. Мисс Бьюис, позвольте представить вам моего хорошего друга и хозяина — мистер Арнольд Шварц.

— Старк, вы уволены! И отдайте мне эту коробку конфет. А теперь забирайте свою невесту и убирайтесь вон!

Джейсон посмотрел на меня.

— Хорошо, Кэтти, мы так и сделаем!

Он снова повернулся к управляющему.

— Моя невеста, мисс Кэтти Бьюис, говорит: «Пошел ты сам на хрен, Шварц!»

Я в негодовании поднялась, демонстративно надела пальто.

— Пошли, дорогой, из этого притона, при-то-на!

Джейсон предложил мне руку, я оперлась на нее, и мы зашагали к боковой двери, почти как триумфаторы. Когда мы очутились на улице, то пробежали целый квартал с ликующими воплями.

— Рубеж великого отступления, Кэтти!

Но тут я внезапно остановилась.

— Это было великое отступление, Джейсон. Но боюсь, что нам все-таки придется вернуться.

— Почему?

— Посмотри, во что ты одет, Старк. — Это был короткий красный пиджак билетера. — У мистера Шварца остался твой собственный, немного потертый, но, несомненно, еще вполне пригодный пиджак.

Джейсон немедленно нашел новую работу по вечерам: раскладывать по тарелкам и разносить гамбургеры в небольшом ресторанчике. Теперь каждый вечер мне приходилось есть гамбургеры, на которые я вскоре не могла смотреть, особенно после того, как предварительно оплатила свое питание в общежитии.

— Эти гамбургеры ужасно жирные, и я боюсь, что они испортят мне фигуру, — как-то пожаловалась я, сидя за стойкой.

— Тогда решено! — воскликнул Джейсон, развязывая свой слегка запачканный белый фартук и подбрасывая его в воздух. — Майк! — обратился он к ошарашенному хозяину ресторанчика, — я увольняюсь! Из-за тебя у моей девушки прыщи.

Мы преуспели в продаже щеток Фулера. Джейсон торговал, а я занималась доставкой. Домохозяйки не могли устоять перед заразительной улыбкой Джейсона, его сияющими глазами и настойчивыми уговорами. В действительности дела у него шли ужасно, и так продолжалось до тех пор, пока ему не предложили место районного администратора; за эту работу он мог бы ухватиться, когда учился в школе. Но теперь она его нисколько не прельщала, и Джейсон поведал мне свое первое правило достижения успеха.

— Следует быть очень осторожным, чтобы не слишком преуспеть в деле, каким в действительности ты не хочешь заниматься. Есть опасность отклониться от желаемой цели. Важно все время не терять из виду главную цель. Всегда помни об этом, Кэтти.

— Я запомню, Джейсон. Я всегда буду помнить.

На следующий день Джейсон приступил к новой работе агента телефонной компании.

— Определенно, это все-таки не очень заманчивая работа, — уверенно заявил он.

Для увеличения нашего банковского счета мы разработали план экономии на питании Джейсона с помощью нашего студенческого кафетерия. Я буду наполнять как можно больше тарелку, брать как можно больше булочек и незаметно делать сэндвичи, опуская их в небольшие вощеные пакеты, а затем набивать ими очень большую сумку, с которой теперь специально для этой цели не буду расставаться. Кроме того, я должна буду разгуливать между столиками, хватая случайное яблоко или апельсин — в общем, все, что попадется под руку. Скоро это превратилось в игру, в которую весело включились все мои друзья, и в конце очередного приема пищи я фактически бывала завалена недоеденными остатками, а иногда мне перепадал даже такой вожделенный деликатес, как свиная котлета. (Только Сесиллия не участвовала в нашей игре. Она сидела на вегетарианской диете, убежденная, что мясо в любой форме способствует образованию токсичных веществ в ее крови. Поэтому когда я однажды попросила ее переложить часть мяса с моего подноса на свой, чтобы помочь мне донести, она отказалась, сказав при этом, что не может портить свою тарелку кровью жертвенных животных).

Иногда мне удавалось провести Джейсона в столовую по официальному гостевому пропуску, и тогда мы старались не отдавать пропуск после еды, чтобы потом изменить дату и снова использовать его. Как-то миссис Хенчи, собирающая пропуска, обнаружила подделанную дату и подошла к нашему столику, размахивая пропуском перед моим лицом.

— Мне бы хотелось проконсультироваться с вами, мисс Бьюис. Дата на этом пропуске… — начала она, но в этот момент Джейсон схватился за живот и заохал.

— Боже, я, наверное, отравился. Не ешь куриный салат, Кэтти! Помогите! Никто не ешьте куриный салат!

Он повалился со стула на пол.

Миссис Хенчи фыркнула.

— У нас сегодня нет куриного салата.

— На самом деле? — прокомментировала я. — Это правда?

Мы с миссис Хенчи довольно безучастно следили за тем, как Джейсон катался по полу. Наконец я сказала:

— Вам не кажется, что лучше вызвать скорую помощь, миссис Хенчи?

— Нет, я не думаю, что в этом есть необходимость. Мы просто сегодня не обратим внимания на дату в пропуске. Однако впредь у вас эта тактика не сработает. А теперь посоветуйте вашему сумасшедшему приятелю подняться с пола, прежде чем кто-нибудь споткнется об него.

Когда она удалялась прочь, я громко воскликнула:

— Приятель? Но я не знаю его. Как тебя зовут, малыш?

Джейсон поднялся и снова принялся за еду.

— Надеюсь, ты научилась чему-нибудь сегодня, Кэтти? Оказавшись перед атакующим врагом, отвлекай его внимание и сбивай с толку. Сбивай с толку и отвлекай. Всегда помни об этом, ладно?

Я посмотрела, как он вгрызается в яблоко.

— Я запомню, Джейсон. Я всегда буду помнить, — сказала я, безоговорочно принимая все, что он говорил.

Но тем не менее раз в месяц мы позволяли себе пообедать со вкусом. Мы отправлялись в Дешлер или какой-нибудь другой отель в городе и заказывали себе бренди «Александере», закуску из креветок, клубнику и шестидолларовую бутылку вина. Однако сначала я так волновалась оттого, что мы тратим такие громадные деньги, что едва получала удовольствие далее от танцев.

Но Джейсон только улыбался.

— Следующее правило, Кэтти. Приобретение опыта всегда оправдывает траты. Нам следует привыкать к хорошей жизни, чтобы это стало нашей потребностью, чтобы мы не могли жить хуже. Кроме того, мы должны напоминать себе, что сами по себе сэкономленные деньги не являются нашей целью.

Он был чертовски умен.

— Я запомню это тоже, — сказала я и крепко прижалась к нему.

Мы посещали местный мотель так часто, как могли; однако находили, что этот график совершенно не адекватен нашим потребностям, не говоря уже о вреде, котором эти свидания в мотеле наносили нашему банковскому счету. Тогда Джейсон открыл мне еще одно правило:

— В любой авантюре следует искать щель, куда утекают деньги. Обнаружив утечку, проницательный бизнесмен затыкает щель.

И он съехал со своего общежития, куда не допускались девушки, и снял комнатку с крошечной кухней на третьем этаже ветхого, полуразвалившегося дома недалеко от моего общежития.

— Дешевая ночлежка, — заключил Джейсон, пользуясь случаем обучить меня еще одному своему правилу. — Время от времени человеку нужно напоминать, куда он идет, о его конечной цели. Не очень правильно чувствовать себя слишком комфортабельно, прежде чем достигнешь места назначения.

Мы обставили жилище карточным столиком, двумя складными стульями, искалеченным комодом и двуспальной кроватью. Все это мы приобрели в местном магазине перепродажи Армии Спасения.

— Все гениальное просто; действительно, быть простым значит быть великим. Эмерсон, — сказал Джейсон. — Ты согласна с этим, Кэтти?

Я была согласна. Я считала его просто замечательным и крепко обняла.

— «Чем меньше наши потребности, тем ближе мы напоминаем богов»: Сократ.

— А знаешь, ты чрезвычайно начитанная для бухгалтера.

Я улеглась на кровать.

— Иди сюда. Сделай приятное начитанной леди.

Он взбил матрац.

— Нам нужно иметь все необходимое оборудование. Правило, Кэтти: «Хороший рабочий всегда выбирает себе хорошие инструменты для работы».

Когда он глубоко и основательно вошел в меня, я радостно заметила:

— Я, должно быть, хороший рабочий. Я выбрала прекрасный инструмент для работы.

— А я, должно быть, хороший бизнесмен. Я заткнул все нужные дыры, — вздохнул он с удовлетворением.

7

Наступил июнь и, кажется, только мы с Джейсоном остались в Колумбус, где у нас была работа на лето и где я могла перебраться в апартаменты Джейсона на три месяца счастья. Все остальные разъехались. Джордж и Энн уехали обратно в Цинциннати, где Энн работала в лагере инструктором по плаванию. Джордж же, который к тому времени уже закончил учебу, приступил к своей новой работе в страховой компании. Джейн уехала домой в Тенафлай, Нью-Джерси, побыть рядом со своей мамой в период официального, болезненного крушения великолепного замужества. А Сесиллия, которая так часто заявляла о своем намерении никогда больше не возвращаться домой, отправилась работать администратором отеля Хилтон на курорте в Южной Калифорнии, где она намеревалась не только получить удовольствие от танцев, мужчин и водного спорта, но также познакомиться с людьми, которые могут оказаться полезными ей в будущем при выходе в большой мир.

Только Джесика покидала штат Огайо не по собственной воле, с глазами, полными слез. Даже несмотря на то, что она подружилась с приятной компанией действительно хороших девушек и встречалась с очень немногими парнями (действительно очень немногих ее мама посчитала бы хорошими), в конце учебного года в Огайо ее мама решила, что этого срока вполне достаточно для человека, чья настоящая судьба связана с Калифорнией. На следующий год Джесика будет учиться в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и жить дома.

Мне было грустно расставаться с Джесикой. Я очень полюбила калифорнийскую девушку и мне будет недоставать ее. Сесиллия же никак не могла понять нежелание Джесики вернуться на землю кинозвезд, солнечного света и надежд, в то место, где ее семья была столь известна.

— У тебя, должно быть, на самом деле крыша поехала, — констатировала она, и я затрясла головой от ее нечувствительности.

Джесика даже не пыталась объяснить своим подругам, что Лос-Анджелес означал для нее только две вещи: место, где правила ее мать — мать, которую она все еще побаивалась, и город, населенный ужасными иностранцами и незнакомцами.

Однажды, в пятницу, когда Джесика училась во втором классе школы мисс Дэки, ей было разрешено взять в школу ее любимую книжку о Микки Маусе в качестве поощрения за одни пятерки в дневнике. Очень гордясь своим сокровищем, она на перемену вынесла ее во двор. Когда девочки гурьбой вернулись в школу, Джесика неожиданно обнаружила, что оставила книжечку на улице. Незаметно от учительницы, мисс МакДональд, она выбежала во двор поискать книжку. Было бы ужасно, если бы она вернулась домой без нее. Мать пришла бы в бешенство от неаккуратности и беспечности Джесики.

Она вспомнила, что положила книжку под одну из пальм в дальнем углу школьного двора, пока прыгала через веревочку. Прибежав туда, она увидела странного старика в грязной одежде.

— Привет, сестренка, подойди сюда, — позвал он.

— Здравствуйте, сэр. Я ищу мою красную книжечку о Микки Маусе. Вы ее не видели?

Человек оглянулся вокруг. Затем указал под дерево.

— А это не она? Да-а-а, это она!

— О, да, точно она! — с облегчением закричала Джесика. — Большое спасибо.

Она побежала, чтобы забрать ее. Как только она взяла книгу, человек вынул из своих штанов нечто странное, непонятное и красное.

— Хочешь пятицентовик, сестренка?

— О нет, сэр. — Ее учили не брать деньги у чужих.

— Хочешь быть хорошей девочкой? — спросил он.

— Да, сэр. Я и есть хорошая девочка.

Она уставилась на странный красный предмет, торчащий из его штанов.

— Тогда ты должна поцеловать моего обжору.

Он покачал красным предметом.

Джесика засмеялась. «Обжора» показался ей смешным.

— Он болит и, если ты поцелуешь его, ему станет лучше. Ну, давай, — настаивал он уже более громко. — Только возьми его в рот. Ну, давай, давай!

Она колебалась. Ее маме не нравились люди, одетые в старую, грязную одежду. Она сомневалась, понравится ли ее маме, что она вообще разговаривала с этим человеком.

— Поторопись! — сказал человек. — Поторопись, или я скажу твоим учителям, что ты была плохой девочкой… и не слушалась старших…

Наконец, в ужасе и нерешительности, она медленно продвинулась вперед и попыталась взять красный предмет в рот, но это оказалось нелегко. Он был больше, чем ее рот, и на вкус был ужасно соленым… неприятным… Старик пытался силой всунуть его двумя руками, когда она услышала за спиной крик миссис МакДональд.

— Джесика! Что ты делаешь?

Она почувствовала, как ее дернули за руку, и затем мисс МакДональд бегом потащила ее обратно в школьное здание. Уже в кабинете директора мисс МакДональд крикнула школьному секретарю мисс Малкэги:

— Позвоните в полицию! Там бродит извращенец с его… ты знаешь что наружу! — Она понизила голос до громкого шепота. — Джесика сосала его…

Джесика всхлипнула.

Затем из внутреннего кабинета появилась мисс Дэки.

— Заткнись, ты, дура! — крикнула она учительнице.

Джесика всхлипнула громче. Она понимала, что, должно быть, совершила нечто ужасное, поскольку все были так огорчены и вопили.

— Вы обе в мой кабинет, — приказала мисс Дэки учительнице и секретарю. — А ты, Джесика, прекрати плакать! Посиди здесь и не двигайся!

Джесика оцепенела от ужаса, когда услышала, как женщины кричали друг на друга за закрытой дверью.

— Как вы могли допустить, чтобы Джесика Блэмонд осталась на улице одна? — бушевала мисс Дэки. — Ты, слабоумная!

— Но я не…

— Тихо! Если мы вызовем полицию, мы должны будем объяснить им и Патриции Уинфилд Блэмонд, что произошло. И когда это случится, мне можно будет запирать двери этой школы. Через день она вышвырнет меня с работы. Вы понимаете это? И вы, МакДональд, и вы, Малкэги, останетесь без работы, независимо от меня. Как только распространится весть, что произошло в нашей школе, никто из нашего персонала не найдет больше работы. Вы можете это понять вашими тупыми мозгами?

— Но Джесика…

— Предоставьте Джесику мне. Завтра мы наймем охранников во двор. Это действительно случайный несчастный эпизод. Никому не было причинено вреда, но мы должны быть бдительны. Даже застраховаться от кражи детей. Но поскольку я найму охранника, больше ничего такого ужасного не случится в нашей школе. Теперь возвращайтесь к своим обязанностям и пришлите мне сюда Джесику. И никому ни слова!

— Ты совершила ужасный, гадкий поступок, Джесика.

Джесика терла красные глаза сжатыми кулачками.

— Я только хотела помочь ему. Он сказал, что его обжора болит…

— «Обжора» — отвратительное слово, Джесика! Никогда больше не говори его!

— Да, хорошо, мэм. Но он сказал, что именно так называется этот предмет…

— Хорошие девочки никогда не произносят это слово! Они никогда не говорят об этом и, конечно же, они никогда не делают подобных ужасных вещей и не берут эту гадость в рот!

Джесика вскрикнула и разразилась слезами.

Мисс Дэки поспешила закончить неприятный разговор.

— Теперь ты видишь, Джесика, что поступила отвратительно. Грязный, омерзительный, отвратительный поступок, и твоя мама будет очень недовольна тобой… будет очень сердита на тебя!

— О, да, это так!

Сердце у нее упало.

— Мне очень жаль тебя, Джесика. Я не думаю, что ты хотела сделать нечто ужасное. Поэтому я не собираюсь рассказывать твоей маме, что произошло!

Как только до нее дошли слова женщины, Джесика не могла поверить своему счастью.

— О, благодарю вас, мисс Дэки, благодарю, — сказала она пылко и схватила руку директрисы, чтобы поцеловать ее.

Мисс Дэки с ужасом отдернула свою руку.

— Не делай этого!

Затем сказала уже более неясно:

— Пусть это будет нашим секретом, Джесика. Нашим с тобой и мисс МакДональд, и мисс Малкэги. И никто никогда не упомянет о нем больше. Я не расскажу твоей маме, и ты тоже. Только никогда, никогда снова не подходи к незнакомым мужчинам!

— О, нет, мисс Дэки, никогда! Я обещаю! Если я когда-нибудь увижу мужчину с этим наружу, я убегу. Я никогда не буду больше плохо поступать!

Директриса вздохнула. У бедняжки, наверняка, теперь выработается комплекс, но тут уж ничего не поделаешь.

— Джесика, ты действительно совершила плохой поступок, но ты не знала, что это плохо. Это не твоя вина. Тот человек был плохой, и он заставил тебя поступить плохо. Он был виноват, а не ты.

— Но почему он был такой плохой? Почему он заставил меня сделать так?

— Некоторые люди, Джесика, злые… порочные. Мы живем в большом городе Лос-Анджелесе, очень большом городе, где много людей. В любом многолюдном городе обязательно встречается много плохих, злых и порочных людей. Нам следует сторониться их. А теперь постарайся забыть обо всем. Никогда не говори никому ни слова об этом. Я сейчас отведу тебя в кабинет медсестры. Она промоет твой рот сильным антисептиком, чтобы он снова стал чистым, и ты можешь полежать там на койке, пока не наступит время идти домой.

Лежа на койке в медкабинете, Джесика крепко закрыла глаза. Она была благодарна, что ее мать не узнает о случившемся, но она также была полна ужаса.

«Злых», — сказала мисс Дэки. Лос-Анджелес плохое место, где много злых незнакомцев.

— Боже, неужели можно не хотеть учиться в Калифорнийском университете? Да я уверена, что если красивая девушка запишется на театральный факультет, то есть, подходящая девушка… очень скоро ее могут пригласить сниматься в кино, — завистливо сказала Сесиллия.

Я не думала, что Джесика запишется на театральный факультет, она была слишком замкнута для этого. Но Джесика должно быть, раньше думала об этом, потому что как-то она сказала:

— Я очень сомневаюсь, что мама позволит мне записаться на театральный факультет Калифорнийского университета. Я думаю, что это было бы последнее, что она разрешила бы мне сделать.

— Но, ради Бога, почему ты не восстанешь против нее? — спросила Сесиллия. — Представь, моя мать никогда не нуждалась во мне; каждый раз, когда я показывала ей свой крутой нрав, это пугало ее до полусмерти. Ты бы удивилась, когда почувствовала, как люди отступают, когда ты проявляешь твердость характера. Вот в чем премудрость жизни.

В начале июля я получила от Джесики письмо. Она работала сиделкой в госпитале при Калифорнийском университете. (Ее мама была в правлении директоров.) Осенью она пойдет учиться в университет и будет жить дома, всего в десяти минутах езды. Она будет специализироваться по истории искусств, так как ее мама желает, чтобы она работала в конце концов в музее Уинфилдов. Она надеялась прослушать пару курсов по театральному искусству, если ей удастся это. «Думаю, что это будет интересно», — написала она.

8

Мы отмечали нашу годовщину… годовщину нашей первой встречи. Я не ожидала, что Джейсон придает этому такое большое значение. Я снова вернулась в общежитие после проведенного в его комнатушке лета, и мы опять вынуждены были искать место для встреч, а недостаток времени и средств заставлял нас действовать очень быстро.

В этот день я стояла на углу улиц Хай и Элм, ожидая Джейсона. Мы должны были вместе ехать в автобусе на работу. Недавно нас приняли на фирму, обслуживающую банкеты и разные торжества: меня — в качестве официантки, а Джейсона шофером автобуса. Вдруг передо мной остановился старый, белый «Кадиллак», большой, как пароход, но я едва обратила на него внимание, поскольку была вся поглощена ожиданием Джейсона, который опаздывал уже почти на десять минут.

— Хей, хочешь, подброшу, красотка?

Мельком взглянув на машину, я была уже готова сказать шутнику, чтобы он убирался, как вдруг поняла, что мне знаком его голос.

— Джейсон! — закричала я. — Что ты делаешь в этой машине?

На нем была шоферская фуражка, очки и белый шелковый шарф, лихо повязанный вокруг шеи. Он выглядел как персонаж из «Великого Гэтсби» или так, каким я его себе представляла.

— Ты имеешь в виду, что я делаю в твоей машине?

— Моей?

— Поздравляю с годовщиной, Кэтти. Ты знакома с Джейсоном Старком ровно год. Тебе повезло!

У меня не было слов. Я села в машину. На сидении лежала фуражка, очки и белый шарф, точно такие, как у Тодда.

— Я понимаю, что это также мое.

— Ты понимаешь правильно, — сказал он. — И я тоже твой.

— Правда? Я думаю, что люблю тебя, — сказала я, повязывая вокруг шеи шелковый шарф.

— Конечно, любишь. А как может быть иначе?

Не приходится и говорить, что на Сесиллию моя машина не произвела впечатления: «Старая развалина, рухлядь. Автомобиль с открывающимся верхом, который не может открываться! Куплен по дешевке?»

Обычно я спокойно относилась к высказываниям Сесиллии, но на этот раз была задета. Я почувствовала, что должна защищать мой старенький «Кадиллак», как защищают больного ребенка. Сесиллия, конечно, разъезжала на роскошных, блестящих машинах в компании экстравагантных, холеных молодых людей. «Корветты» были больше в ее стиле. Действительно, она меняла парней и их машины в зависимости от сиюминутного каприза. В прошлом ноябре она была выбрана Королевой университетского вечера с участием бывших питомцев. В тот раз она разъезжала в ярко-зеленом «Континентале» с открывающимся верхом, принадлежавшем парню по имени Харрис, которому она тогда разрешила быть ее лучшим другом, правда, только на данный период времени. Участница конкурса на звание Королевы вечера должна была производить впечатление, сидя на крыше открытой машины. Это было традицией. А потом, когда она готовилась к конкурсу на звание Королевы Мая следующей весной, ее сопровождал парень по имени Тейлор, у которого был ярко-красный автомобиль. Невозможно произвести впечатление в одном и том же платье, не так ли?

— Ты слепа, — сказала я ей. — Твоя проблема заключается в том, что ты не знаешь разницы между мужчинами и машинами.

В общем, дружить с Сесиллией было не самым легким делом, и я часто удивлялась, почему меня это так беспокоит.

Однажды Сесиллия обидела Глэдис, гордую, средних лет негритянку, которая убирала холлы и общие комнаты на нашем этаже. Сесиллия заявила, что Глэдис украла ее новый розовый шерстяной костюм. С достоинством, подчеркнуто явным презрением к «белой швали», негритянка окинула взглядом весь беспорядок, царивший на половине Сесиллии, и затем вдруг из-под ее кровати полетел розовый костюм, вместе с пыльными мячами, обрезанными джинсами, коллекцией разных и грязных носков, одной черной и одной коричневой туфлей, двумя грязными кофейными чашками и несколькими грязными носовыми платками. Затем она надменно покинула комнату. Сесиллия же просто пожала плечами. Бессовестная все-таки Сесиллия.

Однако на следующий день Сесиллия предложила Глэдис большую бутылку «Табу» в знак примирения и была искренне огорчена, когда Глэдис отказалась от нее.

Другие девушки на нашем этаже считали Сесиллию эгоистичной, корыстной и себялюбивой сукой, с чем даже я, любящая Сесиллию, вынуждена была согласиться. Она никогда не сомневалась, чтобы отбить парня у другой девушки, если он ее вдруг, хотя бы малейшим образом, заинтересовал… даже невзирая на то, что другая девушка с ума сходила по парню, и Сесиллия знала заранее, что сама она бросит его через вечер. Сесиллия — соблазнительница.

Нет, я не могла отрицать ни одного из обвинений, которые сыпались на нее со всех сторон. Но несогласие и защита — разные вещи. И я защищала ее. Каким-то непонятным образом я стала вдруг ответственной за ее поступки. Люди приходили ко мне жаловаться на нее, как обычно жаловались матери на непослушного ребенка соседи по дому. И, вероятно, только я видела ее хорошие черты: смешная, забавная, даже, в определенной степени, трогательная, очаровательная и обворожительная. Она могла осветить и оживить комнату. Блистательная Сесиллия.

Я никогда не призналась бы Джейн или Джесике, и уж, конечно, Энн, что в душе считала Сесиллию своим лучшим другом после Джейсона. Иногда мы лежали на наших сдвинутых односпальных кроватях бок о бок и хохотали всю ночь напролет. Что-то это значит. Сесиллия была подругой для хороших времен, считала я, и только надеялась, что мне никогда, не придется рассчитывать на нее в ненастье. И все же у меня было чувство — очень слабая надежда — что даже тогда она не подведет меня.

Да, нас было четверо — Сесиллия, Джейн, Энн и я — несмотря на то, что мне частенько приходилось напоминать Сесиллии, что Джейн была ее подругой (они постоянно ссорились), и напоминать обеим — Джейн и Энн — что Сесиллия была их подругой. Невероятная Четверка — так называл нас Джейсон. К Сесиллии он любил обращаться: Звезда-Сесиллия; Джейн он называл Газированной, потому что она была полна сил и энергии; Святая Энн — по очевидным причинам; и я — просто Кэтти.

— А почему я без прилагательного? — спросила я его. — Неужели я просто старушка Кэтти?

— В таком случае я окрестил бы тебя Связующая Кэтти, ибо ты служишь тем клеем, который держит их всех вместе. Боюсь, что без тебя, о Прекраснейшая Кэтти, они разбежались бы через день.

Это было правдой, я с сожалением рассмеялась. И все же Энн и Джейн недавно были отправлены в тюрьму по одному и тому же делу. Во время демонстрации за гражданские права они улеглись поперек улицы прямо напротив здания законодательного собрания штата, преграждая движение в течение нескольких часов, прежде чем были экскортированы в тюрьму. И я напомнила об этом Джейсону.

— Да, но ты должна признать, что они отправились в тюрьму абсолютно по разным причинам. Энн, как настоящая идеалистка, действовала исключительно из принципа. Что касается Джейн, как ты знаешь, то она поступила так только из-за любви к Джону.

Я понимала, что он был прав. Недавно Джейн начала встречаться с Джоном Тайсоном, у которого волосы были, как у Пола Маккартни, и он возглавлял студенческое движение за мир, равенство и права человека. Действительно, Джо немного напоминал Пола, даже своей манерой одеваться в стиле Карнеби. Сначала я подумала, что именно из-за этого Джейн так сильно увлеклась им — она просто обожала «Битлз» — и еще из-за того, что его звали Джо. Джейн и Джо. Все отмечали, как прелестно это звучало. Несомненно, эта парочка принадлежала друг другу. Но потом я догадалась, что причина кроется гораздо глубже. Ее родители только что развелись, и она хотела, чтобы кто-то или что-то заняло место семьи в ее сердце. В лице Джо она приобрела умного, энергичного человека и организацию. Организацию с замечательным делом и красивого, неотразимого парня, с хорошо подвешенным языком, энергичного… в общем, определенно «созвучного успеху». Поэтому, когда Джо сказал Джейн выйти на демонстрацию и лечь поперек улицы, она так и сделала.

Я часто задавала себе вопрос, действительно ли Джейн разделяет его убеждения, или хотя бы верит в то, что Джо так активно и громогласно отстаивает. Никто из нас остальных не мог поверить этому. (Особенно Энн, которая считала его оппортунистом и проклинала.) Сам же Джо, эгоцентрист, специализирующийся по связи, часто хвастался, что его политическая деятельность однажды поможет ему написать великолепную драму о шестидесятых годах, которую он затем превратит в киносценарий о семидесятых годах, который впоследствии обязательно снимет в кино. Да, Джо толковал свое будущее в очень решительном тоне.

Мне казалось, что я знала секрет гарантированного будущего. Важно только рассчитывать на людей, некоторых людей. Таких, как Джейсон. Джо, который организовал демонстрацию, не был сам на линии огня, а руководил из офиса. И только Джейсон не присоединился к демонстрации, потому что не верил в ее ультимативную ценность. Но именно Джейсон отправился в городскую тюрьму, чтобы забрать Джейн и Энн домой, и был готов при необходимости внести весь наш банковский счет в качестве штрафа за их освобождение.

— Следующее правило, Кэтти, — сказал он. — Всегда благоразумно вкладывать деньги в людей, ибо только в людях заключается гарантия нашей конечной безопасности.

Когда Джейсон говорил подобным образом, его слова звучали, как проповедь.

— Кто это сказал, Джейсон? — поинтересовалась я.

— Как кто? Конечно, Джейсон Старк.

Конечно же! Кто же еще?

Был конец недели, и я на три дня покидала общежитие. Это был также день святого Валентина, и я хотела приготовить что-нибудь вкусное для Джейсона. Итак, я сразу же отправилась к нему домой, чтобы заняться приготовлением обеда и удивить его, когда он вернется. Я планировала пожарить мясо с картофелем и испечь торт, сверху которого жженым сахаром было бы написано: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ВАЛЕНТИН».

После того, как торт был готов, я постаралась накрыть стол как можно красивее при нашем скудном ассортименте столовых принадлежностей. У нас было несколько белых тарелок, украшенных фиалками. Джейсон купил эти тарелки и настаивал, чтобы цветы назывались незабудками. Затем я решила застелить кровать чистыми простынями и подумала, как было бы замечательно иметь также и простыни с фиалками, которые мы называли бы незабудками. Я сдернула хлопчатобумажное покрывало и обнаружила, что кровать уже застелена новой простыней, простыней, усыпанной красными сердцами! Сотней сердец! Я сосчитала их. И все они были нарисованы от руки, все до единого!

Я услышала, как Джейсон быстро взбежал по лестнице и ворвался в комнату с охапкой не лиловых фиалок, не голубых незабудок, не даже красных роз… а оранжево-желтых ноготков.

— У них не было фиалок, и надо мной посмеялись, когда я спросил о незабудках. Они подумали, что я чокнутый. Они сказали, что никто никогда не спрашивал незабудки. Оказывается, они убыточные цветы. Вот все, что у них было…

И он раскинул руки, обсыпая меня желто-оранжевым дождем из ноготков, когда я стояла на коленях посередине кровати.

Их терпкий запах наполнил комнату.

— Я обожаю ноготки! — сказала я, вдыхая их аромат, пока Джейсон усаживался рядом со мной.

— Они не очень душистые… Скорее, они пряные, — с сожалением произнес он.

— Разве ты не узнаешь этот запах? — спросила я, еще и еще нюхая цветы. — Это аромат любви… Как красные сердца. Понюхай их и скажи мне, что они не пахнут любовью.

Вместо этого он зарылся лицом в мою грудь, а затем поднял голову, чтобы поцеловать меня.

— Это твое сердце благоухает любовью, — прошептал он с восхищением.

Мне, конечно, следовало бы предвидеть реакцию Сесиллии, но я все же рассказала ей о моей простыне с сотней красных сердец.

— Милочка, — заговорила она с манерной медлительностью, — ну, я думаю, это самое трогательное и прелестное, что я когда-либо слышала. Но ты разве не считаешь, что это непрактично? Что будет с твоим подарком через пару месяцев? Если он разрисовал простыню вручную, то весь рисунок стечет и размажется при первой же стирке. Все, что у тебя останется — так это неряшливая, красная, запачканная простыня. Не лучшим ли подарком для тебя было бы какое-нибудь украшение?

Я даже не попыталась объяснить Сесиллии, что неважно, что будет дальше с простыней; важно только то, что простыня существовала в тот самый момент времени, в тот волшебный миг, когда мы любили друг друга на этой простыне, что он сделал это для меня и мы занимались любовью на любви.

Конечно, мне пришлось рассказать о простыне и Энн, когда она показала мне все многочисленные подарки, которые прислал ей Джордж из Цинциннати ко дню Валентина. Это были очень симпатичные вещи: кулончик в виде сердца, кружевной носовой платочек, хрустальная ваза с шелковой розой. Джордж, надо отдать ему должное, имел романтическую душу, и я была рада за мою сестру. И Энн тоже порадовала меня своей реакцией на мой подарок: «Какая прелесть! Джейсон, действительно, очень чувствительная натура».

Но затем она немедленно переключилась на решение проблемы со стиркой. «Мы опрыскаем ее фиксативом, затем быстренько ополоснем в холодной воде с раствором для мытья посуды и повесим сушиться подальше от солнца».

Теперь я знала, что Энн была воплощением добродетели: ее волновало, чтобы все было в порядке. Но я почему-то беспокоилась за нее. При всей ее безграничной праведности удастся ли ей прочувствовать романтику жизни?

Джейн воскликнула, когда я рассказала ей о моем подарке:

— Боже, как это романтично!

Но я все-таки заподозрила, что Джейн проявила такой восторг потому, что именно этого Джо никогда не додумался бы сделать или, если ему в голову и пришла бы такая мысль, то он все равно никогда не нашел бы времени выполнить задуманное.

Наступила весна, и в воздухе витала любовь. Я подумала об этом, когда заметила, что даже Сесиллия изменила свою точку зрения. Неожиданно оказалось, что она оставила всех своих прежних поклонников — богатых парней, атлетов из компании спортсменов — и увлеклась серьезным, многозначительным (новое слово для Сесиллии), платоническим (она это утверждала) романом с чрезвычайно симпатичным парнем Бобом Уайтом, хотя она была знакома с ним практически с того самого момента, когда появилась в университете. Он был долговязым и тощим шатеном с вьющимися волосами и веснушками, всегда в хорошем расположении духа и абсолютно бесхитростным. Как только я поняла, что Сесиллия выделяет Боба из всех других парней, первая мысль, которая пришла мне в голову, была: «Дорогая, надеюсь, ты не разобьешь его сердце!» — Потом мне стало стыдно. Сесиллия все-таки была моей подругой; только на прошлой неделе я подхватила какой-то противный вирус, и Сесиллия поддерживала мою голову, пока меня рвало всю ночь напролет, и затем очень заботливо обмывала меня.

Она впервые встретила его, когда бежала за чем-то или кем-то. Боб вел колонку в студенческой газете «События дня», а также занимался постановкой шоу на студенческой радиостанции. Казалось естественным, что он стал писать о ней и брать у нее интервью по радио, ведь все-таки Сесиллия была известной личностью в университете: Королевой вечера, Королевой мая, и так далее. Кроме того, он влюбился в нее с первого взгляда. Его любовь граничила с идолопоклонством, ибо Боб Уайт восхищался кинозвездами и увлекался кино; особенно его приводили в трепет актеры старшего поколения, такие, как Гарбо, Дэвис, Дитрих, и для него Сесиллия была очаровательным воплощением его мании. Он обычно говорил, что в Сесиллии было что-то, что напоминало ему Хэйуорт. Но это было не так. Несмотря на романтический ореол, Рита не обладала классической красотой, как скажем… Гарбо или элегантной чувственностью Дитрих. У Сесиллии было все: и обаяние, и красота, и навязчивая чувственность.

Быть обожаемой, естественно, было для Сесиллии лестно и в какой-то степени полезно. Боб был как бы ее личным представителем общественных отношений. И все же она сказала, что никогда не сможет принимать его всерьез; романтично — да. Он просто не обладал той квалификацией, которая считалась важной для парня. Он не был богатым и социально значимым. Он также особенно не привлекал и физически. Ей нравились его глаза — какие-то щенячьи глаза — карие, мудрые и полные поклонения. Кроме того, он умел рассказывать милые и смешные истории.

Я думаю, что Сесиллия изменила свое мнение и начала более серьезно относиться к Бобу, когда стало ясно, что он закладывал фундамент настоящей жизненной карьеры. Дополнительно к своей колонке в газете он стал делать обзоры старых фильмов для «Колумбус Пейпа». Затем он приобрел некоторую известность, когда его пригласили на роль ведущего телепередач, демонстрирующих старые фильмы. Он стал внештатным корреспондентом «Нью-Йорк Таймс», одно вытекало из другого, и он стал также внештатным корреспондентом нескольких Нью-Йоркских журналов. Наконец, он опубликовал антологию старых фильмов с прочувствованными комментариями (он перечислил даже тех актеров, которые исполняли эпизодические роли), наряду с остроумными, колкими рецензиями, и все всерьез начали поговаривать об организации его собственного местного телешоу.

Я думаю, что именно тогда Сесиллия оценила его приоритет, в том числе и имущественный.

Я как-то спросила Сесиллию о ее намерениях по отношению к нему. Кто-нибудь другой мог рассердиться, но Сесиллия рассмеялась.

— Ты страшный циник, Кэтти. Тебе никогда не приходило в голову, что мне все больше и больше нравится Боб, если учесть, что мы с ним дружим почти два года? Неужели невозможно, что мои чувства, симпатии и привязанности, которые я испытывала к Бобу все это время, переросли в нечто большее, чем простое дружеское влечение?

— Возможно, но невероятно, — ответила я. — Я думаю, что ты сделала переоценку ценностей и это тщательно обдуманное решение приняла в связи с тем, что у Боба появились огромные потенциальные возможности, которые могут оказаться тебе полезными.

Она одарила меня той профессиональной улыбкой, которую долго отрабатывала и которая показывала ее красивые нижние зубы и деланные ямочки на щеках.

— А что, собственно, тебя так волнует? Ты всегда считала, что мне следовало иметь дело с более достойными людьми, вот теперь я так и поступаю. Тебе не нужно больше беспокоиться обо мне.

Я не сказала ей, что беспокоилась вовсе не о ней. К концу учебного года стало ясно, что с телешоу Боба ничего не получается, но его книга с рецензиями на кинофильмы имела сенсационный успех, и ему предложили вести колонку в крупном журнале «Нью-Йорк Сити» с обзорами старых кинофильмов. Итак, он оканчивает учебу и уезжает в Нью-Йорк. И он не собирался ехать один: вместе с ним уезжала Сесиллия. Она станет известной манекенщицей. Боб будет работать в журнале, писать еще одну книгу и помогать рекламировать ее. Голливуд, естественно, заинтересуется… ими обоими.

Я испытывала смешанные чувства. Во-первых, конечно, я буду скучать по ней. Я знала все ее недостатки и часто обижалась на нее, но любила, ибо знала, что она тоже любит меня, эгоистично, как может показаться на первый взгляд. Во-вторых, я была очень рада за нее, потому что чувствовала, что она способна стать знаменитостью, которой будут все повально увлечены. Ничто не остановит Сесиллию. И, в-третьих, я беспокоилась о Бобе.

— Ты действительно любишь его?

— О, ради Бога, Кэтти! Любишь! Боб и я имеем связь… на данный промежуток времени… Мир находится в состоянии хаоса… происходят драматические изменения и… культурная революция продолжается. Ты — просто анахронизм. Ты живешь в другом десятилетии, как старые кинозвезды Боба. Я согласилась только поехать в Нью-Йорк вместе с ним. Но я не клялась сохранять ему верность. Он хочет устроить мою карьеру.

— Да, — сказала я мягко. — Но он также ужасно, ужасно влюблен в тебя.

— Так он говорит, — тряхнула она головой. — Но кто знает? Люди заблуждаются. Может быть, он просто хочет использовать меня для своей собственной будущей карьеры.

— Я не верю в это, да и ты сама в это не веришь. Он сходит с ума по тебе.

— Так же, как Джейсон о тебе?

— Так же, как Джейсон и я обожаем друг друга.

— Но ты спишь с Джейсоном. Я же никогда не позволяла Бобу прикоснуться ко мне… ни под каким предлогом.

— Неужели ты собираешься поехать с Бобом в Нью-Йорк, жить с ним, но не спать?

— Ты же знаешь мое отношение к девичьей невинности. Но я подумаю. Ты же знаешь, что я не так уж непреклонна. Может быть, я буду спать с ним, а может быть, и нет, — Сесиллия рассмеялась и отбросила свои золотисто-красные волосы длинными белыми пальцами. — Ты можешь быть уверена, я сделаю то, что должна буду сделать. Но я действительно не предвижу никаких проблем. Боб — прелесть.

Итак, Сесиллия собиралась уехать с Бобом, а Джордж и Энн планировали пожениться. Она заканчивала учебу, а Джордж преуспевал в Цинциннати. Он работал помощником управляющего страховой компанией (Энн верила в страхование). Энн будет работать инструктором по плаванию в том же молодежном лагере, где она работала прошлое лето (она считала плавание лучшим видом спорта), а с осени она начнет преподавать в начальной школе. Она надеялась сохранить за собой постоянное место работы в будущем году, тогда они с Джорджем смогут внести плату за дом в пригороде (предпочтительно с колониальной архитектурой). Затем через несколько лет, возможно, года через четыре она обзаведется первым ребенком, оставит преподавание и посвятит себя полностью семье. Она обязательно будет растить своих детей согласно доктору Споку, так как у них с доктором совпадали мнения по очень многим вопросам.

Итак, она отправилась к Джорджу в Цинциннати, где они и поженились, и, конечно, я пожелала им всего самого, самого лучшего. А Сесиллия уехала в Нью-Йорк за славой и счастьем, и я также пожелала ей всего, всего самого лучшего. Что касается меня, я не променяла бы Джейсона ни на что… ни на уверенность Энн в будущем, ни на суматошные поиски Сесиллией конца радуги: оставаться ли ей в Нью-Йорке или пробиваться в Голливуд.

9

Обряд бракосочетания Энн и Джорджа совершили в саду тети Эмили и священник, и раввин. Многие гости из старшего поколения никогда не видали и даже не слыхали ничего подобного: церемония объединяла обряды обоих вероисповеданий. И затем, как будто всего этого было недостаточно, Энн и Джордж прочитали свою собственную версию клятвы верности друг другу. Естественно, гости немедленно приписали все слышанное радикализму шестидесятых годов, что было смешно, ибо Энн и Джордж были так же консервативны, как и сама господствующая государственная церковь.

«Дети — наши цветы», — насмешливо проговорил кто-то из гостей. Да, это правда. Мне нравилось думать об Энн как о цветке. «Хиппи», — произнес кто-то, что на самом деле было совершенно нелепым. Энн никогда не ходила босой, за исключением одного раза, когда натерла на пятке волдырь; то же можно было сказать и о Джордже. Они оба были чрезвычайно аккуратными и чистыми, может, только у Джорджа волосы были немного длинноваты.

Что касается волос Энн, то я откопала свадебную фотографию Грейс Келли, и мы сделали прическу, как у Грейс, с громадным шиньоном, в который мы воткнули жемчужины. (Никто не мог отрицать, что Грейс по своей природе была столь же прекрасна, как и консервативна.) Но, несмотря на прическу Грейс, Энн все же выглядела как Дорис Дей — Дорис с шиньоном, украшенным жемчужинами, такая же твердая и любезно решительная, как всегда, со всеми своими старомодными добродетелями.

Я была подружкой невесты, а Джейсон — другом жениха; и я составляла клятву вместе с Энн.

— Я знаю, что я хочу сказать, — обратилась ко мне Энн, — и я знаю, что бы мне хотелось услышать от Джорджа. Но думаю, у тебя получится лучше… ты сможешь лучше выразить это, чем мы.

— Что ты думаешь о том, чтобы начать просто с того, что взять Джорджа за руку и сказать ему: «Я люблю тебя, Джордж?» А затем Джордж возьмет тебя за руку и скажет в ответ: «Я люблю тебя, Энн».

— Мне это нравится, — сказала Энн. — Действительно, очень нравится.

Энн совсем не нервничала, потому что была уверена, что поступает правильно. Она все время пристально смотрела Джорджу в глаза, и он отвечал ей тем же. Я смахнула с глаз пару слезинок, а Джейсон проплакал всю церемонию. Мой сентиментальный герой.

Затем Энн и Джордж отправились в свадебное путешествие — в туристический поход с палатками в Йеллоустоун Парк (они давно мечтали об этом). А мы с Джейсоном вернулись в Колумбус работать все лето. Я с горечью подумала о том, что осенью из всей нашей пятерки останется только двое: Джейн и я. Нас было пять маленьких индианок, затем Джесика уехала обратно в Калифорнию, и мы остались вчетвером. За этот год мы потеряли еще двух индианок, и теперь нас осталось только двое.

В это лето я получила письмо от Джесики, которая писала, что ее «сопровождает» человек по имени Дуглас Фенуик. Он адвокат.

«Мама очень довольна,  — писала Джесика. — Дуглас очень хорош собой, и он обладает всеми качествами, которые нравятся маме: он принадлежит к английской епископальной церкви, имеет великолепное состояние и занимает высокое положение в ведущей фирме Лос-Анджелеса. Он принадлежит к „Калифорниа Клаб“ и играет в теннис. (Теннис — одна из вещей, объединяющая нас.) Действительно, он и мама считали важным одно и то же: наследство, положение в обществе…»

Я читала эти спокойные слова Джесики, и они звучали для меня однозначно: сама Джесика не испытывала никакого трепета перед этим Дуг Фенуик, и, как обычно, она делала то, что приятно ее маме, но не ей.

Я вздохнула и продолжала читать.

«Между тем, я все лето посещаю занятия. История искусств и остальные курсы не так уж ужасны, но и не захватывающи. Осенью я собираюсь записаться на лекции по театральному искусству, но держу это в секрете от мамы. Я знаю, что это звучит довольно трусливо, но для меня это будет гораздо легче…»

Отвечая на ее письмо, я решила отбросить все предосторожности и написать то, что я думала:

Дорогая Джесика,

Несмотря на то, что твой друг Дуглас кажется совершенством, его внешний вид, занимаемая должность и т. д., я все же надеюсь, что ты не остановишься в поиске кого-нибудь столь волнующего, столь романтичного, столь трепетного, что при одном взгляде на него твое сердце замрет!

Я прочитала написанное. Глупые слова, конечно. Но слова от сердца. Именно это происходило со мной при взгляде на Джейсона… мое сердце останавливалось. И я не могла пожелать ничего большего для Джесики.

10

Джейсон расплакался, когда заявил мне, что я должна сделать аборт.

— О, нет! Я не могу! Ты знаешь, я против абортов, Джейсон!

Мои чувства не были религиозными или политическими. Мне было все равно, что другие чувствовали или делали; я знала только одно: это было плохо для меня. Для меня это означало убить любовь.

— Неужели мы не можем оставить этого ребенка? — умоляла я. Почему бы нам не пожениться сейчас, а не в июне, когда ты кончишь учиться? Какая разница: годом раньше, годом позже?

— Нет, Кэтти! — с болью в голосе закричал он. — Я хочу этого ребенка тоже. Я люблю этого ребенка внутри тебя так же, как и ты. И не будет никакой разницы, если мы поженимся сейчас, а не в июне. Но будет разница, если мы родим ребенка сейчас… а не тогда, когда мы будем действительно готовы к этому. Это поставит под угрозу все наши планы на будущее. Это будет рискованно для всех остальных детей, которых мы собираемся иметь. Мне придется оставить учебу и найти настоящую работу… на целый рабочий день. Это будет концом нашего Плана.

— Но тебе не придется бросать учебу. У нас много денег на счету. Почему бы нам не воспользоваться частью их и не пожениться, не родить ребенка, а затем…

— Во-первых, у нас не так много денег. И если мы израсходуем эти деньги, наш счет в банке, мы уничтожим наш План. Счет — основа Плана. Мне придется работать на других людей вместо того, чтобы открыть свое собственное, наше дело. Мы никогда не продвинемся вперед. Прежде чем мы сэкономим деньги для другого счета. Ты, вероятно, снова забеременеешь. Мы завязнем в цикле. Вот почему нет большого прогресса в мире: люди увязают в цикле: «нет денег — больше детей». Поверь мне, Кэтти, я тоже очень хочу этого ребенка, но еще не наступило время для него. Я хочу большего для тебя и наших будущих детей. Вот почему мы должны пожертвовать сегодня ради завтра. Время решает все.

Он был не прав. Я знала это. Как могло быть время, непостижимое, безжизненное понятие, чем-то определяющим? Впервые я усомнилась в моем герое.

Он плакал, и я плакала. Наконец, когда оказалось, что я не могу остановиться, он сказал:

— Ладно, Кэтти. Мы поженимся теперь и оставим нашего ребенка. Мне невыносимо смотреть на твои страдания, на твои слезы. Я хочу видеть тебя смеющейся.

Но я уже свыклась с мыслью, что ребенок потерян. Мои слезы не были слезами мольбы, слезами, оплакивающими его потерю. Ребенка уже не вернуть, и я пожертвую им ради мечты Джейсона. Любя его, как может только мать, я не могла сделать большего.

Я позвонила Энн! Я хотела поехать в Цинциннати на аборт, чтобы она была рядом со мной… помогая мне… поддерживая меня. При всей своей странной смеси консервативно-либерального мышления Энн была сторонницей абортов. (Она была против перенаселения.)

Узнав о моем отчаянии, она попыталась успокоить меня:

— У тебя все впереди, Кэтти. Конечно, сейчас не время тебе и Джейсону заводить ребенка. И кто от этого выиграет? Только не ребенок. Он всегда будет чувствовать, что родился не вовремя… он будет не уверен в будущем.

Я не согласилась с этим. Для меня это было нонсенсом. Но я верила в Джейсона.

Энн считала, что мне было бы лучше отправиться в Нью-Йорк, чем в Цинциннати.

— Там есть клиники, где это делается совершенно безболезненно. Ты просто приходишь туда, и тебя никто ни о чем не спрашивает. Обычное дело. И все кончено, прежде чем ты осознаешь это. Тебе будет лучше там. Своего рода беспристрастность. И ты можешь побыть с Сесиллией. От нее ведь должна быть хоть какая-нибудь польза, не так ли?

Я понимала, что Энн пыталась рассмешить меня.

Я задумалась над этим. Нью-Йорк и Сесиллия могли оказаться выходом из положения. С тех пор, как она уехала в Нью-Йорк, я получила от нее несколько писем. Спешно накаляканных записочек. Они с Бобом снимали очень маленькую квартирку на Аппа-Ист-Сайд. Не очень здорово в смысле жизненного пространства, но адрес замечательный! В Нью-Йорке это было очень важно. Люди судят о тебе по твоему адресу, а Аппа-Ист-Сайд был самым шикарным. У них была гостиная, спальня и крошечная кухня не больше кладовки, что на самом деле было неважно, поскольку в холодильнике ничего не было, кроме апельсинового сока, банки растворимого кофе и банки с оливками. Боб спал на диване в гостиной, а Сесиллия занимала спальню; и они прекрасно ладили. Она только что начала работать манекенщицей. Но уже находила свое имя в столбцах объявлений, что было очень хорошо, если учесть, что она совсем недавно появилась в Нью-Йорке. Эрл Уилсон посвятил ей два параграфа в одной колонке, в то время как более знаменитые фамилии упоминались всего в одном или двух предложениях. Боб иногда так усердствовал, чтобы лишний раз назвать ее имя в журналах, что порой она оказывалась упомянутой в числе гостей на тех встречах или в тех клубах, где вообще не бывала.

Это было забавно. Да Сесиллия и сама была смешной. Я обязательно позвоню ей, решила я, и скажу, что хочу приехать.

Сначала я не могла вставить даже слова.

— Я — свободный художник, — сообщила она взволнованно. — И я пользуюсь только одним именем. Боб говорит, что одно имя — Сесиллия — подразумевает определенное величие. Боб не мог придумать ничего более замечательного. Он — гений рекламы. И он не хочет, чтобы я подписывала контракт с каким-либо агентством до тех пор, пока мое имя не станет известным… действительно известным. Я беру все виды уроков: актерского мастерства, пения, танцев. Это то, что делают все люди, занятые в шоу-бизнесе. А что такое работа манекенщицы? Это тот же шоу-бизнес.

— А как карьера самого Боба? Как дела у него в журнале?

— О, он отказался от этой работы. Он сказал, что она требует слишком много времени. Я полагаю, он хочет заняться общественными отношениями, — ее голос стих. — А как у тебя дела, Кэтти? Что Джейсон?

Я рассказала ей, что меня тревожило.

Она издала сердитый, визгливый возглас.

— О, Кэтти, как могла ты допустить это? Я знаю множество девчонок, которые беременеют и затем вынуждены делать аборт; но они настоящие тупицы. Я думала, ты умнее. Но я вижу, ты просто еще одна маленькая дурочка.

Я ничего не ответила, но во мне закипел гнев. Я не была в настроении выслушивать лекции от кого бы то ни было, особенно от Сесиллии.

— Только дурак не защищает свой храм от осквернения.

Я не совсем поняла, что подразумевалось под осквернением: беременность или аборт, но ничего не сказала.

— Но, конечно, я помогу тебе. Даже если ты маленькая дурочка, ты моя дорогая, любимая дурочка. Кэтти, ты слушаешь?

— Да, я слушаю, Сесиллия.

— Когда ты приедешь?

Она сказала, что поможет мне, даже если ее другие слова огорчили меня, подумала я… и это главное, самое важное, сказала я себе.

— Я не уверена. Я не знаю, сможет ли Джейсон поехать со мной…

— Джейсон! А где он был, когда ты беременела? Я всегда говорю, если девушка сама о себе не позаботится, ни один мужчина не позаботится о ней…

Я повесила трубку. Она была сукой, и глупой сукой. И я не собираюсь больше слушать ее рассуждения об осквернении храмов, о женщинах и мужчинах, кто о ком должен заботиться. Непонятно, почему я вдруг расплакалась. А я-то полагала, что все мои слезы иссякли.

Позднее я пожалела, что повесила трубку, прервав разговор. На самом деле она была не такой уж плохой. И обещала помочь мне. Она ведь хотела, чтобы я приехала в Нью-Йорк. Бедная Сесиллия. Ей уже ничем не поможешь, какие у нее были представления о жизни, такие и останутся. Скорее всего, это объяснялось тем, что ее мать отказалась от нее ради мужа, у которого было больше рук, чем у осьминога.

И все же я потеряла желание ехать в Нью-Йорк. Лучше я останусь в Колумбус вместе с Джейсоном, и мы сами поддержим друг друга в наше трудное время.

В конце концов аборт был сделан в квартире Джейсона, и сделал его за сотню долларов молодой врач, которого, нашел Джо. Все-таки Джо был вездесущ.

— Не забудь. Джейсон — жалкий тип (Джо казалось, что это очень оригинально называть людей «типами»). Ты должен мне один…

В этом был весь Джо. Добрый старина Джо.

Джейн предложила остаться со мной, но Джейсон сказал ей — «нет».

— Мы останемся друг с другом.

— Это абсолютно безопасно. — Джейсон пытался подбодрить меня и себя. — Он врач.

— Я знаю. Я не боюсь. Нисколько не боюсь.

— Джо достал мне несколько пилюль. Они не снимают боль полностью, но помогут тебе держаться молодцом.

— Я не нуждаюсь в пилюлях Джо, — сказала я пренебрежительно. — Терпеть не так уж долго. Обойдусь.

Джейсон настоял на том, что останется в комнате, пока дело не будет сделано. Он держал меня за руку, пытался все-таки заставить принять одну из пилюль, старался рассмешить меня. И я старалась тоже ради него.

После того, как Боб — врач — ушел, заодно прихватив с собой две наши пилюли, мы с Джейсоном выпили одну на двоих и крепко обнялись; вероятно, никогда раньше мы не были столь близки. Но пилюля не подействовала на меня. Сесиллия волновалась об осквернении моего храма, а я волновалась только о своем сердце. Я представляла его, как большого шоколадного Валентина со слегка откусанным краем.

Когда Джейсон прошептал мне:

— Мы наверстаем упущенное, Кэтти. Я обещаю. У нас будет полдюжины ребят.

Я слабо засмеялась.

— Это слишком много.

— Ну ладно, тогда пять.

— Хорошо, — сказала я. — Пусть будет пять.

Мы скрепили наш договор солеными поцелуями.

11

Завершая учебу, Джейсон был полон планов. Он хотел, чтобы мы поженились через две недели после окончания университета. Июньская свадьба. Согласно прежнему Плану, мы должны были пожениться после того, как я окончу университет на будущий год. Но по новому Плану мое окончание учебы исключалось полностью.

— Но мне остался только год, чтобы получить степень, — протестовала я. — Я убила на это три года. Я не хочу бросать университет. Какая трата времени!

Джейсон только засмеялся.

— Мы были эти годы вместе, и ты называешь это тратой времени? Пустой тратой времени будет для тебя болтаться здесь в Колумбус, когда ты нужна мне в Акрон.

Я хотела, чтобы мы начали нашу карьеру и семейную жизнь в Цинциннати, где были Энн и Джордж, но этому не суждено было сбыться. Джейсон был из Акрон и именно там хотел жить. Он сказал, что с детства знает Акрон и это, несомненно, будет ему на руку.

— Но разве я не буду тебе более полезна со степенью? Каким же бухгалтером я буду без диплома? Кто возьмет меня на работу?

— Любой. Каждый. Ты умнее теперь, чем любой выпускник. Никто не собирается спрашивать у тебя диплом. Кроме того, Кэтти, неужели ты действительно хочешь остаться в Колумбус, когда я буду в Акроне?

— Ты мог бы работать в Колумбус, пока я не закончу учебу.

— Нет, я не могу. Это означало бы простое топтание на месте вместо начала карьеры. Я должен быть в Акроне, и мы должны быть там вместе.

— Да.

Конечно. Разве могло это быть иначе? Если Джейсону необходим бухгалтер, кому нужен специалист по английской литературе? И если Джейсону нужна жена в Акроне, кому нужен ее диплом?

Я начала обдумывать сценарий свадьбы. Сад тети Эмили с Энн в качестве посаженной матери. Джейн, Джесика и Сесиллия будут подругами невесты.

Но Сесиллия позвонила и сказала, что хотя ее маленькое старое сердце разрывается, она, вероятно, не сможет приехать в Огайо в это время.

— Ты просто не представляешь… занята, занята, занята.

У Боба снова была работа (они нуждались в деньгах), но он уже не занимался своей собственной колонкой. Он работал на почте в ночную смену с тем, чтобы днем помогать Сесиллии на ее пути к успеху. Конечно, работая на почте, он теперь не мог обеспечивать ей известность через свою газету, вставляя ее имя то в одну, то в другую колонку. Не мог он теперь и сопровождать ее по вечерам в те места, где она должна была появляться, чтобы утвердить свой «имидж». Но это не огорчало Сесиллию, не было для нее проблемой. Под рукой всегда имелась масса желающих провести с ней время. Кроме того, для этого случая обычно находились «симпатичные мальчики», чтобы вывести девушку в свет; они играли важную роль на нью-йоркской сцене. Многие знаменитые женщины Нью-Йорка появлялись в обществе только с этими мальчиками. «Они были совершенно безопасны, с ними было просто весело, а ты ведь знаешь, Кэтти, твоя подруга не нуждается ни в каких сексуальных забавах». Единственной головной болью могло быть то, что ее очередной партнер был так же известен в театре или кино, как и она. Я ведь видела ее фото на обложках нескольких журналов, так ведь? Некоторые называют ее даже моделью десятилетия. И хотя это пока держится под строгим секретом, она уже на грани подписания эксклюзивного контракта с самой большой косметической фирмой мира, по которому ей светит роль не только модели, но и официального представителя. «Ты же, наверное, догадываешься, Кэтти, президент компании не мог не обратить на нее внимания и, конечно, увлекся ею».

Когда, наконец, я повесила трубку, в голове у меня шумело. Сесиллия все продолжала и продолжала говорить. А у меня испортилось настроение. Выходит, моя свадьба была настолько неважна для нее, что она не могла пожертвовать ради этого одним или двумя днями. Она была настолько поглощена своими собственными делами, что даже забыла поздравить меня или передать самые лучшие пожелания Джейсону. Но потом мне пришлось все-таки немножко охладить свой пыл по отношению к Сесиллии. Я ведь тоже была так поглощена Джейсоном и собой последние несколько месяцев, что даже не заметила ее фотографий на обложках журналов, причем очень крупных журналов. (Разве мне было до журналов? А до Сесиллии?) Она стала сенсацией, а мы и внимания не обратили и не позвонили ей, чтобы поздравить. Ну, хватит о Сесиллии и ее эгоизме, а может, и моем тоже.

Зато Джейн с радостью приняла приглашение быть подругой невесты, она даже спросила, не хотим ли мы, чтобы и Джо принял участие в свадебной церемонии. Но нам пришлось отклонить ее предложение. Другом Джейсона должен был быть Джордж, а сад тети Эмили не вместил бы всех желающих стать шаферами. Джейн тоже не вернулась в Огайо на последний год учебы, потому что Джо, как и Джейсон, уже окончил университет и нашел работу в Нью-Йорке на местном телевидении. Они собирались пожениться и переехать вместе с ее мамой в большой дом в Тенафлай. Их свадьба должна была состояться в августе, поскольку планировалось нечто грандиозное, а на подготовку требовалось время. Оказалось, что мать Джейн была без ума от Джо! Она считала Джо самым красивым мужчиной, какого она видела в своей жизни, и считала, что ему предопределен несомненный успех.

В отличие от меня, Джейн намеревалась все-таки закончить учебу в университете Нью-Йорка, после чего найти работу в издательском деле. Затем они приобретут квартиру в Нью-Йорке и станут великолепной нью-йоркской парой (оба с замечательной карьерой), будут жить в шикарной квартире. Они будут посещать модные рестораны, премьеры в театрах и вернисажи. По крайней мере, в первые десять лет после женитьбы у них не будет детей, чтобы не обременять себя, быть свободными для путешествий, и чтобы Джейн могла сосредоточиться на своей карьере.

— Ты этого действительно хочешь, Джейн? Отложить рождение детей на десять лет?

— Я хочу того, чего хочет Джо, — сказала она с абсолютной уверенностью. — Я хочу такого же удачного замужества, какое было у моей мамы, только длительного. Поэтому я должна дать Джо все, что он хочет от женитьбы.

Я поразмышляла обо всем услышанном и не смогла найти никаких доводов против. Разве я чем-то отличалась от нее? Разве я не собиралась поступить точно так же: посвятить всю свою жизнь Джейсону? Но ведь мое положение объяснялось другим, моей чудовищной… моей всепоглощающей любовью к Джейсону. А Джейсон? Я даже не могу себя представить, что она любит Джо так же, как я Джейсона. А может, это просто мое воображение; мне казалось, нет, я была даже совершенно уверена, что никто не может любить так, как мы любили друг друга.

Джесика приехала за день до свадьбы и, хотя мы не виделись два года, я сразу же почувствовала, как мне ее не хватало все это время и как я ее люблю. Она была такая же милая и симпатичная, как и прежде, а может, даже и похорошела.

— Ты похорошела, — сказала я ей, — и выглядишь счастливой. Как дела?

— Все хорошо. Правда. Помнишь, я писала тебе, что очень хочу поступить на курс актерского мастерства? Ну, я так и сделала. Конечно, без ведома мамы. Ей бы это не очень понравилось…

Не очень понравилось? Она была бы в бешенстве. Она бы сказала, что театр годится только для молодых людей, не желающих работать, и для девушек, которые хотят спать с евреями-продюсерами.

— А мне очень нравится. Я не думаю всерьез о карьере актрисы, мне даже кажется, что не смогу ею быть, но заниматься очень приятно. И я считаю, что занятия помогли мне раскрепоститься, у меня появилось много действительно интересных друзей.

— Мне кажется, у тебя появился особый друг.

— Да, я встретила… — Джесика засмеялась, как бы извиняясь. — Я встречаюсь с одним из нашего класса… не со многими, а с одним… и мама не знает о нем еще. Но по большей части я продолжаю показываться с Дугласом. Я писала тебе о нем! Он нравится маме…

— Итак, ты встречаешься с обоими?

— Да. Я думаю, Дуглас собирается жениться на мне, когда я закончу учебу, но мы еще официально не помолвлены. Поэтому пока я встречаюсь с ним и Грегом.

— Грег — актер?

— Да. Грег Наварес. Он из Джолла. Это такое курортное местечко вниз по побережью от Лос-Анджелеса. Грег — настоящая звезда. Все девчонки в нашей группе без ума от него. Ты бы видела, как он красив. Прекрасные белые зубы и вьющиеся волосы. Я знаю, что звучит ужасно, но девчонки из нашей группы называют его образцом мужской красоты.

— Это звучит душераздирающе. Ты его любишь, Джесика? — мягко спросила я.

— О, я не знаю, Кэтти. Я не уверена. Я боюсь, что его внешность, его сексуальная привлекательность…. О, Кэтти, я не знаю, как объяснить это. У него… дикая, животная сексуальность. — Она вспыхнула и голос ее замер.

— Вы занимались любовью? Вы любовники?

Я знала, Джесика обидится на вопрос.

Джесике было почти стыдно сказать: «Нет».

— Почему, нет?

Она пожала плечами.

— Потому что он даже не предпринял ни одной попытки такого рода. Никто никогда не пытался заниматься сексом со мной. Даже Дуглас. А встречаюсь я с ним почти два года. Все, на что он осмелился, так это поцеловать меня. — Она выглядела печальной и с сожалением засмеялась. — Дуглас — эксперт в целовании… он, должно быть, изучал его технику по руководству. Но, я думаю, что для него техника более важна, чем я. Наверное, я сексуально непривлекательна.

— Более, что за глупость! Конечно же, ты привлекательна! Просто ты такая леди, которую все уважают… — сказала я, хотя сама не была уверена, что уважение и добрачный секс были так уж взаимоисключаемы. А потом, как бы читая мои мысли, Джесика сказала:

— Но вы с Джейсоном стали любовниками почти с первого дня вашей встречи, и он уважает тебя. Он обожает тебя!

О, да! Но это Джейсон!

Мне очень хотелось, чтобы на пути Джесики встретился такой Джейсон.

— Может быть, твой Грег окажется таким Джейсоном, Джесика, — сказала я, хотя знала, что это невозможно. На свете был только один Джейсон.

Джесика засмеялась с легкой завистью.

— Ну и что мне тогда с ним делать? Что я скажу моей маме? Он актер и социальное никто, он итальянец и так прекрасен, что почти вульгарен в своей красоте, но на самом деле он — Джейсон Старк и будет любить меня вечно. Можно мне иметь его, мама?

— Если он Джейсон Старк, Джесика, возьми его, люби его и не спрашивай об этом маму, — сказала я с жаром.

Мы крепко обнялись, и слезы покатились по ее щекам.

Это был выпускной бал для группы Грега Навареса, и его закадычные друзья Бон, Балл и Пако хотели появиться там, но сам он как-то не был заинтересован в этом.

— Я знаю, что это скотство, но какого черта, мужики… мы тоже закончили школу, — настаивал Балл. — Давайте надеремся как следует и отправимся потанцевать, а потом побалуемся с этими цыпочками. Какого черта…

У них не были назначены свидания на выпускном балу, но тогда у них редко бывали «свидания». Они в них и не нуждались. У этих молодых людей всегда было больше девушек, чем они могли «обслужить»; с таким выбором, какой они имели, причем задаром, не было никакой необходимости тратить деньги на какую-нибудь принцессу. Все четверо были прекрасно сложены и хорошо обеспечены. О них ходила молва по всему побережью. И Грег, загорелый и мускулистый, был главной фигурой в их компании. Предметом его особой гордости являлся невероятных размеров орган, способный стоять бесконечно долго. Пако, боготворивший его, называл его Эль Гуапо — великолепный.

Они отличались от всех остальных в выпускном классе. Хотя, за исключением Бона, никто из них не принадлежал к богатым семействам Ла Джолла, и их будущее ничего особенного им не сулило, все равно жизнь они вели веселую и беспечную. Вместо допинга (которым баловались многие парни из их окружения — любители покурить «киф», дешевенький наркотик) они пили. А потом, вместо того, чтобы заняться плаванием или серфингом, как все нормальные люди, они устраивали драки и для забавы врывались в дома богатых людей Ла Джолла, крушили там все от избытка сил, иногда что-нибудь и приворовывали. Дважды они даже поджигали дома, один раз для смеха, другой за деньги. Но только один раз попались, этих шалопаев арестовали с поличным за то, что они с непостижимой удалью колотили окна на прибрежных виллах. Но и тут судьба взяла их под свое покровительство, вернее, не судьба, а У. П. Хэррингтон, отец Бона, который потянул за нужные веревочки, и полиция сочла возможным объявить все это невинной шалостью, озорной выходкой великовозрастных младенцев. Пока их школьные друзья довольствовались общением друг с другом, Бон, Балл и Пако предпочитали уже общество взрослых женщин, не иначе, как с большим бюстом. Что же касается Грега, то у него была слабость к молоденьким девочкам; он обычно выбирал маленьких, недоразвитых девственниц. Может быть, ему нравилось слышать их болезненные стоны, пока они приспосабливались к нему, во всяком случае, это льстило ему и доставляло невероятное удовольствие. Впрочем, он много и не задумывался об этом.

— Ну ладно, мы пойдем на этот долбаный бал, — наконец согласился Грег. — Но сначала давайте хорошенько загрузимся. Я не перевариваю этих индюшек без набитого брюха.

С этим тоже не возникло никаких проблем. У Бона было фальшивое удостоверение личности, он и выглядел старше других, поэтому спиртное ему выдавали по первому требованию. Он купил четыре бутылки эля, по бутылке на каждого, и три упаковки пива. Через час бесцельной гонки по городу и ругани с другими водителями парни осушили свои бутылки, а заодно и четырнадцать банок пива.

— Ну как, мы уже достаточно накачались для выпускного бала? — спросил Пако. Он горел желанием заняться своим любимым делом: спровоцировать всеобщую драку.

— Заткнись, — оборвал его Грег. Он заметил девочку, которая выходила с пляжа, и толкнул локтем Балла, сидящего за рулем. — Останови.

Балл напряженно всмотрелся в темноту.

— Для чего? Она, похоже, еще не ходит в детский сад.

— Ерунда, паря! Я сказал, остановись! — гаркнул Грег.

Балл послушался приказа.

— Эй! — окликнул Грег девочку. — Что ты делаешь?

— Иду домой.

— Тебе не следует разгуливать по ночам одной. Разве ты не знаешь, что, опасно быть одной в темноте? — засмеялся он. — Иди сюда! Мы отвезем тебя домой.

Девочка занервничала; она почувствовала напряженность в его голосе.

— Нет, спасибо. Мне здесь недалеко.

— Иди сюда, я сказал! — Его тон сделался более настойчивым.

Девочка пошла быстрее.

В то же мгновение он выскочил из машины и схватил ее за руку.

— Оставьте меня! Мне нужно домой!

— Я сказал тебе, что мы отвезем тебя домой.

— Нет. Моя мама не любит, когда я разъезжаю с незнакомыми.

— Но мы не незнакомые. Мы просто хорошие, благопристойные парни.

Она вырвалась от него и побежала. Он моментально схватил ее и повалил на землю. Она начала всхлипывать.

Подошел Бон.

— Боже, что ты делаешь? Ей же нет еще и десяти.

— Заткнись! — сказал Грег, расстегивая штаны. Девочка открыла рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но он набросился на нее и с силой несколько раз ударил ее по лицу. Она все еще боролась, стараясь расцарапать его лицо, размахивая своими худыми ручками. Он засмеялся и ткнул ее головой в грязь.

— Стяни с нее шорты! — приказал он Бону, наблюдающему за ним сзади.

Бон выполнил, что ему приказали; в нем уже тоже начало расти возбуждение, когда он разрывал на ней шорты и трусики. Тем временем Балл поставил машину в кусты в стороне от дороги, где в темноте ее почти не было видно. А потом они с Пако вышли из машины.

— Оттащите ее в кусты, ребята! — предложил Пако. Его собственный инструмент тоже напрягся. — И стяните с нее рубашку!

Грег и Бон взяли ее за ноги и оттащили подальше к кустам. Она все еще кричала и сопротивлялась.

— Заткни ей глотку! — огрызнулся Балл. — Поддай ей, как следует!

— Нет, я люблю видеть их глаза, когда захожу в них, — сказал Грег, стараясь силой войти в нее. Но и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы сделать это. Она была еще такой маленькой, и он сосредоточенно сощурил свои холодные глаза.

Она продолжала кричать, пока Пако не сказал:

— Я заткну ее, — и опустился на колени, стараясь открыть ее рот, пока не попал в него. После этого крики прекратились.

Когда Грег полностью вышел из нее, с него капала кровь, и ее бедра тоже были выпачканы кровью. Было слишком темно, чтобы разглядеть это, но запах крови возбудил двух остальных, которые ждали своей очереди.

Когда Пако поднялся на ноги, криков уже больше не было слышно, и Балл с Боном заняли освободившиеся места. Когда же и они кончили, Грег снова набросился на девочку, пытаясь перевернуть ее тельце, которое теперь напоминало тряпичную куклу. Ему не терпелось еще и еще получить наслаждение, теперь уже терзая ее сзади, но другие яростно зашипели на него и ему непроизвольно передалось их желание поскорее смыться с места расправы.

— Мы же всего в нескольких кварталах от школы, никто и не заметит, как мы ставим машину на стоянку, а значит никто точно не узнает, когда мы появились там, — нашелся Бон.

Они привели в порядок волосы, отряхнули одежду и спокойно вошли в гимназию. Потом, когда они уже смешались с толпой, Грег сказал своим приятелям:

— Развлекайтесь, ребята, так, чтобы все знали, что мы были здесь!

Когда на следующее утро обнаружили бесчувственное тело Адринн Фишер, все четверо парней преспокойно спали в своих постелях, покинув танцы только после того, как местная полиция разогнала драку, которую они спровоцировали. Адринн Фишер пришла в себя, но не могла дать практически никакой информации. Когда она возвращалась с пляжа, было уже очень темно, и девочка могла с уверенностью сказать только то, что парней было четверо, все высокие, а один был тяжелым. Обычное расследование не дало никаких результатов, и полиция решила, что на девочку напали приезжие парни. В конце концов Ла Джолла был туристским городом. Адринн Фишер не переставала плакать, и ее родители решили, что лучше обратиться к психиатру и не требовать дальнейшего расследования, пока имя опозоренной дочери не дошло до слуха газетчиков.

Через несколько дней парни совсем успокоились. Теперь было ясно, что их даже и не собирались допрашивать. И все же Грег решил, что ему лучше уехать из города. А что, если девочка не была полностью отключена и могла запомнить его голос? Кроме того, теперь его здесь ничего не удерживало, школа была позади, да и отец наседал на него, требуя найти работу. А какое будущее ожидало его в Ла Джолла? Он не хотел поступать в университет и не хотел работать от звонка до звонка. С его внешними данными и всем прочим он всегда может обеспечить себе безбедное существование. Карьера кинозвезды, например. Легкий заработок. А в Голливуде, как он слышал, его знаменитый пенис ценился бы как счет в банке. Кроме того, где еще, как не в Голливуде, мужчина мог найти такое разнообразие юбок? Да, это место специально для него. Голливуд, дом больших денег, подходящее место для людей с выдающимися талантами.

Для Грега Навареса Голливуд не стал таким уж теплым и приветливым местом, каким он ожидал его найти. Оказалось, что без собственного агента тут и делать было нечего. Но и они ничем особенным не могли ему помочь, только сообщили то, о чем он и сам начал догадываться: необходимо было приобрести хотя бы некоторый опыт работы. Грег обратился было напрямую к директорам студий, но они посоветовали ему нанять посредника. Единственное, в чем у него не было недостатка, так это в советах. Одна знаменитая актриса, у которой он провел ночь, посоветовала ему поступить в театральную школу. Она сама училась в йельской драматической школе. В своем маленьком городке он привык быть на виду, а здесь таких крупных белобрысых жеребцов без таланта или опыта было как песка на пляжах Лос-Анджелеса — всюду. Очень скоро он оказался без денег. Ему ничего не оставалось, как заняться делом, в котором мало кто мог составить ему конкуренцию — «обдирать» женщин. Это было не сложно. Лос-Анджелес буквально «кишел» женщинами, которые просто мечтали заполучить такого, как Грег Наварес, хотя бы на одну ночь, и не жалели денег за те сексуальные удовольствия, которые он им предоставлял. Но сам он не считал это таким уж легким заработком. Стареющие, дряблые тела этих неутомимых любительниц секса были ему омерзительны; но что особенно добивало его, так это приятные беседы, которых они от него требовали до или после обработки. Все это было невыносимо.

Когда он однажды пожаловался другу-сутенеру на свою несчастную жизнь, то получил четкий и ясный совет:

— Ты работаешь не на той стороне улицы, дружок. Парни платят намного больше, а уж когда все кончено, они сразу же торопятся уйти. И никаких тебе милых бесед.

Грег был оскорблен таким предложением.

— Никто никогда не трахал меня в задницу!

Собеседник только поднял брови.

— А ты выбирай тех, кого нужно трахать. Если твоя «гордость» действительно так велика, как говорят, у тебя не будет отбоя. Чаще всего они хотят от тебя одного, чтобы ты выбил из них дерьмо. Ну, а это не так трудно, правда ведь? Будь умнее, друг. Вот где сокровище зарыто.

Один из его клиентов, называющий себя Патрик Хенри, оказался продюсером. Он был искренне потрясен сексуальной мощью своего нового друга и однажды, измученный и удовлетворенный после долгой ночной схватки, он сделал Грегу деловое предложение. «Квентин Райт», — сказал он Грегу, который одобрил это свое новое имя, — я собираюсь сделать из тебя звезду!

С тех пор его дела пошли в гору. Он снялся в шести порнофильмах и приобрел скандальную известность. Даже его сексуально пресыщенные партнерши с удовольствием работали с ним. В этом деле было не так уж много мастеров с такими могучими способностями, и Квентин Райт занял среди них достойное место. Но он все равно не был счастлив. Ему хотелось стать настоящей кинозвездой или, по крайней мере, телезвездой. Грег считал, что у него есть все основания для этого. Он был так же хорош, как Брандо или Ньюмэн, причем намного моложе. Однажды, когда они ссорились с Патриком Хенри из-за денег, Грег сказал, что намерен завершить свою карьеру порнозвезды и заняться более серьезным делом. Во всяком случае, сейчас ему это не будет так сложно, как вначале, ведь он все-таки уже приобрел некоторый опыт. На этот раз он, правда, говорил это, надеясь напугать Хенри своим решением уйти из его бизнеса и таким образом добиться прибавки, которую он требовал.

Но Хенри неожиданно засмеялся в ответ на его угрозу.

— Боже, какой же ты еще глупый ребенок! Послушай, ты, подонок, раз уж ты попал в порно, никто после этого не возьмет тебя в кино. Да и на телевидение тоже. Теперь это твое пожизненное амплуа! И это все, что ты когда-нибудь еще сможешь получить! Так что расслабься и получай удовольствие. — А потом произнес с оттенком презрительной жалости: — Кем же ты в конце концов собирался стать? Таким, как Рэдфорд? Рейнольдс? Боже, так они же класс! Они ведь респектабельные люди!

Грег на мгновение замер, наливаясь багровой краской, ему хотелось дать Хенри по морде, к черту разнести все в комнате. Но уже через минуту он успокоился… Гнев уступил место его обычной самонадеянности. Неужели он опустится до того, о чем говорил Хенри! Да ни за что! В конце концов, ему нет и двадцати. Еще не поздно! И уж он-то не упустит свое время! Квентин Райт незамедлительно исчезнет и возродится Грегори Наварес! Он покрасит свои волосы в черный цвет. Считается, что итальянцы должны быть темноволосыми, вот он и станет таким. Он отрастит усы. И на этот раз он будет делать все по правилам.

Все-таки Квентин Райт не был таким уж бесполезным, он обеспечил ему приличное существование, хотя бы на некоторое время. Он может поступить в Калифорнийский университет, получить знания и опыт, о которых ему все говорили. Школа. Потом маленький театр. Он приобретет необходимый лоск и найдет такую девушку, у которой хватит респектабельности на двоих. Конечно, есть опасность, что даже с темными волосами и в усах его могут узнать, ведь он уже успел приобрести славу знаменитой порнозвезды. Да и Патрик Хенри, взбешенный его потерей, наверняка будет везде болтать о нем. А впрочем, стоит ли так уж опасаться этих сплетен? Во-первых, времена меняются. Люди стали более свободными и раскованными. В действительности никто и внимания не обратит на его превращение. В конце концов, ведь говорят, что и Джоан Крофорд снималась в таком кино, прежде чем стала известна. Все знали, что Мэрилин Монро на коленях оползала все студийные офисы. Ну и что? После того, как он станет звездой, разве кто решится напомнить ему о прошлом? Как только ты становишься великим в Голливуде, никто и тронуть тебя не посмеет. И уж тогда ты будешь иметь все: и деньги, и респектабельность, и всех маленьких девочек. Мало того, они будут преследовать тебя и мечтать, чтобы ты их осчастливил.

— Я думаю, что мне следует подождать и посмотреть, что из этого выйдет, — сказала Джесика. — Грег еще не говорил со мной об этом серьезно. Я даже не имею ни малейшего представления, как он относится ко мне. Честно говоря, Кэтти, он меня привлекает, но я не могу сказать, что мы действительно близки.

12

Энн, одетая во что-то розово-лиловое, поднялась мне навстречу с ребенком на руках. Я никак не ожидала, что моя до безобразия предусмотрительная сестра решится нарушить на десять лет вперед рассчитанный график, ведь она планировала родить первого ребенка никак не раньше, как через четыре-пять лет работы.

— Ребенок тоже дает уверенность в будущем, — сказал ей Джордж, и впервые Энн легко с ним согласилась.

Джесика и Джейн были обе в розовом, а Джо, хотя и не стал шафером, тем не менее тоже нарядился. Он надел серый фланелевый костюм в полоску. Ну, что ж, новый образ жизни требует соответствующей экипировки. С университетским радикализмом покончено, значит, и одеваться надо, как следует, чтобы не выглядеть белой вороной в среде респектабельных людей.

— Я люблю тебя, я беру тебя, тепло моей любви будет согревать твою жизнь, Джейсон, я обещаю тебе.

— Я люблю тебя, я беру тебя, я буду дорожить каждым дыханием жизни, которую ты берешь, Кэтти, я обещаю тебе.

Джордж просиял лучезарной улыбкой и надел новому шурину скромное золотое кольцо.

Священник провозгласил нас мужем и женой, и недавний жених страстно поцеловал, бывшую теперь, невесту.

Джордж на пару со своим маленьким сынишкой загугукали от удовольствия. Я засмеялась от радости, а Джейсон заплакал от переполнявших его чувств.

Все было очень торжественно и трогательно, а тут еще и от Сесиллии с Бобом пришла поздравительная телеграмма. Они желали нам счастья, и это была та последняя капля, которой недоставало мне до совершеннейшего блаженства.

— Видите! Она вспомнила!

Джейсон сказал, что мы можем позволить себе небольшой медовый месяц! Он все рассчитал, и это не будет слишком обременительным для нашего семейного бюджета. Но все свои планы он держал в страшном секрете. А я даже и не пыталась выведать их у него. Мне было совершенно все равно, где мы проведем наш медовый месяц… лишь бы быть вместе с ним.

Мы прилетели в Нью-Йорк и поселились в отеле «Плаза». Я впервые была в Нью-Йорке, мне здесь все нравилось, а уж лучше нашего отеля ничего в мире не существовало. Мы пили шампанское и занимались любовью, смотрели с высоты на аллеи Центрального парка, на залитые огнями городские улицы, совсем как герои кинофильмов, и снова занимались любовью. Утром, позавтракав в постели, я, счастливая от невыразимого блаженства, подумала: «Никто еще не любил так сильно, как мы сейчас. Ничего нет прекраснее нашей любви».

И сразу же услышала голос Джейсона, который произнес, как будто читая мои мысли:

— Любовь — это не половой акт.

— Что же тогда любовь? — опросила я, просто для того, чтобы слышать его голос.

— Это то, что мы говорим друг другу, и то, что делаем друг для друга каждый день в течение всей нашей жизни… до самого последнего дня.

— Это прекрасно. Но все же сейчас я самая счастливая… я никогда не была так счастлива… и вероятно то, чем мы занимаемся сейчас, самое прекрасное, что я когда-либо делала.

— Ш-ш-ш-ш! — прервал он совершенно неделикатно. — Ты считаешь это восхитительным? Тогда я с сожалением должен сообщить тебе, что нам нужно поторапливаться. Мы должны еще успеть на самолет.

Я одевалась, стараясь сдерживать слезы разочарования. Для чего сейчас вести эти разговоры о расточительстве! Мы прилетели в Нью-Йорк, чтобы провести только одну ночь в «Плаза»! И даже не удосужились взглянуть на статую Свободы и встретиться с Сесиллией.

Уже на борту самолета я поняла, что целью нашего полета был не Акрон! Мы летели в Париж! Париж! Джейсон и я отправлялись в Париж! Буря страстей поднялась в моей душе, и в первую секунду я больше ни о чем не могла думать. Но тут другая мысль немного охладила мои восторги — деньги! Как мы могли позволить себе потратить так много денег из нашего драгоценного счета на такую потрясающую, но безрассудную поездку?

— Деньги! — сокрушаясь, обратилась я к Джейсону.

Но он только засмеялся.

Последние три года мы так много работали, но самые трудные времена у нас еще впереди. Должны же мы позволить себе небольшую разрядку… хотя бы для подкрепления наших душевных сил.

— А теперь на фонтан, — сказал Джейсон после того, как мы полюбовались восходом солнца, величественно выплывающим из-за Нотр-Дам.

— Какой фонтан?

— И ты смеешь спрашивать об этом? Ты, которая собиралась стать литературоведом? Боже! Это просто счастье, что ты переквалифицировалась на бухгалтера.

Я не поняла его иронии, но спрашивать больше ни о чем не стала — скоро и так узнаю. Джейсон привел меня на площадь Санкт-Мишель к фонтану с каменными дельфинами и неожиданно вскочил в него, подставляя лицо под серебряные струи. Он протянул руки ко мне.

— Зелда Кэтти, приди ко мне, моя любовь…

Я. прыгнула в фонтан. Разве могла я поступить иначе? Поцелуи в воде пьянили больше, чем вино.

— Я люблю тебя, Скотти Старк. Ты банален, как кукурузные поля в Огайо, но я люблю тебя больше жизни.

Это, должно быть, и есть настоящая любовь.

Мы потягивали кальвадос на террасе Елисейских полей в тени Триумфальной арки.

— А почему мы пьем яблочный бренди? — спросила я Джейсона. — Как случилось, что мы не пьем шампанское?

— Так-так, где же романтика твоей души? Ты помнишь наш второй поход в кино на Хай стрит? Ты съела одну упаковку кукурузы, одну конфету Милки Уэй, одну Бейби Рут и две Мэри Джейнз. Тогда шел фильм «Триумфальная Арка» с Ингрид Бергман и Чарльзом Боуером, и я умолял тебя о взаимности. Что они пили на Елисейских полях?

Кальвадос! Ну, конечно же.

— Конечно, — сказал я.

Это любовь.