Встреча

Последний момент, который помнил Филипп, — это то, что они оба и все остальное потонуло в бесконечном потоке солнца. Оно погрузилось в их комнату, как в море, и в самом его центре — он нашел Эллин.

И только тогда, когда солнечный поток ослабел — он увидел Свою Любимую явственно. Ее имя испарилось из памяти Филиппа, но это казалось неважным.

Он знал, что это — Она. Его — Единственная и Неповторимая, с которой он наконец встретился.

И тогда началась сказка.

Дом, где они жили принадлежал не им. Филипп помнил об этом, и одновременно забывал, настолько это казалось ему неважным.

Он был со своей Любимой.

Филипп и Его Любимая оказались вдвоем — в Раю. Целый день, как Адам и Ева, они проводили под солнцем любви друг к другу. Они возлежали — на кроватях. Они валялись — на кроватях. Они бесились — на кроватях.

Когда им это надоедало, они начинали бегать наперегонки — по пушистым персидским коврам, что покрывали полы и стены их огромных бесконечных комнат.

Эти комнаты были лабиринтами.

Они анфиладами уходили вдаль. Куда они могут привести? Филипп не знал и не пытался узнать.

Со своей Любимой он переживал все чувства первого человека: смеялся и плакал. Гордился и выказывал мощь. Наконец — то Он — мог рассказать Ей о своих приключениях, которые испытал прежде, чем нашел Ее.

Это было очень важное условие их встречи. Он — ее добился.

Они — были счастливы.

Хотя что-то темное, похожее на облачко в ясном небе, проскальзывало иногда в их отношениях.

Филиппа удивляло, что иногда Любимая Его! — не видит.

Она застывала в двух шагах от него и начинала жалобно звать, как будто потеряла. А он думал — что это шутка и не откликался.

Любимая начинала шарить руками. Пугалась, и делала два неуверенных шажка вперед, как будто в темноту!

Филипп хохотал и подставлял ей ножку. И тогда: Любимая спотыкалась — и падала — прямо ему в объятия.

Страх оставлял Ее.

Мир принимал осязаемые очертания.

Филипп думал, что Бог не хотел, чтобы любимые пользовались конкретными именами. Для Филиппа не было Эллин — он видел только Любимую. Для Эллин не было Филиппа — она видела Любимого.

И все.

Они потеряли счет времени, которое кружило им голову. Они сами стали временем.

Как-то они питались, но Филипп не думал об этом, не чувствовал голода. Иногда Любимая почти насильно заставляла отведать какого-то кушанья. И оно возвращало Филиппу силы.

А иногда он этого не делал и тогда солнце, которое сияло всегда с того момента, как он ее увидел — начинало меркнуть.

Начинало выходить из комнат, как выходило оно из моря. Филипп негодовал и пытался вернуть его обратно.

Оно появлялось вместе с Любимой.

Она вносила роскошные фарфоровые блюда, полные яств, из которых они ели, а потом, бросались на тончайшего фламандского полотна простыни и начинали говорить друг другу простые и гениальные как жизнь слова:

— Я люблю тебя.

— А я люблю тебя.

Иногда, он с ужасом видел как фигура Любимой, опоясанная солнечным светом, испаряется на глазах, словно пожираемая неким чудовищем, и остается — Нелюбимая, которую он никогда не знал: ни в лицо, ни по имени.

Филипп пугался. Звал Свою Единственную и она приходила! Бросалась к нему! И он вновь обретал покой и счастье.

В один такой торжественный миг встречи, Филипп сказал самое важное: “Мы должны пожениться. Пригласим к себе священника, он сотворит обряд в доме, где мы оказались счастливы”.

Девушка согласилась и сказала, что уже позвала этого человека.

После этого она заснула и забыла дать питье измученному жаждой Филиппу. И Филипп почувствовал страшную муку во всем теле.

Он поднялся с роскошного ковра и уставился на кувшин для воды. Ему хотелось пить, а Любимая, которая приносила всегда питье — спала. Филипп не хотел ее будить и потому он ждал. И ждал очень долго. Наконец, он решил съесть то, что лежало рядом с кувшином в блюде — недоеденное раньше.

Вдруг отворилась дверь и на пороге возник неизвестный.

Толстый священник, в костюме светского человека. Филипп ободряюще ему улыбнулся, а человек вдруг произнес какие-то слова. Филипп не разобрал их смысл, только из комнаты ушло солнце и как показалось Филиппу — навсегда.

Юноша посмотрел на себя и увидел, что он наг и смутился этого.

Толстый господин, которого Филипп принимал за священника, вдруг представился дядей… Любимой. Филипп перестал смеяться. Он посмотрел на Любимую и увидел, что она — нага. Двое влюбленных перед неизвестным — наги как Адам и Ева. Сказка вдруг прекратилась.

— Вам, молодой человек, видимо приятно было общаться с моей племянницей, — заговорил тихим голосом толстый человек в лиловом сюртуке. — Что же, я очень рад, если вы нашли общий язык. Завтра у вас свадьба — как вы сами недавно пожелали. Поздравляю вас, вы будете мужем Роз Бибисер.

Филипп с ужасом оглянулся, желая, чтобы Любимая пришла на помощь. Но в комнате ее не было. На полу скорчившись сидела незнакомая девушка. Та, что встречала Филиппа.

— Я вас первый раз вижу, мистер, — прошептал он. Вы не могли бы мне объяснить, как я здесь оказался?

— Я не могу вам это объяснить, молодой человек. Я могу вам только сказать, что вас зовут Филипп. И вы успели тысячу раз обесчестить мою племянницу, которую зовут Розалия Бибисер.

Тишина, новая, незнакомая, во мраке.

— Я — не потерплю оскорбления.

Чужие слова, чужой голос. Юноша с трудом произнес.

— Я не знаю никакой Роз Бибисер. Я был здесь со своей Любимой. Не подходите ко мне. Верните мне Ее.

Вместо возражений, тот, кто назвался дядей, ударил Филиппа ногой. В грудь. Филипп упал. Вскочил, ринулся на обидчика, и получил второй удар.

— Сиди спокойно, щенок. Я найду с десяток белых слуг, что подтвердят, как ты использовал эту девушку и… тебе не отвертеться от суда. Учти это. А то, что ты ничего не помнишь — твое дело, или врачей, но никак не Роз. Не вздумай обижать бедную девушку.

Филипп испугался, потому что все, что происходило с ним было наяву, но он то знал, что это сон.

Бибисер спокойно взглянул на Филиппа.

— У вас скоро свадьба. Не дурите, мистер. И оденьтесь в следующий раз к моему приходу, — сорвался он на крик и вышел.

Филипп остался наедине с незнакомкой. Она сидела повернув к нему свое лицо и Филипп с ужасом понял, что девушка — слепа.

— Тебе сделали плохо, мой милый. Мой дядя? Да? — спросила она.

Филиппа обманули. У него украли Любимую. Кто?

— Роз, — сказал он, с испугом ощущая новое имя на языке. — Вас ведь зовут Роз? Сколько времени мы провели с вами здесь?

— Я не знаю, — Роз запнулась, как будто что-то скрыла.

— Роз, — позвал Филипп. — Где у вас хранится одежда?

Роз сидела, как изваяние. Только у нее дрожали губы.

— Я не помню, как вас зовут! — сказала она шепотом.

— Меня зовут Филипп. — Юноша понял, что никогда не смог бы назвать ее любимой.

С ним была не она. Но кто тогда?

Эллин!

Где она?

Филипп подумал, что Роз — надо одеть. Она еще более беспомощна, чем он. Потому, что слепа. Непонятна ясность разума в такую минуту.

Филипп встал, чтобы пройти в те сказочные комнаты, в которых он бегал за своей Любимой, там в шкафах висели немыслимо роскошные одеяния. И испугался. ПОТОМУ ЧТО ЕМУ НЕКУДА БЫЛО ИДТИ. Он стоял перед тупиком.

Комнат — больших и светлых не было и в помине. Перед ним были — три распахнутые двери, которые вели в три маленькие комнатенки. Чуланы.

В них не было окон. Самое страшное: никакое солнце никогда не могло заглянуть в них. Комнаты были предназначены для слепых.

И вдруг — новое потрясение. Персидские ковры? В которых утопали ноги двух счастливых людей!

Ковров не было. Страшные обычные дерюги, которые годятся для мустангеров в сапогах. Половики — в пятнах грязи. Обычные дерюги, что стелят под ноги белые охотники в хижинах. На этих дерюгах должны спать свиньи. А по ним — катались они с Роз.

Два божественных создания, которых объединяла любовь. Боже!

Филипп посмотрел на свое тело. Оно было все в синяках и ссадинах.

Парень подбежал к большому зеркалу, что стояло у окна. Он — Филипп! Это — он?

Худое, поросшее щетиной лицо.

Мускулы спали и торчат ребра.

Если это — он, то с ним не могла быть та, что зовется Роз.

Потому что у его Любимой атласная кожа. А тело Роз? Фантом! Это была кожа в пупырышках и ссадинах. Кожа Любимой не такая.

Такая кожа, такое сложение не могло быть у людей, которые ели вместе, всегда, когда чувствовали голод. Ели изысканнейшие яства, которые приносила возлюбленная Филиппа.

На стенах их комнат висели бесподобные полотна, которые говорили о вечной любви. Куда они подевались?

Картины, что висели на стенах, были богомерзкими рисунками, сплошь похабные, не вызывающие ничего, кроме чувства стыда.

Филипп замер. Балкон, на который они выбегали!

Они были Адам и Ева, их должны были видеть случайные прохожие. Их можно позвать на помощь. Филипп заметался в поисках балкона. Маленькое тусклое оконце под потолком — единственный проводник света, который за окном.

Филипп заглянул в него. За этим оконцем не было никакого леса, который видели Он и Любимая. Никаких джунглей, никаких райских садов. Пустырь, окраина города, где нет даже собак. Их тут никто не мог увидеть, кроме слуг. Слуги! Те, что приносили иногда еду.

Значит они могли наблюдать за ними все время, пока они счастливые бродили по комнатам, взявшись за руки. Надо бежать отсюда.

Подойти к двери — страшно.

Где же он находится? Филипп напрягся.

То, что он видел перед собой, не соответствовало тому, о чем помнил. Как будто все подменили.

“Наш голубой единственный флаг”, — всплыла в голове мелодия. Эту мелодию он спел, когда любимая попросила его колыбельную, а ведь раньше он петь не умел.

Как же он преобразился! И с кем?

Где та, что украла его Любимую? Что она делает? Почему затихла?

Филипп бросился к девушке. Та сидела у пустой оловянной миски. Где же хрупкая фарфоровая посуда. Где тот фарфор, в котором им подносили изысканные яства. Он видел в оловянной миске Роз бурду, которую нельзя есть.

Как хорошо, что у этой девушки нет зрения. Если бы она увидела мир таким, каким его видит Филипп, она бы сошла с ума.

Как же холодно. Надо найти одежду.

Раньше одежда висела в шкафу. Филипп бросился к маленькому шкафчику. Пусто. Ничего!

А ведь Филипп помнил как они доставали откуда — то самые изысканные наряды. Он был в костюме испанского гранда, а его любимая — восточной одалиски.

Может это были не они?

От девушки, сейчас, ничего не добиться. Она — в прострации. К ней не вернулось ясность ума.

Но я не хочу, чтобы она возвращалось ко мне, — крикнул Филипп.

Девушка вздрогнула.

Филипп вспомнил, как несколько часов назад они валялись на кровати, утопая в мягкой перине — и ничего не боялись.

Сейчас — страшно, и в комнате — стоит только грубый топчан, сколоченный из досок: из свежих неструганых досок — это единственное ложе, которое у них есть, кроме ложа страха, конечно.

А тонкие фламандские простыни. Они где? Никаких простынь.

Для их досок подходит саван. Наверное, им его уже готовят.

Филипп бросился к двери.

Заветная дверь! За ней — свобода, которая — “на запоре”. В двери — окошко, как в арестантской камере. Еду ставили на подставку возле этого окошка.

Филипп не сразу сообразил, что на него смотрит толстое лицо белого человека.

Лицо расплылось в улыбке.

— Я — адвокат мистера Бибисера, мистер Робийяр. Нам нужно составить ваш брачный контракт. Завтра вы женитесь! Свадьба будет без свидетелей.

Филипп вздрогнул, защитная реакция была самой простой: он плюнул в лицо адвоката. Слюна попала точно в глаз. Следующим был бросок на дверь, но она оказалась достаточно крепкой. Лицо “откатилось” от двери, Филипп заметил двух здоровенных громил — черных, что стояли в коридоре и мрачно смотрели на Филиппа. Один из них привел его сюда.

— Выпустите меня, — заорал он, — и девушку тоже. Мы — не хотим умирать! Здесь — холодно! — Громилы никак не реагировали.

И тут Филиппа осенило, как можно обмануть тюремщиков. Поддавки! Надо играть в поддавки, чтобы выбраться отсюда.

— Моя жена, — пусть оценят им сказанное. — Моя жена мерзнет! И я тоже! Отнесите мистеру Батлеру записку, чтобы он привез мою одежду. Немедленно одежду! Достойную наших тел, — заорал Филипп, сорвавшись на крик. — Немедленно доложите господину Бибисеру, чтобы он околел, что у его племянницы нет свадебного платья: пусть пришлют портного.

Лица дебилов вытянулись. Один из них стал “руки по швам”. Другой зашел в боковую комнатку и вышел оттуда с одеждой Филиппа.

Уловка провалилась. Никого сюда не пустят.

— Где одежда моей жены? — заорал Филипп от отчаяния, выбивая свою одежду из рук громилы. — Немедленно достаньте ее одежду. Мистер Бибисер сказал, чтобы мы были одеты.

Ссылка на Бибисера, подействовала. Один негр тут же исчез, а второй неуверенно уставился на одежду Филиппа, что упала на пол.

— Мою одежду, — Филипп тянул руку в окошко. Еще немного, и он незаметно откроет щеколду.

Громила поднял сюртук и протянул мистеру Робийяру. Филипп убрал руку.

Окошко захлопнули: путь на свободу был отрезан. В руках остался только сюртук, подаренный Батлером.

Эллин!..

Эллин!.. Филипп все вспомнил. Его встречи с Эллин, их план пожениться. Все рухнуло из-за этого страшного плена.

Кто-то запер его здесь со слепой девушкой и наблюдает за ним. Филипп резко обернулся к двери, откуда могут смотреть? Нигде ни просвета.

Хотя кто-то продолжал наблюдать: Филипп это чувствовал.

Филипп прислушался к крикам во дворе.

…Он с такими надеждами отправлялся в город, садился на поезд и думал, что он привезет его к Эллин.

Привез. Только не к Эллин.

А сначала все складывалось очень удачно.

Побег из имения Батлера, который хоть и хорошо к нему относился, имел на него какие-то свои далеко идущие планы. Встреча на вокзале с таинственным мистером Галлимаром, который помог провести Филиппа мимо Пьера Робийяра, потом дом, в котором, как обещал Батлер, его ждет Эллин. Эллин, которая придет к своей подруге Роз Бибисер.

Филипп напрягся. Вот откуда он знал это имя. Вот почему он пришел в дом к этой девушке. Кто-то пытался тихо открыть наружную дверь!

Филипп замер: звуки затихли. Тишина. “Что он знает об этом семействе Бибисеров. Про Роз он что-то слышал. Кто рассказывал? Сама она ничего не говорила. Что-то рассказал мистер Батлер. Что именно? Вспоминаем.

Слепая девушка и ее дядя.

Батлер говорил об этом за ужином.

Бибисеру нужно выдать замуж свою племянницу.

Если Роз выйдет замуж, то ее дядя получит деньги. От своего умершего брата. По завещанию. Дар Бибисер — отец Роз, понимал, что его братец Мартин просто так о племяннице заботиться не будет.

Но это же ответ на все вопросы Филиппа?

Бибисер должен выдать замуж племянницу, чтобы получить куш для себя. Но как же можно выдать замуж слепую девушку?

Только обманом.

За кого?”

В замочной скважине опять заскрипели ключом.

“Кого могли обмануть? Только такого юношу, который одинок, за которого некому заступиться. А Филипп Робийяр после изгнания из дому — совсем одинок, и глумиться над ним можно всякому.

Что сказал Бибисер? Филиппа могут сослать на каторгу, если он не женится на Роз. Это факт. Слуги подтвердят, что он целовал ее: и вообще: дальше, что хочешь! Дядя ославил его на весь штат. Кто же поверит трижды вору и соблазнителю девушек. Филипп бы такому тоже не поверил.

Плачь несчастная Кэролайн, что когда-то родила на свет Филиппа без отца, без роду, без племени.”

“Опять тишина? Почему тишина? За дверью никто не возится. Громилы побежали к Бибисеру? Интересуются, как поступить с Эллин… Опять с Эллин… надо запомнить: здесь нет никакой Эллин. Только Роз!.. и Филипп? Но это же страшно”.

“Вспоминай дальше!

Память возвращается с трудом, какими — то цветными лоскутками. Дальше, дальше!

Командует здесь Бибисер. Скорее всего придумал все — тоже он. И Филипп и Роз лишь жертвы его хищных планов. Он хочет женить свою племянницу на Филиппе.

Это упрощает дело. Нужно объяснить Роз то, что она стала пособницей в чудовищном преступлении. Она сохранила частицу разума — они смогут вместе убежать отсюда. И дело будет в шляпе. А вдруг Роз не захочет бежать?

Вдруг, она его действительно любит? От такого предположения мурашки по спине. Это невозможно, хотя тогда планы дяди — ей на руку. Но как Роз могла полюбить его? Ведь она — слепа.

Как она могла влюбиться в Филиппа. Не за лицо же? За тело? — Ерунда.

Или за поступки? Стоп.

Поступки.

Поступки, тех людей, что держат их здесь, похожи на маскарад. Филиппа все обманывают.

Нет, — все не то! К истине не приближает.

Филипп Роз, похоже, абсолютно не нужен. Ведь она даже его имя забыла. Интересы в этом деле — только у Бибисера. Юноша и девушка — его пленники. Его игрушки!

Бибисер хочет его женить! Но это невозможно! Его брак действительно невозможен с Роз!!! Потому что… потому что… он женат на Эллин!!!

Тайным венчанием!

Ура! Это спасительная гипотеза!

Но они захотят доказательств. Надо придумать доказательства! И… стоп. Ведь доказательств нет!

Этот трюк невозможен”.

“Становится все холоднее и холоднее. Что они там делают с этими комнатами! За окном — жара!

Какую роль играет в деле дядя. Почему он так поступает. Ворвался как зверь. О-о, его психология понятна, если следовать описанию Батлера…”

Бибисеру надоело ждать, что Роз не кричит: “Изнасиловали! Обесчестили! Раздавили!”

Обесчестили?! Бибисер решил это сделать сам. Появился внезапно, чтобы лично самому все засвидетельствовать. И поставил на этом деле точку. Все ясно и так.

А Роз пришла в ужас. Об этом говорил ее вид. Видно она все хотела устроить не так.

Бибисер что-то напортил. Это он понял по лицу Роз. Но он, прежде всего, хотел напугать Филиппа. Он дал ему понять, что с точки зрения морали он — по уши в дерьме. Которое волнует своим видом мнение общества.

Это общество отплатит Филиппу за шутки с девушкой плохой монетой. Оно ни на йоту не поверит ему, что его заманил в этот дом дядя слепой девушки, обладающий дьявольским умом, и заставил совратить ее.

Потому что почти никто не знает, что Бибисеру от этого польза.

“Кто мне поверит, что я не совращал девушку. Я — скорее ее жертва. Точнее, жертва ее дяди.

С точки зрения суда — только мужчина может совращать женщину. Он — насильник, а она — жертва.

И страшный Бибисер это понимает. И рассчитывает на то, что и я это понимаю: мне это общество грозит минимум десятью годами каторги за совращение слепой девушки. И потому: чтобы я ни говорил в суде, мне никто не поверит.

Какой ход с племянницей он придумал!

Если мужчина не женится на обесчещенной им девушке, — страдает не честь этой девушки — нет! Под угрозой находится жизнь мужчины. И поэтому я обязан на ней жениться. Это его гениальная находка. Не мог не отдать должное его гениальности. До такого навряд ли додумался бы сам Чарльз Батлер…”

Хотя Мартину Бибисеру действительно, не было нужды затягивать маскарад. Он пришел и сказал, что Филиппу пора жениться на его племяннице.

Потому, что он — уже в дерьме. Это означало, что пришло время окончания игр.

“А ведь со мной Бибисеру цацкаться незачем. Почему же меня до сих пор не избили?

А может быть у меня есть защитник?

Защитник? Кто же? Ведь со мной только Роз.

Но, с другой стороны, если бы меня кто — то не защищал, Бибисер бы пришел со свидетелями, и я уже был бы у позорного столба или у священника.

От меня ему нужен только подписанный брачный контракт, в котором я бы не имел права распоряжаться имуществом Роз.

Он уже пришел с адвокатом, который ждал, когда я, одурманенный, подойду к двери, мне протянут ручку, я покорно, памятуя о своих грехах, распишусь в бумаге, и адвокат уйдет. И меньше всего он ожидал плевка. Но то, что дядя ничего не предпринял, чтобы наказать меня за мой плевок — говорит о том, что за меня кто — то заступается. И может, распоряжается здесь всем вовсе не дядя, а кто?

Пока этот таинственный не сказал своего последнего слова, никто не имеет права утащить меня отсюда…”

“И значит дело пока не безнадежно. Кто же этот защитник? Кстати. Снова стало тепло.

Тепло. Холодно. Игры какие — то. Постоянно игры.

А ведь громилы принесли одежду Филиппу, но так и не нашлось платья для девушки! Надо будет девушке дать хотя бы что-нибудь.

А ведь, подозрительно, что охранники растерялись из-за крика Филиппа, будто Роз требует одежду. Они просто онемели. Не знали как на это реагировать. Интересно, почему?

Потому что… потому что…!!! А что, если Роз сама могла забирать свою одежду, когда ей вздумается”.

“…Стоп! И к чему это приведет. Кажется я что — то понимаю!

А точно ли виноват во всем Бибисер?

А что, если платья для Роз не нашлось потому, что она… могла забирать его самостоятельно. И снимала самостоятельно. Тогда, когда хотела.

Но тогда получается, что она — свободна!!!

Пленником был только Филипп. И забрали одежду — только его. Положили туда, откуда сами могли забрать. Пока охраняли.

А одежду Роз они не брали, не прятали. Все, что было ей нужно, она могла забирать сама. А когда? Да хоть пока… пока Филипп спал. Долго спал. Что не мудрено при таких изнурительных ночах.

Роз никто не держал в этом доме насильно.

Но она сейчас — неодетая? Мерзнет! Почему?

А что если Роз не могла при Филиппе забрать свою одежду? Отдавать распоряжения громилам. Поэтому была растеряна.

Она не смогла повлиять на ситуацию тогда, когда пришел дядя, и обидел ее Филиппа”.

“Может быть поэтому были растерянны громилы, когда я стал отдавать им приказы от имени Роз. Они не знали — может ли Роз передавать приказы через меня.

Роз не могла ни опровергать меня, ни подтвердить. И сейчас не может. Потому что я затих, я сижу на этом ковре и о чем — то думаю. И она, кажется, понимает, что я что-то понял. А если я не бросаюсь на дверь — значит что-то я в этой игре соображаю. Ах, кажется, Мартин Бибисер виноват вдвойне. Он запутал бедную девушку!

Она видит Филиппа таким, каким его придумала. А это самый пленительный образ на свете. Филипп ей дорог больше, чем ее жизнь.

Надо думать, как из всего этого выбраться.

Стоп. Если Роз и есть тот самый защитник, то тогда Бибисер поступил плохо не только по отношению к Филиппу. Он обидел Роз. Чем же?

Тем, что бесцеремонно вторгся в ее мир. Она собиралась играть в свою выдуманную любовь со своим выдуманным Филиппом до бесконечности. Может быть до тех пор, пока Филипп не умер бы от истощения.

А дядя оскорбил ее идеал. Он пнул ногой ее мужчину, который для нее самый сильный, самый мужественный.

Дядя совершил ошибку — он рассердил Роз. И Роз сейчас не просто сидит истуканом, она думает, что ей делать.

Ей приятно, что Филипп назвал ее женой. Но она не понимает — а вдруг Филипп блефует, а на самом деле принадлежит не ей. Роз не нужен был их брак юридически”.

“…Это проза жизни, от которой она плачет. Ей нужно счастье…”

“Она спросила Филиппа после того, как его ударил Бибисер: кто он. Она хотела сказать, что забыла его имя. Потому что Ее героя не могли принуждать идти под венец с ней. Ее герой должен был сам взять ее на руки и понести к алтарю.

Вот тут — то я и не прав. Роз не может желать мне ни плохого, ни хорошего, потому что она знает: я ее не люблю. Я никогда бы на ней не женился по доброй воле. Такой бы брак Господь Бог никогда бы не благословил.

А что, если бы нашелся кто — то кто бы это сделать. Это невозможно представить!

Нас бы никогда не благословил священник.

Нет.

А кто тогда? Нас бы благословил…”

“И все таки теперь здесь жарко. Хотя солнца нет… Солнце. Солнце светило все дни, что я был здесь. А сегодня, когда Филипп узнал свое истинное положение, оно в тучах. А может солнце не светит не потому, что за облаками: а потому что я — ничего не ел. Не ел из оловянной тарелки, которую принимал за фарфоровую.

А вот Роз — ела. Ела и плакала. Искала утешения не любви Филиппа — а в своей тарелке, с намешанной чудной смесью.”

“Стоп, я знаю кто бы нас благословил… Нас бы благословил…

…Мистер опиум!

Вот оно озарение. Я понял все!!!

Вот почему все дни в моем рту было так сладко. Этот непроходящий вкус сладости и сияние солнца в глазах — это же симптомы действия опиума. Мне рассказывал об этом Батлер. Секреты индейцев, которые он узнал во время мексиканской войны.

Жажду возбуждал дурман.

Филипп слышал от бывалых охотников, что к опиумным грибам, порошок из которых пользуют индейцы, возникает жуткая привычка, которая не искореняется ничем. Из-под этой власти зелья не освободиться”.

“А ведь пожалуй догадка верна! Была ведь одна деталь: Филипп собирался поесть перед тем, как в комнату ворвался Бибисер. Но он не поел, не поел не по своей воле.

Бибисер ворвался тогда, когда он сидел, рядом с Роз, хотел пить, а потом, собрался вкусить невиданные деликатесы, разложенные на тарелке.

Было время приема пищи и Роз ее приготовила.

А Бибисер опрокинул его тарелку в траву — то есть на лысый ковер, и юноша остался без волшебной еды…”

“Но это Филипп понял:

…я остался без солнца.

О Бибисер! Я начинаю тебя ненавидеть ненавистью Роз. Ты лишил меня моего солнца.

Роз очень часто рассказывала о каком-то дяде — негодяе. В лучах солнца его образ казался страшным. Только это был не Пьер Робийяр. Это был Мартин Бибисер… Значит все-таки виноват Бибисер”.

“Бибисер — опекун. Ему нужны деньги, которые получит он в случае брака Роз. Ему все равно, какой зять у него будет. Лучше — мертвый. Сразу после брака. Для этого сгодится опиум. Филиппа сажают на диету: салат из опиума. Жаркое — из опиума. И в гробу не Филипп, а три кусочка опиума. Из него, из Роз и их ребенка”.

“…Любимая Филиппа говорила, что мечтает быть матерью. А Мартин Бибисер мечтал быть банкиром.

Как смешно рассказывала Любимая. Ей нагадали, что у нее будет девочка, и несчастный муж. Если это так, то несчастный муж — это Филипп. Значит это Бибисер заставил Роз давать Филиппу опиум. Откуда же он его брал?

Друг Батлер!

Батлер как-то говорил, что у него есть слуга, который иногда выдает себя за Чарльза Батлера. Он — белый охотник. Большой специалист по опиуму. Он живет где-то под Милуоки. Его фамилия Джонсон.

У него плантации опиумного мака. В то время, когда все выращивают хлопок, рис и розы этот джентльмен выращивает грибы и маки. Вот так-то”.

Филипп заметался. Хотя бы это была ошибка.

…Роз хотела, чтобы он полюбил ее, чтобы он был ей послушным. Он должен был быть таким, каким она его выдумала. И для этого оказались нужны наркотики. Несмотря на то, что они приводили их смерти. Это ее не пугало. Роз была согласна на все…

А ведь есть и другая причина!

Филипп помнил, что Батлер рассказывал.

Слепота Роз не была врожденной. Врачи сказали, что при сильнейшем нервном стрессе она может прозреть.

Роз, так теперь можно называть его Любимую, говорила, что в своих снах она видит цвет. В них нет черного мрака. Мир оказывается напоен светом, какого никогда не было в настоящей жизни.

В наркотическом состоянии, как и во сне она могла возвращаться к своему зрячему состоянию. И ей стало не важно, что оно иллюзорно.

Она всегда говорила Филиппу, что его с необычайной отчетливостью. Это было действительно так. Только неизвестно, узнала бы этого Филиппа его мама — Кэролайн.

Под опиумным солнцем проходила настоящая жизнь Роз Бибисер, и она совершила свой выбор в его пользу…

“Но почему она остановила свой выбор также и на мне?”

…Филипп не знал, что в доме Бибисера часто обсуждали его историю. Все гадали, за что Пьер Робийяр неожиданно изгнал своего любимца.

Роз поразила романтическая история, что окутала имя Филиппа с недавних пор? Слава вора, слава дон-жуана-соблазнителя. Она догадывалась, что это из-за любви к женщине. Она увидела в этом юноше идеальный образ своих грез. Она поверила, что он — ее герой.

Более того, он — ее мужчина.

Она захотела его увидеть…

“…Значит, Бибисер не может тронуть меня пока меня охраняет Роз. А вдруг, Роз не только охраняет, но и приказывает? В нашем мире принято, что всеми делами должен вершить мужчина. Эту условность нельзя избегнуть никому. Роз нашла своего сообщника в лице дяди. Он стал теми руками, которые двигали пружины страшной истории. Он стал ее руками.

Но как? Он — хозяин. Значит кто — то должен был его заставить? Значит, все-таки есть третий?

Филипп может об этом догадаться, сидя в своей темнице.

Может!

Батлер как-то сказал, что отец Роз — Дар Бибисер никакого завещания в пользу дочери не оставлял.

И вдруг, оно появляется.

Батлер говорил, что в соседнем с Саванной Чарльстоне — городе промышляет адвокат. Янки. Аферист”.

Филипп был на пути истины.

Слепая девушка с помощью слуг разыскала этого человека и предложила ему дело. Вроде бы мелкое, но за большие деньги. Адвокат согласился.

Он составил завещание от имени родителей слепой девушки, которые сгорели в доме.

Поддельное завещание, никогда не существовавшее. И это стало началом триумфа Роз. Об этом завещании могла знать только дочь Дара Бибисера. Так, что ничего удивительного в том, что оно вдруг обнаружилось у Роз для людей не оказалось.

Только один Батлер, который хорошо знал Дара Бибисера подозревал, что эта Роз сама позаботилась о себе, и состряпала завещание.

Филипп вспомнил это!

Во-первых, ей нужны были собственные деньги, которыми могла бы распоряжаться только она.

Она ведь искала исцеления.

Во-вторых, ей нужно было заставить служить себе Мартина Бибисера. Поэтому в завещании появилась графа о том, что он должен выдать свою племянницу замуж и получить за это деньги.

Филипп не знал, что мистер Джонсон не причем.

Роз справилась сама. От своей служанки-негритянки, узнала про грибной опиум, которым индейцы лечат слепоту. Рабыня привела к ней индейца, знавшего разницу между сном и смертью.

С помощью зелья свою жизнь она превратила в сон, а свои сны сумела сделать явью.

…В городе расходился слух о Филиппе.

Ей надо было заманить его к себе и она нашла способ как это сделать. Каким-то таинственным образом сообщила Батлеру, что Эллин Робийяр некоторое время должна жить в ее доме. Батлер этому поверил, и сообщил об этом Филиппу. Это стало началом их страшного романа.

Роз угостила Филиппа порцией грибного зелья, и это стало способом погружения в мир звезд. Юноша был в дурмане, а Роз все контролировала: время приема пищи, ее количество.

Новое озарение пришло ей в голову: еще более завораживающее.

Роз придумала внезапное появление своего дяди, которое должно было подействовать на Филиппа как шок. И параллельно с этим — отказ от опиума: в результате которого реальный мир кажется кошмаром. Она-то ведь ее все равно не видела, но чувствовала душой: какой силой обладает нищета?

Убогость ей была нужна затем, чтобы Филипп не захотел возвращаться в тот мир, который был реальным, и который должен был открыться с приходом ее ублюдка дяди.

Она хотела, чтобы реальный мир испугал и оттолкнул Филиппа. Нервы его — на пределе, душа его — не хочет верить в то, что встреча с Любимой — мираж.

Она догадалась об этом. Роз была в душе поэтом и знала, насколько жизнь воображаемая превосходит жизнь подлинную.

Приход дяди она запланировала, но не подозревала, что он появится так рано и это испортит все дело.

Она распорядилась, чтобы к моменту пробуждения Филиппа в комнате лежала настоящая дерюга, чтобы его оставили без одежды, и чтобы он этого испугался.

Но она не учла, что Филипп станет о ней заботиться и потребует у стражи женскую одежду, которой у них не было. Она не верила, что он ее полюбит!

Роз забыла, что Филипп может любить, ведь именно потому она его выбрала.

Филипп был ее сказкой, которую она хотела подарить ему. Какой подарок!

“А что, если я ошибаюсь”, — думал Филипп.

И он действительно ошибался. Роз и Филипп сначала действительно спали на персидском ковре и действительно кутались в шелк. Она хотела, чтобы мираж был подлинный. Ее деньги это позволяли.

Она запланировала приход дяди, но только не учла степень мелкости и грубости его души. Приход Бибисера должен был буквально втоптать Филиппа в грязь, и его душа должна была не выдержать. Но она выдержала.

Розалин Бибисер не знала того, что любовь Филиппа к Эллин была поэмой, но поэмой — неоконченной, хотя к ней было уже невозможно добавить новую песнь, пока не спета старая.

Филипп не смог променять любовь к Эллин на те красоты, которые ему открыла Роз.

Даже несмотря на черноту, которая ему открылась в жизни.

Роз оказалась волшебной девушкой. Самой непредсказуемой из всех, каких он только знал. Но он не смог полюбить ее.

Она смогла доказать Филиппу своим телом, что красивая.

“Я не знаю какая она на самом деле? — думал Филипп. Она закружила мне голову маскарадом”.

И опять он ошибся. Ей не нужно было казаться красивой, потому что она была красивая!

Но еще она была поистине гениальна. Когда Филипп очнулся от дурмана, она загримировалась под уродину, чтобы напугать его. Она сделала все возможное, чтобы у него возник страх перед реальной жизнью, чтобы он сам, на коленях попросил у нее дурмана и вернулся бы к своей Единственной.

Розалин! Розалин!

Это шептала она ему на ухо во время сна. И если бы его сердце было не занято, ему бы не пришлось искать иной женщины…

“…Наверное сейчас она ждет, чтобы я сам выбрал, оставаться мне с ней или идти к Эллин. Она осталась верной своим принципам. Не захотела подчинять себе мужчину, тогда когда у него должен быть выбор. Она считает, что женщина Юга должна слушаться мужчину”.

Такая история была за плечами Роз Бибисер.

Но, как настоящий мужчина Юга Филипп должен был сам решить, что делать. К какой женщине идти: к той, что его любит так, как любит Роз, или к той, что пока не знает, какова сила ее любви — Эллин.

…“Что же. Ей решать”, — думал Филипп, когда понял свое положение…

…Но оказалось, что право решать предоставили ему.

Он чувствовал, как в соседней комнате Роз знает, что он все сейчас решает и ждала результата.

Войдет ли он к ней как был раньше и они упадут на персидский ковер, в ворсе которого утонут с головой, или он войдет одетый, как подобает джентльмену, который всегда остается чужим и отгороженным.

Именно за этим, Роз отобрала у Филиппа рванную одежду и приготовила костюм.

Чтобы все понять заранее. По шороху парадной ткани. И чтобы Филипп тоже чувствовал торжественность в выборе между нею и Эллин.

Роз нуждалась в том, чтобы все узнавать на ощупь, и даже без слов. Если Филипп войдет одетый — значит он уходит от нее, если нет — значит он принадлежит ей.

Она ждет, каким он выйдет.

“…Она не знает моей тайны.

Эллин — моя недописанная поэма.

Хотя сама Роз — вызвала мое уважение и страх.

Именно из-за него я до последней секунды не знаю, каким появлюсь перед ней: любящим или ненавидящим, но эти две женщины в моем сердце…”

Роз ожидала его, утопая в персидском ковре. Слепые глаза ее были устремлены к входной двери.

“…Сейчас он выйдет. Я слышу его шаги. Господи, это шаги босого человека — он принял мой мир? Кажется, что-то происходит с моими глазами, или это просто цветные круги от боли?..”

“…Это не Роз! Какая-то прекрасная девушка лежит на тахте, утопая в перине!

Я вижу персидский ковер, я вижу стены, увешанные прекрасными картинами, и ничего не понимаю: ведь я не принимал ни какого снадобья…”

“…Вот он подходит ко мне. Я чувствую запах его кожи. И еще, мне кажется я начинаю различать силуэты предметов. Надо дотронуться до его кожи, чтобы понять, что он выбрал. Филипп!..”

…Рука Роз тянется в пространство и ощущает казенную ткань мужских брюк.

Перед глазами наступает полный мрак… Голоса. Одни голоса.

— Я ухожу.

— Ты так решил? Тогда я тебя не держу.

— Спасибо. Что ты будешь делать?

— Только то, что я могу! Я буду мечтать за нас обоих.

— Роз, я должен тебе сказать, что не сержусь на тебя ни за что. Я тебя понял и принял такой, какая ты есть. Но я хочу уйти. Я не люблю тебя. Для меня есть другая.

Роз с трудом разжала пересохшие губы.

— Тебя не выпустят отсюда. За дверью охранники.

— Прикажи им что-нибудь. Я не могу не уйти. Меня ждет Эллин.

— Я это знаю. Но путь отсюда один, через подписанный брачный контракт. В этом вопросе все решает Бибисер.

— Роз! Но ты же знаешь, я не могу подписать его.

— Значит не выйдешь отсюда.

— Но ты меня отпускаешь?

— Я тебя отпускаю. Но я не властна отворять двери. Подпиши контракт, и тогда я покажу его тем охранникам, что стоят у двери, может быть тогда они выпустят тебя.

— Но подписать контракт — это значит…

— Это ничего не значит. Если ты веришь мне, то сразу как только ты уйдешь, я порву его — и ты будешь свободен.

— Ты порвешь его?

— Да. Я его порву!

— Мне остается ВЕРИТЬ тебе, Роз!

— А МНЕ что остается?… Знаешь, что мне остается? Мне остается — тебя ждать. И я буду ждать тебя. Буду! Пока ты не придешь. Я ведь еще должна увидеть твое лицо.

А сейчас подписывай контракт. Это надо сделать до прихода дяди. Зови адвоката. Он за дверью. Мы все успеем.

Филипп вышел в коридор, дорогу ему преградили стражники.

— Мне нужен адвокат, — сказал Филипп. — Я хочу все подписать.

Белый человечек появился как из-под земли.

— Давно этого ждал, давно этого ждал, — заверещал он. Адвокат вошел в комнату. В перине утопала прекрасная Роз. Адвокат хищным взглядом стрельнул по ее телу. Филипп захотел его ударить.

Адвокат был ловок: Вот здесь, — сказал он, протягивая Филиппу ручку и бумагу, и указывая место подписи.

Филипп расписался. Адвокат удовлетворенно подул на подпись. — Очень хорошо, мистер Робийяр. Поздравляю вас!

Филипп ничего не ответил.

Он смотрел на Роз. Та вытянула руки вперед.

Адвокат, — сказала она, — МОЙ МУЖ (как странно это звучит) должен на время уйти из моего дома. Он — свободен.

— Но это не положено, — осклабился в улыбочке адвокат, до прихода мистера Бибисера.

— Никаких приходов мистеров бибисеров! — закричала Роз, как раненое животное. — Он уйдет сейчас, потому что моему мужу не могут оказывать непочтение в моем доме. Вы все получили, что хотели. Контракт в ваших руках. Дайте мне его! Я хочу попробовать его на ощупь. Мне приятно ощупать бумагу, в которой заключена моя судьба.

Ничтожный адвокат протянул девушке лист. Филипп как зачарованный смотрел на ее руки.

— Ну что же вы стоите, МУЖ, — закричала она! Идите же, вас ждут.

Филипп вышел в двери — путь ему никто не загораживал. Все было как во сне.

Филипп остановился, оглянулся и спустился вниз по лестнице. Неожиданно побежал. Изо всех сил.

Он бежал и чувствовал, как ноги наливаются свинцом. Но это была ерунда. Он был свободен. И теперь он точно мог найти Эллин. Остальное было все равно.

Он выбежал на улицу, свернул за угол.

И не мог уже видеть, как с другой стороны улицы семенил в дом Мартин Бибисер, который еще издали увидел открытую дверь в комнаты Роз. На пороге стоял адвокат. В руках Роз держала бумагу и слепые глаза ее, расширенные от ужаса были страшны.

— Не подходите ко мне, — спокойно сказала она адвокату, — я порву эту бумагу.

Роз не ожидала, что Бибисер ринется к ней как ураган, услышав эти страшные для него слова. Для его кошелька.

Мартин ворвался в комнату прежде чем девушка успела что-либо предпринять. Он вырвал бумагу из ее слабых рук и заорал что-то.

На него кроличьими глазами смотрел адвокат.

— Где этот? Ведите меня к нему, — прохрипел Бибисер.

— Он ушел, мистер Бибисер, — прошептал подручный человечек. — Совсем ушел. Мисс Роз его отпустила.

Как? — заорал Бибисер, и с ненавистью и страхом посмотрел на Роз…

…Филипп бежал по улицам и говорил сам себе: Свободен, свободен! Роз любит меня. Она не обманет меня во имя нашей любви…

На следующий день он услышал как городские кумушки шушукаются о том, что несчастная Роз Бибисер, сидя у окна своей комнаты на третьем этаже, сделала неверное движение и упала вниз.

Филипп был потрясен и не предполагал, что ослышался и в городе судачили совсем про другую девушку.

 

Брачный контракт на память

Батлер сидел у себя в гостиной за круглым столом, крытым белой скатертью и подводил итоги: Ему надо срочно разыскать Филиппа, который находится неизвестно где. Жаркое из рябчиков, начиненных баклажанами, оставалось нетронутым.

Мальчишка сбежал, как вор, не предупредив хозяина, ничего не сказав — неизвестно что…

Но планы остаются в силе. Нефть Робийяра продолжает тревожить воображение плантатора.

Старуха, вызвав его на дуэль, — проронила одну фразу: “Я не дам вам убить моего сына, он вам этого не позволит”.

“Как это понимать?” — спрашивал себя Батлер?

Пьер случайно проболтался, что не может умереть, потому что на это есть особая причина.

Но что за тайна его держит на этой земле?

Батлер жаждал дуэли, как и смерти Пьера, потому что это решает все проблемы. Филипп получил бы доступ к сердцу Эллин, а Батлер — к нефти Страшного Суда.

Пока же этот путь охраняется.

Интересы двух мужчин схлестнулись.

Бибисер после злополучного выступления карлов носа не кажет. Обиделся, что на него свалили гнусные выступления, или на то, что не вызвали на дуэль.

Обед Батлера прервал стук в дверь. Вошел слуга, доложил, что пришел мистер Бибисер.

“Как в театре, — изумился Батлер. — Слышит, слышит, что я его жду. Интересно, что случилось.

А-а, на нем лица нет? Он хочет вызвать меня на дуэль? Забавно”.

Чарльз Батлер оторвался от тарелки с жарким.

Бибисер вваливался как-то боком.

“Наверное его племянница выпала из окна”, — зло подумал Батлер.

— Бибисер, я не видел вас бог знает сколько времени. Почему вы не появлялись. Мы же с вами договорились. Что с вашей племянницей?

— Он был у меня, — вместо предисловия начал Бибисер.

— Кто он? — не понял Батлер.

— Филипп. В моих руках. Он таинственным образом все же оказался у меня в доме, хотя я и не встретил его на вокзале, как меня предупредили.

Лицо у Батлера вытянулось. “Специально не появлялся, скрывал. Думал обойтись в одиночку, не получилось — прибежал”.

— Простите Чарльз, что не сказал вам об этом.

— Ну, — и? У Батлера выпал из рук нож, он изобразил, что не представлял такой поворот событий.

— Я сделал все, чтобы их женить. Я застал их целующимися. Я накрыл их с головой и наобещал парню те десять лет каторги, о которой вы меня уверили. Во всяком случае он испугался.

— И ЧТО, — Батлер замер.

— Я отлучился буквально на пару часов, мне надо было посоветоваться с доктором…

— Это к делу не относится, дальше.

— Прихожу, а он убежал. Роз его отпустила.

— Этого не может быть.

— Именно так все и произошло. Это было так.

— Я вас убью.

“Но как могла Роз охмурить Филиппа? Смешно, и невероятно. Впрочем, сейчас это к делу не относится. Важно, что Филипп исчез”.

— Да вам-то, Чарльз, что? — заорал Бибисер. — Это же я лишаюсь денег, положенных мне, если устрою брак Роз, а не вы!

— Что? — У Батлера вывалился изо рта кусок мяса.

Бибисер нахмурился и поднял его с пола.

— У вас упало, — сказал он и положил кусок рябчика на тарелку Батлера. Тот подцепил его вилкой и отправил в рот.

— Какой жесткий кусок мяса. И щепки почему-то на нем.

— О-о, мистер Чарльз, не этот кусок взяли. Бумажка прилипла, вот. Это я когда с полу поднимал, не заметил.

Батлера чуть не вырвало на колени Бибисеру.

— Ах, Бибисер, вы держите меня в напряжении вашими рассказами, и я не вижу, что ем. Сейчас получу отравление. Почему вы раньше мне не сказали этого, Бибисер?

— Да я и сам не заметил, что бумажка прилипла.

— Я не о том. О Филиппе и Роз.

— Да как же я буду про собственный дом-то рассказывать, Чарльз?

“Точно врет. Хотел воспользоваться Филиппом в одиночку”.

— Теперь все потеряно, — сказал Бибисер с отчаянием.

— Что значит все?

— Филипп бежал. Зачем мне теперь брачный контракт, если Роз не выйдет замуж!

— Что?

— А я бы получил пятнадцать тысяч по завещанию.

Батлер дожевал мясо и положил в рот еще. Значит, у него не все потеряно.

— Сколько вы должны были получить, я прослушал?

— 15 тысяч. Но этот голубчик заявил Роз, что на ней не женится.

Батлер поднес очередной кусок мяса ко рту, он упал на пол.

— Да, мистер Чарльз. — Бибисер нагнулся и поднял мясо. — У вас упало. Сегодня я думал иг-г-грать свадьбу.

— Не могу поверить, что он с ней спал, — прошептал Батлер, нанизывая на вилку кусок мяса, поднятый с полу Бибисером.

— Так сколько вы должны были получить за женитьбу Роз? Я запамятовал.

— 15 тысяч. А зачем вы спрашиваете? У вас глаза горят!

Батлер мрачно смотрел в лицо Бибисеру.

За окном ярко светило солнце. Кто-то из челяди варил банановый суп. Запах был по всему дому.

“Непостижимо. Неужели Филипп умудряется столь нежно и искренне любить Эллин и в то же время соблазняет всех женщин, что попадаются ему на пути?”

Перед Батлером встал образ миссис Пэтифер, которую он видел на представлении карлов. Она с вожделением смотрела на Филиппа, которого представили актеры.

На дворе залаял Грегор, любимый пес Батлера. Запах исчез. Из окна видно, что в океане — с десяток рыбацких шхун ловят рыбу.

“Боже мой, кто кого обманывает? Он меня или я его?

Любит одну, спит с другой. И все девицы из порядочного общества. Немыслимо. Ну и племянничек!”

Бибисер отрешенно смотрел в чашку с кофе.

“Какого труда Батлеру стоило уговорить Пэтифера не подавать в суд, не жаловаться в свое время на Филиппа. Лишь бы заработать лишнее очко перед Филиппом, завоевать его доверие. Ведь это Батлер настоял на личной расправе с Филиппом, понимая, что спасая от Пэтифера мальчишку, зарабатывает себе огромный плюс в его глазах.

И вот теперь — новая удача.

Мальчишка страшно провинился. Не успел он расстаться с одной, как тут же соблазнил другую, да еще слепую.

Если спасти мальчишку и от этой беды — лучшего способа навсегда привязать его к себе — не придумать. А какие возможности тут открываются.

Если выкупить его брачный контракт, то пожалуй потом за него можно вернуть деньги. А если нет денег, то пожалуйста натурой… нефтью. И все равно кто это сделает: сам ли Робийяр, или Пьер.

И не важно спал ли Филипп с Роз или не спал. Опять запахло банановым супом. Кстати!”

— Что там за история про их годовую переписку? Это вам ваша племянница рассказывала?

— У меня даже письма их есть. И от нее, и к ней.

“Так не бывает. Филипп никому не писал. Тут что-то не так. Кажется, эта Роз была тот еще фунт изюму”.

— Ну Бибисер, понимаю ваше огорчение. Мне вас так жалко. Вы трагическая личность. А ведь был такой красивый шанс выдать замуж Роз. Не получилось.

В кабинете Батлера висело сто гравюр, Бибисер с ужасом смотрел на ту, где был изображен Страшный Суд.

“Я выкуплю брачный контракт сейчас. Пока он не придумал, что с ним можно делать”.

Батлер отпил большой глоток виски.

— Кстати, не расстраивайтесь очень, что Филипп сбежал. И не ищите его понапрасну. Он бы все равно не женился на вашей племяннице. Сейчас все объясню.

За окном рыбацкие шхуны стало уносить от берега ветром.

— Филипп Робийяр уже женат, — Батлер хохотал про себя от души. — На Эллин Робийяр. Да-да. Тайным браком. Молчи и не кипятись. Да, подлец. Женился на одной и уже готовился жениться на другой. Да, хуже негра, да, необузданнее мула. Не спорю. Да, каторга и даже смертная казнь, да, дело для суда. Но потому, он не мог писать письма твоей племяннице. Да, не мог. Можешь их показать, и я головой ручаюсь, что все они окажутся делом рук твоей Роз. Ты сам говорил, что она была бесстыдница с тех пор, как ослепла. Что же, это ее право. Слепая девушка тоже должна жить. И если перед глазами вечный мрак, то в чувствах должен быть свет, вот она и пошла напропалую.

Бибисер не отрываясь смотрел на картинку Страшного Суда.

— Не расстраивайся Мартин. Мне так жаль тебе. В конце концов, это я подсказал тебе как можно женить Роз. На абстрактном примере, кто же знал, что Филипп окажется у тебя в доме. Я в некотором роде перед тобой виноват.

Опять залаяла собака и исчез запах бананового супа. Какая между этим связь?

— Послушай, я правда сейчас сойду с ума, если ты будешь так расстраиваться. Немедленно прекрати быть бабой. Я сейчас заплачу.

Бибисер опрокинул чашку с кофе себе на колени. Ветер за окном взметнул пыль до самых окон.

— Все, ты меня тронул. Я не могу, чтобы мои друзья так страдали. Бибисер, я запамятовал, сколько тебе должно было причитаться?

Бибисер захныкал.

— 15 тысяч, говоришь? Ну что же. Дружба дороже. Я сам заплачу тебе ту сумму, которую ты бы мог получить.

Бибисер от неожиданности вздрогнул. Денежки поплыли в его карман. Надо было только чуть-чуть выжать слезу.

Бибисер помимо воли просиял.

— Я не знаю, почему вы так благородно поступаете, Чарльз. Но вы поступаете как настоящий друг. Не могу отказаться от вашего предложения.

— Так сколько вы хотите?

— Я — не хочу. Мне были бы должны пятнадцать тысяч — по завещанию.

— Сидите смирно.

Батлер вышел в соседнюю комнату. В ней на столике орехового дерева стояла сандаловая шкатулка, на которой было выгравировано одно короткое слово: ДУЭЛИ.

Батлер открыл ее маленьким золотым ключиком. Иронически, будто к человеку, обратился к деньгам.

— Вот вы и уходите от меня. Надеюсь, что вы пришлете взамен ваших сестер и братьев.

Батлер вернулся с деньгами в руках. Бибисер как завороженный смотрел на толстый мешочек.

— Вот вам, — Батлер почти швырнул его Бибисеру.

Бибисер схватился за драгоценность обеими руками.

— Контракт с вами?

— Какой?

— Брачный!

— Конечно, но ведь бумажка!

— Дайте мне ее.

— Пожалуйста. Но повторяю — это бумажка.

— Извините, Бибисер, я сейчас завтракаю, не могли бы вы в другой раз нанести мне визит, — деловито сказал Батлер.

Теперь он хотел, чтобы брачный контракт Филиппа лежал вместо денег. В сандаловой шкатулке.

— Как вам будет угодно, — подобострастно сказал Бибисер и выскользнул за двери. Его душа пела. В его руках были деньги.

Батлер остался один. Первым делом надо было найти Филиппа. Это самое важное. Батлер приказал подавать свой охотничий костюм.

“Где Филипп может сейчас скрываться?”

Одеваясь, Батлер расхаживал по комнате.

“Скорее всего в кабаках. — Куда бежит разочарованная душа. К виски. К тому же Филипп неплохо играет в карты. У него есть шанс заработать себе на жизнь”.

Ворот охотничьей куртки никак не застегивался. Без Серны ничего не удавалось рукам Батлера. Он впервые за долгий срок разлуки пожелал о ней. Ее туманные письма из Озерного имения тревожили.

Батлер велел закладывать карету.

“Надо объездить все салуны. Где-нибудь я его найду. Старый китаец, рассказывал мне Филипп, — советовал, чтобы он играл там, где обычно занимаются совсем другими делами. Например, торгуют контрабандой, а не зарабатывают на жизнь шулерством”.

В квартале нищих его карета особо выделялась своим роскошеством. Посетители окраинных притонов провожали ее своими тусклыми взглядами.

Три часа Батлер мотался по кабакам. Все было напрасно. Батлер побывал уже среди всякого разнообразного люда, и даже среди такого, который с высокомерным презрением смотрел на его хороший костюм.

На одной пустынной улочку его окликнул бродяга, что стоял у стены дома. Батлер подошел поближе. Это был старина Пит, которому Батлер в свое время помогал выпутаться из скверной истории.

Батлер наудачу осведомился, не видел ли он за ближайшие дни в их квартале мальчишку благородной наружности, с сумашедшинкой в глазах.

Пит неожиданно сказал, что кажется видел такого.

В салуне, который находился в подвале одного из складов, хранящих товары не первой свежести. Батлер помчался туда.

Пит несколько приукрасил это место. Это был даже не салун. Это была почти подпольная лавочка, в которой торговцы контрабандой сбывали свой товар. Старина Филипп играл там вторые сутки, уже избитый в одном кабаке. Сюда он пришел воспользовавшись советом старого китайца, играть там где не играют профессионалы.

В подпольном кабачке, было накурено, но Батлер сразу отыскал фигуру Филиппа.

Она выделялась.

Белая рубашка юноши была выпущена из брюк, а на груди болтается веревка с зубом волка.

Филипп был пьян. Наверное, пил все время, что пропадал в притоне.

Дела Филиппа шли не так уж плохо. Во всяком случае его признали за карточного шулера, потому что нещадно били. Пьяные мустангеры пытались обыскать парня, чтобы найти крапленую колоду.

Филипп кричал, что он никого никогда не обманывал. Громилы мычали в ответ угрозы и порывались достать до его затылка кулаками.

Юноша, лежа на полу, отбивался ногами. Какой-то беззубый старик, который не добравшись до лица Филиппа своей костлявой рукой, занес над его головой пустую бутылку. Батлер нахмурился и успел вытащить пистолет.

Выстрел последовал моментально.

Хотя Батлер стрелял поверх голов, кто-то все равно застонал. По-видимому кто-то спал на люстре. Все лица обернулись в сторону стрелка.

— Добрый вечер, господа, — сказал простодушно Батлер. — Отпустите этого красавчика, этот парень мой. Мне он должен больше, чем вам. А если могу быть полезен вместо него — к вашим услугам.

В рядах мустангеров наступило нехорошее молчание.

Кто-то произнес:

— Оставьте его. Это же Батлер! С ним нельзя связываться.

Батлер улыбнулся. Он не представлял, что его знали даже среди такого общества.

Батлер подошел к Филиппу. Парень снизу вверх испуганно смотрел на лицо знакомого человека, который склонился над ним.

— Ну пошли, Дружок, — сказал Батлер, насильно поднимая Филиппа с пола. — Кончились твои странствия. Теперь ты будешь под моей защитой.

Филипп попробовал вырваться из рук Батлера, тот сильно сжал его запястье.

— Не дури, мальчишка, — сказал он строго. — Или тебе мало того, чтобы ты успел здесь натворить?

Он поднес к носу Филиппа зеркало, чтобы тот смог разглядеть себя внимательно. Перед Филиппом был пьяный, заросший щетиной человек.

Филипп попробовал выбить зеркало из рук Батлера. Батлер не успел перехватить руку и получил сильный удар в челюсть. От неожиданности упал. Филипп вскочил на ноги.

— Я вам не верю, — заорал он, — вы хотите меня использовать, в доме, где меня должна была ожидать Эллин — ее не оказалось. Вы обманули меня. А в результате — я обязан жениться на другой.

Батлер не успел возразить, что опасность миновала. Филипп выскочил за дверь и оставил Батлера одного, лежащим на полу, под хохот посетителей салуна.

Взбешенный Батлер выхватил пистолет и выбежал из салуна.

На ночной улице было пусто.

Батлер приказал ехать домой, по крайней мере, он знал, где снова искать Филиппа.

 

Ошибки

Самое поразительное, что Галлимар не до конца был уверен в том, что имел общение с Батлером. Таинственный заказчик гастролей или вовсе не показывал свое лицо, как было при разговоре в Озерном имении, или скрывался под маской. В конце концов, Галлимар стал думать, что Батлер здесь ни причем, но общество было уверено в обратном, и хозяин карлов решил следовать этому мнению.

Бабушка Робийяр сдержала свое слово: после дуэли с ней общественное мнение Саванны больше не преследовало Батлера за выступление карлов. Оно затаило свою ненависть до лучших времен. И не карлы должны были опасаться гнева горожан, а Батлер должен был опасаться гнева карлов, которым не заплатил долг. Они озлобились!

То, что для Батлера было словом, которое могло подождать, Для карлов стало хлебом насущным.

Их хозяин Галлимар пошел к судье в тот день, когда Батлер решил выехать из своего городского дома, чтобы не подвергаться назойливому преследованию карлов.

Галлимар подал на Батлера судье Элайхью бумагу с жалобой за неуплату долга, грабеж и прочие нарушения благородного слова. В хорошие времена директора цирка, который бы посмел пожаловаться на джентльмена из Саваннского общества, судья выставил бы из кабинета и приказал бы еще вдобавок выпороть.

Но было плохое время. Элайхью присутствовал на знаменитом представлении труппы карлов, где его жену побили две соседки по партеру, а его самого изобразил отвратительный желтый карл. Оскорбление было двойное.

Когда судья дослушал обвинение Галлимара до конца, он распорядился взять Батлера под стражу.

Общество дождалось случая отомстить. Там, где честная дуэль оказалась недейственна, нашлись иные орудия Немезиды.

В доме Батлера после исчезновения Филиппа стало совсем пусто, а, напротив, в доме бабушки Робийяр жил целый клан. Но это никого не радовало. Все ждали самого страшного: когда Пьер соберется привести в исполнение свой таинственный план, из-за которого тайно покинул “Страшный суд”. Эллин плакала каждый день ожидая, что это коснется ее: как-нибудь утром отец постучится к ней и скажет своим тихим бесцветным голосом:

— Сударыня, извольте сегодня быть в хорошей форме, к вам приедет знакомиться ваш суженный.

Евлалия жила другими страхами, каждый день она ожидала узнать новые подробности о своем положении от домашнего зеркала. Ей стало ясно — она ждет ребенка. Она во всем покаялась Пьеру.

Отец долго не мог представить, что это возможно с его дочерью, а потом, когда осознал весь ужас положения, распорядился немедленно снять тихий уединенный домик где-нибудь на окраине Саванны и там поселиться Евлалии, Эллин и няньке Ду. Старый Пьер замуровал своих детей, как будто они приносили ему одни несчастья.

Все время своего пребывания в городе Робийяр продолжал обдумывать как разыскать Филиппа. По всей видимости, помочь в этом ему мог лишь Мартин Бибисер. Сплетник, к которому слухи стекались сами собой.

Человек, который знал, на чьем дворе ночью лаяла собака. Сколько раз за день изжога мучила губернатора штата.

Робийяр написал ему письмо с приглашением к себе в дом.

Когда Бибисер его получил, он подумал, что почтальон ошибся адресом. Потом он искал в памяти однофамильца по фамилии Бибисер, наконец, с ужасом признал, что письмо адресовано лично ему и потребовал нож. Длинный, с острым лезвием.

Он вскрывал конверт, как хирург. В конверте было приглашение на разговор к Робийяру. Бибисер не знал, о чем разговаривать с Робийяром, и как одеться поприличнее, чтобы не показать Пьеру верх безвкусия. Робийяр слыл нравственным столпом общества.

Предположения, почему Пьер вызывает его к себе — роились тучей. Наверное, кто-то донес Робийяру, что Бибисер подстроил ловушку его племяннику и теперь он потребует сатисфакции. А если дуэль? — От этой мысли Бибисера пробрал холодный пот и толстый человечек в ужасе замахал на самого себя коротенькими руками.

Пьер Робийяр начал проводить свой план в исполнение издалека. Он пригласил к себе в дом своего родственника банкира Харвея. Дочери задрожали от страха, почувствовав, что начинаются тайны.

Двое мужчин уже довольно долго разговаривали. Наконец, Робийяр перешел к делу. Харвей почувствовал напряжение, и заерзал в кресле:

— Джек, я хотел просить у вас денег на свадьбу Эллин. Мое имение убыточно. Но я не какой-то подлый янки, чтобы заниматься торговлей и ждать скорой прибыли. А ситуация такова, что я намерен выдать замуж дочь незамедлительно. Я в безвыходном положении! Мне нужно 15 тысяч.

— В общем-то вы правы, Пьер. Судьба девушки в нашем обществе находится целиком в руках мужчин. Вы правильно сделали, что обратились ко мне. В конце концов Сьюлин, ваша жена — была моей дочерью. Упокой Господи ее душу. И уж если я признался, что неравнодушен к вашему семейству, то не буду скрывать, что хотел бы ему помочь. — Он решил быть определенным. — Я дам вам необходимые деньги для брака Эллин.

Пьер просиял. Все его волнение как рукой сняло.

— Кто этот счастливец, берущий ее в жены? Невинный вопрос заставил Пьера покраснеть.

Он поступал чудовищно. Он собирался женить Эллин на первом встречном! На том кто попадет под руку! и сам не знал, кто это будет! Женить приходилось без выбора, лишь бы опередить Филиппа. Харвею было невозможно объяснить темную часть этой истории.

Робийяр промямлил, что-то невразумительное.

Чувствительный Харвей смутился. Как родственник он ожидал большего доверия. Тем более, что деньги давал тоже он.

— Я всего лишь любопытствую, Пьер. Если это тайна, то я в нее не вмешиваюсь. Я собственно хотел встретиться с вами по-другому поводу.

Служанки затеяли на дворе стирку. От земли вверх поднимался столб пара. Сквозь него пролетели две чайки.

… Харвей перешел к своей теме:

— Тот случай — ну, с карлами! Он, конечно, ужасен, оскорбителен для общества, но в чем-то — полезен: он открыл нам глаза друг на друга. В частности, на Филиппа, про которого карлы кажется что-то знали…

На дворе кто-то закричал. Пьер понял так, что кого-то уронили в котел с бельем.

… Мы в самом деле говорим и судим Филиппа слишком строго. В какой-то степени, будучи вашим родственником, я думал, что имею право говорить о его судьбе. Надо вам сказать прямо, его судьба мне не безразлична…

Пьер мстительно поджал губы. Хозяин кабинета заметил, что старинная статуэтка привезенная им из Египта — треснула…

“Филипп, его мальчик страдает, — думал про себя Робийяр. — А все они считают, что он — грубое животное, только радуется этому…”

Крик за окном усиливался.

“…Пьер — неумолим, он не позволит, чтобы эмоции заставили его изменить велению разума. В конце концов, они ничего не знают. „Родственник“ перешел к непозволительному”.

— Джек, мы с тобой друзья, — резко начал Пьер, — но зачем ты вмешиваешься не в свои дела?

— Я не вмешиваюсь! — Филипп страдает!..

Египетская статуэтка упала на пол. Робийяр непроизвольно вскрикнул.

— …Да-да! Видишь как ты на это реагируешь.

Мальчик незаслуженно страдает! Все говорят, что у него ужасная репутация. Я слышал про него сто-о-лько! Будто он обесчестил половину благородного женского населения Саванны, будто он переночевал со всеми падшими женщинами нашего города…

За окном раздались стоны. Столб пара стал гуще. А наверху было абсолютно голубое небо.

Бесстрастное.

…Но ведь это не так! Именно потому, и я страдаю за него. Это дурацкое выступление злобных карлов открыло мне глаза на природу событий. Бедный мальчик чувствует себя оболганным!

Робийяр посмотрел на отколовшуюся голову статуэтки.

— Мне доложили, что видели Филиппа в городе. В борделях. Если мы можем, мы должны помочь ему хоть чем-то, иначе парень окажется в пропасти.

Честь семьи, честь фамилии, репутация — больное место Робийяра…

Две чайки сели на крышу сарая. Мужская и женская особь. Настало время брачных игр.

…Всю жизнь он пестовал в себе только это, и хотел того же — в детях. Робийяр сдался.

— Да, у него плохая репутация, — начал он. Но что я могу сделать.

За окном закричали, что доктора Мида звать бесполезно.

— Мы вместе можем попробовать ее исправить.

— Я не откажусь от своих обвинений, — резко начал Пьер.

— И не надо, — продолжил за него Харвей. — Все очень просто. Почему бы твоему племяннику не начать работать, Почему бы ему не стать серьезным человеком, чтобы исправиться, чтобы, как говорится, списать, погасить свои долги.

У Харвея был оттопырен правый карман брюк.

— Я бы хотел этого, — сказал Пьер неуверенно, и Харвею показалось, что в глазах его мелькнула радость и облегчение.

“Интересно, что там лежит?” — подумал Пьер.

“А у него хороший антиквар. Есть что продавать” — подумал Харвей.

— Ты предлагаешь, ему исправить репутацию, но каким образом.

— Пригласить работать к себе в банк. Разве этого недостаточно.

— Думаю достаточно, — сказал Пьер мрачно.

Он пытался скрыть радость.

— Вот и договорились, — сказал Харвей. Я беру Филиппа в банк и мы начинаем восстанавливать его репутацию.

Два пожилых человека посмотрели друг на друга со значением.

Харвей был полный и невысокий, с добродушной улыбкой человек, а Робийяр — высокий и жесткий, похожий на одну из чаек, что сидели на крыше сарая.

Двум джентльменам хотелось увидеть Филиппа немедленно.

Батлера взяли под локоть тогда, когда он уже заносил ногу на подножку экипажа. Он хотел ехать по ночным кабакам Саванны — снова искать Филиппа. Беда с юным беглецом могла произойти каждую секунду.

Батлер в удивлении оглянулся. Перед ним стоял гвардейский капитан с четырьмя солдатами, а за ними — арестантская карета.

— Что такое, капитан? — спросил Батлер.

— Вам надлежит проехать с нами, мистер Чарльз. — По лицу капитана Батлер понял, что тот был на представлении карлов, и видел себя со стороны.

Под Батлером почва заходила ходуном. Хозяин труппы уродов, который был обязан Батлеру своим самым лучшим представлением, оказался свиньей.

— Вы уверены, что хотите арестовать меня, капитан? Батлер как умел оттягивал время.

— Уверен.

— А если я применю силу?

— Я применю ее также, — в глазах у капитана светилась решимость воспользоваться своим преимуществом.

По чрезвычайному наитию Батлер понимал, что если он не найдет Филиппа сейчас, то может его не найти уже никогда. Парень мог потерять голову после посещения Роз. Его запросто могли пристрелить в каком-нибудь салуне, примени он неосторожно фокусы старого китайца, обучавшего его игре в карты.

— Капитан Макинтош, — обратился Батлер к военному. Я ведь не лезу в драку с вами, потому что я вижу много выходов из создавшегося положения. Вы хотите, чтобы я ехал с вами, я этого, как видите, делать не хочу. Кто нас может рассудить? Я думаю, что это деньги. Причем сумму вы можете назвать свою.

— Мне не нужны ваши деньги, — спокойно сказал Макинтош.

— Деньги нужны всем, — философски заметил Батлер.

Из соседнего с Батлером дома выбежала стайка испанцев — маленьких мужчин, готовых драться с кем угодно. Это были дети старого испанца Эрнандеса давным-давно переселившегося в Саванну. Его ребята держали в страхе пол города.

Капитан Макинтош не обратил на них никакого внимания. Батлер смотрел как юноши, которым было лет по пятнадцать, окружают двух мужчин.

Он задрал голову вверх. Голубое предвечернее небо над головой — символ свободы, птицы в небе — орлы — символ победы. Батлер напрягся. Капитан потянул руку к кобуре с пистолетом.

— Вы бы лучше следили за порядком в порту, капитан! Пока вы со мной тратите время, там убивают ни в чем не повинных людей.

Макинтош ожидал каких-то других слов от Батлера, а не рассуждений о криминальной ситуации в порту.

— Вы говорите чушь, мистер. Не заговаривайте мне зубы и не вынуждайте на грубость по отношению к вам, я требую, чтобы вы немедленно сели в карету!

Маленькие испанцы, которые прислушивались к диалогу, растворились в темноте.

— Я не обманываю вас, — заорал вдруг Батлер. Там идет резня. Резня! Вы понимаете это слово? А вы тут занимаетесь тем, что пытаетесь мне мстить за то, к чему я ни имею ни малейшего, вы слышите ни малейшего, отношения.

Капитан Макинтош отскочил от Батлера и глаза его сузились. Гвардейцы напряглись.

— Мистер Батлер, я с вами не шучу, — произнес он раздельно. Пальцы гвардейцев напряглись на курках ружей.

“А ведь, пожалуй, я передергиваю”, — с сожалением подумал Батлер. Орлы над головой улетели.

Со стороны порта раздался шум и топот бегущих ног.

Капитан Макинтош, капитан Макинтош! — доносились испуганные голоса. — Капитан Макинтош! Беда, беда! В порту драка! Белые мустангеры режут матросов.

Страшную новость орали сразу несколько голосов.

Батлера и Макинтоша окружила стайка молоденьких испанцев, которые с горящими глазами гомонили вокруг двух мужчин.

— Макинтош, мистер Макинтош! скорее на помощь.

На лице Макинтоша отразилась борьба чувств. Обман или правда. Сумерки сгущались. Какие-то подозрительные испанки орали угрозы в адрес тех, кто орудовал в порту. Макинтош огляделся, пытаясь соориентироваться.

По дороге от порта бежал подросток, хорошо одетый, весь в слезах, штанишки на его коленках были в грязи, он громко мычал, или скорее плакал. Макинтош преградил ему дорогу лошадью.

— Эй мальчик, стой. Ты бежишь из порта?

Подросток остановился, утер слезы и испуганно посмотрел на Макинтоша, силясь понять, стоит ли отвечать тому, кто его так грозно спрашивал. Человек был в форме гвардейского капитана.

Мальчик судорожно кивнул головой. Капитан нахмурился. Батлер промолчал.

— Там идет драка, отвечай?

Мальчик отчаянно кивнул. От страха он видимо боялся рот раскрыть. Но и врать похоже не мог.

Капитан задал профессиональный вопрос:

— Кровь?

Мальчик так же судорожно кивнул. Макинтош принял решение. Похоже Батлеру повезло. В порту в самом деле что-то происходило.

Макинтош не мог выбирать между арестом человека, который всего лишь не уплатил вовремя долг и кровавыми убийствами. Он обернулся к Батлеру.

— Мистер, вам судьба дает отсрочку. Я не могу вас задержать. Я могу вас только предупредить. Если судья не отменит своего решения, я буду вас искать как преступника, который скрывается от правосудия, так что советую вам самому завтра явиться к судье. Ваш покорный слуга. Арестантская карета повернула по направлению к порту. Батлер невесело подумал, что теперь в ней может оказаться гораздо более пассажиров, чем мог предполагать капитан Макинтош.

Карета исчезла за горкой. Батлер, с презрением глядя вслед капитану, заорал:

— Капитан, вам не хочется поднести дуло к виску? Вы не знаете то, что знают даже сопливые мальчишки нашего города. И после этого наши горожане думают, что счастливы и спокойны, пока на страже находитесь вы.

В двух соседних особняках распахнулись окна. Любопытные обыватели прислушивались к голосу Батлера.

Батлер подошел к мальчику, который перестал плакать.

— А ты совсем немой, малыш? — Мальчишка радостно закивал. — И наверное ничего не слышишь, что я говорю? — Мальчишка отчаянно закивал. — Вот так всегда бывает, когда… — Батлер застопорился. — Ладно, вот тебе золотой.

Батлер ласково погладил по голове меньшего из Эрнандесов — глухонемого, которого родители выучили на все вопросы покорно кивать Головой.

Батлера окружили остальные парни Эрнандеса. Они были весьма довольны своей сообразительностью. Глаза их светились детским восторгом. Они смогли обмануть самого Макинтоша.

— Господа, — торжественно обратился к ним Батлер, — капитан предоставил мне фору во времени — я вынужден ею воспользоваться, а посему покидаю свой дом, но вас прошу быть моими гостями. Я распоряжусь, чтобы вас щедро наградили и приглашаю всех на ужин, который, к сожалению, не смогу разделить с вами. Моя благодарность вам всем.

Батлер по-королевски улыбнулся. Мальчишки были счастливы.

Дворецкий получил от мистера Чарльза соответствующие распоряжения и впустил шумную ватагу ребятишек в дом. Батлеру нужны были деньги. Он решил одолжить их у Пэтифера.

Мартин Бибисер наконец собрался к Пьеру Робийяру. Он велел заложить самый лучший экипаж. Одел большой розовый галстук. Когда его увидела служанка — она прыснула. Бибисер покраснел, и подумал, что если в самом деле произойдет дуэль, розовый галстук окажется удобной мишенью. Но переодеваться было поздно. Приближалось назначенное время. Опаздывать было нельзя.

Батлер помчался к мистеру Пэтиферу. Дом Пэтифера находился неподалеку от дома-особняка Батлера. Двух мужчин разделяли три улицы и объединяло абсолютное презрение к морали. Пэтифер был трагической личностью в городе. Юг и жаркое солнце наказали его за грехи сполна.

То, что его жена была весьма вольных нравов было еще не страшно. Две его дочери отличались чрезмерной экстравагантностью. Тоже бы ничего. Только, попросту говоря, у них была нарушения в психике, и Пэтифер скрывал это от людей. В том числе и от друзей, к которым принадлежал мистер Батлер. Потому-то Чарльз не знал ни о психической болезни жены Пэтифера, ни болезни двух его дочек, ни тем более о том, что сам Пэтифер был на грани помешательства от такой жизни. Батлер принимал эксцентрику женской половины семейства Пэтифер за способ жить в скучной и подневольной дамской среде.

У крыльца Бибисера встретила бабушка Робийяр, которая обычно никогда не здоровалась с ним на улице. Она попробовала сделать перед Бибисером книксен. У нее это плохо получилось. Бибисер подумал, что он бредит.

Бабушка с выражением лица ангела кротко кивнула головкой. Сверху вниз.

— Вы знаете, мистер Бибисер, мистер Робийяр уже ждет вас.

Бибисер вспотел.

Бабушка провела его в кабинет. Извинилась, что не может развлечь гостя, потому что должна собираться в гости к своей родственнице Юнии Пэтифер и вышла. Правда, за дверью она решила ненадолго задержаться у замочной скважины.

Робийяр сидел на стуле. При появлении Бибисера он встал. Бибисер поежился. Робийяр возвышался над ним как скала.

“Пистолетов на столе нет”, — подумал Бибисер.

— Ах, зачем вы так, мистер Робийяр, садитесь, пожалуйста.

“Этот недоумок, распоряжается в моем доме как хозяин”.

— Мистер Бибисер, я пригласил вас для того, чтобы озадачить маленькой просьбой. Вы знаете, что у меня есть племянник. Он пропал. Зная вашу некоторую осведомленность о делах города, я бы хотел узнать, не знаете ли вы где он находится.

— Представьте себе, не-ет!

— Если узнаете, не откажите, кхе-кхе, в любезности: сообщите об этом.

— С удо-овольстви-ием!

— Тогда у меня больше нет вопросов.

“Скоропостижная встреча получилась! — подумал Робийяр. — Я даже не предполагал. Пожалуй, еще два слова напоследок, чтобы невежливо не получилось”.

— А как ваша племянница. Она не собирается замуж?

— Что-о?

“На невинные вопросы реагирует так, будто я его предлагаю зарезать”.

— Как ва-аша племянница, говорю? Она… не собирается замуж?

— Не-ет. То есть, прямо наоборот, пото…

— Очень хорошо. То есть, конечно, жаль. Все молодые люди должны жениться. Но на тех, на ком им советуют их родители. До свидания…

— Да, согласен с вами на все сто процентов.

— Ну что же, тогда, позвольте, я буду с вами прощаться.

— Да, конечно… только я не докончил мысль: про племянницу, которая не выходит замуж…

— Вы же сказали, что она не собиралась туда. До свидания!!!

— Неточно сказал. Собиралась, но помешали обстоятельства.

— Да-да, обстоятельства сильнее нас. Всего хорошего!

— Ее бросил мистер Филипп, который от вас скрывается.

— Да… да. Кто-о?

— Мистер Филипп, ваш племянник. Он провел у меня несколько дней в доме, обесчестил мою племянницу Розалин и скрылся в неизвестном направлении.

Робийяр застыл как вкопанный.

— Этого не может быть!

— У меня есть свидетели.

Робийяру потребовалась минута, чтобы осознать невозможное. Он чувствовал, как под ним расползается благородная ткань старинного кресла.

— Невероятно. Я даже не знаю, что вам сказать. Что вы предприняли?

— Ничего. Я поступил благородно. Если молодой человек сбежал, значит он передумал.

— Да-да, передумал. Невозможно себе это представить. Чтоб благородный человек… Он бы и мухи не обидел…

— Мухи нет, а женщину — пожалуйста!

— Да-да. …Но я же должен извиниться перед нами?

Эта мысль привела Робийяра в шок.

— Да, это было бы логично. Кстати, у меня есть доказательства связи. Их предоставить?

— Не на-адо. — Робийяру было худо. — Может быть вы могли бы принять у меня деньги. Я понимаю, честь деньгами не купишь, но в качестве некой компенсации.

— Если вы настаиваете, я пожалуй, вам уступлю.

— Невозможно… Но прошу вас, не говорите никому, что Филипп так поступил, это на него затмение нашло. Он не мог так поступить. Он же, благородный человек, но…

— Раньше вы всем говорили обратное.

— Да-да, я и сейчас от своих слов не откажусь.

“Позор! А как же его любовь к Эллин? Он же ее любит. Он не мог совершить этого бесчестного поступка”.

— Вас не затрудняет, что я все вас задерживаю?

— Нет, что вы. После того, что вы сказали, я как в ледяной омут…

— А-а, я думал, может вам помочь деньги-то…, если вам куда за ними лезть надо, вы скажите, я сам туда залезу.

— Ах, да, деньги. Нет — нет, никуда лезть не надо. Вот Харвей их тут оставил…

— Кто?

— Да так, привычка болтать вслух. Сколько вам?

— Вы знаете-е, как-то цифра тут роли не играет, это больше знак внимания, чем… пятнадцать тысяч.

— Сколько-сколько?

— Да нет, что вы, не наклоняйтесь, я и погромче скажу: Пятнадцать тысяч, знак извинения что ли, девушкины слезы осушить, понимаете ведь сами, сами в таком были…

Робийяр, посмотрел как памятник на пигмея, у своих ног. Это была вся сумма, что оставил Харвей для брака Эллин.

Или спасать Филиппа — его честь, или обезопасить себя от Филиппа — свою честь.

Роковой момент.

— Вам плохо, мистер Ро…

— Не подходите ко мне. Вон деньги, на столе, берите их и прошу вас… двери прямо… потом вниз…

— Что вы, что вы, дорогу найду. Только скажите.

Бибисер как тень прошел мимо стола — и нет на нем денег, повернулся к двери — и растворился как будто не было.

“Хотел узнать одно, пришлось узнать другое”.

Робийяр упал в кресло. Он не знал, что делать, умирать молча или звать на помощь. Сердце зашлось в дикой боли.

“Кажется не выдержу. А как же тайна? Видимо придется еще потерпеть. Я не могу унести ее в могилу”.

В дверь к Робийяру раздался стук…

 

Заразная болезнь

Батлер подъехал к дому Пэтифера. С виду дом был необитаем. Но Чарльз этому не поверил — эксцентрика хозяев могла сказаться и тут.

— Какая встреча, Саймон! — воскликнул Батлер на всякий случай, входя в гостиную, не дожидаясь, пока слуга ему скажет, что в доме никого нет.

Старшая дочь Пэтифера Гортензия сидела у окна и вязала носки. Ее младшая сестра с редким именем Малева, учила куклу есть с ложки. Кукла вела себя мужественно, и есть маисовой каши не хотела, густая желтая масса падала на пол.

— Девочки, я Чарльз Батлер, — отрекомендовался неожиданный гость.

Малева, которой едва исполнилось тринадцать, засунула палец в нос и повертела в нем против часовой стрелки. Что это означало, поняла только ее кукла. Гортензия густо покраснела. Батлер подумал, что виной этому поведение ее младшей сестренки.

На самом деле Гортензия придумала, что неизвестный, который вошел к ним в дом — ее тайный рыцарь. Батлер не догадывался, под кров какой веселой семейки он временно попал.

— Боже, кому я доверила свою честь, — сказала Гортензия вслух. — Немедленно прячьтесь, мистер, — зашипела она. — Сейчас отец войдет.

В голову мистера Батлера не пришла мысль о том, что с ним не шутят. Он порадовался за смелость девицы, которая видя его впервые, вела себя с ним независимо.

— В моем вкусе, — процедил Батлер.

— Сейчас войдет отец, — железным голосом твердила Гортензия. — Он убьет вас, если застанет нас вместе. Давайте скорее записку и покидайте этот дом.

— Дорогая мисс Гортензия, у меня нет для вас записок, — насмешливо возразил Чарльз. — Я пришел к вашему батюшке и только. Мы, однако же, поддерживаем с ним отношения.

Гортензия была готова спрятать Батлера себе под юбку, лишь бы их не застал ее папаша.

— Так вы не имеете записки?

— Ни в малой степени, мисс. И прошу вас забыть, что когда-то мы встречались при обстоятельствах, способствующих их появлению. Это…

Малева дала о себе знать громким чихом.

— Мне скоро замуж, а вы делаете вид, что меня здесь нет, — обиделась она.

Батлер присел на край пуфика.

— Меня ищет капитан Макинтош. Не могли бы вы позвать вашего отца, сударыня, пока этот дурак не явился сюда сам.

Гортензия усмехнулась и томно замаха веером.

— Сию секунду, мистер… Батлер. Я правильно угадала ваше имя.

Батлер пожал плечами. Ему надоели шуточки двух девочек.

Старшая вроде бы побежала за отцом. По пути платье ее зацепилось за гвоздь, торчащий из пола. Гвоздь был рядом с сапогом Чарльза.

— Ах, оставьте эти дурацкие шутки, мистер Чарльз, — заорала девица и заплакала. — Я ждала от вас писем, а вы вместо этого пристаете.

— Я, сударыня? — на лице Чарльза было выражение человека, которому все смертельно надоело. Но по-видимому, до Гортензии это никак не доходило.

— Вы недооцениваете мои возможности, — сказал Батлер, — когда я пристаю, я добиваюсь победы. Я умею это делать галантно.

Гортензия прекратила плакать, обернулась и посмотрела на пол.

— Ах, простите, мистер. Ошибки осязания.

В дверях возник Саймон Пэтифер. Чутье бывшего любителя театральных спектаклей не подвело его, он вышел на реплику.

— Чарльз? — на лице Пэтифера было написано удивление.

— Да? Батлер обернулся на долгожданный голос. Перейти сразу к серьезному тону было невозможно после общения с дочками Пэтифера. — Вы видите перед собой несчастнейшего смертного, Саймон, — сказал он.

Саймон удивленно вздернул бровь. Уловив этот жест, Малева незаметно сбросила на пол одну из дорогих ваз, что украшали комнату, завизжала и бросилась с криком вон!

— Отец, у нас летучие мыши, — возмущенно произнесла Гортензия. — Нельзя в доме заводить столько мышей.

— Мисс, у нас нет летучего кота. Придумайте что-нибудь другое, чтобы обезопасить нашу семью от порчи имущества, — возразил папаша, приученный к подобным разговорам.

Гортензия поджала губы, бросилась к дверям. На предательском гвозде ее платье зацепилось снова.

— А, черт, — выругалась Гортензия. — Эти приставания несносны.

Саймона будто в воздух подбросило.

— Кто здесь говорит о приставаниях, уважаемая? — Пэтифер серьезно уставился на Батлера.

Батлер ничего не понимал, но на всякий случай изобразил скучающую гримасу.

— Ах, отец, у вас гвоздей в полу, как солдат на поле битвы.

— Не смей оскорблять мой дом. В нем следы истории, а не моего разгильдяйства. Если бы ты знала, кто только не ходил по этому полу. И первый губернатор Саванны, которому после этого оторвало обе ноги ядром, пущенным осаждавшими город пиратами. И первый мэр этого города! Его тоже внесли на носилках. Но не по причине войны. Он был смертельно пьян. И скрывался у меня от жены.

— Саймон Пэтифер готовится надолго погрузиться в пучины памяти, — откомментировала его речь маленькая Малева.

— Отец, — прервала его Гортензия, — у нас же гости. И они ждут нашего внимания.

— Ах да, гости, — смутился Саймон. — Где же они, веди меня к ним. — И он повернулся спиной к Батлеру.

Гортензия топнула ногой.

— Отец, выйдите из своего рассеянного состояния. Гости за вашей спиной. Это мистер…

Гортензия запнулась. Она не должна показывать виду, что знает Батлера в лицо.

— Ах, этот! — сообразил Саймон Пэтифер. — А я думал, что это у меня возрастное.

— Никак нет, — по-военному отрапортовал Чарльз Батлер. — Мистер Батлер собственной персоной.

— Ваша персона всем надоела, — эта реплика принадлежала жене Пэтифера, что пожаловала в комнату.

Батлер выпрямился.

— Миссис Юния, — его рука потянулась к руке томной дамы.

— Ах, оставьте ваши церемонии, Чарльз, — неожиданно пробасила миссис, усаживаясь в кресло. — Что вам от меня угодно? Пришли вызвать на дуэль?

— С женщинами не дерусь. У меня, миссис, важное дело к вашему мужу.

— Ну тогда я послушаю.

— Жена, — Пэтифер закапризничал, — нехорошо вмешиваться в мужские дела. У мистера Чарльза может быть сугубо конфиденциальное дело.

— Ну раз так, — томная дама вышла из комнаты. На пороге она обернулась. — Да, мистер Чарльз, говорят, что вы совершили опять какую-то пакость.

— Я, мадам? — глаза Батлера были ясны, как глаза шизофреника. Он уже порядком устал от маскарада.

— В городе говорят, что по порту, как рысь, носится капитан Макинтош и переворачивает вверх дном все шхуны. Вы не могли бы удовлетворить мое любопытство? Что он ищет? Вашу очередную жертву? Кого вы убили на этот раз?

Батлер щелкнул каблуками.

— Миссис, я не отвечаю за умственное состояние военных, которым вверено спокойствие нашего города, так что ничем не могу помочь вам.

Томная женщина вышла из комнаты.

Батлер стал догадываться, что у Пэтифера не все дома. По всей видимости, маскарад — следствие этого. Батлеру не хотелось вникать в подробности. Он подошел к Пэтиферу и сказал ему твердо.

— Саймон, придите в себя. Мне нужно с вами поговорить.

В глазах Пэтифера мелькнуло что-то осмысленное. Батлер за руку потащил его в кабинет.

Чарльз не знал, что Пэтифер не даст ему денег, потому что выписал очень дорогого врача из северных штатов для лечения Юнии и дочек.

Как только двое мужчин остались одни, Пэтифер опять заговорил о семейных проблемах и из головы Батлера все улетучилось…

… В кабинет Робийяра осторожно постучали. Пьер слабым голосом спросил:

— Кто там?

На пороге стоял мистер Харвей.

— Я все слышал Пьер, — сказал он, — забыл зонт, вернулся, и все услышал. Это получилось случайно.

— Пьер, — сказал Харвей решительно, вновь усаживаясь в кресло. — Значит, Филипп на самом деле подлец?

— Но-но, почему это? — сразу воскликнул Пьер.

— Ну как же. Он совершил подлость. При свидетелях оскорбил чувства девушки и ее обесчестил.

— Ну и что, — агрессивно возразил Пьер. — Он же не знал, что она слепая. Я бы тоже на слепой не женился.

— Это понятно. Надо сделать так, чтобы люди не знали. Даже ваши дочери. Мы тут радеем о том, чтобы у Филиппа исправилась репутация, а этот негодяй Бибисер нам всю воду мутит, — с пафосом произнес Харвей.

— Я буду молчать, как рыба. Бибисер тоже обещал молчать, — рявкнул Пьер.

“Черта лысого он обещал, — подумал Харвей. — Он не будет молчать. С Бибисером надо как-то по-другому”.

— Да, кстати, вы слышали, — сказал Харвей, — говорят, в городе появился племянник Батлера — Ретт. С чего бы это? Про него ходят самые невероятные слухи. Две таких личности, как дядя и племянник вместе — это неспроста.

Может они затевают что-то необычно оригинальное?

— Не знаю, — слабым голосом отвечал Пьер. — Мне бы со своими делами разобраться…

…Филипп сидел в очередном салуне и пытался найти правду мира в виски. Выигранные им деньги кончались, и он думал воспользоваться трюками старого китайца, который научил его блефовать. В кабаке находились и другие мастера этого дела. Они быстро раскусили мастерство Филиппа и мрачно переглянулись. К новичкам в подобном деле конкуренты относились на удивление просто. Тонкая бечевка вокруг горла и удивление в глазах при расспросах шерифа…

…Батлер устал слушать Пэтифера и стал с ним прощаться. Саймон решил его проводить, протянул на прощание руку, Чарльз долго ее тряс, размышляя о том, как семейная жизнь губит ясный разум. Пэтифер устал прощаться.

— Простите меня, Чарльз. Мне сегодня совсем худо. Не могу принимать: вот и вся аудиенция. Положение дел в моем доме — сильнее меня и от меня не зависит.

— Да-да, Саймон. — Батлер был ошарашен. Если в самом деле окажется, что семейка Пэтиферов с приветом… — Будем прощаться. Привет жене. — Батлер направился к выходу. По лестнице спускалась Юния.

— Помог, чем мог, Чарльз, — вдогонку крикнул Пэтифер.

“Боже мой, деньги! Заговорил меня старый осел”.

— Саймон, я совсем забыл. Строго мужское дело. На пару минут.

Батлер отвел Саймона в угол, чтобы женины уши остались без работы…

…— Мне нужны деньги: 15 тысяч. Я бы не требовал их так настойчиво. Но мне грозят арестом.

— Бог мой, Чарльз! — Саймон побледнел. — Почему вы не появились чуть раньше. Совсем недавно у меня был Мартин Бибисер. Он сообщил мне, что Пьер Робийяр простил своего непутевого племянника Филиппа, а тот нажаловался ему на меня. Помните, на тот случай, когда я хотел его того… прооперировать, за то что к моей жене приставал. Бибисер сказал, что Пьер Робийяр был в гневе и похвалялся отомстить мне. И Бибисеру то же. Так он просто взял и откупился. Сказал, что Пьер согласен принимать деньги вместо извинения. Бибисер посоветовал мне поступить также, и сказал, что готов принять от меня деньги и передать их Робийяру. Я, конечно, же хотел отказать. Что за бред! Давать деньги такому человеку как Бибисер. Но на беду, рядом была жена. Как сейчас! Она услышала, в чем дело, и закатила истерику. Потребовала, чтобы я отдал Бибисеру деньги!

У меня голова кругом шла. Я ничего не мог поделать. Вы же это представляете? Батлер покорно кивнул.

— Я отдал деньги, чтобы Юния успокоилась. Я был в шоке от ее поведения. Бибисер все видел, противно хихикал. Мне пришлось отдать ровно 15 тысяч. Простите меня, Чарльз — вы опоздали с просьбой!

Батлер был придавлен к земле.

“Я убью Бибисера, — думал он. — Сначала обчистил меня. Потом — явился к Робийяру. И затем взял мзду с Пэтифера”.

— Вам плохо, Чарльз? Вам дать воды!

— Нет, что вы. Я думаю о том, кто будет мне давать воды в тюрьме. По всей видимости, мне придется туда сесть.

— И-и, батенька, — сказал Саймон и похлопал Батлера успокаивающе по плечу…

… Филипп решил забросить своего первого туза, которого достал из запасной колоды, что лежала у него в потайном кармане. Его напарники эту уловку разгадали. Трое заросших мужчин, сидевших за одним столом с Филиппом, мрачно переглянулись. Скоро можно было начать действовать. Мистер Линч еще не сформулировал принцип скоростного суда, но на практике он уже существовал. Белые шулера решили им воспользоваться. В их компании мальчишку с благородными манерами никто не знал. Бояться его защитников было некому.

— …Кстати, вы слышали: в Саванну приехал ваш племянник. Тот, которого от вас прячут родственники.

— Что? — глаза у Батлера полезли под потолок.

— Да, мне об этом сказал Бибисер.

— Да? — глаза захотели полезть и еще выше, но не получилось. — Дорогой. Вы меня убиваете. Мой племянник в городе!

— Да-да, многие говорят, что его видели. Это же большая редкость, чтобы ваш племянник приезжал в Саванну.

— Но я не знал об этом.

Значит, вам готовят сюрприз, мистер Батлер, — сказал Саймон.

“Ух ты, — подумал Батлер. — Зачем же мой племянник Ретт появился в Саванне?”

…У Батлера были противоречивые взаимоотношения с племянником Реттом. Он был абсолютной копией Батлера по характеру. Такой же неугомонный и резкий. Самолюбивый и настырный. Именно поэтому родители Ретта всячески препятствовали общению племянника с дядей. Чтобы он избегал дурного влияния.

Слухи о племяннике появившемся в Саванне взбудоражили общество. Двух отчаянных баламутов на один маленький город было много.

Пэтифер взял свою жену за руку и повел наверх…

…Филипп почувствовал опасность, что нависла над ним. Ему начало везти в игре. И он понял, что партнеры ему подыгрывают. Это было неспроста. Филипп заказал бутылку виски, на последние деньги, и предложил его компаньонам. Это было последнее, что Филипп мог сделать для собственного спасения. Картежники криво усмехнулись и сказали в наглую.

— Стакан за стакан — мистер. И посмотрим, кто кого.

Филипп согласился. Вечные сумерки были уже где-то недалеко от него…

… Батлер услышал голос бабушки Робийяр, которая пришла к своей родственнице Юнии, и бросился к ней. После знаменитой дуэли Батлер и бабушка поддерживали друг с другом контакты. Батлеру нужны были деньги.

Разыскать бабушку Робийяр было не сложно. Бас пожилой женщины разносился по всему дому. Она кого-то отчитывала. Сначала Чарльзу показалось, что она на кухне. Он бросился туда. На кухне два раба Пэтифера оккупировали угол, в котором мучили кухарку. Кухарка попыталась что-то прошептать им, когда увидела мистера Батлера, но парни с громким ржанием зажали ей рот ладонью и стали исследовать подъюбочные области. Батлер молча постоял, посмотрел, и вышел из кухни. Бабушки там не было.

— Ах, черт, — ругнулся раздосадованный Чарльз, — конечно, она уже внизу в холле. Голос-то оттуда.

Батлер бегом бросился вниз. Лестницы в доме Пэтифера были скрипучие, как голос старого козла. В передней старый слуга Саймона, учился грамоте. Он трогал себя за лицо и говорил вслух — “Морда”, макал палец в чернильницу, и писал слово морда на старой газете, что лежала перед ним. Батлер посмотрел, на газету. Ничего не понял, таких букв в английском алфавите не было. Старый сторож изобретал свой собственный. Чарльз молча постоял, посмотрел — передняя была пуста. Голос доносился сверху. Из гостиной на втором этаже.

“О господи, глухой. Она же наверху”. Батлер бросился в гостиную. Пусто. Даже ни намека на ее пребывание. Теперь бабушкин бас несся из спальни Юнии на третьем этаже. “О господи, туда уж совсем неудобно врываться”.

Джентльмен помчался наверх и… на лестнице наткнулся на бабушку Робийяр.

— Я ищу вас, миссис, по всему дому, — еле переводя дух, прошептал он. — Как это вам так удается быть одновременно всюду? Куда ни пойди — везде ваш голос. Кого-то вы так распекали?

Батлер заглянул за спину старухи.

— Я никого не наказывала, мистер Батлер. Просто разговаривала сама с собой, а может с Юнией.

Бабушка казалась перед мощным Батлером маленьким сморщенным одуванчиком. Кто бы мог подумать, что несколько дней назад они стрелялись на дуэли.

“Непредсказуемая женщина!” — подумал Батлер.

Бабушка оживилась и подхватила Батлера под локоток.

Первым делом она рассказала Батлеру, что у них в доме был Мартин Бибисер.

— Зачем? — подозрительно спросил Чарльз.

— Он пришел вымогать у Пьера деньги за соблазненную племянницу. Филипп отказался жениться на слепой девушке.

“Пресвятая Мария! Бибисер обманул меня! Я отдал ему деньги, которые мог отдать карлам, теперь меня ищет Макинтош, а Бибисер, свинья, выманивает их у всех с кем встречается!!!”

— Кстати вы слышали, что в городе видели вашего племянника Ретта?

“О черт, дался он им! Что они все его так боятся! Он слишком молод”.

— Что вы говорите? Я этого не знал!

“Ретт Батлер, с которым мне запрещают видится — в Саванне. Я об этом ничего не знаю. Его видят на улицах города все кому ни лень, и приходят от этого в ужас. По-видимому Саванна сходит с ума при одном упоминании фамилии Батлер. Кошмар!”

Бабушка продолжала что-то рассказывать Чарльзу о доме, а он стоял на темной лестнице, скрипел половицами, и думал о своем…

Евлалия сидела в комнате, обставленной зеркалами, и с ужасом наблюдала за изменениями в своей фигуре. Эллин, как только оказалась в заточении, почувствовала, что сходит с ума. Ей был необходим Филипп как воздух. Девушка ходила по дому, словно привидение.

В ее спальне не было ни одного зеркала. Она не могла видеть себя одну, без Филиппа! Но она придумала, что ей может помочь. Она решила писать письма — Филиппу. И отправлять их в никуда…

“…я убью Бибисера. Но сначала верну свои деньги!” — решил он.

— Миссис Робийяр! Мне надо бежать к Мартину, узнать всю правду о моем племяннике, — перебил Батлер бабушку.

— Вам нельзя выходить из дому, Чарльз!!! Вас ищет капитан Макинтош, чтобы немедленно арестовать!

— Господи, попал в собственную ловушку!

“Вместо того, чтобы искать Филиппа, все ищут меня”.

— Что же мне делать? — жалобно спросил несокрушимый дуэлянт.

— Богу молиться, — сурово отвечала бабушка. — Я не шучу. Молиться Богу и спрашивать у него совета мой девиз. Но пока по нему рыскает одураченный Макинтош — это не получится. Так, Батлер?

Полубезумный кивок головы в знак согласия со всем, что ни скажет эта дама.

— Вот видите. Он зачем вас ищет?

— Я должен заплатить труппе карлов деньги за их выступление.

— Ах, вот как! Вы в тисках тех самых карлов, которыми думали смутить город, — съехидничала бабушка. — Нехорошо. Вам поможет только один человек. Тесть моего Пьера. Джек Харвей. Он банкир. Вы должны пойти к нему и попросить у него денег. До того, как вас схватят — вам надо отнести деньги карлам.

— О, это ужасно. Я помчался бы к Джеку Харвею. Но он меня практически не знает.

— Я напишу ему письмо, Чарльз! — вскричала романтическая бабушка. — Я скажу ему, что вы наш друг…

— Но ведь это не так, — воскликнул Батлер. — Мы в некотором роде совсем противоположное.

— Были, были, — отвела все возражения жестом руки старая женщина. — Любовь к Филиппу, любовь бескорыстная нас объединила. Я напишу Харвею — и он даст вам деньги.

Батлер повеселел.

— Если это так, тогда я, пожалуй, побегу к нему немедленно. — В доме сумасшедшего Пэтифера им овладевала страсть к дурачествам.

— Чарльз Батлер! Не делайте этой ошибки, — старая женщина, как Немезида, указала пальцем на потолок. — По-видимому бабушкой овладело то же состояние души, как у Батлера. Они же были родственные по духу натуры!

— Не забывайте! Вас ищут! Только вы появитесь на улицах, гвардейцы Макинтоша схватят вас. И тогда — годы, а то и десятилетия тюрьмы.

Бабка ударилась в патетику…

…В глазах Филиппа стоял туман. Стаканы с виски поднимались один за другим и опускались обратно на грубую столешницу, скользкую от сальных рукавов, что ее вытирали вечер за вечером. Масти карт в руках Филиппа менялись прямо на глазах.

Филипп попытался прогнать дурман. Прямо на него с карты вместо червонной королевы смотрела Эллин. Она плакала и подавала Филиппу какие-то знаки. Филипп не понимал, что она хочет.

Соседи побили карты Филиппа. Ход был за юношей. Эллин, нарисованная на карте еще отчаяннее замахала руками, показывая куда-то за спину Филиппа. Его утомило такое странное поведение карт и он оглянулся. Прямо за его спиной стоял человек с тонким шнурком в руках. Он гадко улыбнулся Филиппу в лицо…

…— Боже мой, какие годы, бабушка Робийяр, я ведь никого не убивал!

— Вы оказались плохим пророком, Чарльз, — суровым голосом твердила бабушка. — Пока мы тут сидели в комнате, пошли слухи, что капитан Макинтош в порту на шхуне нашел-таки чей-то порезанный труп и теперь готов вас обвинить в убийстве, Чарльз Батлер. — Бабушка чуть не проткнула своим указательным пальцем глаз Батлера.

После выступления карлов все в городе, как будто сошли с ума.

Смелый джентльмен отшатнулся от старухи.

— Видит Бог, я пошутил, когда говорил Макинтошу о резне в порту. Это была уловка отчаявшегося человека. Я хотел, чтобы он поскорее от меня отвязался.

— А судьба пошутила над вами, — ответствовала старуха Робийяр. — Никогда не возводите на нее напраслину.

— Вот теперь я погиб, — Батлер рухнул на стул, глаза его бессмысленно уставились в одну точку. — Я никогда не прощу этого моему языку. Дайте мне кинжал.

— Вы хотите заколоться? — с участием спросила бабушка.

— Нет! — неистово закричал Батлер. — Я хочу отрезать свой язык, будь он проклят. Так подставить самого себя! Ну откуда мне было знать, что этот дурак что-то найдет в порту. Дайте мне кинжал. Вы подсказали мне верный ход. Язык — подождет! Я решил заколоться.

— Не будете дураком! — проскрипела бабушка. — Я же сказала, что надо делать! Добирайтесь до дома Харвея.

— Да-да, я попрошу у Пэтифера карету.

— Кареты здесь не годятся, — отмахнулась старуха. — Тем более, что у Пэтифера она сломана, а ваша — капитану известна. К тому же я слышала: Макинтош отдал приказ проверять все кареты. Тут надо действовать вашим методом, мистер Батлер.

— Как это? — безнадежно спросил Чарльз.

— А вот так. Как вы смогли посмеяться над целым городом, так вы должны обмануть в нем одного дурака — капитана Макинтоша. Воспользуйтесь трюком карлов! Пе-ре-о-де-ва-ни-е, — зловеще произнесла старуха. — Переодевание. Вы должны выдать себя за свою противоположность. Ну, скажем, за монашку. Мы раздобудем вам платье.

— Я в женском платье? — Батлер был возмущен до глубины души. — Лучше на каторгу за обман и кражу, чем джентльмену, как я, одеть женский костюм.

— Не будьте мальчиком, Чарльз, — забасила бабуся. — Сам лорд Бекингем, когда это было ему нужно, не гнушался женским платьем. А вы не лорд Бекингем, хотя и хороших кровей.

Батлер застонал. Он не мог противостоять балагану, который начался вокруг него в доме Пэтифера. Всякий дикий поступок, казался в нем — самым надежным. Батлер поддался безумию и согласился на экстравагантный шаг. В глубине души он желал этого, после долгого благопристойного поведения. Он хотел, чтобы его племянник Ретт — им гордился…

…Филиппа скрутили и пытались душить. Дюжие молодцы, которые играли с ним, месили своими кулачищами тело Филиппа и таскали по полу. Филипп хрипел. На его шее пытались затянуть удавку. Карты были рассыпаны. Грязные ковбойские сапоги топтали лаковые картинки, с улыбающимися дамами и валетами. Недопитый стакан с виски опрокинулся на пол, но не разбился.

Филипп смотрел перед собой: все в тумане. Его прекратили бить. Обшарили карманы, вытащили сор, подхватили за руки и выволокли на улицу. Голова юноши отсчитывала булыжники на мостовой. Его тащили довольно долго и бросили на пустой улице. Филипп ничего не чувствовал. Тело джентльмена, валяющееся посреди улицы не вызвало паники или, хотя бы, заинтересованного взгляда. Подошли две кошки, понюхали и ушли…

 

Прекрасная незнакомка

…Через двадцать минут принесли платье монашки, румяна и белила.

— Батлер, вам надо сбрить усы, — руководила операцией бабуся Робийяр.

Почтенный джентльмен взвился на дыбы:

— Мне сбрить усы?! Пусть я лучше превращусь в настоящую женщину, но усы сбривать не буду.

— Ладно, обойдемся гримом, — смилостивилась миссис Робийяр.

Батлера загримировали.

— Какая хорошенькая монашка, — с одобрением пробасила старуха Робийяр.

— Может быть, вы пойдете со мной как дуэнья, — с надеждой в голосе спросил дрожащий Чарльз.

— Монашки не нуждаются в дуэньях, — захохотала старуха. И потом, не пристало такой старой женщине, как я, ходить на ночь глядя с мужчиной, как вы. У вас плохая репутация.

Батлер захлюпал носом.

— Но я ведь сейчас не мужчина. И моей репутации вам нечего бояться. Пойдемте со мной. Без вас я не справлюсь.

— Ничего, — успокоила его бабушка. — Дойдете.

Через десять минут дом Саймона Пэтифера покинула полная монашка с чрезвычайно белым лицом и красными щеками. Ее лицо было до половины закрыто платком.

Монашка прятала на животе письма к Джеку Харвею. Город погружался во тьму. Путь был неблизок. Монашка могучими прыжками бежала по пустым улицам города.

На очередном перекрестке ее заметили гвардейцы капитана Макинтоша.

— Ха, какая хорошенькая девица. Вся в соку. В моем вкусе, — сказал один из них. — Куда это она несется. Может, из монастыря сбежала?

— Давай спросим, — подсказал другой.

Гвардейцы выставили вперед свои ружья.

— Эй, сестра, — позвали они женщину. — Именем закона — остановитесь.

“Чертова бабушка вам сестра, а не я, — злобно подумала монашка. — Жаль, что у меня нет пистолета”. Монашка остановилась.

— Покажите свое лицо, — попросил один.

— Вам плохо? — спросил другой.

— Может быть, вы сбежали из монастыря? — спросил снова первый.

— О, джентльмены, — мозг монашки лихорадочно работал. — Вы видите перед собой грешницу. Я не могу открыть своего лица, потому что в этом городе меня очень хорошо знают. Со мной приключилась беда, я рожаю. Бегу к доброй женщине за помощью. Не чините препятствий, и Господь вас не забудет!!!

Лица гвардейцев вытянулись. К откровенности в этом ханжеском протестантском городе не привыкли.

Один густо покраснел, другой от неловкости побелел. Два солдата думали смутить монашку, а монашка смутила их.

— О, простите нас, — залепетал тот, что был помоложе. — Я не знал, что вы в таком положении, мы поможем вам дойти, куда вам надо.

Другой застеснялся еще больше.

— Что ты, Мэтью. Нам нельзя отлучаться! Капитан Макинтош голову снимет. Еще подумают чего, — зашипел он в самое ухо своему напарнику. — Ну-ка отвяжись от этой бабы, а то вдруг привяжется, чтобы мы ее проводили — стыда не обберешься.

— Извините нас, святая сестра, — промямлил парень помоложе. — Мы вас не хотели задерживать.

“Как будто это я к вам пристала, сволочи, — злобно подумала монашка. — Сейчас бы садануть вам ногой каждому, чтобы запомнили”.

Голос у монашки был хриплый, парень помоложе вспомнил, что такой был у его сестры, когда она рожала своего первенца. Он еще больше испугался.

— Темно уже, сестра. Боязно ходить одним в сумерки, — прошептал он.

Тот, что был постарше, зашипел на него:

— Это не так, сестра! Мы — не должны уходить со своего поста. Идите отсюда, давайте, не отвлекайте нас.

На монашку напал столбняк. Она набычилась и в упор смотрела на того, кто остановил ее — на младшего.

“Сейчас признает во мне отца своего ребенка, — с замиранием сердца подумал гвардеец. — И — прощай честь, прощай репутация. Меня выгонят из гвардии, а родители несчастной вызовут меня на дуэль”.

— Не смотрите на меня так, мисс. Мне страшно.

Монашка криво усмехнулась, и молоденький гвардеец с ужасом увидел, что нижняя часть ее лица обезображена: покрыта волосами — густыми и черными.

“Да она уродка. Силы небесные, избавьте от нее”.

Монашка гигантскими шагами побежала от двух гвардейцев.

“Чтоб тебе пропасть”, — думали солдаты ей в спину.

“Чтоб у вас внизу все отсохло”, — грозно думала про них монашка.

Через два поворота на улице опять показались люди. Толпа горожан, которое обступила что-то на асфальте.

— Что их черт носит на ночь глядя устраивать сборища, — выругалась монашка. — Спокойно дойти не дадут.

Перед женщиной в черном толпа расступилась.

— Монахиня! Она поможет! — раздались чьи-то рассудительные голоса.

— Черт, кому я понадобилась, — заскрипела зубами монашка.

— Эй, благочестивая сестрица, — несколько мужских рук взяли монашку под локотки.

— Не лапайте меня, — заорала она, вырываясь из их рук.

— Да мы не трогаем! — испугались мужчины. — Тут парню плохо, помогла бы. Наверняка же обученная.

— Ничему я не обученная, — передразнила джентльменов монашка. — Мужланы!!! Я и не знала, что нашим дамам опасно одним ходить по улицам.

Толпа расступилась перед ней и сомкнулась. Монашка очутилась в кольце людей. У ее ног на земле лежал красивый джентльмен — с лицом в кровоподтеках, очень бледный и, по-видимому, без сознания.

Монашка увидела его и непроизвольно ойкнула.

— Что, умирает? — откликнулось несколько голосов.

Монашка склонилась над распростертым юношей.

— Филипп, — позвала она. Толпа загудела.

— Она его знает! — зазвучали голоса. — Наверное, из их братии.

— Да вы что? Он же — джентльмен, а она — дева.

— Может рядом живут, — предположил кто-то.

— Через стенку, — передразнили его. — Скажешь тоже. У нас только один монастырь — женский. Мужского нет.

— Куда же джентльменам-то деваться? — озаботился кто-то.

— Да тише вы! Дайте оказать помощь, — оборвали его.

Монашка прислонилась своим огромным ухом к груди юноши.

— Помирает, — сказала она громко.

— Как же это? — загудели голоса. — Спасти нельзя?

— Спасти можно — в монастыре. Монашкой овладела прыть. Она легко раздвинула цепь мужчин и подняла юношу на руки.

— Ух ты, — пронеслось в толпе. — Да она — силачка?

— Расступись! — заревела монашка таким басом, что ближние к ней отступили назад. — Я сына своего нашла. Ему — плохо. Вот доставил Господь встречу! Я и не знала, что такое будет.

Дальние ничего не понимали. Ближние не поверили чудесным стечением обстоятельств. Родной матери сыночка привелось найти.

— Бывает же, Господь подарки зашлет, — проскрипел кто-то.

— Мисс, вам помочь? — вступило несколько мужских голосов одновременно.

— Нет, — выдавливала из себя монашка, поудобнее забрасывая тело на плечи. — Я уж сама.

Материя соскользнула с ее лица, и все увидели блестящие черные усы на лице женщины.

— О-о, — в ужасе охнула толпа. — Смотрите, баба усатая.

Монашка, как паровоз, устремилась на толпу, разметая ее направо и налево.

— Оставьте меня, — ревела она. — Кто меня тронет, того Господь Бог накажет.

Кто-то из мужчин преградил ей дорогу.

— А точно ли это женщина? — крикнул кто-то. — Чтобы монашки были с усами…

— Только монашки и бывают, — возразил кто-то сомневающемуся.

— Ну так остановите ее. Она человека уносит?

— Да это сын ее, — ответили другие.

— А может не сын — возразили им. Может, она обманывает: сотворит чего с мистером.

— Остановите ее, — зарыдал чей-то голос, — это же мужик, господа! Ловите его!

— Нет, это баба с усами! — крикнул кто-то.

Тут уж загомонили все. Монашка отбросила приличия и теперь громадными прыжками убегала от преследователей с юношей на руках. Но, видимо, женщине было не под силу состязаться с преследователями в скорости бега. Ее стали настигать.

“Догонят, — думала монашка, — и от меня ничего не оставят”.

— Эх, прощай, Филипп, только нашел тебя и снова расставаться. Ведь буквально на дороге валялся, кто же тебя так обманул, что ты от всех убегать устал. Эх, узнать бы. Кому-то не поздоровилось бы.

Монашка бережно положила юношу на землю и моментально скрылась от преследователей в сумерках.

После выступления карлов город серьезно заболел идиотизмом.

По ночным улицам бежало странное существо: похожее на гермафродита: усы его топорщились, а монашеское платье развевалось.

Кое-кто из окон наблюдал это триумфальное шествие.

 

Подарки Галлимару

У дома Джека Харвея существо остановилось и оглянулось по сторонам. Улица была пуста, но уже где-то на соседней слышались голоса преследователей.

“Однако, — подумал гермафродит, — а если его нет дома?”

И дверной молоток отчаянно забился в руках таинственного существа.

Джек Харвей готовился отойти ко сну, когда его разбудили громовые удары в дверь. “Деньги сгорели, — моментально испугался он. — Оставил такую большую наличность — зачем?” Харвей моментально сунул ноги в шлепанцы и помчался открывать сам. Слуги запаздывали.

На пороге дома стояла монашка. Тьфу, черт. Харвей испугался еще больше. Кто умер? Родных в монастырях не было.

— Я от мистера Робийяра, впустите меня в дом, — фальцетом закричала монашка. Ее выговор был таким ненатуральным, что Харвей испугался еще больше.

— Что вам надо, мисс? — сурово спросил он.

И глаза его недобро сверкнули.

— Сначала вы меня впустите.

— Нет, вы сначала скажите, что случилось?

Монашка заскрежетала зубами.

— Да впустите же вы меня наконец. Я от Робийяра. Вот письмо. Из него все поймете.

Харвей от удивления ослабил бдительность, монашка, оттолкнув его, проникла в дом и заперла за собой дверь.

Перед домом Харвея послышались встревоженные голоса.

— Куда она подевались?

— Куда она подевалась?

— Надо спросить здешних хозяев!

— Стучите по домам!

И сразу забарабанили дверные молотки соседей. Следующая очередь была за домом Харвея.

Монашенка выхватила из-за пазухи письмо и поднесла к самым глазам Харвея.

— Читайте скорее послание.

Но Харвей не смотрел на письмо. Он видел толстые мужские пальцы, покрытые черными волосами. Пальцы дрожали и письмо дрожало. Харвей понял, что серьезно влип. По всей видимости, к нему в дом проник грабитель.

— Вы мужчина, — произнес он с внезапной хрипотцой.

— Да, конечно, же!!!

Монашка содрала с головы покрывало.

— Я Чарльз Батлер, эсквайр, — заревел он. — Неужто вы меня не узнаете, Харвей?!

Харвей не поверил своим глазам — перед ним стояла женщина с яркими румянами. Гроза города в женском костюме. Джек Харвей помимо своей воли усмехнулся. Всхлипнул! Издал гортанный звук и, наконец, захохотал во все горло.

В дверь забарабанили дверным молотком.

— Ради Бога, Харвей, скажите, что у вас нет никакой монашки — умоляюще воскликнул Батлер.

Джек Харвей стонал от смеха и ничего не отвечал. Он подполз к двери и открыл ее.

Батлер секундой раньше успел стянуть с себя культовый костюм и затолкал его под скамейку.

Румяна на его лице стерлись, и лицо выглядело белым в красную полоску.

На пороге стояли несколько сердитых мужчин. Их лица освещались факелами.

— Мистер Харвей, — начали они… и увидели Батлера. Тот увидел их.

— Что угодно, господа? — спросил он с вызовом, выходя на свет.

Ночные посетители убавили свой пыл.

— Простите, мистер, к вам сейчас монашка не забегала?

— Монашка? — в глазах Харвея плясали огоньки. — Нет-нет! У меня только мои друзья. — Мистер Харвей указал на Батлера и непроизвольно хихикнул.

Батлер потупился в землю.

— А кого вы ищите?

— Да мы са-ами не знаем, — поскучнели преследователи.

— Оборотня, говорят, застукали.

— Вампира, — подсказал кто-то.

— Мальчика похитить хотел.

— Надругаться, — закончили задние в толпе.

Батлер вытер лицо носовым платком. Краска размазалась по его лицу. В свете факелов он выглядел мясником, которому пришлось поработать без выходных.

— А где этот юноша? — спросил он, выходя их темноты.

“Гости” испуганно посмотрели на него.

— Это мой приятель, приятель, мистер Батлер, — опять повторил Харвей.

— Ах, Батлер, — узнал наконец кто-то в толпе.

— Юноша лежит на асфальте, где его бросил мужчина в женской одежде.

— А что такое?

— Несите его сюда. Мы можем оказать ему помощь, — приказал Батлер.

— Да уже вроде послали за капитаном Макинтошем.

— Ничего-ничего! — Батлер повернулся к банкиру за помощью.

Харвей понял намек:

“Конечно, нечего, чтобы юноша благородных кровей лежал в столь поздний час где-то на улицах города. Несите его в мой дом, а капитан Макинтош, если это будет нужно, заберет его отсюда”.

Харвей движением руки приказал “гостям” отойти от дверей. Преследователи растворились в ночной мгле.

Батлер и Харвей поднялись наверх.

— Почему вы напугали полгорода вашим монашеским поведением?

— О-о! Довольно долгая история. Берите трубку, садитесь поближе к огню, расскажу. Боюсь даже, что вы чему-то можете не поверить.

И Батлер стал рассказывать. По мере рассказа по лицу Харвея все чаще прогуливалась улыбка. Наконец, он принялся хохотать во все горло, и это нашло отклик в душе Батлера.

Но он не успел им поделиться.

В дом опять застучали.

Харвей открыл дверь. На пороге стояли недавние преследователи.

— А где юноша? — нахмурясь спросил банкир.

— Мистер, мы ни при чем. — Лица людей были в растерянности. — Мы хотели его отнести к вам. А он очнулся, увидел нас и задал такого стрекача, что мы не могли его догнать.

Вниз спустился Батлер.

— Болваны! — на лице Чарльза выразилось негодование.

Вы же его могли убить своим преследование.

Батлер побежал наверх. За ним поспешил Харвей.

— Мистер Харвей! Помочь мне могут только ваши деньги. Я должен спокойно перемещаться по городу, чтобы искать Филиппа.

Банкир уже все давно понял.

— Идемте наверх! Я вам все дам, — банкир повел Чарльза Батлера в свое хранилище.

Батлер обдумывал то, как ему встретиться с хозяином Галлимаром. Тот жил в единственно приличной в городе гостинице “Атлантик”. Ужасно злой! По-прежнему без денег.

Путь к нему по-прежнему был один. Снова переодевание и путешествие по городу. Но Батлер уже боялся пользоваться костюмом монашки.

— Мистер Харвей, я и не подозревал, что к женщине могут столь часто приставать, — поделился он своим опытом. — Надо поставить вопрос об этом на ближайшей сессии нашего штата. Чарльз Батлер невольно оказался первым последовательным феминистом в истории Соединенных Штатов.

Харвей задумался о том, как доставить Батлера к Галлимару, минуя патрули капитана Макинтоша.

— Может быть вы прикинитесь негром? — предложил он. — Женщиной вы уже были. Из всех бесправных существ в нашем городе остались только негры.

— О, господи! — простонал Батлер. — Я уже на все согласен.

Но Батлеру это нравилось. Он был истинным сыном своего молодого государства.

— Тащите сажу или чем вы там думаете меня намазать.

Харвей увел Батлера в свою спальню, и через пару минут из нее вышел негр с очень благородными и правильными чертами лица. Харвей посмотрел на него издали.

— Вас не узнать, мистер Батлер. Наверняка ваша прабабушка была негритянка. Вам идет этот цвет.

Батлер поморщился, но ничего не ответил.

Для достоверности Харвей снарядил с ним целую толпу своих рабов, которые должны были изобразить процессию: восемь человек, как бы с подарком для Галлимара — от Харвея.

Батлер отбыл.

Банкир послал Галлимару фикус…

…А в это время Филипп убежав от преследователей бродил по ночному городу и молил Бога О помощи. Он хотел найти свою Эллин и не подозревал, что бродит где-то совсем недалеко от того дома, в котором она была заперта с Евлалией и нянькой Ду…

…Карнавальная эпопея Батлера закончилась уже поздно ночью.

Сонного мистера Галлимара подняли из постели и заставили принять деньги. Потом заставили написать письмо судье Элайхью, в котором он отказывался от всех обвинений в адрес Батлера.

После этого мистер Галлимар мог догонять спою труппу, которая кочевала где-то по загородным имениям саваннцев.

И Батлер мог разыскивать Филиппа не опасаясь, что его привлекут к ответу.

Но был еще кое-что любопытное в этой истории, о которой знал сполна только мистер Галлимар. И это было весьма важна для понимания той тайны, которая не давала Пьеру Робийяру покоя.

 

Рассказ Галлимара

Это слишком утомительно всю неделю питаться сплетнями об Чарльзе Батлере. Я уже истратил свои последние деньги. Когда я проходил мимо портье, он красноречиво смотрел мне в спину, намекая о сроке оплаты. Я — ощетинивался, делал вид, что слишком важен, чтобы допускать сомнения в свой адрес.

Однажды ночью в дверь моего номера забарабанили. Я запрещал себя беспокоить.

— Кто там? — произнес я как можно строже, хотя коленки мои затряслись от страха.

— Портье, мистер, — раздался гнусавый голос. “В такой час!”

— Я уже сплю, — зарычал я.

— Откройте, вам посылка!!!

— Мне?

Я с сомнением открыл дверь. На пороге стояли восемь негров. Сейчас выволокут, и будет что-то ужасное. Началась икота.

— Кем вы посланы, — сухо просипел я.

— От мистера Харвея — банкира, — глухо произнесли негры.

Портье прятался за их спинами. Я облизал губы пересохшим языком и посторонился, жестом давая понять, что подчиняюсь ситуации. Черные посетители ввалились в комнату. Двое из них держали огромный сверток. Я подумал, что это вполне может быть миниатюрная виселица. Только для чего?

Портье испарился.

Неужели это возможно?

Я посмотрел в глаза чернокожих.

Один из них что-то властно произнес.

Остальные, как высыхающая на дороге лужа, стали исчезать из комнаты.

Я полез в свой самый большой кофр. Там у меня лежал мой тесак. Вожак не проявлял к моим действиям ни малейшего интереса.

Негры испарились окончательно.

Когда я повернулся, передо мной стоял белый человек, с черной краской на лице. Я неожиданности вскрикнул. Это был окаянный Батлер.

Сдается мне, он вылез из того пакета, что принесли мне негры. Но сверток был завязан по-прежнему. Лицо Батлера было в размазанных черных подтеках. В руках он держал платок, который когда-то был белый. И вообще его костюм… Сдается мне, что я видел такой совсем недавно. Портье был в нем одет или я путаю.

— Вы? — спросил я как можно невозмутимее. — После всего, что вы сделали со мной, я бы мог не пускать вас на порог этого убежища, мистер Чарльз.

Фамильярность с “Чарльзом” я сказал специально, чтобы он не очень злился на дерзость речей. Еще прибьет.

— Меня скоро вышвырнут из гостиницы по вашей милости, а вы еще пугаете меня по ночам!!! Чем обязан такому вторжению. — Потихоньку я стал кипятится.

Казалось, мой словесный поток сбил с Батлера спесь. Но уже через секунду его наглое лицо исказила ухмылочка.

— Я принес вам деньги, мистер директор. Только сначала хочу, чтобы вы забрали из кабинета шерифа свою жалобу на меня и написали покаянное письмо, в котором черным по белому, скажите, что приносите мне извинение за вымогательство крупной суммы денег.

Я всегда знал, что Батлер наглец. Но настолько!

— Вы заблуждаетесь, мистер…

Он меня прервал как нашкодившего слугу. Бросил мне на кровать пачку купюр. А я не смог сдержать себя — кинулся не на него, а к деньгам — пересчитывать. А вдруг он блефует? Но деньги оказались настоящие. Мне показалось, что ночью выглянуло солнце…

— Вроде все точно, мистер Батлер. Он даже бровью не повел.

— Присаживайтесь, — сказал я еще любезнее.

— Садитесь вы, — заорал он — и пишите записку шерифу.

Я попробовал отшутиться, хотя конечно было понятно, что он не шутить и собирается меня бить.

Мои резоны покончить дело утром его не тронули. Более того, он пристал ко мне с бредовой идеей, будто я должен залезть вместе с ним в кабинет шерифа сейчас! ночью! — изъять мою жалобу и положить взамен оправдательное письмо. Он достал пистолет.

— Мистер Чарльз Батлер, — заюлил я, — вы как будто знали, что в молодости я был акробатом. Мне приятно, что я смогу вспомнить молодость и воспользоваться ее уроками, но скажите, зачем вам этот цирк ночью, если завтра утром я сделаю все то самое, войдя через двери.

— Мне это нужно сейчас, и это достаточный повод! — заорал Батлер. — О’кей?

Это его “о’кей” меня убедило больше всего. После такого вопроса не шутят.

В конце концов я ничего не теряю. Залезу в окно к шерифу и оставлю у него все свои извинения.

— Главное, не оставить следов, так мистер Батлер? — спросил я его как можно веселее.

Как мне раньше не пришло в голову: он одет как те негры, что принесли фикус.

— А как вы умудрились проникнуть в номер за спинами черномазых? — пытался я создать непринужденную атмосферу, судорожно одеваясь.

— Секрет, — отрезал он.

Меня осенило. Батлер имеет талант фокусника. Черный платок — от следов грима. Пожалуй, с ним стоит иметь дело на арене цирка.

— По рукам, — подобострастно сказал я.

Мой вес уже не тот и возраст дает себя знать, но почему бы ради красивой шутки, которую умеет рождать Батлер, не испытать свое старое дряхлое тело на прочность.

— Вы падших дам любите? — спросил он меня без всякой видимой связи.

Я как можно простосердечнее признался, что “романы” — это мое хобби.

— Я свожу вас в клуб, куда пускают только плантаторов по рекомендации, — добавил он со значением. — Вы представляете себе, какие там девочки?

Я представил и сделал вид, что в этот час ночи мне все это безумно интересно.

— Тогда за дело, — разорался неугомонный южанин. — Моими стараниями к нему медленно возвращалось хорошее настроение. С ним он не казался мне таким опасным.

— Прежде всего садитесь и пишите. Если у вас нет ума, воспользуйтесь моим. Я могу вам надиктовать.

Как всегда его наглость не имела границ. Я изобразил любезность и уселся за конторку.

— Диктуйте, мистер Умник, — попробовал пошутить я, чтобы сохранить за собой хоть долю самостоятельности.

Батлер воспарил за мыслью.

— Итак, обращение — “судья”. Нет, лучше “мой судья”. “Хочу развеять ваше недоумение. Дело слишком неотложно, чтобы тянуть его, как”… “чтобы тянуть его как”… Мистер Галлимар, за что можно тянуть прилично?

— За хвост, — промямлил я.

— За хвост — это банально, хотя и вполне добропорядочно, — согласился Батлер. — Значит “дело слишком неотложно, чтобы тянуть его как питона за хвост. Он у меня в руках”. Следите за нитью моего рассуждения.

— Вы это судье или мне? — прервал я его.

— Вам, конечно, — оборвал меня Батлер. — Впрочем, если вы находите это красивым, можно и судье.

Давайте дальше: “…как питона за хвост… Посему мне показалось неприлично не показать вам нить моих рассуждений. Я знаю, что мистер Батлер Чарльз, эсквайр, пострадал…”

— “Эсквайр” через “е” или через “э”?

Я зря отвлек Батлера, это было понятно по его лицу.

— Вас что, в Европе грамоте не обучают? — его взгляд выражал презрение и в том числе то, что он сам этого не знает.

— Пишите без первой буквы, — решил он, — “…засим, сообщаю вам, что я не имею ни йоты сомнения в порядочности причин задержки мистером Чарльзом Батлеро-ом”…, обойдемся без эсквайра… “задолжения мне денег на неопределенный срок. Скорее я усматриваю свою торопливость в деле получения денег, достойной всяческого порицания-я…, зачем и приношу свои извинения… Чарльзу Батлеру Сэмуэлю — эсквайру”.

Тут я возмутился.

— Мы же договорились без “эсквайр”!

Батлер долго на меня смотрел.

— Если вам не нравится мой эпистолярный слог, — он хотел сказать “пишите сами”, но это был явно не лучший вариант. Он сказал как Соломон.

— …Пишите как пишется. В конце концов с судьей мы учились в одном пансионате. Я думаю, он так же относится к слову “эсквайр”, как и я.

Его последующее молчание было красноречиво.

— Написали?

Я вытер пот со лба.

Он понял мой жест по — своему.

— Хорошо. Запечатайте конверт вашим перстнем. Это признак благородного происхождения? Да? И отнесите письмо судье.

— А вы?

Он, конечно, не отказался быть моим компаньоном.

Я уже одевался. Прикидывал как мы будем проходить мимо стойки портье. Это было бы забавно. Я не знал, как объясню тайное появление в номере белого господина.

Но портье спал. Во сне он пускал слюни.

— Счастливый человек, — скептически заметил Батлер, — видит, наверное, сон, как вышвыривает вас из гостиницы.

— Бросьте. Он видит сны про то, что он флибустьер. У него же рыло потомственного пирата.

Мы вышли из отеля. Дома судьи достигли быстро. Все окна были завешаны тьмой.

— Он в самом деле здесь не ночует, — спросил я Батлера.

— Если бы вы знали, какая у него жена, Галлимар, вы бы не задавали этого вопроса.

— Что, такая строгая?

— Привлекательная! Ночь вдали нее — это преступление. Знаете, я подумаю о том, чтобы сменить профессию плантатора, на профессию директора цирка. Столько знакомств с новыми людьми, с новыми местами!

— И новыми долгами. Не платит, практически, каждый второй. Поэтому я хожу с пистолетом.

Я обошел дом со всех сторон. Надо было найти место поуязвимей.

— И что, помогает пистолет?

— Как правило нет. А вот знание человеческих душ — очень. Вы думаете, если бы я этого не знал, я бы дождался от вас денег?

— То есть как бы это дождался? Меня скрутили не вы, а обстоятельства.

— Может быть, может быть… Но то, что обнаружился труп в порту, о котором вы так неосторожно наврали Макинтошу — и на ваше честное имя навесили обвинение в убийстве, из-за чего вам стало вдвойне опасно жить в городе. И потом — бегство Филиппа, и ваше желание его найти.

На лице Батлера было написано такое изумление! Мне стало приятно.

— Чарльз, не стоит допрашивать меня здесь. Я сделал все возможное, чтобы обстоятельства сложились таким образом, дабы деньги вы заплатили сейчас, а не через год. Я складывал обстоятельства вслед за вами. То, что я подал жалобу судье — это только одно средство. А вот то, что я помог Макинтошу увидеть несуществующий труп, — это другое средство.

Я подошел к форточке первого этажа. Она была не заперта.

“Вот здесь у хозяев осечка. Попробуем ею воспользоваться”.

Я потребовал у Батлера, чтобы он подставил мне плечи.

— Нет, уж расскажите, как это вы все устроили, что меня ищет весь город, и я ночью к вам приношу денежки.

Я сказал, что если мы будем перескакивать с дела на дело, то мы никогда не закончим с судьей. А историю про Батлера я ему расскажу после.

Чарльз, трясясь от нетерпения, подставил мне плечи. Стоять на них было так же удобно, как на вулкане Везувий.

Я залез в дом. Темнота была настораживающая. Такое ощущение, что лиса-судья спрятал в каждой комнате по собаке, которые налетят из темноты неожиданно и покусают мои икры.

Найти Среди письменных столов тот, в котором лежала моя жалоба, было также легко, как одного китайца отличить от другого.

По меньшей мере десять столов в той комнате, в которой судья принимал меня. И в каком из них лежит мое заявление на Чарльза Батлера — эсквайра. Может быть в этом? А может быть в том. Неясно.

Слава Богу, кто-то закурил под окном. Пламя на миг осветило часть комнаты. Но ведь Батлер был без трубки. Хотел курить в дороге и выругался, что оставил табак у меня в номере. Внутри у меня все затряслось. На цыпочках я подкрался к окну. Батлер стоял под окном. И с ним стоял еще кто-то. Это было слишком.

Этот кто-то был вполне дружелюбен. Я прислушался. Господи, это был мистер Харвей. Старый банкир пришел к дому судьи. Видно он был как-то завязан в этой истории.

Не знаю, какими уж дедуктивными методами он пришел к тому, что Батлер будет у дома Элайхью.

Джентльмены стояли и разговаривали. По всей видимости — на языке английских ищеек — это называется “алиби”. Два джентльмена делают вид, что встречаются ночью друг с другом и говорят о погоде. В это время третий занимается своими делами в доме, который они выбрали местом встречи.

“Между этими южанами гораздо больше солидарности, чем между европейцами”.

Я бросился вальсировать между столами. Кажется, вот тот ящик, куда судья опустил мою жалобу!

Ящик не открывался. Я тряс его как вора и рычал. Надо потолкать нижние ячейки стола.

Другие ящики открывались от малейшего прикосновения. По-видимому, странностями обладал только этот. Он был последний в моей череде проб и ошибок: я рванул на себя ручку.

Не помогло.

Рванул сильнее.

Ящик поддался чуть-чуть.

В полумраке я разглядел свой жалобный лист. Мой почерк. Сквозь щелку я изъял эту бумагу, всунул на ее место — другую. Закрыл ящик и полез обратно: неудачно — застрял в форточке.

Повис между домом и улицей. И орать было страшно, и дергаться страшно, и я не представлял как меня вытащат.

— Эй, джентльмены. Я застрял, — тихонько позвал я.

Джентльмены молчали как истуканы. Я еще раз крикнул, погромче:

— Господа, промашка вышла!

Полное молчание.

“О, господи”. Каждую минуту мог раздаться топот ночного патруля Макинтоша.

— Эй, мистеры, вы слышите или нет?

И тут я заметил, что два силуэта, к которым я обращался — всего лишь переплетенные стволы вязов, у которых десять минут назад стояли Харвей и Батлер.

Каждую секунду могло треснуть стекло и тогда прощай свобода. Из-за угла вынырнули две тени. Я сделал какое-то судорожное движение животом и провалился обратно в комнату.

Под окном раздался приглушенный голос Батлера.

— Эй, Галлимар. Опасность рядом! Кажется, тут собирается съезд патрулей Макинтоша. Немедленно на выход.

— Не могу, — я опять был в форточке, — не пролезаю обратно.

— О, господи, бейте стекла!

— Будет шумно, это не выход.

— Вы же циркач, сделайте что-нибудь с вашим животом. Может вы выдохнете воздух?

Я стонал от своего усердия, но ничего не получалось. Батлер подпрыгнул, ухватил меня за мою руку, что торчала из форточки, и изо всей силы потянул на себя. Как пробка из бутылки, я выскочил из форточки. Костюм мой был порезан — стекло-таки лопнуло.

— Бежим отсюда, — скомандовал бравый плантатор!

Мы помчались.

— А где мистер Харвей? — спросил я, чуть мы отбежали на солидное расстояние.

— Спасает нашу репутацию. Он встретился с патрулем и взял огонь на себя. Что он врет, удерживая их на месте, я не знаю. Тем не менее, кажется, мы — в безопасности. Можем зайти к вам. Вы все сделали?

— Да, все. Хотя мне это стоило последнего костюма.

— Ерунда. На деньги, что я вам дал — вы можете купить себе сто таких костюмов.

В гостинице не горело ни одного окна. “Однако же сегодня все сладко спят”, — нелюбезно подумал я о горожанах Саванны.

— Юг, свои законы. Жаркие ночи для сна, прохладные дни — для любви. Переезжайте сюда, привыкните, — откомментировал Батлер.

Мы были уже напротив стойкой портье. Он высунул свою сонную голову из-за стойки.

— Господа, вы к кому?

Батлер не удостоил его взглядом. Молча подошел, сжал стальными пальцами горло и холодно глядя сквозь человека, процедил:

— Кто, мерзавец, позволяет себе спать во время приезда двух самых почетных джентльменов этого города? Немедленно в номер мистера Галлимара два горячих пунша и маисовый ром. Хочешь со мной поспорить?

Портье самой лучшей гостиницы в городе узнал Чарльза Батлера.

— Мистер Батлер, простите покорно. Все будет через пару секунд, — слуга был сконфужен. — Я не узнал вас, потому что капитан Макинтош…

— Что капитан Макинтош? — рявкнул Батлер.

— Капитан Макинтош вчера похвалялся, что избавил город от вашего присутствия. Вы, мол, арестованы.

— А, — Батлер злорадно посмотрел на слугу. — Если ты еще когда-нибудь услышишь, что капитан Макинтош в мое отсутствие говорит что-то обо мне, скажи ему, что недолго его ослиной шее осталось носить его куриную голову. Если, конечно, не испугаешься, — добавил Батлер с ухмылкой и поволок меня за собой…

— Рассказывайте, — завопил он, как только мы оказались в номере. — Чем таким вы собирались меня завлечь, что я отдал бы вам свои деньги?

Я почувствовал себя магом. Батлер не знал, какого кота в мешке я ему приготовил.

— Только, пожалуйста, Галлимар, без лирики. Мне надо успеть отыскать одного неблагодарного молодого человека. Где — не представляю.

Я без вступлений начал:

— Вы знаете, наше выступление в Саванне приобрело оттенок небольшого скандалиуса. Вы не захотели нам платить деньги, и я стал думать, как сделать так, чтобы вы ускорили события: захотели заплатить нам деньги побыстрее.

Я думал, он подойдет ко мне и ударит!

— Очень мило, — сказал он сквозь зубы. Я понял, что пора предъявлять конфету.

Я встал, подошел к двери, ведущей в спальню, притворил ее настолько, чтобы был видно происходящее там и подозвал Батлера.

— Только будьте сдержаны, — предупредил я его.

В моей второй комнате, куда Батлер не заглядывал при первом осмотре, в кровати спал Филипп.

Батлер охнул.

Я затворил дверь и пригласив Батлера обратно, продолжил:

— Сегодня вечером, почти ночью я возвращался к себе в гостиницу, моля бога, чтобы вы мне поскорее заплатили! Неожиданно, я увидел бегущего джентльмена. Он мчался прямо на меня. Я испугался и приготовился к отпору. Но похоже джентльмен сам нуждался в моей защите. Он бросился ко мне со словами “Помогите!” Я остановился. Это был тот молодой человек, который уже обращался ко мне с аналогичной просьбой на вокзале. Тогда я переодел его в костюм турчанки.

Помнится мне, еще раньше я видел его в вашем имении.

Вот тут я и понял, чем возьму вас на крючок. Этот молодой человек был явно вам дорог. Я успокоил его и заверил, что предоставлю ему свой кров. Так он оказался у меня в гостинице.

Вы пришли ко мне чуть раньше, чем я смог разыскать вас. И вы пришли ко мне уже с деньгами так, что получайте свою пропажу.

Батлер был счастлив. В его глазах мелькнул восторг.

Он не стал будить юношу. Бережно, как драгоценную вазу поднял его на руки и скрылся за дверью. Как он добрался до своего дома, я уж не знаю. Но это меня и не особенно интересовало. Выступление карлов в Саванне закончилось. Я мог догонять свою труппу.

Когда Батлер на следующее утро вышел из своего дома, его первым встречным был Макинтош. Он, не слезая с коня, направил на мистера Батлера пистолет и громовым голосом приказал сдаваться. Батлер шуточно воздел руки долу и елейным голоском попросил не стрелять.

— Мама с детства ругала, если сын приходил домой с дырками на костюме.

Макинтош чуть не спустил курок.

— Вы арестованы, — визжал Макинтош на всю улицу. — За неуплату долга.

Батлер прыскал в кулак.

— Макинтош, поехали к судье Элайхью, — сказал он, — там мы сможем разыскать концы.

— Поехали, поехали, — заорал Макинтош.

В комнате судьи Макинтош увидел смущенного хозяина кабинета. Элайхью щупал голову и недоверчиво смотрел себе в ящик стола.

— Прервитесь, сэр! — обратился к нему Батлер. — Тут капитан Макинтош забавляется тем, что хочет арестовать меня за неуплату долга, а я считаю, что давным-давно расплатился со всеми почтенными людьми, которых кстати и нет в этом городе. Как это понимать, а судья?

Элайхью поднял утомленное мыслительным процессом лицо. Его взгляд не предвещал Батлеру ничего хорошего. Но заговорил он совсем по-другому.

— Вы знаете, Чарльз. Мне тоже казалось до сегодняшнего утра, что вы были должником, но вот в своем ящике стола я вижу доказательство обратному. Извинительное письмо Галлимара по вашему поводу. Я послал за Галлимаром, но мне сообщили, что он покинул город. Я извиняюсь перед вами.

Всегда считал, что алкоголь в начале дня вреден. У меня дома живет такса, так она, когда я прихожу пьяным — меня всегда лижет, а когда ухожу пьяным — всегда кусает. Я понял, что она делает это правильно.

Капитан Макинтош, мистер Батлер действительно ни в чем не виновен перед нами. В деле чести — у него безупречная репутация.

Макинтош побледнел. Его глазенки шныряли по Батлеру и не знали, куда в него всадить пулю…

Чарльз Батлер был свободен. Надувательство с трупом тоже открылось. Джентльмен ехал домой и смеялся. Он мечтал поговорить с Филиппом.