Батлер теряет Филиппа

Филипп сидел напротив Батлера как ангел, выпущенный из ада.

“Господи! Зачем ему понадобился этот бессмысленный побег?” — подумал Батлер.

— Зачем ты это сделал? — спросил он как можно строже.

Филипп ответил, что это произошло случайно.

— Карлики, мистер…

— “Карлики, мистер”, — передразнил его Батлер. — Что они тебе дались. Я тебя спрашиваю, зачем ты сбежал из моего дома, нарушив все наши договоры.

Филипп молчал, потом набрался храбрости, но вместо того, чтобы сделать трагические глаза и начать выдавать ложь за правду, спросил:

— Вы получали известия из “Беременного озера”?

— Да, мне регулярно пишет Серна — все идет как надо.

— А она написала вам, про Псалома.

— Что?

— Про Псалома.

— Конечно. Он хворает. А что это ты мне зубы заговариваешь.

— Значит он… значит он — здоров?

— Прекрати бредить и отвечай лучше кто тебя подговорил бежать из моего имения.

— Никто, я сам. Просто, я вам перестал верить, и думал, что у вас на меня какие-то виды.

— Ах, вот оно что! У меня на тебя какие-то виды. Интересно, где же ты их на мне видишь?

У меня насчет тебя только один вид: чтобы ты жил!

Филиппа это остудило. Но он как попугай заладил:

— Значит вы ничего не знаете.

— И знать не хочу, — мягко сказал Батлер. — Признавайся, что ты придумываешь в своей хорошей умной голове против меня?

Филиппа, кажется, успокоили такие слова Батлера.

— Ты сбежал из дома Бибисера, — мягко продолжил Батлер.

— Откуда вы знаете, — побледнев, спросил юноша.

— От Бибисера.

— Как от Бибисера? Он что, всем рассказывал? — тихо спросил юноша.

— Нет, рассказал пока только мне. Батлер “дал” вступительный пробный аккорд.

— Он подал на тебя жалобу шерифу. Теперь, тебе крышка. Кажется об этом тебя предупреждали. Разве ты не знал об этом, мой мальчик. Не знал? — спросил Батлер еще вкрадчивее.

Филипп по-настоящему испугался.

— Это не я соблазнял. Это она меня соблазнила.

— А суду начхать — жестко сказал Батлер. — Мужчина — ты. Значит и отвечать будешь ты.

Филипп покачнулся на стуле, по лицу его разлилась смертельная бледность.

— Мистер Батлер, спасите.

— Только после того, как услышу, что ты ничего не таишь на меня. Отвечай, не таишь?

— А что может мне сделать судья? — не мог забыть Филипп о страшном известии. У него нет доказательств.

— К сожалению, у Бибисера брачный контракт, подписанный тобой.

— Этого не может быть. Роз обещала его порвать. Она не может обмануть меня.

— Значит, она тебя обманула.

Весь мир рушился на глазах юноши.

— Не может быть?!

— Может!!!

— Тогда я выброшусь из окна, — обреченно сказал юноша.

— А здесь первый этаж, — участливо возразил Батлер.

— Тогда предоставьте мне спальню на третьем, — тихо попросил Филипп и на его глазах выступили слезы.

— А-а, хватит разыгрывать здесь трагедию. Еще ничего не случилось, — рассердился Батлер. — У меня полным полно связей, чтобы вытаскивать таких олухов, как ты, из беды.

Филипп почти закричал.

— Так чего же вы не вытащите меня из беды. Вы же любили мою мать Кэролайн! Сделайте хоть что-то ради ее памяти.

— Не надо учить меня жить и всуе упоминать ее имя, — сухо оборвал его Батлер. — Я сделаю для тебя все просто так, — тихо закончил он.

Юноша испугался. “Что его ожидало?”

Взгляд упал на кривой мексиканский нож, что лежал перед ним на столе. Если бы только хватило духу им воспользоваться.

“Сейчас он себе что-то сделает, Батлер”, — подумал хозяин дома.

Филипп внимательно смотрел на свое отражение в кривом лезвии.

Батлер быстро подошел к столу, схватил нож, картинно повертел и неожиданно метнул его в стену. Подбежал к стене, попробовал вытащить лезвие. Не получилось.

— Смотри, как я умею. — Сказал он весело. — Если ты не будешь вешать носа, я научу тебя такому же фокусу. Помогает при игре в карты.

Он еще раз торжествующе подергал за рукоятку.

— Видишь, не вытаскивается. А если бы вместо стены было горло какого-нибудь мародера из салуна???

На столе лежал второй нож — индейский.

Ни слова не говоря, Филипп схватил его и запустил в стену. Он попал точно в первый, и вышиб его из стены. Получилось это случайно.

У Батлера вытянулось лицо.

— А вот так бы я сделал Бибисеру, — тихо сказал Филипп.

Он потянулся к третьему ножу.

— Можно еще раз попробовать? — шепотом спросил он.

— Повременим, — так же шепотом ответил Батлер.

— Самое главное, что-то можно еще сделать. Тебя не повесят и не отрубят голову.

Филипп вздрогнул от возможной кары. Батлер сделал козырной ход:

— Я выкупил брачный контракт у Бибисера. Он — у меня. Ты можешь не волноваться.

Филипп молча смотрел на протянутую ему бумагу, где Бибисер признавал, что получил от Батлера энную сумму денег в обмен на брачный контракт Филиппа Робийяра.

Самого контракта Батлер не показал, опасаясь, что Филипп захочет его порвать.

Филипп не верил своим глазам. Мистер Батлер совершил чудо! В порыве безудержной радости Филипп захотел обнять Батлера, объяснить ему насколько не по воле Филиппа все получилось. Насколько он чище и лучше того, что сделала с ним судьба.

Он захотел рассказать Батлеру обо всем что пережил.

— Мистер Батлер поймите меня правильно. Я не соблазнитель. Я в самом деле жертва. Я провел в бреду несколько дней. Что только не заставила меня увидеть Роз Бибисер. Я трижды мог забыть Эллин и все же я ее не забыл. Поэтому ради ее любви ко мне я вам обещаю — я женюсь на ней, чего бы мне это стоило.

Вы выкупили меня из… — Филипп не нашел, что сказать.

— Я не просто благодарен вам, мистер Чарльз. Я докажу вам это на деле. Я выплачу вам деньги, которые вы вынуждены были уплатить за меня этому подонку Бибисеру. Обещаю. Хотите, я выпишу вам вексель.

— Ну что ты, — рассердился Батлер, — я же не из-за каких-то денег это сделал. Тем более таких эфемерных, как твои. Я понял, какой негодяй Бибисер! Что придумал! Нет, не нужен мне твой вексель!

Батлер несколько минут в молчании походил вокруг Филиппа.

— Хотя поверь, мне с таким трудом достались эти деньги. Хорошо, что хоть я узнал, о том, что он собирается идти к твоему дяде. Представляешь, чтобы подумала бы Эллин, когда бы ей сказали, как ты вел себя с Роз Бибисер. Она бы вычеркнула тебя из своего сердца.

— Не говорите мне об этом, Я сам все понимаю. Именно поэтому я так тронут вашим благородным поступком. И потому прошу, мистер Чарльз, хотя бы ради себя. Раз вам не нужны мои векселя сейчас, может быть когда-нибудь, когда я стану богатым, они вам понадобятся. Я выпишу вам за брачный контракт вексель, и обещаю, что вы получите по нему все до последнего цента.

— Ты припираешь меня к стенке со своим векселем. Уж если ты только так настаиваешь, то пожалуй, я соглашаюсь. Выпиши мне вексель. Хотя повторяю, ты напрасно утруждаешь себя. Я делал все не ради денег.

Филипп не дал Батлеру договорить. В глазах его горела решимость серьезного человека, который не хочет, чтобы о нем думали, будто он только и умеет, что жить за чужой счет.

— Дайте мне ручку, — сказал он. И Батлер понял его чувства.

— Пожалуйста, — в тон ему ответил он. — Напишите, что хотите. — Он даже поддразнивал Филиппа.

Филипп размашистым почерком выписал вексель.

Его доверие к Батлеру было восстановлено.

Бумажка поболталась в руках Филиппа, дабы высохли чернила. Батлер разделял его радость. Он знал, что подписывал себе Филипп.

 

Планы врагов

В Саванне собрались все участники этой драмы. Филипп, Эллин, Пьер Робийяр, Чарльз Батлер и множество других людей, которые оказались втянуты в роковой круговорот событий.

Испытывая подозрения, Филипп сбежал из дома Батлера, но они рассеялись, как дым. Батлер доказал свое бескорыстие, выкупил Филиппа и безграничное доверие к Батлеру было восстановлено.

Осталось небольшое усилие, какой-нибудь случайный поворот судьбы и Эллин с Филиппом могли бы встретиться, чтобы уже никогда не разлучаться. Они прошли: испытания разлукой, испытание соблазнами, которые им готовила жизнь — и все сумели превозмочь.

Теперь Филиппа ничего не удерживало от того, чтобы похитить Эллин хоть силой из дома ее дяди.

Он хотел повести ее под венец при первой возможности, и не обратил бы внимания на проклятия своего дяди, который, следуя страшной тайне, препятствовал счастливейшему из браков, и казался всем старым тираном, выжившим из ума.

Через несколько дней Батлер приступил к дальнейшему осуществлению своих замыслов. Он заговорили с Филиппом о его положении.

— Спасибо, мистер, — сказал грустно Филипп, выслушав до конца Чарльза. — Вы хотите мне помочь, но вы бы мне помогли, если бы раньше дали возможность встретиться с Эллин.

А сегодня я все понял: я должен быть честен перед вами и хочу сказать, что совершенно отчетливо представляю свои возможности и боюсь: я никогда, вы слышите, никогда не смогу вам вернуть долг, ибо на мне общество поставило крест. После того, что было у меня с Роз Бибисер, меня никто не простит! И даже Эллин! Потому я заявляю вам — я ухожу из этого мира. О нет, не пугайтесь. Я ухожу… в монастырь!

Ибо только Бог знает, что я безгрешен. Перед всеми я — падший человек!

Батлер бросил бороздить комнату и посмотрел на Филиппа. Довольно недоуменно.

— В монастырь? Ты же не верующий.

— Стану им!

— Стане-ешь? — протянул Батлер.

— Да, — продолжал Филипп твердо. — Я слишком мешаю всем в этой жизни. Мне все помогают, но я-то знаю, что никогда не смогу отплатить тем, кто меня любит — тем же. Поэтому я уйду от людей и стану разговаривать с Богом!

— Красиво, — восхищенно протянул Чарльз. — Ты это сейчас придумал или в книжке какой вычитал?

— Я не спектакль перед вами разыгрываю, а говорю то, что знаю.

— “То, что знаешь”. Свинья ты этакий, — передразнил Батлер. — Ты говоришь такие позорные вещи, что мне слушать просто невозможно. Жаль, до ножа далеко тянуться, а не то я бы у тебя перед глазами вскрыл бы свои вены и написал кровью, что ты — “дурак”. Ну скажи, скажи — и Чарльз забегал вокруг стола, — зачем тебе думать, будто ты не сможешь мне заплатить? Ты даже не представляешь своих возможностей!

— Если хочешь знать — Батлер в нервном возбуждении грыз кончик полотняной салфетки, которую вертел в руках. — У меня есть один план, как поставить тебя на ноги. Простенький такой планчик, но вполне реальный! О чем ты задумался?

— Я? — Филипп словно вернулся издалека, — вспомнил “видения”, что были у меня в поезде. Вы ведь не представляете себе, мистер Чарльз, какие сны я видел в поезде.

— Сны, какие сны? — механически спросил Батлер.

— Вы хорошо относились к моей матери, я вам скажу. Я видел сон, как явь. Это самое замечательное, что в нем было.

— “Сон как явь”, — эхом отозвался Батлер. — Сдается мне, я уже слыхал эту строчку. Кажется, это Эмили Дикинсон.

Филипп вздохнул.

— Не знаю, мистер Чарльз. Во сне мой дядя целовал мою мать.

— Да, оживленно спросил Батлер. Твой дядя ее целовал?

— Он ее целовал так, будто хотел показать это всем.

— Хм, — Батлер ничего не понял.

— Извините, что отвлек вас, — пробасил Филипп. — Что у вас за предложение? Поделитесь со мной. Мне интересно узнать, сможете ли вы пробудить у меня интерес к жизни?

Батлер подошел к стенному шкафчику и достал бутылку виски.

— Мой дорогой Филипп, виски делает жизнь более насыщенной и полноценной. Выслушай меня внимательно, и со значением тайным отнесись к словам явным.

— Ну, мистер Чарльз, — не отвечая на его шутки говорил Филипп — не понимаю я ваших алхимических присказок.

— Не понимаешь, потому что университетов не кончал, — шутливо оборвал Батлер. — Слушай же, отрок. Я знаю, как спасти твою судьбу. Знаешь ли ты всех, кто был влюблен в твою мать?

— Кроме вас не знаю никого, — рассмеялся Филипп.

— Вот это твоя ошибка, юноша! — процедил Батлер укоризненно. — Потому, что это залог успеха. Я — был влюблен в твою мать, я — собираюсь тебе помочь. Кто еще был влюблен в твою мать? — он может тебе помочь. В твою мать был влюблен Джек Харвей. Банкир, президент банка “Харвей метрополитен”.

Филипп открыл рот. Он не знал этого. Батлер продолжал:

— Не люди, — живые деньги. На такой чертовски тонкой струне, как любовь к женщине, из мужчин можно вить веревки.

Филипп удивленно хмыкнул. Ничего хорошего в этой черте он не видел.

— А потому, секрет прост. Ты придешь к банкиру и условно говоря спросишь его: не узнаете ли вы меня?

Филипп расхохотался.

— Мистер Чарльз, вы говорите это так, будто я — его тайный сын, который придет и обрадует папочку своим рождением. “Посмотрите, мой милый папа, как я выгляжу”. И папа откроет рот и распахнет объятия. Вы надеетесь, что он узнает в моих чертах — свои?

— Может быть, — устало проговорил Батлер и сел на стул. — В твоих чертах он должен узнать черты Кэролайн и в душе его проснется ураган, который сметет все преграды, воздвигаемые разумом. Ты понимаешь меня, мой мальчик? Ты должен возродить в сердце старого человека любовь к давно ушедшей женщине.

И тогда, желая видеть ее возле себя даже в таком отвратительном облике как твой, он сделает все возможное, чтобы это было так, и предложит тебе работу. Точнее, ты должен намекнуть ему сам про то, что удержит тебя возле него. Действуй.

Филипп поперхнулся виски. Напиток оказался крепким.

Батлер принял это на счет своей идеи. Он еще упорнее принялся убеждать юношу, и хотя оптимизма насчет его плана Филипп не испытывал, он, в конце концов, согласился.

Молодой человек очень быстро пьянел, и границы реального размывались в его сознании. Он качался на стуле, и неожиданно упал на пол.

Батлер неодобрительно поглядел на Филиппа.

— Тебе говоришь дельные вещи, а ты их не слушаешь.

Батлер понял, что больше ничего сказать не сможет, перебросил Филиппа как мешок с песком на кровать, и ушел спать.

А Филипп провалялся до утра следующего дня, пока его не разбудил Батлер и не велел одеваться, чтобы идти на встречу с банкиром.

В уверенности Батлера Филипп чувствовал силу жизни.

Окончательно в себя он пришел только на улице, по пути в банк. Мистер Батлер вез его на карете.

 

Рассказ Филиппа

… Улица была какая-то пыльная.

— А когда шел дождь, мистер Чарльз? — похмельным голосом спросил я самозванного защитника.

— Заткнитесь, мистер! От вас несет, как от стухшей бочки со спиртом, если такое вообще бывает.

У банкира вы должны только хлопать левым глазом, а правый не открывать вовсе: он у вас косой, когда вы с похмелья. Если вы не будете это делать, ранее влюбленный в покойницу Кэролайн Харвей никогда не узнает в вашем похабном лице черты своей возлюбленной. Все зависит от вас.

Я пропустил скабрезности Батлера мимо ушей.

“Старый черт. Думает, что он один знает все про человеческую душу. Я в своем юном возрасте тоже кое в чем разбираюсь”.

Я скрестил ноги. А потом руки. И сплюнул в окно. Показал язык встречной девушке и ущипнул себя за попу, чтобы больше так не делать. Мной владела ярость. Я вышел из под контроля пай-мальчика и мстил ему.

Дом банкира был претенциозен. Колониальная белая громада в три этажа и с каменными львами по бокам парадного крыльца.

— Ведите себя поприличнее, мистер. — Напутствовал его Батлер. Он заметил странности в поведении молодого человека.

— По всей видимости винные пары вывели вас из-под контроля вашего захудалого сознания, так это еще не повод, чтобы вы думали, будто все будут к вам относиться как к пай-мальчику, которому необходимо прощать случайные шалости. Запомните, чтобы добиться этой аудиенции я потратил слишком много денег.

Если бы Батлер пореже ссылался на то количество денег, которое он потратил на меня, я бы ему больше верил.

У подъезда их встречал белый дворецкий. В ливрее. Такого в домах Юга отродясь не было. Белые люди не прислуживали. Они могли быть нищими, неуважаемыми, но никогда не опускались до работы лакеев. На это годились черные.

— Что это, мистер Чарльз? — спросил Филипп у Батлера, указывая глазами на белого дворецкого. — Это перекрашенный черный?

— Не задавай вопросов, на которые ты сам можешь придумать ответ, — прошипел Батлер.

“Ну и передняя… Холл — необъятных размеров. И опять каменные львы”. Навстречу гостям по лестнице спускался мистер Джек Харвей. Глядя на него, Филипп вспомнил ряд тонкостей, которые выветрились из его пьяного сознания.

Прежде всего, мистер Харвей был отцом жены дяди Пьера. Он был отцом Сьюлин и при этом любил сестру Пьера. Замечательно! Его привязывали к дому Робийяров двойные узы. Очень мило!

А знал ли он о том, как Сьюлин терроризировала Кэролайн? Наверняка не знал! А то бы он потрепал свою дочь по загривку. И он же был дедушкой Эллин — это поразило Филиппа больше всего.

“Боже мой, — мой родственник!”

У меня началась икота. Батлер двинул мне локтем в бок. Дыхание сперло. Харвей подумал, что я восхищаюсь его домом. Он ласково взял меня под локоток, и нимало не заботясь о Чарльзе Батлере, повел одного наверх в свои аппартаменты. Мне было стыдно обернуться и взглянуть в глаза мистеру Батлеру.

Филипп не видел, как Чарльз заговорщицки улыбнулся им в спину, а когда мистер Харвей обернулся — показал большой палец правой руки. Харвей ответил подмигиванием.

Юношу привели в кабинет.

— Выбирайте себе кресло, — предложил Харвей — мой родственник.

Я опять икнул. И вспомнил бешеный взгляд Батлера.

Юноша не знал, что идет по пути хорошо продуманного сценария.

— Выберите вон то, — будто на мороженое, указал мне Харвей. Кресло было явно очень старинное и к тому же — глубокое.

— По-видимому, что-то очень важное привело вас ко мне, коли вы так неожиданно вспомнили о нашем родстве, — высокопарно обратился ко мне банкир.

Я покраснел и икнул. Банкир досадливо поморщился.

— Эти старые кресла трещат, как попугаи. Что поделаешь — время!

Я смотрел на него как на волшебника. Банкир меня разыгрывает или в самом деле принял гнусный звук за издержки мебельного производства? Похоже было, что старый осел говорил вполне искренне. Если он такой кретин, то каков же его банк?

— Мой банк самый богатый на Юге, — сказал медленно, с оттяжкой Харвей, — чем ввел меня в кратковременное умственное помешательство: то ли я сказал свою мысль вслух, то ли Харвей случайно продолжил своей фразой мою мысль.

На всякий случай я решил прекратить рыгать и думать. Но ненадолго. Пока идет аудиенция.

— В банке “столько-то и столько” дохода в месяц, — плел свою гнусную лекцию Харвей.

Я молчал.

По всей видимости юноша как-то нарушил тактику поведения, избранную стариком. Тот стал нервничать.

— Что же вы молчите, молодой человек? — наконец не выдержал он. — Или вы не хотите со мной разговаривать? У меня что, пахнет изо рта?

— Не у вас. У меня, — промычал я, соблюдая предосторожности, указанные мистером Батлером. Я закрыл правый глаз и стал усиленно подмигивать левым. Харвея это смутило.

— Мне кажется, вы скучаете, молодой человек. Во всяком случае, глядя на ваше поведение, я делаю такой вывод.

— Ах, как вы проницательны, сэр, — сказал я подобострастно, вспомнив белого лакея в передней. Может быть, мистер Харвей не был любителем черного?

— Вы умница, — сказал, причмокивая, Джек Харвей. — Вы душка, потому что у вас на лице написано все, о чем вы думаете. По всей видимости — вы мечтаете заняться в вашей жизни, которая порядком вам осточертела, чем-нибудь серьезным. А именно, вы хотите видеть свое имя внесенным в анналы серьезных молодых людей Юга?

Я прекратил раскачиваться в кресле. Джек Харвей застонал. Я испугался и посмотрел ему в глаза. Он указал мне пальцем вниз — я ужаснулся.

Ножка кресла, в котором я сидел, опустилась прямо на сапог мистера Харвея. Как настоящий джентльмен, он не сказал об этом вслух. Но ему было больно.

Я пристыженно поднялся с кресла и помог мистеру Харвею высвободить сапог.

— Извините, — сказал я шепотом, чтобы не нарушать идиллическую атмосферу джентльменского разговора, который у них завязался.

— Не стоит извинений, — так же шепотом ответил мне мистер Харвей. — Сам виноват. Не надо ходить там, куда не зовут. Вы банковским делом когда-нибудь занимались, — без всякой видимой связи спросил он.

Я испугался, что попал ему на ногу другой ножкой кресла. Опасливо взглянул вниз. Ног мистера Харвея вообще не было видно. Он сидел, держа их на весу, в воздухе и испуганно смотрел мне в глаза. По-видимому, один из нас, не понимал другого.

Я подумал, что аудиенция закончилась.

— Мистер Харвей, мой визит мне кажется несколько затянувшимся. Вы не это хотели мне сказать?

У Харвея произошел паралич взгляда. Он уставился мне в лоб.

— Простите, не понял.

— Мой визит несколько затянулся, — растерялся я.

Харвей дико улыбнулся и сказал:

— Понимаю-понимаю. Какая сегодня хорошая погода!?

— Погода дрянь — согласился я, — и понял, что вновь допустил оплошность. — То есть погода в самом деле ужасная, но с проблесками надежды.

— Вы банковским делом когда-нибудь занимались? — опять спросил Харвей.

Я почувствовал, что банкир целеустремленно устраивает меня к себе на работу.

— Представьте себе — нет.

— Очень хорошо представляю, — мистера Харвея не так-то легко было сбить с цели. — Сам начинал с нуля — и видите, каких результатов достиг.

Харвей указал мне на канарейку, пискнувшую в своем железном “Коллизее”.

Я понял это в неприличном смысле.

— Что вы имеете в виду, мистер Харвей?

Харвей подскочил на своем кресле.

Я начал паниковать.

— Мистер Харвей, жизнь устроена так, что требует подчас быстрых и неожиданных решений, которые слишком тяжело нам даются. А посему… а посему… — мысль начала пробуксовывать — а посему, — вдруг заорал я — возьмите меня на работу. Именно для этого мистер Батлер заплатил вам такую сумму денег.

— Что? — Харвей удивился. — Мне? Заплатили? Да кто вам сказал такую чушь!

Я понял, что зашел слишком далеко.

— Никто, — тихо сказал я. — Само вырвалось.

— Все. Я устал, — простонал Харвей. — Аудиенция закончена. У вас неподражаемая причинно-следственная связь. С таким умом мой банк разбогатеет — вы приняты на работу. Считайте, что вы прошли собеседование. Завтра вас ждут в банке. Смотрите, без опозданий.

Вместо ответа: “Спасибо, сэр”, — я икнул. Громко.

— Ну и речь у вас, молодой человек. Это целый симфонический оркестр, а не речь.

И что было совсем неожиданно, мистер Харвей икнул сам.

Воспитание мое было хуже харвеевского. Я не сдержался и расхохотался во все горло. Так громко, что в комнату ворвался Чарльз Батлер.

— Мистер Харвей, что здесь происходит? — заорал он в ужасе, — на что я ледяным тоном произнес:

— Вы что, подслушивали, мистер Батлер за дверью? Или у вас такое чутье природное: являться на реплику?

Вместо ответа Батлер закатил мне пощечину. Он не знал, бедный мистер Батлер, что предыдущей ночью, когда он уложил меня в постель, я поднялся — в темноте достиг запретного шкафчика, где хранилось виски и напился до чертиков.

Пьяница Батлер просто забыл, что так бывает.

Я был просто спятившим, а он думал, что я — наглец.

Сумерки, в который раз поглотили мое сознание.

“Эллин, Эллин!” — воззвал я из глубины той пропасти, в которую летел. “Приди ко мне! Забери меня из этого мира!” Но Эллин не слышала.

Аудиенция закончилась…

…Эллин сидела в своей спальне и задумчиво глядела в окно. Она сочиняла письмо Филиппу.

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ЭЛЛИН К ФИЛИППУ

“Милый Филипп!

Дни тянутся за днями. Я живу без тебя. Мое письмо ты никогда не прочтешь, потому что я не знаю твоего адреса, Но знаю где ты — в моем сердце.

Можешь представить мое беспокойство: иногда, я перестаю видеть в своих снах тебя. Тогда я начинаю ходить по улицам в своем сне, и у всех спрашиваю: не видели ли вы моего Филиппа.

Люди отвечают мне: “Нет, не видели.” И я просыпаюсь вся в слезах.

В нашем заточении случаются свои маленькие события.

Я не говорила тебе, что с нашей Евлалией приключилась беда. Она попала в руки ужасных карлов, которые приезжали в Саванну давать свои ужасные представления. Из города они уже давно уехали. Но следы их остались.

Вчера к Евлалии приходил доктор Мид. Думаю, что ты сталкивался с ним. Он хоть и довольно странный, но, полагаю, умеет отличить черное от белого. Он осмотрел Евлалию и сказал, что беспокоиться нечего. В том, смысле, что она не беременна. — Это то самое страшное, что мы от нее ожидали и благодаря чему наш отец запер нас в этот дом на окраине. Представляешь: страхи канули в прошлое, и мне теперь кажется, что она стала жертвой собственного воображения или розыгрыша карлов.

То, что они делали с бедной девочкой — это поистине ужасно. Она все рассказала. Но хуже всех сейчас мне. Потому что это я тогда накричала на нее. Сказала ей, что не хочу ее знать, и что она мне — не сестра. Я погорячилась. А она думала, что у нее жизнь кончена. Я ее обидела.

Теперь я понимаю, что она поступала так, чтобы было лучше только мне. Она жертвовала собой ради меня. А я это сразу не почувствовала. Думала, что просто ей хочется вырваться из того заточения, на которое обрек нас отец. Я ошибалась.

Но доктор Мид, развеял наши подозрения насчет ее судьбы. Я ведь не сказала тебе, отец думал, что Евлалия точно родит, она ему все рассказала. Как это ужасно произносить вслух. Но теперь все не так.

Нянька Ду думает, что она просто это придумала. Испытала нервный шок и ей показалось Бог знает что!

Я думаю, что эти знаменитые на всю Саванну маленькие фокусники смогли что-то сделать с ее сознанием. Во всяком случае, она вообразила себя беременной, но не стала ею, в этом мы все теперь уверены. Карлы страшные люди — они умеют все! Что они сделали с целым городом? Половина города между собой перестрелялась. А теперь наступила череда разоблачений. Фокус с надругательством лопнул.

Все оказалось не так. Если доктор Мид, конечно, не врет и не ошибается, — то гора с плеч. Мы все бесконечно этому рады.

Да, когда об этом сообщили отцу — он даже прослезился и сказал: “Наконец-то, хоть один член нашего семейства восстановил свою репутацию”.

Одна я никак не могу ее восстановить, потому что люблю тебя, и это злит моего отца и заставляет его ненавидеть тебя. Хотя вспомни, как он тебя любил раньше! В его внезапном к тебе охлаждении есть некая тайна, которую он скрывает и не желает никому рассказывать.

Дорогой Филипп! Я расспрашиваю о тебе всех случайных мустангеров, с которыми меня сталкивает судьба. Но все напрасно. Никто тебя не видел.

На этом я прощаюсь с тобой, — пришел отец и зачем-то срочно требует меня к себе.

Почему?

А вдруг это то, чего я больше всего на свете боюсь? Филипп спасай!”

 

Встреча Джекки

А в это время Джекки-поэт, который в Саванне оказался абсолютно один, покинутый, сидел в кабаке. Ни одна газета его стихами не заинтересовалась, уже несколько дней он проживал в гостинице, с которой соседствовал весьма занятный салун.

Каждое утро Джекки спускался в это заведение и подсаживался к какому-нибудь ковбою, с которым заводил странные для салуна разговоры про искусство, про красоту, которая спасет мир…

В то утро, Джекки был уже немного пьян. Его угостил один захмелевший ковбой. Джекки прочел ему стихи.

— Чувствуешь ли ты в этих стихах грацию южной ночи, — спросил его Джекки.

— Не-а, — совершенно искренне ответил ковбой по имени Пит. — Разве что, изо рта у тебя воняет немного приятель.

— А-а, — романтически протянул Джекки-поэт. — Это ерунда! Это может сравниться только с плохо написанным стихотворением. Сейчас я тебе прочту настоящую поэзию и ты забудешь все запахи. Слушай приятель.

Но Джекки прервал сам себя.

— Слушай, приятель, а ты случайно не знаешь в этом городе такую девушку, которая была бы при деньгах и мечтала бы в то же время выйти замуж?

Ковбой, перейдя на те же полуфилософические тона, ответил:

— Кто же этого не знает, приятель. Это полгорода знает. Такая девушка есть везде. В нашем городе ее зовут Роз Бибисер. На днях, например, она хотела выброситься их окна, еле ее удержали.

— Ух ты! — восхитился поэт. — Как это поэтично, выброситься из окна.

— Дурак ты парень. Тебе поэтично, а себе она могла сломать шею и потеряла бы возможность двигаться.

— На языке европейцев это называется “паралич”.

— Да-да, именно паралич. Так про нее доктор и сказал. Сказал, что это была бы ее новая фамилия, если бы она упала. Но ведь, славу Богу, этого не произошло. Ее удержали.

— Ух ты, — как китайский болванчик еще раз повторил Джекки-поэт.

Ковбоя это рассердило.

— Да что ты заладил: “ух-ты, да ух-ты”. Говорят тебе: она не выбросилась их окна и нечего ей завидовать. А то: иди к ней, присоединяйся, она, наверное, такая же, как ты. Стихи любит.

— Ни разу не слышал про женщин-поэтов. Расскажи.

Пьяницы с соседних столиков с удивлением прислушались к интеллектуальному разговору.

Ковбой в двух словах обрисовал Джекки историю Роз.

— Да, малый, — закончил Пит сумбурный рассказ, — история ее таинственна. Девушка выдержала столько, что другой бы парень не выдержал.

— А с этой слепой девушкой можно встретиться? — спросил как-то странно Джекки.

Ковбой остолбенел.

— Это тебе зачем?

— Ну, прийти к ней, навестить, можно?

— Можно или нельзя, я-то откуда знаю. А тебе это зачем, парень?

— Ну так, на всякий случай.

— Посвататься, что ли, захотел? — сказал ковбой и сам заржал над своей шуткой. — Ты это парень брось. У нее дядя — зверь. Сожрет и не заметишь. Он на каждого готов кидаться, лишь бы в зятья заполучить. Не суйся, а то он положит тебя с этим бревном, а потом, заставит на нем жениться. Ты же — без роду без племени, кто за тебя заступаться будет.

Джекки-поэт хотел сказать, что он на самом деле славного роду и племени, но передумал.

Он ясно осознал, что хочет встретиться с этой таинственной девушкой, которая пошла бы за своим возлюбленным хоть в огонь, хоть в воду.

Дальнейший разговор возобновился через три, пропущенных внутрь, больших стаканов виски.

— А она, что — ведьма? — спросил вдруг Джекки-поэт.

— То есть? — шепотом переспросил ковбой.

— Я вспомнил, что слышал эту историю. Было это во время того дурацкого выступления карлов. Говорили, что эта Роз в чем-то не знает удержу. А в чем, я не понял.

— Чего-чего? — зашипел ковбой. — Ты что здесь словами кидаешься, парень. Пойди-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока я не позвал своих приятелей.

И Пит красноречиво толкнул Джекки-поэта в грудь. Парень отлетел метра на три. Прямо к окну. Читать стихи сумасшедшему животному расхотелось.

И тут его посетило видение. Он увидел как луч солнца проник через окно и перед глазами появился силуэт девушки. Видение исчезло.

Однако история про странную девушку завладела его воображением. Эта таинственная незнакомка казалась ему вылепленной из пламени, который сжигал ее внутренности и давал тепло тем, кто мог это почувствовать. Джекки это понял.

На улице светило солнце. Двухэтажные домишки скопом обступили несчастного парня, который чувствовал себя как мальчик-с-пальчик в кармане великана. Он шел куда глаза глядят.

Незаметно для себя Джекки потерялся в этом великолепии новой цивилизации. Он не знал куда идет. Пошел дождь.

Вдруг Джекки увидел видение чьих-то окон, завешанных черным в солнечный день, а потом и сам дом — сумрачный, потрясающий воображение того, кто на него смотрит впервые.

Нехорошее чувство страшной догадки озарило его.

Джекки стал себе говорить: “Надо к чему-то готовиться”, но сам не знал к чему. Наконец он не выдержал и побежал.

ВТОРОЕ ПИСЬМО ЭЛЛИН К ФИЛИППУ

“Мой дорогой Филипп! Где же ты?

Почему не приходишь. Самое ужасное, что нас могло бы ожидать — наступает. А ты — опять исчез.

Я — совсем одна. Вспомни, что ты мне говорил в приозерной сторожке. Что никогда не покинешь меня.

Представляешь, вчера приезжал отец, чтобы сказать, что твоей судьбой заинтересовался мистер Харвей. Мы все просто остолбенели. Мы не знали, что и думать.

На что это похоже? Казалось, что солнце опять вошло в наш скромный дом при одном упоминании твоего имени.

Тебя собираются простить. Я это почувствовала. А вечером ко мне подошла Евлалия.

Вынуждена тебе рассказать эту историю. Вчера возле нашего дома появился большой, толстый и желтый карлик. Его зовут Снепс. Мы это выяснили от мальчишек, которые всю дорогу сопровождали его и забрасывали камнями. Он не отбивался от них, только жалостливо смотрел по сторонам. И взгляд его — разрывал душу. По-моему, в его глазах застыли слезы.

Что он делал возле нашего дома? — никто из нас не выяснил. Но это странно. Ведь доктор Мид, сказал, что Евлалия не беременна. Зачем же он пришел.

Я как только его увидела, сразу спряталась за кресло и велела сестре тоже спрятаться. Ты не знаешь: в нашем домике окошки низенькие. Карла подошел, потоптался у него, заглянул внутрь домика и ушел. Заглянул один раз в то окно, которое выходит на улицу. Мы прятались в соседней комнате, и он нас не заметил. Вот и все.

Еще были какие-то новости, но точнее не могу тебе их рассказать. Забыла, потому что все не ясно и все довольно таинственно.

А после этого случая я узнала другую страшную тайну. Про себя.

Только ты, Филипп, сдержись и не расстраивайся! Еще все можно поправить.

Вчера к моему отцу приходил коротышка-ирландец.

Его зовут Смешно, и коротко — Джеральд О’Хара. Он вертелся перед отцом, как павлин. Распустил хвост, а когда я вошла, заметил, что я — очень хорошенькая.

Зачем отец меня ему показывал?

Я не знаю. Но может быть действительно дни близятся к чему-то очень страшному. Визит этого ужасного толстого человечка как-то с этим связан.

Я сказала тебе страшную новость, и больше уже не могу ни о чем думать. Я только молюсь. Найдись поскорее!

Приди и забери меня отсюда. Спаси свою Эллин, которая будет думать о тебе всегда! Что бы ни случилось!.. ты знаешь, я забыла тебе сказать самое главное.

Сегодня ночью мне приснился наш ребенок. Наш! Которого пока у нас еще нет. Я вся обревелась. Это была девочка, со светленькими волосиками. Она плакала. Интересно, почему она плакала? И звали ее Скарлетт.

Больше ничего не могу писать, слезы застилают мне глаза. Филипп, откликнись! Мы можем никогда больше не увидеться”.

… Филипп приходил в себя после того срыва в доме Харвея. Страшное нервное потрясение, которое его свалило, стало забываться — он постепенно выздоравливал.

Он вдруг понял, что всю жизнь выполняет только чьи-то желания и никогда — свои собственные.

После болезни с ним что-то произошло. Он будто надломился. Или изменился. Стал другим. И замечал пока это только сам.

Батлер “колдовал” над ним, чтобы Филиппа оставила нервная болезнь.

Таинственные изменения в своей душе, которые не сулили ничего хорошего, проявились исподволь. Филипп стал с интересом относиться к банковскому делу.

Харвей каждое утро за ним присылал экипаж. Филипп выходил к экипажу и отъезжал в банк. По пути на работу — как это странно звучало для Филиппа — его узнавали и оборачивались при его появлении. Филипп пугался, стеснялся своего прошлого, и из кареты без надобности не высовывался.

В городе уже знали, что “заблудшая овца” возвращается в свое стадо.

Больше всего эта овца боялась только встречи с собственным дядей. Он представлял эту встречу по-разному. Дядя мог ударить по лицу, а мог и выстрелить. Что он может облобызать племянника — в голову не приходило.

Филипп не мог читать писем Эллин, адресованных ему по почте духов. Что-то в его душе очерствело. И не знал он, что предупреждение об этом было в очередном неотправленном письме. Трижды Филипп случайно проезжал мимо маленького домика, в котором была спрятана Эллин, но ни Эллин, ни Филипп этого не почувствовали.

 

Расставания

В банке мистера Харвея к Филиппу все относились почтительно. В окружении снующих вокруг него клерков молодой человек чувствовал себя частицей большого дела, которое звалось успехом.

Тот кто олицетворял этот успех, — мистер Харвей, — редко спускался со своего Олимпа вниз к простым клеркам.

То что Филипп единственный из них мог подниматься наверх было знаком избранничества.

Филипп поверил в свое дело, а это так или иначе привело к тому, что наступили такие дни, когда Филипп сказал, что новое дело поглотило его целиком.

Он почувствовал вкус к простой добропорядочной жизни. Он стал достойным наследником Пьера Робийяра.

Батлер это заметил слишком поздно.

ТРЕТЬЕ ПИСЬМО ЭЛЛИН К ФИЛИППУ

“Мой дорогой Филипп!

Прости за беглый почерк. Слишком тороплюсь. Сегодня утром к нам в дом пришел отец и велел мне собираться. По-особенному — красиво. Что-то неладное почувствовала я в его просьбе. Мне показалось, что он вырос и казался слишком огромным для того маленького домика, в котором нас запер.

Он дважды подчеркнул, что мне надо одеться особенно красиво.

И знаешь для чего: он готовился показать меня мистеру Джеральду О’Хара.

Я обомлела. Пьер Робийяр сказал мне, чтобы я взбила волосы на манер твоей матери Кэролайн. Как только я стала это делать, мне показалось, что покойница превращается в меня.

Но я мужественно все исполнила.

Мой отец тоже заметил это, потому что сказал, что я напоминаю ему его сестру. Я испугалась. В моем лице проступали следы могилы. Днем пришел тот, кому готовился показать меня отец.

Это был ужас на двух ногах.

Ирландец!

Коротышка!

Он едва доставал мне до плеча, но при этом у него было самодовольное лицо, и он смотрел так, будто я уже завоевана им! Ему осталось мне милостиво сообщить об этом. Филипп!!! Что бы ты сказал, если бы увидел меня рядом с ним?.. Ты бы ничего не сказал! Ты бы просто вырвал меня из его рук. Но тебя нет рядом! Умоляю тебя, приди скорей! Почувствуй тревогу, что снедает меня. Приди, иначе будет поздно. Планы отца недвусмысленны.

P.S. У меня хватает сил рассказать тебе еще о том, как идут дела в нашем доме. Евлалия чрезвычайно похорошела и успокоилась. Бедная девочка на днях призналась мне, будто верит, что все происшедшее с карлами — дурной сон.

Да, чуть не забыла: по поводу дурного сна! Мне постоянно снится, что по ночам возле нашего дома проезжает черная карета, в которой сидит неизвестный мне господин. Я знаю, что в этой карете таится что-то очень страшное для меня и прячусь всегда при ее появлении, она проезжает мимо. Представь себе, однажды ночью, проснувшись от этого я кошмара я попробовала убедить себя в том, что все это — лишь ночные страхи, которых нет в действительности. Я подошла к окну и выглянула наружу: по улице проезжала черная карета. От страха я чуть не лишилась чувств.

Но все-таки я превозмогла себя.

Я разбудила Евлалию и показала ей экипаж. Она сказала, что часто видела его днем: за ним всегда бегут мальчишки. Иногда из окна им кидают монетки. Представляешь, а вдруг там скрывается кто-то ужасный! Все этот так страшно. Я боюсь, и жду тебя. Приходи ко мне, мой дорогой Филипп”.

 

Ожидания Филиппа

Филипп вдруг стал замечать в сидении за рабочим столом свои радости. Его это потрясло. Он-то думал, что причина в слабости после болезни — ходить не хочется. Но Доктор Мид сказал, что он абсолютно здоров.

На днях коллеги Филиппа отметили его юбилей: первую неделю работы. Ему подарили настоящие канцелярские нарукавники: из коричневого сукна. Когда он их надевал, летели искры. Но главное, они закрывали руки по самые локти, и ткань на сюртуке не протиралась. Филипп был счастлив.

Он вдруг понял, что одни должны сидеть на конях, другие — на стульях. В нем проснулся банковский служащий. Он стал считать это дело весьма полезным для человеческого рода. Он даже думал, что только банковские служащие достойны продолжения своего рода.

Харвей это поощрял. Молодой джентльмен стал с большим удовольствием возвращаться домой в экипаже. Его чувству собственной значимости это льстило.

Экипаж принадлежал Харвею. Большой, черный, с монограммой на боку. Часто кучера, по его приказу, возили его самой длиной дорогой, чтобы большое число людей могло заметить каким благопристойным лицом Филипп стал. В таких длинных путешествиях его взор всегда привлекал маленький домик, что стоял на окраине города. С глухими сиреневыми шторками, закрывающими окна. Иногда Филиппу казалось, что из-за них на него кто-то смотрит. Любопытство распирало его. Но он ни разу не высунулся из кареты, чтобы узнать, кто живет в маленьком таинственном домике. На этом отрезке пути практически не было пристойных господских домов, и по тротуару не прогуливались знатные люди, которые могли бы оценить новое положение Филиппа. Только мальчишки с улюлюканьем бежали за каретой и молодой джентльмен в порыве благости выкидывал им изредка горсть монеток за окно.

 

Батлер сердится

Батлер начал замечать, что Филипп тяготится его присутствием. Однажды произошел скандал: Филипп собрался на работу в субботу.

— Что это? — спросил озадаченный Батлер. — Мы хоть и не евреи, но по субботам вроде не работаем.

Филипп в молчании продолжал разыскивать по всему дому свои банковские бумажки. Он имел обыкновение работать за завтраком, обедом и ужином. Чашкой с кофе он придавливал наиболее важные бумажки, а суповой тарелкой то, что требовало спокойного решения после обеда.

Когда Батлер видел, как голодный Филипп рыщет по буфетам в поисках еды, он срочно предлагал обратиться к повару. Филипп с раздражением замечал, что хочет лишь поработать и нуждается в бумагах, а не булках.

— Зря вы, Филипп, пренебрегаете советом и не бросаете работу в банке, — говаривал в таких случаях Батлер. — Негоже путать трапезу с трудами. От работы мустанги теряют выносливость, а вы не тягловый жеребец, вы — мустанг, вы созданы для абсолютной свободы, также как для счастливой любви! Вы забыли свои чувства к Эллин?

— А-а, оставьте! — сказал Филипп. — Мне надоели эти бесконечные погони за призраком.

— Каким призраком?! — задохнулся от возмущения Батлер. — Вы Эллин призраком назвали?

— Нет!!! Вы прекрасно знаете, что я люблю ее, по-прежнему. Но я устал от чувства обязанности по отношению к ней, о котором вы постоянно мне напоминаете. Мне не хочется больше принимать ни сомнительного участия в ваших авантюрах, мистер Чарльз, ни пытаться встретиться с Эллин тогда, когда об этом не подозревает ее дорогой папаша. Мне надоело быть мустангером, который должен похищать свою невесту. Я — не дикарь. Я достойный человек. Я хочу приехать к ней в дом — в карете. Открыто! И сделать официальное предложение, как полагается, при родных, а не утаскивать в темный лес, где свидетелями нашими будут лишь вязы. Поэтому-то мне приятно ездить в банк, мне хочется работать, чтобы достигнуть положения в обществе, чтобы мне кланялись, когда я иду, а не гнались за мной.

Моя сила — в благопристойности и чинопочитании, а не в свободе.

— Именно это я принимал в расчет, когда устраивал вас на работу к мистеру Харвею!

— Не лгите! — Филипп дернул бумаги, которые застряли, придавленные фамильным сервизом Батлера. Вместе с бумагой на пол рухнула гора посуды.

— Своим постоянным напоминанием о вашей помощи вы только заставляете меня ненавидеть ее. И запомните, я никогда не прощу вам того, что вы так бессовестно и нагло издеваетесь в моем присутствии над уважаемым членом общества, которым является мой дядя Пьер Робийяр.

— А-а! Он уже стал для вас примером… Кажется, совсем недавно вы его ненавидели.

— Знаете, вы слишком много приписываете себе добродетелей, — как будто не услышав, продолжил Филипп, — я думаю, мистер Харвей мог взять меня к себе в банк без ваших усилий. Ведь как-никак я — его родственник. Мои сводные сестры — его внучки.

Наступила пауза.

— Езжайте в банк, — наконец холодно сказал Батлер. — Езжайте в банк!!! — заорал он, как будто Филипп оглох, — и работайте там сколько вашей душе угодно, зарабатывая себе положение в обществе!!!

Филипп в полном молчании собрался и уехал.

Батлер в волнении заходил по комнате.

За окном собрались тучи, они пришли со стороны океана. Ветер гнул верхушки пальм. Что-то орали мальчишки под окнами.

“Значит молокосос перестал мне верить. Захотел в Харвеевском экипаже, запряженном тройкой, подкатить к крыльцу дядиного дома, увезти Эллин, а меня оставить с носом. Вроде бы я был помеха, от которой он наконец избавился…

Нет!!!

Так не будет.

Он решил, что, наконец, пора пойти по стопам дяди, так безопаснее жить.

Так спокойнее жить, и повторять вместе со всеми слова слюнявых предводителей нашего общества, отличающихся примерной импотенцией, но не избавившихся от похоти”.

За окном резко закричали чайки.

“Если Филипп вернется к дяде, с Робийяром мы станем еще худшими врагами, чем были, а мальчишка докажет ему свою преданность!

С ним что-то произошло. Его как будто подменили или сглазили. Он задумал разбогатеть, захотел стать толстым индюком при жене и десяти детях, который пользуется непререкаемой славой семьянина.

А его брачный контракт с Роз Бибисер, которую он позорно обесчестил? И то, что я его выкупил? Похоже он хочет забыть об этом, как и том, что должен мне по векселю, который сам же мне выписал.

Он хочет забыть обо всем как бы между прочим. Как будто он начал жить только с приходом в банк!”

— Хозяин ваш кофе, — робко произнес за дверью голос черной рабыни.

— Вылей его в кровать мистера Робийяра, — зло закричал Батлер.

— Что-что? — не поняла служанка.

— Что слышала. Я тебе приказываю: вылей черный кофе в кровать мистера Робийяра и оставь в ней записку, что это нефть, которую он должен мне в обмен на то, что я его приютил, согрел, накормил, вывел в свет.

— Я же писать не умею, — простонала, сбитая с толку служанка.

— Что вы все сегодня мне вздумали перечить: один слушаться не хочет, другая писать не умеет, когда это от нее требуется!

Батлер искал повода сорвать свой гнев. Утренний скандал вывел его из себя.

Служанка потопталась под дверью. Небо за окном стало совсем черным. Холодный ветер шел с Атлантики. Батлер поежился, хотя в кабинете совсем не было холодно.

Служанка прошлепала в спальню Филиппа.

— Вылей точно на самую середину! — заорал ей вслед Батлер изо всех сил.

За окном с кокосовых деревьев посыпались орехи.

Батлер с ненавистью посмотрел в небо, готовясь бросить вызов темным тучам, которые прятали веселое солнце.

“Филипп тяготится своим положением изгоя. Он хочет стать честным джентльменом, изменять своей жене втихую, тайно жить со своей наложницей и благостно принимать молчаливое одобрение общества. Ничтожество!

Вам надоел я, как живой пример того, что можно жить совсем наоборот, руководствуясь другими принципами? Вы хотите добиться в этой жизни успеха, изменив человеческой природе. Ох, и посмеюсь я над вами, когда мы вместе окажемся в раю. Я спихну вас оттуда в ад! Я проучу вас! Я покажу вам, что меня не-воз-мож-но обмануть!

Обставить Батлера, как мальчишку! Такое еще никому не удавалось”.

Тучу пыли, которую желтым шаром гнал по улице ветер вдруг подняло в воздух и с размаху швырнуло в окно кабинета Батлера.

Батлер поддел ногой листик, что валялся на красном персидском ковре, постланном со стены на пол.

“Филипп забыл какую-то из своих дурацких банковских бумажек” — подумал Батлер.

Листик плавно взвился в воздух и упал на лицевую сторону. Крупными корявыми буквами на ней были начертаны какие-то словеса.

“Нет, это не рука Филиппа. Это кто-то грамоту изучает”, — механически подумал Батлер и вспомнил собственное детство. Может быть эта дура служанка. Батлер поднял листочек, чтобы закинуть его в камин. На бумаге было написано:

“Сегодня в полночь жду вас на углу дома”.

Батлер вытаращил глаза.

Он прочел письмо снова и листок выпал у него из рук. Медленно покружившись, упал рядом с каминной решеткой.

Найденный листок не оставлял сомнений: у Филиппа были тайные дела о которых не знал Батлер? Уж не заговор ли? Филипп вступил с кем-то в переписку тайком от своего старшего друга.

Тайно от Батлера значит только одно — против Батлера.

Но как далеко зашли его тайные действия — неизвестно.

Батлер испугался.

За окном хлынул дождь. Вдали в океане чья-то шхуна боролась с волнами.

“Филипп тайно от меня с кем-то держит связь.

Но, с другой стороны — Филипп не авантюрист, возразил кто-то другой в душе Батлера. — Приключения не для него”.

“И в то же время он разрывается между доверием ко мне и каким-то тайным влиянием на него со стороны дяди”.

“И все это Филипп и Филипп, — опять заныл в душе Батлера тот, кто доверял юноше. — Сколько подозрений рождает одно твое имя!”

“Надо понять, что за опасность грозит лично мне!”

Батлер завесил окно шторой, зажег свечи и заметался по комнате, обставленной старинной мебелью в стиле Людовика XIII.

“Какой нехороший кабинет! Встреча сегодня в полночь.

А вдруг это было вчера? Записка не датирована.

И потом — у какого дома?”

Батлер понял, что не в силах ответить ни на один вопрос и больше не может оставаться в четырех стенах. Уже темнело, но он решил мчаться в банк.

Ему казалось, что он только взглянет на Филиппа и сразу разрешит страшную загадку, которой обернулось против него все, что было связано с именем Пьера и Филиппа Робийяров.

 

Вечерний выезд Батлера

Батлер велел запрячь своего любимого рыжего Тлалько. Это был сын того жеребца, на котором он воевал в Мексиканскую компанию: своенравное и гордое животное с весьма непредсказуемым нравом.

Быстрый тропический ливень уже закончился. В воздухе было свежо и пахло перезревшими бананами.

По дороге в банк путь Батлеру преградил старый знакомый по имени Пит: ковбой, который одно время охранял усадьбу Батлера под началом управляющего мистера Джонсона. Этот Пит на секунду задержал его. Он подошел к коню Батлера и попросил у мистера Чарльза немного денег на выпивку. Батлер нелюбезно отказал и пришпорил Тлалько. Конь сделал громадный скачок вперед и взвился на дыбы. Наездник от неожиданности не удержался, опрокинулся навзничь, и неподвижно замер на земле.

Нищие зеваки, что после дождя в вечерний час выбрались на улицу, моментально обступили богатого джентльмена, упавшего с коня. Кажется, можно было поживиться!

Батлер был без сознания.

Пока ему пытались оказать первую помощь, на его затылке вздулась огромная шишка, а лицо побледнело все явственнее. Попытки привести его в чувство успехом не увенчались.

— Кто это?

— Кто это?

Спрашивали друг у друга зеваки, и никто не мог ответить.

Огненный жеребец с диким ржанием носился посреди узких улочек бедняцкого квартала и никак не давался в руки пытавшихся поймать его охотников. Ужасное зрелище.

Кто-то закричал, что следует позвать капитана Макинтоша. Не успел еще стихнуть возглас, призывающий блюстителя порядка, как в конце улицы показался конь капитана. Урод на коне восседал, как царь Валтасар: с сардонической ухмылкой. Нищие белые неуютно поежились словно от порыва ледяного ветра.

 

Честь капитана

Макинтош был в ленивом настроении — вечерняя служба утомила его. Одни неприятности. Он до сих пор помнил о проделках Батлера. Вся его команда тайно насмехалась над Макинтошем. Капитан бесился и ничем не мог отплатить Батлеру. Его должность ему опостылела: законы сдерживали его месть. Но что это за законы, если они не позволяют расправиться с врагом?!

Когда Макинтош увидел впереди толпу простолюдинов, обступивших чье-то тело — он нехорошо усмехнулся. Его конь, точно хищник почуявший добычу, рванулся вперед. Белая рвань почтительно расступилась перед грозой городских мошенников. Золотые эполеты на мундире капитана торжествующе блестели.

Гомонящая толпа затихла перед всадником.

— О-о, да вы хотели ограбить белого господина, — нарочито удивленным голосом спросил Макинтош. — Что за беда привела его сюда? — риторически посетовал он.

— Мистер упал сам!

— Мистер упал сам!

— Мы ему не помогали, — завопило сразу несколько калек, обступивших тело. Макинтош спрыгнул с коня и подошел к мужчине, неподвижно лежавшему на мостовой. Он исполнял некий ритуал.

Перед ним лежал Батлер. Жалкий беспомощный Батлер. Его враг и осквернитель репутации.

“Вот и пришла пора сквитаться, Мистер Насмешник Над Всем и Вся”, — спокойно подумал Макинтош.

— Эй! — заорал он страшным голосом. — Всем расступиться! Прочь с дороги!

В руках Макинтоша появился невесть откуда взявшийся хлыст со свинцовым наконечником, таким наказывали беглых рабов. Макинтош сделал вид, будто собирается разогнать толпу, обступившую бедного мистера. Орудие пыток взвилось в его руке. Но почему-то удар пришелся по лицу Батлера. Его безжизненное тело вздрогнуло, как будто от удара молнии.

Макинтош сделал вид, что все происходит как надо.

— Положите этого несчастного на мою лошадь, — распорядился капитан. Белые попрошайки проворно исполнили грозное приказание.

— Я окажу ему первую помощь. А если кто из вас скажет, что это я ее оказывал, — будет иметь дело со мной без всякой гарантии на счастье жить долго. Я — капитан Макинтош, вы меня знаете. Как бывший охотник вам говорю, это — мой зверь и оказывать ему помощь буду я. А кто будет с этим несогласен — пуля в лоб.

Толпа одобрительно прогудела что-то, выражая полную свою покорность и согласие.

Конь Макинтоша с привязанным к седлу бесчувственным Батлером скрылся в неизвестном направлении. Даже облачка пыли не осталось после отъезда капитана. Вечер и недавний ливень скрыли все следы.

 

Триумф Филиппа

Настал глубокий вечер. Филипп вернулся в дом Батлера усталый и разбитый после целого дня сидения за бумажками. От непривычки болели глаза. Он был страшно раздосовадован на себя.

Сегодня опять они проезжали мимо таинственного домика, и Филиппу показалось, будто за ним подглядывала пара чьих-то глаз, гордый джентльмен уже собрался приказать кучеру остановиться и выйти из кареты, чтобы выяснить, кто живет в таинственном домике, но что-то остановило Филиппа. Он передумал. Всегдашние любопытные взгляды городских бездельников встали перед ним. А вдруг они подумают что-то скабрезное о нездоровом любопытстве Филиппа? А вдруг они подумают, что у него там скрывается любовница и он интересуется домиком для отвода глаз?

Филипп передумал выходить из экипажа. Его чувство достоинства молодого банкира перекрыло все. Хотя таинственный голос, который жил в его душе с тех пор, как он влюбился в Эллин, пел ему: “Выйди! Ты же мужчина! Забудь предрассудки и сомнения… Выйди!!”

Но Филипп справился со своей внезапно нахлынувшей сентиментальностью. Надо было спешить домой. К Батлеру! Своего дома еще не было.

Филипп с раздражением откинулся на подушки экипажа. Карета покатила дальше.

В своем домике Эллин с облегчением и одновременно с тоской перевела дух.

Подъезжая к дому, Филипп вспомнил свою утреннюю размолвку с Батлером.

“Все-таки Батлер мог ему еще пригодится. К тому же Филипп неосторожно выписал ему вексель на крупную сумму денег. Правда повод был более чем достойный. Батлер выкупил Филиппа из лап Бибисера. Интересно, как там поживает эта слепая Роз?”.

Воспоминание хоть и непривычно резануло душу Филиппа, зато обелило в его глазах Батлера. Все-таки он был спасителем, попавшегося в капкан джентльмена.

И потом: он тогда так нравился Филиппу своим образом мыслей.

Конечно, банковская служба — дело достойное, но кажется Филипп поторопился отнести себя к роду и племени служак-счетоводов.

Именно сегодня, когда он с таким пафосом доказывал Батлеру, что его образ жизни нечестив, собственное дело показалось Филиппу безнадежно скучным. Ни риска, ни смелости оно не требовало. Не надо было стегать лошадей, шнырять под свистом пуль! Единственное развлечение — подкладывать табачную жвачку под задние места клерков и спустя некоторое время смотреть как те не могут оторвать свои томные места от стула. Все остальное — скучища.

“В какой легион я записал свою бессмертную душу?” — огорчился Филипп.

Это он подумал поднимаясь по мраморным ступенькам Батлерова дома.

“Это же так не по мне. Надо будет извиниться перед бедным Чарльзом и предложить ему сыграть в вист”.

Но мистера Батлера в доме не оказалось.

— Ускакал днем вслед за вами, — доложила Филиппу испуганная служанка.

— Интересно, куда это? — Филипп пошел в кабинет Батлера, где днем так неосмотрительно с ним поругался, и стал мерить шагами комнату. В кабинете было очень мрачно и душно. Толстые шторы были закрыты и свечи уже догорали, едва коптили. Как будто умерших духов призывали.

Даже собственные шаги были не слышны в комнате. Толстый персидский ковер, с кровавым ворсом поглощал все звуки.

“Вон валяется какая-то бумажка”.

Филипп поднял ее.

“Сегодня в полночь жду вас на углу дома”.

Записка лаконичная. Филипп удивился. Как интересно. Сколько много смысла в простой фразе.

“Записка Батлеру. Странная у него переписка. Таинственная. Его ждут в полночь на углу дома. У какого дома? Нашего или чужого.

Кто писал — неизвестно. Почерк какой-то корявый. Детский”.

Неожиданная мысль.

“А вдруг записка старая и встреча проходила вчера или позавчера?”

“Правда Батлера нет именно сегодня. Значит встреча проходит именно сейчас”.

Неожиданно захотелось разузнать тайну, найти Батлера.

“Надо обойти углы всех главных улиц. Их не так-то много!”

Филиппу сразу стало интересно жить.

“Это по мне! Вот это настоящая жизнь”, — обрадовался он.

“А то все одни бумаги да бумаги. Поесть нормально нельзя, чтобы не подумать о счетах в банке”.

За окном раздался тихий свист.

Филипп задул свечу, в темноте подбежал к окну и попробовал, осторожно отодвинув штору, обозреть улицу.

Никого не было видно.

“Может быть случайный звук, — подумал Филипп. — Ошибка слуха”. Хотя прямо под окнами улица не просматривалась. Надо было спускаться вниз.

Филипп бросился вон из дома. Под окнами никого не было. Возвращаться в дом не имело смысла. Приключение, которое началось столь интригующе затягивалось. Филипп пробежал вперед несколько кварталов, выбирая углы, где, по его мнению, неизвестный мог назначать встречу мистеру Батлеру. Ни одна догадка не оказалась верной. Все предполагаемые углы были пустыми.

“Ну и ладно, — думал Филипп, — пойду на окраину”.

Юный джентльмен задрал голову вверх. Над головой висели звезды величиной с кулак. Захватило дух. Филипп подумал о равнозначном количестве золота на своем счету.

“В нашем городе вовсе не так уж много неприличных углов, чтобы их нельзя было обойти за одну ночь”, — с воодушевлением подумал Филипп.

Надо сказать и эта посылка Филиппа стала ложной. На всех неприличных углах тоже было пусто.

Пора было возвращаться в третьем часу ночи без Батлера. И без охраны. При том, что по ночам в Саванне грабили и в кустах могли разделаться с человеком как угодно.

Филипп побежал по ночным улицам.

 

Рассказ тени

Я ждал его несколько часов. С тех пор, как он выскользнул из дому. На городской ратуше пробило два. Часы на ней были диковинные. Время они отбивали по своей прихоти. Никогда нельзя было быть уверенным, что знаешь время точно, слушая бой часов на городской ратуше Саванны.

Наконец, тот кого я ждал, показался. Тщедушная фигурка подростка — с таким немудрено справится, если полезет драться.

Я выступил из темноты.

— Филипп, — позвал я. Фигура человека вздрогнула, и секунду другую я ждал, что он развернется и во все лопатки побежит от меня.

Но он остался стоять на месте.

— Не бойтесь меня, я не грабитель, — попытался сказать я нежным голосом.

— А кто вы? Я вас не знаю, — сдавленным голосом спросил Филипп.

— Короткая же у вас память, сэр, — посетовал я.

Человек осторожно шагнул ко мне.

— Но-но, дальше не подходите, — сказал я угрожающе.

— Я не вижу вашего лица, — хитро начал Филипп.

“Драки-то, пожалуй, не избежать”, — подумал я и предупредил:

— Филипп, ни шагу дальше. Иначе я за себя не отвечаю. Я — не угрожаю вашей жизни. Успокойтесь. Речь идет о жизни другого человека.

От собственного голоса я немного успокоился, и молодой джентльмен напротив меня, похоже, начал прислушиваться к голосу разума.

— Значит, моей жизни вы не угрожаете? — произнес Филипп, констатируя факт, который мог его успокоить.

Секунду он пытливо всматривался в меня.

— Вы должны были здесь встретиться с мистером Батлером?

— Нет, что вы! — удивился я. — Я пришел по поводу вас. Вы мою записку ведь получили? Я специально не указывал в ней ни времени, ни места встречи: знал, что так безопаснее. Как только вы выскочили из дома, я следовал за вами тайно.

— Вы адресовали записку мне?!!

— Да, вам! Слуги за деньги могут выполнить безобидное поручение. Я попросил подбросить вам письмо, а остальное дело случая. Вас он привел ко мне. Я — рад.

Филипп Робийяр в удивлении замер.

— Откуда вы меня так хорошо знаете? Выйдите на свет, чтобы я получше вас разглядел.

Теперь испугался я.

— В этом нет нужды. Я бы — лучше в темноте. Тем более, что я вам не угрожаю.

— Кто вы? — спросил он.

— Сейчас я вам представлюсь. Только сначала расскажу свою историю. Обещайте, что выслушаете ее? Тогда вы все поймете. Если вы убежите, будет очень плохо.

— С чего вы это взяли, что я должен от вас убегать? Не стану я убегать от вас, — видимо своими подозрениями я задел гордость Филиппа.

— Хорошо. Тогда все в порядке, раз вы такой гордый и смелый, — сказал я.

“Выслушайте же меня. — Мы встретились с вами однажды, но вы не обратили на меня внимание. А я, ваше лицо тогда запомнил. Оно поразило меня своей страстностью. Я сразу подумал, что вы, должно быть, в кого-то Очень сильно влюблены, коли с таким отсутствующим видом смотрели на мир, будто видели в нем только одно лицо. Я не буду напоминать вам место нашей встречи. Вы вспомните его сами, если захотите.

Я расскажу вам о другом.

Я очутился в этом городе совсем недавно. Внимание мое в нем привлек некий дом, который как я думал, совершенно необитаем, и который не имеет к моей жизни никакого отношения.

Те, люди, которые могли бы в нем жить, должны были отличаться очень странным характером. Этот дом был с глухими ставнями и из его окон никто никогда не выглядывал.

Так или иначе я захотел попасть в этот дом. И попробовал это сделать. Однажды в жаркий полдень, когда ставни были на окнах так же наглухо закрыты, я вошел в его скрипучие двери…”

 

Рассказ Роз

Я осталась совсем одна. Филипп ушел от меня. Счастье покинуло меня. Глухая ночь навсегда воцарилась в моей душе. Я готовилась к смерти. Дни тянулись за днями в моей сумрачной темнице. Ничего не радовало меня. Ничего не оживляло мою душу. Я только думала о Филиппе, и ждала его. Я верила, что рано или поздно он должен прийти.

А пока, в наш город пришла настоящая тропическая жара. День и ночь на улицах города не умолкали голоса птиц. Я могла их только слушать. Как мне хотелось их увидеть!

Однажды днем, в непомерно жаркую пору, я сидела в своей комнате. Все оставили меня. Дядя Мартин практически не приходил. — Он потерял ко мне интерес. До меня доходили слухи, что он получил деньги от Пьера Робийяра за то, что Филипп якобы обесчестил меня. Но мне была безразлична эта его очередная подлость. Я верила, что Филипп по-прежнему любит меня, как в те несколько дней, и придет ко мне. Однажды днем я услышала чьи-то шаги по лестнице, и встрепенулась. Эти шаги были осторожные: они принадлежали незнакомому человеку. Свои так входить не могли. Это был кто-то иной.

Я сразу подумала: Филипп. Надо было остановиться и унять дрожь, которая охватила меня. Я застыла.

Шаги поднимались наверх.

Я пыталась думать о чем-то другом: но это мог быть только Филипп. Сердце забилось. Мне казалось, что невозможно, чтобы я жила.

Я замерла.

Шаги слышались все ближе. Во мне что-то происходило.

Я чувствовала, как силы оставляют меня. Голова закружилась. Стало совсем плохо. Хоть бы кто пришел на помощь!

И никто не приходит.

О, Господи, надо что-то предпринять.

Где-то у меня стоит вода? Я не могу найти столик. Поводила руками вокруг. Ничего не нашла. О, Господи, задыхаюсь.

Сейчас сердце не выдержит. О-ох, плохо, плохо.

Затуманилось в глазах. Но я ничего не вижу… Чего же в них туманится.

Надо собраться с силами. Шаги приближаются. Вот кто-то скрипит половицами на последнем пролете. Господи, так ведь не бывае-е-ет!!!

Шаги еще ближе. Совсем немного и я его увижу. Со мной стало происходить что-то совсем нехорошее. Платок из рук куда-то выпал. И что делать?

Я слышу чье-то дыхание. Надо позвать хоть кого-то на помощь. Мое сердце не выдержит. К окну, к окну.

Глоток свежего воздуха! Это слишком страшно задохнуться в такой миг!

А воздуху все меньше. Не проходит в легкие.

— Помогите!

Тишина.

— Помогите!

Я сама слышу свой голос откуда-то со стороны. Никого нет. О, люди!

Коричневая тумба преградила мне дорогу. Тумба же всегда была острая. Почему она сейчас коричневая?

Я — галлюцинирую. Как тогда с опиумом. Помогите быстрее, быстрее, увольте меня от ожидания!

Кто же так медленно поднимется? Я не могу крикнуть, чтобы позвать своего Филиппа. Я только чувствую — это ОН!

Господи, пытаюсь прорваться к двери, чтобы приотворить ее и крикнуть в коридор: “Филипп, на помощь!” — и ничего не получается.

А стул все-таки коричневый. Я о него больно стукаюсь.

Боль — это из прошлой жизни, — это понятно. Коричневый цвет — это непонятно! Я не могу его видеть. Коричневый цвет — это страшно. В глазах нестерпимо жжет. Кажется, я их совсем лишусь. Комнату застилает коричневый свет. Я галлюцинирую. А за дверью стоит Филипп, чего-то ждет.

Я не могу его видеть.

Я не должна его видеть.

Что со мной происходит? Все кругом в коричневом свете. Я вижу комнату, в которой провела столько времени.

Я вижу предметы… Я не хочу потерять в этот миг своего Филиппа. Я не хочу сейчас галлюцинировать. Пусть я останусь слепая, но моя голова должна остаться ясной!

Все, скрипит дверь.

Я кричу изо всех сил:

— Филипп!

И сама не слышу своего голоса. Видно мне заклеили рот.

Кто-то входит в дверь.

Я — в галлюцинации, потому что вижу молодое прекрасное лицо Филиппа.

— Филипп, Филипп, — кричу я, и мой волшебный человек бежит ко мне. Я знала, что дождусь его. Я знала это. Но причем же здесь галлюцинация. Я не должна находиться в плену своих химер в такой миг. Не должна! Помогите мне, я хочу ощупать своего Филиппа.

Но это не возможно, потому что я умираю. Это смерть пришла за мной. Я все вижу. А так не бывает. Я вижу все, как раньше. Отчетливо и реально.

Я вижу все в мельчайших подробностях и прежде всего лицо своего Филиппа. Это он!

О-о, кажется, я победила всех. Я победила смерть. Я умерла, потому что я вижу: но я дышу, значит я — в раю или… в аду.

Но и там я вижу!

Филипп бросается ко мне, и что-то говорит, а я — не слышу что.

Я вижу только его губы, к которым прижимаюсь, и целую его и целую его, и по щекам моим текут слезы, потому что я чувствую, что жизнь продолжается.

И это осязание самое правдивое.

Это мой Филипп! Я прозрела. Вы слышите — я прозрела! Вам теперь не отнять у меня ни моего Филиппа, ни мое зрение! Я победила. О, Господи! Я не в раю, или в аду. Я — в жизни. За что ты мне это сделал? Я благодарю тебя! Это было слишком хорошее мгновение для нас.

Я падаю без сознания на руки своего Филиппа. Счастье — он меня держит. Я на руках своего любимого. Наверное, это и есть рай.

 

Рассказ тени (продолжение)

Я подхватил эту девушку на руки. Это была та, про историю которой говорил весь город. Она была в моих руках: по ее крику я понял, что она прозрела.

В медицине бывают такие случаи, когда ложная слепота проходит в результате нервного шока. С Роз Бибисер был именно такой случай.

Любимая, которую я обрел, звала меня Филиппом. Звала первое время. Я попытался убедить ее, что на самом деле меня зовут по-другому.

Я обещал ей, что призрак того Филиппа больше не будет ее преследовать.

Поэтому я пришел сюда, чтобы сказать вам: вы не должны беспокоить воображение несчастной девушки по имени Роз Бибисер. Вы должны оставить ее в покое. И только тогда она и я найдем свое счастье. И последнее, о чем я вас прошу: забудьте нас.

Это и был тот самый важный повод, по которому мы встретились с вами. Я сказал все…

… Филипп насколько темнота ему позволяла рассматривал меня. Я видел как его потрясло все рассказанное.

— Значит вы пришли на смену мне! — только и смог вымолвить он.

— Я пришел не на смену вам, я пришел забрать из вашей памяти свою любимую, вы все знаете — и теперь уходите!

Филипп помялся на одном месте: ему нечего было сказать.

С Роз Бибисер произошел тот самый случай, на который врачи оставляли только одну сотую процента. Прекрасно. На Филиппа этот шанс не выпал!

— Что же, я желаю вам счастья, — выдавил он из себя. — У меня тоже есть любимая девушка, но в отличие от вас — мне никак не удается с ней встретиться. Возможно, вы более счастливый человек. Я — пойду. Я буду знать, что одним грехом на моей душе меньше. Благодарю вас.

Филипп повернулся и шатаясь пошел прочь.

Он шел и думал о тайне, которая не позволяет ему встретиться с любимой. Что за рок властвовал над ним? Пока он не понимал этого — неизменно проигрывал. Он пришел в пустой дом. Слуги доложили, что мистер Батлер, по-прежнему не возвращался.

“Поехал, наверное, в какой-нибудь салун: пить и играть в карты. Волноваться не стоит. А вот я — без Эллин. Что со мной происходит? Почему я не могу с ней встретиться. Какая тайна охраняет нашу разлуку? Я хочу узнать ее. Иначе — все будет ужасно”.

 

Поиски Батлера

На следующий день весь город говорил о таинственном исчезновении Чарльза Батлера. Говорили как друзья, так и враги. Особенно нервничали в семействе Пэтифера. “Батлер исчез самым таинственным образом”, — доложили слуги Саймону, — “днем сел на коня в чрезвычайном возбуждении и умчался в неизвестном направлении”.

Куда подевался — неизвестно. Одни загадки.

Зачем ускакал? Тоже неизвестно. Слуги предполагали, что между Батлером и Филиппом произошла ссора, и к чему она привела — результат уже известен. Филипп — в целости и сохранности, а Батлер исчез.

Пэтифер живо вспомнил коварство Филиппа, как тот чуть не соблазнил его жену. “Похоже, этот молодчик сотворил фокус с несчастным мистером Батлером”.

О происшествии сообщили судье. Элайхью вызвал капитана Макинтоша и поведал ему о случившемся.

Капитан высказал несколько здравых суждений о мужественном и смелом характере Чарльза Батлера, но куда он мог деться тоже не представлял.

“Страсти-страсти”, — шептал он громким шепотом, что бы судья мог слышать его причитания. Но того это не занимало. Погода была душная. Жара иссушала мозг. И щегольский костюм судьи был весь в пыли.

Тоска.

В комнате судьи находилась только Юния Пэтифер, которая подала заявление о пропаже мистера Батлера. Она сидела посреди комнаты в единственном плетенном кресле и держала над головой раскрытый зонтик от солнца. У судьи в потолке были дыры. Напротив нее пыхтел судья, с ненавистью глядя на бумагу, в которой он не разбирал ни слова, и стоял как столб невозмутимый Макинтош, наглухо затянутый в мундир. Мундир его был сухой и следов пота на нем не было. Судья отвернулся от столь неестественного создания природы.

— Может быть он держал при себе большие деньги? — неожиданно поинтересовался Макинтош у жены Пэтифера.

Миссис Пэтифер удивленно посмотрела на судью, будто вопрос задал он, и отрицательно покачала головой.

Потом встала и так же молча покинула кабинет судьи. У крыльца ее ждал муж, сидя в открытом экипаже. В руках он держал газету, на первой странице которой жирным шрифтом было набрано: “ПРОПАЖА ДЖЕНТЛЬМЕНА”. Пэтифер молча сунул газету в руки жены. Та стала обмахиваться ею как веером и странная пара отъехала от крыльца судейского дома. В окно высунулся Элайхью и удрученно посмотрел на шлейф пыли, который тянулся за коляской Пэтифера. В голове судьи не было ни одной мысли.

Город охватили противоречивые толки. Одни утверждали, что Батлер устроил очередной розыгрыш, другие — что это дело рук тайных врагов насолившего всем джентльмена. В любом случае саваннское общество обсуждало пропажу с живостью, которая выражала тайное злорадство.

А еще через день Батлера нашли на дороге, ведущей в Саванну из Милуоки. Он лежал страшно избитый, окровавленный, на пыльной дороге, изо рта у него торчал кляп, а на плече зияла огромная рана. Кто-то выжег на ней клеймо. Операцию произвели раскаленной подковой. Зрелище было ужасно. Рана загноилась. Мухи отложили в ней белые яйца.

Весть о клеймении Батлера моментально разнеслась по всей округе. Общество содрогнулось. Такое издевательство над белым джентльменом! было немыслимо. Батлера лечили объединенными усилиями: доктор Мид, местные знахари и прочие чудо-целители.

Чарльз медленно приходил в себя. На все вопросы о том, кто его похитил, он отвечал, что ехал по городу, упал с коня, далее ничего не помнит, очнулся в пыли, где-то на неизвестной дороге со страшной раной на плече, и от боли опять потерял сознание.

В равной степени с обывателями, о своих врагах хотел узнать и Батлер. Когда он смог вставать, то сразу же потребовал к себе чету Пэтиферов, желая от них узнать хоть какие-то сведения о разгадке тайны, которая снедала его самого. Факт письма, из-за которого он покинул дом, остался обществу неизвестным.

От Саймона он узнал, что весть о его исчезновении взволновала весь город. Это известие привело его в неописуемое помешательство. Батлер орал так, что казалось у него кровь хлынет горлом.

— Как!? — страшно чертыхаясь, ревел он, обращаясь к Юнии, Саймону и Филиппу, которые в тот момент находились у него в спальне. — Весь город знает, что у меня на плече клеймо?

— Наверное, — неуверенно отвечал Филипп, — но все переживают случившееся.

— Черта лысого они переживают! Они радуются. — Батлер стонал от ярости. Он не проговаривал всего того, о чем думал.

Его кто-то наказал. Наказал самым страшным образом — унизил гордость. Батлер должен был узнать кто это сделал. Иначе он не смог бы выздороветь.

Когда Пэтиферы ушли, а Филипп поднялся к себе в комнату, Батлер перебрался в своей кабинет, уставленный стариной мебелью, стал раскладывать пасьянс, которому его научила бабушка. Он вдруг подумал, что только карты могут подсказать ему истину.

Но карты не складывались. Батлеру пришлось садиться за трубку: думать самому.

Филипп начал исправно ходить в банк. То, что пугало молодого человека раньше — в новом образе жизни пока никак не проявлялось. О Эллин Филипп почти не думал. Во всяком случае так казалось Батлеру. Свидание с нею обоим представлялось невозможным.

Эллин продолжала писать письма в никуда.

Филипп регулярно проезжал мимо домика, в котором ее прятал отец, но связь между ними — их немая таинственная связь, которая должна была им помочь — не восстанавливалась.

У Филиппа начало изменяться мировоззрение. С каждым днем юноша убеждался в том, что деньги играют в этой жизни громадную роль. С их помощью можно было обрести абсолютную свобода и из-за них можно было познать самые изнурительные страхи.

Даже Пьер Робийяр, по мере того, как Филипп становился добропорядочным сыном саваннского общества начал изменять к нему свое отношение. Во всяком случае, такие слухи доходили до Батлера и, следовательно, до Филиппа. К тому же, кое-что Филиппу намекнул Харвей.

— Поймите, молодой человек, не все так сложно в нашей жизни. Достаточно хотя бы некоторое время вести себя благопристойно, чтобы о вас пошла совсем другая слава. Приличная.

И Батлер был этому тайным свидетелем. Филипп менялся на глазах.

Рецидив его авантюрного пыла стремительно угасал и хотя он иногда говорил о том, что было бы здорово стать мустангером, Батлер видел — это уже не так, как прежде прельщало юношу.

По всей видимости, никакой романтической истории с Эллин не предвиделось. Времена ночных сторожек и озерных берегов канули в Лету.

Батлер медленно поправлялся и имел много времени, чтобы обдумать все это.

Как-то он поинтересовался у Филиппа, каково состояние его дяди. Филипп был занят своими цифрами и ответил механически:

— Он не подозревает, что милые сестрицы разоряют его. Они каждый день шьют себе по-новому платью, покупают себе духи и пудру французского производства, а это стоит безумных денег.

— Откуда у тебя такая информация, — поинтересовался Батлер. От своих осведомителей он ничего подобного не слышал.

— В банке говорят, — мрачно ответил Филипп.

— Ах вот как! — двусмысленно произнес Батлер.

— Кроме того, дядя не занимается хозяйством. И это отражается на его кошельке.

“Это уже ближе к истине”, — подумал Батлер.

— Имение перестало приносить доход, — продолжал Филипп.

Батлер выслушал информацию с интересом и закончил короткий разговор обстоятельным:

— Ах вот как? А что дела мистера Харвея? Он то как? Ведь поди, всегда сможет помочь твоему дяде случись что с его финансами?

— Смог бы, — не отрываясь от своих бумажек пробормотал Филипп. — Но не сейчас. И потом в банковском деле родство не играет никакой роли.

“Хорош фазан” присвистнул про себя Батлер. Неужели этот юноша успел незаметно стать циником.

А как же любовь? Она, говорят, излечивает от цинизма!

— Три последних операции мистера Харвея провалились, — продолжал мычать Филипп. — Его банк на грани разорения, но это тайна.

На этом слове Филипп испуганно посмотрел на лежащего перед ним эсквайра.

— Это тайна, мистер Чарльз. Не вздумайте ее кому-либо рассказать. Не подведите меня. Харвей только мне доверил истинное положение вещей.

— Он так тебе доверяет? — как бы невзначай спросил Батлер.

— Кто? Мистер Хар… — юноша от испуга перешел на косноязычие.

— Да-да. Мистер Хар! — передразнил его Батлер.

Филипп замялся.

— В некотором роде он доверяет мне как родному… сыну.

— Да ну? — удивился Батлер.

— Да-а. Я уж выдам еще одну тайну, раз живу в вашем доме. Неудобно что-либо скрывать от своего благодетеля. Мистер Харвей собирается меня сделать своим младшим компаньоном.

Батлер аж языком зацокал от восхищения.

— Ты действительно растешь, Филипп, — с ловко спрятанной иронией начал Батлер.

То, как он укутанный, лежал в постели, с перевязанным плечом напоминало античного учителя, который передает мудрость последнему ученику.

— Тебя изгнали из “Страшного Суда” с двумястами долларами в кармане, а меньше чем через три месяца ты — уже младший компаньон своего родственника банкира. Прими мои поздравления!

— С удовольствием, мистер Чарльз.

— Ты так меняешься. Если раньше тебе ничего не стоило решиться идти на встречу с любимой девушкой и нырнуть, спасая свою и ее честь в озеро сквозь окно, в котором торчат острые стекла, то теперь ты знаешь сколько стоит самый дорогой, а сколько самый дешевый костюм в нашем городе. И ты уже думаешь, а стоит ли прыгать через разбитое окно, если на тебе дорогой костюм? Ты поразительно растешь, парень! А вот я как-то не приобрел таких навыков. — Почти для себя сказал Батлер. — Даже обидно.

Филипп сидя рядом с кроватью на которой лежал распростертый Батлер, с неудовольствие произнес:

— Пожалуйста, — не напоминайте мне, мистер Чарльз, то, что рождает во мне душевную боль. Я бы хотел забыть истории с погоней. Это неприятно.

Вся комната тонула в белом свете, который струился отовсюду: с белого потолка; с белых простынь, что покрывали Батлера; с белой скатерти на столе.

— Что же касается Эллин, я не стал меньше любить ее. Просто я понял, что развозя чужую почту или ныряя в ночное озеро, с ней быстрее не встретишься.

— В точку, в самую точку попал, — сардонически произнес Батлер. — Я не знал, что в твоей крови течет здравомыслие.

— Вы на что-то негодуете, а я не пойму на что, мистер Батлер, — холодно процедил Филипп.

Он сидел в коричневом вольтеровском кресле, которое напоминало ему скалу посреди океана белого цвета, а кроме того он казался себе учителем, пеняющим ученика.

— Я на что-то негодую? Ах, на что… я… не-го-ду-ю? Как это смешно звучит? Посмотри сам, Филипп! “Клейменный Чарльз Батлер негодует!” — В глазах Батлера плясали искры. — А скажи Филипп, если бы ты был судья, но мой друг, а я бы насолил уважаемому лицу города, типа Макинтоша: ты бы официально наказал меня так, как наказали меня: выжгли клеймо?

Филипп откинулся на спинке стула. Как палач.

— Может быть, — сказал он пристально рассматривая Батлера.

У Батлера окаменело лицо. Он попытался через силу растянуть губы в улыбке.

— “Может быть?” То есть, ты бы своего друга, невзирая на симпатию, зная только, что он провинился перед мифическим законом, со спокойной бы душой приговорил бы к наказанию. А ведь он провинился бы перед подонком типа Макинтоша.

— Мистер Макинтош оч-чень серьезный человек, — отчеканил Филипп. — Очень серьезный человек, и если бы вы сделали мне то, что сделали уважаемому в городе капитану Макинтошу, я бы клеймил вас.

Батлер с каменным лицом смотрел на воодушевившегося Филиппа.

— Но ведь я всего лишь дал понять негодяю, что он — негодяй. Разве я не поступил благородно?

— Нет, воодушевляясь все больше, воскликнул Филипп. — Это не добродетель. Наказывать преступника — функция Бога, мистер Батлер. А вы — не Бог. Вы всего лишь слабый человек, которому не пристало судить других.

— Да не пристало, — покрываясь смертельной бледностью, пробормотал Батлер, с каждой секундой все более и более изумляясь человеку, что сидел перед ним.

— Не пристало, — повторил с такой горечью Батлер, что Филипп на секунду прервался от своей пафосной речи и подумал: “Что с Батлером?”.

— Вам доктор Мид горькие пилюли прописал? — У вас голос кислый.

— Да, — отрешенно сказал Батлер, — прописал. И очень горькие. Я даже сам не подозревал, что моя болезнь такие потребует.

Филипп подошел к окну и принялся рассматривать спокойный океан, который простирался на горизонте.

— Значит бы заклеймил, — тихо повторил про себя Батлер.

Филипп повернулся к больному.

— Вы что-то сказали?

— Нет-нет, ничего, — ответил Батлер.

— Мне надо ехать в банк, — сказал вдруг Филипп энергично. — И вот еще что, — обернулся он у двери у больному, — мистер Чарльз, я подумал, что слишком долго пользовался вашим гостеприимством. Мне пора заводить собственный дом, куда бы я мог привести свою жену.

“Он уже не говорит Эллин, он уже говорит жену”, — отметил про себя Батлер.

— Да-да. И что? — спросил он покорно. Кажется он готов был выслушать не только совет, но даже указание. Филипп это отметил и его чувство собственного достоинства неизмеримо умножилось.

— Ну вот я и подумал, что пора мне съезжать от вас. Временно я поселюсь у мистера Харвея. Он давно на правах родственника зовет меня к себе. К тому же, на сегодняшний день, уже ни для кого не тайна, что я скрываюсь у вас. А это может сослужить мне плохую службу. Зачем злить старика-дядю? Ведь так, мистер Чарльз? Жизнь под вашим кровом — это потеря репутации! Вот почему я съезжаю от вас. Кстати, вам это тоже будет выгодно.

Батлер мог стерпеть все, что угодно. Но этого он не ожидал.

— Ты думаешь, что это поможет моей репутации? — с удивлением спросил Батлер. — Если я прекращу тебя укрывать? — потерявшим силу голосом, добавил он.

— Да конечно, — с пафосом воскликнул Филипп. — Если вы будете дружить с моим дядей, общество станет относиться к вам терпимее и даже прекратит смеяться столь едко над вашим клеймом.

Батлер застыл. Это была мраморная статуя. Если бы он был чуть менее выдержанным человеком он мог свернуть шею Филиппу. Но он — замраморел.

— Как ты сказал? — медленно спросил он. — Если твой дядя при всех будет пожимать мне руку, порядочное общество Саванны не станет слишком едко шутить в мой адрес.

— Почти так, мистер Чарльз, — с пафосом ответил Филипп.

— Но ведь ты мне недавно говорил, — Батлер с трудом находил слова, — что все жители Саванны переживают за меня, соболезнуют и вовсе не злорадствуют по поводу клейма.

— О-о, не стоит заблуждаться по поводу человеческих эмоций. Природа человеческая не такая благородная как Вы думаете.

— А я об этом забыл, — огорченно сказал Батлер.

Секунду помолчал.

— Я вас не держу, молодой человек! Не тратьте свое драгоценное время на ваши советы мне. Идите. Только уважьте вашего старого друга: последняя просьба! Как перед палачом.

И в глазах Батлера вспыхнул холодный огонь. Если бы Филипп это заметил, благоразумный клерк, что сидел в нем, испугался бы. Но Филипп не удостоил жалкого Батлера взглядом вовремя.

— Придите ко мне завтра на вечеринку, — протяжно попросил мистер Батлер. — Будем вы — и я. Славно выпьем. Чтобы развязались наши длинные толстые языки. Я расскажу вам маленькую тайну. А-а?

— Я занят, Чарльз, — ответил горестно Филипп. — Страшный дефицит времени. — Он пристально посмотрел на Батлера. — Может минуточек на тридцать я… к вам… смогу вырваться. — И молодой банкир покровительственно потрепал Батлера по больному плечу.

Ни один мускул не дрогнул на лице Батлера. Хотя он чувствовал, а Филипп знал: боль была адская.

— А при случае, — продолжил Филипп, — те языки, что будут слишком язвительно отзываться о вашем клейме, я — усмирю, — закончил он с милой улыбкой и детским любопытством глядя на Батлера.

— Благодарю, — выдавил Батлер. — Вы так добры!

Он перешел на “вы” и опустил глаза долу.

Филипп посмотрел на него и увидел жалкого клейменного человека, что лежал на кровати и не мог пошевелиться от боли.

— Желаю вам поправиться, Чарльз, — насмешливо протянул юноша, и живо представил как вечером, в клубе — куда его рекомендовал мистер Харвей, он будет рассказать приятелям о Батлере, который стал жалким и покорным, точно ягненок. Филипп чуть не прыснул в предвкушении успеха от спича, которым попотчует друзей, а чтобы этого не произошло, побыстрее выпорхнул за дверь.

Батлер оторвал глаза от ковра и посмотрел на дверь, на которой был вырезан смеющийся сатир. В его глазах горел огонь. В глазах Батлера тоже. Страшный крик разорвал тишину дома.

На шум вбежали обеспокоенные слуги. И остолбенели. Перед ними стоял прежний властелин. Тот, которого они знали всегда: грозный и непримиримый.

— Одежду, — проревел он, — приторочьте к луке седла пистолеты.

Его команды были как камень: холодные и непреклонные.

— Решите: кто из вас поедет со мной на маленькое дело. Поедем в квартал к нищим мустангерам. Сдается мне, там я смогу дознаться о том, кто разукрасил мое плечо. Пока я разговаривал с ЭТИМ, я усмотрел новые связи между мной и Макинтошем.

Слуги побледнели, и все моментально исполнили. Батлер умчался. В голове его созрел один план после трагичного разговора с Филиппом.

 

Рассказ Макинтоша

Я закончил свой дневной объезд города. Стража была беспокойная. В городе продолжались беспорядки с тех пор, как поползли слухи, что похитили Батлера. Все говорили о том, что это сделала шайка мустангеров, которая промышляет преследованием известных людей штата. Многие хулиганы почувствовали себя в силе и стали дерзить всем, кому только хотели. Макинтошу бесконечно жаловались, что по бедняцким улицам стало небезопасно ездить.

Филипп прекратил кататься на черной карете громадными кругами и добирался домой кратчайшим путем.

Макинтош решил, что на жалобы горожан пора откликнуться.

“Во всяком случае я могу применить силу вполне заслуженно”, — думал он, возвращаясь вечером домой.

В квартале нищих, как всегда, он заметил посреди улицы кучу обывателей — обычная история — маленькая потасовка. Макинтош достал плеть со свинцовым наконечником. Хорошее дело.

Солнце светило в глаза. Закат. Маленькие домишки окружали грозного капитана, который на своем коне казался среди них великаном.

Столпившиеся, еще издали учуяли Макинтоша.

Как шавки, закричали из-за углов. — Стервятник едет!

Макинтош знал, что так его прозвали нищие трапперы. Он не обижался, наоборот, было приятно. Боятся — значит уважают.

Капитан с ходу врезался в толпу. Крики, давка, визг. Конь наступил на руку лежащего на земле человека.

“Хорошо!” Толпа бросилась врассыпную.

— Изверг, сволочь, злодей, как ты смеешь поднимаешь на свободных людей копыта своего нечестивого коня, — разорался старикашка Сэмуэль.

Он стал жертвой кобылы капитана. Макинтош захохотал ему прямо в лицо.

— Что? Получил, отребье! Не будешь больше рукой своей размахивать.

Сэмуэль заплакал и по лицу его потекли крупные детские слезы.

Старик, как ребенок, замахал слабой рукой.

— Ты, Макинтош, доездишься на своей кобыле.

Капитан захохотал еще громче и занес над ним руку с плетью. Сэмуэль отскочил в сторону, кругом него стояли люди — они мешали.

Кажется у старика от боли началась истерика. Он крикнул:

— Я тебе покажу, Макинтош! Я все расскажу Батлеру, как ты его уволок, когда он брякнулся оземь.

Капитан окаменел. Руки его опустились. Он через силу заставил себя улыбнуться. Но конь его встал как вкопанный.

— Это все, что ты можешь сказать? — он был доволен своим грозным тоном. — Ты хочешь напугать меня “клейменным”?

Капитан улыбнулся своей, как он думал, остроте. К Батлеру уже пристало это прозвище. Многие за глаза его так величали.

— Нет, не только я это могу сказать, — завопил Сэмуэль.

“Право, я не буду с ним больше церемониться”, — решил Макинтош.

“Найду где-нибудь на обочине пьяным, свяжу, и отвезу за город. Пусть шакалы съедят”.

Старик не унимался.

— Ты думаешь, я не знаю, почему его конь на дыбы взвился? Мне Пит вчера рассказал, как ты его заставил засунуть колючку под хвост жеребца Батлера. Ты ему сказал, что хочешь посмеяться над Батлером, как он посмеялся над тобой, когда заставил бегать по порту в поисках несуществующих трупов. Мне Пит сказал, что он тебе не простит, что ты его заставил обмануть Батлера. Потому что Батлер его благодетель. Если он тебя в аду встретит, — а больше ему с тобой встретится негде, — он тебе обязательно накостыляет.

Может быть этот монолог более всего раздосадовал Макинтоша. Не то, чтобы ад замаячил перед ним в ближайшей перспективе и ему стало страшно. Просто плохо было то, что мерзавец Сэмуэль кричал об этом днем и открыто. Волной могли пойти слухи.

“Я пристрелю его, — подумал Макинтош. — Или затопчу конем. Насмерть. Чтобы крови больше выдавилось.”

Сэмуэль кажется понял, что пора накладывать в штаны. Толпа вокруг него разбежалась.

— Испугались шакалы?! Все равно задавлю.

Сэмуэль побледнел и стал пятиться, пробуя добраться до стены дома, чтобы обезопасить себя с тыла.

Макинтош поднял лошадь на дыбы.

“Теперь ему уже не придется пить любимый виски. Я ударю ему копытом в лицо”.

Конь прыгнул на Сэмуэля. И его копыто опустилось на ногу старика. Глаза Сэмуэля вылезли из орбит.

“Похоже он понял, что теперь ему смерть. Близкая”.

Макинтошу понравилось, что напоследок Сэмуэль испугался.

“В рай он уже не попадет. Во всяком случае местный священник так об этом говорит”.

“Кто перед смертью боится — попадает не вверх, а вниз”.

— Не будешь мерзавец языком трясти, — пробормотал Макинтош.

И тут что-то обожгло его глаза. И он не сразу понял, что один из них вытекает. Макинтош оглянулся в ужасе, злой и опасный, как бешенный пес. Он был готов рвать на куски любого. Перед ним на коне сидел Батлер.

 

Возмездие

Напротив Макинтоша на коне сидел Батлер. Одна его рука была на перевязи. Он ничего не говорил. В здоровой руке он держал огромный бычий хлыст, которым крестьяне на пашнях погоняют волов. Тремя ударами такого хлыста можно распороть человека до внутренних органов, насмерть.

В воздухе повисла тишина.

Узкая улочка, окруженная двухэтажными хибарками. Из печных труб домишек перестал струиться дым. Столпившиеся обыватели подумали, что это сцена из Страшного суда. Два ангела смерти стоят друг напротив друга.

Батлер молчал. Он давал осознать Макинтошу положение дел. Рука Макинтоша потянулась к пистолету. Хлыст в руке Батлера взвился быстрее. Как змея, метнулся к Макинтошу и обвился вокруг запястья капитана. Макинтош закричал.

Ему стало нестерпимо больно, его руку вырывали с корнем, вытягивали из плеча, и капитан упал с коня.

Лицо Батлера напоминало маску — белое, и в глазах не огонь — пламя; даже не пламя — месть.

Он дернул хлыст и тот сполз с запястья Макинтоша, которое оказалась разодрано до кости. Бравый капитан попробовал тут же вскочить на ноги.

Батлер пнул его в грудь сапогом и капитан упал снова, из горла его раздалось глухое рычание, он вскочил и кинулся опять на Батлера, пробуя ухватить его за сапог. Батлер успел поднять своего жеребца на дыбы и Макинтош с размаху налетел на копыта коня грудью, как на барьер — и упал. Изо рта у него потекла струйка крови.

Батлер спрыгнул с коня и методично, как метроном, начал сечь по лицу, по плечам Макинтоша, который посмотрел в глаза Батлера — и впервые понял, что умеет бояться.

— Батлер, — прошептал он, — я тебе мстил за старое. Я тебя не убивал — ты меня первый опозорил. Я тебе отомстил, Батлер. Мы квиты. Отпусти меня, Батлер.

Это было зря: просить пощады у Батлера. Ведь у огня пощады не просят.

Он был человеком, пока хлестал Макинтоша, а когда тот запросил пощады — стал безразличным как пожар в степи, что не знает, кого он жжет: деревья или землю.

Но тем не менее он прекратил сечь капитана и сказал:

— Хорошо. — Губы его искривились в улыбке. — Сейчас мы поедем к площади “В честь основания нашего города”.

В Саванне так называлась глиняная пыльная площадка в центре города.

— И там ты это повторишь, а потом публично попросишь у меня прощения.

— Батлер, Батлер! За что просить прощения? Я тебе мстил! Я имел право! Я капитан — по праву в этом городе.

Батлер одной рукой поднял с земли Макинтоша, а притянул его к себе: за уши, поближе, к самому лицу. Макинтош замолк. Он еще ни разу не замолкал, если начинал орать, а сегодня его этому научили.

Притихшая толпа смотрела и в ужасе молчала. Батлер тихо-тихо сказал, но это все расслышали: — Помолчи, а-а?

И Макинтош согласно кивнул головой.

А Батлер достал острый тесак и смахнул кончик носа Макинтоша. Лицо капитана окрасилось кровью! Все!

— Если ты не будешь просить у меня прощения, я буду тебя резать дальше, — спокойно проговорил Батлер.

У Макинтоша наступил шок. Батлер достал виски, и прижег нос капитана.

— Обычно я это делаю с мочками ушей, — шепотом проговорил Батлер, — но ради тебя я пошел на новацию. Ты ведь тоже любишь это мудрое французское слово: “новация”.

Батлер толкнул перед собой Макинтоша, вскочил на коня. Макинтоша никто не держал, и прежде чем капитан что-то смог понять Батлер наотмашь — по его спине — хлыстом, и скомандовал.

— Вперед! Вперед! И только сверни в сторону, нет, ты только сверни в сторону! В ту же секунду ты — не капитан, ты — дерьмо! Бывшее Макинтош, как напишут на могиле.

Они выбрались на центральную улицу города. Батлер гнал плетью Макинтоша перед собой, а когда капитан от боли начал выть, крикнул ему:

— Теперь похвастайся своим согражданам, как ты мне клеймо выжигал!

И Батлер, как полоумный, захохотал во все горло.

Кричал и хохотал!

Случайные прохожие не просто останавливались. Они немели.

И так эти двое добрались до площади, на которой стоял банк Харвея, салун Красотки Уотлинг, дом судьи, и два общественных туалета.

Батлер загнал Макинтоша на деревянную трибуну — с нее выступали ораторы на всяческих торжествах — Батлер заорал:

— Я хотел, чтобы ты сказал всем, здесь присутствующим, какой страшный грех я совершил, и как ты отмстил мне за него, справедливо отомстил!

У Макинтоша еще продолжается шок, он покорно залез на трибуну и начал орать, о том, как Батлер над ним — представителем власти, издевался и как его обманывал. Это распалило Макинтоша, буквально довело до кипения, он вошел в раж, брызгал слюной, а Батлер с дьявольским хохотом спрашивал его:

— А как ты ему отплатил?

Макинтош не понял, кто это сказал: от солнца и от боли он ничего не увидел, начал надувать грудь, и брызгая слюной проорал о том, как заставил ковбоя Пита засунуть колючку под хвост жеребца Батлера и тот взвился на дыбы и сбросил Батлера оземь, а Макинтош поднял его — бесчувственного — и повез за город, и там: выжег ему подковой на плече клеймо!

Батлер хохотал все громче и громче, а Макинтош не видел — кто хохотал, и думал, что это толпа, которая собиралась на площади, одобрила его действия. А дальше, как будто время остановилось.

Все молчат и опускают глаза в землю. И самое главное: это слушает судья, из окна своей конторы на первом этаже — и ему становится не по себе, и он жутко потеет хотя на улице пасмурно и небо в тучах.

Судья боится вмешаться, хотя это хочется каждому сердобольному сердцу. Все смотрят на Макинтоша, а на Батлера — боятся.

Чарльз рвет на себе рубашку, и подъезжая к Макинтошу кричит ему:

— А узнаешь, ты это! — и показывает свое плечо.

Макинтош очнувшись ревет:

— Ты — Батлер!!!

Батлер вкладывает в руку Макинтошу свой пистолет и говорит:

— Так стрельни же в мишень величиной с подкову, Макинтош. Хорошая мишень! Ты убьешь своего врага.

И Макинтош берет в руки пистолет и Батлер ему кричит:

— Ты только дай мне отъехать подальше. И поворачивается к нему спиной.

В это время Макинтош быстро вскидывает руку, но прежде чем, он успевает еще ее поднять, Батлер резко оборачивается и из пистолета, который висел у него на луке седла, всаживает пулю точно в лоб Макинтошу.

И Макинтош как красивый петух с ярмарки, в ярко синем мундире, чернеющем от крови, медленно оседает на помост.

Батлер хохочет: пока он оседает, а потом резко обрывает собственный смех и медленно переводя глаза с человека на человека, осматривает каждого, кто стоит на площади.

В наступившей тишине он произносит такие слова:

— Я запомнил каждого, кто здесь стоит.

Я знаю, — что здесь было. И я знаю, что сегодня же вы начнете перевирать это, рассказывая своим уродам, каковые вы сами и есть, все что здесь было. И я говорю: каждому из присутствующих, кого знаю и кого нет: если я хоть раз услышу слово неправды об этом дне, я буду находить того, кто это сказал и поступать с ним так, как поступил только что с тем, кого вы видите на песке. И могу вам внушить — ЭТО, — то что лежит, — никогда не было че-ло-ве-ком!

И так же, что касается клейма. С сегодняшнего дня эта тема исчерпана. И если я хоть раз — услышу в этом городе слово о клейме — я буду поступать с тем, кто его скажет так, как поступил с тем, кто лежит здесь на песке.

Вы поняли!!! — орет Батлер толпе.

И та опускает глаза.

— Я не слышу, — еще страшнее орет Батлер.

— Вы, по-ня-ли?

— Я спрашиваю каж-до-го!

И тогда начинают: первые — дамочки, а потом — их мужья: они робкими и козлиными голосами выдавливают из себя писклявое: “Да… да”.

И скоро блеянье овец виснет над площадью; а Батлер находит взглядом в окне кабинета судью и кричит ему:

— Эй, судья! — Тот тоже бледнеет и хочет сесть на плетенное кресло, стоящее в глубине его кабинета: но отойти от окна ему не позволяет честь. А Батлер орет ему:

— Была ли здесь перед вами экзекуция? Судья?

— Нет, — еле-еле пищит судья.

— Я не слышу, — орет Батлер. — Скажите так, чтобы слышали все.

— НЕТ…Т! — говорит чуть громче судья.

— Не слышу, — орет Батлер в исступлении.

И тогда судья выгибается из окна своего знаменитого кабинета на первом этаже, с плетенной мебелью и орет во все горло:

— НЕ-ЕТ!!! Здесь ничего не происходило! Никакого преступления. Нормальная дуэль. Вы — не совершили ничего дурного. Вы — просто вырвали, — судье не хватает воздуху — сорняк.

И на этих словах он с шумом захлопывает свое окно и прячется в глубину кабинета.

— Браво, Эрни! — орет Батлер. — Я — восхищен вашим умом. Вы действительно один из самых умных джентльменов нашего города!

И Батлер, хохоча, направляет свою Гнедую на толпу.

И та — расступается перед Батлером. И Батлер исчезает в облаке пыли. Он едет домой. Он исполнил первую часть плана.

 

Тайна

Вечером того дня Филипп явился на три часа раньше обещанного срока. Он был в восхищении.

— Мистер Чарльз, — заорал он с порога! — в его голосе не было и следа покровительности. — Мистер Чарльз! — Я видел все из окна. Я видел как вы разделали этого Макинтоша!

Батлер вышел и улыбка сползла с лица Филиппа.

— Вы разве этому не рады?

— Рад, почему же. — Чарльз Батлер улыбнулся, но глаза его остались холодными и безжизненными, как бывало с ним иногда в хмелю.

— Так с чем же ты меня поздравляешь?

— С тем, как вы… под орех Макинтоша, — Филипп уже не был уверен, что сказал то, что надо.

— Послушай, парень, — голос у Батлера был жесткий, — я, между прочим, обращался на площади ко всем. Ко всем-всем. И просил запомнить — всех: никто не должен говорить про то, что видел на площади. — Чтобы не нагромождать лжи. И ты тоже!

Улыбка окончательно исчезла с лица Филиппа. Он не рад был уже тому, что пришел. С каждой секундой слова Батлера все больше раздражали его. Но он испугался Батлера и как не мог уйти, так же не мог сказать, что хотел.

— Садись, — Батлер стал откровенно груб со своим питомцем. — Садись, — и почти затолкнул Филиппа в кресло. — Будем пить и веселиться.

Филиппу было не до смеха.

Он заложил за ворот салфетку. Еда не лезла в рот. Но под взглядом Батлера приходилось пережевывать пищу.

— Ты прав, что уезжаешь от меня. Ни к чему нам сидеть вместе, под одной крышей — у нас с тобой разные интересы.

Филипп попробовал напомнить об их желании похитить Эллин.

Батлер никак не отреагировал на прошлое: он был холоден и отчужден.

— Мистер Чарльз, — Филипп хотел рассмешить его и рассказал анекдот, который слышал как — то в салуне от случайного охотника.

Батлер без улыбки жевал кусок мяса. Бокалы с виски он опорожнял один за другим. Казалось, что он действительно решил всерьез напиться. Филипп не помнил, чтобы Батлер когда-нибудь пил.

Столько!

— Ты знаешь, — неожиданно сказал Батлер, — я решил порвать со своей старой жизнью обманщика и лжеца.

Было видно, что Батлер хочет сказать что-то чрезвычайно важное.

— Ты как-то сказал, Филипп: “Нам всем надо по-новому обустраиваться”. Помнишь, я говорил, что мы сами не понимаем своих желаний — они скрыты. Так вот, сегодня я хочу, чтобы жил хорошо прежде всего я, а на тебя — мне наплевать! Ты понимаешь — наплевать! Вот так-то.

— О чем вы? — побледнев спросил Филипп.

— Я — ни о чем, я — о деле. Ты — прав, надо презирать людей и никогда не относиться к ним хорошо.

— Я никогда так не говорил!

Батлер не хотел дать ему понять, что тот Филипп, который сидел рядом с ним, уже не тот, которого знал Батлер. Новый Филипп обидел его до глубины души. Чарльз перевел разговор в старое русло.

— Я займусь, наконец — то, делом и может быть стану магнатом — железнодорожным, — сказал Батлер.

Филиппу стало неуютно от такого маскарадного общения. Он ждал возможности уйти, Батлер злил его сознательно, и в сердце юноши родилась на него злоба.

— Как же конкретно вы это будете осуществлять?

— Так я тебе и сказал! Ты же мой конкурент, куреныш общипанный. — Батлер во все горло расхохотался над Филиппом. Он смотрел на него и было видно, как он ненавидел нового Филиппа. — А помнишь, как твой любимый мистер Дядя тебя за шиворот и — вон! Выставил на улицу, в дурацком виде, и как раз Харвей приехал. Хо-хо-хо!

— Мы условились, что эта тема будет закрыта.

— Будет, будет, — Батлер шептал — шептал и вдруг взял Филиппа за грудки и притянул к себе. Филипп в страхе стал вырываться. — Дай-ка посмотрю, что за прыщи на твоей морде вскочили.

— Какие прыщи? — Филипп в испуге ощупал свое лицо.

— Да вот, я вижу, — озабоченно пробормотал Батлер и стиснул ворот Филиппа так, что ему стало нечем дышать.

— Не нравится? — сквозь зубы процедил Батлер.

Гость был не рад, что пришел.

— Я подумал: зачем я с тобой нянчусь? Ты бы со мной не стал столько возиться. Так, молокосос?

Этого Филипп стерпеть не мог. Он резко вскочил и оттолкнул руку Чарльза Батлера.

— Я ухожу, мистер Батлер!

Глаза Батлера округлились. — Я тебя чем-нибудь обидел? Филипп! Я — не хотел. Ты же знаешь: у меня были трудности, а впереди — большие дела.

— Какие большие дела? — Филипп ждал повода встать и уйти. Его трясло.

— Да вот, собираюсь покупать землю в Лавергельском каньоне.

— В Лавергельском каньоне земля неплодородная, — зло сказал Филипп.

Батлер продолжал над ним насмехается. Юноша собирался прощаться.

— Ты как всегда прав, — пьяно пробормотал Батлер. — Но это злаки не растут, а металл — очень хорошо растет.

Пьяный бред Батлера Филиппу был не нужен.

— А следом за Лавергельским каньоном — Перизитское ущелье. Я бы его тоже купил — но на него у меня нет денег.

— Там всегда была природная свалка. Стервятники вьют там свои гнезда, а золотоискатели убивают друг друга. — Филипп в гневе обращал внимание на невозможность затеи Батлера.

— Да, но Центральная Нью-Йоркская железнодорожная компания намерена проложить там железную дорогу, об этом мне сказали друзья из близкого к компании круга. Я куплю те земли, и компании придется выкупать их у меня за очень большие деньги. Очень.

Батлер пьяно хихикнул.

Филипп замер. То, что он принимал за идиотизм, вдруг оказалось верхом сметливости. Батлер, казалось, впервые в жизни — не шутил.

Юноша обратился в слух. То, что бормотал Батлер — не было похоже на пьяную ложь. Похоже, впервые кто-то слышал о грядущих планах Батлера.

Вот оно, золотое зерно, ради которого стоило приходить к пьяному хаму.

“И он называет себя джентльменом?! Скажи еще что-нибудь, простофиля!” В душе Филиппа не осталось и следа былой привязанности. И он не знает, что Батлер в ней уже не нуждался.

— Железная дорога? — переспросил Филипп. — Когда ее начнут строить?

Батлер замычал: — Ты, парень, смотри! “Железная дорога, железная дорога”… Это тайна. Большая губернаторская тайна. Ты меня понял?

Но послушай: если бы я мог купить Перизитское ущелье — а оно главное на этом участке пути, я бы мог заломить компании сумму в несколько десятков тысяч, или даже — стать совладельцем железнодорожной компании. В год — это чистый миллион прибыли.

Но пока я могу купить только Лавергельский каньон. Хотя это тоже солидно. А может быть, если соберу денег, то через месяц и Перизитское ущелье куплю.

Филипп стал похож на гончую, взявшую след.

— Мистер Батлер, значит у вас нет денег на покупку двух участков земли?

— Нет.

— Жаль. А вы уверены, что компания купит у вас земли.

— Конечно, купит. Существует одно маленькое условие: земля, не должна оставаться пустой. В противном случае она слишком дешево стоит. Она должна осваиваться. Ее стоимость возрастает неимоверно, и в зависимости от грандиозности проекта — определяется стоимость выкупной акции. Ты понимаешь, куреныш, сколько миллионов я бы мог получить, если бы у меня было два ущелья?

За эту фантастическую информацию, Филипп был готов стерпеть любые оскорбления. Но он запомнил все позорящие слова и — потом отомстит. Недолго ждать. Пусть только пьяная скотина поболтает. Прав был дядя Робийяр: с Батлерами нельзя дружить.

Мистера Чарльза одолела пьяная икота.

Филипп торопился выспросить.

— А что вы собираетесь делать в Лавергельском ущелье?

— Я буду срочно возводить там предприятие по переработке не-важно-чего. Красивое название? Если хочешь — будешь в нем управляющим. Я тебе дам красивую должность. Главный специалист по производству глупых слов. Это очень большая должность? — Батлер сморщился от смеха как запеченное яблоко. — Ты не представляешь даже, как это важно — производить пустые слова — о чести, о морали, о святости. Ты — идеальный управляющий на мою фабрику.

Батлер вдохновился. — Я изображу для комиссии серьезные работы на новой земле. Уже завтра туда повезут рабов и машины. Я буду превращать Лавергельский каньон в увеселительный парк. Представляешь, какой-нибудь путешественник придет на мои земли, а там на него нападут “апачи”. Он им закричит в немом изумлении: “Джентльмены, остановитесь! Я проходил в колледже, что вас уничтожили двадцать лет назад под чистую!” А индейцы ему: пых-пых резиновыми стрелами промеж лопаток и в крик: “Нет-нет! Усилиями Чарльза Батлера, эсквайра, мы — вновь на свободе!” Здорово получается, а-а?

Батлер остановился. Филипп понял, что судьба отдала ему в руки шанс разбогатеть. С пьяным Батлером, который этот шанс упустил, оставаться больше не имело смысла.

Юный компаньон произнес заготовленную фразу:

— Мистер Чарльз, меня ждут сегодня на ужин в одном очень приличном доме, мне надо туда идти. Спасибо за угощение!

— Ты же сказал, что весь вечер оставляешь для меня, — напевно проговорил Батлер. — Я приготовил для нас самый лучший гавайский ром. Я ведь к тебе при-вя-зан! Останься!

Батлер говорил это искренне. Филипп понял, что может отыграться. Лицо его исказила мстительная гримаса.

— Да, говорил. — Он наслаждался тем, что Батлер расстроен. — Но сейчас мне понятно, что нечего у вас больше засиживаться. Я же сказал: меня ждут приличные люди.

Глаза Батлера сверкнули:

— Ах, — приличные. — Огонь в глазах вспыхнул еще сильнее и погас. — Тогда конечно, иди. Я бы мог тебе рассказать про каньон. Ах, какую бы фабрику по производству грез мы бы с тобой устроили, Филипп!

— Ну дай, я тебя поцелую. На прощание! — сказал Батлер, с трудом перегибаясь через стол, — усилие физическое соответствовало усилию душевному — и разойдемся как два мустанга в степи.

Между ним и Филиппом стояла тарелка с маисовым отваром — очень горячим. Батлер задел грудью тарелку и опрокинул ее на колени Филиппу.

Мистер “компаньон” заорал: “Больно! Горячо!” И буквально выскочил из-за стола.

— Что вы наделали! Мой костюм! У меня будет ожог!

— Да, будет, — согласился Батлер. — Довольно сильный.

— Чему вы радуетесь, мне надо срочно менять костюм!

— Надо.

— Так дайте же мне что-нибудь!

— Нет!

— Как?! — опешил Филипп. — Вы специально для меня покупали костюмы — чуть ли не с десяток, пока я жил у вас.

— Никогда этого не было, — убежденно возразил Батлер. — Пойди, проверь.

Батлер демонстративно, как свою душу, распахнул перед Филиппом дверцы кухонного шкафа, в котором стояли одни тарелки.

Филипп ошарашено оглядел пустые внутренности шкафа.

В душе Батлера больше не было неясности к Филиппу.

— Видишь — нету. Прими мои соболезнования, — церемонно сказал Батлер.

Филипп чуть не плакал. Он не хотел уходить побежденным.

— Если бы я знал, что вы так напьетесь, я бы никогда не пришел к вам.

— А если бы я знал, что ты такой свинья, — сказал Батлер, — я бы никогда не пригласил тебя.

Батлер сказал это серьезно. Филипп оторопел.

Чтобы парень не задирался, Батлер изобразил жесточайший алкогольный ураган в своем мозгу. Зашатался, чуть не упал на Филиппа.

— Все! Иди! Тебя ждут!

— В таком костюме меня нигде не ждут.

— Настоящие друзья ждут в любом костюме. Разве ты забыл, в каком виде прибегал ко мне?

Филипп почувствовал в интонациях Батлера, где-то на самом дне горькие нотки сарказма. Ему на секунду стало стыдно, он попытался прислушаться к своей душе. Но буквально на секунду. Он должен был Батлеру крупную сумму денег и пора было выбираться из-под его власти и влияния.

— Все, я пошел.

— Мокрый через весь город?

— Да!

— Жаль, что не идет дождь.

— Почему?

— Тогда не было бы заметно, что у тебя мокрые брюки. Ха-ха! Кумушки могут подумать, что ты впал в детство. На следующий день в нашем “Саванна кроникер” появилось бы сообщение “Филипп Робийяр впал в детство — спешите видеть”. — Батлер говорил абсолютно серьезно.

Филиппа трясло. Он не мог понять: от злости или от горя.

— Я ухожу, — сказал он решительно, — думаю здесь больше не появляться.

— Да? — Батлер резко развернулся в его сторону. — А деньги? Ты должен мне очень крупную сумму денег! Не забудь пожалуйста, что когда-нибудь я предъявлю векселя к оплате и не буду ждать отсрочек! — Глаза Батлера были тупы и пьяны.

Дверцы пустого шкафа захлопнулись.

— Ты даже не представляешь, как скоро я с тобой рассчитаюсь. Твоими собственными же идеями и процентами с них, — проскрежетал Филипп совсем тихо. Громко он ничего не ответил и вышел.

 

“Компаньон”

На следующий день жители Саванны с изумлением узнали, что в Лавергельском ущелье Батлер собирается строить увеселительные заведения. Салуны, карусели, заповедные зоны, чтобы создать иллюзию минувших десятилетий. Эпоху освоения земель штата пионерами-охотниками и так далее. Город насупился. Детям это понравилось, взрослые ждали подвоха. К ущелью потянулись повозки с людьми. На всех углах города обсуждали планы Батлера и реальность строительства.

В то же самое время пополз другой слушок. Почти конфиденциальный, подпольный — о том, что Центральная Нью-Йоркская железнодорожная компания собирается строить огромную железнодорожную ветку через все штаты, с Юга на Север. Для этого выделяются огромные деньги, и ветка пройдет где-то поблизости от Саванны. Подробности не известны, все — очень страшная тайна.

Третий слух был опять про Батлера. Специалисты выражали сомнение в успехе его дела. Что карусели будут построены, в этом никто не сомневался, а вот, что туда будут ездить на отдых горожане… — в этом сомневались очень многие. Место было удалено от города, неудобное; и пользовалось дурной славой. Все подсчитывали, какой убыток Батлеру принесет строительство ненужных каруселей и салунов. “Даже пьяницы туда ходить не будут”, — грешили городские пьяницы.

Параллельно со всеми этими событиями городского масштаба развивались другие — чисто личного характера. Дело было так.

К мистеру Харвею в рабочее время поднялся Филипп. Был он таинственный и чопорный. Харвей сидел за своим столом просто ради того, чтобы изобразить хоть какую-то деятельность. Финансовые проекты рушились у него. Банк медленно, но верно прогорал. Вкладчики забирали свои вклады. Никто не хотел связываться с Харвеем. Все говорили, что его методы ведения банковского дела старомодны. Ему надо было бы поучиться у янки, которые могут делать все как надо. Харвей так делать не умел — и на этом сходились абсолютно все. Зато у него была хорошая репутация среди старых дев. Он не залезал к чужим дочкам под юбки. Каждому свое, — говорили горожане.

… Банкир пил земляничный отвар. Он любил летом похворать. Филипп вошел без стука. У него единственного была подобная привилегия. Филипп пользовался ею скрытно, чтобы служащие об этом не знали.

Джек Харвей приветственно поднял руку вверх, будто был римский легионер.

— Филипп, рад тебя приветствовать. Так рано, — а ты уже на работе. Я тебе уже сказал — ты можешь пореже появляться здесь. Объем наших операций неудержимо сокращается.

— Именно потому я и пришел к вам, мистер “компаньон”.

— Ох-ох, как официально. Но ты еще не стал моим компаньоном, — лукаво возразил Харвей.

— Стану им. Стану, — затем и пришел. У меня есть дело.

— Дело в столь ранний час? — Банкир был настроен достаточно оптимистично, чтобы не думать о том, как через месяц его банк будет объявлен банкротом. Он уже не хотел ни чем заниматься. — Садись на стул. У кресла сломана ножка.

— Спасибо. Но я как раз собираюсь сесть в кресло. Мистер Харвей положение дел таково, что нам грозит крах…

— Я рад, что ты догадался об этом, значит из тебя получится неплохой банкир.

— Спасибо за комплимент. Но также нас может ожидать и удача. Знаете ли вы о том, что Батлер осваивает Лавергельское ущелье?

Харвей утвердительно хмыкнул.

— Вы хотите этим сказать, — как бы расшифровал его звук Филипп, — что не верите в эту затею?

— Я не понимаю, куда ты клонишь?

— Вы верите мне, что я могу знать абсолютно секретную информацию, которая может быть связана с большими деньгами.

— Я хочу сказать “да”, но прежде всего, чтобы знать от кого.

— От Батлера.

— Я допускаю, что этот человек не выходил бы сухим даже из самой мокрой воды, если бы не обладал сильными связями. И, в общем-то, Батлер питал к тебе нежные чувства: помогал выбраться из щекотливых ситуаций. Не знаю, почему ты охладел к нему, но это, признаться, меня радует.

— Да. Но он, я полагаю, слишком поздно узнал о моем истинном к нему отношении. Я клоню к самому главному: Батлер вовсе не собирается строить Страну Грез, как он о том кричит, и всякие салуны и карусели. Он прекрасно понимает, что в Лавергельском каньоне к нему никто ходить не будет.

— Это похоже на правду. Тогда зачем же он это строит?

— Чтобы пустить пыль в глаза: на месте Лавергельского каньона будет проходить железная дорога.

У Харвея брови взлетели вверх.

— Железная дорога?

— Которая пройдет также по Перизитскому ущелью и дальше. Так вот, Центральная железнодорожная компания хочет купить эти земли. Но если земли заняты частным строительством, по закону можно выкупить землю у частного лица. Но потенциальная стоимость Левергельского ущелья после того, как Батлер начал возводить там свои балаганы, неизмеримо возрастает. Вы понимаете, что железнодорожная компания обязана выплатить Батлеру круглую сумму в качестве выкупа. Вы понимаете коммерческий гений Батлера?

— Да!!! Этому мистеру в нем не откажешь. Я полагаю, твоя тайна дорого стоит. И Батлеру было бы неспокойно, если бы он узнал, что мы ее знаем. Но какое отношение это имеет к нам? Я не собираюсь его шантажировать.

— Да-да, — торжественно заговорил Филипп. — Но: дальше, железнодорожная колея пройдет по Перизитскому ущелью, которое пока абсолютно свободно, хотя и входит в состав земель, подлежащих частной распродаже. На Перизитское ущелье у Батлера нет средств, — это его вторая тайна, которую он мне выболтал в пьяном виде. А не то, он бы скупил бы и его. — Вы понимаете! какие это миллионы? Но мы-то эти деньги можем достать — опередить Батлера; и тогда Перизитское ущелье — наше. В лучшем случае, мы с Батлером в одинаковом положении по отношению к железнодорожной компании.

Харвей уставился в одну точку.

— Даже если ты подслушал эту тайну не совсем честным путем, твоя собственная разработка этой идеи заслуживает восхищения. Это — наш шанс, плюс немного усилий. Мы беремся за него!

Харвей был воодушевлен, как в молодые годы.

Банкир попросил Филиппа выйти и заперся в кабинете. Филипп остановился за дверью и прислушался: полная тишина. Потом Филипп услышал шаги взад и вперед, скрип зубов, наконец смех. Филипп спустился вниз. Накричал на клерков за то, что болтают во время рабочего дня. Восстановил их юные лентяйские души против своей столь же юной, но деловой, и — поднялся наверх. Кабинет Харвея был открыт.

— Скажите, а чем мы будем застраивать наши земли, чтобы повысить стоимость проекта до максимума? — Харвей спросил это прямо с порога.

— Тут надо думать, — Филипп был само превосходство. — К сожалению, самые дорогие проекты — это проекты по строительству развлечений. Я думаю, нам не надо изобретать велосипед. Мы будем застраивать второй каньон, как такой же центр увеселений. Ущелье Перизитов — для дураков. Ура!

— Что же, — согласился мистер Харвей. — Будем строить ущелье дураков.

На следующий день банк мистера Харвея скупил земли Перизитского ущелья. Эта новость моментально облетела все дома Юга, дошла она и до Батлера. Он лежал в постели, когда в спальню вбежал дворецкий и сообщил:

— Мистер Чарльз, у вас — соседи.

— Что, гости пришли? — спросил Батлер.

— Нет — по Лавергельскому каньону у вас появились соседи. Мистер Харвей скупил ущелье Перизитов — следующее за вашим.

Батлер молча закатил глаза и повалился на подушки. Слуга не знал: бежать за шампанским или за доктором.

На следующий день стало известно, что банк мистера Харвея собирается начать крупнейшее на Юге строительство центра увеселений. Алкогольные заведения всех стран мира. Даже китайская “хатха” — с китайцами и китайчатами, косами которых вытирают грязные столы; а кроме того, карусели, и все, что дети любят в подобных случаях: воздушные корзины, слоны — настоящие и игрушечные, — факиры и фальшивомонетчики.

Город пришел в возбуждение. Те, у кого были деньги, стали примеряться к соседним землям. Пример столь значимых фигур в городе был заразителен. Даже затворник Пьер Робийяр прослышал об этом.

Эллин с утра прожужжала ему все уши:

— Папочка, давайте отправимся на прогулку в Перизитский каньон — посмотрим как идет строительство.

— Что? С Филиппом захотела увидеться? — осклабился грозный Цербер.

Эллин покраснела и замолчала, но младшие сестры стали канючить: “Давайте, давайте…” Робийяр наотрез отказался.

А тем временем своя жизнь шла и в другом месте — в доме Роз Бибисер, — только очень тихо. Служанки каждое утро приходили — помогали ей совершать туалет; подметали и мыли дом. Каждое утро они находили Роз Бибисер одну. Но всегда после их ухода скрипела дверь шкафа и оттуда выходил молодой человек — все бледнее и бледнее. По ночам соседи видели, как из трубы дома Роз Бибисер шел дым. Кто топит камин летом? Сумасшедшие.

Мартин ничем не интересовался — после провала идеи замужества Роз ему все опостылело. В городе он не появлялся. Слуги не видели его в доме. Мартин сидел, запершись в своих комнатах, и все ожидал вызова на дуэль.

Наконец-то мелкие плантаторы не выдержали, поддались земельному буму и стали скупать бросовые земли за пределами двух каньонов, — которые даже землей было трудно назвать. — Эта была разлагающаяся гниль. На ней ничего не росло, кроме кактусов. Те, кто ничего не купил, обсуждали только один вопрос: какие аттракционы пооригинальнее придумают конкуренты — мистер Харвей и мистер Батлер. Все забыли о том, что у них была кратковременная дружба и никто не вспоминал про вражду — их называли соперниками по бизнесу.

Осваивая земли, Батлер как мог экономил деньги. Он нагнал своих рабов из “Озерного…”, заставлял их копать ямы по всему каньону, потом — засыпать и перекапывать снова. Впечатление это создавало грандиозное: в центре — громадные кротовые норы и масса черных копошащихся людей — вокруг.

В отличие от Батлера, Харвей потрясал инженерным подходом. Он выписал специалистов из Европы — они закладывали фундамент. Никто не знал, что Батлер думал обмануть только Харвея, А Харвей с Филиппом — целую правительственную комиссию. Размахи каждого были разные. Мистер Харвей занял крупные суммы в других банках — все его имущество свелось к нулю, долги росли, — но продажа земли Центральной железнодорожной компании должна была все с лихвой окупить.

 

Вред и польза французской косметики

К сожалению для Робийяра — дела его шли совсем плохо: не было хозяйского присмотра. Его заимодавцы начали вдруг понимать, что предоставлять кредиты Робийяру довольно глупо и тогда он стал получать от кредиторов первые письма: должен был Робийяр всем — и даже соседям. Пэтиферу он должен был сумму, равную доходу от трех урожаев хлопка, но Саймон как раз и не требовал возмещения, потребовали купцы и мануфактурщики. Их делегация в составе мистера Монро и мистера Уайтинга пришла к Робийяру днем — бабушка Робийяр спала — это спасло репутацию старого Пьера, а не то бы вся Саванна узнала, что в их доме всем заправляет полоумная старуха. Робийяр боялся громко говорить, хотя принимал гостей на втором этаже, а бабушка спала на третьем: в жаркие дни сиеста соблюдалась ею строго.

— Джентльмены, — обратился Робийяр к торговцам-негоциантам. — Догадываюсь о цели вашего прихода. Понимаю вас, но ничем не могу помочь. Денег у меня сейчас нет.

Мистер Уайтинг, который прославился тем, что был почти монополистом на все французские товары, привозимые в Саванну, горестно заметил:

— Подумайте о ваших дочках. Им нужна французская вода и пудра.

Робийяр вспылил:

— Я научу их пользоваться мукой.

— А чем же вы замените тушь для ресниц?

— Гуталином, — самоотверженно отвечал Робийяр.

Соломон Уайтинг горестно вздохнул.

— Ваши дочери сделаны не из теста, а из плоти и крови. Для того, чтобы их подрумянить — в печь их не поставишь — тут нужны настоящие французские румяна: не забывайте — им еще надо выйти замуж.

— Коли их полюбят, так возьмут и хромых и косых, — отрезал Робийяр.

— Ваша правда. Но я не хотел бы, чтобы мой сын был женат на такой, я — сторонник гармонии.

Его спутник мистер Монро, не сдержался и заговорил с раздражением.

— Мистер Робийяр, может быть, вы и заставите своих дочерей пользоваться печью вместо румян и гуталином вместо туши, но вы не заставите наших жен покупать за ваши расписки нужные им настоящие туши и румяна. Посему не забывайте, что мы живем на Цивилизованном Юге и у нас есть суды. А судья еще обладает какой-то властью. Если вы будете упорствовать — мы будем жадничать. Вы будете не отдавать — мы будем отнимать и наращивать проценты. Мы — люди практики, а не теории.

Робийяр почувствовал, что его кровь французского аристократа начинает кипеть. Ему не хотелось ругаться, но того требовало чувство приличия.

В этот момент проснулась бабушка Робийяр. Она почувствовала присутствие чужих людей в доме. Постучав в дверь, бабушка Робийяр вошла с видом грозным и готовая к бою.

— Здравствуйте, джентльмены, — сказала она громко, еще даже не узнав тех, кто перед ней стоял. И не дожидаясь представлений, начала первая.

— Я — Эльза-Мария-Роз, а также — Жозефина-Матильда де Робийяр, баронесса Шартрская.

Баронессой была мать бабушки, но это было неважно.

Господа негоцианты почувствовали всю мизерность своих родовых фамилий и были вынуждены представиться весьма скромно: негоцианты.

— Мистер Робийяр нам задолжал. Бабушка почувствовала, что инициатива в ее руках, и начала произносить вещи несусветные.

— Значит, торговать пришли. Дело важное: покажите ваш товар.

Негоцианты стушевались еще более.

— Вы нас не так поняли, миссис, мы пришли не торговать.

Бабушка поняла, что фокус номер один не прошел, и перешла ко второму.

— Вижу, не глухая, Значит, мистер Робийяр хочет вам вернуть ваш плохой товар.

Соломон попался на удочку: он покраснел и сказал басом, который вдруг отозвался эхом в тесной комнатке:

— У нас не бывает плохого товара!

Это было опасное утверждение, которое могло привести к долгому нудному спору, уводящему от основной цели визита.

Грэг Монро это понял. Козлиным тенором он заявил:

— Миссис Робийяр — все это не те предметы, которые привели нас сюда. Мы пришли требовать денежный долг с мистера Робийяра.

Это прозвучало как оскорбление, и старуха восприняла это именно так и покраснела. Ей наступили на честь.

— Пьер, — распорядилась она громовым голосом, — немедленно верните этим джентльменам деньги, которые они вам одолжили, и пусть ноги их в доме не будет.

Пьер Робийяр надеялся договориться еще об одной отсрочке. Скандал, учиненный бабушкой, лишил его этой надежды.

Нахмурясь, он сказал очень спокойно, потому что представлял всю абсурдность происходящего.

— Джентльмены, прошу вас оставить мой дом, деньги вы получите завтра в это время дня в клубе любителей древности.

Монро и Уайтинг, хотя и были оскорблены, получили точную дату и потому могли уходить, — как выдержанных людей, скандал их не интересовал.

Они молча поклонились.

Как только за ними закрылась дверь, бабушка тут же бросилась виниться перед Пьером.

— Простите меня, Пьер, я понимаю. Вам неоткуда взять денег. Но когда при упоминании титула баронессы Шартрской следом говорят о долгах — я могу только посылать людей вон и отдавать деньги. Это не я — это голос крови.

— Я все понимаю, — спокойно согласился Пьер, — но денег взять неоткуда. Я буду стреляться.

Бабушка почувствовала себя неловко:

— А вот этого делать не надо. Вы разве на необитаемом острове? Еще есть мистер Харвей, у которого — банк, и который, в конце концов, отец вашей жены. Если вы думаете, что этого мало, я могу вам сказать — вы ошибаетесь.

— Я не думаю, что этого мало, но я уже одалживал у него деньги. Обращаться к нему с той же просьбой во второй раз, не расплатившись за первый, — для меня не представляется возможным.

— Для вас — да, — согласилась бабушка. — А для меня — нет. Я еще к нему с этой просьбой не обращалась. А посему мне это сделать не сложно. Я пошла собираться.

На самом деле бабушка давно хотела повидать Филиппа. Поехать в банк к Харвею было лучшей для этого возможностью.

Бабушка появилась в банке Харвея через два часа. Она вылила себе на голову все духи, что были в доме, и напудрила лицо так, что казалась двигающейся мраморной статуей. К сожалению, пудра ей стянула кожу, и это лишило старую леди возможности улыбаться. В двери к Харвею она входила как истукан.

Мистер Харвей встал, приветствуя свою родственницу. В комнате находился Филипп. Он был застигнут врасплох визитом “родственницы”.

Бабушка сделала вид, что Филипп уезжал в Европу, а сейчас вернулся.

— Мой дорогой, здравствуй!

В голову ей пришла любопытная идея. Она знала, что Филипп собирается стать младшим компаньоном Харвея.

— Мистер Харвей, никак не ожидала здесь встретить своего внучатого племянника. Можно я его на пять минут украду у вас?

Харвей решил показать свое полное незнание семейных проблем Робийяров и развел руками:

— Почему бы и нет?

Сконфуженный Филипп встал, чтобы что-то сказать, но мистер Харвей его опередил:

— Я пойду, подышу воздухом.

Перед Филиппом встала тень былого позора. Но бабушка была не из тех женщин, которые оборачиваются назад.

— Мой дорогой Филипп. Я буду кратка. Нам всем предстоит помириться друг с другом — я это понимаю очень ясно. Я стою вне вашего конфликта с дядей. Я хочу лишь довести до твоего сведения, что мистер Робийяр на грани банкротства. Я не хотела бы, чтобы завтра он стрелялся со своими кредиторами, вот, собственно, и все. Но пришла я вовсе не для того, чтобы сообщить тебе об этом. Хотела просто посмотреть на тебя и убедиться, что ты в самом деле становишься на ноги. Не буду больше докучать тебе своей болтовней. Прощай, целую.

Тут старая леди и хотела бы улыбнуться, но почувствовала, что с ее щек осыплется краска — это было некстати. И она грустно вздохнула: “Прощай”, — и вышла, мягко притворив за собой дверь.

Филипп был уверен, что понял цель ее визита: бабушка Робийяр заходила ради того, чтобы посмотреть на своего внучатого племянника.

Через минуту вернулся мистер Харвей. Филипп рассказал, что его дядя на грани банкротства. Филипп честью своего имени просил банк Харвея выкупить закладные векселя Робийяра и обещал оплатить их после продажи земли Нью-Йоркской железнодорожной компании Корнелиуса Вандербильта.

Харвей в это поверил, но в банке не было денег. Филипп попросил занять у конкурентов — под самые высокие проценты, в надежде расплатиться в течении двух ближайших недель — и Харвей посчитал это правильным.

Он встретился с нужными людьми, получил у них деньги и вручил их Филиппу. С деньгами Филипп поехал в дом своего дяди. Его триумфальное возвращение было несколько неожиданным для него самого. Но так распорядилась бабушка и судьба.

Филипп приказал слугам, которые ойкнули при его появлении, о нем не докладывать и поднялся в кабинет Робийяра. Он приготовился молча выложить деньги и уйти, при условии, что его не остановят. В голове его складывался план горделивого и торжественного пожинания лавров.

Филипп открыл дверь… В комнате находилась Эллин.

Лучше нельзя было насмеяться над злоключениями Филиппа. Он потер глаза. Попасть в дом — совершенно официально — и обрести то, о чем так долго мечтал. Эллин вздохнула полной грудью. Филипп сделал шаг к ней. Эллин — к нему.

— Вот и встретились, — сказал Филипп.

— Да, — сказала Эллин.

— Что же мы не бросаемся друг другу в объятия? — удивился Филипп.

— Это ваше право, вы мужчина.

— Значит, только потому, что я — мужчина, я был обязан любить вас?

— Нет. Потому что у нас была сторожка и наша клятва.

— А почему их нет сейчас?

— А почему есть столько сплетен вокруг наших имен? Почему мы должны оправдываться в том, чего не совершали?

— Не знаю, — сказал Филипп. — Давай будем, как прежде. Забудем все.

— Забывать ничего не надо, надо не совершать нового. Вы не пришли тогда, когда я вас ждала, вы не пришли тогда, когда я должна была уехать из поместья. С приездом сюда все изменилось. Я не хочу обманывать отца, я не хочу, чтобы наша любовь прорывалась сквозь сети домысла и лжи. У меня есть своя душа, которая чиста и ничем не запятнана.

— У меня она тоже есть, Эллин, и хочет того же, что и ваша.

— Тогда пойдите и сделайте моему отцу предложение. Вы хотите быть моим мужем, я хочу быть вашей женой, а прятаться и убегать я не буду.

— Давайте возьмемся за руки и уйдем отсюда. Пусть у нас будет своя счастливая жизнь. Я не буду ничего спрашивать у вашего отца — я просто возьму вас по своему праву.

— Нет, так я не пойду.

— Эллин, одумайтесь, — мы совсем одни. Не будем никого обманывать, ничего нарушать — возьмемся за руки и уйдем отсюда. И пусть ваш отец это увидит.

— Помните детскую историю, как много лет назад моя мать прогнала вашу маму со двора. И рано утром вы уходили, взявшись за ручки, и мой отец это увидел и вернул вас. Он вас вернул — а я поняла, что взявшись за ручки из нашего дома никуда не уйти. Нас будут возвращать — поэтому я сразу говорю вам — нет, Филипп. Я не перестану вас любить, но без согласия отца я из этого дома с вами не уйду.

— Эллин, Эллин, — грустно усмехнулся Филипп. — Я хотел, чтобы вы подарили мне единственный шанс — стать свободным. Вы отказались от этого. А между прочим я ведь завидный жених в Саванне. Я компаньон банка Харвея. Да-а. Я богатый молодой человек. В конце концов, я — и лицо Филиппа исказилось бешенством, — держу в своих руках и жизнь и спасение вашего дома. Я принес деньги, чтобы выкупить ваши закладные, закладные вашего отца! А всех отцов, как и богов, рано или поздно свергают. Но воля ваша. А теперь прежнего Филиппа больше нет. Вы не захотели его видеть, что же… получайте младшего компаньона банка Харвея. Мистер Филипп Робийяр, Харвей, компаньон президента банка. К вашим услугам, мисс.

И на этих словах в кабинет вошел Пьер Робийяр. Полное представление Филиппа он слышал. И потому встречая его, мистер Робийяр увидел перед собой не насильника-племянника, а представительного молодого джентльмена, который вошел в его дом через парадный подъезд.

Все эмоции Пьера Робийяра скрыл этикет.

— Я к вашим услугам, Филипп, — сказал он торжественно. — Я знаю, что в мой дом вас привели чрезвычайные обстоятельства.

По лицу Эллин разлилась смертельная бледность. Потом спасительная мысль, что еще не все потеряно, пришла ей в голову. И она тоже приняла решение. Девушка сделал книксен и ангельским голоском сказала:

— По-видимому, я не нужна двум джентльменам. Отец, с вашего разрешения, я оставлю вас одних.

Пьер Робийяр не верил своим ушам. Откуда такая сдержанность во взорах, такое спокойствие в речах? — или между двумя молодыми людьми все кончено?

— Если мисс здесь ничего не держит, она может быть свободна, — церемонно изрек Робийяр. Он был немного заинтригован.

— Прошу вас садиться, — он указал Филиппу на почетное кресло для гостей. За девушкой закрылась дверь. Пьер и Филипп приступили к первой в своей жизни деловой беседе.

Она была краткой. Приводить ее целиком нет нужды. Но в ней были целительные нотки для сердца старого Пьера. Он увидел, что тот молодой человек, которого он называл своим племенником, повзрослел. Его молодость и бесшабашность канули в Лету. В нем проступили черты плантатора-землевладельца. А значит, на него можно было положиться, значит у него были принципы, понятные и разделяемые большинством людей их круга. В этом они друг на друга походили.

К Пьеру Робийяру вернулся заблудший племянник. И возможно, сейчас и надо было бы сделать страшное признание в том, что повлекло за собой столько страданий и жертв. Но Робийяр не нашел для этого силы и поэтому он проиграл.

Он совершил ошибку, потому что не смог покаяться в одном грехе или трагической глупости. Он ничего не сказал Филиппу. Хотя Филипп в этом и нуждался. Признайся тогда Робийяр в своем преступлении — молодой человек смог бы избавиться от шрамов на сердце. Но Робийяр не захотел повторять своего греха, Он просто согласился с тем, что у Филиппа появился на сердце шрам.

Филипп приступил к торжественному моменту пожинания лавров. Он предложил тому человеку, которого считал своим дядей, продавать свои долги ему. Как верный “племянник” Филипп хотел нести охрану долгов дяди своей частью, принять долги дяди на себя.

Робийяр сказал:

— Что же, давайте. Я рад, что вы вернулись в мой дом. В вас пробудился разум, Филипп. Я горжусь тем, что у меня такой племянник. Осталось только закрепить наши деловые и родственные отношения.

К сожалению в этой позиции на первом месте суждено было стоять деловым отношениям. Но Пьер сам согласился на операцию по приращению корки на сердце своего сына. Другим он его не устраивал.

— Отцы должны уступать свои права детям. А вы хотя и не мой сын, — на этих словах Пьер поперхнулся, — отныне являетесь единственным моим законным наследником.

“Потому и получаю в наследство одни долги”, — злорадно прокомментировал завершение обмена речами Филипп.

— Мне остается только вверить свою судьбу в ваши руки и знать, что вы верно исполните свой — позвольте мне, Филипп, сказать — сыновний долг, — Пьер посчитал, что в такое виде эта тайна его устраивает, — и отойти на покой, предоставляя вам защищать мою старость.

Мужчины встали.

— Мы можем пожать друг другу руки, — сказал Пьер торжественно Филиппу. — Пойдемте к домашним, объявим им о нашем примирении.

— С удовольствием, — торжественно заключил Филипп и задрал подбородок кверху. Видел бы это Батлер — он назвал бы семейную процессию стадом гусаков, которые не знают, что находятся под предводительством мясника.

“А может быть, в этом и есть свой смысл”, — мог бы подумать Батлер. Но он ничего не подумал, потому что стоял в этот момент на своих землях в Лавергельском каньоне и копал носком ботинка землю. Его душил гнев. Он ждал момента, когда отправится к Харвею и предложит за громадные деньги купить свои земли, которые будут стоить меньше ожидаемой прибыли от двух участков, что и заставит Харвея согласиться на его предложение. Потекли самые ответственные часы. Принималось решение. Батлер решил действовать, не откладывая: пора было приводить месть в исполнение.

 

Земля грешная и земля райская

На следующий день Харвей получил записку с просьбой о встрече с Чарльзом Батлером. Ему это понравилось. В любом случае он думал действовать сообща, потому что делегация железнодорожной нью-йоркской компании, во главе с Корнелиусом Вандербильтом, собиралась нагрянуть в Саванну со дня на день. Об этом Харвею сообщили верные люди. Харвей собирался не упустить свой шанс.

И он его не упустил. Он принял приглашение Чарльза Батлера о встрече.

Встреча была назначена в клубе в центре города. Харвей и Батлер были кратки. Батлер вначале разговора огорошил Харвея тем, что собирается богатеть за счет продажи своей земли железнодорожному магнату Корнелиусу Вандербильту. Но у Батлера были на это свои резоны и Харвей их принял за чистую монету.

Батлер признался, что после скандала с цирковой группой жизнь его в городе осложнилась. В глубине души люди не простили ему этого оскорбления — соответственно, стали мстить ему сплетнями. Но Батлер не пария — он уважает как само общество, так и его мнение. А потому он хочет уехать туда, где его никто не знает, где он никого не оскорблял и там попробует начать жизнь честного рантье. И так как, его желание искупить свою вину перед Саваннским обществом лишком велико, он хочет отправиться искать нового пристанища незамедлительно. А посему, ему предоставляется одно весьма выгодное дело в Нью-Йорке.

Харвей на этом месте не смог удержаться от испуга и перебил Батлера:

— Как?! Вы переезжаете в Нью-Йорк?!

— Да, а что в этом такого?

Харвей был потрясен: “К этим никкер-боккерам?”

— По-видимому, вы все-таки действительно чужой в этом городе, Батлер. Чтобы южанин так просто мог переехать туда, где сплошные торгаши, лавочники и воры?! На Север?… — надо совсем не любить наши земли.

— А я их и не люблю, — нагло прибавил Батлер.

И это уничтожило последние ростки сострадания в сердце Харвея. Раз дурак хочет, чтобы он выглядел смешным, пусть выглядит — и Харвей решил назло Батлеру не объяснять ему, что он теряет, продавая свой участок сейчас, накануне самого приезда магната Корнелиуса Вандербильта.

— Как знаете, Батлер, — с ехидством добавил Харвей. — Так что же вы предлагаете?

— Ну вы же знаете, что у меня есть земля в Лавергельском ущелье. И ходят слухи, что вроде бы Корнелиус Вандербильден собирается проложить до Саванны железную дорогу, чтобы северяне могли ездить на хлопковые плантации, — съязвил Батлер. — Не знаю, каким образом, — но вы мой сосед по землям, а я собираюсь уехать незамедлительно. Поэтому я предлагаю вам купить мою землю. Естественно, не дешево, ведь я понимаю, что Корнелиус, который будет строить на этих землях железную дорогу, заплатит вам втрое против того, что заплатите вы мне. Вы видите, я не дурак. Но мой характер сильнее меня, и потому я уезжаю из этого города, уступая свою партию вам, только потому, что мне противен этот город и все, что с ним связано.

Ничем другим Батлер не смог бы разъярить мистера Харвея больше. Даже если бы Харвей не собирался покупать у него эти земли, после оскорбления города и общества, которое в нем жило, Харвей захотел купить все земли Батлера, чтобы ноги его не могло стоять на Юге.

— Потрудитесь не портить ваши последние минуты пребывания на этой земле гнусными выпадами против нее, — взбесился Харвей. — Сколько вы просите?

Батлер наклонился к самому уху банкира и в самые его глубины прошептал цифру. У банкира глаза на лоб вылезли.

“У меня нет таких денег”, — говорил его взгляд, но Корнелиус Вандербильт мог купить еще дороже.

— Ладно, — прохрюкал Харвей. — По рукам. Я предоставлю вам требуемую сумму. Только для этого мне придется заложить свой банк, но вас это не касается. Послезавтра вы получите свои деньги.

А Вандербильт должен был приехать на следующий день.

— Я не могу ждать, — категорическим тоном заявил Батлер. — Только завтра. Послезавтра я повышу свою цену.

Харвей согласился:

— Хорошо, я пошлю Филиппа. Он привезет требуемую сумму.

Батлер удовлетворенно откинулся в кресле. А почему бы теперь не выкурить сигару, чтобы поразмыслить о том, что делать дальше, — решил Батлер.

А Харвей принял решение. Он убежал от грешного человека, у которого не было ничего святого.

На следующий день состоялись две животрепещущие финансовые операции. Пьер Робийяр расплатился со своим заимодавцами, а у Филиппа появилась закладная на все имущество Пьера Робийяра.

И еще. В этот же день Чарльз Батлер получил все деньги, которые запросил от Джека Харвея, и заперся в своем городском доме.

На следующий день приехал Корнелиус Вандербильт.

Вандербильт был железнодорожный магнат с Севера, который строил свою империю с тех пор, как мальчишкой убежал из Голландии от своих родителей и занялся в новой Америке делом. Корнелиус в самом деле решил продолжить железную дорогу от Нью-Йорка до Саванны. И это уже не было тайной. Об этом говорили на всех уровнях. Тайной оставалось только то, по чьим землям пройдет эта дорога. Но об этом знал Батлер. Его и слушали. Во всяком случае, Филипп и Харвей.

В первый день своего визита в Саванну Вандербильт встретился с банкирами и промышленниками. Он объехал все земли в окрестностях и нашел их весьма плодородными. А потом уединился с Харвеем.

Харвей мог бы этой встречи не вынести — но он ее вынес.

Вандербильт очень удивился разговору с Харвеем. Да, он в самом деле намерен осуществить проект, который свяжет два центра, два мира — Юг и Север. Но сегодня он убедился, что это рановато. Нет, пока мимо Саванны поезда из Нью-Йорка идти не будут.

— Как, — слабо переспросил Харвей. — Как вы сказали? Не будут? А почему?

— Мне это не нравится, — сказал Корнелиус.

— А мистер Батлер… — немеющим голосом проговорил Харвей.

— Какой мистер? — переспросил Вандербильт.

— Батлер, — с надеждой ответил, произнес Харвей.

— Не знаю такого, — ответил Корнелиус. — А что он говорит?

Но Харвей не смог ответить. Его лицо покраснело, он сполз в кресле. С ним случился удар. Филипп караулил за дверью окончание разговора. Услышав крики о помощи, он вбежал и застал хлопочущего над Харвеем Корнелиуса Вандербильта.

— Что с ним, мистер Вандербильт? — закричал в испуге Филипп.

— Я сам не знаю, — магнат был чрезвычайно перепуган. — Я только сказал ему, что не буду строить железную дорогу через Саванну. Может быть, потом.

— Как?! Как вы сказали? — тихим голосом переспросил Филипп и пошатнулся.

— Что, что вас это так волнует?! — закричал Корнелиус, опасаясь, что сейчас и второй человек упадет в параличе.

— А мистер Батлер? — сказал тусклым голосом Филипп.

— Какой-такой мистер Батлер? Я не знаю никакого мистера Батлера! — завопил Вандербильт. — В вашем городе просто ничего нельзя строить. Все такие нервные. Работа с железом приучает к выдержке. А у вас ее нет.

“Нет, — хором разносилось в голове Филиппа! — А у вас ее нет. Не знаю никакого мистера Батлера. Я скажу тебе по секрету, что хочу стать железнодорожным магнатом”. Голоса всех людей, которые разговаривали с ним на эту тему, сплелись в один в голове Филиппа. Он увидел конечную остановку. Поезд останавливался в Саванне. Он выходит, а на перроне его никто не встречает. Никто.

Через двадцать минут Филипп стучался в дверь дома Батлера. Батлер догадался, кто может стучать к нему таким образом.

— Проведите его в кабинет, — велел он слугам.

Филиппа встретили и проводили. Он буквально ворвался в кабинет. Батлер встретил его с самым холодным выражением лица. Филипп был вынужден заговорить первым.

— Вы меня обманули! — крикнул он с порога. Батлер приподнял одну бровь.

— Или вы вылетаете из моего дома пулей, или вы приходите в себя и объясняете толком, что случилось.

— Ничего! — заорал Филипп. — Вы сказали мне, что Корнелиус Вандербильт собирается строить железную дорогу через Лавергельский каньон и Перизитское ущелье. Так этого не произошло!!

И тут лицо Батлера исказил гнев.

— Я не говорил вам ничего, молодой человек. Это вы вздумали воспользоваться моей тайной, которую я вам сообщил не принуждая, но даже и не желая, чтобы вы ей пользовались. Вы вздумали отомстить мне — вы вздумали проучить меня. Так сами же попали в свою ловушку. И вы не можете даже скрежетать на меня зубами, потому что вы сами подло как вор, прийдя ко мне пить вино, услышали от пьяного человека самую сокровенную тайну и задумали использовать ее ему во зло. Вы, маленький человечек, решили обойти меня — так знайте же, что вас покарала судьба, потому что вы и никто другой, обманули меня. Вы, придя сюда с искаженным от гнева личиком, только доказали, что вы подлец и негодяй.

Что вы можете мне ответить на это, молодой человек. Да ничего, потому что дело ваше изначально было связано с воровством. И если ваш дядя сначала оболгал вас, то в итоге вы все же поступили так, как он сказал, И такое не прощается. Вы побежали к Харвею и рассказали ему о том, что я собираюсь купить земли — вы решили быть хитрее меня, так будьте же им — обманите Вандербилта — заставьте его купить вашу землю. Вы ведь пользовались тайной.

Пораженный Филипп молчал. Он мог злиться только на себя.

— Вы разорили целый банк. Чтобы купить вашу землю, мистеру Харвею пришлось задолжать громадные суммы. Если он не вернет деньги, он будет банкротом.

— Значит, вы все еще продолжаете говорить о порядочности. Тогда я вас поставлю перед другой проблемой. После вашей промашки, даже если банк будет существовать — вам там не служить. Даже родственник не простит вам вашего плана. Ну, а как быть с вашими словами благодарности, которую вы ко мне испытывали? Вы ее уже забыли? Что же, у людей бывает короткая память — я напоминаю вам об этом на всем протяжении нашего знакомства. Вы с этим не соглашаетесь. Очень хорошо. Но вот векселя на суммы, которые я заплатил Бибисеру, чтобы освободить вас от его сумасшедшей племянницы — они подписаны вами, — и вы мне должны ту сумму денег, которая здесь указана. Разве она вам ничего не напоминает? А-а? Так будьте честны сначала передо мной — заплатите мне ту сумму, которую должны — и я попробую помочь мистеру Харвею. А-а? Что же вы молчите? — заорал Батлер так, как никогда не орал. — Или вы уже совсем забыли о чувстве благодарности и думаете, что будете бесконечно порхать по жизни, а вас будут все выручать? Так платите же мне, ну?!

— Вы же знаете прекрасно, что у меня нет таких денег, — еле слышно сказал Филипп.

— Да, я это знаю. Так почему же вы требуете от меня вернуть деньги? На каком основании? Я получил от Харвея столько, сколько заплатил за вас Бибисеру. А был еще Пэтифер, а было еще озеро, когда вас полуживого вытащили из воды и вы скрывались в моем доме. — Прекратите себя обманывать — ни к чему хорошему это не приведет. О чем мы с вами говорили — с начала нашего знакомства? Мне нужен “Страшный Суд”, Сделайте так, чтобы он был у меня, и мы будем в расчете.

— Но он же не принадлежит мне, — с ужасом сказал Филипп. — Я ничего не могу сделать.

— Не принадлежит вам? Полноте — земля слухами полнится. Разве вы забыли, что у вас есть закладная на имение. Разве вы забыли, как благородно вы поступили и оплатили банковскими деньгами долги вашего дяди? Вот как я понимаю вашу ситуацию. Банк Харвея прогорит в любом случае. Даже если бы не было вашего предложения вкладывать деньги в Перизитское ущелье. Его было не спасти — нет, шанс спасти банк был — это обмануть Чарльза Батлера. Так вот знайте, Батлера еще никому не удалось обмануть, а вы захотели — ну что же, попытка не пытка. Банк — банкрот и вы на улице, завтра я подаю в суд векселя, по которым вы мне должны деньги — и что тогда? Долговая тюрьма? Именно так. Поэтому вы отдаете мне закладную на “Страшный Суд”, а я вам отдаю ваши векселя, по которым вы мне не уплатите никогда, и мы квиты. Что вы скажете на такую постановку вопроса?

Филипп был бледен. Он сел в кресло. Его борьба закончилась полным поражением. Он захотел утереть нос Батлеру, стать уважаемым гражданином города, компаньоном Харвея — и ничего не получилось.

И тогда Филипп решился. Он вспомнил, как оболгал его Пьер Робийяр, и вспомнил его последние слова, что судьба его в руках Филиппа. И все стало просто и ясно. Как на весах. Филипп встал.

— Я согласен. Я верну вам закладную на “Страшный Суд” в обмен на мой долг вам.

— И вы получите тем самым шанс стать благочестивым и законопослушным членом общества, — подсказал ему Батлер.

 

Прощальные письма

В тот же вечер Пьер Робийяр получил известие, что его долговые обязательства находятся в руках Чарльза Батлера. Сообщил ему об этом сам Чарльз Батлер. Также он сообщал, что вернет Робийяру эти векселя, если Филипп женится на Эллин и Робийяр предоставит ему — Батлеру возможность разрабатывать нефть на своем участке. Так Батлер обманулся во второй раз.

В тот же вечер Робийяр отослал два письма, одно Филиппу, другое Батлеру.

Филипп сидел один в пустой гостиной. После известия о том, что Корнелиус Вандербильт не покупает земли Перизитского ущелья, с Харвеем случился удар. Доктор Мид не отходил от банкира ни на минуту. Мозг пожилого джентльмена не выдержал. Давление разорвало кровеносные сосуды, и после обширного инсульта сознание к Харвею не возвращалось. Филипп продолжал жить у него в доме.

Миссис Харвей к нему не заходила. Самому спускаться к своему бывшему старшему компаньону Филиппу было неудобно. Поздно ночью черный слуга передал ему письмо от Пьера Робийяра.

Письмо было написано четким мужским почерком.

“Дорогой Филипп”, — начиналось письмо. — Мне сообщил мистер Батлер, что Вы отдали ему мои долговые обязательства. Меня не интересует повод, который заставил Вас сделать это. Вы поступили так. Помните, когда мы воссоединились, я сказал вам на прощание: “Теперь моя судьба в ваших руках, Филипп”. Вы кивнули головой. В ту минуту вы действительно осознавали это. Думаю, Вам будет интересно узнать одну маленькую подробность нашего родства. Сегодня днем Вы предали меня. Так знайте, Филипп. Отныне вы мне никакой не племянник. И это не отречение от Вас. Просто я Вам говорю, что Вы мне ближе, и не только стали таковым, но и были всегда. Вы — мой сын, Филипп. Эта тайна моей жизни. Не пугайтесь и не думайте, что вы плод любви брата и сестры. Кэролайн — ваша мать — всегда была мне женой. Мы приехали в Америку, будучи семейной парой. Но почему произошло так, что я назвал ее сестрой, — не знаю. Помните, в Библии Авраам называет Сарру во время своих долгих странствий по Египту своей сестрой? Почему? Он этого не знал, не знаю этого и я. Страна, куда мы приехали, — Америка — была мне незнакома и враждебна. Здесь существовало свое общество, кажется, Кэролайн первой пришла в голову любопытная мысль. “Пьер, — сказал она, — тебя здесь никто не знает, и если ты приезжаешь в чужой мир будучи целым зерном — тебе будет трудно прижиться на чужой почве. По крайней мере, ты не сможешь подружиться с местными плантаторами, потому что не будешь представлять собой лакомого куска для их дочек. Почему бы тебе не выдать меня за сестру, а себя — за холостого, тогда нами наверняка больше заинтересуются. Ты сможешь знакомиться с чужими женщинами и заводить связи с их отцами. Я смогу будить воображение мужчин. Мы сможем понравиться местному обществу, и оно примет нас. А затем мы признаемся, что мы муж и жена”. Это было роковое решение. Я согласился на этот фарс, подумав, что он действительно может быть полезен. Я не представлял, до какой степени постоянно что-либо временное.

Мы стали дурить местное общество. Представь себе — это действительно дало прекрасные результаты. К Кэролайн все стали свататься, а меня как ее “брата” всячески ублажать. Очень быстро мы заимели нужные связи, получили земли, вес в обществе и так далее.

Так прошел целый год. Первое время мы каждый день говорили себе: “Ну вот, завтра мы все откроем и вместе посмеемся над незадачливыми горожанами, которых мы обманули”. Но наступал этот день, и мы с ужасом обнаруживали, что это невозможно сделать, потому что тогда придется признать, что мы дурили голову этому уважаемому джентльмену, и тому уважаемому гражданину.

И мы попросту в испуге продолжали жить дальше. Так прошел второй год. И вдруг я с ужасом понял, что настал такой день, когда мы ничего не можем изменить: нас принимают именно как брата и сестру, и иначе в это общество мы не вписываемся. Вот тут и наступила катастрофа. Я тебе не сказал вначале, что Кэролайн была беременна тобой, но мы смогли выдать тебя за ее сына, а ее мужа как бы похоронили еще на континенте, и притом после недолгого брака.

Ты рос как мой племянник. Потом в городе вдруг поползли слухи, что я живу с собственной сестрой. Поводов мы давали достаточно. Я ни на кого не обращал внимания, хотя флиртовал со многими, Кэролайн была вынуждена всем отказывать. Но зоркие соседские глаза что-то замечали. В те времена дать подозрения, что ты живешь с собственной сестрой — это значит подвергнуть себя каторге. Мы испугались этого и, представляешь, на нашем семейном совете Кэролайн однажды решила, что мне нужно жениться. Ты представляешь? Жена принуждает собственного мужа к двоеженству! Боясь обвинений в сожительстве с сестрой, я пошел на грех двоеженства. И выбрал себе в жертвы Сьюлин, дочь Джека Харвея. Он был неравнодушен к Кэролайн, и когда узнал, что я хочу жениться на его дочери, с радостью согласился. Впрочем, Кэролайн к нему лучше все равно относиться не стала.

Таким образом потянулись годы кошмара. Должен тебе признаться, что однажды я не выдержал этой муки.

К этому прибавь: Сьюлин, пользуясь каким-то непостижимым женским чутьем, довольно быстро раскусила, кого я люблю на самом деле. Более того, она была уверена, что мы вместе живем. Представляешь? Она точно знала, что ты наш сын. Но при этом она думала, что это сын брата и сестры. Можешь себе представить, с каким ужасом она смотрела иной раз на тебя. Вот почему в одно прекрасное утро она сказала Кэролайн, что все знает, и приказала ей уходить из моего дома, иначе она сообщит обо всем людям. Кэролайн испугалась за меня и покинула дом. Случайно утром я застал ваше бегство, и вернул тебя и твою мать в свой дом. После этого я поднялся к Сьюлин и пообещал ей, что не буду встречаться с Кэролайн. Пусть она живет в моем доме — но видеть ее я не буду. И в доказательство перегородил наш дом на две половины глухой стеной. Можешь представить себе муки женщины, которая сама себя разлучила с собственным мужем. А я понемногу стал тяготиться ее присутствием. И вот однажды я совершил страшный грех — и ты должен знать об этом — я позволил Кэролайн съесть ядовитую рыбу. Я знал, что она отравлена моим соседом Даром Бибисером, но мне показалось тогда, что Господь должен распорядиться сам, — брать или не брать к себе душу Кэролайн. Он ее взял. И тогда я понял, что убил свою первую жену; Но почувствовал себя свободнее. Теперь я мог не бояться мнения и разоблачения общества. Я был женат на одной женщине.

Сьюлин догадывалась, что смерть Кэролайн — не простая случайность, и считала, что подтолкнула меня к этому страшному преступлению. И она решила себя наказать — муки совести оказались сильнее женской ревности. Она отравилась. Она приняла тот самый рыбный яд, от которого умерла Кэролайн. По счастью, наш доктор Мид — полное ничтожество — и он не нашел даже тени сходства в обеих смертях. Так я остался один. И уже абсолютно не имел возможности хоть раз назвать тебя сыном. Ты навсегда, до самой своей смерти мог бы оставаться моим племянником.

Но, видимо, судьбе было угодно покарать меня за мои грехи. Ты влюбился в собственную сестру — Эллин. Представляешь, теперь уже я, решил за вас, как раньше общество решило за меня, что брат не может быть женатым на сестре, и потому сделал все возможное, чтобы изгнать тебя из дому. Ты знаешь, каким образом я этого добился. Ты, не понимая ничего, ополчился на меня. Можешь представить, как я страдал. Ведь из всех своих детей я любил тебя больше всего. Ты был моя плоть и кровь — от любимой женщины.

Но делать было нечего. А тут еще на моем участке нашлась нефть, и ты по-видимому сообщил об этом Батлеру. А может быть, и не ты. Во всяком случае, он решил, что шантажируя меня твоим именем, он может завладеть моей нефтью. Не знаю, как он этого добивался.

Так или иначе, он добился своего. Единственное, что у меня осталось, — это старость, в одиночестве, без людей, но с дорогими сердцу тенями. Но и ее грозит отнять нищета, потому что ты передал мои долговые обязательства Батлеру. Вот что произошло, и вот кем ты мне приходишься на самом деле; Не знаю, зачем я тебе это рассказал, может быть, боюсь, что когда умру — ты женишься на Эллин. Так вот знай, — теперь тебе этого не удастся сделать. И я остановлю цепь греха, которая тянется за фамилией Робийяр.

Что должен делать ты, я не знаю. Но во всяком случае, я отвечу Батлеру — моей нефти он не получит. Он обманул Харвея, так же я обману его.

Единственное, о чем я тебя прошу — не сообщай ничего Эллин — она не выдержит. Прощай, целую.

Твой отец.”

Филипп прочел и подумал, что это бред, Потом понял, что его дядя — самый закоренелый грешник, который когда-либо жил на белом свете. Он молча оделся в свой парадный сюртук и поехал к Батлеру.

В это время Батлер читал письмо, адресованное ему Робийяром.

“Милостивый государь, — начиналось письмо. — Ваше предложение меня огорчило и поставило в неудобное положение. Я узнал, что вы — мой единственный кредитор, к тому же самый могущественный, ибо моя старость в ваших руках. Долговые обязательства вы получили великолепным путем.

Единственное, что в вашем плане нереально, — это нефть. Ее у меня нет. Если вы все делали только ради нее, то должен вас огорчить — вы все делали напрасно. Ибо я, стесненный обстоятельствами, давно отказался от горделивой мысли не допустить на земли Юга дух торгашества и погони за нефтью. Как только мой кошель оказался худ, я тут же вызвал мастеров и провел первую разведку на нефть. И оказалось: то, что я принимал за черное золото, было лишь подземным резервуаром дерьма — обычной грязи, скопившейся в подземном мешке и забродившей в результате попавшего туда воздуха. Вот что было причиной фонтана, который и навел на мысль о нефти. Если вы мне не верите, можете приехать и убедиться в этом сами — я покажу вам гигантскую зловонную яму, которую не стал даже засыпать, желая предоставить доказательство всем желающим нефти.

Что касается вашего требования женить Филиппа на Эллин, то сообщаю вам — это невозможно. Почему? Спросите о том у Филиппа, он вам ответит. Если его ответ покажется вам неубедительным, что же, тогда я попытаюсь предоставить более убедительные аргументы.

Обнимаю и поздравляю.

Ваш “нефтевладелец” —

Пьер Робийяр”

Батлер только усмехнулся на такое письмо. Ему хватает денег Харвея. Он хотел, чтобы в их городе появилась первая свободная пара, которая наплевала бы на запреты общества. Такой парой могли быть только Эллин и Филипп. Батлер чувствовал это нутром.

Он сел на коня и, не дожидаясь дня, поехал к Филиппу.

Утром ни Батлер, ни Филипп друг друга не встретили. Утром Батлеру принесли записочку от Филиппа: “Ищите меня в другом месте — вы и Эллин, если догадаетесь, где”.

Батлер хмыкнул. Он поехал к Эллин. С Пьером Робийяром он не церемонился. Он сказал ему просто:

— Если вы не хотите, чтобы я сегодня подал на вас в суд за неуплату долгов, позвольте мне поговорить с Эллин наедине. И помните, ваша нищета вам не страшна, вы — мертвец. Но дочери ваши будут самыми несчастными девушками на свете.

Робийяр молча подчинился требованию Батлера оставить его наедине с Эллин в библиотеке.

— Эллин, — начал Чарльз без обиняков, — выходите замуж за Филиппа, и я обещаю вам — вы будете счастливы. Я сделаю так. У вас будут деньги, дом и никто никогда не скажет про вас дурного.

— Это невозможно, — сказала Эллин.

— Почему? — самым неверящим тоном спросил авантюрист.

— Он больше этого не хочет.

— Это была слабость или дань общественному мнению?

— Я не буду лукавить перед вами, мистер Батлер. Я знаю, какую роль вы играете в этой истории. Вы единственный, кто бескорыстно хочет нашего брака, и потому говорю зам, если вы устроите нашу встречу, мою и Филиппа, я думаю, что мы станем с ним мужем и женой. Нам останется только сходить к священнику.

Девушка пришла к тому, с чего начинал Филипп.

“Какое родство мыслей!” — возликовал Батлер.

— Я обещаю вам это устроить, — сказал он убежденно. — Минутку, стучат.

На пороге стояла нянька Ду.

— Мистер Батлер, вас разыскали и тут вам конверт — конфиденциально. Из Милуоки. Вестовой только что привез и велел передать именно вам.

В конверте была записка:

“Мисс Эллин Робийяр, а также мистеру Чарльзу Батлеру, для сведения, от его управляющего мистера Джонсона.

Вчера вечером в пьяной драке между посетителями салуна был убит Филипп Робийяр. Последними его словами были: “Сообщите об этом мисс Эллин и Чарльзу Батлеру. Эллин пришлите мои вещи и письмо, а Батлеру передайте записку. Ему я многим обязан.””

Далее таинственный Джонсон писал:

“От себя могу добавить только одно, чтобы вы не слишком убивались. Все, мистер Чарльз, видели: мистер Филипп встал под пулю специально. Драка его не касалась. По всей видимости, он посчитал, что так будет лучше.

Преданный мистеру Чарльзу Батлеру — его управляющий

Джонсон”

Батлер прочел это четким медленным голосом, словно механическая кукла. Эллин вызвали из комнаты. Видно, нянька Ду догадалась, что в записке что-то очень страшное.

У Батлера вырвалось:

— “Ищите меня вместе с Эллин, если найдете”. Только почему такой выход?

На пороге стоял Пьер Робийяр.

— Что вы держите в руках? — спросил он. — Ну-ка.

Батлер мертвым голосом повторил все и посмотрел на Робийяра в упор. Не затрудняя себя даже секундной паузой сказал:

— Ты, Пьер, мне написал, что последнее слово по поводу женитьбы Эллин и Филиппа предоставляешь Филиппу. Если его объяснений мне окажется недостаточно, ты предъявишь свои. Филипп доказал вам, что не может жениться на Эллин. Но не мне. По-вашему, я продал дьяволу душу? Это так, Пьер. Я бы заставил его и мертвым жениться на Эллин. Мне нужно знать, что хотел выставить ты в качестве аргументов?

— Она его сестра, Чарльз, — сиплым голосом произнес Робийяр. — Сестры не женятся на братьях.

— Помнишь, много лет назад мы стояли на плацу в форте Самтерс на мексиканской границе, ты, я и Джереми Уилкс. Он уже давно мертв. Хочу сказать тебе, что ты мертв тоже. Ты расплатился за свои долги сыном. Возьми свои векселя. Вот они.

И Батлер, не трогаясь с места, выронил на пол тоненькие листочки.

— Ты — раб этого общества, — сказал он.

Глаза его ничего не видели. В них застыли слезы.

— Мне больше нечего делать в этом городе. Говорят, в нем видели Джекки Уилкса — сына Джереми. Я найду его. Мне интересно, что стало с парнем. Я мог бы повторить проклятие, что послал на твою голову вождь, которого ты убил. Но оно сбывается и так. Я это вижу, Помнишь — ты сгубил девушку индианку, которую я любил? Ты же знал, что я однолюб. Вероятно, не раз говорил себе: “А Батлер так и не женился”. Да, не женился. Мне остались чужды вкусы вашего общества. Я выбрал другое. Среди белых мне было темно, я пошел искать света среди черных. И нашел. Представь себе, что я живу со свой рабыней. Можешь поделиться этой тайной с другими. Тебе же не поверят. Вам теперь одна дорога с Мартином Бибисером: дьявол любит забирать вас прямо в свои покои.

И Батлер вышел.

У крыльца его ждала лошадь. Он унесся на ней, как посланник ветра. Он дорого бы дал за то, чтобы увидеть, как умер Филипп.

Смерть Филиппа видел лишь один человек: это был племянник Батлера — Ретт.

Он сидел в том кабаке, где завязалась драка. Он видел как Филипп подставил себя под пулю, и он видел — Филипп в последние минуты жизни не блефовал. Он играл по честному.

На следующий день Эллин сделал предложение коротышка ирландец Джеральд О’Хара.

Эллин наотрез отказалась выйти за него замуж. Потом ей принесли письмо от неизвестного господина. Он сообщал, что во время пьяной драки в одном из кабаков был убит за игрой в карты Филипп Робийяр.

Последнее, что он сказал, было имя Эллин. И еще он просил сказать, что будет ее любить там, где окажется. Отпущения грехов он получить не успел. Священника поблизости не оказалось.

Эллин посмотрела в окно. Люди ходили, как прежде, деревья дрожали на ветру.

“Филипп! Филипп, я приду к тебе, обязательно приду. Ты только дождись меня. А я уж, где бы ты ни был, найду тебя. Обязательно найду. Обещаю тебе это”.

А через два часа Эллин дала себе слово искупить все грехи своей семьи. Она сообщила, что согласна на брак с мистером О’Хара, ирландцем, лишь бы навсегда уехать из дома отца.

Через год у нее родилась дочь Скарлетт. И это уже другая история.

Чарльз Батлер разыскал Джекки-поэта в спальне сумасшедшей Роз Бибисер. Страсть исцелила ее. К ней вернулось зрение. Однажды во время свидания Джекки и Роз спальня загорелась от упавшей свечи — Джекки чудом удалось выбраться. Роз сгорела. Бибисера огонь не тронул. Видимо, огню это было противно. Мартин умер на следующий день: подавился рыбной костью, когда злорадно сказал за обедом, что одной грешницей на земле стало меньше.

Чарльз Батлер забрал Джекки Уилкса в свое имение. Он старался заменить парню отца. Племянник его — Ретт Батлер стал самостоятельной фигурой. Он уже был способен пугать общество не хуже дяди, чем и занялся нарвавшись на такую же, как он: Скарлетт О’Хара — дочь Эллин.

Надо сказать, что в своих ожиданиях Чарльз Батлер не обманулся. Дочь О’Хары нашла в племяннике Чарльза своего достойного соперника и друга — история их взаимоотношений не могла закончиться так просто. У людей продолжали рождаться дети. Они складывали свои истории. Но голоса их были от тех первых вестников ветра, которых Бог послал, чтобы возделывать землю.

Эллин умерла через 14 лет. Ее муж пережил ее ненадолго. Последними словами миссис Робийяр было обращение к Филиппу. Своему брату и возлюбленному.