Судьба сама подстраивает встречи. Когда случайность срабатывает, она срабатывает божественно. Это начало всех начал, и я вверяю себя судьбе, точно молюсь милосердному богу, умеющему творить чудеса.

Вышесказанное особенно верно в отношениях с женщинами. Порой мне кажется, что они — единственный в мире эликсир. Любовь — самое близкое подобие рая, райского наслаждения, которое, должно быть, испытывают только боги. Люди всегда стремились к такому состоянию, однако никто никогда его не испытывал и, боюсь, так никогда и не испытает. Чтобы жизнь была сносной, нужно верить в будущее блаженство, но, думаю, все мы в общем и в целом представляем, что ждет нас по ту сторону смерти. Другое дело — существование разных измерений, возможность путешествовать во времени и открывать параллельные миры. Я это пережил… Или видел во сне.

Я сидел на диване, а Джейн смотрела на меня, как всегда, читая мои мысли. Теперь я жалею, что не сфотографировал ее тогда, ведь именно так ведут себя единороги, созерцающие человека и проникающие в его думы. Их мудрость питается молчанием, размышлением и прозорливостью.

Я пришел к выводу, что человек тем умнее, чем больше способен контролировать свой разум. Способность к умозаключениям и этика познания — вот основные показатели развития интеллекта.

— Почему мы так стремимся достичь бессмертия, если позволяем жизни утекать, как вода сквозь пальцы? — вслух продолжил размышлять я. — Тебе не кажется, что наша жизнь не имеет достойного сосуда, что она настолько же чужда человеческому телу, как вода — пальцам?

В комнате воцарилось гулкое, звенящее молчание. У Виолеты был очень серьезный вид, ее взгляд блуждал по поддельным корешкам книг в шкафах нашей комнаты. Джейн хотела было заговорить, но промолчала, хотя я ждал ее слов, как ждут человека, зная, что тот никогда не придет.

— Спасибо за ответ! — Я сорвался на крик.

Бросив на меня взгляд, Виолета произнесла:

— Ты прав. Самые мудрые мужчины и женщины оставили нам зарок: жизнь нужно распробовать, ее нужно смаковать по глоточку. Не следует торопиться, надо размышлять и наслаждаться каждой минутой, каждой секундой. Однако они имели в виду действительно долгую жизнь, а не те восемьдесят лет, которые сейчас имеются в распоряжении людей. Подлинные мудрецы раскрыли секрет универсального снадобья, и, по их мнению, средняя продолжительность жизни составляет лет восемьсот.

— Средняя продолжительность — восемьсот?

— Для мудрых — да.

— Мне сложно в это поверить.

— Речь идет о великой тайне. Большинство людей проходят мимо нее, не замечая, ведь с такой мыслью очень сложно свыкнуться. Понимаешь, Рамон, многим известно, что Николас Фламель родился в четырнадцатом веке. Это подробно обсуждают; говорят, что у него есть дом в Италии, в котором он тайно живет. Но по счастью, почти никто не относится к этому серьезно, потому что люди не склонны верить в то, чего не видели сами. А по внешности такого человека возраст не определишь. Когда ты познакомишься с Фламелем, ты увидишь пожилого господина, неплохо сохранившегося для своих шестидесяти лет. Да, он выглядит шестидесятилетним ученым, достигшим творческой зрелости. Всякий скажет, что у этого человека есть еще порох в пороховницах.

— А если я сейчас начну принимать универсальное снадобье, как я буду выглядеть?

— Сперва остановишься на своих сорока годах, а потом помолодеешь лет на шесть-семь. Ты навсегда останешься молодым, интересным, соблазнительным мужчиной… Кажется, именно это ты хотел услышать?

Я не вынес подобных восхвалений и поспешил поцеловать Виолету, чтобы заставить ее умолкнуть. Джейн вмешалась, сделав вид, что ревнует:

— А как же я?

— И на тебя хватит.

С этими словами я поцеловал и младшую сестру. Мы болтали всю ночь, пока не наступил венецианский рассвет.

Мы взглянули друг на друга с улыбкой, а Венеция раскрывалась навстречу свету — мы словно просматривали снятый на большой скорости фильм о рождении и росте цветка. Только что город был серебристо-серым, прозрачным — и вдруг яркая вспышка расколола облачную крышу и породила бледные отсветы на горизонте, где небо и море соединяются, как любовники, в поцелуе, за которым следуют объятия. Я хотел бы сохранить эту красоту в хрустальном сосуде, но мне не удалось бы сберечь даже малой доли потрясающего зрелища. Это было непередаваемо. По сравнению с рассветом все слова, краски и картины поблекли.

Солнце уже заглядывало в окно нашей комнаты, а мне никак не удавалось уснуть. Виолета и Джейн, уставшие за беспокойный день, погрузились в сон с первыми лучами зари, а я вышел на улицу и побрел по тротуару вдоль канала. Рядом был мост, я пересек его и продолжил свою прогулку.

Улицы здесь были короткими, оживленными, ароматными. Пахло свежеиспеченным хлебом, миндальными пирожными, сластями, жаренными на оливковом масле.

Мне было нелегко примириться с ограничениями плоти. Я устал, но мне хотелось смотреть, летать, проникать в комнаты венецианцев, изучать мир и постигать тайны долголетия. Я не хотел умирать, но смерть была уже не за горами. В лучшем случае у меня оставалось сорок лет, в худшем — считаные часы.

На душе у меня было тревожно. Болели спина, плечи, поясница… Я нуждался в порции эликсира, но моя гостиница осталась далеко. Сейчас я был любопытствующим странником, человеком, измученным жаждой бессмертия. Я подумал о Дориане Грее, и мне стало страшно. Успокоило меня лишь то, что это был несуществующий персонаж, созданный фантазией Уайльда.

В Венеции я скучал по деревьям, цветам и зелени. Мне захотелось отправиться в сельскую местность, подышать густым сосновым запахом, насладиться голубым небом, обдуваемым свежими континентальными ветрами. Ужасно хотелось вернуться в Синтру, в Багадас, в Кордовскую сьерру, в Сандуа. И тогда мне подумалось, что Сандуа — это отражение Бадагаса.

Такие параллели могут лишить человека спокойствия. Сандуа, подземный город под Кордовской сьеррой… Но мне не хотелось возвращаться, я предпочитал оказаться в будущем, на границе новых измерений, в упорной надежде отсрочить свой конец на семьсот, восемьсот или даже тысячу лет.

Сперва будет довольно и этого, а потом, когда потребуется, подумаем, как продлить жизнь, перешагнув и за эти пределы. Важно, что во мне зародилось такое желание, а уж друзья позаботятся о том, чтобы мне помочь.

Терпение мое извивалось, словно раненая змея. Я не мог больше ждать, не мог остановиться. Мое будущее было готово взорваться у меня в руках.