За ужином нас услаждали звуки симфонии Гайдна «Охота», опус 73, ре мажор, в исполнении Пражского камерного оркестра. Беседа текла легко и непринужденно.

После еды мы перешли в другую комнату, там не было картин — только ряды полок с книгами в роскошных переплетах. В центре комнаты стоял столик, рядом — два диванчика, один в полтора раза длиннее другого. Через плотные темно-зеленые шторы не мог пробиться даже самый настойчивый лучик света. Когда мы вошли, шторы были распахнуты, но Виолета задернула их. Джейн внесла в комнату поднос с чаем, кофе, сластями и ликером из хорватской черешни, «Мараска черрика».

Я скользнул взглядом по книжным полкам и понял, что предчувствия меня не обманули. Египетские ритуалы Исиды, Осириса и Гора; дионисийские обряды; священная пища пифагорейцев; жизнеописания и толкования Лао Цзы, Кришны, Заратустры и Магомета — и это лишь сотая часть книг одного только шкафа. А рядом — «Соединение соединений» Альберта Великого, «Великое алхимическое делание» Петринуса,[34]Рубеллус Петринус (род. в 1931 г.) — современный португальский ученый, занимающийся историей алхимии.
«Принципы розенкрейцерства» Спенсера Льюиса,[35]Спенсер Льюис (1883–1939) — основатель «Древнегомистического ордена Розы и Креста», одной из школ розенкрейцеров. Основана в 1915 г. в Нью-Йорке.
«Алхимия и мистика» Александра Рооба, «Философские обители» Фулканелли,[36]Фулканелли — анонимный псевдоним одного из наиболее известных алхимиков XX века. Личность автора не установлена. Публиковался в Париже.
«Великие посвященные» Эдуарда Шюре,[37]Эдуард Шюре (1841–1929) — французский писатель.
«Шамбала», «Молчание Будды», «Избранные тексты» Парацельса, его же «Парамирум» и еще сотни томов, сомкнувших ряды в этой чудесной комнате.

— Зачем ты приехал в Лондон, Рамон? — без предисловий спросила Виолета.

— Чтобы познакомиться с тобой, — отвечал я без промедления, не взвешивая за и против.

— Да, конечно.

Джейн смотрела на нас несколько озадаченно, вдруг снова став серьезной, — как будто, зная Виолету, ожидала от нее другого, сокрушительного, ответа. Я подумал, что своим простым вопросом Виолета готовит мне нечто вроде диалектической ловушки, цель которой — испытать меня, проверить, достоин ли я узнать тайны, доступные лишь немногим.

Собравшись с мыслями, я постарался ответить как можно убедительней:

— Я пережил глубокий личностный и эмоциональный кризис и приехал, чтобы излечиться. Мне приходилось по-настоящему тяжко, свидетельство тому — мои сны. Что-то заставило меня купить билет на самолет и позвонить моему лондонскому другу, Рикардо Лансе. Вот почему я здесь. К тому же Рикардо обладает замечательной алхимической библиотекой, и я собирался восполнить пробелы в своих знаниях. А еще намеревался прикупить кое-какие издания у лондонских букинистов, ведь таких книг здесь полно.

— Но как ты оказался у моих дверей?

— В основном по воле случая.

— Я не верю ни в случайности, ни в совпадения, — отрезала Виолета.

Тогда я подробно рассказал, что со мной произошло, особенно детально остановившись на своих сновидениях, ночных встречах с загадочной женщиной, которую никак не мог встретить наяву, хотя во сне не сомневался в ее реальности.

Виолета смотрела на меня с нежностью и сочувствием, ее взгляд отражал всю ее мудрость. Откуда могло взяться столько понимания у женщины, которой, наверное, не исполнилось и тридцати?

По моей спине вдруг пробежали мурашки.

Виолета сидела совсем рядом, и я дотронулся кончиками пальцев до ее лица, прикоснулся ко лбу, к ресницам, провел пальцами вокруг глаз, губ, скользнул по подбородку. Она была так прекрасна, так молода! Кожа ее была мягкой и нежной, шея казалась атласной и источала новый для меня аромат. В тот миг я оказался настолько близко к этой женщине, что мне нестерпимо захотелось ее поцеловать. Виолета, казалось, ждала, что я так и поступлю, но я вспомнил, что всего лишь в метре от нас сидит и смотрит Джейн, и замаскировал свое желание под любопытство исследователя, изучающего только что открытое существо.

Я завел разговор о пустяках и, чтобы скрыть свои чувства, придвинулся к Джейн поближе.

— Что, собираешься изучить и меня тоже? Ты похож на коллекционера бабочек или, лучше сказать, на дерматолога, который исследует кожу своих пациентов. А ну-ка скажи, какой тип увлажняющего крема ты мне посоветуешь?

И Джейн рассмеялась, разрядив повисшее в воздухе напряжение.

Я продолжал серьезно разглядывать ее, пропустив мимо ушей эти замечания. Теперь мы сидели совсем рядом, и я отчетливо услышал, как отчаянно забилось ее сердце. Это меня обрадовало — значит, моя близость ее волнует. То же самое я почувствовал и в баре: едва увидев меня, Джейн уже не спускала с меня глаз и не скупилась на улыбки, пропавшие втуне по вине ее мерзкого начальника. Однако теперь что-то изменилось. Я видел: в ее юном сердце происходит нечто важное, — и сам не остался равнодушным. Даже если между нами ничего не произойдет, что-то останется навсегда. И я подумал: нет ничего плохого в такой неожиданной вспышке чувств. Иногда химия способна творить чудеса.

Когда лицо Джейн оказалось в нескольких сантиметрах от моего, я почувствовал, что едва владею собой. Светлые пряди падали ей на лоб, почти закрывая уши, брови были тонкими, нос маленьким, гармонично сочетающимся с чертами лица, красные без всякой помады губы сердечком складывались в манящий спелый плод. Она гордо держала голову, нежная кожа говорила о самой вызывающей юности.

— Дай-ка я на тебя посмотрю, — произнес я.

Девушка улыбнулась, грудь ее снова заколыхалась.

И тут все мои чувства словно распахнулись: я ощутил аромат и даже вкус ее кожи, смог прочесть ее мысли, проникнуть в самые сокровенные желания. Каким-то чудесным образом я увидел всю нашу троицу со стороны и понял, что сейчас между нами возникла новая, почти нерушимая связь. Моментальная вспышка чистой и преданной любви.

Виолета смотрела на нас с нежностью, теперь мы трое читали мысли друг друга, наш разговор без слов стал естественным и открытым.

Что же происходило в этой комнате? Мы могли откровенно обсудить загадку незримых нитей, связавших нас… Или об этом лучше было молчать?

Я еще раз пристально взглянул на Джейн, прижал ладони к ее щекам (руки мои пылали) и стал целовать ее глаза. То были долгие поцелуи, в которых рассудок, любовь и душа слились воедино. В эти мгновения я ощутил глухой рокот наслаждения — точно эхо в глубоком колодце. Меня как будто ущипнули за сердце, а потом я совершенно расслабился. И тут Виолета, сидевшая рядом с Джейн, обняла нас обоих, хотя больше прижималась ко мне. Я ощутил прикосновение ее грудей — высоких, набухших, но в то же время нежных и теплых. Сердце Виолеты стучало в мою грудь, ее лицо обдавало меня жаром.

Не сговариваясь, мы втроем приподнялись, словно желая слиться друг с другом в единое целое. Виолета прижималась к моей груди, плотно прильнув лицом к моей правой щеке, а Джейн с другой стороны обхватила меня за талию, обвив ногу вокруг моего бедра. Это было похоже на полет по чудесным райским кущам. Нас распалял таинственный незримый жар. Кожа моя горела, естество напряглось до боли. Чьи-то руки гладили меня по спине, другие ласкали мою шею и ноги. Одежда казалось помехой при нестерпимом жаре, который становился все плотнее, словно нарастающий огненный ком, пока мы опускались на ковер этой удивительной комнаты.

После этого помню только растущее наслаждение, которое все никак не кончалось. В памяти моей сохранилась лишь одна четкая картинка: три человека на полу библиотеки, свободные от ревности, от пустого эгоизма, словно больше не существовало ни мужского, ни женского, слившиеся в сладостном, неспешном соединении, которое удлинялось, как тень, до самого рассвета.

* * *

Я проснулся, все еще погруженный в блаженство минувшей ночи, словно младенец, которому кажется, что он до сих пор пребывает в материнском чреве. Не чувствовалось ни следа отвращения или утренней тошноты, какие бывают после долгого ночного секса. Меня окутывала чистая нега, точно одежда, сросшаяся с кожей.

Рядом с невинными, блаженными лицами спали Виолета и Джейн. Мы так и остались лежать втроем.

Первой зашевелилась Виолета, лизнула мои губы, я ответил ей долгим поцелуем. Она обняла меня за шею и шепотом объяснила, что начиная с этого дня наша дружба будет исполнена молчания, уважения и счастья, как дружба единорогов.

Потом раскрыла глаза Джейн, обняла нас обоих и поцеловала, приветствуя новый день, и я почувствовал себя небесным созданием: мое тело парило в воздухе, полное радости и любви к жизни. Теперь я на все смотрел другими глазами, все казалось мне иным, хотя я готов был поклясться, что со стороны все выглядит как и прежде.

Мы не разговаривали, только ласково улыбались друг другу.

Виолета вышла. Джейн подобрала одежду и последовала за сестрой.

Я кое-как оделся, пытаясь восстановить события прошедшей ночи.

Виолета вернулась уже в коротких брючках и розовой блузке, ее волосы были стянуты в хвост разноцветной резинкой, на умытом прекрасном лице — ни следа косметики. В руках девушка держала огромный поднос и весело подмигнула мне правым глазом, приглашая проследовать за ней в столовую.

Потом появилась Джейн, выглядевшая лет на шестнадцать в расклешенной мини-юбке и веселенькой блузке, поверх которой свисал золотой уроборос,[38]Уроборос — символическое изображение змеи, кусающей собственный хвост.
угнездившийся точно во впадине между грудями.

Мы позавтракали молча, как будто опасаясь развеять волшебство минувшей ночи, потом обменялись поцелуями и разошлись по своим делам.

То было странное прощание. Джейн направилась к вокзалу Ноттинг-Хилл, Виолета поднялась в свою спальню, а я, силясь собраться с мыслями, побрел в сторону Кенсингтонского сада и Гайд-парка.

Я шагал по траве и в то же время парил. Наслаждался свежестью росы, от которой у меня сразу намокли носки, и от щиколоток поднималось обволакивающее ощущение, очень похожее на счастье. Быть может, я нахожусь под воздействием наркотика? Что входило в состав той прозрачной сладкой жидкости? На вкус она казалась нектаром богов, но ведь все дело было в любви.

Потом ко мне вернулась рассудительность, унаследованная от многих поколений логиков, и я смог хладнокровно проанализировать ситуацию.

«Что ж, — подумал я, — мы — три человеческих существа, к которым пришла любовь. Я не хочу разрушать магию мгновения, которым жил и наслаждался. Сегодня со мной произошла метаморфоза, я должен напитаться ее соками и оценить ее по достоинству, чтобы жизнь моя стала лучше».

Я побежал вприпрыжку через парк, вокруг озера Серпентайн.

На Хем-плейс я очутился часов в одиннадцать утра, причем мне совершенно не хотелось спать.

Войдя в дом, я ощутил, что обстановка здесь изменилась, даже запах стал другим — в общем, все было не так, как раньше. И мои подозрения сразу же подтвердились: едва я захлопнул за собой дверь, как появился Рикардо Ланса в банном халате и приветствовал меня такими словами:

— Доброе утро или доброй ночи? Сразу видно, что ты ночевал не здесь, ах ты проныра, бродяга, полуночник!

— Привет, Рикардо! Уже вернулся?

Мне полагалось радоваться встрече с другом, который дал мне пристанище и которому я до известной степени был обязан божественными наслаждениями минувшей ночи, но я слегка встревожился, увидев, что мой новый образ жизни находится под угрозой. Приезд Рикардо был вторжением в мой мир, хотя у него имелись на то все права — ведь я жил в его доме. Я смирился с неизбежным, улыбнулся как можно шире и рассыпался в благодарностях, расхваливая гостеприимство Рикардо и всячески расписывая, какая для меня честь быть его гостем.

— Ладно, Рамон, перестань подлизываться и расскажи-ка лучше о себе. Кого ты подцепил, приятель, раз возвращаешься домой в этакую пору? У тебя появилось много новых знакомых, ты был на вечеринке?

— Нечто в этом роде, — ответил я, решив не описывать своих «новых знакомых». — Только попойки не было. Мы просто поужинали, выпили, поболтали, а потом я всю ночь шел сюда пешком.

— Откуда же?

— Из Мейфэра, — соврал я, не желая упоминать ни о чем, связанном с Виолетой и Джейн.

— Оттуда не так далеко, — удивился Рикардо.

— А ты почему так рано вернулся? Ты же говорил, что тебя не будет до конца месяца.

— Да, просто друзья пригласили меня съездить в Синтру, а поскольку у меня в Лиссабоне дом, заодно улажу кое-какие дела. Однако вас, сеньор, не смею тревожить. Простите, что нарушил покой вашего домашнего очага. — И Рикардо расхохотался.

— Ну зачем ты так? Признаю — малость переборщил, — рассмеялся я в ответ.

— Я приехал только на выходные, а потом исчезну до тридцатого. Кстати, как тебе гуляется по Лондону? Успел уже заблудиться? Сколько раз?

— Брось! В Лондоне туристам теряться запрещено. Это почти невозможно. Я доходил от Мейда-Вейл до Ламбета и от Хокстона до Челси.

— Но это только центр города.

— Нет, я забирался и подальше. В туристических путеводителях есть много интересных мест.

— Попадал в забавные происшествия?

— Почти нет. Позавчера наблюдал милую и смешную сценку. Вместе с толпой других туристов дожидался смены караула у Букингемского дворца, и вдруг перед зданием поднялась суматоха: явились полисмены, собрались зеваки, вскоре заревели сирены пожарных и полицейских машин. Я уж подумал, что начался пожар, но потом заметил мужчину в наряде Человека-Паука. Ему каким-то образом удалось обмануть стражу, он взобрался на второй этаж королевского дворца и теперь висел там на фасаде и кривлялся. Королевы в тот день во дворце не было, а его сняли только часа через три, как я прочел на следующий день в газете… Сам понимаешь, я не простоял там и десяти минут. Парня оставили наверху до тех пор, пока не сменился караул, — как было написано, из соображений безопасности. Это, конечно, забавно. Англичане любят все усложнять. А какая тут скверная еда! Впрочем, пинта пива в полдень и чай по вечерам пришлись мне по вкусу. Просто обожаю чай! У меня произошел ожесточенный спор с одним официантом по поводу достоинств чая. В конце концов официант признал свое поражение, когда я объявил, что лучший в мире чай — не английский, а белый китайский Пай Мутан, если сравнивать его с черным, зеленым и красным, разумеется, тоже китайским.

— Рамон, в прихожей среди купленных тобой книг я заметил кое-что по алхимии, я не ошибся?

Вопрос Рикардо Лансы застал меня врасплох.

— Ну, в общем… я зашел в одну букинистическую лавку… и эти издания показались мне любопытными, только и всего. Сам видишь, ничего особенного.

— Ты был на Чаринг-Кросс?

— Да, там их и купил.

— А в моей библиотеке рылся?

— По правде говоря, времени не хватило. Хотя ты знаешь, как сильно она меня интересует.

— Еще бы, в моей коллекции больше двух тысяч томов. Есть очень редкое издание, хоть и не по алхимии, которое любил перечитывать мой отец. Оно называется «Книга чудес» Бенедейта и Мандевилля.[39]Сэр Джон де Мандевилль (XIV в.) — врач и математик. Автор книги о своих путешествиях по Турции, Армении, Татарии, Персии, Сирии, Аравии, Египту, Ливии, Эфиопии, Амазонии, Индии, Китаю. Хотя, скорее всего, ее сочинитель побывал только в Египте, а остальное списал у других средневековых путешественников.
У меня очень хороший испанский перевод. Мой дедушка читал мне на ночь отрывки из этой книги. Почитай главу под названием «Homo viator et curiositas»[40]«Человек путешествующий и любопытство» (лат.).
— она о поисках рая. Тебе будет интересно; я ведь знаю, ты переживаешь кризис. Лет восемь назад, будучи в твоем возрасте, я тоже прошел через жесточайший кризис, который, само собой, сопровождался разводом. Теперь, в пятьдесят, все иначе, но в сорок лет ты хочешь остаться таким, каков ты сейчас: ты считаешь, что достиг вершины зрелости, и не желаешь двигаться дальше. Тебе хочется застыть на этой точке, однако существует неумолимый закон, который тебе такого не позволит. Слушай, Рамон, здесь на Брутон-стрит, в Мейфэре, есть клуб архитекторов-масонов под названием «Os Coroados»[41]«Коронованные» (порт.).
— они все из Португалии и уже много лет исследуют универсальное снадобье и философский камень. Я помню их ритуалы и даже целые фразы, послушай: «Из земли, что приходит к нам сверху, добывается вечное движение, если она будет растворена в воде посредством философского огня, после того, как вновь обретет форму хаоса, в котором пребывали все элементы до разделения всех вещей…» Я мог бы декламировать часами. Потратил на все это много времени, но в конце концов утомился. Терпения не хватило. Подожди-ка минутку.

Подойдя к северной стене своей библиотеки, Рикардо Ланса вытащил из-за одной из книг в центральном шкафу камень, который и предъявил мне. По цвету камень напоминал никель, а блестел как серный колчедан.

— Видишь? Это серебро.

— Ты уверен?

— Послушай, Рамон, прежде это было куском свинца, но теперь — серебро. Вот чего мне удалось добиться. Но чтобы продолжить, не хватило веры, мужества и беспредельного терпения. А теперь я считаю, что все это жульничество.

— Что же оттолкнуло тебя от этого экзистенциального подвига?

— Ты говоришь, как посвященный в науку Гермеса.

— Она меня очень увлекает, Рикардо. И это не только моя одержимость, ее разделяют многие. Я пришел к выводу, что жизнь чересчур коротка, что семьдесят или восемьдесят лет существования — слишком мало, поскольку за такой срок многие загадки не находят разгадок, многие истории не успевают завершиться. Я отказываюсь мириться с ограничением своего существования.

— Но ведь таков закон жизни, Рамон.

— Нет! Явно нет! Просто нужно действовать иначе, учиться иному, развивать иные способы познания. Нет, предел жизни — девять сотен или тысяча лет. Человеку полагается жить столько, никак не меньше.

— Если человек проживает не одну жизнь. Душа сперва обреталась в камне, в растении, в животном и только потом досталась человеку. Иногда, глядя на собаку, я вижу по ее глазам, что в ней может заключаться человеческое существо. Порой злобное, порой благородное, порой полудикое… Но как бы то ни было, в ней живет человеческая душа.

— А я не хочу быть растением, минералом или животным. Я стремлюсь к полноценному бытию совершенного человека.

— Тебе не приходило в голову, что это очень тоскливо — стареть на протяжении сотен лет?

— Тогда все жизненные процессы должны протекать иначе.

— И сколько у тебя будет друзей? Сколько женщин? Сколько войн ты переживешь и скольких близких потеряешь?

— Понимаешь, чтобы подобное стало возможным, многое должно измениться. Человек не смог бы жить в одиночестве, наверное, он бы просто такого не вынес. Если чудесный эликсир будет добыт, он должен будет стать достоянием небольшой группы людей, которым придется обособиться, чтобы не обрекать себя на вечное страдание. Я понимаю это так: ты включаешь в круг избранных свою супругу, детей, ближайших родственников, так же поступают другие посвященные, и вы начинаете долгий путь к бессмертию.

— Говорят, некоторые так и живут, — усмехнулся Рикардо Ланса. — Слушай, Рамон, я в подобные штуки не верю. Или они меня не интересуют. Мне бы хотелось умереть лет в восемьдесят или в девяносто, но со здоровым телом и ясной головой. Остальное меня не касается. Но я люблю и знаю мир, я много путешествовал благодаря своей работе, мне пришлось побывать на всех континентах, и я видел удивительные вещи, да и прочитал немало. Кстати, рядом с нашим миром существуют другие миры, чьи измерения пересекаются с нашими. Тамошние общества ушли далеко вперед, пережив стадии, сходные с нашим строем, и теперь существуют на иных началах, в эдемах, но не таких, в каком жили Адам и Ева. Это тайные сообщества, в них входят через особые двери, вот только двери эти нужно уметь найти и проникнуть за них, а потом вернуться, чтобы не остаться там навсегда. Ты уверен, что все люди, ежедневно пропадающие в нашем мире, были убиты и захоронены? Наверняка многие из них попадают в параллельные миры — или случайно, или их затягивают туда. Иные измерения лежат в прошлом, в будущем или же там, где времени не существует. Слушай, Рамон, у меня есть к тебе предложение. Сегодня пятнадцатое сентября. Как я уже говорил, я пробуду в Лиссабоне до тридцатого. Сможешь приехать ко мне двадцать третьего сентября?

— Я бывал в Лиссабоне. Он мне не слишком по душе.

— Нет-нет, я хочу, чтобы ты увидел Синтру: ее леса, ее хуторки и, главное, тамошних людей. Там есть одно магическое, алхимическое местечко под названием Кинта-да-Регалейра. Теперь там нечто вроде масонского музея, открытого с июля по февраль. Когда ты сам побываешь в Синтре, ты многое поймешь. Я знаю людей, которые могут тебя провести в Бадагас, тайный город.

— Тайный город? Ты серьезно, Рикардо? По-моему, раньше ты подтрунивал надо мной.

— Все это очень серьезно.

— У меня там живет друг-переводчик. Его зовут Луиш Филипе. Знаешь Яблочный пляж? Я как-то раз бывал там, хотя, конечно, смотрел на Синтру глазами туриста.

— Ну вот, а теперь ты увидишь, как много там удивительного.

— Скажи, Рикардо, а я могу пригласить с собой подруг?

— Из Испании?

— Нет, из Лондона.

— Так вот как ты проводишь здесь время, греховодник!

— Да нет, это совершенно особенные девушки.

— Все девушки особенные. Сколько им лет?

— Тридцать и двадцать пять.

— Тогда, считай, мы договорились.

— Э, нет, приятель. Они мои подруги, я очень их уважаю, и мне бы не хотелось… К тому же они сами ничего такого не позволят.

— Да я просто подшучиваю над тобой! Я буду в Синтре со своей невестой. Снова шучу, нет у меня никакой невесты. После двух жен мне вовсе не улыбается обзаводиться третьей. Кто хорошо устроился — это ты. Вечный холостяк!

— Знал бы ты, как печально одиночество.

— Свобода имеет свою цену.

— Жить так непросто.

— Зато интересно, — заключил Рикардо.