Лукас Кимбалл Стратмир, четвертый граф Сомерли, в смятении уставился на голенища своих облегающих высоких сапог. Сапоги, черт возьми, протекали. И сапожника нечего винить, потому что он носил эту пару лет десять — не меньше. Скорее уж винить можно было снег — огромные снежные сугробы, в которых ноги утопали до пуговиц на бриджах. В Дорсете такого снега никогда не бывает. «Вот и надо было оставаться там, — размышлял он, понукая коня, с неохотой преодолевавшего бесконечные сугробы. — Середина марта. На розовых кустах, наверное, уже начали набухать почки. Пора производить обрезку. Надо надеяться, Тимкинс догадается наладить обогреватели, если вернутся холода…»

Тпру! Проклятая кляча, которую он нанял, споткнулась, и Лукас едва удержался в седле. Он натянул поводья и повернулся, чтобы окинуть взглядом необозримое белое безмолвие. Кажется, его никто не преследовал. Не понравились ему те двое странных попутчиков, которые остались в почтовом дилижансе в Липовске. Было в них что-то такое настораживающее: слишком много колбасы и фляг со спиртным в их узелках для такой обнищавшей страны. Подозрительной была их излишняя готовность угостить попутчиков.

«Россия. Я ни минуты не скучал по тебе, Белая Леди, — мрачно думал он, понукая уставшую лошадь. — Не в обиду будь сказано, но я ничего бы не потерял, если бы никогда не увидел тебя снова».

Одежда промокла до нитки, да к тому же и чихать он начал — только этого не хватало! Лукас полез за носовым платком и почувствовал, как захрустел под пальцами клочок бумаги, который он засунул в жилетный карман. Вот кто виноват во всем — Казимир Молицын. Хотя о мертвых не принято думать плохо.

Где-то вдалеке послышался вой. Волк, наверное, подумал он и, прищурив глаза, вгляделся вдаль. На горизонте виднелись серые столбики дыма, поднимавшегося из печных труб. Неужели он уже отъехал на десять миль от Липовска? Трудно правильно определить расстояние, когда все утопает в белых снегах. Лукас пришпорил лошадь, чувствуя близкое окончание бесполезной затеи, но все-таки еще раз повернулся и оглядел окрестности.

Никого. Никаких преследователей. Он постарался прогнать дурные предчувствия и чуть было не рассмеялся над собой. Как могли эти головорезы появиться здесь, если он сам три четверти часа наблюдал с вершины холма за почтовым дилижансом после его отправки из Липовска, пытаясь убедиться, что эти двое не сошли с него? Да и кому придет в голову следить за ним? Прошло пять лет с тех пор, как он уехал из России, — пять лет спокойной, уединенной жизни в Дорсете. Теперь в Москве или Санкт-Петербурге его уже никто не помнит.

И все же те двое в дилижансе не были похожи на простых мужиков, хотя каждый из них говорил по-деревенски и изображал из себя рубаху-парня. Оба с излишней готовностью угощали попутчиков водкой. Что-то в их глазах пробудило в Лукасе былую бдительность и заставило пристально приглядеться к ним. «Пожалуй, ты слишком подозрителен», — пожурил он себя. Бонапарт идет на Москву, и кому сейчас в правительственных кругах есть дело до какого-то… как оно называется, это местечко? Вспомнился клочок бумаги, который сунул ему Казимир. Мишаково. Он потратил полдня, отыскивая эту Богом забытую деревню на своих картах. «Сам того не зная. Казимир Молицын направил меня по ложному следу», — подумал Лукас с грустью. Видит Бог, их многое связывало. В первый год своего пребывания в Петербурге, когда он еще злился на то, что ему пришлось уехать в эту вынужденную ссылку, именно Казимир вывел его из состояния депрессии, показал город, ознакомил с тонкостями сложных взаимоотношений при царском дворе. Однажды он спас Лукасу жизнь, когда случился провал в связи с французским курьером. Лукас отплатил Казимиру тем же шесть месяцев спустя, когда они оба по чистой случайности оказались втянутыми в кровавую потасовку на Неве. За пять лет работы бок о бок друг с другом в интересах своих государств между ними установилось не только полное доверие, но завязалась тесная дружба, какой у Лукаса не бывало ни с кем со школьных лет.

Он словно снова увидел широкое смуглое лицо Казимира и услышал его напряженный голос, когда тот передавал ему клочок бумаги: «Не открывай его, Лукас, пока не узнаешь, что меня нет в живых». В то время это могло вызвать только усмешку, оба они тогда были молоды, здоровы, и Казимир уезжал в Париж, где должен был занять весьма престижный пост. Это происходило пять лет назад, в 1806 году. Царь Александр только что объединился с Бонапартом против Англии, несмотря на явные и тайные усилия, прилагаемые Лукасом от лица министерства иностранных дел своей страны с целью предотвратить подписание пакта. «С какой стати тебе умирать, Казимир?» — спросил он тогда. «Рано или поздно они отыщут меня, они за мной придут», — произнес в ответ Казимир.

Таким растерянным он не выглядел даже тогда, когда Лукас спас его от смерти, вырвав из рук убийц. Этот страх, видимо, имел под собой основания, и вот почему Лукас, бросив свои розы, оказался сейчас в заснеженной России. Все его чувства были обострены до предела, чего ни разу не случалось за последние пять лет.

Вдали появились печные трубы на крытых соломой крышах. В деревушке было около десятка изб, надворные постройки, амбары. За небольшой рощицей — необъятная снежная равнина. Господи, ну и страна!

Мысль о том, что он скоро сможет обогреться у огня, заставила Лукаса снова пришпорить лошадь. Он уже забыл, что воздух бывает таким холодным.

Преодолевая снежные заносы, Лукас проехал еще полмили и вдруг услышал голоса. Сжимая в руке пистолет, он оглянулся назад. Ничего, кроме снежной белизны. Ага, слева от него, на склоне горки что-то темнеет на снегу. Голоса явно детские — высокие, возбужденные, похоже, что там происходит что-то не вполне дозволенное.

Потом он увидел собаку: огромный волкодав, размером чуть не с пони, был впряжен в сани. Подъехав ближе, Лукас разглядел шестерых ребятишек. У одного из них была в руках корзинка, другой, укутанный в теплое меховое пальто, влезал в сани. Голос его звучал громко, властно: «Давай! Вперед!» Однако остальные участники сцены не спешили выполнять приказание. Лукас увидел, как тот, что забрался в сани, наклонился и, огласив воздух отборной бранью, вырвал корзинку из рук парнишки. Потом, запустив в корзинку руку, он что-то достал оттуда и швырнул в снег: по раздавшемуся дикому визгу было нетрудно догадаться, что это кошка.

Волкодав рванулся вперед. Сани вздрогнули, наклонились и заскользили, увлекаемые вперед впряженной в них собакой, а седок в санях залился безудержным хохотом. «Господи, — пробормотал Лукас. — Что за безумная забава!» Ненадежное транспортное средство быстро неслось, вихляя из стороны в сторону; испуганная кошка стремглав мчалась к ближайшему амбару, преследуемая огромной овчаркой. Ребятишки стояли, открыв рты, наблюдая за бесплатным спектаклем. В руках у седока был кнут, которым он весело обрабатывал бока волкодава, подгоняя его. Лукас не мог не обратить внимания на то, что седок имеет несправедливое преимущество; тем не менее он восхищался его лихостью: сани неслись прямиком на амбар и седок наверняка мог расшибиться насмерть.

Неожиданно откуда-то из-за амбара появилась другая собака, не обремененная ни упряжью, ни санями. Кошка в испуге зашипела и, резко сменив направление, помчалась в сторону. Лукас оглянулся, чтобы понять, куда она направляется, и увидел за спиной несколько молодых сосенок. У него округлились глаза, когда он понял, какой опасности вот-вот подвергнется.

Его лошадь остановилась как вкопанная при виде летящих на нее кошки, двух собак и полуразвалившихся саней с бесшабашным седоком, который все еще продолжал размахивать кнутом.

— Сдвинься с места, черт бы тебя побрал! — рявкнул Лукас, дернув поводья, и его лошадь осадила назад с такой прытью, какой ни разу не демонстрировала на всем пути от Липовска. Не удержавшись в седле, седок свалился в сугроб, к счастью, ничего себе при этом не повредив.

— Тпру! Тпру! — услышал Лукас веселый крик и почувствовал, как по нему взбирается кошка. Оставив глубокую царапину на его шее, она прыгнула куда-то за его спину. Черт возьми! Он попытался приподняться, но, как только он сел, его сбило оглоблей санок, и он едва успел прикрыть голову руками, чтобы уберечься от их полозьев. Сани опрокинулись, врезавшись в сугроб рядом с ним, опутав его кожаными ремнями упряжи.

Собаки, обнажив клыки, угрожающе зарычали, и тут же в нескольких шагах от него зашевелился снег, из-под которого появился седок. «Лежать!» — прикрикнул властный голос; кнут со свистом опустился на спины собак, и те, хотя и не очень охотно, подчинились.

Лукас встал на ноги, не без труда выпутавшись из сбруи. Шалун, сбивший его, тоже поднялся, стряхнул с себя снег, откинул с головы капюшон и оказался необычайно красивой девушкой с тонкими чертами лица, нежной белой кожей, по-восточному чуть раскосыми зелеными, как трава, глазами, алыми губами и белокурыми, под стать снегу, волосами, заплетенными в толстую косу. «Белая Леди», — подумал Лукас и понял, что произнес это вслух, когда она, склонив к плечу хорошенькую головку, вопросительно посмотрела на него.

— Вы не ушиблись? — спросила она, и он медленно покачал головой, потрясенный несоответствием между ее патрицианской внешностью и грубым деревенским говорком. Это все равно что обнаружить распустившуюся на диком шиповнике розу…

Одна из собак снова зарычала, и девушка как следует стукнула ее коленом, добавив парочку крепких ругательств, а затем схватила за ошейники обеих собак, каждая из которых была почти с нее ростом, и потащила их к амбару. Лукас стоял неподвижно и смотрел ей вслед. Остальные ребятишки куда-то исчезли.

Внезапно она прошествовала обратно в своем теплом пальто на меху, с накинутым на голову капюшоном, из-под которого, как из гнездышка, с любопытством поглядывали удивительно ясные зеленые глазки.

— Вы приезжий, — сказала она все тем же деревенским говорком, — а мы вас так негостеприимно встретили в Мишакове. Извините меня за это. — Только едва заметная морщинка возле губ давала понять: она больше всего сожалеет о том, что испортили ее забаву. — Могу я чем-нибудь помочь вам, добрый господин?

Лукас не собирался особо распространяться о своих делах, но ее явно непреднамеренное падение в сугроб, не говоря уже о бесшабашном обращении с собаками, обезоружило его.

— Я кое-кого разыскиваю, — сказал он по-русски, с несколько запоздалым достоинством поправляя свой сбившийся на сторону головной убор. — Женщину по имени Татьяна.

Зеленые глаза удивленно округлились.

— Ну и ну, господин. Ведь это мое имя.

Час спустя в доме родителей девушки Лукас отогрелся у торфяной печурки, поел каши и выпил такой крепкой неочищенной водки, от которой у любого горького пьяницы в Лондоне глаза бы полезли на лоб. Хозяева вели себя настороженно, что вовсе не было удивительным: девушка явно не приходилась им кровной родственницей. Оба они были приземистые, коренастые, их телосложение говорило о столетиях тяжелого рабского труда; Татьяна же, освободившись от тяжелой меховой шубы, оказалась стройной как тростинка и такой же неуместной в этой унылой лачуге, как сверкающий драгоценный камень.

Отказавшись в самых любезных выражениях от предложения выпить еще водки, Лукас, стараясь побороть неизбежное воздействие крепкого напитка и страшную усталость, услышал, как хозяин весьма грубо потребовал, чтобы он сказал, зачем явился.

В какой степени можно ему довериться? Он был флегматичен, но отнюдь не глуп: видимо, Белая Леди вытравила глупость даже у крестьян, потому что дураки здесь просто не выживали.

Лукас подумал о клочке бумага в кармане своего жилета, на котором были написаны лишь название деревни и имя девушки. «Казимир, что я должен сделать в этой деревне? Найти здесь твою стареющую любовницу?» Но Татьяна по возрасту годилась в дочери казаку.

Поразмыслив, Лукас ограничился полуправдой: его старый друг, с которым вместе воевали, рассказал ему о Мишакове и упомянул имя Татьяны.

Решив перехватить инициативу, он спросил, знают ли они, зачем он приехал?

Женщина у самовара загремела чайной посудой, в то время как мужчина бесцеремонно выпроводил Татьяну поискать собак, и она подчинилась без возражений. «Она послушна, — подумал Лукас, — но, видимо, бывает жестока. А может быть, она так лихо обращается с кнутом, потому что когда-то сама его отведала?»

Когда она ушла, мужчина пересел на стул и прочно уперся в пол толстыми ногами.

— Семнадцать лет назад, — начал он без всяких предисловий, — в Мишаково приехал человек с грудным ребенком на руках. По воле Господа, у нас с женой не было своих детей. Он спросил, не возьмем ли мы приемную дочь, и мы согласились.

— Вам известно его имя?

— Я знаю только имя, которое он назвал: Иван Иванов.

Самые распространенные в России имя и фамилия, все равно что в Англии Джон Смит.

— Этот человек бывал здесь с тех пор?

— Прежде он приезжал раз в год и всегда просил, чтобы девочка называла его дядя Иван.

— А теперь он приезжает?

— Георгий, помолчи! — умоляющим тоном попросила женщина, но ее муж все-таки ответил:

— За последние пять лет не приезжал ни разу.

Хозяйка начала плакать:

— Она наша, кроме нее, у нас никого нет.

В это время Татьяна появилась в дверях, она приволокла одну собаку за ошейник и заявила, что другая куда-то убежала.

— Так найди ее! — прикрикнул Георгий, и девушка тут же снова скрылась за дверью. Собака улеглась возле ног Георгия, подозрительно поглядывая на Лукаса, и он тоскливо подумал, что неплохо бы выпить сейчас немного бренди. Ситуация требовала от него деликатности и такта, но за последнее время проявлять эти качества ему практически не приходилось.

— Наверное, он давал вам деньги, — сказал Лукас, стараясь своим тоном подчеркнуть, что это само собой разумеется.

Георгий, немного помедлив, кивнул.

— Вы перестали получать деньги?

— Да, когда он перестал приезжать. — Русский, сидя на своем стуле, расправил плечи. — Но вы не думайте, что мы растранжирили деньги, которые он нам давал. Мы справили ей хорошее приданое. Она помолвлена с Петром, сыном сельского старосты. — В голосе Георгия чувствовалась гордость. — Она будет хорошо жить, уж я об этом позабочусь. Вам незачем о ней беспокоиться.

Лукас уже собирался согласиться с ним, как вдруг кто-то громко постучал в дверь. «Люди из дилижанса!» Подумав об этом, он нащупал в кармане пистолет.

— Входи! — небрежно крикнул Георгий, и дверь распахнулась. Лукас держал палец на спусковом крючке, однако высокий молодой человек, появившийся на пороге, был ему не знаком.

Женщина, увидев его, обрадовалась и торопливо утерла слезы уголком передника.

— Петр, наконец-то! — радостно воскликнула она.

«Так, значит, это и есть счастливый жених», — подумал Лукас, поднимаясь на ноги. Петр уставился на него как на привидение. Наверное, посторонние люди редко здесь появлялись.

Георгий откашлялся.

— Добрый вечер, Петр. Это… это…

— Лорд Стратмир, атташе британского посольства в Москве, — вежливо произнес Лукас и поклонился. — Я здесь проездом по пути в Архангельск по казенным делам. Меня чуть не задавил один ангелок, который ехал на санях.

Петр поморгал голубыми глазами, потом широко улыбнулся:

— Опять моя Татьяна озорует? Не бойтесь, господин, как только поженимся, я ее приберу к рукам.

С порога кто-то презрительно фыркнул.

— Ишь размечтался! — насмешливо произнесла будущая молодая жена, обеими руками удерживая вторую овчарку.

Петр улыбнулся еще шире и с обожанием посмотрел на нее.

— Уж поверь, так оно и будет.

Когда она ногой захлопнула дверь, все замолчали. Петр, порывшись в глубоком кармане своего полушубка, извлек оттуда небольшой бумажный пакетик и отдал его невесте.

— Это тебе, для твоего подвенечного платья.

Приоткрыв алые губки, девушка принялась развертывать бумагу. Увидев содержимое пакетика, она охнула, радуясь, как ребенок в Рождество.

— Мама, посмотри, что он привез! — воскликнула Татьяна, протягивая на ладони кучу мелкого речного жемчуга.

— Привез из самого Надворска, — самодовольно усмехнувшись, сказал Петр. — Видишь, как я о тебе забочусь?

— Мы все видим. — Георгий исподтишка бросил взгляд на гостя, словно призывая его тоже подивиться щедрости жениха. Лукас тут же изобразил восхищение. Любой светской моднице этих жемчужин едва хватило бы на дюйм вышивки для отделки платья, но жениху из деревни Мишаково они, наверное, обошлись недешево.

— А теперь подойди и дай мне то, что я хочу, — сказал Петр, обращаясь к Татьяне.

Покраснев, девушка пересекла комнату и, приподнявшись на цыпочки, торопливо чмокнула его в щеку, но Петр поймал ее за талию и прижал к себе, с вызовом поглядывая через плечо на Лукаса. Итак, сын сельского старосты и самый завидный жених в Мишаково. «Казимир, черт возьми, что ты от меня хотел?»

Лукас поднялся на ноги.

— Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Кости у меня не переломаны, но я вам советую, молодой человек, держать ее подальше от саней!

— Нельзя сейчас уходить, — запротестовала Татьяна. — Ночь на дворе, холодно. Да и снег пошел.

— Я, кажется, вспомнил — милях в пятнадцати отсюда есть другая деревня…

— Лальск, — одновременно подсказали Георгий и Петр. Перебивая друг друга, они принялись рассказывать, как туда проехать.

Лукас сел в седло и на случай, если они будут наблюдать за ним, сначала поехал на запад. Приезжать сюда было совершенно незачем. «Прости, Казимир».

Миновав сосновую рощу, Лукас свернул к югу, но не успел он проехать и мили, как услышал взрыв такой силы, что его покачнуло в седле. Приподнявшись в стременах, он оглянулся назад и в свете полумесяца увидел дым, поднимавшийся над деревней: сквозь него прорывались языки пламени, к небу взлетали снопы искр.

Нахлестывая ошалевшую кобылу, Лукас поскакал назад. Вскоре он увидел Татьяну, которая неподвижно стояла с кошкой на руках и растерянно смотрела на него.

— Я вернулась за ней, — сказала девушка, кивком указав на кошку. — Это… это что, конец света?

Лукас приказал ей замолчать, увидев то, чего не видела она: из горящей деревни появились два всадника и во весь опор поскакали в их сторону.

Татьяна заплакала. Лукас наклонился и, подняв, посадил ее в седло перед собой.

— Кошечка! — закричала Татьяна. — Ты забыл кошечку!

Девчонка ерзала, мешая ему целиться, и он был вынужден слегка оглушить ее ударом рукоятки пистолета по голове. Она замолчала и обмякла в его руках.

Первый всадник поравнялся с тем местом, где Лукас повернул на юг.

— Туда! — крикнул он своему товарищу, указывая рукой на рощицу.

Лукас выстрелил, заставив его замолчать навсегда, потом взглянул на второго.

— Лорд Стратмир! — крикнул этот человек, разворачивая коня. Лукас удивился, что незнакомцу известно его имя, и чуть не потерял цель. — То, что вы делаете, бесполезно — вы не сможете бесконечно прятать ее!

Вместо ответа Лукас выстрелил, и его преследователь мешком свалился с коня.

Оставив Татьяну лежать поперек седла, Лукас спешился и направился к бандитам по глубокому снегу.

Он был уверен, что убил обоих, и хотел лишь узнать почему…

При ближайшем рассмотрении это оказались те самые люди, которые вызвали его подозрение в дилижансе. Среди их пожитков он нашел лишь колбасу да спички; их кошельки провоняли серой. Странно, что он не заметил этого еще в дилижансе, вернее, заметил, но не придал этому значения.

Лукас оглянулся и увидел, что Татьяна зашевелилась. Черт возьми, надо было стукнуть ее посильнее!

Лукас торопливо направился к объятому пламенем дому.

Завязав носовым платком нос и рот, он вошел внутрь — ему нужно было убедиться, что три человека, которые там находились, погибли. Пулевые отверстия, зиявшие в их головах, подтвердили его предположение. На всякий случай он проверил у них пульс — по какой-то причине это казалось ему важным.

Покинув сцену кровавого побоища, он вышел из дома и увидел Татьяну — спотыкаясь, она брела к дому.

— Петр! — всхлипывала девушка. — Я должна найти Петра!

Схватив ее в охапку, Лукас направился к лошади, ухитрившись сообщить на ходу:

— Он мертв. Их всех убили.

— Убили? — в недоумении повторила Татьяна. — Но почему?

Лукас не знал, что ответить на этот вопрос. Вдруг она воскликнула в ярости:

— Это из-за тебя! Ты привез их сюда!

— Успокойся. — Лукас вздохнул. Что толку объяснять ей причины, если он сам их не знает?

Устроившись вдвоем в седле, они поехали прочь от догорающих развалин деревни. Наверное, у Казимира Молицына были достаточно веские основания, чтобы втравить его в эту историю, сердито подумал Лукас, чувствуя, как дрожит его спутница. Он крепче прижал девушку к себе. Не зная, что сказать и как ее успокоить, он произнес то, что обычно говорят в таких случаях:

— Все будет в порядке, в полном порядке, поверь мне.