Когда Франко вернулся во Львов, его повесть «На дне» уже вышла отдельной брошюрой: ее издала в склад чину университетская молодежь. Под текстом повести была указана точная дата ее создания: «17–20 июня 1880 года». А на обороте титульного листа стояло горькое посвящение:

«Посвящаю властям богоспасаемого города Дрогобича. Автор».

Книга произвела на общественность впечатление разорвавшейся бомбы. Печатание ее перевода на польский язык в рабочей газете «Труд» было немедленно запрещено. Емельян Партицкий в «Заре» разразился злобной и грубой заметкой, в которой писал, что автор повести «На дне» известен только «по многочисленным судебным процессам над социалистическими деятелями; деятельность его и закончится, без сомнения, приговором к тюремному заключению».

Что было делать Ивану Франко? Даже публично защищаться он не мог! Партицкому Франко написал очень резкое письмо, в котором прямо назвал его ретроградом и к тому же бессовестным человеком и лжецом. «Вы отстаиваете свои идеи систематической ложью. И совсем не по незнанию правды. Вы знаете ее, но умышленно извращаете… Вы и сами не верите в правду и силу своих убеждений, — так писал Франко редактору «Зари», — а придерживаетесь их только из выгоды и меняете из выгоды, как меняется платье для парада. Ваши убеждения, — если вообще допустимо говорить о каких бы то ни было убеждениях у Вас, — это дойная корова, которая должна кормить Ваш карман…»

А сколько чистых, молодых сердец тянулось в это же время к Франко! Восторженно прислушивались к его поэтическому слову! И это они помогли тому, что в конце 1880 года удалось в складчину, буквально на жалкие гроши, организовать новый журнал — «Свет».

Редактором «Света» стал уже знакомый нам друг Ивана Франко — Белей.

Первый номер журнала вышел 10 января 1881 года. Здесь началось печатание повести «Борислав смеется». И читатели сразу поняли, что «Свет» — это прямое продолжение прежних журналов, издававшихся писателем и его кружком.

Выходом «Света» было ознаменовано начало самого славного, самого плодотворного десятилетия в жизни Ивана Франко.

В эти годы Франко сделал необыкновенно много. Он поистине развернулся во всю ширь своего многообразного таланта. Все стремления и помыслы подчинил он тому настоящему, единственно важному делу, о котором еще недавно, томясь в заключении, так страстно мечтал.

В каждом его произведении — в поэзии и прозе, в публицистике и литературно-критических статьях — звучал теперь уверенный голос борца, революционера. Он будил сознание народа, звал к подвигу.

Поиски путей и средств борьбы, сомнения, догадки и предположения — нынче все это было для Франко позади. Его взгляды вылились в строгую стройную систему.

И никогда еще не было так сильно его влияние на окружающих…

Сохранился в записи одного газетного корреспондента живой рассказ шахтера Ильи Бадинского:

— Шестнадцатилетним юношей я отправился на бориславские промыслы. Работал забойщиком в шахтах, а потом кузнецом на разных нефтяных предприятиях. Не помню, когда именно мне удалось раздобыть знаменитые «Бориславские рассказы» Ивана Франко. В этих рассказах была такая верная и непосредственная правда жизни бориславских рабочих, что я читал их целые ночи напролет и видел в них себя, своих товарищей, все наши бориславские тяготы. Потом я раздобыл в Дрогобыче повесть «Борислав смеется». Эту повесть мы, рабочие, читали уже все вместе. Под влиянием этой книги мы тогда организовали забастовку на озокеритовых шахтах в Сход-нице и даже выиграли ее.

Давно и мучительно знакомый со всеми особенностями народного быта, Франко пришел к твердому убеждению: залог победы в единении. И рабочие и крестьяне должны сплотиться.

В одном из лучших стихотворений цикла «Галицкие картинки» поэт, слушая исповедь крестьянина, голодающего на своем нищенском участке, размышляет над межой, которая отделяет «твое» от «моего». И мечтает о времени, когда эти поля сольются в единое, принадлежащее всему народу хозяйство:

В одиночку трудно работать. Но еще трудней в одиночку бороться, когда в мире царит напористый удав — «боа-констриктор».

Объединиться в борьбе за свое счастье должны простые люди всех наций.

Франко глубоко сочувствует страданиям угнетенных всех племен и народностей. Интернационализм пронизывает все лучшие произведения Франко и в прозе и в стихах. Горячая любовь к своему народу, к родной Украине неразрывно связана у него с признанием прав и всех других народов. Нельзя по-на-стоящему любить свою Украину, если не будешь так же искренне любить трудящихся всех наций — «всех наравне».

И в известном цикле Франко «Украина» его программное стихотворение так и названо — «Моя любовь».

•

В каждом номере журнала «Свет» Франко помещал свои переводы. Он перевел «Княгиню Трубецкую» Некрасова, главы из «Очерков бурсы» Помяловского.

Появились его статьи о Салтыкове-Щедрине, о Пыпине.

Здесь же, в «Свете», Франко помещал статьи других авторов — о Гоголе, Достоевском.

На страницах «Света» Франко выступил с замечательной исследовательской работой, она и поныне не утратила своего значения: «К вопросу об оценке поэзии Тараса Шевченко». Впервые тут был поставлен вопрос о том, что политическая поэзия Тараса Шевченко формировалась под непосредственным воздействием передовой русской общественной мысли сороковых годов: Белинского, Герцена, петрашевцев.

«Шевченко жил тогда в Петербурге, вращался среди высокообразованных кружков», писал Франко, а в этих кружках владел умами Белинской, «видевший цель искусства в том, чтобы правдиво изображать действительность с ее пороками и задатками лучшего будущего, пробуждать в людях стремление к уничтожению этих пороков и веру в возможность их уничтожения».

Говоря о деятельности Герцена в этот же период, Франко затем делает совершенно правильный вывод: «Невозможно, чтобы Шевченко, живший в это время в Петербурге, мог не увлечься тоже этой мощной волной прогрессивного движения, чтобы его горячая, молодая душа не обратилась тоже в новом направлении, тем более что и его собственные мужицкие симпатии издавна влекли его в ту же сторону. Поэтому неудивительно, что под влиянием этих новых идей его прежние идеалы казацкой старины бледнеют, что его узкая украинская национальная романтика постепенно видоизменяется и перерождается в любовь ко всем славянам, угнетаемым иноземцами, а затем и в любовь ко всем вообще людям, угнетенным цепями общественного неравноправия, неправды и рабства. С начала сороковых годов Шевченко все более определенно и смело вступает на новый путь».

И не только идеи революционных демократов— Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Шевченко — пропагандирует Франко. Чаще, чем когда бы то ни было, звучат в его статьях положения, почерпнутые из трудов Маркса и Энгельса.

В статье «Мысли о эволюции в истории человечества» Франко ссылается на Карла Маркса и пишет: «Маркс был одним из первых социологов, который, опираясь на теорию эволюции и признавая, что движущей силой в развитии человечества является борьба за существование (то есть современные экономические условия жизни народа), принялся исследовать одну фазу этого развития — начало и ход капиталистического строя».

Мы знаем, что Франко перевел на украинский' язык отдельные главы из книги Фридриха Энгельса «Анти-Дюринг», главу из «Капитала» — о первоначальном капиталистическом накоплении. Позднее, в начале девяностых годов, он опубликовал в приложениях к журналу «Народ» украинский перевод «Манифеста Коммунистической партии», отрывки из работы Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке».

Наиболее прогрессивные убеждения Франко формировались именно под воздействием идей научного социализма.

В 1881 году редакция рабочей газеты «Труд» выпустила отдельной брошюрой — на польском языке, без подписи автора — несколько статей Франко под общим заглавием «О труде». В этих статьях тоже нетрудно увидеть влияние марксистских идей.

•

Журнал «Свет» выходил небольшим тиражом. Он не приносил издателям никакого дохода, и гонорара в нем Франко не получал. Он жил лишь на то жалованье, которое ему выплачивала газета «Труд».

— Живу во Львове, — рассказывает Франко Павлику в январе 1881 года, — и уже имею более чем на сто рублей долгов. А живу при этом, как собака, в нетопленной комнате, на картофеле и капусте, да и то за счет рабочего… Вы не скажете, чтобы я спал, ленился выполнять какую бы то ни было работу или чтобы когда-нибудь утратил надежду, поддался пустому самобичеванию, которое показным скептицизмом маскирует лень и нежелание работать…

Главным образом по этой причине Франко весной 1881 года едет на родину, в село Нагуевичи, — он занимается простыми крестьянскими работами в поле, живет вместе с крестьянами. И находится под неусыпным жандармским надзором…

«Жандармы часто заходят к нам, — сообщает Франко, — беседуют о том, о сем… Иногда, когда видят, что я пишу, хотят узнать — что именно, но беда в том, что читать по-украински не умеют. Так и уходят, не удовлетворив своего любопытства».

Писал Франко в деревне много. Свои статьи, стихи и рассказы он посылал во Львов или в женевский журнал «Вольное слово». Обычно он жаловался при этом: «Было мало времени, — работа в поле с овсом постоянно перебивала мою работу над «Фаустом». В перерывах трудился я над переводами из Гёте, читал Дарвина…»

Или еще; «У меня теперь литературная работа идет туго, — нужно пасти лошадей, а иногда и скотину (в лесу), — так, разумеется, нельзя ничего делать, даже читать. Потому-то я до сих пор еще не кончил Вергилия…»

Даже в ближайшем городе, Дрогобыче, Франко бывал редко. Встречаем в его письмах из Нагуевичей и такие, например, детали: «Кажется, сегодня пойду в Дрогобыч, хотя, правду говоря, еще не знаю, у кого бы одолжить сапоги, потому что мои башмаки совершенно разлетелись… Одежды нет, сапог нет, а долги — здесь, и гавкают… Грустно теперь в деревне».

И в другом письме: «Плоховата здесь моя жизнь, дружище, — все время работа, убивающая мысли и изнуряющая меня так, что после нее невозможно собраться с силами для какого-нибудь духовного труда… А тут еще и отсутствие хотя бы в какой-то мере одухотворяющего общества, отсутствие всего, что пробуждает в человеке мысли и дает какие-нибудь впечатления; в общем, подлинно скотская жизнь…»

В Нагуевичах Франко перенес еще и тяжелую болезнь. Он захворал тифом, очень расшатавшим его ослабленный постоянными лишениями и напряженным трудом организм.

Писатель провел на родине почти два года, лишь два раза за это время (осенью 1881 года и осенью 1882) приезжая ненадолго во Львов.

В Нагуевичах он написал свою знаменитую «Веснянку»:

•

Журнал Емельяна Партицкого «Заря» объявил литературный конкурс «на лучшую оригинальную повесть» из украинской жизни. За повесть назначили значительные денежные премии. Но идейно-тематическое направление было обусловлено в духе сугубо буржуазно-консервативном.

— Должна преобладать по возможности сторона идеальная, — гласили условия конкурса. — Светлые явления нашей жизни в качестве примера, достойного подражания, будут для нас самым желательным материалом.

Ивана Франко очень привлекала мысль — написать на конкурс небольшую повесть и получить премию. К тому же до него дошел слух, что Партицкий после резкого столкновения с ним теперь был не прочь помириться и привлечь его на страницы своего чахнущего от равнодушия читателя журнала.

Но как же быть с условиями конкурса? Изобразить «идеальные стороны» и «светлые явления» современной Галичины?!

Для автора бориславского цикла и галицких картинок, пожалуй, это было невыполнимо…

Однако Франко нашел выход из положения. В условиях, объявленных «Зарей», имелась «лазейка»: темы разрешалось брать «из нашей народной жизни, современной или прошлой».

И вот Франко решил изобразить «светлые стороны» далекого прошлого, чтобы еще явственнее выступило уродство современного общества.

Правда, изображая в своей повести эпоху феодализма (XIII век, нашествие монголо-татарских захватчиков), Франко в значительной мере идеализировал, приукрасил патриархальный характер общественных отношений того времени. Но в этом был для него скрытый смысл.

«Я пишу повесть историческую, — разъяснял Франко Павлику, — идеальную (в понимании характеров, хотя и реалистическую в методе письма…).

В ней я стремлюсь показать жизнь наших общин — демократическую, без начальников; и федеральную, показать борьбу элементов вече-федеральных с разрушительными княжеско-боярскими».

Хотя повесть, добавлял тут же Франко, «заключает в себе много исторической и неисторической декоративности», по его мнению, она должна была «вызвать живой интерес и у современных людей».

Повесть он назвал «Захар Беркут Картины общественной жизни Прикарпатской Руси XIII века». И с первых же строк автор настраивал читателя на сопоставление давних времен с нынешним положением в стране:

«Грустно и неприветливо теперь в нашем Тухолье!.. Народ нищий, подавленный, печальный… Каждый заботится только о себе, не понимая того, что этим способом размельчаются его силы, ослабляется общество. Не то здесь было когда-то!.. Сказкой покажется повесть о прежних временах и прежних людях. Верить не хотят современные люди, выросшие в нужде и притеснениях, в тысячелетних цепях и угнетении.

Но мечта поэта уносится в эти прошедшие времена, воскрешает живших тогда людей… В их жизни, так не похожей на нашу, мы заметим много такого, что можно лишь пожелать и нашим «культурным» временам».

Так сразу напрямик говорит Франко о том, что героические образы вожака свободолюбивого горного тухольского племени Захара Беркута, его сына Максима и прекрасной Мирославы — это светлые идеалы борцов за народное счастье, пример для подражания…

•

И вот «Захар Беркут» закончен и отослан Партицкому.

За премированные повести «Заря» обещала платить по 20–25 рублей за лист, а в повести Франко было десять листов. «Надеюсь, — писал он Павлику, — получить премию в сумме 200–250 рублей. Из этих денег мне необходимо уплатить прежде всего хотя бы часть своих долгов, а остальное я хотел бы употребить или на помощь «Свету» или на какие-нибудь другие издания»…

Львовская тюрьма «Бригидки». Фото.

Иван Франко в молодые годы. 1881 г. Фото.

Журнал «Свет».

Титульная страница первого издания сборника Ивана Франко «С вершин и низин».

Ответ от Емельяна Партицкого Франко получил через месяц после того, как послал ему рукопись, 15 декабря 1882 года. Письмо это поразило Франко.

Да, Партицкий приглашал писателя стать постоянным сотрудником в «Заре». Похоже, что он согласен был напечатать и «Захара Беркута». Лишь позже выяснилось, что издатель собирался при этом выкинуть из рукописи все места, где так или иначе воспевалась свобода, народовластие, общинный строй.

Однако за статьи и рассказы Партицкий предлагал Франко — как сам тут же замечал — «смешную плату»: по копейке за строчку. За стихи — по две копейки. А за повесть «Захар Беркут» вместо обещанной премии — о ней в письме и речи не было — пять рублей за лист…

«Можно лопнуть от досады с этим человеком! — вне себя от возмущения, извещал Франко друзей об этом повороте дела. — Свое объявление о премии спрятал в карман, и мне за всего «Беркута» обещает пятьдесят рублей, а за всякое прочее писанье — по копейке за строку. Вот так и живи! Вот так и работай! Черт бы побрал поповское лукавство и панскую обходительность!»

Франко не выдержал и сам поехал во Львов, — надо же было как-то вырвать из цепких рук Партицкого заработанные деньги. С большим трудом и после долгих проволочек — в течение нескольких месяцев — редактор «Зари» уплатил скрепя сердце уменьшенную вдвое против обещанного премию — 120 рублей…

«Захар Беркут» на протяжении полугода печатался в «Заре» и имел большой успех у читателей. Редактор «Зари» увидел воочию, какую пользу приносит журналу сотрудничество Ивана Франко. И писатель решил согласиться работать в «Заре»: журнал «Свет» из-за преследований полиции и материальных трудностей прекратил свое существование еще в конце 1882 года.

•

Вскоре для Франко открылись двери и большой львовской газеты «Дело». Умер ее редактор, лютый ненавистник Франко, Владимир Барвинский. С его смертью в редакции газеты наметилось некоторое оживление. Начали печатать статьи и очерки демократически настроенной молодежи из круга, близкого Ивану Франко.

«Редакция «Дела» открылась хотя бы для некоторых из этих людей, — замечал позже писатель, — они внесли в газету новую жизнь и молодой задор, значительно больший запас новых идей, чем пожелал бы допустить Барвинский… В «Дело» поступали прекрасные корреспонденции, каких в ту пору и долго еще после этого не имела никакая политическая газета в Галичине».

Осенью Ивану Франко неожиданно предложили войти в состав редакции газеты. Писатель это предложение принял. Вместе с ним в состав редакции «Дела» вошел и его друг Белей.

Кроме «Зари» и «Дела», Франко в начале восьмидесятых годов сотрудничает в либеральном сатирическом журнале поэта и художника К. Устьяновича «Зеркало» (позже «Новое зеркало»).

У Франко открывается возможность много печататься…

И он эту возможность использует.

В печати появляются его автобиографические рассказы, тонкие психологические новеллы: «Русалка», «Сам виноват», «Цыгане»…

Поразительно правдивый жизненный мир предстает перед читателем. Современники часто обвиняли Франко в том, что его сюжеты и герои всегда тягостно мрачны. Но в этом и видел художник свою цель: раскрыть весь неисповедимый ужас жизни человека, сдавленного социальными и национальными притеснениями, скованного предрассудками, некультурностью.

Многие рассказы Франко — это крохотные, но бесконечно значительные человеческие трагедии. И недаром они обычно оканчиваются гибелью героев.

Маленькая девочка заблудилась в лесу и уснула с улыбкой на губах — ей все чудилось, что ее ласкает лесная фея. Несчастный старик плотник, отдавший все свои силы в батраках у чужих, погиб, забытый всеми, захлебнувшись в собственной хибарке во время ливня. Рабочий, сплавщик леса, сорвался в пропасть — его обманули жадный ростовщик и скупой хозяин-предприниматель. Семью бродячих цыган постоянно преследуют и староста и полицейские, пока она не гибнет от голода и холода в заброшенной пещере.

Да, беспросветна судьба человека, который одинок и не встает на защиту своих прав и своего человеческого достоинства. Франко как бы хочет сказать: вот какова наша жизнь, так больше жить нельзя!

Развивая традиции прежде всего украинской, русской реалистической литературы и революционно-демократической критики, Франко утверждал, что подлинная художественная правда служит борьбе за будущее человечества.

И в собственном творчестве последовательно осуществлял этот принцип.

Рассказ «Леса и пастбища» сдержанно и даже подчас в слегка ироническом тоне повествует о хитростях и мошенничестве помещика, беззаконно, путем подкупа судебных властей, отнимающего у крестьян общественный лес и луга. И эта обыкновенная в те времена история становится под пером писателя-демократа целым обвинительным актом против подлинно крепостнических порядков в современной деревне.

— Вы думаете, — говорят крестьяне в этом рассказе, — что у нас не возвратилось крепостное право? Придите-ка да посмотрите только на людей, поговорите с ними! Черные, как земля, измученные. Избы ободранные, ветхие, наклонились набок… А спросите-ка тех, что идут с серпами и косами: «Куда идете, люди?» — так наверняка скажут: «На барское поле жать рожь», или: «На барский луг косить»…

Очень метко сказал о Франко Михаил Коцюбинский:

«…Его интересуют социальные и экономические стороны жизни, гнет, страдания и всяческая неправда. Насквозь гуманный, человечный, Франко отдает свое сердце и все свои симпатии тем, кто в поте лица добывает хлеб не только себе, а и тем, кто сам не работает… Франко рисует нам широкие и страшные картины жизни рабочих, картины, напоминающие порой Дантов ад… Вместе с верой в человека в душе Франко живет вера в светлую будущность нашей земли. Она придет, эта новая жизнь, придет в мир новое добро, надо только разбить твердую скалу неправды и пробиться к свету, хотя бы пришлось устлать своими костями путь к новой жизни»…

•

Кто не знает сейчас это замечательное стихотворение — «Беркут»? Поэт воплотил в образе пернатого хищника все, что ему было ненавистно. Это обобщающий символ гнета и порабощения:

Но придет неизбежная расплата. Народ уничтожит питающихся его кровью хищников-эксплуататоров, «кто моет кровью рот, кто сеет страх и смерть». И беркут бессильным трупом падет на землю.

Небольшой сборник стихотворений Ивана Франко под заглавием «С вершин и низин. Издание автора» появился во Львове в начале 1887 года.

Книга открывалась уже знакомым читателям «Гимном» — «Вечный революционер».

Современники рассказывают, что со времени появления «Кобзаря» в украинской литературе не было книги, которая сразу произвела бы такое огромное впечатление, получила бы такой широкий резонанс.

Как вспоминает академик Крымский, «сборник стихотворений «С вершин и низин» многими переписывался и заучивался на память».

И неудивительно: сотни, тысячи людей находили в поэзии Ивана Франко отклик на свои самые заветные чаяния, самые святые порывы. Его стихи превращались в песни и звенели на улицах в дни праздников и народных волнений. Как и поэзия его гениального предшественника и учителя Шевченко, пламенное слово Франко поднималось как знамя в борьбе народа.

«Поэзия в наше время, — писал Иван Франко начинающей поэтессе Климентине Попович, — перестала быть игрушкой бездельников, а превратилась в крупное дело, в гражданское служение. Она должна в наиболее впечатляющей и совершенной форме выражать высшие стремления, сомнения, боль, разочарование и надежды своего века, — должна воодушевлять и вести поколение, кристаллизировать все, что есть в жизни и в сознании самого значительного и прекрасного, и сохранять в поучение и могущество потомству».

Восторг, которым молодежь встречала такие стихи Франко, любовь, которую он к этому времени завоевал, своеобразно проявились в том, что молодая поэтесса Ульяна Кравченко вознамерилась организовать торжественное увенчание поэта лавровым венком…

Торжество не состоялось: решительно воспротивился сам Франко. Он писал Кравченко:

«Я еще до сих пор ничего такого не совершил, за что мне мог бы следовать хотя бы один лавровый листок!.. Я обыкновенный себе человечишко и сам очень хорошо понимаю свои недостатки, однако испытываю чувство долга — работать, как умею…»

В том же письме к Ульяне Кравченко, призывая начинающую поэтессу учиться мастерству у великих художников — Гёте, Гейне, Гюго, — он поясняет:

«Под работой в области поэзии я понимаю не просто сочинение стихов, в какой получится форме, а то и совсем без формы… При такой работе поэзия у нас должна будет утратить всякий кредит и поэты у нас переведутся».

Сам Франко, например, укладывал свои революционные призывы в форму классического сонета.

В стройных строчках, закованных в строгие сонеты, Франко видит солдат революционной армии.

Так поэтическая форма, послушная воле поэта, становилась грозным оружием в борьбе за идею…

И недаром всполошились охранительные силы Галичины и России, недаром их отклики на поэзию Ивана Франко в восьмидесятые годы становятся все более раздраженными и воинственными.

Иван Франко, писал, например, Григорий Циглинский, «подсчитывает все грехи и зло этого мира: голод, холод, стоны, труд, неволю, цепи, разорение, убийства, обиды, налоги и подати… У него от всего есть универсальное средство, один-единственный волшебный талисман… Этим универсальным средством против всякого человеческого горя является: ре… во… лю… ци… я! Поэт любит это слово как в прозаических, так и в поэтических своих произведениях, он любуется им, играет, как малое дитя ружьем. Ему, как ребенку, и в голову не приходит, что эта революция может погубить и его друзей… Пролитие крови не страшит его…»

•

Франко никогда не была чужда интимная лирика. Его стихи о любви принадлежат к лучшим созданиям этого жанра…

Однако личная жизнь поэта складывалась неудачно. Еще в 1881 году, только пережив тяжелый разрыв с Ольгой Рошкевич, Франко собрался жениться на своей единомышленнице, сестре Михаила Павлика Анне. Но любви не было, и это в последнюю минуту удержало его от решительного шага.

Франко откровенно признавался Михаилу Павлику: «Я старался пересилить себя сам так, чтобы наша женитьба была по возможности скреплена и любовью, но до сих пор в этом не успел…»

А одиночество давало себя знать, и все чаще…

В начале восьмидесятых годов приятель Франко Владимир Коцовский (Корженко) познакомил друга со своей родственницей, Марией Белинской. Они часто бывали в ее опрятной, светлой девичьей комнатке на Академической улице.

Мария, ее подруга Юлия Карачевская, Коцовский и Франко собирались обыкновенно часов с семи вечера. Коцовский затевал какой-нибудь спор, чаще всего на политическую или моральную тему.

«Все актуальные вопросы дня находили место в дискуссии, — вспоминает Мария Белинская. — Политика постоянно выдвигалась на первое место… Лозунги интернационализма, их влияние на порабощенные народы, а также социальные вопросы сильно волновали умы молодых работников пера».

Шли разговоры о задачах прессы, товарищи обменивались замечаниями по рукописям, предназначавшимся для печати. Обсуждались последние номера «Дела», «Зари», «Зеркала»…

Во время спора Иван Франко иногда вынимал записную книжку и что-то в ней отмечал.

Из деревни приехала во Львов сестра Марии, Ольга Белинская, молодая сельская учительница.

«С нею словно какое-то праздничное настроение вошло к нам, — рассказывает Мария. — Разговор шел общий, веселый… Франко расспрашивал об условиях жизни учительницы в деревне… Плыли песни одна за другой, будили и в душе отзывчивые аккорды… Все мы были тогда молоды. Песни «По-над тими гороньками» и «Одна гора высокая, а другая низька» в то время пленяли наши души…

Франко грустно глядел в пол. Вдруг поднялся и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Под опущенными ресницами не удержались слезы. Они катились по его лицу. Напрасно поэт хотел их скрыть, мы заметили его волнение. Пение прекратилось. Гости распрощались…»

Ольга Белинская собиралась возвращаться в свое село Чишки, под Олеско. За день до ее отъезда Франко был у девушек, спрашивал, какие книги нужно будет послать Ольге в деревню, просил ее писать ему почаще.

Они и действительно стали оживленно переписываться.

Как-то рано утром Ольга услышала, что кто-то постучал к ней в окно.

— Кто там? — спросила она.

— Революция! — отвечал веселый голос Франко. — Я привез вам книги. Ведь лучше привезти, чем посылать по почте…

А в письмах к Ольге Франко писал: «Не знаю, что за сила тянет меня в Чишки…»

Однако судьбе не было угодно свести Франко с молодой девушкой. Оказалось, что, кроме первого порыва друг к другу, у них совсем мало общего…

Мария Белинская спустя несколько лет спросила сестру:

— Кто из вас разорвал? Ты или Франко?

После минутного молчания Ольга ответила:

— Мы не разрывали, а разошлись по обоюдному согласию. Такие связи не разрываются.

•

Больше общего нашлось у Франко с двумя другими сельскими учительницами: Климентиной Попович и Ульяной Кравченко.

Климентина Попович, двадцатилетняя учительница в селе Желтанцы Куликовского района Львовской области, прислала в редакцию «Зари» свои стихи. Они понравились Франко. Он их сильно поправил и поместил в журнале за подписью «Климентина П.». Автору написал теплое письмо.

Письмо поразило девушку.

«Как же это, — думала она, — мне, никому не известной, в деревенской глуши затерянной учительнице, пишет такой недосягаемый кумир?!»

А тут пришел и номер «Зари» со стихами «Климентины П.».

— Ты отчего так сияешь? — спросил ее за обедом брат.

— Я пробежалась, гимнастику делала…

— А знаешь, Клима, какая-то новая поэтесса появилась на нашем литературном горизонте! И еще, представь себе, твоя тезка: Климентина П.

— Не может быть!

— Вот взгляни сама, — и брат протянул ей книжку журнала.

Только тот, кто переживал это — увидеть в печати рожденное душой, взлелеянное в мечтах, — может понять ее радость… А брат спрашивает:

— Ты рада, сестричка? Ваша, женская, поэзия верх берет! Правда? Ульяна Кравченко, теперь эта новая, Климентина П., кажется, совсем загонят в угол наших присяжных поэтов — всех этих Масляков да Грабовичей…

Иногда Климентине приходилось приезжать по служебным делам во Львов. И в ближайший свой приезд она послала с посыльным записочку к Франко, на улицу Линде, дом № 3, и стала ждать его визита.

«В моем воображении, — вспоминает Климентина Попович в мемуарах, написанных спустя четыре десятилетия, — он представлялся прекрасным, как Аполлон, а сильным и могучим, как рыцарь чудесных княжеских времен. К тому же, должна заметить, у меня с детства было развито отвращение к рыжим…»

Но вот долгожданная минута настала, и дверь комнаты растворилась. «Показалась фигура, которую я в первое мгновение приняла за кого угодно, но только не за вдохновенного богом певца! И когда я неожиданно увидела эту огненную голову, вынырнувшую из-под меховой шапки (хотя это происходило весной), тоже почему-то рыжего цвета, и мне с первых слов стало ясно, что это именно Франко собственной персоной, — я не могла преодолеть панического отвращения и испуга, которые, должно быть, отразились на моем лице слишком красноречиво, потому что вдруг светлые голубые глаза поэта, словно тучей, омрачились грустью, и лицо исказилось болезненной гримасой.

Эта грусть и эта боль привели меня в чувство, и я, овладев первым непроизвольным порывом, приветливо протянула обе руки к нему и уже без отвращения вложила их в его покрытые рыжими волосами и все в каких-то рыжих пятнах руки…»

Позже Франко приезжал к Климентине Попович в деревню, познакомился с ее родителями.

Климентина как-то спросила Франко:

— Почему о вас говорят, что вы обыкновенно такой мрачный, едкий, что отталкиваете всех от себя?

— А вы что обо мне скажете? — улыбаясь, тоже спросил, не отвечая, Франко.

— Я скажу, что это совсем не так: вы и веселы, как дитя, и самоотверженно добры!

— Я такой только с вами, мой друг!

— А почему же вы не такой с другими?

— Потому что я сам слишком много видел зла и от чужих и — еще больше — от своих!

Они подолгу гуляли вместе в поле, в лесу. Франко в эти минуты совсем преображался: становился тихим, задумчивым. Под монументальными кронами дубов и сосен, в прохладной тишине поэт казался своей юной спутнице именно таким величественным и одухотворенным, каким он когда-то рисовался ей в мечтах. Словно бы у него за плечами вырастали крылья…

— Знаете, — сказал он однажды, — если бы я не должен был заботиться о куске хлеба и мог бы творить только то, чем полна моя душа, так я бы вот здесь поселился, как отшельник, и творил бы, творил и творил, сколько угодно! Мой голос здесь, В этом величественном окружении, окреп бы, как иерихонская труба, и им я попытался бы пробудить народ от векового сна…

Один раз Климентина встретила Франко на улице во Львове. Он шел прямо посредине мостовой, задумавшись, словно лунатик, ни на кого не глядя, ни на что не обращая внимания…

Сойдя с тротуара, Климентина пошла прямо ему навстречу. Он не замечал и ее. Тогда, ударив рассеянного поэта букетом жасмина, Климентина воскликнула:

— Здравствуйте! О чем это вы так упорно размышляете?

Франко встрепенулся, обрадовался:

— Ах, здравствуйте, милый мой товарищ! А ведь я и размышлял как раз о вас. Книги вам приготовил…

— Вот спасибо, так я их сейчас же и заберу, потому что уже уезжаю!

— Зайдете ко мне? — даже удивился поэт.

— А почему же не зайти? Испугаюсь, полагаете, госпожи сплетни? Вы знаете, я ведь иногда люблю поступать ей наперекор! — весело смеялась Климентина.

— Вот и хорошо делаете! Так идемте!

Улица Линде была недалеко. Пошли. По дороге Франко что-то весело рассказывал, и через несколько минут они уже вошли в дом.

— Что ж вы так притихли? — спросил Франко.

— Хотя я и отважна, — отвечала Климентина, — а все-таки никак не могу избавиться от какой-то неловкости. А вдруг посторонний кто-нибудь, не дай бог, войдет и увидит меня здесь? Ведь я просто сгорю от стыда, как будто сделала что-то очень плохое!

— Нечего вам сгорать! Ко мне заходят только такие люди, которые слишком уважают и меня и вас, чтобы подумать что-нибудь неблагопристойное. А впрочем, чем может вам повредить, если какой-нибудь дуралей и подумает себе что-нибудь лишнее? Главное то, что вы моя муза, и своим благословенным появлением сейчас разрешили ту самую проблему, над которой я ломал себе голову с самого утра — и здесь, дома, и там, толкая на улице людей. Просто удивительно, что стоит мне вас увидеть или хотя бы прочитать от вас письмецо, как сразу же мои вдохновенные мысли летят с такой быстротой, что я едва их догоняю пером. И я становлюсь таким добрым, что, кажется, прижал бы к сердцу весь мир! Что это со мной? Скажите!

Климентина почувствовала себя еще более неловко. Что отвечать?..

— Так садитесь же скорее и пишите, — только и нашлась она сказать. — А мне все равно пора уходить.

Франко вдруг помрачнел, притих и стал смотреть куда-то вдаль. Чтобы несколько развлечь его, Климентина спросила:

— Когда же теперь побываете вы у меня?

— Когда прикажете — пришлите жемчужное письмецо! — оживился Франко. — А не пришлете — так и сам прибегу, когда станет мне невмоготу. Печальную душу явлюсь развеселить!

И потом добавил:

— Вот так бывает, пишу я к вам письмо рано утром, а около полудня шлю второе, а к вечеру и сам к вам примчусь, как слишком уж стоскуюсь по дружескому слову…

Приближалось одиннадцать часов — время отправления последнего почтового дилижанса на Желтинцы. Климентина торопливо распрощалась и ушла. Закрывая за собою дверь, она еще заметила, как Франко подбирал с полу увядшие веточки жасмина, ставил их в воду и тихо напевал про себя печальную песню.

Как-то вскоре после этого свидания Франко написал Климентине Попович стихотворение, озаглавленное им «Ответ»:

С Ульяной Кравченко Франко познакомился заочно. Она обратилась к писателю с письмом, направив ему свои стихи и повесть «Марта».

Иван Франко сразу же ей ответил. И переписка у них завязалась так быстро и велась так интенсивно, что и месяца не прошло, как Франко откровенно писал Ульяне Кравченко о своем отношении к женщинам:

«Вы жалеете меня за то, что я будто бы от разочарования пишу о «сожженных крыльях» и оттого, что затаил озлобление против любви и т. п. Нет, любезная сударыня, мое разочарование здесь совершенно ни при чем, и у меня нет причин озлобляться против любви, — совсем наоборот, минуты, в которые я любил, то есть любил не «всех людей», как Вы говорите, а одного человека, точнее — одну женщину, являлись, может быть, самыми прекрасными в моей жизни, жаль только, что это были вместе с тем минуты самой острой боли, какой мне не приходилось испытывать никогда прежде, а не чистой радости. Это несколько длинная история, и нехорошо к ночи вспоминать, да и в груди начинает что-то болеть, — так я и не стану докучать Вам своим рассказом…

Разве это редко бывает, что женщина какая-нибудь мне понравится — и время тратишь, и разговариваешь о том и о сем, — а только присмотришься поближе — просто кукла… И сразу наступает разочарование…

Я понимаю любовь, но: 1) только по отношению к человеку, с которым я могу найти общие интересы, с которым я мог бы вместе трудиться и учиться, и 2) понимаю любовь не как главную цель, а как украшение жизни».

В середине декабря Франко приехал сам в Бобрку, где учительствовала Ульяна Кравченко, чтобы лично познакомиться с «панной Юлией».

Ульяна Кравченко вспоминает, что с этого момента «содержание его писем изменяется, и, как он пишет сам, он «ударяет в другие, нежные струны». Письма эти, как личные человеческие документы, много обнаруживают в их авторе, но они предназначены только для одного человека…»

Сердечные, задушевные отношения с Ульяной Кравченко — талантливой поэтессой революционно-демократического направления — продолжались у Ивана Франко много лет.

«И тогда, — вспоминает она, — когда не устроилась наша совместная жизнь так, как мы того хотели, между нами не было и разрыва. Наша дружба укреплялась тоской по общей, дорогой для нас работе и в делах нашей обоюдной приятельницы — украинской поэзии…»

Иван Франко был составителем и редактором первого поэтического сборника Ульяны Кравченко — «Примавера» («Весна»). Он же издал и второй ее сборник — «На новую дорогу».

В стихотворении «Воспоминание», опубликованном в год смерти Ивана Франко, поэтесса скажет:

•

Любовно и терпеливо помогал Франко развитию писательской молодежи. В ее успехах он видел будущее родной литературы.

— Когда Франко, словно свяченой водой, покропил меня чернилами, публично признав, что у меня есть талант, я долго не мог прийти в себя. Не помню уже точно, не выпил ли я тогда на радостях, хотя следовало бы это запомнить, потому что пить мне случалось чаще всего с горя — вместе с героями моих рассказов. Однако хорошо помню, как я метался по комнате, не мог успокоиться и что-то на душе у меня щебетало. А что же будет дальше? Нужно будет писать, да чаще и хорошо писать, если сам Франко дал мне свидетельство, что я талантливый писатель! И долго не выходило у меня из головы, что нужно бы с ним побеседовать…

Этот рассказ Василия Стефаника относится к более поздним годам. Но таким Франко был всегда — трогательно-чутким, отзывчивым к каждому пробуждающемуся таланту. Всегда он приободрял, поощрял всякое настоящее дарование, искренне радовался появлению новых сил в литературе.

И молодым талантам подавал как раз те советы, в которых они больше всего нуждались.

— Самое важное, — говорил Франко начинающим писателям, — это то, чтобы все живые люди, которых вы изображаете, были вам хорошо знакомы и имели бы свой поэтический облик, которого вам и не нужно выдумывать. А будут ли ваши произведения жить сто лет или тысячу, об этом вы не очень беспокойтесь. Пусть над этим сушат себе мозги профессора литературы.

— Мне всегда становилось легче на душе после таких слов Франко, — признавался Стефаник, — не потому, что я не мог спать от мысли, будут ли мои книги печататься после моей смерти… А потому, что я часто не мог уснуть от сомнений: стоит ли описывать то, что делают, думают и говорят мои самые близкие соседи, честные, бедные и несчастные люди, живущие на нашей потрескавшейся, как их руки, земле? И не одну бессонную ночь думал я о Франко, который умеет писать, о чем хочет, легко, ясно, просто, так же точно, как говорит…

Иван Франко в начале 1900-х годов. Фото.

Юбилейный сборник в честь 25-летия литературной деятельности Ивана Франко.

Молодая писательница Сидора Навроцкая вспоминает, как именно произведения Ивана Франко толкнули ее к литературной деятельности. Еще в четырнадцать или пятнадцать лет она прочла повесть «На дне» и с этой поры стала искать книги, на которых стояло имя Франко. В восемнадцать лет она сама написала рассказ — и отправила его писателю. Вскоре пришел ответ — четыре мелко исписанные страницы.

Письмо было и доброе, и разумное, и интересное… Разбирая присланный рассказ, Франко отмечал детали сюжета, характеристики персонажей: герой рассказа — бледный характер, свахой лучше бы сделать женщину, а не мужчину, и вот почему. А далее советовал больше читать, учиться, знакомиться с русской и иностранной литературой. Непременно нужно знать два-три языка…

Другому начинающему Франко подробно разъяснял правила украинской стилистики, учил, как устранять несообразности бюрократического, канцелярского стиля.

— Лучше писать короткими фразами, — говорил Франко. — Пускай будет поменьше запятых и побольше точек! Избегайте всевозможных повторений, украшений. Вообще вычеркивайте все абзацы и отдельные слова, без которых можно обойтись…

Когда в 1885 году писатель стал ответственным редактором «Зари», он с радостью предоставил страницы журнала молодым.

Здесь выступили с первыми своими новеллами Осип Маковей, Наталия Кобринская, здесь увидели свет первые опыты поэта-сатирика Владимира Самийленко.

Получив возможность в большом литературном журнале — хоть и «под надзором» буржуазного большинства членов редакции! — осуществлять свои давние стремления, Франко привлек в журнал большой круг сотрудников. И это вносило струю свежего воздуха в затхлую атмосферу галицкой журналистики.

— Журнал всегда интереснее, если в нем участвует больше литераторов, — говаривал писатель.

Тусклая, безжизненная литература господствовала в Галичине. Здесь, по словам Франко, еще были в эти годы живы «литературные и эстетические понятия второй половины XVIII столетия». Еще могла пленять воображение провинциалов-поповичей патриархальная поэзия Владимира Масляка, воспевавшего в старомодных виршах небесное благоухание цветочков и ангельскую красоту бесплотных дев. Еще могли вызывать слезу на ресницы добродетельных панночек фальшивые мелодрамы Григория Цеглинского…

Такая литература не могла удовлетворить Ивана Франко, и он привлекает в «Зарю» талантливых писателей-реалистов с Приднепровья: Анатолия Свидницкого, Панаса Мирного, Лесю Украинку. Их творчество впоследствии вошло в золотую сокровищницу украинской классической литературы демократического направления.

Как и прежде, Франко величайшее значение придает публикации переводов на украинский язык произведений лучших русских писателей. В «Заре» он печатает рассказ Короленко «Лес шумит», несколько сатир Салтыкова-Щедрина, стихотворения в прозе Тургенева, произведения Гоголя.

А однажды поместил русское стихотворение прямо в оригинале. Это были нигде еще в то время не опубликованные стихи Некрасова «На смерть Шевченко». Некрасов написал их тотчас после похорон великого украинского поэта.

Кто-то, видимо близко знавший Некрасова (лицо историкам литературы до сих пор не удалось установить), прислал Франко это стихотворение, и он его немедленно поместил в «Заре» (в № 6 за 1886 год) со следующим пояснением:

«Из С.-Петербурга мы получили приведенное выше прекрасное, до сих пор нигде не публиковав-шееся стихотворение Н. А. Некрасова. Стихи сопровождались письмом: «Покойный Н. А. Некрасов 26 декабря 1876 года, за год до своей смерти, будучи уже совсем больным, продиктовал своей сестре А. А. Буткевич стихотворение «На смерть Шевченко». Полагаем, — добавлял от себя Франко, — что мысли великорусского «певца народного горя» о жизни украинского борца за свободу и счастье народа представляют большой интерес».

Только спустя много десятилетий выдающийся советский исследователь жизни и творчества Некрасова Корней Чуковский обнаружил в архивах великого русского поэта переписанный рукой Анны Алексеевны листок со стихотворением «На смерть Шевченко» и с ее припиской: «Писала со слов брата вечером 26 декабря 1876 года».

Следовательно, даже эта дата в публикации была указана Иваном Франко со скрупулезной точностью, свидетельствующей о том, что стихи были присланы достаточно осведомленным человеком…

•

Стремясь расширить связи с культурными деятелями и читателями России, Франко обращается в некоторые редакции журналов и газет, издающихся в пределах России. Он посылает или предлагает свои корреспонденции и очерки.

И в России многие хотели переводить уже опубликованные в Галичине произведения — рассказы, стихи Ивана Франко.

Однако все эти намерения разбивались о несокрушимую стену царской цензуры.

Например, петербургский цензор Дроздов следующим образом отзывался о сочинениях Ивана Франко: «Автор изображает положение малороссов в Австрии и России(!) в самом мрачном свете, как находящихся в неволе, в тюрьме, в цепях и гибнущих от голода. Он приглашает их «сеять думы вольные», выступить на борьбу со своими угнетателями, то есть с правительством и всеми сильными и богатыми людьми, «добывать волю», жертвовать за народ своею кровью и спалить огнем то, чего нельзя смыть кровью… Призывает к борьбе с царем, выступает ярым защитником лиц, стремящихся путем насильственного переворота изменить существующий общественный строй. Царя он сравнивает с хищным беркутом, который впоследствии и сам должен будет погибнуть от руки тех, кровь которых он пьет…»

Только отдельные произведения Франко — и то по чистой случайности — пробивали этот кордон. Так в 1887 году в киевских газетах появились переводы рассказов «По своей вине» и «Цыгане», в следующем году — в журнале «Киевская старина» — перевод рассказа «Ворона» (под названием: «Слава богу, для начала и это хорошо»).

Чаще удается выступать в изданиях, выходящих в России на польском языке: в петербургской газете «Край», в варшавской— «Варшавский курьер», в варшавских журналах: «Правда», «Атеней», «Еженедельное обозрение», «Голос».

Здесь в восьмидесятых годах помещались многие его рассказы. Стихи печатались по-польски реже. Зато в петербургском либеральном «Крае» и в варшавской «Правде» Франко систематически помещал в эти годы корреспонденции (под рубриками «Из Червонной Руси», «Из Галицкой Руси», «Письма из Галиции»), рецензии (под рубриками «Из украинской литературы», «Литература русинов»).

Свободный от «домашней цензуры» львовских буржуазных националистов, писатель в своих статьях резко высказывается о галицкой литературе.

Он раскрывает художественную беспомощность и консервативность идей поэзии Владимира Масляка, драматургии Григория Цеглинского, псевдонаучных «трудов» Огоновского и Лукича-Левицкого. Эти «корифеи» галицкой буржуазной литературы предстают под пером Ивана Франко в своем подлинном, весьма неприглядном виде.

Львовские «народовцы» на каждое такое выступление Франко реагировали очень бурно. Угрожали порвать с ним, «отставить» писателя от «Зари» и «Дела», совсем не печатать его сочинений.

Франко писал по этому поводу: «Вожаки этой партии («народовцев») где только могут клевещут на меня и меня поносят, а в «Зарю» они меня наняли просто как рабочего вола, за двадцать пять рублей в месяц, на которые мне нужно себя прокормить…»

•

Побывать в Киеве была давняя мечта Ивана Франко. В начале февраля 1885 года, завершив сложные хлопоты по оформлению паспорта, писатель выехал в Россию вместе с несколькими другими львовскими украинцами.

В Киеве его встретил и приютил на первых порах известный киевский языковед и фольклорист, общественный деятель либерального направления Павел Игнатьевич Житецкий. Затем Франко поселился на квартире у преподавателя, сотрудника «Киевской старины» Елисея Киприановича Трегубова, на углу нынешних улиц Ленина и Репина, в самом центре города.

Жена Трегубова, Антонина Федоровна (урожденная Хоружинская), вспоминает, что Франко быстро сблизился со всей их семьей.

Вместе с Трегубовыми проживали две молодые сестры Антонины Федоровны.

«Они обе были молоды, — рассказывает Трегубова, — хороши собой, веселы, а младшая, Ольга, была вдобавок еще и очень приветлива и остроумна.

В часы, когда днем все наши расходились по делам, Франко оставался с моим маленьким сыном и с дочерью, тоже малышкой, играл с ними, выдумывал им различные сказки, рассказывал о своем детстве, о своей родине. Помню очень хорошо, как Франко рассказывал моему мальчугану:

— Маленьким я не был охотник до книг; все время я просиживал в кузнице своего отца, у которой часто останавливались разные люди, чтобы починить телегу и тому подобное. Однажды приехали купцы, обратили внимание на меня, маленького рыжего мальчишку, так пристально всматривавшегося в пламя, а мечтами уносившегося куда-то очень далеко; узнали, что я школьник, и говорят: «Учись, учись, мальчик! Твой отец кует железо, а ты будешь ковать слова!» Вот видишь, — добавил Франко, как-то тихо, ласково улыбаясь, — с тех пор я и стал внимательно учиться и теперь в самом деле кую слова!..»

Ольга Федоровна Хоружинская училась на Киевских высших женских курсах. Она интересовалась искусством и литературой, горячо сочувствовала народникам.

Имя писателя было ей давно, конечно, известно.

А Ивана Франко Ольга пленила живым, пытливым умом, широким кругозором.

Из Львова он написал ей: «Не знаю, может быть, моя собственная трудная молодость так отразилась на моем характере, что всякое расположение скорее всего тронет меня, что при помощи сочувствия скорее всего можно проникнуть в мое сердце…»

Расположением и сочувствием Ольга и привлекла к себе сердце Франко.

В письмах к Хоружинской Франко излагал свои жизненные принципы, он писал: «Жизнь только тогда будет жизнью, если ее движущей силой будет идея». И в другом письме: «Я люблю ходить в жизни прямыми дорогами и вижу, что они лучше всего ведут к цели».

Летом того же года Франко сделал Ольге Хоружинской предложение и просил Трегубовых переговорить с девушкой.

По-видимому, Трегубовы не слишком уговаривали Ольгу согласиться на этот брак. Но, как подчеркивает в своих воспоминаниях ее сестра, «слава, которая шла следом за именем Ивана Франко, как писателя и социалиста», сыграла в решении девушки едва ли не главную роль:

«Наконец сестра сказала нам, что она собирается выйти за него замуж. Мы, женщины, отговаривали ее, потому что Франко был собою не очень красив, а кроме того, мы спрашивали, будет ли она способна соединить заботы о семье с борьбой, с помощью Ивану Франко в его общественных и литературных делах! Однако сестра не меняла слова, и мы с ней решили поехать во Львов, познакомиться с местной жизнью, с людьми, обычаями и нравами… Во Львове мы прогостили довольно долго… Ольга лучше познакомилась с Франко и подтвердила свое слово быть его женой».

Позже, спустя уже десяток лет, Франко отрицал, что он женился по любви. В 1898 году он писал Агафангелу Крымскому: «С нынешней моей женой я повенчался без любви, а по принципу, что необходимо жениться на украинке, и к тому же образованной, курсистке. По всей вероятности, выбор мой не был особенно блестящим, и, имея другую жену, Я МОГ бы развиваться лучше и исполнить нечто более значительное. Ну, да пустое, — суженой конем не объедешь».

Но дело заключалось в том, что, уже сделав Ольге Хоружинской предложение, Иван Франко внезапно был увлечен другой женщиной.

Об этом он говорит: «Роковым для меня было то, что, уже переписываясь с моей нынешней женой, я случайно познакомился с одной барышней, полькой, и влюбился в нее. Вот эта любовь и терзала меня следующие десять лет…»

К этой привязанности Ивана Франко обращены его строки в стихотворении «Любовь три раза мне была дана»:

Это писалось спустя десять лет после знакомства с женщиной, ни разу не названной им по имени. Нам теперь известно, что то была Целина Журавская (Зигмунтовская). Она не принесла поэту ни радости, ни счастья, но встречался он с ней до самой своей смерти и умер почти у нее на руках…

•

А время свадьбы приближалось. В апреле 1886 года Иван Франко снова поехал в Киев.

Весной чудесный город очаровал его. Вместе с сыном Житецкого — Игнатием Павловичем — Франко бродил по киевским паркам, любовался архитектурными памятниками.

Поселился он на этот раз у студентов Киевского университета, приезжих из Галичины — Емельяна Киричинского и Крачковского. Студенты проживали на квартире владельца гостиницы и ресторана «Минеральные воды», галицкого эмигранта В. С. Качалы, дяди Киричинского.

Франко быстро сошелся с композитором Николаем Витальевичем Лысенко, о котором еще в 1881 году написал в журнале «Свет» очерк. Они часто виделись. Иногда Франко напевал композитору грустные напевы западноукраинских народных песен, а Лысенко их записывал. Так была записана песня о славном крестьянском революционере Олексе Довбуше.

Лысенко исполнял Франко собственные произведения. Отрывки из своих новых опер на гоголевские сюжеты — «Ночь перед Рождеством», «Майская ночь, или Утопленница», «Тарас Бульба», музыку на тексты «Кобзаря» Тараса Шевченко.

Сохранился восторженный отзыв Франко об опере Лысенко «Тарас Бульба»: «Ее отдельные части, которые я имел возможность прослушать (первое действие для фортепьяно, исполненное самим композитором, и «Дума о буре на Черном море», соло для баритона), производят необычайно сильное впечатление».

Позже Лысенко написал музыку на тексты многих стихотворений Ивана Франко. Знаменитый «Вечный революционер» именно с музыкой Лысенко завоевал всенародную популярность…

В Киеве Франко познакомился с семьей известной писательницы и либеральной общественной деятельницы Олены Пчилки — родной сестры Михаила Петровича Драгоманова.

Пятнадцатилетняя дочь Олены Пчилки — Ольги Петровны Косач — за два года перед тем опубликовала в «Заре», с помощью Франко, свои первые стихотворения: «Ландыш» и «Сафо» — под псевдонимом, который стал славным именем в украинской литературе: Леся Украинка. В девять лет от роду Леся писала такие стихи:

В четырнадцать лет вместе со своим братом Михаилом Обачным она издала перевод «Вечеров на хуторе» Гоголя.

Под влиянием поэзии Тараса Шевченко и Ивана Франко Леся Украинка стала певцом революционной борьбы и мужества. Через шесть лет, в 1893 году, Франко содействовал изданию во Львове первого сборника ее стихов — «На крыльях песни»…

В Киеве Франко проводил время с большой пользой, работал в библиотеках и архивах. Игнатий Житецкий вспоминает, что писатель «не так много времени тратил на выполнение своих жениховских обязанностей, как на изучение киевских научных материалов».

Венчание затягивалось: из столицы Австро-Венгрии Вены все не приходили необходимые документы, без которых поп, хотя и родственник Трегубовых, ни за что не соглашался осуществить бракосочетание.

Франко и Ольга вместе гуляли по живописным обрывам над Днепром, мечтали о будущей дружной жизни и работе, строили планы издательской деятельности, на которую Ольга предназначала все свое скромное приданое — четыре тысячи рублей.

А Франко без устали декламировал невесте стихи, развивал идею большого прогрессивного журнала, в котором живое литературное слово должно служить интересам народной жизни — жизнь и слово…,

Он говорил молодой девушке, с которой отныне связывал навсегда свою судьбу:

— Мне кажется, что из нашего тихого и скромного дома должно возникнуть течение нового, могучего движения. Элементы его уже в настоящее время проявляются во всех уголках нашей Галичины, и оно с нашей помощью должно крепнуть и шириться, — это движение реального и разумного народолюбия…

И еще он говорил о себе:

— Во многих отношениях я мужик, простой и неотесанный, хотя чуткость ко всякому грубому прикосновению у меня развита очень сильно… Мое самое сильное желание — быть рядовым солдатом великого дела народного пробуждения и видеть, что руководство этим делом находится в крепких руках, что оно озарено светлым и широким разумом…

Наконец все документы были получены, и в начале мая 1886 года в домовой церкви коллегии Павла Галагана состоялась свадьба австрийского подданного Ивана Яковлевича Франко, тридцати лет, и Ольги Федоровны из рода Хоружинских, двадцати двух лет. Свидетелями были: сын Житецкого, Галицкие студенты Киричинский и Крачковский да муж еще одной старшей сестры Ольги, Александры, служащий Киевского государственного банка В. В. Игнатович.

После церковного обряда, рассказывает Антонина Трегубова, «у нас был устроен обед для молодых… Как обычно, ели, пили, произносили речи. Лейтмотивом речей являлось единение Галичины с Украиной — в лице Ивана Франко и сестры. Как сейчас вижу я перед глазами представительную фигуру Павла Игнатьевича Житецкого, его чрезвычайно красивое, выразительное лицо, глаза, которые одновременно и смеются и трогают, бокал вина в руке и будто слышу его воодушевляющий голос и его призыв — выпить за прочное единение Галичины и Украины. Он, да и не только он один, смотрел на брак галичанина с украинкой как на известный политический шаг.

После речи Житецкого кто-то выкрикнул:

— Горько!

Молодой не знал, что это означает, пока мой муж не пояснил ему, поцеловавши меня. Ольга отвечала молодому поцелуем, а потом горько зарыдала…»

Пора было отправляться на вокзал к поезду. Чтобы разогнать грустное настроение молодой, все гости пожелали проводить молодоженов.

Собралось шесть полных экипажей. На вокзале опять чокались и пили, опять произносили тосты и речи.

Когда молодых усадили уже в вагон, Трегубов шутя крикнул вдогонку:

— Смотрите же, Ольга, чтобы Ивану Франко хорошо дома жилось, а иначе вас там отравят!

Это был намек на старинную западноукраинскую песню…

Молодожены уехали в свой новый дом, во Львов.

А в Киеве еще долго шли полицейские розыски и даже обыски.

Оказалось, что начальник киевского охранного отделения ротмистр Новицкий получил точные тексты речей, произносившихся на свадьбе «среди своих», «в узком кругу».

Началось следствие. Многих, в том числе и попа Симеона Трегубова, вызывали по нескольку раз на допрос в охранку. На квартире у Киричинского произвели тщательный обыск в поисках «заграничной пропаганды»…

Возле входа в дом коллегии Павла Галагана, где проживали Трегубовы, на улице еще долго дежурили двое шпиков…

Ивану Франко приезд в Киев теперь был надолго заказан.

•

Вскоре после женитьбы произошел разрыв Франко с редакцией журнала «Заря». От руководства журналом «народовцы» его совершенно отстранили.

Толчком к этому послужило то, что Франко опубликовал на страницах «Зари» басню давно умершего известного поэта-сатирика Степана Руданского. Басня называлась «Що кому годиться» и сатирически изображала помещиков и попов. Буржуазно-клерикальная «суперредакция узрела безнравственность» в этой басне.

«Народовец» Владимир Шухевич с откровенным восторгом сообщал своему единомышленнику Александру Конисскому:

«Франко выходит совсем из «Зари». Мы этому очень рады, потому что, правду говоря, он еще не реабилитирован полностью после своего ареста, от этого и публика косо смотрит на него и не вполне доверяет нам, когда в нашем журнале появляется его имя».

Совершенно ясно, о какой специфической «публике» упоминает здесь Шухевич. Речь шла о той самой консервативной и националистической буржуазии, которая в полном согласии с правительством и господствующими классами Австро-Венгрии, а также и царской России готова была стереть с лица земли демократическое движение и его глашатаев.

Для Ивана Франко во второй половине восьмидесятых годов наиболее близкими союзниками в борьбе стали участники польского демократического движения. Они поддерживали освободительные устремления украинского трудового народа — крестьянства и рабочего класса. Они-то и пригласили Франко в 1886 году в состав редакции польской газеты для крестьян «Друг народа».

А затем Франко стал сотрудником польского журнала демократического направления «Общественное обозрение».

Журнал издавался эмигрантом из России Болеславом Вислоухом, с которым Франко сблизился тотчас по его приезде во Львов.

Затем с помощью своих польских друзей писатель получил постоянную работу в большой прогрессивной газете на польском языке — «Львовский курьер». Об этом он писал Драгоманову:

«Я вступил в редакцию «Львовского курьера», — газетина честного направления, враждебная шляхетчине и поповщине, работа не утомительная, и оплата, особенно при моем положении, хорошая, так что, печатая, кроме ежедневной работы, от времени до времени фельетоны , за которые платится отдельно, и заграничные корреспонденции, я получу возможность хотя бы через год освободиться от долгов».

Газета «Львовский курьер» была основана в начале восьмидесятых годов польским националистом и клерикалом Людвигом Масловским. А в 1886 году он продал ее молодой компании, в которую входили Болеслав Вислоух, Эдвард Лилиен и опытный журналист, демократ по убеждениям Генрих Ревакович.

В редакции «Львовского курьера» работали давние друзья Франко — польские социалисты Болеслав Червенский, Болеслав Спауста и Адольф Инлендер. «Я, — вспоминал позднее писатель, — был в конце концов уже прежде знаком не только с членом компании Вислоухом, но также и с обоими главными сотрудниками, Червенсюим и Спаустой, которые радостно приветствовали мое вступление в редакцию. Так же радостно принял меня главный редактор Ревакович, в котором я нашел человека до глубины души честного и искреннего, сторонника истины и очень хорошо осведомленного в журнальном ремесле. За весь период моей десятилетней газетной работы я имел в нем прекрасного шефа и приятеля. Оба главных сотрудника, Червенский и Спауста, умерли довольно скоро после моего прихода в редакцию».

С большим подъемом работал Франко в «Львовском курьере».

Летом 1887 года он в качестве корреспондента газеты изучает в Тарнополе окружную этнографическую выставку и публикует свои «Письма с выставки».

Он пишет в газете о бюджете Австро-Венгрии и водочной монополии, о деятельности социалистических партий и составе населения Польши. Постоянно ведет рубрику «Украинский театр». Печатает литературно-критические статьи и рецензии.

Он использует каждый повод для того, чтобы привлечь внимание к самым острым интересам современности, к задачам революционной работы в нынешних условиях. В статье, посвященной годовщине 1848 года, писатель разоблачает царящий в Австрии полицейский произвол. В связи с новым изданием сочинений выдающегося польского поэта-революционера Северина Гощинского Франко высказывает идею о насущных вопросах политической борьбы.

«И в нашу эпоху, — пишет он, — цивилизация не перестала еще брести по трупам и омывать свои стопы в крови. Люди не стали еще одной великой семьей, с единым сердцем и единым духом… Именно поэтому герой духа превращается в воина, меняет перо на меч, первым бросается в огонь опасностей и борется сам и призывает бороться других. Но это не все.

Изменились времена, надо изменить и тактику… Победа оказывается недосягаемой, если не коснуться земли, общественных низов, не всколыхнуть народ на борьбу…»

•

На конкурс газеты «Варшавский курьер» Иван Франко написал на польском языке роман «Лель и Полель» («Близнецы»). «Вещь получилась довольно обширная, — сообщал писатель, — листов, наверное, двенадцать, а то и больше, и, смею думать, достаточно интересная: сцены из жизни львовских журналистов, судебный процесс, сцены в тюрьме, сцены из жизни уличных детей, бомбардировка Львова в 1848 году и проч.!».

Однако на конкурсе роман премии не получил (премий назначено было две — в 1 000 и в 500 рублей; первую не присудили никому, а вторую получила третьестепенная польская писательница Мария Родзевич за повесть «Девайтис»). Оказывается, роман Ивана Франко специально представлялся на просмотр в канцелярию генерал-губернатора, и резко отрицательный отзыв этого своеобразного внелитературного «жюри» бесповоротно решил судьбу «Леля и Полеля».

Франко был убит: на доход от этого романа он рассчитывал издавать на протяжении целого года «Литературно-научную библиотеку»…

Текст «Близнецов» до нас в полном виде не дошел: сохранились только фрагменты; некоторые из них автор впоследствии переработал в самостоятельные новеллы.

Новые темы входят в творчество писателя. Франко волнует судьба самых различных классов современного города: крупных и мелких чиновников, интеллигенции, скромного служилого люда, ремесленников и рабочих, наконец, деклассированного люмпена.

— Что вы разглядываете мои руки? — говорит героиня повести «Среди добрых людей», сирота, вынужденная собственным трудом зарабатывать свой кусок хлеба. — Некрасивы они, да еще и в мозолях. Господа не любят таких рук у девушек…

Тяжек и нередко горек хлеб городской женщины-труженицы. Весь порядок жизни капиталистического города ведет к попранию ее чести и гордости. Франко рисует трагическую участь нескольких девушек, брошенных в водоворот этой жизни.

В повести, иронически озаглавленной «Среди добрых людей», он раскрывает силы, толкающие к пропасти бедную племянницу мелкого магистратского чиновника, очутившуюся в чужом городе без семьи, без всяких средств к существованию. Одни люди черствы и равнодушны, другие стремятся во зло использовать неопытность и наивность доверчивого подростка.

Собственно говоря, молодой офицер, соблазнивший юную Ромочку, может быть, даже любил ее по-своему: ведь он вызвал на дуэль двоих своих товарищей, оскорбивших ее в ресторане неосторожным словом.

Но уже появление ребенка создает в их быту непреодолимые трудности. Потом ребенок умер. Олеся переводят на службу в другой город, а Ромочка остается. Уезжая, он дает ей немного денег на первое время и советует приискать себе какую-нибудь службу.

Но девушке найти службу не так-то просто. Деньги быстро кончились. Что делать, к кому обратиться?

— Я познакомилась с несколькими соседками — женами ремесленников и рабочих, потому что к «барыням» боялась и подойти, понимала, что они меня оттолкнут. А у этих темных и бедных женщин я нашла больше сердечности и помощи. Я попробовала даже через них подыскать какую-нибудь работу, чтобы заработать хоть сколько-нибудь на свое содержание…

Разумеется, это не удается, и вся окружающая обстановка толкает Ромочку на жуткий путь профессионального порока.

А вот черноглазая Целина, героиня «Конторщицы», работающая на почте, стойко противится всем ударам судьбы. Грязные намерения молодого доктора Темницкого встречают отпор. Тогда добродетельный буржуа откровенно излагает свою мерзкую «философию». Ему нравится Целина, но он может взять ее только себе в любовницы: такая жена ему не подходит.

— Не думайте, — заявляет он, — что препятствием является ваша бедность. Самое главное — ваша служба на почте, вот что!

Целя смотрела на «пана доктора» с немым изумлением.

— Да, сударыня, — уже свободнее и даже с каким-то* вызовом говорил доктор. — Ни мой отец, ни я, мы никогда не согласимся, чтобы моя невеста отправилась к венцу прямо из почтовой конторы… Даже в мыслях не могу себе представить ее на этом рынке, где бесстыдство и грубая сила борются за кусок хлеба. Представить себе вас, сударыня, в этой толпе, — для меня невыносимо унизительно!

Да, в буржуазном мире труд считается унизительным, а буржуазные господа полагают, что все и вся оценивается на деньги, покупается и продается.

Франко показывает, как буржуазная интеллигенция, оторвавшаяся от трудового народа, идущая в услужение к правящим классам, теряет свое достоинство, погрязает в мелочном стремлении к мещанскому благополучию, — личной карьере отдают свои помыслы, свою энергию и братья Калиновичи из романа «Близнецы».

•

«Нас убивает узость мировоззрения, неизбежно порожденная теснотой наших земель и ограниченностью внешних связей… Мало у нас интеллигенции, но и та разбита на атомы, враждует между собой из-за буквы, правописания, языка, фантастических грез о будущем, а в то же время не обращает внимания на окружающее, не делает того, что под руками. Невежественная и отсталая, не то что научно, но даже и социально, она не знает, чего держаться, куда и за кем идти…» — так писал Иван Франко польской писательнице Элизе Ожешко весной 1886 года.

Обращаясь к не столь уж далекому прошлому, Франко вспоминал, как он и его единомышленники впервые выдвинули требования «практической защиты интересов народа на экономическом и социальном поприще, служения интеллигенции интересам рабочего люда».

И что же? «Нас было мало, преследования властей охлаждали пыл, а у некоторых и совсем сломили волю. Теперь мы… не имеем сил даже на то, чтобы основать свой хоть небольшой журналец, который по каждому вопросу подавал бы голос в нашем духе».

В самом деле, после того как Франко вынужден был уйти из «Зари» и лишился таким образом украинской литературной трибуны, вопрос о печатном органе встал перед ним особенно остро.

Он издает «Литературно-научную библиотеку», затем участвует в организации нового украинского журнала демократического направления, названного «Товарищ».

Впоследствии Франко говорил об этом предприятии:

«В качестве опыта периодического издания, занимающего радикальные позиции, вышел в июле 1888 года журнал «Товарищ». Я был фактически его редактором, хотя он считался органом кружка университетской молодежи радикального направления».

«Товарищ» по выходе в свет сразу же был задержан полицией. Только через два месяца первый номер «Товарища» поступил в продажу и к подписчикам. Журнал привлек всеобщее внимание и быстро разошелся.

Еще 9 сентября 1888 года Франко писал Драгоманову: «Посылаю Вам первый номер нашего нового ежемесячного журнала «Товарищ». Он вышел еще в июле, но до сих пор вынужден был томиться в полиции…» Тут же писатель заказывал Драгоманову материалы для второго номера.

А уже 6 ноября он сообщал: «Товарища» взяли молодые люди, студенты, на себя, ссылаясь на то, что возник он по их инициативе, хотя я уплатил больше половины стоимости издания. Им хочется иметь свой орган, в котором они могли бы себя по-казать. Нам нельзя было с ними спорить, особенно тогда, когда они повели дело не на принципиальной, а на личной почве».

Так «Товарищ» прекратился на первом же номере.

В конце восьмидесятых годов Франко организовал и редактировал еще несколько непериодических сборников: «Костер», «Радуга», «Семена».

А сколько любви вложил он в подготовку литературного сборника, появившегося в свет под заглавием: «Первый венок. Женский альманах».

На страницах этого необычного альманаха выступили — из старшего поколения — Ганна Барвинок, Олена Пчилка; из молодых — Леся Украинка, Ульяна Кравченко, Климентина Попович, Наталия Кобринская. Здесь же напечатали свои произведения Ольга Франко, Анна Павлик, Днепрова Чайка.

«Содержание альманаха было оригинальным и свежим», — смог с полным удовлетворением сказать Франко.

Но, конечно, все эти альманахи не стали тем органом, который «по каждому вопросу подавал бы свой голос в нашем духе».

Потому-то многие произведения Франко так и не были в то время напечатаны.

•

По инициативе писателя в 1888 году образовался студенческий «Кружок славяноведения». На одном из его заседаний Франко в присутствии довольно большой аудитории прочитал доклад «Русская литература XIX века».

«Много о Пушкине» — записал в своих беглых дневниковых заметках молодой писатель-демократ Осип Маковей.

Сохранился авторский конспект этого доклада. Франко подчеркивал, что русская литература «породила ряд крупных и блестящих талантов, проложила себе дорогу к большой оригинальности и поднялась ныне до такого состояния, что ее смело можно поставить в ряд великих литератур цивилизованного мира, так что литературы таких народов, как французы, немцы и англичане, охотно заимствуют достижения русских писателей и находят у них содержание, литературные средства и идеи, новые для себя и способные дать новый толчок их собственному литературному творчеству».

Это замечательное выступление Франко осталось неопубликованным, и полный текст его до нас, к сожалению, не дошел.

Не была опубликована в этот период и другая его работа, сохранившаяся в архиве под заглавием «Формальный и реальный национализм». А в ней писатель развивал и углублял тему, поднятую в докладе.

Статья была им написана в 1889 году в ответ на буржуазно-националистические выступления в новом львовском журнале «Правда» — Конисского, Антоновича, Зиньковского.

«Деятели» этого лагеря пытались дискредитировать русскую литературу, вновь и вновь стремились они внушить молодежи, будто бы только «своя земля» должна их интересовать и волновать, будто бы украинской культуре враждебно не только правительство царской России, а и русская интеллигенция, весь русский народ.

И снова Франко поднял свое острое и гневное перо в- защиту истины. Он призывал молодежь не верить фальшивым националистическим «теориям». В русской литературе — и прежде всего в русской! — Франко видел как раз то, чем так бедна была литература западноукраинская и чего так не хватало галицкой интеллигенции: глубокую' связь с жизнью народных масс, ярко выраженную гражданственность. «Литература русская, — писал Франко, — для галицких украинцев имеет совсем иное, особое значение, нежели все другие европейские литературы… Безмерно различное влияние оказывали на нас произведения Ауэрбаха, Шпильгагена, Дюма, Диккенса и прочих европейцев, — и произведения Тургенева, Толстого, Щедрина, Успенского, Решетникова, Некрасова и пр. Если произведения литератур европейских нам нравились, волновали наш эстетический вкус и нашу фантазию, то произведения русских мучили нас, волновали нашу совесть, пробуждали в нас человека, пробуждали любовь к бедным и обиженным… Народ русский создал великое государство, на которое так или иначе обращены взоры всего Славянства… Русский народ создал духовную, литературную и научную жизнь, которая также тысячами путей непрестанно влияет и на Украину и на нас».

Такую статью в то время в Галичине негде было напечатать. Для газет она была велика по размерам, а журнал «Заря» категорически ее отклонил.

И впервые она была опубликована только спустя полстолетия, в 1936 году.

•

Замечательное десятилетие — восьмидесятые годы— в творчестве Ивана Франко достойно увенчала большая философская поэма «Смерть Каина». Она вышла сразу отдельным изданием в 1889 году, третьим выпуском «Литературно-научной библиотеки».

После своей политической лирики, после «С вершин и низин» — книги единого художественного дыхания— Иван Франко создает небывалый в украинской литературе жанр, полюбившийся ему затем и обогащенный еще не одним прекрасным произведением.

Это эпико-драматическое полотно, в котором на материале библейской мифологии или средневекового германского фольклора, древнеиндийской поэзии или славянских сказаний ставятся актуальнейшие социальные и философские проблемы современности. Широкий круг литературных ассоциаций, сокровища многовековой народной мудрости — все это помогает поэту глубже обобщить мысль, ярче и убедительнее ее выразить.

Такова и поэма «Смерть Каина» — поэма о любви к людям и преданности им, о служении заветной цели, о конечной победе добра над злом…