Проснулся я поздно вечером. В первую минуту все никак не мог сообразить, где я. Сами знаете, как оно бывает, когда просыпаешься на новом месте и думаешь, куда это тебя занесло, а потом вспоминаешь – и воспоминания захлестывают тебя, как волна. Я почти уверился, что все случившееся ночью мне просто приснилось. На самом деле я сплю у себя дома, думал я. Уже поздно, Газ и Дэрри давно встали. Дэрри готовит завтрак, и уже вот-вот они с Газом вытащат меня из кровати, повалят на пол и начнут щекотать, а мне будет казаться, что еще немного и я умру от щекотки. После завтрака наша с Газом очередь мыть посуду, а потом мы пойдем на улицу и будем играть в футбол. Мы с Джонни и Смешинкой возьмем в команду Дэрри, потому что мы с Джонни самые маленькие, а Дэрри лучше всех играет. И будет у нас самое обычное воскресное утро. Я твердил это себе, лежа на холодном каменном полу, завернувшись в куртку Далли и слушая, как снаружи ветер гоняет сухие листья.

Наконец я перестал притворяться и сел. От сна на жестком полу у меня все тело ныло и ломило, но я в жизни так крепко не спал. До сих пор в сон клонило. Я сбросил куртку Джонни, которая почему-то лежала на мне, и заморгал, почесывая голову. Было очень тихо, только ветер шумел листвой. И тут я понял, что Джонни в церкви нет.

– Джонни? – громко позвал его я, и старая деревянная церковь отозвалась эхом – онни… онни…

Я бешено заозирался, чуть ли не запаниковал уже, но тут заметил в пыли на полу кривую надпись: «Ушел за продуктами. Скоро вернусь. Д. К.».

Я вздохнул и пошел к колонке – попить. Вода – как жидкий лед, и вкус у нее был странный, но вода есть вода. Я поплескал водой в лицо и от этого мигом проснулся. Я вытер лицо курткой Джонни и уселся на ступеньках у черного хода. Холм, на котором стояла церковь, резко обрывался примерно футах в двадцати от задней двери, и обзор оттуда был на мили вокруг. Как будто сидишь на самой верхушке мира.

Когда делать нечего, в голову само по себе всякое лезет. Я помнил все, что случилось прошлой ночью, но она казалась мне нереальной, будто сон. Как будто не двадцать четыре часа прошло с тех пор, как мы с Джонни встретили Далли на углу Пикетт и Саттон, а гораздо больше. А может и больше. Может, Джонни уже неделю как нет, а я все это время проспал. Может, его уже заловили копы и скоро казнят на электрическом стуле, а он так никому и не сказал, где я. А может, Далли погиб в аварии, или с ним еще что-нибудь случилось, и теперь вообще никто не узнает, где я, и я помру тут в одиночестве, и останется от меня один скелет. Мое бурное воображение снова сыграло со мной злую шутку. По лицу у меня бежал пот, по спине тоже, и меня трясло. Голова закружилась, я привалился к двери, закрыл глаза. Похоже, шок от случившегося меня только теперь накрыл. Наконец мой желудок утихомирился, и я немного расслабился, надеясь, что Джонни не забудет купить сигарет. Я сидел там совсем один, и мне было страшно.

Я услышал шорох палой листвы – кто-то подходил к церкви со стороны черного хода, поэтому я спрятался в дверном проеме. Раздался свист – тихий и протяжный, оборвавшийся на резкой высокой ноте. Это свист я сразу узнал. Мы с бандой Шепарда использовали его для переклички – мол, «Кто идет?» Я старательно просвистел в ответ, потом выскочил из дверного проема, но так поспешно, что свалился со ступенек и растянулся на земле прямо у Джонни под ногами.

Я приподнялся на локтях и ухмыльнулся.

– Здорово, Джонни. Вот так встреча!

Он поглядел на меня – в руках у него был огромный сверток.

– Вот ведь правда, Понибой, ты все чаще ведешь себя как Смешинка.

Я безуспешно попытался вскинуть бровь.

– Кто это кого ведет? – я перекатился на спину, вскочил, радуясь, что теперь не один. – Чего добыл?

– Пошли внутрь. Далли велел не высовываться.

Мы вернулись в церковь. Джонни смахнул курткой пыль со стола и начал аккуратно выкладывать из мешка разные вещи.

– Тут нам с тобой на неделю копченой колбасы, две буханки хлеба, коробка спичек…

Я утомился на него смотреть и залез в мешок сам.

– Ого! – я шлепнулся на пыльный стул и вытаращил глаза. – Книжка, «Унесенные ветром»! Откуда ты знал, что я давно ее хотел прочесть?

Джонни покраснел.

– Я помнил, ты как-то раз об этом говорил. И в киношку мы тогда еще ходили, помнишь? Я подумал, может, ты вслух ее почитаешь, поможешь нам убить время, короче.

– Ух ты, спасибо! – с неохотой я отложил книгу. Мне хотелось сразу же за нее и приняться. – Перекись? Колода карт… – и тут до меня дошло. – Джонни, ты что же, думаешь…

Джонни уселся, вытащил нож.

– Придется нам подстричься, а тебя еще и осветлить, – он сосредоточенно уставился в пол. – Наши описания дали в газеты. Нужно, чтобы мы с ними не совпадали.

– Ой, нет! – я схватился за голову. – Нет, Джонни, только не мои волосы!

Своими волосами я гордился. Они были длинные и гладкие, как у Газа, только порыжее. Волосы у нас были кейфовые, нам даже много бриолина для них нужно не было. Кроме того, наши волосы и были знаком того, что мы грязеры, – нашим отличительным знаком. Единственным нашим предметом гордости. Может, у нас не было каких-нибудь там «мустангов» или клетчатых рубашек, зато у нас были волосы.

– Если поймают, все равно остригут. Сам знаешь, судья первым делом всех стричься отправляет.

– Непонятно только зачем, – уныло сказал я. – Далли и стриженый человека грабануть может.

– Я и сам не знаю, просто они так пытаются нас сломать. С парнями вроде Тима или Кудряхи Шепарда они поделать ничего не могут, с ними уже и так все на свете случилось. И взять они с них ничего не могут, потому что у них и нет ничего. Поэтому они их стригут.

Я умоляюще взглянул на Джонни. Джонни вздохнул.

– Я себе волосы тоже отрежу, и бриолин смою весь, но осветлиться я не могу. Слишком у меня кожа смуглая, какой из меня блондин. Ой, Понибой, да ладно, – упрашивал меня он, – отрастут твои волосы.

– Ладно, – сказал я, глядя на него во все глаза. – Давай, только по-быстрому.

Джонни щелкнул лезвием, ухватил прядь моих волос и принялся пилить их ножом. Я поежился.

– Только не слишком коротко, – умолял его я, – пожалуйста, Джонни…

Наконец стрижка закончилась. На полу валялись клоки моих волос, выглядело это очень странно.

– А они светлее, чем мне казалось, – сказал я, разглядывая их. – Можно посмотреть, что получилось?

– Нет, – медленно ответил Джонни, глядя на меня. – Сначала осветлим.

Пришлось еще минут пятнадцать сидеть на солнышке, ждать, пока перекись высохнет, и только потом Джонни разрешил мне посмотреться в разбитое зеркало, которое мы нашли в чулане. Я так глаза и вытаращил. Волосы у меня стали даже светлее, чем у Газа. И набок я их никогда раньше не зачесывал. Я просто был не я. Теперь я выглядел младше и уродливее. Тьфу ты, подумал я, видок у меня зашибись. Выгляжу теперь как девчонка. В общем, я был безутешен.

Джонни протянул мне нож. Видно было, что ему тоже страшно.

– Челку отрежь, и сзади тоже, так чтоб там поменьше волос было. Я потом голову вымою и волосы зачешу назад.

– Джонни, – устало сказал я, – в такой ледяной воде голову мыть нельзя, да еще и в такую погоду.

Он только плечами пожал.

– Режь давай.

Я, как сумел, отрезал. Голову он все равно помыл, он и мыло для этого купил. Я был рад, что сбежал с ним, а не со Смешинкой, Стивом или Далли. Вот о чем бы они никогда не подумали, так это о мыле. Я отдал ему куртку Далли, чтоб тот мог в нее завернуться, и Джонни, дрожа, уселся на солнышке, возле задней двери и принялся руками зачесывать волосы назад. Я впервые увидел, что у него есть брови. Джонни тоже был не Джонни. Оказалось, что лоб у него, из-за челки, белее всего остального лица – это было бы смешно, если б нам не было так страшно. Он все дрожал от холода.

– Ну, похоже, – вяло заметил он, – похоже, мы с тобой замаскировались.

Я угрюмо привалился к двери возле него.

– Похоже на то.

– Ой, ну будет тебе, – сказал Джонни, старательно бодрясь, – это всего лишь волосы.

– Не будет! – огрызнулся я. – Я такие волосы, знаешь, сколько отращивал. И потом – ну, это не мы и все тут. Все равно что напялить на себя костюм для Хэллоуина, из которого никак не вылезти.

– Ничего не поделаешь, придется привыкнуть, – решительно сказал Джонни. – У нас большие неприятности, тут уж или мы, или внешность.

Я принялся за шоколадный батончик.

– И спать все равно хочется, – сказал я.

Сам не знаю, как так вышло, но земля вдруг расплылась у меня перед глазами, а по щекам потекли слезы. Я поспешно их смахнул. Вид у Джонни был несчастный – под стать моим чувствам.

– Прости, что я отрезал тебе волосы, Понибой.

– Ой, да не в этом дело, – ответил я, жуя батончик. – Ну, то есть не только в этом. Просто как-то мне не по себе. Сам не знаю, в чем дело. Что-то я растерялся.

– Понимаю, – стуча зубами, ответил Джонни. Мы пошли обратно в церковь. – Слишком быстро все случилось…

Я приобнял его за плечи, чтобы согреть.

– Видел бы Смешинка этот убогий магазинчик. Блин, мы в такой глуши – ближайшее жилье в двух милях отсюда. Товар лежит – бери не хочу так и просится в руки кому-нибудь ушлому, навроде Смешинки. Он мог бы полмагазина вынести, – Джонни прижался ко мне, и я почувствовал, как он дрожит. – Добрый старый Смешинка, – добавил он срывающимся голосом.

Похоже, он не меньше моего тосковал по дому.

– А помнишь, какие он вчера шутки откалывал? – сказал я. – Вчера… еще вчера вечером мы провожали Марсию и Черри до Смешинкиного дома. Еще вчера мы с тобой лежали в поле, смотрели на звезды и мечтали…

– Перестань! – процедил Джонни сквозь стиснутые зубы. – Молчи насчет вчерашнего! Я вчера мальчишку убил. Ему было от силы лет семнадцать, не больше восемнадцати точно, а я его убил. Как теперь жить-то с этим?

Он заплакал. Я прижал Джонни к себе, как тогда его прижимал Газ, когда мы нашли его на поле.

– Я же не хотел… – наконец вырвалось у него, – но они тебя топили, и я так испугался…

Он немного помолчал.

– До черта, оказывается, в людях крови.

Внезапно он вскочил и заходил туда-сюда, похлопывая себя по карманам.

– Что же нам делать? – теперь и я плакал.

Темнело, я замерз, мне было одиноко. Я закрыл глаза и запрокинул голову, но слезы все равно текли.

– Я во всем виноват, – сказал Джонни несчастным голосом. Он перестал плакать, когда заплакал я. – В том, что еще и тринадцатилетнего ребенка за собой потащил. Тебе надо вернуться домой. Тебе ничего не будет. Это же не ты его убил.

– Нет! – завопил я. – Мне четырнадцать! Мне уже месяц как четырнадцать! И я не меньше твоего вляпался. Я больше не буду плакать, сейчас перестану… Просто не сдержался.

Он уселся рядом со мной, сгорбился.

– Понибой, я совсем другое имел в виду. Не плачь, Пони, все будет хорошо. Не плачь… – я уткнулся в него и ревел, пока не заснул.

Проснулся я поздно ночью. Джонни сидел, привалившись к стене, а я спал у него на плече.

– Джонни? – зевнул я. – Не спишь?

Я согрелся, меня клонило в сон.

– Нет, – тихо ответил он.

– Мы же больше не будем плакать, правда?

– Ага. Мы все уже выплакали. Свыклись с мыслью. Теперь нам будет получше.

– Так я и думал, – сонно сказал я.

И тут впервые с тех самых пор, как мы с Далли уселись за двумя девчонками в «Ночном сеансе», я расслабился. Теперь нам все по плечу.

Следующие четыре-пять дней были самыми долгими в моей жизни. Мы убивали время за чтением «Унесенных ветром» и игрой в покер. Джонни книжка очень понравилась, хоть он ровным счетом ничего не знал о войне, а о плантациях – и того меньше, поэтому мне ему многое приходилось объяснять. Поразительно, сколько всего умного Джонни подмечал в этой книжке, куда там мне, а ведь я у нас вроде как глубоко мыслю. Джонни был второгодником, оценки у него всегда были так себе – плохо соображал, когда от него быстрых ответов требовали, вот учителя и думали, наверное, что он тупой. Но тупым Джонни не был. Просто до него все доходило немного медленнее, но уж когда доходило, ему хотелось до самой сути докопаться. Особенно ему понравились джентльмены-южане – его наповал сразили их манеры и обаяние.

– Вот, наверное, классные были дядьки, – с горящими глазами сказал он, когда я прочел ему, как они отправились на верную смерть, потому что были очень доблестными. – Они мне Далли напоминают.

– Далли? – удивился я. – Да брось ты, у него манер не больше моего. И ты сам видел, как он с теми девчонками обошелся. Газ больше на этих южан похож.

– Ну да… манерами, да и обаянием тоже, наверное, – медленно сказал Джонни, – но, знаешь, я однажды ночью видел, как Далли замели копы, а он таким спокойным был, невозмутимым. Они его забирали за то, что он якобы окна в школе побил, а это не он, а Смешинка. И Далли об этом знал. Но он получил за него срок и даже глазом не моргнул, и отрицать ничего не стал. Вот это, я считаю, доблесть.

Тут я впервые понял, до какой степени Джонни преклоняется перед Далли Уинстоном. Из всей банды я Далли меньше всех любил. Он не был таким понимающим и лихим, как Газ, или таким весельчаком, как Смешинка, ну или даже таким суперменом, как Дэрри. Но теперь я понял, что эта троица нравилась мне, потому что они все были как герои из книжек, которые я читал. А Далли был реальным человеком. Я любил книжки, облака и закаты. Реальный Далли меня только пугал.

К фасаду церкви мы с Джонни даже не выходили. Его было видно с дороги, а по ней на лошадях – в магазин за покупками – иногда проезжали ребята с фермы. Поэтому мы все больше торчали сзади, сидели на ступеньках и глядели в долину. Видно было на мили вокруг – и ленточку шоссе, и дома с машинами, которые отсюда казались точечками. На закат мы глядеть не могли, потому что задняя часть церкви выходила на восток, но мне нравилось смотреть на цвета полей и мягкие переливы красок на горизонте.

Как-то утром я проснулся раньше обычного. Мы с Джонни спали прижавшись друг к другу так было теплее, – Далли был прав, когда сказал, что тут у нас будет холодно. Стараясь не разбудить Джонни, я вышел на крыльцо и закурил. Как раз занимался рассвет. Вся низина была затянута туманом, обрывки которого иногда взлетали вверх, будто облачка. На востоке небо посветлело, горизонт стал тонкой золотой линией. Серые облака порозовели, и туман окрасился золотым. Настал безмолвный миг, когда все кругом будто затаило дыхание, и тут взошло солнце. Было очень красиво.

– Ого, – услышав за спиной голос Джонни, я чуть не подпрыгнул, – вот так красота.

– Да, – вздохнул я, жалея, что у меня нет красок, чтобы нарисовать эту картину, пока она не стерлась из памяти.

– Туман был красивым, вот что, – сказал Джонни. – Сплошное золото с серебром.

– Угуммм, – ответил я, пытаясь пустить колечко дыма.

– Жаль, что он все время таким не может быть.

– Золото не остается навек. – Я вспомнил стихотворение, которое читал когда-то.

– Чего?

Джонни глядел на меня во все глаза.

– Это ты откуда узнал? Я ведь как раз это и имел в виду!

– Это Роберт Фрост написал. Тут, правда, смысла больше, чем я понимаю. – Я изо всех сил пытался понять, что же хотел сказать поэт, но мысль от меня все ускользала. – Я это стихотворение и запомнил, потому что так до конца и не понял, о чем он тут говорит.

– Знаешь, – медленно сказал Джонни, – я раньше ничего этого не замечал – ни облаков, ни красок, пока ты не начал о них говорить. А до этого их как будто и не было. – Он задумался. – Странная у тебя семья.

– И что же в ней такого странного? – сухо спросил я.

Джонни быстро глянул на меня.

– Я ничего плохого в виду не имел. Я хотел сказать, в смысле, что Газ, например, похож на вашу маму, а ведет себя точь-в-точь как ваш отец. А Дэрри – вылитый ваш отец, но он не такой бедовый, как он, не хохочет, как он хохотал бывало. Он ведет себя как ваша мама. А ты ни на кого из них не похож.

– Знаю, – сказал я. – Да и ты, – добавил я, хорошенько все обдумав, – ни на кого из банды не похож. Я ни Смешинке, ни Стиву, ни даже Дэрри не смог бы рассказать про облака, закаты и это вот все. При них я бы и стих этот не вспомнил. В общем, они бы меня просто не поняли. А вот вы с Газом понимаете. Ну и, может еще Черри Баланс.

Джонни пожал плечами.

– Нуда, – вздохнул он. – Похоже, мы от них отличаемся.

– Да ну брось, – сказал я, пустив идеальное колечко дыма, – может, это они отличаются от нас.

На пятый день мне так осточертела колбаса, что меня от одного взгляда на нее мутило. Шоколадные батончики мы съели в первые два дня. Я умирал – хотел пепси. Меня, пожалуй, можно назвать пепси-наркоманом. Я ее хлебаю ведрами, пять дней без пепси – и я чуть не помер. Джонни пообещал, что купит, когда у нас припасы кончатся и придется опять идти за едой, но тогда мне это никак не помогло. И курил я больше обычного – наверное, от нечего делать, – хоть Джонни и говорил, что мне плохо сделается, если я столько выкурю. Насчет сигарет мы следили – начнись тут пожар, и старая церковь, считай, пропала.

За пять дней я дочитал в «Унесенных ветром» до того места, когда Шерман осадил Атланту, проиграл Джонни в покер сто пятьдесят баксов, выкурил две пачки «Кэмела», после чего, как и предсказывал Джонни, мне поплохело. Я весь день ничего не ел, а на пустой желудок курить паршиво.

Я свернулся калачиком в углу, чтобы проспаться от курева. Я уже засыпал, когда услышал – как будто где-то вдалеке – тихий протяжный свист, оборвавшийся на резкой высокой ноте. Я и внимания не обратил – клевал носом, хотя Джонни незачем было так свистеть. Он сидел на ступеньках возле задней двери и пытался читать «Унесенных ветром». Я уж было решил даже, что весь мир мне приснился, а на самом деле его и не было, были только бутерброды с колбасой, гражданская война, старая церковь и туман в долине. Мне казалось, будто я всегда жил в церкви, или, может, жил во время гражданской войны, а потом каким-то образом перенесся в эту церковь. Это, чтоб вы понимали, до чего у меня безумное воображение. Кто-то потыкал меня ногой под ребра.

– Ох, ничего себе, – раздался грубый, но знакомый голос, – да с такими волосами его и не узнать.

Я перевернулся, сел, зевая и потирая глаза. И вдруг заморгал:

– Далли! Привет!

– Привет, Понибой! – он рассмеялся, глядя на меня сверху вниз. – Или тебя Спящей Красавицей теперь звать?

Вот уж не думал, что когда-нибудь обрадуюсь Далли Уинстону, но сейчас Далли значил для меня только одно – контакт с внешним миром. И мир этот вдруг стал живым и осязаемым.

– Как Газ? Копы нас ищут? А Дэрри в порядке? А ребята знают, где мы? Что…

– Притормози-ка, парень, – перебил меня Далли. – Я на все разом не могу отвечать. А вы не хотите ли сначала чего-нибудь поесть? Я не завтракал и умираю с голоду.

– Это ты-то умираешь с голоду? – от возмущения у Джонни даже голос начал срываться.

Я сразу колбасу вспомнил.

– А нам можно уже отсюда? – нетерпеливо спросил я.

– Ага. – Далли похлопал себя по карману, но сигарет там не оказалось. – Есть раковые палочки, Джонни-кекс?

Джонни кинул ему пачку.

– Фараоны вас тут искать не станут, – сказал Далли закуривая. – Они думают, вы в Техас подались. Я у Бака «Ти-Бёрд» одолжил, оставил его внизу, возле дороги. Черт, ребятки, вы тут ели хоть что-нибудь?

Джонни удивился:

– Ну да. А с чего ты взял, что мы ничего не ели?

Далли покачал головой.

– Вы оба бледные, и оба исхудали. На солнышко потом почаще выходите. А то кажется, будто вас тут пытали.

Я открыл было рот, чтоб сказать: «На себя посмотри!», но решил не связываться. Далли не помешало бы побриться – подбородок у него зарос белесой щетиной, – и казалось, что это он всю неделю спал не раздеваясь, а не мы. Я знал, что иногда он мог месяцами не бриться. Но с Далли Уинстоном умничать не стоило – себе дороже.

– Кстати, Понибой, – он вытащил из заднего кармана листок бумаги, – тебе письмо.

– Письмо? От кого?

– Ну конечно, от президента, балбес. От Газа.

– От Газа? – растерянно переспросил я. – Но откуда он знает?..

– Пару дней назад он зашел за чем-то к Баку и нашел твою фуфайку. Я ему сказал, что не знаю, где ты, но он мне не поверил. Дал мне письмо и еще ползарплаты своей, сказал, чтоб я тебе отдал. Эх, парень, видел бы ты Дэрри. Вот кому тяжело приходится…

Но я уже не слушал его. Я привалился к стене и начал читать:

Понибой,

Газировка Кертис

Ну ты и вляпался, а? Мы с Дэрри чуть умом не двинулись, когда ты вот так сбежал. Дэрри страшно жалеет, что тебя ударил. Ты ж понимаешь, что он не со зла. А потом когда вы с Джонни пропали, в парке нашли мертвого паренька, а Далли потащили в полицию, кароче мы ужас как перепугались. Полиция и к нам приходила спрашивали всякое, мы уж ответили как смогли. Не верю я что малыш Джонни мог кого то убить. Я знаю что Далли знает где вы, но сам знаешь какой он. Молчит в тряпку и мне ни слова. Дэрри вообще не представляет где вы и что с вами и чуть с ума не сошел уже. Вам бы вернуться да сдаться, но тогда наверно Джонни и покалечить могут, так что это похоже нельзя. Зато вы прославились. В газете про одного тебя целый абзац написали. Береги себя и передавай Джонни от нас привет.

Правописание у него, конечно, хромает, подумал я, прочитав письмо раза три или четыре.

– А зачем тебя в полицию потащили? – спросил я Далли.

– Прикинь, пацан, – оскалился он во весь рот, – меня все ребята в участке уже знают. Как чего случается, так меня обязательно в полицию тащат. Ну и пока я там сидел, то случайно как бы обмолвился, что вы в Техас рванули. Там они вас и ищут.

Он затянулся сигаретой и добродушно ругнулся – мол, жаль, что не «Кул». Джонни с восхищением его слушал.

– Вот ты умеешь ругаться, Далли.

– Эт точно, – искренне согласился Далли, который очень гордился своим словарным запасом. – Но вы, малыши, не вздумайте у меня плохому учиться.

Он грубовато потрепал меня по голове.

– Дружок, ты как волосы отрезал, и сам на себя стал не похож. Вот у тебя кейфовые волосы были. У вас с Газом были самые крутяцкие волосы в городе.

– Знаю, – кисло отозвался я. – Выгляжу я паршиво, не напоминай лишний раз.

– Так вы есть-то хотите или нет?

Мы с Джонни вскочили.

– Еще как!

– Эх, – мечтательно сказал Джонни, – здорово будет снова в машине проехаться.

– Ну тогда, – протянул Далли, – уж я вас прокачу будь здоров.

Далли всегда ездил очень быстро, как будто ему и наплевать было, доедет ли он, куда собирался, или нет, и поэтому по пыльной красной дороге мы летели со скоростью восемьдесят пять миль в час. Я сам люблю быструю езду, а Джонни, тот и вовсе гонки обожал, но мы с ним оба, конечно, позеленели, когда Далли на полном ходу стал заворачивать на двух колесах под визг тормозов. А может, это все потому, что мы в машине давно не ездили.

Мы заехали в «Дэйри Квин», и я первым делом заказал себе пепси. Сэндвичи барбекю и банановые сплиты мы с Джонни глотали почти не жуя.

– Господи, – поразился Даллас, глядя, как мы все заглатываем, – да никто у вас еду не отнимет. У меня еще куча денег. Вы полегче там, а то наблюете на меня потом еще. Надо же, а я-то думал, что я голодный!

Джонни только стал жевать еще быстрее. А я стал есть помедленнее, только когда у меня голова разболелась.

– И вот еще что, – сказал Далли, доедая третий по счету гамбургер. – У нас с вобами теперь по всему городу идет самая настоящая война. У того парня, что вы убили, дружки везде были, поэтому теперь или они, или мы. По одному ходить вообще нельзя. Я теперь пушку с собой ношу…

– Далли, – испуганно сказал я, – из пушки же можно человека убить!

– Ножом-то их тоже убить можно, верно? – огрызнулся Далли.

Джонни сглотнул.

– Не бойся, – продолжил Далли, – она не заряжена. Не хочу, чтоб меня за убийство загребли. Но для блефа – сгодится. Завтра вечером мы с вобами у нас на поле выясним отношения – мы с бандой Тима Шепарда против них. Был у нас разговор с президентом одного из их клубов, военный совет держали. Да, – вздохнул Далли, было видно, что он Нью-Йорк вспомнил, – совсем как в старые добрые деньки. Если победят они, то все останется, как и сейчас. А если мы, они на нашу территорию больше не суются – никогда. Тут пару дней назад на Смешинку напали. Мы с Дэрри вовремя подоспели, но ему впрочем, помощь и не особо нужна была. Смешинка дерется что надо. А, и совсем забыл, у нас же и шпион свой имеется.

– Шпион? – Джонни поднял голову от бананового сплита. – Кто?

– А вот та симпатичная деваха, которую я пытался склеить в тот же вечер, когда вы воба убили. Рыжая, Черри, как там ее.