Рассказ волшебника

Меня почти не знают за пределами Финляндии, но и на родине почти забыли. Как и многих других богов и героев мифов, меня отодвинули в сторону ради нового спасителя, который оказался человеком без музыки, секса и даже смеха, у него есть лишь обещание рая в будущем в обмен на покорное повиновение в настоящем. Про меня нельзя сказать, что я белый и пушистый: я видел, что мои люди захотели заменить меня на кое-кого помягче, и как бы я ни возражал, как бы ни напрягался и ни воевал, произвести на свет ребенка или даже дерьма у меня не получалось.

Так что я решил, что самым разумным для меня будет красиво уйти. Что я и сделал: я напел себе медную лодку, собрал вещи, причесал бороду и отправился в путь – как Улисс Теннисона, – уплыл в закат, поклявшись вернуться, когда мой народ будет во мне нуждаться. Однажды, думал я, они устанут от бледного и слабого бога и начнут шумно требовать моего возвращения. То было во времена конусовидных шлемов.

С тех пор прошло много лет, но никто до сих пор не произнес мое имя. Я устал ждать. Они никогда не вернутся к моей системе взглядов; моя слава умерла много столетий назад.

Но в Асгарде осталось немало работы для топора.

Некоторое время мне было горько, и я подумывал о том, чтобы расстаться с самим собой, как расстаются с черствыми бисквитами. Но постепенно, поднимаясь и отступая, как океан, во мне возник новый ритм, появилось ощущение прибоя и того, что он забирает с собой, а также приносит к новым берегам. Музыка кружилась в моем кантеле, когда океанские воды ласкали мой киль, и я спел себе новое настроение.

Я не испытывал нужды в еде во время своего путешествия: я пел для рыб всякий раз, когда у меня возникало желание, и они сами запрыгивали ко мне в лодку. Не страдал я и из-за отсутствия компании. Я пел китам о солнце и пшенице, о животных земли, а они отвечали мне песнями о течениях и крилях, и своих непрестанных паломничествах. Более того, они пели о древних существах, все еще скрывающихся в глубинах, гигантских змеях, которых пугливые люди рисуют в углах своих карт.

Со временем я начал тосковать по земле и высадился на зеленый остров с тучами пара, поднимающимися над озерами с белой водой, с плюмажами пены и брызг, вырывающимися из-под земли, горяче́е, чем гнев раненого медведя. Сегодня этот остров называют Исландия. На западном побережье жили норвежцы, сейчас там находится Рейкьявик, но я старался держаться особняком на противоположной стороне, поселившись на северном берегу фьорда, на месте которого позднее возник город Эскифьордюр. Там я построил себе небольшое убежище, частично с помощью рук, частично – голоса, чтобы защититься от холодного ветра и уберечь свои немногие сокровища от стихий. Я так поступил ради одиночества, но вовсе не из-за мизантропии. Нет, я настолько сильно любил людей, что избегал их, чтобы спасти.

Однако в моем сердце оставались вопросы, но на них не знал ответа ни один человек; я хотел многое увидеть, и никто не мог мне это показать; хотел услышать истории и песни, которые кто-то должен был спеть, – люди не могли дать им жизнь.

Дело в том, что киты разбудили мое любопытство. В глубинах океана обитали существа старше меня – и с ними я хотел познакомиться. Я держался вдали от людей, так что, если бы мои попытки окончились неудачно, пострадать мог только я. После месяца бесплодных попыток, когда я мрачно глядел сквозь серый сумрак на неспокойное море, мне удалось выманить чудовище из глубин при помощи собственного голоса и своего кантеле.

Я говорю «чудовище» только потому, что так люди склонны называть существ, способных съесть человека как закуску. Поверхность моря яростно вскипела, чтобы предупредить о его появлении, и я запел о мире и беседе, об удовольствии от победившего и разделенного знания, и он возник из моря – левиафан с сине-зеленой чешуей, способный проглотить целый драккар. Он поднялся надо мной на высоту шести человек, при этом большая часть его тела оставалась под водой. Должно быть, он опирался о дно моря, чтобы так вытянуть шею.

Пять костяных гребней, соединенных мембранами, трепетавшими на ветру, украшали его голову, подобно короне. Сначала я решил, что они выглядят впечатляюще, но быстро понял, что они являются сенсорными органами, воспринимающими вибрации воды. Его глаза были гладкими смоляными ямами, чтобы лучше видеть в лишенной солнца воде, размер каждого превышал мою голову. Они отыскали меня на берегу, и существо проревело приветствие, показав мне зубы длиной в фут и черный язык. На конце морды имелись ноздри, которые, как я почти сразу сообразил, служили скорее для обоняния, чем для дыхания; под челюстью начинались жабры, идущие далеко вниз вдоль шеи, и, судя по тому, как они вздымались и опадали, мне стало очевидно, что существо не сможет долго находиться на воздухе. Но оно видело меня, а я видел его, и этого было достаточно.

Оно рухнуло в холодные воды фьорда, но не стало их покидать, немного побарахталось, снова выпрямилось, массивная голова поднялась над водой, и я увидел обсидиановые глаза и бирюзовый веер сенсорной короны. Левиафан заговорил со мной, как делали киты, зазвучала песня, недоступная для большинства людей, но ясная и четкая для меня. Я понимаю речь всех животных, а потому и они могут воспринимать мои слова. Я тихо заиграл на кантеле, и мы начали разговор.

«Ты не рыбак, – сказал левиафан. – Тогда кто ты?»

– Я шаман, – ответил я, – если вообще рассматривать меня как человека. Определенно, волшебник. Кое-кто называет меня героем мифов. Другие считают богом. Но прежде всего я любопытное существо, и меня интересуешь ты. Как твое имя?

«У меня нет имени на языке людей или богов. Но моряки называют меня змеем. Чудовищем».

– А как ты зовешь себя?

«У меня нет нужды как-то себя звать, потому что я всегда здесь. А ты как-нибудь зовешь себя?»

– Нет, но у меня есть имя, которым меня зовут другие.

«У тебя есть имя! И каково оно?»

– Меня зовут Вяйнямёйнен. Скажи мне, есть ли другие, такие, как ты?

«Есть древние. Они научили меня речи, когда мне в первый раз открылись глубины, но теперь на мне лежит знак Любопытства, и они не станут со мной разговаривать, пока я не вырасту».

– Ты говоришь про любопытство так, словно это плохо.

«Да, среди таких, как я. Для нас это самое опасное время жизни, когда мы ищем знание о том, что лежит на поверхности. Но я очень скоро расстанусь с Любопытством».

– Так ты дитя твоего народа?

«Только на несколько солнечных циклов. Когда мы будем в следующий раз добывать голубых китов, я присоединюсь к хору своего народа. Они споют мое имя, и я больше никогда не буду подниматься на поверхность».

– Понятно. А сколько сейчас твоих соплеменников в хоре?

«Одиннадцать без меня. Но в океанах есть и другие хоры».

Она – существо было женского пола – попросила меня развести огонь, чтобы посмотреть, как это делается. Она спросила, где находится свет сегодня вечером, и я объяснил, что он прячется за тучами. Она спросила, зачем тучи так поступают. Спросила, дают ли люди имена свету. Она спросила, как они получают свои имена и как они содержат их в чистоте.

Она поведала мне Удивительно Короткую Сагу о Непомерно Темном Шиирте, который искал тайное логово гигантского кальмара. Спела балладу о Мотыльке, отважно рожденном, который сражался с сиренами в Гроте Извести и Разложения. Поведала мне много секретов глубин, таких, как судьба легендарной Атлантиды; рассказала про холодных злых богов, которые спят и дожидаются, когда их разбудят люди, мечтающие о могуществе.

«Ты мечтаешь о могуществе? – спросила она. – Ты призвал меня, чтобы уничтожить своих врагов?»

– Нет, конечно нет. Я лишь рад нашей встрече и тому, что мы сумели обменяться знаниями о наших мирах. У нас есть возможность многому научить друг друга, прежде чем ты заработаешь имя, отправившись на промысел синих китов. Чему я могу тебя научить? Что ты хочешь знать?

Мы долго разговаривали, наступила ночь, и темноту фьорда разгонял лишь мой единственный костер. Отблески молний играли на развевающихся рубашках облаков, и их вспышки изредка освещали берег. Голова огромного существа приподнялась к низкому потолку неба после одной из особенно ярких вспышек.

«Что является причиной этих вспышек на небе?»

Я рассмеялся.

– Тому есть много объяснений. Обычно считается, что это делает кто-то из богов.

«И как выглядят боги?»

– Бог норвежцев носит имя Тор. Он ездит на колеснице, запряженной двумя козлами – это рогатые животные с четырьмя ногами, – и носит широкий пояс, который удваивает его силу.

«Так это он там сейчас?»

– Где?

Я повернулся, чтобы посмотреть через плечо, и увидел яркую сферическую молнию, летевшую по небу. Она окружала головку молота в поднятой руке и хмурое лицо, окруженное светлыми волосами. Края колесницы и рога двух козлов ярко сияли в ночи. Все остальное было невозможно разглядеть, не вызывало сомнений лишь одно: к нам быстро приближался бог грома.

Испугавшись его намерений, я начал отчаянно размахивать руками.

– Нет! – закричал я. – Подожди!

Однако Тор выбросил вперед руку, клубок молний описал дугу и ударил прямо в глаз великолепного существа. Она закричала и взвилась от боли, и тут же нырнула в воды фьорда, но Тор метал в нее все новые и новые молнии, пробивавшие дыры в чешуйчатой шкуре всякий раз, когда она появлялась на поверхности.

Я бросил свое кантеле и продолжал прыгать и махать руками, называя Тора безмозглым порождением тупого пастуха, но все мои попытки были тщетны. Он продолжал атаковать бедное существо всякий раз, когда она пыталась выбраться из мелкого фьорда в открытое море. Я побежал в хижину, взял копье из своих скромных запасов оружия, быстро наложил на него заклятие для меткого броска и метнул копье в ближайшего из козлов Тора. Оно пронзило козла насквозь, колесница накренились, и бог грома рухнул в море.

Так мне удалось привлечь его внимание.

И у той, что пела мне, появилась возможность избавиться от молний, а я взял свое кантеле, чтобы снова говорить с ней.

– Ныряй как можно глубже и никогда не возвращайся, – сказал я ей. – Мне очень жаль.

Я не получил внятного ответа, лишь ощутил боль и удивление от предательства. Я выбранил себя за то, что не скрыл нас при помощи обманных образов и не действовал более решительно, чтобы остановить Тора прежде, чем он обрушил на нее свои ужасные молнии. Оказалось, что наше взаимное любопытство имело огромную и жестокую цену. Однако она еще была жива, и я подумал, что, быть может, она уцелеет, если я помешаю богу грома снова ее атаковать.

Тор бултыхался на поверхности воды, собирая новые молнии на поднятый над волнами молот. Я направил на него свой голос и запел песню, чтобы умерить его ярость. Оставшийся козел попытался вытащить колесницу вместе со своим мертвым напарником на берег.

Я больше не видел левиафана, но Тор каким-то образом определил ее местонахождение и нанес удар молнией в волну рядом с выходом из фьорда, не обращая внимания на мое пение и магию.

Вспышка боли обрушилась на мой разум со стороны моря, и меня отбросило назад. А потом осталась пустота. Полная пустота.

После этого мне понадобилась песня, чтобы остановить собственную ярость. Ее поток едва не обрушился на бога грома, оставалась лишь плотина моей воли; однако я знал, что Тор сумеет выстоять, а я сам не готов к схватке с ним. У меня не имелось защиты против молний. Вместо этого я сделал то, что следовало сделать сразу, и наложил заклинание, позволившее мне скрыться от его глаз. Когда Тор мощными гребками поплыл к берегу, я спрятал от него свою хижину, а также замаскировал голос, чтобы он не знал, где я нахожусь.

Бог грома выбрался на берег не менее рассерженный, чем был я, вытащил из-за пояса молот – он засунул его туда, пока плыл, – и угрожающе потряс им в моем направлении.

– Трус! Покажись! Ты убил моего козла! Ты за него ответишь!

– А ты ответишь за убийство левиафана? – спросил я.

Мой голос доносился со всех сторон, и бог грома резко повернулся, пытаясь меня отыскать.

– Мне не за что отвечать! – закричал он. – Я оказал миру услугу.

– Так окажи еще одну и убей себя. Это существо никому не причинило вреда.

– Глупый смертный! Оно собиралось тебя сожрать!

– Мы мирно беседовали, а ты убил левиафана, даже не попытавшись выяснить его истинные намерения. И я не смертный.

Сначала лицо Тора исказила гримаса удивления, потом он презрительно усмехнулся.

– Кто ты – волшебник, который любит возиться со змеями?

– Кто ты – тупоголовый надменный бог, который думает, что бессмертие искупает все его грехи? – ответил я в таком же стиле.

Усмешка исчезла с его покрасневшего лица, и он закричал, медленно поворачиваясь на месте, чтобы я его наверняка услышал:

– Это существо было порождением морского змея, моей законной жертвой! Я всего лишь тренируюсь перед Рагнарёком. А какова твоя цель? Ёрмунганд не будет ждать разрешения простого смертного, чтобы атаковать Асгард, поэтому я не стану удерживать свою руку против тех, кто пытается ускорить его приход.

Он решительно подошел к своей колеснице, вырвал копье из тела мертвого козла, швырнул его во фьорд и оживил животное прикосновением молота. Козел выглядел слегка удивленным, но в остальном совсем не пострадал после того, как восстал из мертвых.

– Будь свидетелем могущества, которым я обладаю, кем бы ты ни был, – сказал он. – Я есть жизнь, и я есть смерть. И, если ты будешь и дальше мне досаждать, тебя ждет гибель.

Он ждал моего ответа, но я молчал. Время досадить Тору пришло только сейчас; тогда было слишком рано.

Удовлетворенный тем, что напугал меня в достаточной степени, Тор вскочил на колесницу, щелкнул поводьями, взлетел в небо и вскоре скрылся за темными тучами.

С того дня и до сих пор я скорблю о гибели безымянного друга и проклинаю Тора. Он уничтожил удивительное океанское существо; бог грома украл знание, которое мир уже никогда не получит. Возможно, финнам больше не нужен старый волшебник, который их охранял, но Тор должен ответить за бессердечное убийство.

Я засолил ненависть и хранил ее в темном подвале своего разума до того дня, когда она сможет стать моей главной пищей. Этот день наконец пришел, и я с радостью буду наслаждаться ее вкусом.

* * *

Последние слова Вяйнямёйнена вызвали общие аплодисменты. Перун сказал, что они достойны тоста, откуда-то вытащил бутылку водки и принялся разливать. Я присоединился к ним, скорее из-за его восторженности, чем кровавой ненависти к Тору. Когда Вяйнямёйнен описал своего безымянного друга, меня потрясло то, как это было похоже на рассказ Одиссея в Гадесе – я не лгал Грануаль, когда поведал ей, что сирены говорили с ним о рагу из кролика и морских змеях. Для легендарного царя Итаки их слова ничего не значили, но мне показались вполне логичными. Они спели ему серию пророчеств, которые оказались куда более точными, чем все, что выдавал Нострадамус.

Именно в этом и состояла привлекательность сирен: не обещание могущества и богатства, а сбивающие с толку, соблазнительные пророчества, которые заставляли людей прыгать в воду, чтобы спросить: о чем, черт возьми, они говорят. Или, если это не срабатывало, они прыгали, когда сирены сообщали, что они знают будущее матросов или их семей. Одиссей потерял голову и потребовал отвязать его от мачты, когда сирены начали петь пророчества о Телемахе и Пенелопе.

Одиссею не довелось увидеть, как сбываются эти пророчества, но я видел. Он рассказал мне, в чем они состояли – слово в слово, потому что они навсегда запечатлелись в его памяти, – и они оказались до дрожи точными. Сирены предсказали Черную Смерть в Европе и размеры Монгольской империи. Они говорили вещи вроде: «Красные мундиры потерпят поражение в Новом Свете» и «Два города в Азии погибнут под тучами, имеющими форму грибов». И еще они добавили: «Человек со стеклянным лицом будет разгуливать по луне» и «Люди никогда не договорятся в Иерусалиме». Лишь одно из их предсказаний пока не исполнилось: «Через тринадцать лет после того, как белая борода поужинает зайцем в России и расскажет о морских змеях, мир будет гореть».

Реплика дрожащих скрипок. Стал ли я свидетелем начавшегося обратного отсчета? Стал ли Вяйнямёйнен вестником Апокалипсиса? Тут я был смущен: если последнее предсказание сирен исполнится, произойдет это вскоре после того, как Грануаль завершит свою подготовку и станет настоящим друидом.

Однако это совпадение не имеет причинно-следственных связей, напомнил я себе. Может быть, сирены имели в виду глобальное потепление.

Чем больше Перун пил, тем сильнее улучшалось его настроение. Он уже дважды разлил каждому по порции водки. Однако не выказывал никаких признаков опьянения. Возможно, это и было одним из проявлений его божественных сил.

– Ну, похоже, пришло время для моей истории, – сказал он, легко поднимаясь на ноги и дружелюбно улыбаясь. – Быть может, вы считаете, что Перун просто завидует Тору и не хочет ни с кем делить небо. В таком случае, вы ошибаетесь! – Он указал пальцем на меня, потом провел им против часовой стрелки, включая всех. – Неба хватит на всех богов. Полно мужчин и женщин, чтобы их почитать, полно водки – да! – Он смолк, потом приподнял брови и бутылку. – Хотите еще? – Однако никто не принял его предложения, тогда он пожал плечами и налил себе.

– Ладно, я выпью один, – продолжал он, довольно поморщился после большого глотка и шумно выдохнул:

– Э-эх, хорошо. Хорошо, очень хорошо. А теперь слушайте, как воры.

Я бросил на него быстрый взгляд, чтобы проверить, сознательно ли он ссылается на песню INXS, но он не выглядел как человек, склонный интересоваться поп-культурой, а все остальные ничего не заметили.

– Я расскажу вам, что произошло. Однако буду краток, вы не против? Английский не лучший мой язык.