Вот это откровения! Когда я познакомился с Лейфом, почти сразу после того, как перебрался в Темпе, я тогда – да и ни разу в последующие годы – даже подумать не мог, что он меня там ждал. Причем несколько веков. Или что для него наши профессиональные и дружеские отношения являлись всего лишь прелюдией к его собственной вендетте.

На короткое мгновение, равное усику мышки, я почувствовал обиду. «Он меня использовал!» – заявил тоненький голосок, однако я тут же над собой посмеялся. В конце концов, он же вампир, и для них нормально использовать остальных, всех без исключения, в соответствии с собственными интересами. Только вот Лейф заставил меня думать, что он другой.

Впрочем, я оказался не единственным, кого Лейфу удалось одурачить: по выражению лица Гуннара я понял, что у него в голове роятся точно такие же мысли. Вопрос заключался в том, изменит ли что-нибудь эта новая информация.

Лейф дал обет поквитаться с Тором и собирался идти до конца. Я тоже. Подобное обязательство – очень серьезная вещь для человека моего поколения. Сегодня люди склонны легкомысленно нарушать свои обещания, объясняя это тем, что они «пытались», хотя на самом деле даже не думали пошевелить пальцем. Для тех, кто жил в Железном веке – в моем веке, – слово человека являлось фундаментом его репутации, основой, на которой зиждилась честь, и краеугольным камнем личности. И хотя я достаточно часто вру – впрочем, это совсем другое дело, – я никогда не нарушал своих клятв, потому что просто не мог обойти внутренний запрет, как и тот факт, что Тор заслужил смерть.

Однако из-за Иисуса у меня появились сомнения относительно того, что убийство Тора хорошая идея, хотя мне было совершенно очевидно, что он настоящая задница. Функция задниц в мире, как и тех, что имеются у всех нас, состоит в том, чтобы распространять вокруг себя дерьмо. Они отвратительные и грязные, и пахнут исключительно мерзко, однако жизненно необходимы.

Эта мысль заставила меня задуматься о природе вампиров. Есть ли в них жизненная необходимость? Какую нишу они заполняют в устройстве мира?

Несмотря на непроницаемый занавес, которым Лейф окутал секреты живых мертвецов, мне было известно про вампиров нечто такое, что наверняка, по его представлениям, лучше бы оставалось тайной. Но он не мог спрятать от меня это очень важное знание, потому что я видел.

В обычных людях кипит жизнь, их наполняют многочисленные связи с землей; умственную активность и относительное состояние здоровья можно определить, взглянув на ауру человека, которая окутывает все его тело. Вампиры отличаются тем, что у них имеются только две четкие области «существования» – активность в центре грудной клетки и активность сразу за глазами, тусклая красная пульсация, подобная тлеющим в огне углям. Все остальное – не более чем стерильный и временный набор углерода, кальция и железа, хотя их головы и торс окутывает едва различимая серая аура.

Красный огонь, чем бы он ни являлся – темной вампирской магией, тайну которой Лейф отказался открыть, – это своего рода страховка. Я представляю его себе как что-то вроде машины возрождения. Именно благодаря ему вы не можете вонзить кол вампиру в сердце и думать, что вы с ним покончили; вы должны также отрубить ему голову, чтобы помешать регенерации, поскольку, если кто-то вытащит кол, рана затянется и вампир оживет. Но даже если вы отрубите голову и вырвете из груди вампира кол, его сердце через некоторое время отрастит новую голову, и вы получите очень худого и изможденного вампира, невероятно голодного. Он сразу же начнет жрать все вокруг, пока не восстановит прежнюю силу.

В соответствии с теориями в сказаниях друидов вампиры представляют собой совершенно чуждых существ или демонических симбиотов, оказавшихся в этом мире давным-давно. Как в действительности, меня не волновало, поскольку я мог сделать с вампирами все, что захочу. С точки зрения земли, вампиров как разумных существ нет. Они являются всего лишь набором минералов и элементов, которым еще предстоит реабсорбироваться, а потому мне по силам расщепить их связи в любой момент, стоит мне только пожелать. У друидов нет абсолютно никаких табу, запрещающих использование магии против мертвецов – нам нельзя связываться только с живыми.

Моя личная теория, объясняющая гибель всех друидов, которой я лишь коротко поделился с Грануаль, когда она меня спросила, имеет некоторое отношение к вампирам. Я считаю, что Цезарь являлся всего лишь мечом в руках вампиров Рима. Там было (и продолжает оставаться по сию пору) хорошо известное гнездо, и я думаю, они действовали за кулисами, подталкивая Сенат к уничтожению друидов. Молодые вампиры хотели распространить свое влияние на север и обеспечить себя солидными территориями, однако друиды в Галлии сражались с экспансией, расщепляя внутренние связи вампиров, как только они попадались им на глаза, превращая их в кашу из протоплазмы, а потом поджигая ее, чтобы помешать им возродиться.

Я бы сделал с Лейфом то же самое, когда впервые его встретил, если бы Хал не представил нас друг другу и не предупредил меня заранее, что он вполне себе ничего для живого мертвеца. И хотя сначала я держался с ним настороже, через некоторое время я понял, что Хал прав, и стал получать удовольствие от общества Лейфа – даже считал его другом. Теперь же начал сомневаться, что его отношение ко мне когда-либо было искренним.

Размышляя над рассказом Лейфа, я спросил себя, знает ли Лейф, что я могу с ним сделать, если пожелаю. Он стал вампиром после гибели всех друидов, и, вероятнее всего, создавший его Зденек тоже – хотя я основывал свои выводы исключительно на его этническом имени и предположении, что вампиры появились в Богемии только после шестого века. С другой стороны, Зденека, возможно, обратил один из римлян, и они вполне могли ему рассказать, на что способны друиды, а он поделился своим знанием с Лейфом. Я подозревал, что спрашивать его бесполезно, прогнал этот вопрос из мыслей, и в них тут же расцвел жуткий образ, упорно рвавшийся на поверхность.

Лейф прекрасно понимал, что после его откровений у меня появятся сомнения на его счет, но также он совершенно точно знал, что я все равно отведу его в Асгард. Почему?

Ответ обрушился на меня, точно ледяной душ, – я действительно дал ему слово, а существо, способное столько веков ждать мгновения, чтобы отомстить, не колеблясь воспользуется любой возможностью оказать на меня давление, чтобы я не отступился от своего обещания. А тот, кто вынес столько страданий, сколько он, не остановится перед тем, чтобы причинить боль другим. Лейф знал тех, кого я любил. И знал, где они живут.

Как только эта мысль пронеслась в моем сознании, я отбросил ее как недостойную. Никто не может быть настолько бесчестным. Даже сам Макиавелли.

А простое решение расщепить его связи, как у любого другого вампира, и покончить со всеми сомнениями было совсем не таким простым. Он выпил галлоны моей крови, и сейчас она стала его частью. Если я начну расплетать его внутренние связи, причиню ли я в процессе вред себе? Я не мог этого знать и не знал. А прецедентов в истории не было. И я понимал, что сейчас не самое подходящее время, чтобы искать ответы, особенно потому, что все смотрели на меня, и я не понимал почему. Неужели я забылся и стал рассуждать вслух?

Чжанг Голао развеял мое смущение, вежливо спросив, достаточно ли мы связали себя друг с другом для путешествия в Асгард.

– О, у нас отлично получилось, – ответил я, испытав невероятное облегчение от того, что его интересовало только это. – Но, боюсь, нам нужно еще кое-что сделать.

– В таком случае, завтра ночью, – сказал Лейф, поднимаясь и кивнув мне с непроницаемым лицом. – Желаю вам всем хорошего дня.

– Отличного тебе отдыха, – ответил Гуннар, остальные к нему присоединились, и Лейф, поклонившись всем нам, вышел из круга света, который отбрасывал костер, чтобы найти подходящее место и спрятаться там от солнца.

Когда наступил рассвет и Лейф точно уснул, мы с Гуннаром пошли прогуляться вокруг озера.

– Ты все равно не отступишься после того, что сегодня узнал? – спросил он без преамбулы, не сомневаясь, что я его пойму.

– Похоже, Лейф уверен, что я не отступлю.

– Да, уверен. Я не знаю, какую игру он затеял, только надеюсь, что мы в ней будем на одной стороне, а скандинавы на другой.

– И какие еще могут быть варианты?

– Каждый сам за себя.

– А, понятно. Ну, я не могу отвечать за него или за то, на какой он стороне, но я на твоей, – ответил я и кивком показал на остальных членов нашего отряда: – И на их.

Альфа, прищурившись, посмотрел на меня.

– То есть ты думаешь, что нам ничего не нужно делать?

– Пока нет. Давай посмотрим, что произойдет во втором раунде.

Второй раунд начался сразу, как только Лейф проснулся после захода солнца. Он сказал, что хотел бы поговорить со мной, только подальше от нашего ночного костра. Гуннар одними глазами задал мне вопрос, я едва заметно покачал головой, и он позволил нам отойти вдвоем.

Мы молча прошли вдоль берега озера примерно ярдов сто, засунув руки в карманы и глядя в землю у себя под ногами. Мне показалось, что Лейф ждал, чтобы я начал первым, но это ведь он сказал, что хочет поговорить. Наконец он остановился, я тоже – и повернулся лицом к нему.

– У тебя был целый день, чтобы на меня разозлиться, и тем не менее вот я здесь, и голова у меня все еще на плечах, а из груди не торчит кол, – сказал он. – Ты хороший человек, Аттикус.

– А ты очень славный вампир.

Он грустно кивнул:

– Я это заслужил. Я все понимаю, правда, понимаю. Но я надеюсь, ты не сомневаешься, что вчера вечером мои слова не были обычной фрейдистской оговоркой и я сделал свое признание совершенно сознательно.

– С какой целью?

– Полная откровенность между нами.

– Как приятно. И почему ты решил сейчас мне все рассказать?

– Потому что именно так поступают друзья, Аттикус. Не буду врать, когда мы с тобой только встретились, я играл роль. У тебя было то, что мне требовалось, и получить это я мог, только подружившись с тобой. Но за долгие годы, которые прошли с тех пор, наши физические и словесные поединки, твои попытки модернизировать мой язык, и моменты, когда мы вместе сражались, помогли мне искренне к тебе привязаться, и вот уже несколько лет мне не приходится притворяться твоим другом.

Я покачал головой:

– Извини, но мне трудно тебе верить. Принцип лезвия Оккама говорит о том, что самое простое объяснение является самым правильным. А самое простое объяснение звучит так – ты интриган и ублюдок, как и все прочие вампиры.

– Аттикус, мне не было никакой необходимости говорить тебе правду. Ты ведь все равно собирался выполнить данное обещание. А самое простое объяснение – и единственное – состоит в том, что я хотел это рассказать, чтобы показать мое доверие и отдать тебе должное, чтобы открыто признаться, что я ценю твою дружбу, никогда ее не предам, и больше не буду ничего от тебя скрывать. Я устал от своих секретов.

Я по-прежнему сомневался, но у меня не вызывало сомнений, что именно это он хотел мне сказать и рассчитывал, что я ему поверю. Возможно, так и произойдет – позже; и он делом докажет, правду говорил сейчас или соврал. Так что с моей стороны правильнее всего было принять его объяснение, но не забывать об осторожности. Возможно, он действительно решил меня больше не обманывать, но я все равно не мог полностью ему доверять, и подумал, что теперь мне придется делать вид, будто мы с ним по-прежнему друзья.

– Хочешь поделиться своими секретами? – спросил я и, склонив голову набок, ухмыльнулся. – Вампирскими тайнами?

Лейф вскинул вверх руки, подтверждая свои слова.

– Только с тобой. Больше никто не должен знать.

– То есть я прямо сейчас могу тебя спросить про все, что захочу, и ты мне честно ответишь? – Я уже широко улыбался.

Лейф уронил руки и тяжело вздохнул, сдаваясь и думая, что он знает, какие вопросы я стану задавать.

– Валяй, – тусклым голосом сказал он.

– Расскажи мне все, что тебе известно про местонахождение Теофилуса.

Я успел заметить искреннее изумление, промелькнувшее у него на лице. Лейф думал, что я спрошу его, какают ли вампиры, или что-нибудь такое же неважное. Но разве подобные вещи имеют значение? У меня имелись вопросы посерьезнее. Если этот Теофилус действительно старше меня, тогда он, возможно, знает, кто стоял за уничтожением друидов римлянами. Правда, вполне может оказаться, что сам он и стоял. Такое древнее существо стоило отыскать.

– И никаких увиливаний, – добавил я. – Мне нужно наиболее вероятное предположение касательно того, где он может находиться и как с ним связаться.

– Ты намерен положить конец его существованию? – спросил Лейф.

– Нет, если он не даст мне повода. Я просто собираюсь с ним поболтать.

– Он захочет узнать, как ты его нашел.

– Я ему скажу, что догадался.

– Он поймет, что ты врешь. Ускорение пульса, едва заметные химические выделения с твоей кожи, анализ выражения лица – он узнает, что кто-то тебе рассказал, и потребует, чтобы ты открыл ему свой источник.

– Он может требовать, сколько ему захочется. Ему не удастся получить у меня информацию силой, Лейф, и тебе это прекрасно известно.

– Нет, не известно, – сказал Лейф и энергично тряхнул головой.

– Ты что имеешь в виду? Он обладает телепатическими способностями?

– Я хотел сказать, что действительно не знаю. Я никогда его не встречал. Всё, что мне про него известно, расплывчато и не точно.

– Не важно. Выкладывай, – сказал я. – Он не узнает от меня, что мне о нем рассказал ты.

Лейф раздул ноздри и раздраженно выпустил через них воздух.

– Говорят, он делит свое время между Грецией, Ванкувером и маленьким тропическим городком в Австралии, который называется Гордонваль. Он следует за тучами.

– Не понял?

– Ему требуется небо, затянутое тучами. Предполагается, будто он так стар и могущественен, что может короткое время находиться на улице днем, если только не светит солнце.

У меня от удивления брови поползли вверх.

– А ты можешь?

– Нет. Мне требуются громадные усилия, чтобы не заснуть после рассвета, даже если я нахожусь в подвале без окон.

– Хм-м-м, ты упомянул Грецию. О какой части речь?

– Фессалоники.

– Но этот город не назовешь мрачным и лишенным солнца, – нахмурившись, заметил я.

– Лично я считаю, что он оттуда родом.

В любом случае, его теория вполне соответствовала греческому имени. Я продолжал засыпать Лейфа вопросами, внимательно наблюдая за ним, чтобы заметить признаки уклонения от прямого ответа. Если он мне и врал, получалось у него просто божественно. Но как бы там ни было, правду он говорил или врал, – это были ниточки, которые могли куда-то привести в самом безнадежном из дел. А его видимая откровенность давала мне надежду, что, возможно, он действительно хотел, чтобы мы остались друзьями.

Мы провели эту ночь и следующую, рассказывая истории о нашем прошлом, иногда выдавая шутки, казавшиеся совершенно бессмысленными в переводе на английский, порой о приключениях в далеких землях и о культурах, которые давным-давно перестали существовать. Мы пытались превзойти друг друга в состязании на тему: «Самое дикое дерьмо, какое мне довелось попробовать» (Вяйнямёйнен победил).

Чжанг Голао достал свой рыбный барабан и попытался сыграть что-нибудь в дуэте с кантеле Вяйнямёйнена, но получилось столкновение музыкальных стилей, и результат лучше забыть навсегда – это было что-то вроде индонезийской народной польки смерти.

Лейф не попросил у меня крови, и я не стал ему предлагать. Как, впрочем, и никто из наших спутников. Но выглядел он так, будто у него все просто отлично, и я понял, что ему нет нужды пить ее каждый день.

После третьей ночи рассказов я изучил связи, возникшие между нами, увидел, что они заметно окрепли, и почувствовал, что теперь уже хорошо понимаю, кем являются эти люди.

– Господа, я полагаю, мы готовы, – сказал я им. – Завтра ночью мы отправимся в мир Древней Скандинавии.