— Мне уже скоро семнадцать! — провозгласила Момо.

Выходит, что сейчас ей шестнадцать. Интересно, когда я в последний раз считала годы и месяцы с её рождения. Год и одиннадцать месяцев. Два года и восемь месяцев. Три года и два месяца. Когда мне было 26, я встретила Рэя. Это если сейчас к возрасту Момо прибавить еще десять лет. С того дня, как пропал Рэй, я перестала обращать внимание на неумолимо бегущее вперед время.

— Как быстро идет время, — заметила я.

— Совсем не быстро.

— Значит, медленно? — заинтересовалась мама.

— И не медленно, а как надо!

— Ах, вот как! Как надо, значит! В самый раз, да? — развеселилась мама. — Верно, в твоем возрасте и мне так казалось. Но сейчас для меня оно бежит слишком быстро.

Мы все втроем сидели за шитьем. Момо трудилась над маленьким кошельком — они договорились с подружкой сделать себе одинаковые. Мама шила салфетку. А я занялась чехлом для хранения пакетов из супермаркета — такой я видела в журнале.

— Из вельвета красивый чехол получится! — заметила Момо. Полиэтиленовые пакеты из супермаркета я обычно сворачивала и укладывала в выдвижной ящик, постепенно под ворохом наслоенного друг на друга, словно птичьи перья, белого полиэтилена, скатываясь в комочки, собиралась пыль. Прилипшие к некоторым пакетам соринки потихоньку проваливались вниз и копились на дне ящика.

— Мне нравится, как шуршат пакеты из супермаркета, — Момо сегодня была разговорчивой. Губы её при этом двигались абсолютно правильно, и я подумала, что пройдет совсем немного времени, и с неё навсегда исчезнет тень детства. Даже с моей Момо. Сдвинув стулья треугольником и заключив в центре кусок пустоты, мы трое сидели напротив друг друга. Момо болтала ногами. Мама сидела на стуле, ровно выпрямившись, словно в традиционной позе на татами. Я на светло-коричневом вельвете делала стежки темно-коричневой ниткой для вышивания.

— Какой подарок ты хочешь на семнадцатилетие? — спросила я.

— Что бы такое придумать… — словно спрашивая саму себя, пробормотала Момо. — Куда бы пришить кнопку? Никак не могу решить, — не торопясь с ответом, зашептала она дальше. Вдруг нахмурилась — уколола иголкой палец. Тут же взяла уколотый палец в рот и принялась сосать.

— Не могу вот так сразу сказать, чего я хочу, — наконец ответила она сквозь засунутый в мягкий ротик палец.

— А ты выбери что-нибудь простое, — засмеялась мама, сделала узелок и обрезала нитку. Нитки, которыми она простегала салфетку, были тёмно-синего цвета. Стежки четко выделялись на белесой ткани вылинявшего старого полотенца.

— Вот, хочу съездить помянуть Рэя у таблички, - поделилась я с Сэйдзи. Мы встретились обсудить черновой вариант того самого романа, который он когда-то предложил мне написать.

— Можно сейчас прочитать, или лучше я потом один прочту? — спросил Сэйдзи.

— Читай сейчас, — ответила я. Сквозь царящий в ресторанчике шум до меня то и дело доносился шелест перелистываемых страниц, похожий на звук набухающей пены. Лицо Сэйдзи сохраняло спокойное выражение. Читая, он иногда возвращался назад. Найдя на предыдущих страницах нужное место, он с той же скоростью принимался перечитывать всё заново, не перескакивая и не пропуская ни одной строчки.

— Сплошная светотень, довольно странная история, не так ли? — дочитав до конца и пригубив бокал, произнес Сэйдзи.

— Что ты хочешь сказать?

— На свету ничего не разглядеть, но как раз из тени то и дело что-то появляется.

— Что-то не пойму. Ты хвалишь или, наоборот, ругаешь? — рассмеялась я.

— Сам не знаю, — тоже засмеялся Сэйдзи.

Мне не интересовала дальнейшая судьба написанной книги, гораздо больше меня волновала близость Сэйдзи.

Не зная, как поддержать беседу, я заговорила про табличку. Сэйдзи поднял голову. Хотя мы сидели друг напротив друга, до этой минуты я так и не решилась взглянуть ему прямо в лицо. Но тут он поднял голову так быстро, что наши взгляды впервые встретились, прежде чем я успела отвести глаза.

— Съездить что ли? — вдруг произнес Сэйдзи, словно слова сами выкатились из него.

— А?

— В тот самый городок, кажется, на Внутреннем море.

Вспомнилось, как-то Сэйдзи говорил мне, что хочет съездить туда разок. Пронизанный слабыми солнечными лучами городок на холмах.

— Вместе со мной? — удивилась я.

— Ты против?

Ведь это человек, которого я потеряла. Тонкие пальцы Сэйдзи подхватили за ручку чашку и поднесли её ко рту. Делая глоток, он поднял подбородок, и мой взгляд упал на его шею. Так хотелось к ней прикоснуться, но это было невозможно.

— Да нет, поехали вместе, — ответила я. Брякнув, чашка вновь вернулась на блюдце.

Аэропорт казался бескрайним. Идущие на взлет самолеты походили на белых птиц. Уплывая все дальше и дальше, они медленно улетали прочь.

В руках Сэйдзи держал большой чемодан.

— Немного у Вас багажа, — заметил он, обращаясь ко мне.

В моей чёрной сумочке, которая по размерам уступала даже портфелю, лежали только сменное бельё и холщовый платок. Платок когда-то принадлежал Рэю. От мужа у меня уже почти ничего не осталось. Как минуло пять лет с его исчезновения, я перебрала вещи Рэя и большинство из них выбросила. То немногое, что уцелело, к десятому году почти всё растерялось само собой. Дневник да несколько небольших вещичек — вот и всё, что осталось.

Я села рядом с Сэйдзи и почувствовала его едва уловимый запах, который тут же исчез.

— Холодно, — пожаловалась я, и он извлек из ящика плед и передал его мне. Развернув одеяло, я накрыла колени. Не согревшись, натянула его на плечи.

— Неужели так холодно, — удивился Сэйдзи.

Я закрыла глаза. Казалось, отзвук его голоса никогда не смолкнет. Я с силой втянула в себя рвущееся наружу чувство. Через мгновение наш самолет набрал высоту и вошел в горизонтальный полет. Я опять спустила плед на колени и окинула взглядом Сэйдзи. Он был совсем близко, но в то же время так далеко. Но всё же ближе, чем когда я не могла видеть его вовсе.

— Какие у тебя планы?

— Надо встретиться с одним человеком.

— А ужин?

— Предлагаю поужинать вдвоем.

Что-то разом высосало звуки из глубины ушей наружу и развеяло их вокруг.

— Уши перестало закладывать.

— У меня тоже. Вот только что, — мы улыбнулись друг другу. Сэйдзи тихо чихнул. Ведь мы так долго были вместе. Накатила печаль. Спрятанное в глубине чувство стало просачиваться наружу сквозь тело. Я коснулась руки Сэйдзи.

— М-м-м, — выдохнул Сэйдзи и легко пожал мою руку в ответ.

Ледяная ладонь сразу согрелась. Подъехала тележка с напитками, и стюардесса спросила, что нам налить.

— Кофе, — сказал Сэйдзи и убрал руку.

— Кофе, — тоже заказала я.

Выпив кофе, Сэйдзи погрузился в чтение и до самого приземления уже не отрывался от книги.

Я немного сбилась с пути. Шагая по узкой улочке между домами, я прошла немного вверх, потом вниз и снова наверх, и как раз на этом месте, по моим расчетам, должен был стоять храм. Не обнаружив храма, я повернула назад, но по пути обнаружила, что иду другой дорогой. Свернув вбок, я снова побрела наверх, но улица все не кончалась. В какой-то момент мне показалось, что подъем вот-вот кончится, но вместо этого дорога привела меня к лестнице. Вскарабкавшись по ней еще выше, я, наконец, вышла к маленькому парку. На ступеньке отдыхала старуха. Положив рядом свой посох, она смотрела в сторону парка.

— Вы здесь живете? — обратилась я к ней.

— Да, — ответила старуха.

— Не могли бы Вы сказать по номеру дома, в какую сторону мне лучше идти?

— Номер дома… Дома-то я и не знаю. Я сама тоже неместная. Переехала из Токио пять лет назад. Сына из фирмы сюда перевели. Так-то я одна жила, но сын забеспокоился: далеко все-таки. Не по мне горки здешние, а что делать.

Перед нами сверкало море. Море здесь имело совсем другой оттенок, чем в Манадзуру.

Некоторое время я сидела рядом со старухой. Рядом возник прозрачный силуэт. То ли женщина, то ли мужчина, то ли взрослый, то ли ребенок — не разобрать. Старуха извлекла из кармана маленькую жестяную банку и откупорила её, внутри оказались леденцы в белой мучнистой обсыпке.

— Угощайтесь, — предложила она, и одна штучка оказалась у меня на ладони. У конфеты был мятный вкус.

— Тепло, не правда ли?

— В самом деле. Завтра ведь уже апрель, — старуха встала и похлопала себя по пояснице. Я подобрала посох и подала ей. Вдруг из подворотни выскочила кошка. Это была черная кошка. Старуха погрозила ей посохом. Кошка и не думала убегать.

— Брысь, — громко шикнула на неё старуха. Вылетели капельки слюны. Кошка увернулась и стрелой метнулась вниз по склону.

В саду дома Рэя, куда я не без труда добралась, густо разрослись деревья.

— Садовника нанимать мне не по карману, — проследив за моим взглядом, посетовал отец Рэя, медленно выговаривая слова.

Буцудан был совсем маленьким. Я положила платок рядом с фотографией мужа, затем мне зажгли свечку, и я подкурила ею благовония, помахав ладонью над тлеющим концом, раздувая дым. Почтительно склонив голову, помолилась и на коленях отползла назад. Этой фотографии я раньше не видела. По всей видимости, она была сделана задолго до нашей женитьбы, щеки мужа на фотокарточке были еще по-детски пухлыми. В домашней молельне напротив буцудана в углу стоял низкий столик. Его украшали три ветки персикового дерева и стеклянный ящик с куколками.

— Это куклы Саки-сан? — произнеся имя сестры Рэя, поинтересовалась я.

— Нет. Их привезла сюда моя покойная жена.

Они хранились здесь с незапамятных времен, хотя когда-то, несколько лет назад, они мгновенно озаряли эту комнату тусклым сиянием, стоило их извлечь на свет. Видно, здесь жило поверье, что если не убрать куклы с глаз, девушки в семье не смогут выйти замуж, но в этом доме давно уже не было невест на выданье.

Я подошла поближе и заглянула внутрь. Император и императрица выглядели гораздо крупнее своих слуг. На ступеньке пониже находились фигурки трёх придворных дам — две из них были выполнены в стоячем положении. В руках они держали золотистые черпачки для сакэ: одна — на длинной ручке, другая — в виде маленького кувшина. На ступеньке ниже расположились пять музыкантов: один играет на флейте, двое стучат в барабаны-цудзуми. Еще один держит в руках веер, а последний заносит палочку, чтобы ударить в свой барабан. Полку с тремя дворцовыми прислужниками по обеим сторонам украшали игрушечные деревья мандарина и сакуры. Фигурка в центре держала перед собой подставку с черными лаковыми башмачками. На каждом белёном личике блестели глаза-бусинки.

— Красивые лица.

— Чем-то на жену походят.

Когда-то давно мне показывали детские фотографии Рэя. В памяти всплыло его детское личико: пухлые щечки, коротко остриженная голова, помню, он даже ворчал, что его не раз принимали за девочку.

— Рэй больше был похож на жену, чем Саки.

Интересно, куда исчез альбом с фотографиями Рэя, — подумала я. — Может, он сам забрал его? Ушёл, стремясь куда-то, в неведомую мне даль, унеся с собой своё тускло поблескивающее прошлое.

— Примите наши извинения, — склонился до самого пола отец.

— Поднимитесь, пожалуйста. Это я должна извиняться, — заговорила я, он выпрямился и внимательно посмотрел мне в глаза.

Рядом опять возникло прозрачное существо и сразу исчезло. На бумажном фонаре, примостившемся рядом с фигурками императора и императрицы, проступил тонкий алый рисунок. Он походил не то на опадающие лепестки персика, не то на крошечный огонек, тлеющий внутри моего преследователя — разобрать было трудно, алый блик тут же рассеялся в полутьме молельни и потерялся из виду.

Два прислужника, что расположились справа и слева, держали наготове зонтики: один — длинный, другой — короткий. Губы их вытянулись в ниточку, а глаза уставились в одну точку. Лица куколок на полках повторяли черты друг друга. И прислуга, и принцесса, и господин — все мирно дремали в одном ларце: кто-то стоя, кто-то сидя, не нарушая полной тишины. Наверное, я больше никогда не увижу Рэя. И приехала я сюда, чтобы окончательно убедиться в этом.

Я зажмурилась, в темноте кукольные лица всё еще стояли у меня перед глазами.

Вернувшись в гостиницу, которая была в нескольких минутах ходьбы от станции, я сняла туфли и вытянулась на кровати.

Набрала Сэйдзи на мобильный, но не дозвонилась. После этого сразу навалился сон. Во сне я увидела ту самую старуху, с которой случайно встретилась днём. Она сидела на ступеньках в той же самой позе.

Пейзаж вокруг не был мутным и расплывчатым, как часто бывает во сне, напротив — и холмы, и домики и море, раскинувшееся под ногами, вырисовывались с удивительной четкостью, по всем законам перспективы.

— Куда Вы сейчас пойдете?

— Хочу вернуться.

— Вернуться куда?

— Туда, где я была раньше.

— Рэй тоже вернулся туда, где он был раньше?

— Да как же можно знать про других.

Мы разговаривали во сне, но наш диалог не путался и не сбивался. Всё было ясно. Я сама себе пытаюсь внушить очевидную вещь, — подумала я во сне, понимая, что это сон.

Зазвонил мобильный. Я протянула руку, но не достала. Сон никак не отпускал.

Телефон звонил долго. Вдруг звонок прервался, и глаза разомкнулись. В спешке я открыла список входящих. Имя Сэйдзи не значилось, вместо него высветилось: «Дом».

— У бабушки температура, — перезвонив, услышала я в трубке голос Момо.

— Какая?

— 38,2.

— Ей сильно плохо?

— Нет, все в порядке, — послышался через трубку голос мамы. — Я же говорила не надо звонить. К врачу уже сходила, — голос, действительно, звучал довольно бодро. Я засмеялась.

— Ты что, ни капельки не волнуешься?! — взъярилась Момо.

«Ты у меня еще совсем ребенок», — проглотила я слова, вертевшиеся на языке, и серьезным голосом поблагодарила:

— Молодец. За бабушкой ухаживаешь!

Вдруг я почувствовала, что тень Рэя, наконец, отпустила меня и бесследно исчезла. Похожие друг на друга, словно праздничные куклы на полках, Рэй и Момо. Их двоих уже почти ничего не связывало.

— Берегите себя. Звони почаще, — ласково попрощалась я и повесила трубку. Нечто витало рядом. Нечто мягкое. Каждый раз, когда меня переполняла нежность, преследователь тоже был нежным. А вдруг мне удастся здесь покончить и с мыслями о Сэйдзи.

Я вздохнула с облегчением, и в ту же секунду облик преследователя изменился. Он превратился в холодное, страшное существо. Да, видимо, не так-то просто покончить с мыслями. Я опустила голову и опять принялась набирать номер Сэйдзи.

Как раз тогда, когда я протянула палочки к зеленому луку в салате, рядом возник женский силуэт. Она не появлялась с тех пор, как я в последний раз покидала Манадзуру.

— В том доме было так тихо, — поделилась я с Сэйдзи.

— Ты изменилась, — пробормотал он, устремив неподвижный взгляд куда-то мимо меня, в ту сторону, где витала женщина.

— Раз я изменилась, ты вернёшься ко мне? — хотелось спросить мне. Но зачем было спрашивать? Словам нельзя верить.

Скоро уйдет и она, эта женщина, плывущая рядом со мной. Я предчувствовала это. Предчувствие появилось не когда-то давно, а только что — это чувство передалось мне прямо от женщины. И, правда, рано или поздно все уходят. Поужинав, мы вышли из ресторана, касаясь друг друга плечами. Теперь любви не было, была одна пустота. Тоска по человеку, который был рядом столько лет.

Когда он отпускает тебя, остается только пустота. Сэйдзи, наверное, чувствовал то же самое.

В гостинице я завела его в свой номер.

— Всё равно мы не хотим друг друга, — сказала я, на что Сэйдзи рассмеялся:

— Ну, я всё-таки немножко тебя хочу.

— Холодно, — проронила я, Сэйдзи кивнул.

— Любишь, — вымолвила я, он опять кивнул.

Как ни любили, как пустота ни мучила сердце, а всё равно расстались. Любить не значит быть вместе. Я прислонилась к Сэйдзи. Он обнял меня. Я обняла его в ответ. Как бы мне хотелось, чтобы бездна между нами сейчас растаяла. Но каждый из нас был связан своими собственными путами.

— Сэйдзи, куда ты вернёшься?

— Туда, где я был раньше, — ответил он словами приснившейся мне старухи.

— Тихо.

— Да, тихо.

«Тишина, как у Рэя дома», — подумала я. Сквозь сёдзи молельни просвечивали тени деревьев в саду. Прозрачное существо исчезло, но через какое-то время возникло вновь. В конце концов его затянуло в стеклянную витрину с куклами. Стрелы за спинами правого и левого советника изящно распушились веером.

Было слышно, как у Сэйдзи бьётся сердце. Но быть может, это билось моё сердце. Слившись в одном ритме, в этой комнате они стали единым целым. Несмотря на то, что мы были далеки друг от друга, несмотря на бездну между нами. Единое целое. Тоска накатила с новой силой. Кончики пальцев отсвечивали мертвенной бледностью.

Мы заснули, не разнимая рук.

Не соединяясь телами, мы просто держались за руки. «Лучше бы Сэйдзи был моим сыном. Или отцом. Или младшим братом, или старшим», — размышляя так, я постепенно погрузилась в сон.

Солнечные лучи разбудили меня, я открыла глаза и обнаружила, что мы больше не держимся за руки. Сэйдзи отвернулся во сне. Печалиться утром было выше моих сил. Солнечный свет рассеял тоску.

— Доброе утро, — я легонько постучала его по кончику носа. Издав слабый стон, Сэйдзи открыл глаза. Я выгнулась так, чтобы ему открылся вид на холмики моих грудей.

— Смотри, от чего ты отказался, — красуясь перед ним, съязвила я про себя. Сэйдзи еще не до конца проснулся.

— Сколько времени? — спросил он.

— Восемь.

— Надо позавтракать, — как ребенок, пробурчал он. Он еще не обрел форму прежнего Сэйдзи.

— Глупый ты, — сказала я, опять постукав его по носу.

— Совсем я не глупый, — он был всё еще по-детски размякший. Если бы я могла вылепить нужную форму, до того как он затвердеет вновь.

Сэйдзи встал с постели и удалился в ванную комнату. Зажурчала вода, вскоре звук перешел в шуршание душа. Сэйдзи, который, вымывшись, открыл двери ванной, уже вернулся в форму обычного Сэйдзи. Окинув меня, лежащую на постели, взглядом, он достал из шкафа одежду и принялся энергично одеваться.

— Перепиши, пожалуйста, одно место в романе, — спокойно проговорил он, усевшись в полном облачении на диван.

— Какое место? — спросила я.

— Небольшой эпизод в середине.

Я писала этот роман, думая о Сэйдзи. Порою становилось так грустно, что я не могла придумать и строчки. Я надеялась, что, если дописать книгу, смятению в моей душе наступит конец. Но долгожданное освобождение так и не пришло. Я вспомнила эпизод, в котором героиня получает по факсу любовное послание. Она случайно берёт его мокрыми руками и буквы расплываются. Эпизод совсем короткий, как раз примерно в середине романа. «Скорее всего, он говорит о нем», — подумала я.

— Не тот. Про расплывающиеся буквы красиво написано, — сказал Сэйдзи и пристально взглянул на меня. Я встала и, как была, в ночной сорочке села рядом с Сэйдзи на диван. Женщина последовала за мной. Точнее все, что от неё осталось. Вскоре она исчезнет полностью.

— Мы же еще когда-нибудь встретимся, правда? — приблизившись к его уху, промолвила я.

Сэйдзи улыбнулся.

— Когда-нибудь, очень нескоро, — промолвила я вновь.

Женщина исчезла. Наверное, больше не появится. Из окна комнаты гостиницы виднелся маленький кусочек водной глади. Вода ярко сверкала.

Снова подкралась печаль. Хотя утренний солнечный свет должен был начисто рассеять её. Должно быть, это просто отголоски. Улыбнувшись Сэйдзи в ответ, я закрыла глаза.

Через несколько мгновений наши губы слились. Потом медленно оторвались друг от друга. Отрываясь, кожа сразу становилась сухой. Как будто сдираешь кожицу на обветренных губах. Влажно поблескивающие секунду назад, они вмиг высохли.

«Наши губы расстались», — только успела подумать я, как обнаружила, что стою уже в Токио. Я четко помнила, как мы сидели рядом в самолете, несущем нас обратно. Помнила, как в Синагаве помахала на прощанье ему рукой. Но всё, что было между этим, из памяти стерлось.

Момо листала учебники. Она подписывала выданные на новый учебный год книги. «Янагимото Момо».

— Почему ты пишешь азбукой? — спросила я.

— Моё имя трудно красиво написать иероглифами, — смеясь, ответила она.

— Я собираюсь подать заявление о признании его пропавшим без вести, — само собой слетело у меня с языка.

Я долго не могла решиться на это. Влага во мне продолжала сочиться, и казалось, так будет всегда.

— Вот как? — мама подняла голову. Момо, наоборот, уткнулась в тетрадь и принялась выводить имя.

— Как тебе дом Янагимото-сан? — спросила мама.

— Там было очень тихо.

Теперь мама опустила голову. Резко, словно шея переломилась пополам. Присмотревшись, я с удивлением обнаружила, что она спит.

— В последнее время бабушка стала вот так засыпать, — объяснила Момо.

Мама продолжала сидеть на стуле, ровно выпрямив спину, только её голова склонилась на грудь, а глаза были крепко зажмурены.

— Проснись, — стала трясти я её.

— Не надо. Она скоро сама проснётся, — покачала головой Момо. — Пусть поспит.

Мама чуть приоткрыла глаза. Махнула рукой, словно отгоняя назойливую мушку, глаза её при этом уже окончательно открылись.

— Всё в порядке? — спросила я, на что мама недоуменно отозвалась:

— Что именно?

На солнце набежала туча, но через миг вновь блеснули лучи. Солнечный свет через окно залил наши лица и плечи.

Стоило чуть согнуться, как лучи засияли вокруг лба, подобно короне. Три женщины в одинаковых коронах. В жилах которых текла одна кровь. Женщины из разных поколений.

Процедура оказалась не столь сложной, как я ожидала. Сначала я забрала документы в полиции, затем получила выписку из домовой книги, написала заявление, сходила в суд по семейным делам и заплатила несколько тысяч иен.

— Мы официально объявим его в розыск, после этого должно пройти шесть месяцев, — объяснили мне.

До официального засвидетельствования факта смерти должно пройти шесть месяцев. Я вспомнила, что женщина может выйти замуж только через шесть месяцев после развода. Наверное, в цифре шесть есть что-то мистическое.

Когда я вернулась домой, мама спросила, как все прошло. Я принялась излагать всю процедуру по порядку, словно пересказывая сюжет фильма.

— Слишком просто, — заключила мама, надувшись, как маленький ребенок.

День клонился к вечеру, но солнце сияло по-прежнему ярко. Цветы с вишни давно облетели, и на ветках уже появилось множество молодых зеленых листочков.

— Не люблю это время года, организм ведет себя совершенно непредсказуемо, — пробормотала мама, вернув своему лицу соответствующее возрасту выражение. Она поправила прядку на виске. Волосы были совсем седыми.

— А где Момо? — словно только что вспомнив, спросила мама.

— В школе, — ответила я, а мама опять поправила прядку. «Мама, пожалуйста, не умирай», — словно вяло бросая ей вдогонку, подумала я. Неужели этот дом был всегда таким солнечным? По гостиной то там, то тут пробегали яркие искорки. В стеклянном стакане стоял одуванчик — его принесла Момо. Цветок полностью раскрылся, собирая в себя солнечный свет. Всё сверкало: и стол, и стулья, за отсутствием сидящих плотно придвинутые к столу, и пол, которого касались ножки стульев, и валяющиеся на полу домашние тапочки Момо, и мелкие соринки, прилипшие к ним, и седина на волосах убирающей сор мамы, и опухшая от работы с водой ладонь, которая то и дело прикасалась к седым прядкам, и идущая от ладони морщинистая рука, и даже складки в завернутом до локтя рукаве.

— Солнце прямо слепит глаза, — пожаловалась я. Мама улыбнулась.

— В такой день должны найтись все пропавшие вещи.

— Неужели найдутся? — переспросила я, на что мама опять улыбнулась. Не сказав больше ни слова, прищурив глаза, она глядела на солнце.

— Надо сварить агар-агар, — сказала мама.

— Агар-агар — это вот эти палки? — засмеялась Момо.

— Уже два часа замачивается, хватит, я думаю. Теперь его надо хорошенько промыть и очистить.

Момо опустила руки в глубокую миску, заполненную до краев водой, и принялась мять агар-агар.

— Бабушка, посмотри, вот так хватит?

В её лице, повернутом ко мне в профиль, проступал облик Рэя. В её носике. И ещё в краешках губ, когда она смеялась.

Отрывая от желатиновой полоски маленькие кусочки, Момо кидала их в слабо кипящую воду.

— Ой, вода трепыхается!

— Как это трепыхается?!

— Ну, она еще не трясется, как желе, только трепыхается.

Похожие на щебетание трех воробьев голоса, которые наполняли своим звуком наше женское царство, легко гнулись. Не растягиваясь при этом слишком далеко, они без устали звенели в этом доме.

Мы добавили в кастрюлю сахар и молоко, под конец капнули миндальной эссенции. Затем вылили содержимое кастрюли на прямоугольное блюдо и оставили остывать. «А Момо еще немного подросла», — подумала я.

— Какие у тебя теплые руки, Момо, — заметил мама. — Теплые, даже вода отталкивается.

Миндальный тофу, белый и гладкий, продолжал застывать в четырёхугольной форме.

— Агар-агар можно и в холодильник не ставить: и так застынет, — объяснила мама.

— Но вкуснее есть холодный, давайте поставим! — взмолилась Момо. Руки, возившиеся с едой, одни покрытые глубокими морщинами, другие гладкие, а третьи тронутые увяданием, то соприкасались, то расходились, то перекрещивались друг с другом.

Они больше не преследовали меня. Вокруг тела раскинулось пустое пространство, отчего мне было немного холодно.

Грудь кольнуло болью, но тут же отпустило. К ней, к этой боли, я тоже привыкла. Вот так привыкая, я отныне была обречена брести по сумраку. Быть может, там, на краю сумрака, опять засияют пронзающие этот дом лучи.

Переписав вычеркнутые места, я начала исправлять шероховатости, всплывавшие каждый раз, как я перечитывала роман. Исправляя одну за другой, я обнаруживала все новые и новые, в конце концов, полностью отчаявшись, я позвонила Сэйдзи.

— Если уже не можешь остановиться, значит, роман удался, — сдерживая смех, утешил Сэйдзи. Его голос проникал в тело.

«Вдруг он захочет встретиться», — думала я, набирая его номер. Он был не так далеко, но уже не близко. Сейчас я даже не могла представить себе, как это — встречаться с Сэйдзи. Наверное, совсем скоро и звук этого имени «Сэйдзи», и то, что оно вызывало во мне, бесследно уйдут.

— Я тебе отправлю по почте. Почитай еще раз, ладно?

— Почитаю, — прозвучал тихий ответ.

Почему Рэй исчез? Мог бы и не исчезать, ведь время лечит. Ведь время заставляет всё в мире постоянно изменяться.

— Совсем не изменилось, — проговорил Сэйдзи, будто прочитав мои мысли.

— Что не изменилось? — в изумлении переспросила я.

— То, как ты говоришь. Совсем как давным-давно.

— Давным-давно, скажешь тоже. Мне даже как-то не по себе стало, — возмутилась я, а Сэйдзи едва слышно засмеялся. Наша первая встреча с Сэйдзи произошла раньше, чем давно.

— Момо стала походить на Рэя, — раньше я старалась не упоминать имя Рэя при Сэйдзи, но сейчас, когда мы стали друг другу далеки, я произносила его совершенно спокойно.

Я хорошо помнила то чувство любви, которое я испытывала к Сэйдзи. И наш последний поцелуй. Я помнила и наши страстные соития, когда его тело проникало в моё, а мои чувства расплавлялись и сливались с его чувствами. Но я больше не хотела всё это вернуть.

— Да, дети быстро растут, — ответил он.

Из троих детей Сэйдзи я видела только одного, и то на фотографии. Он был на два года младше Момо. Фотографию эту сделали, когда он только пошел в первый класс. На нем были короткие шортики и гольфы, ручки болтались в непомерно больших рукавах. На Сэйдзи он совсем не походил.

— На жену тоже не похож. Но ведь, пока растёт, непонятно, — сказал тогда Сэйдзи и улыбнулся.

Когда я повесила трубку, на душе стало необычайно легко. Там, в глубине, осталась витать только нежность его голоса.

«Дети быстро растут», — попробовала я сказать, как Сэйдзи. И резкое, порывистое поведение Момо стало уже почти мягким. Все реже я слышала от неё слова, которые ранили меня.

В памяти возник силуэт Момо на лугу в тот вечер год назад, когда рядом с ней кто-то стоял. Та тень — это, наверняка, был Рэй. Тень, хоть и густая, зияла пустотой.

— Что же там было, в этом Манадзуру, — спросила у меня Момо.

— Что же, в самом деле — вспоминаю, но не могу вспомнить, — ответила я, но Момо явно не удовлетворилась моим ответом.

— Ты постоянно туда ездила, нас с бабушкой бросала.

— Разве? Одна я ездила всего-то три раза.

— Да? — Момо удивленно распахнула глаза. — Правда? Без тебя время так долго тянулось. Наверное, поэтому мне стало казаться, что ты ездила чаще.

Момо поняла. Поняла, что я что-то оставила в Манадзуру. Поняла, что у меня было это что-то, оставив которое, я никогда больше не смогу вернуть.

«Эй!» — звала я иногда в пустоту, сидя в одиночестве в комнате. Но никто не возникал рядом. Ни прозрачные, ни густые, ни женщины, ни мужчины — никто из них не приходил.

— Пусто, — прошептала я. Но пустота уже начала заполняться чем-то новым. Ощущение походило на то, как промытый в воде желатин варится в кастрюле. Такой же прозрачный, как вода, но более густой, он постепенно тает, превращая воду в желе. Так же и нечто новое постепенно заполняло пустоту.

Не песок, но нечто, напоминающее его. Если прикоснуться к стенкам вместилища пустоты, они будут шершавыми на ощупь, как будто проводишь рукой по песку, и не можешь понять, где песок, а где стенка. То же происходит, когда желатин и вода становятся одной субстанцией.

— Момо, ну скажи, там, на лугу, с тобой был папа? — спросила я. Момо на мгновение замерла, а потом выдохнула.

— Это был папа? — встречно спросила она меня. Медля с ответом, я внимательно посмотрела на Момо. Очертания её лица вновь потеряли определенность. Интересно, сколько раз они поменяются, пока она окончательно вырастет.

— Это был папа? — снова повторила она вопрос.

В молчании я вглядывалась в личико Момо.

— Я испугалась его, — пробормотала, наконец, она. — Я папы совсем не знаю, и мне стало страшно. Я испугалась, и он поманил меня. Когда он звал меня с собой, мне хотелось следовать за ним.

Я вздрогнула.

— Слава богу, ты не пошла за ним, — вымолвила я, беря её за плечи. Момо кивнула. Я крепко обняла Момо. Потом еще раз.

Издалека по дороге кто-то двигался навстречу. Рукава одежды надувались и трепетали на ветру. У двоих идущих сквозь прищуренные на ярком солнце веки ослепительно сверкали лучи.

При каждом шаге с подошвы ботинок осыпались песчинки, словно эти ботинки знали только песчаный берег моря. Угловатые плечи мужчины при ходьбе оставались неподвижными. Женщина тоже, выпрямив спину и ни разу не качнувшись, твердо двигалась вперед.

Приветствуя, я помахала им рукой, они помахали мне в ответ.

В этот день снова сильно палило солнце. В вышине под потолком перехода на Мару-но-ути со станции Токио, где была назначена встреча, эхом катился гул голосов воскресной сутолоки.

— Как же долго ехать сюда на синкансэне из Хиросимы!

— Всё потому что ты, Саки, боишься самолётов, — перемолвились двое и засмеялись.

— Большое спасибо, что Вы выбрали время встретиться со мной, — поклонилась Саки. — Несмотря на то, что мы вроде бы больше не родственники.

— Я еще пять месяцев буду госпожой Янагимото, — отозвалась я, и Саки лучезарно улыбнулась.

Я не видела сестру Рэя с тех пор, как умерла свекровь, тогда она запомнилась мне молоденькой хрупкой девчушкой, но сейчас она изменилась, расцвела и, без сомненья, превзошла своего брата по привлекательности. Она смотрела на меня своими широко распахнутыми глазами с четко очерченным верхним веком, которым отличались все Янагимото.

— Гостиница в нескольких минутах ходьбы отсюда, — промолвил Рюдзо, муж Саки.

— Момо подъедет попозже.

Узнав в воскресенье, что в Токио приезжают родственники и хотят встретиться, Момо долго сомневалась, идти ли ей на эту встречу.

— Значит, папина младшая сестра, — бормотала Момо, словно пережевывая во рту слово «сестра».

— Простите, что так внезапно. Ей всегда как придет что-нибудь в голову… — засмеялся Рюдзо, и его плечи при этом вздрогнули.

Припозднившись с обедом, мы поели в ресторанчике на станции, потом вернулись к турникетам и стали ждать Момо. И Саки, и Рюдзо оказались любителями хорошо покушать. Каждый съел по одной отбивной, знатно сдобрив её горчицей и соусом, вдобавок к мясу они еще взяли на двоих телячье рагу. Полные тарелки вареного риса тоже вскоре оказались пустыми.

Личико идущей навстречу Момо расцвело.

— Тётя? — преодолев турникет, подбежала она к нам.

— А Момо-тян похожа на брата, — не моргнув, выпалила Саки.

— Похожа? — спросила Момо. Послеполуденное воскресное солнце тянуло свои лучи, проникая внутрь вокзального здания, добираясь почти до самых турникетов. Всё вокруг: и деревья вдоль улиц, и автомобили, и дома — ослепительно сверкало.

— Давайте поедем куда-нибудь на природу, — предложила Саки, разворачивая карту. Момо с нескрываемым изумлением заглянула в путеводитель по достопримечательностям Токио.

— Так, вот есть парк фонтанов Вадакура, — воскликнула она звонким голосом и зашагала вперед.

— Вы всё так же работаете? — спросил Рюдзо, поравнявшись со мной. Момо прилипла к Саки, и они почти вприпрыжку неслись впереди.

— Ну, как сказать… Разовые заработки. То здесь, то там, разные заказы. Но слава богу, до сих пор могла себя обеспечивать.

Рюдзо понимающе кивнул.

«Так и буду жить дальше», — подумала я, глядя на твердую линию его подбородка.

Парк фонтанов Вадакура располагался рядом с большой гостиницей.

— Хотела бы я пожить в таком шикарном отеле! — проговорила Саки.

— Дороговато, — невозмутимо прокомментировал Рюдзо. Мне вдруг вспомнилась та гостиница под названием «Суна», которую держали мужчина и пожилая женщина, похожие на сына и мать.

— На выходные сюда приезжает много рыбаков, — сказал тогда мне сын. Должно быть, когда гостиница наполняется шумными постояльцами, воздух в ней становится совсем другим, нежели когда я ночевала там в одиночестве.

— А какие они, мои кузены? — спросила Момо.

— Непослушные негодники. А я ведь тоже хотела такую прелестную девочку, как ты, Момо, — весело ответила Саки.

— С таким воспитанием и с такими родителями они вряд ли станут изящными созданиями, — добавил Рюдзо, и его плечи затряслись от смеха.

Солнечные лучи падали на всё вокруг. Поставив руку козырьком, Момо посмотрела на небо. В вышине, оставляя за собой белый след, плыл самолет.

— Так далеко от земли, и ведь кто-то не боится! — промолвила Саки.

— Красиво! Самолет как иголка! — воскликнула Момо.

— Момо похожа на куколки у Саки дома, — заметил Рюдзо.

— Мы часто вытаскивали их из витрины и играли, а мама потом ругалась, — промолвила Саки.

В волосах Момо купались солнечные блики. И щеки Саки, и мочка уха Рюдзо, и трава в парке, и вода в фонтанах, и далекое небо — все купалось в солнечных лучах. Я зажмурилась и почувствовала, как на закрытые веки тоже льются солнечные лучи. Перед глазами появились просторы Внутреннего моря. По спокойной теплой воде ползла вереница рыбацких шлюпок, держа курс в открытое море.

«Рэй, когда-нибудь, очень нескоро, но мы встретимся».

Пылающий корабль медленно погружался в дрожащую гладь ночного моря Манадзуру. Пришедший из ниоткуда возвращается в никуда. Вдалеке звучал нежный голосок Момо, ослепительное сияние залило весь парк.