Я солгу, сказав вам, что счастья не было совсем в нашей жизни. Нет, мы были счастливы с Анной в течение двенадцати лет, вернее пока Марии не исполнилось двенадцать. Она росла, не доставляя нам особых проблем, спокойным, вдумчивым ребёнком. Конечно, в её поведении присутствовали некоторые особенности. Иногда Мария замирала на полуслове или во время игры и могла часами сидеть не шевелясь, с остекленевшими, широко открытыми глазами.

       Когда это произошло впервые, мы с Анной страшно испугались. Все попытки вывести девочку из состояния ступора оставались без успеха. Её зрачки не реагировали на свет. Казалось, жизнь покинула тело ребёнка, хотя все физиологические показания остались в норме - дыхание свободное, и пульс хорошего наполнения и ритма. Пока мы несколько часов пребывали в панике, Мария не проявляла малейших признаков сознания, словно большая, дышащая кукла. Но в какой-то момент она вздрогнула и удивлённо спросила: «Папочка, мы пойдём гулять? А почему уже темно?» У нас с женой отлегло от сердца. Только приступы стали повторятся. Сначала через год, полгода, а потом каждый месяц. Анна переживала. Она боялась, что последствия вынашивания ребёнка матерью в летаргическом сне рано или поздно проявят себя. А вдруг и Мария, не дай бог, впадёт в  «мнимую смерть»? Я успокаивал жену, обещал непременно отвезти ребёнка к психиатру, чтобы провели тщательное обследование девочки, но всё тянул с данным словом. Мне самому было страшно узнать правду. А вдруг Мария неизлечимо больна? Я не вынесу, если потеряю единственное, что осталось от сестры - её ребёнка. Или своего?

      Мой отец души не чаял в девочке. Мать же, напротив, относилась к внучке отчуждённо. Надежда, что мы будем работать в поселковой больнице вместе, а мать присматривать за ребёнком, не сбылась. Она категорически отказалась сидеть с девочкой, бессвязно мотивируя причину. Но я быстро понял, в чём дело. Мать боялась Марию. Может это голос крови предупреждал её об опасности? Она старалась никогда не оставаться с внучкой наедине. И неистово ударилась в религию. Её комната, ранее с таким комфортом, даже шиком, обставленная, со временем превратилась в монашескую келью. Мать стала соблюдать все посты. И начала говорить всё больше и больше странных, пугающих меня и Анну, слов. Вскоре, мать даже перестала поднимать глаза на Марию. Находясь в одном помещении с внучкой, всё время сжимала в руках серебряное распятие и шептала чуть слышно молитву.

      В двенадцатый День Рождения Марии мы с женой собрались в райцентр, в надежде купить большой торт, свечи, шары и бенгальские огни, чтобы вечером устроить дочери сюрприз. Посовещавшись, решили, что Мария достаточно самостоятельная, и её можно оставить дома одну, но нас неожиданно приятно удивило, что мать изъявила желание провести день вместе с внучкой.

       Отец уехал ещё на рассвете. В деревнях стали происходить странные смерти домашней живности. Неизвестный зверь вырезал целые стада коз, гусей, не гнушался и курами. Люди заговорили о таинственном чудовище - вампире. Мы с Анной, помнится, ещё посмеялись над этим: « В Мексике чупакабры живут, а в наших уральских зимах тяжко безволосой твари придётся, если только в спячку впадёт в пещере тёплой». « Наверно, волчок озорничает». - Рассудил отец, и отправился на поиски по заповеднику, предупредив, что может заночевать на дальней заимке в случае необходимости. Но хоть и шутя вроде говорил он о не пойманном лесном разбойнике, беспокойство виделось мне в его глазах. Действительно, что-то странное было в том, как хищник резал скотину. Из туш убитых животных полностью исчезала кровь.

      Вернулись мы к вечеру. В доме хоронилась тревожная тишина. Мы обошли все комнаты, поднялись в мансарду, спустились в подвал - ни матери, ни Марии. Анна  предположила, что они бродят в ближнем лесу, и вероятно, увлеклись сбором дикой малины. В тот год урожай ягоды выдался богатый. Мы ещё порадовалась, что мать одумалась, наконец, и теперь подружится с девочкой, а у нас будет время спокойно приготовить всё для поздравления и празднования Дня Рождения. Забеспокоились, когда солнце закатилось за макушки деревьев. Стараясь не думать о несчастии, мы вышли за территорию нашего угодья, стали кричать и звать Марию и мать. Только шёпот ветра и треск сучьев в лесу отвечали нам. Мне показалось, что там бродит огромное чудовище. С хриплым свистом его дыхание, поступь тяжела, и глаза алчно сверкают на морщинистой, в  сочащихся гноем язвах, морде. А оскал зловонной пасти ужасен. Моё воспалённое воображение рисовало картины растерзанной и обескровленной дочери. Страх всё сильнее сжимал мне сердце.

       На лес резко упала ночь. Словно невидимый великан накрыл землю плотным покрывалом. Звёзды не спешили загораться на чёрном полотне неба. Только тончайший серп месяца давал призрачный слабый свет. Мы с Анной вернулись в дом за фонарями, чтобы с ними затем продолжить поиски. Переступив порог, я почувствовал, что в доме кто-то есть. Жестом показав жене оставаться внизу и сохранять тишину, я, стараясь не шуметь, взял кочергу от печи в кухне и, осторожно ступая, начал подниматься по лестнице к спальне Марии, откуда доносился странный звук. Словно огромная кошка шипела и урчала одновременно. Я подобрался, крадучись, к входу в комнату и занёс кочергу над головой, приготовившись для удара. Резким и сильным движением ноги толкнул дверь. Она распахнулась, а я замер на пороге, держа своё незамысловатое орудие. На полу сидела Мария. Лицо её выражало абсолютное счастье. Она обнимала за шею кошака рыси, с роскошной лоснящейся шерстью. Он угрожающе шипел, глядя мне прямо в глаза, и уши его чутко подрагивали. Мне казалось, в зрачках у него пробегают огненные сполохи. «Папуля, ведь мы оставим кису? Пожалуйста, у меня же День Рождения?» От облегчения, что девочка жива, я был согласен на всё. Но как только я попытался подойти ближе, чтобы обнять дочь, кошак, вздыбив шерсть на холке, злобно оскалился. Вот тогда я пожалел о своём опрометчивом обещании. Мать мы в ту ночь так и не нашли.

      После появления мохнатого жильца, мы с женой больше никогда не входили в комнату дочери. Вернее будет сказать: нас не впускали. Кошак угрожающе рычал уже при подъёме по лестнице на второй этаж, и начинал бесноваться за дверью, если кто-либо пытался приблизиться к комнате Марии. Словно Цербер, охраняющий вход в преисподнюю, дикий кот сторожил дверь.