Ноябрь 2012 года
Учитывая, что Роб редко читает книги и постоянно шутит над тем, как плохо учился в школе, иногда его познания о мире — сюрприз. Причем речь не о какой-то эзотерике — а он проводит много времени, копаясь во всяких странных уголках интернета, так что ничего удивительного, что ему известно много всяких заморочек. И поскольку у него очень избирательная память (частенько не такая хорошая, когда, например, дело доходит до категории «Тексты хитов певца Уильямса, Робби»), то, когда он находит что-то интересное для себя, то потом поражаешься тому, в каких точных деталях он все запомнил. Но вот я, например, не ожидал от него знакомства с теорией десяти тысяч часов. Ее популяризовал журналист Малкольм Гладуэлл книгой «Гении и аутсайдеры», а идея в том, что все те, кто достиг исключительных результатов — два излюбленных примера автора это The Beatles и Билл Гейтс — выказали свой особый талант только после того, как потратили примерно 10 000 часов на занятия ремеслом.
Но вот сегодня, пока когда Роб на диванчике глядит матч «Норвич» — «Манчестер Юнайтед», мне предстоит обнаружить, что да, знаком он с этой теорией. А сегодня Роб в Альберт-Холле репетировал выступление на концерте в честь королевы.
«Ну вот знаешь, когда ты себя представляешь футболистом? — начинает он. — Сегодня на репетиции у меня был такой момент». Он рассказывает, что стоя на сцене вдруг вспомнил, как ребенком представлял, что в один прекрасный день выйдет на сцену самого Альберт-Холла, и даже придумывал в деталях сценарий своего выступления. И вот сегодня, когда он репетировал песню, у Роба возникло чувство, что он — обе эти личности, сегодняшний Робби Уильямс и тот мальчик, который представлял себе, как будет выступать на этой сцене. Странное это было чувство. «Такое, как будто: я бы так делал, если бы делал это, — говорит он. — Хотя я на самом деле это и делал. Был бы я такой личностью, я бы… такая и есть эта самая личность. Вот так это ощущалось».
Ты это и ребенком думал?
«Да постоянно. Ты знаешь эту фишку про десять тысяч часов? Ну вот я, наверное, отработал свои десять тысяч часов, выделываясь, как на сцене. И на людях, и в одиночку».
А в одиночку что именно?
«Да не знаю. Ну, наверное, стался быть притягательным. Или харизматичным. Ну типа ходить как в фильме».
Как ты думаешь, почему тебе этого хотелось?
«Я думаю, что тут несколько всяких зачем и почему. Мой отец — настоящий харизматик, очень притягательный. А тебе надо „быть кем-то“. Не знаю, что это значило, не уверен даже, произносил ли я эти слова».
А чувствовал ли ты, что ты как бы тренируешься для чего-то, что на самом деле произойдет?
«Да. Это ощущалось как занятия для чего-то, что на самом деле произойдет».
Не в смысле «у меня безумная мечта»?
«Не, не! На сто процентов что-то должно было произойти. Со мною тогда Мэри Картлидж поспорила на всю мелочь, что у меня в карманах или у нее в карманах — там набралось, мне кажется, 1 фунт 27 пенсов — что она прославится раньше меня. Мне не понравилось уже то, что она даже осмелилась подумать, что она может чего-то такого достичь. Я подумал: о, ну это легкие денежки».
Выигрыш забрал?
«Нет, может прислать мне по почте. Округлим до 1 фунта 20 пенсов».
Тебе сколько лет было?
«Пятнадцать. А может, четырнадцать».
Если ты до такой степени был уверен, что именно так все и будет, то насколько тяжело было бы, если б этого не случилось?
Секунду он раздумывает. «Я бы нашел такое направление работы, с которым получилось бы. В своей голове, полагаю. Я на самом деле не знаю, что именно я считал успехом. Думал, что вот близнецы из „Улицы коронации“ — они очень успешны. Еще, помню, в школе нашей парень был один, Мартин Симс звали, и не знаю уж, почему и как, но он ко мне подошел и говорит: Я пою лучше тебя. Я такой: да не, ты чо, чо гонишь-то. Я вообще подумал, что он шизофреник, хотя тогда слова такого не знал, „шизофреник“. А он все: да лучше пою, лучше. И я тут просто взял и издал какую-то трель в духе Стиви Уандера, и ему: ну давай, продолжай. А он: нет».
* * *
Давайте сделаем небольшое отступление, чтобы понять, о чем именно Роб тут рассуждает.
Умение, которое согласно теории Малкольма Гладуэлла приобрели The Beatles, отыграв 10 000 часов в Гамбурге и так далее, — игра на инструментах и исполнение песен. Вследствие этого они стали одними из самых знаменитых, успешных и новаторских музыкантов всех времен и народов. Умение, которое приобрел Билл Гейтс, просидев в компьютерном классе в сиэтлской школе 10 000 часов — это программирование. Вследствие этого он стал одним из самых знаменитых, успешных и новаторских компьютерных гениев всех времен и народов.
Роб у себя тоже нашел такой особый талант и в ненормально раннем возрасте начал развивать его, в нежном возрасте потратив те же 10 000 часов на занятия, что мало кто делает — талант выставляться.
* * *
Эта мысль все еще живет в его голове, когда на следующей неделе подходит время проводить пресс-конференцию по поводу стадионного тура в следующем году. Потом он дает несколько индивидуальных интервью, в одном из которых его спрашивают, что он умеет делать лучше всего.
«Нормально я умею делать практически все, но ни в чем не блистаю, — объясняет он. — Я ничего-себе-певец, нормальный танцор, в пул играю прилично. В футбол довольно хорошо играю. Я вообще все делаю довольно хорошо, науки только не даются. Не умею складывать и вычитать, пишу с ошибками и вообще дислексик конченный. Но если надо изображать что-то, выставляться — вот в искусстве повыставляться равных в мире мне нет».
* * *
Октябрь 2016 года
При всех своих страхах комплексах Роба он совершенно не стесняется своей наготы. Дома часто ходит вообще почти безо всякой одежды. Не думаю, что дело тут в тщеславии, скорее — в удобстве и лени. Также, если можно, то он будет спокойно ходить в одних и тех же серых спортивных штанах и футболке день за днем и много дней подряд, а когда совсем тепло и не нужно вообще никакой одежды, то он будет бродить по дому в, так сказать, новых спортивных штанах короля.
Появиться голым на людях, разумеется, совершенно другое дело — здесь на первый план выходят другие импульсы. На одной чаше весов его склонность к пофигическому эксгибиционизму (как он заявит в этом месяце на французской пресс-конференции: «люблю ходить голым — сейчас бы тоже тут сидел без одежды, кабы член у меня побольше был») и к тому, чтоб быть нескучным. (Многое в обнаженном виде становится гораздо более интересным.) Против этого — его склонность жестоко судить себя и предрасположенность к чувству стыда, к тому же он в свое время с энтузиазмом принял диагноз одного врача: телесная дисморфия, то есть когда ты смотришь в зеркало и видишь там одни сплошные недостатки, которых скорее всего и нет.
Но каждый раз, когда ему кажется, что он хорошо выглядит, склоняется к первому варианту.
* * *
Вы могли бы подумать, что после того стыда и раскаяния, которые он ощущал после того, как несколько лет назад на смог взорвать интернет своими ню-фото, он мог бы оставить все как есть. Но в нынешнем июле они с Айдой запостили в инстаграм короткий фильм. В нем он, обнаженный, держит перед своим па́хом небольшой торт — задумка в том, чтобы зритель это соотнес с предыдущим видео, в которых Роб выбирает между двумя сверхсилами — есть торт или быть невидимым, так что теперь он думает, что он невидимый, а торт парит в воздухе.
Это людей действительно повеселило, и комменты уже гораздо добрее.
«Вот это вот момент некой гордости, — говорит он. — Вес потерял быстро, тортом прикрыл член. Не самая большая гордость, но утро получилось забавным».
А теперь Attitude, британский лайфстайл-журнал для геев, спросил, не согласится ли он позировать для обложки их журнала голым. Он сказал, что согласится.
* * *
Съемка проходит в студии в лондонском Ист-Энде. Роба усаживают в парикмахерское кресло и, пока стригут, он ест карри. Для первых фото он позирует с голой грудью, распахнув мешковатое пальто. Он смотрит отснятое на мониторе. «Ты ж волосы и прыщики заретушируешь?» — уточняет он.
Потом раздевается и позирует, прикрыв гениталии рукой. Глядя на эти фото, люди скорее всего подумают, что он не полностью обнажен — что там какая-то штука для стесняшек, которую не видно. Ну а если нет — то наверняка ж разоблачился на пару секунд, ровно столько, сколько нужно затвору фотоаппарата щелкнуть. Все это не так. Голым он пробыл почти полчаса, позируя и просто бродя по студии в перерывах, глядя на фото в монитор. И хотя он все время на причинном месте держит сложенную чашечкой ладонь, я думаю, что это скорее из вежливости к окружающим, чем для себя. Вид у него ничем вообще не обеспокоенный.
И это не говоря о том, что ему нравится — или он ждет, что понравятся — результаты.
Он смотрит на снимки в мониторе, а вокруг восторженный хор: какая прекрасная фотосессия!
«Нравится?» — спрашивает его голландский фотограф Стефани Пистель.
«Снимки мне нравятся, я себе — нет», — отвечает он.
Они обсуждают новую позу, сидя, и, если ему надо сохранить скромность, он мог бы надеть штаны. «Да я могу, — предлагает он в свою очередь, — и мизинцем ноги прикрыть».
В конце концов он накидывает какую-то одежду и выходит покурить на двор за черным входом.
«Вот это все типа освобождает, — говорит он, — но в то же время стыд-то какой. Думаю про тело свое, какой я жирный. У меня в голове фильтр какой-то, который все показывает хуже, чем на самом деле. Даже если плохо».
* * *
Однажды он спрашивает: «А рассказывал я, как Найджел Мартин-Смит сказал мне, что журнал для геев хочет, чтоб я им попозировал голым? А они мне пятнадцать штук заплатят. Это еще до того, как Take That прославились. А мне семнадцать лет было. Мне тогда ужасно нравились джипы „Витара“, которые стоили типа двенадцать штук — я налог не учел. И я такой: ух ты, я смогу джип „Витару“ купить».
Найджел Мартин-Смит, разумеется, был менеджером группы Take That, когда те еще были бойз-бэндом. Собственно, он-то коллектив и собрал, и именно он у Роба ассоциируется с мучениями подросткового периода.
«А съемка — чистое ню, — продолжает Роб. — И я сказал: сделаю. Жду пару недель. Мне, конечно, немного не по себе, но я уговариваю себя, дескать, ну подумаешь, член покажу, зато джип куплю!.. А тут у нас концерт. Вроде в Скарборо, насколько я помню. Так вот мы с него возвращаемся в отель, и там мне говорят: вот, у тебя после концерта фотосессия. И проходит она в номере Найджела».
В назначенное время Роб вошел в номер Найджела и увидел там всю остальную группу. Которые, как только он вошел, разразились диким хохотом.
«А это шутка была, — говорит он. — Ну странная, верно? Правда же странная?»
Я спрашиваю его, разговаривал ли он об этом с другими ребятами из группы. Он ответил «Нет».
Иногда, когда он рассказывает истории про Take That, кажется, что это улица с односторонним движением, что над ним — самым младшим издевались всяческие. В ранние дни уж точно. Но ясно, что не все так всегда было, потому что его история про фальшивую ню-фотосессию вызывает еще одно воспоминание.
«Мы, бывало, врывались в номера друг друга, подтирались туалетной бумажкой и засовывали ее под подушку, — рассказывает он. — А у меня „мы“ это… я и Хауард. А потом мы натягивали целлофан на туалет Гари Барлоу. Помню, мы все вчетвером были в номере Гари. А потом и со мной подобное приключилось».
Он уверен, что это вещи несравнимые.
«Не, ну позировать для гейского журнала — это другой уровень, согласись!»
* * *
Несколько дней спустя он летит частным самолетом во Францию. Он разочарован узнав, что полет продлится всего 45 минут — ему хочется поспать.
«Не попросишь их полетать кругами?» — предлагает он.
Вместо этого он смотрит фотосессию для Attitude.
«Мне нравятся только те, где я на себя не похож», — говорит он.
Несколько минут спустя ему приходит в голову еще одна мысль.
«У меня одна сиська, — показывает он Майклу, — вислая на одной картинке».
«Выровняем», — обещает Майкл.
«Что, обе сделаете вислыми?» — удивляется Роб.
* * *
«Вот песня, которая мне просто нравится», — говорит Роб Гаю однажды в студии. И включает «GMF» Джона Гранта. И подпевает.
Роб узнал о Джоне Гранте, когда за кулисами Гластонберри-2011 набрел на его клип с песней «Sigourney Weaver». «Поп-культура не часто тебя прям с ног сбивает, перечислить, сколько раз за всю жизнь — пальцев хватит, — говорит он. — Но тут вот прям такой момент был. Я был просто ошеломлен: вот, вот оно, вот кем я хочу быть, что делать, вот так говорить в песнях на такие темы. Он — еще один из тех, кто живет в каком-то неземном эфире, прям как Руфус Уэйнрайт. Их талант и взгляд на мир и то, как они его проводят в песнях — это что-то невероятное, и зыбкое, и дисфункциональное. Дисфункциональный мегаталант. И вот к такому меня тянет гораздо сильнее, чем к мейнстриму».
Роб посмотрел еще несколько съемок Джона Гранта на YouTube, и в одном ролике увидел, что с ним играл клавишник Пол Бирд, Бирди, который сейчас художественный руководитель группы Роба. Так то Роб просит у него мейл Джона Гранта. «У меня есть шанс, читая книгу, насаждаясь ею, добраться до героя и рассказать им, — говорит он. — Мне нужно достучаться до Джона Гранта, чтобы сказать ему, как много он значит для меня».
У них завязывается переписка, они находят общие точки. «Нас роднят неврозы по поводу всякого, — говорит Роб, — так что очень милый получился обмен репликами: я обосрался, ты обосрался, а вот так вот круто обосрался, не, я больше всех вообще обосрался».
* * *
Песня «GMF» входит в последний на сегодняшний день альбом Джона Гранта Pale Green Ghosts. На прошлой неделе Роб слушал другую песню с альбома, «It Doesn’t Matter To Him». Песня о несчастной любви, она начинается так:
На этой неделе многое происходило. В частности, Роб почитал в интернете форум, в котором обсуждали сет-листы мечты, так что он стал составлять свой из своих же песен, думая потом запостить это в блог на своем сайте. Но получилось у него 12 песен, из которых он написал всего восемь. «Две я вообще включил из жалости к себе, — признается он. — И загрустил». Еще Роба разозлил злой мейл, который кто-то из его круга отправил Джози. К тому же он на время отказался от таблеток для подавления аппетита после того, как поворчал на Айду и довольно жестко обматерил некую женщину, которая, когда они выгуливали на пляже Пупетт и Уолле (мальтийский пудель и гаванский бишон), попала в собачек песком. Тогда он возобновил прием.
Вот это все плюс песня Джона Гранта забурлило у него в голове так, что он написал поэму. Думаю, родилась она не от желания попасть в канон художественной литературы, скорее — сделать моментальный снимок, точно записать словами свои чувства в тот момент. Большой ошибкой будет расценить эти слова как некое заявление о том, что он на самом деле чувствует — что он чувствует на самом деле есть сочетание огромного количества безумно разного, что выражается на протяжении всей этой книги, вместе с тем тихим, мирным, приятным и подчас скучным, что собирается за полями этих страниц более драматичными и крайними событиями.
Но для каждого, кто представляет, что очередной робов приступ сомнений в себе и ненависти к себе суть пантомима, вот вам неприукрашенный взгляд на эти его мысли в сыром, необработанном выражении.
Поэма называется «ГОВОРИЛ ЛИ Я ТЕБЕ, ЧТО НЕНАВИЖУ ВСЕ, ЧТО СДЕЛАЛ», и первая половина такова:
Потом еще мрачнее. И еще.
* * *
«Мне кажется, так я себя на спидах чувствовал, а не постоянно, — объясняет он. — Мне кажется, эти подавители аппетита могут тебя сделать реально злым, и мне лично очень просто утонуть в мстительных мыслях. И это было правдой».
Он послал поэму Джону Гранту, предполагая, что они вместе напишут песню, воспользовавшись ее названием и, возможно, некоторыми строчками. Но ответа он не получил, и это добавило к его настроению.
* * *
Через несколько дней ответ получен. Оказывается, то был старый адрес Джона Гранта, он его уже не использует. Все хорошо.
«Ему понравилась моя поэма, — говорит он. — И он хочет сочинять. Обожаю Джона Гранта».
* * *
Октябрь 2016 года
Сегодня вечером Роб должен присутствовать на Attitude Awards, где ему вручат награду Icon. Но сначала ему нужно дать интервью для кавер-стори, которая будет в номере журнала Attitude, где он голый на обложке. Интервьюер прилетел вчера из Исландии, и это — Джон Грант. В прошлом году они наконец написали материал вместе, они вдвоем плюс Гай. Джон тогда приехал к Робу домой в Лос-Анджелес, а их песня «I Don’t Want To Hurt You» появилась в делюкс-версии нового альбома Роба.
Как только Джон Грант входит в гостиную «сьюта» Роба в Soho Hotel, вы сразу понимаете, какие они родственные души. Вот как оно конкретно происходит:
«Привет, любимый», — говорит Роб.
Они обнимаются.
«Хорошо выглядишь», — говорит Роб.
«Спасибо тебе, — говорит Джон. — Хотя все еще предпочитаю жаловаться».
«Я бы скорее, чтоб тебе дать знать, что я не выспался, — режет Роб. — В неадеквате…»
«О господи, — поддерживает Джон, — да я сейчас в лифте всем рассказывал, что ночь не спал, я ж только что из Штатов, и вот сна ни в одном глазу и мысль: сдохнешь тут в одиночку в таком жутком отеле…»
«Ага-ага, — поддакивает Роб. — Ну вот я и пытаюсь как-то дать понять, что многого от меня ждать не стоит. Не могу сейчас блистать, потому что нормально не поспал».
«Ну и не волнуйся, на самом деле — ты и в худшем своем проявлении все равно блистательный», — говорит Джон.
«Спасибо тебе», — говорит Роб.
«А ты тоже хорошо выглядишь», — продолжает Джон.
«Правда, что ли?» — у Роба сомнение в голосе.
«Горячий, — уверяет Джон. — Дымишься».
«Да ну?»
«Угу!»
«Ну спасибо тебе! Ты был…»
«Я сейчас сахар не ем…» — говорит Джон.
«Окей, и сколько времени?»
«…Но вчера ночью, — продолжает Джон, — во время моего экзистенциального ужаса, оказалось, что на меня смотрит коробка карамели и попкорн с ореховым маслом, с полки моего шикарного отеля, и я прям как пума… Не знаю, как я добрался».
Роб ничего не говорит, просто уходит в темноту спальни. Возвращается через пару секунд с двумя мятыми обертками шоколадок Dairy Milk.
«Ну что, лучше тебе?» — спрашивает он.
«Да», — с чувством отвечает Джон.
«Это случилось прошлой ночью, — объясняет Роб. — Ага. Я устроил себе вторничный сахарный пир — позволяю себе одно блюдо полнейшего гедонизма, в смысле шоколада. Но вторник случился вчера посреди ночи. Так тебе-то как это — не есть сахар?»
«Ну, это мое самое любимое в мире, — отвечает Джон. — Господи, да пирожок-ириска по рецепту моей бабушки — как без этого жить вообще? Но живу же».
«К тому же, — говорит Роб, — дорожка сужается, и вот тебе уже нельзя наркотики, алкоголь, потом и сахар…»
«Я об этом так думаю: нам лгали, — рассуждает Джон. — Песня вот у меня есть, „You And Him“, так вот она об индустрии сластей».
«Ну то есть ты погасил здесь огонь, а в другом месте вспыхнуло. Так что ж загорелось?» — спрашивает Роб.
«Да всегда секс, — отвечает Джон. — Верность партнеру моему. Потому что хочу трахать все, что движется».
«Да, конечно, — говорит Роб. — Я, кстати, тоже. Но и ты так не поступаешь — вот тут дорожка-то и сужается».
«Ага. Нахожу это… — Джон на секунду умолкает и уходит в сторону: — Кофе тоже надо исключить. Кофеин, мне кажется, мне на сердце влияет».
«Мне тоже…» — говорит Роб.
Они совсем не обсуждают темы для интервью журналу Attitude. Они о них вообще говорить не будут. Во время этого первого разговора они сидят и никаких нет знаков, что интервью собственно началось. Говорят и говорят, о вещах все более глубоких, и о все более странном, и все более честно и задушевно. Здесь присутствует также Мэттью Тодд из журнала Attitude; позже он наконец-то подтолкнет их к темам, которые его журнал интересуют, но пока он не встревает вообще. Наверное, вмешательство выглядело бы грубым, да и не нужно оно совершенно — какой журналист в здравом уме будет подталкивать к откровенному разговору, если именно такой происходит сейчас, добровольно и без усилий.
* * *
Поначалу они говорят по преимуществу о зависимостях, желаниях и партнерах, делятся трудностями, препятствиями и тем, как трудно было их преодолеть. Разговор наконец приходит к тому, чем именно сейчас занят Роб. Он объясняет, что выпуск альбома «может стать международным фестивалем позора, а я в этом отношении существо чувствительное».
«Так с тобой такое было, что ли?» — удивленно спрашивает Джон.
«Что именно — международный фестиваль позора?» — переспрашивает Роб и со смехом делится историей про песню «Rudebox». «Ну да. В 2006 году я выпустил песню, в которой рэп читал, и за это меня прям так люто все возненавидели, потому что пришла уже моя очередь получить пинок, а я дал такой повод. Песню высмеяли, меня высмеяли, и меня это прям раздавило. Да уж, точно раздавило. Но да, в любое время выпуск альбома может стать международным фестивалем позора. А я эмоционально не готов к работе, которую делаю: быть таким публичным и настолько популярным. Нет у меня способности защитить себя от слов и стыда. Больно мне от этого всего».
«Я думаю, что это благо, — возражает Джон, имея в виду не стыд, а сознание его. — Вот ты не задумывался ли над тем, сколько людей попадают в какой-то безумный лабиринт только из-за того, что не способны признаться себе в том, что такое вот их ранит? Люди ведь говорят: о, ну какое ему, нахер, дело, у него ж миллионы, его ж невозможно задеть. Люди не принимают все это всерьез. Не веришь? Люди ж такие, — говорит саркастичным голосом. — Ах ты бедняжка, это тебя ранит. Люди не осознают, что из-за всякого разного ты не перестал быть просто человеком из плоти и крови».
Роб кивает и говорит, что знает, конечно — он ведь до славы своей был точно таким же. Он понял, что внутри него глубоко сидят жестокие и равнодушные инстинкты, к которым он ныне питает отвращение, потому что в юности он сам делал другим то же самое, что сейчас делают ему.
«Ребенком я, — поясняет он, — ходил смотреть на местную футбольную команду. И вот так я, мы, компанией, издевались над нашими же футболистами… — он качает головой. — Это прям абьюз собачий был. Ужасный. Ничего хуже выкрикнуть ты и не сможешь вообще никогда. Потому что те спортсмены-игроки существуют только на том футбольном поле. Они существуют только там. Ну это как ты увидал школьного учителя, который у себя в садике кусты подстригает, сбой в матрице: чего это твой учитель кусты стрижет? Это же бессмыслица какая-то. Так же и с футболистами этими: ты не можешь себе представить, что после игры они идут домой…»
Джон кивает.
«Их ведь ставят в шкаф, вынув батарейки, а когда надо — достают».
* * *
Ближе к финалу Мэттью Тодд из журнала Attitude решается спросить у Роба «кое-что по гей-тематике».
«Окей», — говорит Роб.
«Было несколько противоречивых скандальных моментов, — начинает Мэттью и приводит несколько примеров. Первый: — когда, например, ты засудил газету, которая опубликовала воспоминания одного парня, который им сказал, что у тебя с ним был секс. И некоторых людей это разозлило».
В последнее воскресенье августа 2004 года заголовок на первой полосе газеты The People был таким: ТАЙНЫЙ ЛЮБОВНИК — ГЕЙ РОББИ. В статье в деталях рассказывалось о якобы разных гей-свиданках Роба в Манчестере, о том, насколько опытен он тогда был во всем этом, и авторитетно говорилось о его настоящей сущности: «Робби — гей, его близкие это знают, но на него давят, так что у него нет возможности каминаута. Это все очень печально, а давление на него начинает проявляться. То, что он неумеренно употребляет наркотики и алкоголь, свидетельствует о том, что он очень несчастен из-за того, что не может быть самим собою. Мне его очень жаль».
Статья вышла незадолго перед книгой «Чувствуй» (Feel) — в определенном смысле предшественницей этой книги — где он постарался рассказать все о своем представлении о сексуальности и рассказать всю правду, которая включала удивительно запутанные ситуации и абсолютно нулевое количество гомосексуальных свиданок. Роб очень успешно выиграл суд, но самого победителя осудило общественное мнение, которое в общем склонялось к тому, что если ты подаешь в суд на того, кто назвал тебя геем, значит ты считаешь, что быть «голубым» — это позор, то есть ты — гомофоб.
Конечно, то, что кто-то так думает про Роба, его разозлило. Он объясняет, какой для него была эта ситуация тогда, в 2004-м:
«Масс-медиа направили на меня прожектор, публиковали массу дутых сенсаций и откровенной лжи, и меня это сильно удручало. Так что я сконцентрировался на этой книге, в которой изложил все честно на сто процентов, надеюсь, потому что почти никто в моей сфере тогда так бы не смог. А для меня крайне важным было в то время высказаться на сто процентов честно перед народом. Очень важно мне было рассказать всем всю правду».
Затем начали появляться все эти истории.
«Что мне не нравилось в то время, так это то, что пишут неправду, а я ведь написал книгу, где вся правда. Поэтому я сильно расстроился и все это болезненно воспринимал. Так что когда подворачивался повод кого-то из прессы засудить на ровном месте — я это делал. Повод какой угодно мог быть: написали, что я гей, или что я спал с кем-то, с кем я тогда не спал, и дело тут совершенно не в гомосексуалистах. А дело в том, что тогда выросла целая индустрия — как меня задеть, обидеть, высмеять и унизить. Я же — отвечал. Восстать против силы. Сказать: нет, это — ложь. И мне очень грустно, что люди воспринимали — а они бы так и воспринимали, потому что люди есть люди — что я на той неделе засудил газеты только потому, что у меня была возможность их засудить. Но дело не в том, что они раздули всю эту гей-тему, а дело в том, что они лгали. Мне в то время очень важно было, чтоб все услышали мою правду. А тут выходит статья, где написано, что я живу по лжи, что вообще вся моя жизнь — вранье сплошное. Потому что я якобы секретом с народом не поделился. Меня это сильно задело, я почувствовал, что меня предали. А так и было — все эти статьи, которые выходили еженедельно. Ежедневно».
Он еще говорит о том, как изменилось отношение к нему. Он снова упоминает гугловское автозаполнение в строке поиска — оттуда исчез вариант «Робби Уильямс — гей»: «Я удивлялся: с чего бы это вдруг, подбородок двойной у меня, что ли, вырос?» — и рассказывает, что, посетив гей-клубы еще в ранние дни группы Take That, он ощутил там такое раскрепощение и такой теплый прием, что тут же задал себе важный вопрос. «Познакомившись с тем миром, частью которого я стал — а именно в гей-клубе я впервые попробовал экстази и вообще это было невероятное время — я спросил себя: „А с какой стати я всю жизнь жил так, когда мог жить вот так вот уже давным-давно?“ Я и попытался, и попал в АА. Но также из-за тогдашней гомофобии и ненависти я двадцатилетний типа размышлял: „Ну, на самом деле я гомосексуалистов не ненавижу… значит ли это, что я и сам гей?“ А правда насчет меня и геев заключается в том, — и вот тут цитата из статьи, кусочек аудиозаписи которой пошел гулять по мирую. — Что я не могу что-то делать с членом. Ну, понимаете, я влюблялся. Некоторые мужчины мне очень нравились. Да, влюблялся. Много. Но с членом ничего не могу делать. Мне и на свой смотреть не особо нравится. То есть здесь я ничего с собою поделать не могу».
* * *
Роб в то время сделал запись в блоге, по следам его победы над клеветниками он совершенно ясно и от души написал все свои разнообразные мысли по этому поводу:
«Я не думаю, что кто-либо из Группы по защите прав геев на самом деле считает, что я судился с Sunday People из-за того, что я гомофоб. Я полагаю, что меня, к сожалению, использовали в качестве пиар-инструмента… Не стоит, однако, и говорить, что под сомнение были поставлены мои дела. Так что я надеюсь здесь ответить на некоторые вопросы…
1. Я никогда не говорил и не считал, что быть геем позорно.
2. Тот парень — настоящий гаденыш. Вы только взгляните на него. Сами на него в суд подадите.
3. Замените в этой истории того парня на женщину — так вот если б она была неправдивой и у меня были б все основания подать в суд, я, конечно, подал бы. Кем бы я тогда стал, если б судился только за гетеросексуальные истории? Сделали бы вывод, что я не хочу портить отношения со своей „геевской фанбазой“?
4. Для протокола: ни от одного из судов я лично не получил никакой материальной выгоды. Я бы к этим деньгам и не притронулся. Они пойдут в благотворительный фонд Give It Sum („Сдай денег на это“), который в прошлом частично профинансировал линию помощи геям.
5. Насколько я понимаю, вообще все это судебное дело не имеет никакого отношения к гомосексуализму — я просто восстаю против масс-медиа, у которых слишком много власти при полном отсутствии какой-либо ответственности. Я осознаю, что это то же самое, что метать зубочистки в Кинг-Конга, но это мои зубочистки и я буду метать их при любой возможности.
6. В любом случае самый оскорбительное там (а если вы не читали эту статью, то скажу, что она ужасно злая) — предположение, что вся моя жизнь есть ложь, и что, когда бы я публично ни рассказывал о своей личной жизни, я якобы всегда был неискренен и нечестен.
Говорилось, что дело газеты Sunday People заключалось в том, чтобы доказать, что я гетеросексуал. Вот, честно говоря, это — самый последний результат, которого я хотел. Мне как раз нравится тот факт, что моя сексуальность под вопросом. Мик Джаггер и Дэвид Боуи от такого не пострадали…»
* * *
Мэттью предлагает ему обсудить еще одну историю: «Несколько лет назад сеть взорвало твое интервью, в котором ты охарактеризовал себя гомосексуальным на сорок девять процентов».
В ноябре 2013 года в интервью газете Daily Star, в котором Роб рассказывал о том, что ему интересно было бы создать мюзикл на основе старых и новых песен, приводится такая его фраза: «Мне бы на самом деле очень бы хотелось в этом деле себя попробовать. Я люблю музыкальный театр да и массу других вещей, которые ассоциируются с геями. Я сам на 49 % гомосексуален, а иногда и на все 50. Это, однако, подразумевает, что я развлекаюсь определенным образом, что неправда».
После публикации статьи обозреватель Guardian Патрик Страдуик предпринял довольно жесткую атаку в колонке с названием «Нет, Робби Уильямс, ты не на 49 % гей, а на 100 % идиот» и подзаголовком «Любой гомосексуалист знал бы, насколько раздражающе действует этот твой стереотип с „привязанностями“ — мы вынуждены слушать это всю жизнь».
В статье он развивает мысль. В частности:
«Из всех клише про гомосексуальность это глубже всех погрязло в глупости. Я чувствую себя гетеросексуалом на гаражной распродаже — голова кружится, не знаю, с чего начать. (Да, мы все умеем опускать друг друга бесконечными стереотипами.)… Робби, музыкальный театр „ассоциируют“ с геями те же самые люди, которые считают, что чернокожим „особенно даются спорт и музыка“… Позвольте мне несколько просветить Робби Уильямса: ты почти наполовину гей в том случае, если примерно половина людей, к которым ты испытываешь половое влечение, имеют те же гениталии, что и ты, и если ты половину жизни изнемогаешь от любви к лицу с тем же набором хромосом. Вот и все. Все мужчины-гомосексуалы любят член, но лишь небольшая их часть любит „Кабаре“»…
Есть еще причина для моей злости. (Ах эти острые языки, понимаете ли.) В 2005 году Уильямс засудил одну газету и два журнала за то, что они осмелились предположить его гомосексуальность. И вот сейчас, восемь лет спустя, мы имеем альбом под названием «Качаясь в обе стороны» (Swings Both Ways) — с предсказуемо считываемым намеком на бисексуальность, и таким образом и этот человек и его музыка раскачиваются в одном ритме, с одной стороны, задевая банальность, с другой — жанровый геноцид.
Соответствующая сноска к чему приведет нас к маркетингу. Не просто так крунер наш дает такое вот вызывающее вздохи предостережение насчет «развлекаюсь определенным образом»: как и миллиарды других попсовых артистов он признает свою гей-аудиторию и поддразнивает ее, перенимая ровно столько гей-культуры, чтобы сделать свой имидж ярче и острее и попасть в нужное поколение, но при любой возможности он будет распространяться о своей реально непоколебимой гетеросексуальности просто на случай, если в рекорд-компании кто-нибудь напряжется.
Сидя с Джоном Грантом и Мэттью Тоддом (которому хватает честности признать, что постоянная рубрика-тест журнала Attitude «Насколько ты гей?» тоже спекулирует на некоторых этих стереотипах), Роб говорит, что «вот эта фишка про „сорок девять процентов“ — это ж не то что я сидел у себя в комнате и рассуждал: чего б мне им завтра сказать? Это было нечто, что просто сорвалось с языка. Что оно означает? Само по себе — каприз, театр, прикол. Но можно вырвать, изолировать и сделать сенсацию — ради кликов и утреннего чтива в электричке. Ну, понимаете. И это меня тоже огорчило. Я позвонил журналисту… — он называет фамилию обозревателя Guardian… и он такой мне: „ну, может тебе стоит поосторожнее быть в интервью“… Нельзя на меня взваливать ответственность за то, что у кого-то нет чувства юмора, и я не могу отвечать за то, как и что воспринимается».
Роб еще рассказал мне о том звонке — по совпадению он там еще заметил, что, к счастью или нет, но на самом-то деле музыкальный театр он не любит — еще тогда, через пару недель после того как все это произошло. Хотя я не считаю, что циничные высказывания этого журналиста насчет мотивов Роба были оправданы — в карьере Роба довольно трудно найти доказательства его контроля и расчета — но безусловно до́лжно привести разумные доводы за то, что зачастую склонность Роба использовать что угодно ради развлечения и самовыражения можно счесть и неуважительной, и бесчувственной. Но из разговора Роба с журналистом вроде как ясно, что хотя автор тоже верил, что помимо всего прочего Роб виновен в гораздо более глубинном самообмане и лукавстве. Потому что Роб говорит, что во время того телефонного разговора журналист сказал ему, что у него-де есть одно очень надежное свидетельство того, что у Роба были отношения с одним очень известным своеобразным мужчиной.
Но по самой меньшей мере Роб, наверное, пробился к нему с таким вот конкретным доводом:
«Ну и в общем я потом говорю, слушай, говорю, я только что положил в кроватку самое драгоценное, что у меня есть — дочь. Теодору Роуз, я ее спать уложил, и ничего дороже ее у меня нет. Так вот я жизнью ее клянусь, просто не знаю, как еще сказать, просто клянусь, что этого не было».
* * *
Роб несколько дней раздумывал, чего бы ему следовало сказать в речи по поводу получения награды Attitude. «Думаю, стоит мне или нет упоминать, что посещал гей-клубы во времена Take That», — говорит он однажды, когда мы летим в самолете, и принимается вспоминать ту общую атмосферу гомофобии, в которой ты воспитывался в Англии 80-х. «Я родился и вырос в обществе, где словом „гей“ ты обзывался на игровой площадке, и это считалось самым жестоким обзывательством», говорит он. И хотя он думает, что тогда он уже был незашоренным и готовым сбросить все эти предрассудки, когда он начал посещать гей-клубы, это оказалось не так просто. «Я сразу почувствовал себя как дома, в безопасности. Когда тусуешься в городе Сток-он-Трент — то это несколько по-другому».
Майкл предлагает Робу упомянуть в речи тот факт, что его первая обложка журнала после ухода из Take That — как раз в журнале Attitude. Что, строго говоря, не совсем правда — до того журнал The Face поставил его фото на обложку, но обложку Attitude он собою украсил в августе 1996 года. В те дни журналист так описывал общение с ним: «Мы уже провели вместе семь часов. Напились до полного бесчувствия и дальше, до сумасшедших движений». А Роб так старался отстраниться от группы и набрать очков — серьезных и воображаемых — что отзывался о бывших коллегах по группе как о людях «эгоистичных, тупых, жадных… никогда они мне, блин, не нравились».
Что Роб помнит — так это фото на обложку.
«Ага, — говорит Роб. — Им удалось сделать мои пухлые щечки терпимыми».
В день вручения наград он, похоже, решает просто выйдя на сцену и сказать «большое спасибо». Но чуть позже, примерно за полчаса до выхода из своей комнаты, он ухмыляется. Что-то другое решил.
* * *
Роб, когда прибывает, идет на пожарную лестницу курить, и там натыкается на стадо селебрити, включая Майлин Класс, Луи Спенс и Эмму Бантон. Он болтает с Эммой Бантон о еде во сне. Она сочувствует, говорит, что сама все время этим грешит.
Вернувшись, он стоит за кулисами и там болтает с Аланом Каммингсом, который рассказывает о своем нынешнем турне: два часа песен и баек. «Я такое хочу сделать», — говорит ему Роб. Проходит мимо Грэм Нортон — он только что был на сцене. «Ну ты прям сенсацию сделал! — говорит ему, проходящему мимо, Роб. — Моя лента твиттера…» Он издает свист с шипением. «Не могу представить, что ты сделал».
Его представляет Джон Грант, он же вручает ему награду. Вот речь Роба:
«Я бы хотел поблагодарить журнал Attitude за то, что многие годы он всегда поддерживал меня. И сейчас, ой, я так нервничаю, потому что, мне кажется, представилась возможность в идеальной для такого обстановке ответить на один гигантский вопрос про меня…»
Он выжимает из паузы все.
«…Ага. Да, я — с ботоксом и филлерами. И подбородок мне подправили, чтоб не выглядел как двойной. Не могу даже, сука, лбом подвигать. Леди и джентльмены, спасибо вам большое».
* * *
Впервые Роб прилюдно сказал о ботоксе несколько дней назад на пресс-конференции в Париже, когда его спросили, поделится ли он своим секретом — как удается пребывать в столь замечательной форме в 42 года, и он ответил «ага, коли ботокс, не ешь картошку, будь здоров». Тогда, похоже, никто за это не зацепился, да и теперь даже время потребовалось. На следующий день он слегка озадачен: почему нигде не упомянуто? Я спрашиваю его, хотелось бы, чтоб упомянули? Его ответ:
«Исключительно потому, что не хочу потом оправдываться и вообще говорить об этом. Если я могу сказать это, оно сойдет за шутку, люди посмеются и не будут копаться в деталях, то да, мне бы хотелось бы».
Но он же должен понимать, что именно такого никогда и не произойдет.
Примерно через шесть дней новость пошла. Версия, которая ему нравится больше всех других, — в газете Daily Mail, в которой представлены фото «до» и «после». «Разница во внешности Робби, — как там написано, — бросается в глаза». Фото, которое «до» — невыигрышный для Роба снимок из тура Take The Crown 2013 года. На фото «после» — с подписью «в начале этого месяца» — он в синем костюме и подходящем к костюму синей рубашке с промо-дня в Австралии в октябре 2015-го. Почти за год до его первой инъекции ботокса.
И с этого момента его, конечно, об этом беспрестанно спрашивают. «У меня есть деньги и есть тщеславие, мне хочется выглядеть молодым, так пусть так будет…», — говорит он, повторяя, что эти процедуры прям жизненно необходимы там, где он живет. «Если пожить в Лос-Анджелесе достаточно долго, то обязательно в себе что-нибудь изменишь. Потому что вокруг такие все. Соседи. На дороге. Брось кирпич — попадешь в прооперированного».
Секунду он раздумывает над этим тезисом. И добавляет:
«Потом, наверное, они это с собой и делают».
* * *
Когда Роб уходит со сцены церемонии наград журнала Attitude, один из зрителей вскакивает на сцену и догоняет его за кулисами. Ему нужно сказать Робу что-то очень-очень важное, что Роб, по его мнению, обязательно захочет узнать.
«Робби, я хотел с тобой вот чего, — он переводит дыхание, — вот чего сказать тебе, ты — первый мужчина, на которого я дрочил».
Роб порывисто обнимает его и, уходя, говорит:
«Храни тебя господь, приятель. Дрочи дальше!»
* * *
По возвращении в отель он обнаруживает крайне приятный мейл от Джона Гранта, в котором написано, что как бы он ни нервничал в подобных ситуациях — а прямо перед выходом на сцену Роб сказал ему «от нервов спать лечь хочется» — этого на сцене никак видно не было. Джон говорит, что изумлен такой его трансформацией.
«Ну да, знаю, странно, да? — отвечает Роб. — Кажется, умею я превращать травму в шоу-бизнес».
И, написав такое («умею я превращать травму в шоу-бизнес»), он потом об этом думает и думает.
* * *
Следующим утром у него интервью с Алексисом Петридисом из The Guardian.
«Я только что проснулся, башка не варит, — сразу приносит извинения Роб. Эта фраза уже почти заменила ему доброе утро. — Давай сначала по эспрессо».
Какое-то время они делятся опытом про курение и зависимости. Говоря о том, что когда «один огонь гаснет, другой загорается», Роб замечает, что когда он впервые бросил курить, «таким новым пожаром стали Minstrels, „менестрели“».
«То есть сладости?», уточняет Алексис, как это принято у профессиональных журналистов — совершенно точно прояснять все сказанное.
«Нет, на самом деле…», — говорит Роб.
Как будто бы у него могла возникнуть сильная зависимость от средневековых музыкантов.
К самому финалу интервью Роб выдает свою речь храбрости и уверенности. И вдруг выскакивает расширенная версия того, что он написал Джону Гранту прошлой ночью:
«У меня есть способ сделать так, чтобы травма выглядела уверенно, и вот в этом мой талант. Это мой главный талант. Мой главный талант — любую травму превратить в шоу-бизнес. Думаю, это вообще единственный мой талант».
Вполне понятно, что фразу вытащили в заголовок: «Робби Уильямс: „Мой главный талант — любую травму превратить в шоу-бизнес“». К этой мысли он будет возвращаться в следующие недели и развивать ее. «Все это сильно травмирующие моменты, то, что я делаю на сцене, на самом деле травмирует — там я превращаю мои неврозы и недостаток самооценки в нечто, что больше меня, и это использую как энергию для того, чтобы проецировать вот этого невероятно уверенного в себе мужчину. А это неправда. Так что я превращаю мою травму в нечто, что выглядит как гигантский шоубиз».
* * *
Позже Роб открывает следующий мейл от Джона Гранта.
«О! — восклицает он, — вот это здорово».
В письме только картинка — фото некой футболки. На груди надпись: ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ЗА СЛОВА, КОТОРЫЕ СКАЗАЛ, КОГДА БЫЛ ГОЛОДЕН.
* * *
Май 2013 года
За завтраком в Уилтшире, во время репетиций тура Take The Crown, Роб говорит, что вчера видел сон, в котором он работает в ресторане. И там кончился виноград. Можно было купить два ящика, но по цене 1700 фунтов, а у них денег нет. А потом он оказался в инвалидном кресле, которое ему совсем не нужно было, к тому же катился в нем под откос с холма без управления.
Поедая завтрак, он на компьютере смотрит расследование Вашингтонского пресс-клуба про НЛО. Он сидит с Тедди. «Помнишь, как я был тебе папой?» — спрашивает он. На столе чайник играет мелодию «Правь, Британия, морями!». Он включает телевизор. «Хочешь, чтоб тебя, как меня, телевизор воспитал? — спрашивает он Тедди. — Так из меня и получилось что-то хорошее. Ну я по крайней мере с тобой его посмотрю». И следующая часть — тоном строгого родителя, который объясняет нечто важное: «Пока это Sky Sports». На канале Sky Sports рассказывают про программу грамотности Первой лиги — детей будут побуждать к чтению любимыми книгами футболистов.
«Я в одиннадцать читал то, что обычно читают в четырнадцать, — замечает он. — И мне не нужна была в этом помощь Тео Уолкотта».
Так я в первый раз услышал от Роба, что он чему-то хорошему в детстве научился.
Он тише добавляет: «Боюсь прикинуть, на уровне какого возраста тогда были мои познания в арифметике».
Я замечаю, что The Sun сегодня дала статью, в которой сказано, что он нарцисс. «Дашь поглядеть?» — спрашивает он.
* * *
В лондонском отеле Grosvernor House Роб сидит в номере на верхнем этаже и готовится к выступлению на премии Sony Radio. Он упоминает игрока в дартс Фила Тейлора, который постоянно присылает ему идеи для текстов песен. «Одна из них, — говорит он, — такая: мое фото они напечатали на плакатах, и до сих пор кончают».
Потом он болтает с Дэвидом Энтховеном.
«Я очень люблю свою дочь, Дейв», — говорит Роб.
«Думаю, она в тебя влюблена», — замечает Дэвид.
«Она да, — говорит Роб. — Вот новость сегодняшнего утра. Вообще оно так бывает: ребенок рождается, ты — вау! Ты в эйфории, о ребенке мамочка заботится, ты просто рядом отсвечиваешь. Потом уходишь на работу, возвращаешься, а ребенок же не делает ничего почти. А в семь месяцев они уже понимают, кто они и кто вы такие, начинают с вами общаться. А я теперь полноценный отец и полностью в это нахрен врубаюсь. И люблю до безумия, сука».
На следующий день он рассказывает Бирди, какая классная Тедди, узнает его.
«Я о ней теперь забочусь, — провозглашает он. — В первые месяцы не уверен. В смысле — все знали, что мы ее родили, но все знают, что таблоиды врут».
* * *
В гостиной в Уилтшире у него мы смотрим новый документальный фильм про Дэвида Боуи «Пять лет». На экране Дэвид Боуи рассказывает про «Ashes To Ashes», в частности про то, как он хотел взять героя песни «Space Oddity» майора Тома и поместить его в викторианские детские стишки. Боуи упоминает «вот эту тошнотность некоторых из них, типа „венок из роз“, „идет чума и мы все замертво упадем“, такое вот».
От этого Роб хохочет: он-то совсем недавно четыре недели возглавлял хит-парад с песней «Candy», в которой этот самый венок из роз цитируется впрямую.
«Джекнайф… — продюсер Джекнайф Ли, — …захотел выбросить этот венчик из роз, он никак не мог принять полную глупость этой фразы».
Роб хохочет: «А я смог!».
Далее в этом фильме критик Нелсон Джордж говорит об альбоме Дэвида Боуи Let’s Dance «Он сделал во многих отношениях экспериментальную пластинку, которая стала событием в поп-музыке, и это дало людям многое. Каждый артист, костяк их, возмущается фактом, что эти аутсайдеры теперь посвящены в нашу тайну, но в этом-то и опасность любого успешного альбома: совершенно непонятно, кто его будет слушать».
«Вот это реально, блин, круто», — отмечает Роб.
Некоторое время спустя Роб провозглашает: «В другой я буду авангардным».
Я с некоторым скепсисом поднимаю брови.
«Я не имею в виду следующую пластинку, — поясняет Роб, — имею в виду — когда пойду в другую комнату».
* * *
Роб — на стадионе Уэмбли, чтобы выступить на Летнем бале Capital Radio. За кулисами он дает интервью, в котором его спрашивают, каково это — выступать на Уэмбли. Он терпеливо объясняет, что, помимо благотворительного концерта Net Aid, который прошел здесь много дет назад, почти всю карьеру Роба стадион перестраивался, так что именно сегодня вечером он впервые здесь выступит.
Джози ожесточенно жестикулирует вне поля зрения камеры. Ясно, что он что-то не то говорит. Но Роб понимает это не сразу.
«С Take That же! — восклицает он, когда до него наконец дошло. — Я выступал здесь с Take That! Всего-то восемь раз! Совсем из головы вылетело. Вау! Сколько в пинте молока? Пятьсот фунтов!»
* * *
Роб часто раздумывает, не вернуться ли в Англию на постоянное место жительства, взвешивая все за и против. На этой неделе у него появляется еще одно «против». Он тренируется в спортзале дома Maida Vale, думая о Ноэле Галлахере, поскольку только что пообщался с женой Галлахера — они живут по соседству, через несколько домов, и когда они только въехали, она любезно прислала цветы.
В зале фоном работает телевизор, на экране какая-то викторина. Внезапно прорывается вопрос: «Кого из Take That Ноэль Галлахер назвал „толстым танцором“?».
Не только сам вопрос вызвал у него возражения. Хуже. По его словам, «ответ все знали».
* * *
Октябрь 2016 года
Прошлой ночью во сне Роб видел себя с Полом Маккартни. Маккартни показывал ему некое гигантское произведение искусства, которое кто-то создал в честь The Beatles. Скульптура — гигантское ухо.
«И я такой, а, врубаюсь… это ж про музыку», — вспоминает Роб.
В ухо шла лестница, а само сооружение гигантское — половина башни Центр-пойнт, параллелепипеда в центре Лондона, который очень хорошо виден из гостиной апартаментов номера Роба.
«Великолепно выглядело, — говорит Роб. — Очень красиво. Я прям прослезился, настолько красиво».
И тут во сне Маккартни Робу вроде как подмигивает. «Да, — говорит, — красота, но мы на ней еще и зарабатываем».
«Вы на ней зарабатываете?» — удивляется Роб во сне.
«Ну да, разные отчисления получаем, — объясняет Маккартни. — Суммы набегают очень приличные».
Еще Роб говорит, что Маккартни вроде как обрадовался тому, что Роб слышал его последний альбом.
«А я еще, помню, подумал, — говорит Роб, — ох, мы ж не обо мне говорим…»
Он пожимает плечами. «Ну просто сон. Вообще это, конечно, нечто, когда исполинское ухо тебе снится».
* * *
Сегодня он должен сняться в клипе на песню «Love My Life» на острове Шеппи, на северном побережье Кента. По пути в машине он лазает по всяким НЛО-сайтам, разглядывает фотографии, на которых вроде как НЛО над жилым кварталом где-то в России. На настоящие они не очень похожи.
В припаркованном на лужайке автоприцепе Winnebago, из окошка которого видно море, он гримируется и проливает хумус на брюки. Тут же сочиняет песню:
И снова у меня на брюках хумус!
Да будь ты, сука, проклят!
За то, что такой белый и размазываемый!
На хит песенка не тянет, но возможно это такой легкомысленно-бессмысленный юмор, который помогает протянуть эти долгие утомительные дни. С приветствием входит Воэн Арнелл, снявший большинство самых известных, знаковых клипов Роба. Режиссер ведет себя так, как было принято в дни расцвета его жанра: грубовато-нахально, немного непочтительно и дерзко. Как будто за поворотом не то вечеринка, не то мордобой, причем и то и то нормально, я за любой кипеж. Хотя человек он явно и умный, и воспитанный, но все ж есть в нем, в Воэне, что-то от той ауры.
«Сморел Грэм Нортона, — объявляет он Робу. — Бог мой, как же круто было!»
«Да уж», — говорит Роб.
«Кароль, бля, винищем своим красным поперхнулась, нах, аж сплюнула, сука. И птичка та американская морду сделала».
Роб выходит, чтоб сняться идущим вдоль дамбы. Параллельно по дороге едет машина, в которой кто-то узнал Роба. Они снимают Роба, но натыкаются на «кирпич». Тупик. Роб подходит, чтоб снять их усилия и чтоб освободиться наконец.
«Слишком уж на вас засмотрелась», — говорит сидящая за рулем женщина тоном скорее не извиняющимся, а так, как будто это первая часть предложения, завершающегося фразой так что я не виновата ни в чем.
Когда они уехали, мы едем дальше по дороге, минуя знак, предупреждающий нас, что мы направляемся в «отдаленные районы»
«Звучит прям как группа из 80-х, „Отдаленные Районы“ — Remote Areas», говорит он и садится в машину, и в то же время ему на пальто прикрепляют петличку.
Его снимают и снимают поющим песню, перепевающим ее раз за разом, песня причем играется на увеличенной скорости, посему трек звучит как некий мелодичный джангл, а движения Роба в клипе будут неуверенными и как будто во сне. В конце дня он фотографируется с несколькими местными, что поджидают его у фургончика-прицепа.
«Вы гораздо выше, чем я себе представляла», — говорит ему одна женщина.
«Да, — говорит он, поддерживая дружескую беседу. — Я очень высокий».
«Ну не очень», — отбивает она.
* * *
Тот же день, что начался со сна про The Beatles, заканчивается ответом Роба на форуме его сайта:
Кто твой любимый битл?
«Джон:)».
* * *
Май 2013 года
Его сильно разозлили.
Однажды поздно ночью, уже в постели, Роб читает на фан-сайте коммент некого юзера, который утверждает, что был когда-то фаном. Юзер, как вы увидите далее, действительно проживает в Тивертоне, Девон. Она — юзер — говорит, что у Роба все в прошлом, карьера закончена, и ей вообще не понятно, почему он вообще утруждает себя турами каким-то, и по ходу дела она оскорбляет Айду. «Меня от нее тошнит» — такое объяснение.
Он приходит в такую ярость, что тут же пишет в блог. Написанное он отправляет Джози — ПОСТИ ЭТО В БЛОГ, ХОЧУ ЧТОБ ВЫШЛО, КОГДА ПРОСНУСЬ, СПАСИБО:* — и меня тоже ставит в копию. Да, когда вам кажется, что вы под обстрелом и в осаде, то вам естественно очень хочется отстреляться. Но когда вы чувствуете вот этот вот огонь на себя и осаду, вам также очень легко потерять чувство меры и последствий. Другое оружие он расчехлит чуть позже, а пока начинает с сарказма. Сарказма и гугла:
Только увидав твое фото, я сразу же захотел бросить жену и начать новую прекрасную жизнь в Тивертоне с тобой и твоими изумительными друзьями.
Я тут же загуглил Тивертон — ну просто чтобы понять, как будет выглядеть эта моя новая жизнь (может же мальчик помечтать!).
Как же я удивился, не обнаружив ничего интересного.
Есть, правда, новая тивертонская библиотека и с конторами горсовета.
Я ничего не знаю о тебе, мне просто интересно, как это все совместили… то, что сейчас — архитектура.
Если не ошибаюсь, там три уровня… От чего голову сломаешь: на том верхнем-то что они делают?
Ну вот после того как мы побывали в библиотеке и конторах можно пжлст пжлст пжлст пжлст мы это сделаем?
<Здесь Роб вставляет линк на сайт TripAdvisor — на раздел «Tiverton, Devon, достопримечательности» где «наблюдение за барсуками».>
Ох, трудно же было тебя найти.
Что с остальными 38 330 обитателями вашего прекрасного города.
А водоворот нашей жизни… иногда кажется совершенно невыполнимой задачей.
Если б я раньше только знал про А я наверное и не женился бы на этой американке, начать с того…
*Пожимает плечами и потом размышляет, как бы мне сообщить эту новость*
Мощнейшее облегчение в каком-то смысле.
Вот печатаю этот пост и слезы по щекам.
Просто мыслями возвращаюсь в то время… одинокий в поле, руки воздев к небу, возопил…
Господи!!! Пошли мне женщину, которая похожа на…
И если до сих пор эта запись в блоге держалась все-таки в рамках необычного-забавного, а не оскорбительно-жестокого, то сейчас уже уклон безнадежно в ужасное. Вот эти сложные метафоры, которыми он описывал внешность своего адресата — оригинальны, запоминаемы и забавно изобретательны, но общий эффект — ужас, ошибка.
Атака продолжается еще сколько-то времени. Затем, уже к финалу записи для блога, тон слегка смягчается или, по крайней мере, увядающий сарказм преподносится с чуть большим изяществом:
Но я чувствую, что сказал уже слишком много…
Встречу тебя тут
<Постит фотографию главной улицы Тивертона.>
На мне будет футболка с группой Take That, на лице — киссовский грим, так что узнаешь меня…
До скорого
Думай обо мне.:*
* * *
Вот прям с трепетом вхожу я на следующий день, в обеденное время, в дом на Майда-Вейл. Некоторые слова из того блога, особенно те, которые я тут не стал цитировать, вообще никому не стоит читать. Похоже, допущена серьезная ошибка, в которой он будет раскаиваться.
Когда я прибыл, Роб внизу играет с Тедди.
«Получил мейл мой?» — спрашивает он.
Киваю.
«Его не опубликовали», — говорит он.
Он объясняет подробнее, что случилось.
«Было полнолуние, — объясняет он. — Я заснуть не мог. Не сомкнул глаз до шести утра. В интернете все что мог — все посмотрел, а смотрел я рэп-баттлы».
Иногда ты понимаешь, что некое действие довольно безответственно, и именно поэтому его делаешь. «Мне почти все время приходится быть политкорректным, не обосрать бренд, человека или образ, того не обидеть, сего не задеть, а иногда именно это, сука, и хочется сделать».
Но как только он проснулся поздним утром, у него первым делом мелькнула в голове одна-единственная мысль: «Епт, не публикуй!» ОН написал мейл Джози, которая ответила, что тоже подумала посидеть на этом сообщении.
Позже на собрании по поводу турне он всем зачитывает этот блоготекст.
«А что она сказала-то, на самом деле?» — спрашивает кто-то, удивленный, какая ж гнилая провокация могла такую вот реакцию вызвать.
«Ну в общем и целом ей не понравился Take The Crown», — ответил Роб.
* * *
В итоге оказывается, что его импульсы, сколь бы неумными они ни были, на самом деле не такие уж несправедливые. После того самого коммента, который подвиг Роба написать в блог и вызвал множество возражений и негативных ответов фанатов Роба, эта женщина постит снова — на сей раз усиливая свою атаку. Штука неприятная. Она, например, обозвала Роба «мальчик-гей в шкафу», а Айду — душевнобольной, охотницей за состоянием и той, у кого «наверное, есть страпон».
После появления такого Роб пытается убедить всех, что ту его запись стоит опубликовать. Все забрасывают его аргументами против такого шага. Он ясно понимает, что все они говорят дело, он уж никто не сможет у него отнять развлечения — пожаловаться.
«Иногда, — говорит он, — с вами всеми так скучно».
* * *
Октябрь 2016 года
Робу нужно дать несколько интервью новозеландским журналистам по телефону. Он понимает, что эту тему поднимут, и так и происходит.
«Ага, — хохочет он. — Давненько никто не вел себя столь кошмарно. Никто не был таким ужасным очень, очень давно».
В октябре 2015 Роб давал концерт в Wellington Basin Reserve, и рецензию на этот концерт написал местный обозреватель по имени Саймон Суитмен. Рецензия его по большому счету представляла собою набор оскорблений, причем автора просто явно раздражала неугасающая — по его мнению, необъяснимая — популярность Роба:
«Вся эта его фишка „хороший гопник“, „я ржу — значит я победитель“ довольно утомительна… при этом он никак не может подобраться ни к одной высокой ноте, не говоря уж о том, чтоб ее взять… нечто под названием „Me & My Monkey“ заслуживает премии в номинации „Худшая песня всех времен и народов“… показала, насколько далеко можно зайти с караоке если имеешь скулы… неумелая чепуха… его жалкое подобие тоненького голоска… никаких нюансов… хуже, чем быть пойманным в объектив неумелого фотографа… В следующий раз они могут даже пригласить настоящего музыканта, теперь, когда цирк — тьфу-тьфу-тьфу — уехал».
В этой жизни Роба мочили гораздо более утонченно и квалифицированно, но именно этот текст по каким-то причинам его задел. «Тур уже приближался к финалу, я реально устал и на нервах, так что это меня разозлило».
Ну и он ответил. На следующем же концерте, в Окленде, Роб посвятил свое стихотворение «Привет, сэр» Суитмену, заменив последнюю строфу на Суитмен Симон, поцелуй меня в жопон. Еще он запостил в твиттер изображение Суитмена, которое нашел в соцсетях у журналиста, на котором он, довольно крупный мужчина, держит на ручках своего маленького сына. В посте Роб снабдил картинку подписью: Саймон Суитмен кушает детей.
Как Роб объясняет в позднейших интервью в Новой Зеландии: «Я отдал все, что у меня было, я взял на себя такую ответственность — людей развлекать, подошел к этому очень серьезно и, как мне кажется, когда ты устал и скучаешь по семье, а кто-то к тебе зол, то ты такой ох-х-х-х… Я ужасно сверхчувствителен. Я не толстокожий. Твердая шкура на мне не наросла. Я все такой же тонкокожий и невероятно сверхчувствительный».
Но Роб так же ясно дает понять, что у него нет никаких остаточных злых чувств.
«Господи, вообще ничего такого нет, — говорит он. — Я там, в Новой Зеландии, провел два чудесных вечера на сцене, перед изумительной совершенно публикой, так что теперь жду — не дождусь снова их развлекать. Я вернусь! Послушайте, ну тут дело такое — это ж пантомима, притом — часть „Шоу тяжелого развлечения“. Хорошо это или плохо. Я как бы все тут связываю воедино. Я пел со сцены для людей, которым все очень понравилось, и это прекрасно, а Саймона Суитмена храни господь. И его тоже храни господь…»
* * *
А так могло бы и остаться. Когда в Новой Зеландии вышло одно из этих интервью — включая некоторые из этих комментариев — автор статьи указал там, что «Суитмен от комментариев отказался».
Но, как оказалось, не очень надолго. В конце той недели Суитмен постит эссе о событиях прошлого года в разделе о воспитании веб-сайта TheSpinoff. Его текст озаглавлен «Примерно в это время Робби Уильямс опубликовал в твиттере фото моего сына».
Начинает он снова про концерт. И описывает его тем же пренебрежительно-надменным, глупо-непочтительным по отношению к Робу тоном, что и год назад. «Робби страдал и боролся весь концерт… как и я». И про публику так же: «Они там уши ватой позабивали все». Одно только это взбесило бы Роба.
Он у Суитмена это только начало. Он описывает, что Роб запостил в твиттер — притом забавно, что он уверен: не сам Роб отбирал фото на сайте Суитмена. (Мне нравится вот этот вот подразумеваемый вариант, что-де Роб содержит команду, которая делает эти его посты от его имени — непродуманные, импульсивные.) Суитмен поясняет, что на фото, которое Роб использовал, — он с сыном Оскаром на празднике День музыкального магазина. Оскару тогда было пять месяцев. Потом Суитмен рассказывает про медиабурю, что потом поднялась, и реакцию его жены. Объясняет, как тяжело, даже признав, что сам выложил фото для всеобщего пользования, было видеть изображение родного сына, бесконечно перепечатываемое в таком вот контексте.
Как же я мог ответить? Если б я сказал, что это смешно, или что это глупо, или что это странно, а Робби просто стоит повзрослеть, то я бы в любом случае выглядел дураком каким-то. Если б я всерьез выразил свое разочарование тем, что изображение моего сына расшаривается — его бы стали расшаривать и фотошопить. И я бы тоже стал мемом следующей недели… Я сменил фото на своем сайте, поставил более позднюю, где мы с Оскаром примерно так же позируем. Снова в окружении музыки. Сыну сейчас четыре года. Вот то, что после этого я его не съел — это был мой (молчаливый) ответ.
Потом Суитмен переходит к тому, что хотел сказать.
Я хорошо помню один важный момент того вечера. Я хотел его упомянуть тогда, мало того, мне не верится, что его никто не заметил. Я имею в виду страстную речь Робби Уильямса в середине концерта, в которой он описал, как чуть было не отнял камеру у кого-то, кто собрался сфотографировать его детей. Он даже хотел разбить фотоаппарат. Потому что, верно: нет ничего более значимого для Робби Уильямса, чем его дети. Никакие наркотики, виллы и легковозбуждаемая публика — ничего даже близко. Именно дети — вот они-то главное. Они для Робби самое главное. И он, блин, рехнулся бы, если б кто-то стал бы распространять картинки, на которых его плоть от плоти, его родные кровиночки. Он рассказывал ради поболтать с публикой, как-то ее растрогать, а у самого ком к горлу подступал. Аудиторию прям прорвало. Вздохи. Тот самый Робби Уильямс. Хороший парень, немного простоватый, хамоватый слегка, но, елки-палки, детей-то своих любит. Понимает, что такое хорошо и что такое плохо.
* * *
Роб, разумеется, увидел текст Суитмена. И, конечно, безотносительно того, насколько был оправдан тогда гнев Роба и безотносительно новых подковырок Суитмена, Роб уловил тут главное.
«Я написал ему имейл, — говорит Роб, — от отца к отцу. Написал там: „Когда я прочитал „День, когда Робби Уильямс опубликовал фотографию моего сына“… у меня упало сердце… Вот как под золпидемом я ничего хорошего с амазона не заказываю, так же в гневе я выбираю не лучшие слова и действия. И за это я прошу прощения у тебя, твоей жены и Оскара“».
Он ответил?
«Ага. Написал просто: „За это спасибо“».
* * *
Июнь 2013 года
В самолете на Дублин он чувствует себя отлично.
«Никогда так не было, — говорит он, имея в виду время перед первым концертом длительного турне. — Никогда не бывало такого „а давайте это сделаем!“ Всегда было…» он изображает на лице жалкое выражение паники, страха, отчаяния.
Не сказать, что он не всегда ищет, на что отвлечься. В дублинском отеле в своем номере он находит на YouTube одно телешоу под названием «Игра-приключение» с ведущей Мойрой Стюарт; весточка из детства. «Лет в девять-десять любимая моя передача была, — комментирует он. — Помню, мама легла в больницу с бурситом, воспалением сустава, звонит домой, а я ей говорю: у меня как-то получится отойти? Просто моя любимая телепередача уже начинается. Ну мне и досталось. Как никогда». Он еще немного смотрит программу. «По определенным причинам это было лучшее в моей жизни на тот момент. То, что надо».
* * *
Он прощупывал почву: один случайный маленький концерт, потом тур Take That, потом в прошлом ноябре три концерта в O2, но вот теперь оно, оно самое: концерты тура Take The Crown — впервые с «взрыва» 2006 года он будет выступать весь вечер один, сам по себе, перед стадионом, и так снова и снова, каждый день, месяцами. С первого шоу у него сложился порядок действий. Он предпочитает приезжать на стадион пораньше, чтобы расслабиться, погулять, поесть, лечь на массаж, поболтать, провести время с Айдой и Тедди, сделать растяжку, пообщаться с музыкантами, поиграть в ФИФА и отдохнуть. Эдакий «безопасный пузырь» (аттракцион: прозрачный пластиковый шар, сидящий внутри которого человек может катиться в разных направлениях. — Прим. пер.) для того, чтобы собрать себя для того, что ему нужно сделать.
Сегодня в кейтеринге Роб напевает Тедди песню Нены Черри «Buffalo Stance» и разговаривает с Бирди о будущем отцовстве. Сидящие за столом начинают обсуждать выбор имен детям и то, как решения меняются в последнюю минуту.
«Меня вообще хотели назвать Доминик, — замечает Роб. — Доминик! Не знаю толком, почему не назвали, что случилось. Вроде как отец мой против выступил».
Одна из бэк-вокалисток, Сара Джейн, спрашивает, выбрали ли они с Айдой имя мальчику.
«Вроде Сонни, мне кажется», — отвечает он.
Сегодня, когда это происходит, здесь присутствует кузина Айды Чарли. «Вот у Чарли полное имя — Чарлтон», — говорит Роб, не упоминая, почему дали такое имя — семья Айды была очень близка Чарлтону Хестону (американский актер и политический деятель, 1923–2008. — Прим. пер.) — зато полагает, что «вот это отличное, солидное имя для парня».
Вернувшись в гримерку, Роб обнаруживает там послание от Робби Киане «всего тебе наилучшего», а также упаковку из шести бутылок «Гиннеса» и двух шампанского (ингредиенты для коктейля «черный бархат») с запиской от U2 с наилучшими пожеланиями.
«Они всегда так делают», — говорит он безо всякого пренебрежения, напротив, с благодарностью. (Если б отправитель был не так умен, Роб наверняка высказался насчет того, что ему прислали алкоголь, но, я думаю, здесь он полагает, что и он и они понимают, что подарок здесь — в символизме.)
«Тедди, а ты знаешь, кто такой Боно?» — спрашивает Айда.
«Он тебя поцеловал, — говорит Роб Тедди. — На премии GQ», — добавляет он так, как будто Тедди только и ждала дополнительной информации для того, чтобы подтвердить воспоминание.
«Не знаю, кому тут повезло», — говорит Айда.
«Я знаю», — говорит Роб.
* * *
В Дублине все проходит хорошо. Далее — несколько концертов в Манчестере.
В первый вечер за кулисами Роб надевает некую гелевую маску, благодаря которой выглядит как персонаж фильма ужасов. «Я такое стал использовать на туре с Take That», поясняет он и отправляется по закулисным коридорам на поиски Олли Мерса. Они почти каждый вечер или днем находят где-то друг друга и разговаривают. Почти все время это просто как разговор двух попсовых приятелей, но иногда создается впечатление ученика и старшего, причем младший и байки хочет послушать, но и ценный совет получить.
«Мне очень нравятся слова в „Rock DJ“, — говорит Олли. — Если внимательно послушать текст, то там все довольно жестко. Эротично, сука».
«Ага», — соглашается Роб.
«Когда на шоу „X Factor“ кто-то запел „Rock DJ“, — вспоминает Олли, — у меня реакция — нет, ну невозможно же петь такие слова… не пой, там же намеки сплошные… Короче, по-любому нельзя такое петь».
«Ага, вся моя карьера на намеках, — говорит Роб. — На том, что говорить тебе вроде как не положено».
Вернувшись в гримерку, он объявляет: «Знаете, для чего время наступило? Время для тестостерона».
«Ты по каким дням его принимаешь?» — спрашивает Джина.
«Обычно по вторникам и пятницам. Или вторникам и субботам».
После чего происходит ежедневный брифинг, обычный для начала тура — ему говорят, что ему лучше сделать и куда направиться в тот или иной момент выступления. Слушая, он меняет памперс Тедди.
* * *
«Вопрос, правильно, — говорит Олли Мерс. — Как думаешь, если б я встретил тебя двадцать лет назад, ну, пятнадцать, мы бы сейчас все еще дружили бы?»
Сейчас день, второй концерт в Манчестере. Беседа происходит в гримерке Роба. Раздетый Роб лежит лицом вниз на массажном столе. Ему делают массаж. Олли и Джонни Уилкс сидят на софе.
«Ты, наверное, стал бы одним из тех друзей, которых я бы отпустил, попав в рехаб, — отвечает Роб. — Потому что ты бы знал меня только по бухлу и наркоте».
«Тот Роб, двадцатилетней давности, тебе бы не понравился», — замечает Джонни.
«Ну, я вот не знаю!» — возражает Роб.
«Ты был забавный, — рассуждает Джонни, — но не когда офигевший. Ты бы такой ему — а пошли со мной! Ну и все, понеслась, ушли в штопор, а потом он бы на тебя до конца жизни смотрел бы испуганно».
«Да уж, того меня испугаешься», — соглашается Роб.
«Когда он начинал выпивать, то первые две-три рюмки…» — начинает рассказывать Джонни.
«Тот час, тот золотой час», — говорит Роб.
«…он блистал просто. А потом вдруг внезапно заявлял: я теперь схожу с ума. И все. В этом и заканчивал».
«Ну то есть ответ нет», — подытоживает Олли.
«Да ты б исчез уже, — говорит Роб. — Он нормальный, но… ох мать твою…»
Олли возвращается через какое-то время. Роб теперь уже одет. Только что прибыли Айда и Тедди.
Роб представляет Айду человеку из группы Олли:
«Моя нынешняя жена».
«Мой первый муж», — говорит Айда.
Роб проводит какое-то время с Тедди.
«Ты самый улыбательный малыш, — говорит он дочери. — И я таким был, пока не расплылся как корова».
* * *
Почти каждый день перед концертом проходит так называемый мит-энд-грит: Роб должен зайти в помещение, где собрались всякие нужные люди, и несколько минут с ними вежливо общаться. Обычно люди, приглашенные на мит-энд-грит — те, кто работает на спонсора тура, Samsung, или поклонники, выигравшие конкурсы. Такие встречи он научился проводить довольно изящно, но неизвестно же, с чем можешь столкнуться. Сегодня одна женщина заявляет, что, когда ей было 13, а он пел в Take That, она из Катара накатала ему длинное письмо. И до сих пор она вроде как слегка разочарована — как будто все еще в глубине души надеется на ответ.
Роб объясняет, что у такого письма просто не было шанса попасть к нему в руки. Мне кажется, очень мало кто представляет напряженность и безумие жизни подростковой звезды на пике славы.
«Однажды на День Святого Валентина, — говорит ей Роб, — я получил семьдесят четыре тысячи открыток».
* * *
Пока Роб находится в Манчестере, оживает старая вражда. Группа Лиама Галлахера Beady Eye вот-вот собирается выпустить второй альбом, и сейчас они тоже в городе. И дело не только в том, что группа выступает здесь в своем родном городе в зале Ritz, где всего полторы тысячи зрителей, а Роб при этом — на стадионе «Этихад», который есть домашняя арена любимой команды Галлахера, «Манчестер-Сити».
Любые сомнения в том, что такое положение вещей может хотя бы слегка раздражать Галлахера, развеиваются выступлением Лиама на радио. В этом радиоинтервью он говорит, что «побеждает херня всякая», в своем фирменно стиле добавляя: «На „Этихаде“ три вечера подряд мы должны были б выступать, а не какой-то жирный мудак. На его месте мог быть любой анальный клоун. Вот очень досадно, что он фигачит три вечера подряд, а такая группа, как мы — в Ritz один вечер. Бедняга. Но дело-то не в нем, дело в публике вообще. Но, сука, и в нем тоже дело, — это если вы вдруг подумали, что я боюсь или типа того».
Такая вот провокация как будто специально заточена под Роба.
И первым делом появляется запись в блоге:
В идеальной во всех отношениях оценке меня и моей карьеры, Лиам, все-таки в «Этихаде» я выступаю не три вечера, а четыре…
А потом еще только 4 на Уэмбли. Ах да, и два Хэмпдена.
Из других новостей — вот двое твоих менеджеров, Пупетт и Уолле.
Искренне ваш, еженедельно вписывающий страницу в историю, более успешный, чем «Реюнион Oasis», толстяк-идиот:)
На фото к посту — Пупетт и Уолле восседают в церемониальных изысканных креслах менеджеров, с эмблемой «Манчестер-Сити» над ними.
На этом он не закончил. На следующем концерте, допев «Feel», Роб обращается к публике — он заметил у кого-то в руках плакат «Лиам — говнюк». Роб зачитывает эту надпись и говорит:
«Вот, Лиам, просто знай это, что когда Oasis наконец-то соберется снова, ты никогда не будешь успешнее меня. И когда ты будешь выглядывать, когда ж Oasis наконец воссоединится и ты „окинешь взглядом, что мы создали“, просто вспомни, что толстячок в твоем районе четыре вечера подряд народ собирал… Но помимо этого наилучшие поздравления с новым альбомом и удачи на будущее».
Звучат первые аккорды песни «She’s The One».
«Робби Уильямс, — добавляет он. — Который успешнее, чем реюнион Oasis».
* * *
«Ой, ну как же ржачно получилось, — говорит потом Айда. — Это ж экспромт?»
«Да нет, я подготовился, — признается он. — Решил просто, что если будет подходящий момент — скажу».
Позже, лежа на массаже, он говорит: «На мне ж вес этой истории с Лиамом, верно? Не слишком тяжелый? Потому что я не слишком зол, вы понимаете, о чем я».
Он о том, что не такой злой, как раньше.
«Вы вообще знаете, что я пытался его найти? Прям вот садился в машину и ехал в Примроуз-Хилл и Хаверсток-Хилл, туда, где он бывает, насколько я знал, чтоб его найти. Хотел ему морду набить».
Сколько раз?
«Дважды».
Оба раза из-за чего-то конкретного?
«Нет, я вообще зол был, на все».
Та давняя дружба с группой Oasis закончилась быстро и последовали годы нехороших снисходительных наездов со стороны братьев Галлахер. Тогда еще он любил выдавать все и по-хорошему.
В гримерку входит Олли.
«Прям убил ты, блин, своей речью в конце», — сообщает он Робу и рассказывает, что смотрел съемку с церемонии наград Brit Awards, где он говорит про Лиама и вызывает его на бой.
«Ты когда-нибудь видел меня вне дома в костюме Тигры? — спрашивает Роб. — У меня был этот костюм Тигры, я в нем футов семь (т. е. выше двух метров — Прим. пер.), и я его на прогулку иногда надевал. Так одетым на рынок в Кемдене ходил даже. Так что я поехал в Примроуз-Хилл, лежу значит на этом холме примроузском, курю сигарету, гляжу в небо и тут замечаю папарацци. И я такой, ну, блин, все, хана, щас он поймет, сука, что внутри Тигры — я. Короче, я зачмырил папарацци этого, а потом спросил: а кстати, не знаете ли вы, где проживает Лиам? А он такой типа — ну да. Не отвезете ли нас туда, интересуюсь. Ну и вот я в доме Лиама в костюме Тигры такой…» Он поднимает вверх кулаки.
* * *
Октябрь 2016 года
В машине, везущей его в южный Лондон на репетицию, Роб слушает, как его приятель Падди Макгиннесс на talkSPORT рекламирует свое шоу «Звезды в своих машинах».
«Патси Кенсит, у которой одна из машин была Bristol… — говорит Макгиннесс, — а замужем она в то время была за Лиамом Галлахером, и это был их первый…» Он рассказывает, что селебрити никогда не узнаю́т, какую именно из их старых машин отслеживали. «Но когда мы все раскрыли, она просто разрыдалась. Она как будто вернулась в то время. В приятном смысле. И вот так оно тут и происходит — реально вызывает эмоции».
«Помню, как они ее купили», — мурлыкает Роб. И как это часто бывает, он откупоривает тот раздел своего мозга, где хранятся байки о Робби Уильямсе и Oasis. Сегодняшняя история — из того краткого медового месяца, когда группа Oasis дружбу с блудным членом мальчуковой группы вроде бы приветствовала. Ну, по крайней мере, до определенной степени.
«Рассказывал ли я вам когда-нибудь, — начинает он, — о том, как Лиам Галлахер разъяснял, почему он позволяет себе отрываться со мной? Некоторое время продолжалось». Роб говорит голосом Лиама: «Ну, люди меня типа спрашивают, типа чо ты с ним тусуешь. Кое-чо они о тебе не знают, что он длиннее и тверже…» Он снова говорит своим голосом: «Не именно эти слова он произнес, но смысл такой — он тусуется со мной потому, что я держусь до последнего. А он типа дает мне понять, что вроде как не стоит ему со мною отрываться. Но заодно объяснил мне, как с самим собою он это согласовал».
Что ты подумал, услышав от него такое?
«Ну это было на следующий день в двенадцать часов, так что я не очень-то был в состоянии хоть какую информацию нормально воспринимать. Ну, наверное, подумал что-то типа — опаньки… понял тебя».
Ну то есть ты сразу воспринял такое как слегка завуалированный удар?
«Ну, это не было слегка завуалированным ударом. Это был слегка завуалированный комплимент в форме оскорбления. Но, думаю, что именно в этом момент я и подумал, что совсем мне здесь не рады, так что не буду волноваться по этому поводу».
А вы чем всю ночь занимались?
«Да ясно чем. И битлов слушали. Чесали языками. Пытался задобрить охреневшую рок-звезду. Кокаиновый невроз».
* * *
«Рассказывал ли я вам когда-нибудь о том, как я заселился в отель как Лиам Галлахер? Я тусовался всю ночь в Манчестере, вообще без сна, на следующий день сел в поезд со всеми этими журналистами, которые тоже не спали, и одного зацепил. Мне кажется, на „Вечер… с Джулсом Холландом“ он должен был приехать, но я знал, что Лиам не приедет, а также я знал, что ему забронирован номер в отеле, и я знал его псевдоним — Билли Ширз. Так что я зарегистрировался в отеле как Билли Ширз и спал там с журналистом».
А ему ты сказал в итоге?
«Я думаю, он сам прознал. Наверно, кто-нибудь ему сказал. „Наглый хер…“ Не знаю, наглый хер в хорошем смысле или в плохом. Думаю, в плохом. Но, знаешь, я ж на ногах провел двадцать четыре часа в ракенрольном угаре. В тлеющих угольках ночи. Что кажется великолепной мыслью тогда — по трезвой таковой совсем не кажется».
* * *
Однажды мы обсуждаем «Cheese And Onions», шедевральную пародию группы The Rutles. Это открывает ту же дверь.
«Я, знаешь, несколько раз слушал эту песню на кухне у Лиама и Петси, — воспоминает Роб. — Но для него эта песня — не прикол. Я думаю, он даже и не знал, что это пародия. Вот он мне включал „Cheese And Onions“ и все такое прочее, и вот не подавал никакого знака, что знает, что это шутка. Он так и думал, что это одна из блистательных битловских песен. Ну просто другие песни The Beatles».
* * *
Журналист, берущий интервью у Роба, показывает ему фотографии, сделанные на протяжении его карьеры, и просит прокомментировать каждую.
«Ну вот на этой мы с Лиамом в Гластонберри. Какие ж чудесные это были двадцать четыре часа! Протусоваться с рок-н-ролльной группой, которая на пике. Это круто, это очень заводит. Там своя энергия. Я будто вырвался из всех безопасных рамок, ограничивающих хорошего белого мальчика, и пошел вразнос: вот я такой, а вы как хотите. То есть — мощное освобождение, очень. К тому же я был настоящим фанатом Лиама с Ноэлом, вообще их группы, так что проводить с ними время было просто здорово».
Эту же нить он подхватывает в другом интервью.
«Лиам был голосом нашего поколения, а песни Oasis — саундтреком нашей жизни. И вот было эдакое время золотое — полтора года высокооктанового-чего-угодно, черт-те чего, и это было дико круто. Ну, понимаете: где ты был, когда мы балдели? Ну, я-то как раз именно там и был».
И тут же он представляет тот опыт с оборотной стороны.
«Хотя это время и было такое, высокооктановое, но оно еще и грустным было, потому что реально ты проверял на прочность свое тело. И я запроверялся, зашел слишком уж далеко. Это вот как смотреть фильм, где вечеринка с бухлом и наркотой, и все отрываются, а следующее утро тебе не показывают, и ты такой: ох, как хочется там с ними! Но когда ты видишь похмелье, ты понимаешь: вот повезло-то, что я не был там с ними».
* * *
«Однажды у меня была „измена“, страх конкретный, — рассказывает он. — От „Клуба Микки Мауса“ по телевизору. Мне представилось, что я застрял в домике Мики Мауса и что я знаю только тех людей, которые там, и что они так вот разговаривают. И у меня прям паническая атака началась. И вот каждый раз, когда где-то показывают „Клуб Микки Мауса“, я как бы возвращаюсь к той панической атаке и боюсь, что живу с ним в этом 3D-мире. Понимаю, что это реально странно».
Он умолкает на секунду.
«И вот тусоваться с Лиамом Галлахером — это то же самое».
* * *
Июнь — август 2013 года
Тур Take The Crown продолжается. «Проходит хорошо, — оценивает Роб. — А я прогнал всех демонов 2006 года. Дело серьезное, ведь с 2006 всякое в моей голове думалось насчет этого всего, а теперь вот взяло да и испарилось без следа».
Этим летом еще десять лет со дня его триумфа в Небворте.
«Если подумать о возрасте от десяти до двадцати, насколько это много, — говорит он, — то, думаю, следующие двадцать лет жизни ты разрабатываешь первые двадцать».
* * *
Мы в Шотландии. Роб заказывает в номер запеченный батончик «марс». Его приносят под серебряным куполом.
«Мы явно в этом отеле первые, кто это заказал, — говорит Айда. — Выглядит оно как какашка зажаренная».
«Блюдо хорошее получилось, — говорит Роб. — Девять из десяти. Я не мог представить, как же кляр и сладость вместе сплавятся, но поженили их отлично. В смысле — никогда больше такое не закажу». Он глядит на дочь. «Вообще никогда не говори „никогда больше“, может с тобою, медвежонок Тедди, такое скушаю, когда подрастешь».
* * *
На следующее утро всех резко будит пожарная сигнализация. Эвакуируют весь отель, а Роб, выяснив, что никакого пожара нет, отказывается уходить из отеля и снова ложится спать. А все остальные музыканты и люди, работающие в туре — некоторые вялые и раздражительные, потому что после радостной ночи им любое утро слишком раннее для подъема — должны собраться примерно минут на пятнадцать на газоне. Выяснилось, что у кого-то ванна перелилась и из-за этого пожарная сигнализация сработала.
Ну, говоря точнее, моя ванна. Когда надо, я тихим тоном прошу прощения, но и на самом деле — это не то происшествие, которого ты бы себе пожелал. Дело в том, что когда ты ездишь в таком туре, то чем меньше твои нужды и действия требуют внимания других людей, тем лучше ты вписываешься в команду. А тут к тому же создан прецедент для шутки, которую развивают бесконечно. С этого дня неделями я каждый почти день, открывая дверь своего номера, буду обнаруживать, что мне подбросили пластмассовую уточку или какую-нибудь другую детскую игрушку для ванны. Однажды — листочек с текстом песни «Yellow Submarine». Продуманный подарок, напоминалка от службы охраны Роба.
* * *
Возможно, это некий защитный механизм, учитывая, что он должен делать сегодня вечером, но болтовня в гримерке иногда приводит к совершенно неожиданным темам. Сегодня беседа Роба и Джонни о том, какая могла бы быть худшая суперсила в мире (договариваются: с завязанными глазами уметь понять, что ты на заброшенной парковке) каким-то образом вызывает у Роба воспоминание о том, как над ним четырнадцатилетним и его друзьями поиздевались какие-то сволочи, которые заставили их служить себе мебелью. Заставили так сложить тела, чтоб получилось кресло, на котором негодяи просидели несколько часов.
«Это ж явно были настоящие воры-взломщики, — рассказывает он. — А мы расположились лагерем, несколько нас — Ли, Лино, Эмо, Спикерс — закупились пивом, самой дешевкой, светлым. Расположились где-то примерно в миле за задами домов на Парквей. А эти, значит, были такие серьезные ребята из пригорода, из Челла. Мы такие сидим там в четыре утра, и они тут возникли из ниоткуда и давай нас напрягать. Выпили все пиво наше и, угрожая ножами, заставили меня принять форму кресла — и сидели на мне несколько часов».
Тут я предположил, что обычные грабители не дошли бы до столь сюрреалистического представления, что-де вот из этих людей получится отличная мебель.
«Да откуда тебе знать? — возражает Роб. — А им сидеть было не на чем».
Ты испугался?
«Конечно. Мужики такие. С ножами. Кошмар вообще».
На тебе сколько времени кто-то просидел?
«Ну пару часов просидел. Они вставали, отходили отлить, возвращались». Кажется, его и удивляет и раздражает, что я нашел это странным.
«Вот что было, то и говорю, точно, как в рецепте, — восклицает он. — Какие-то взрослые парни сделали из меня стул!»
А чем закончилось?
«Да они просто встали и ушли. Уже рассветало и они все бухло наше выпили».
А вы просто взяли и пошли домой?
«Ну да».
Рассказали кому-нибудь?
«Да вроде нет, не рассказали. Мне кажется, и друг с другом-то мы об этом не говорили».
* * *
Во время концертов Тедди находится за кулисами, в ушках у нее — беруши. В финале шоу Роб сбегает со сцены, пока группа доигрывает финальную часть песни «Angels», — ему надо уехать до того, как публика заблокирует выезды со стадиона. Так что обычно он забрасывает себя в вэн, будучи во взвинченном режиме стадионного концерта. А в тихом микроавтобусе спит Тедди. В крови Роба бурлит адреналин, но все роящиеся в голове мысли ему приходится шептать.
«Так было весело», — шепчет он сегодня.
В некоторые вечера его окружению понятно, что сегодня ему пришлось трудно. Обычно об этом свидетельствует его повышенная активность на сцене, его слишком демонстративное поведение и слишком уж оживленное общение с публикой — так он сверхкомпенсирует некоторые, как ему кажется, недостатки сегодняшнего выступления. Но каждый из его окружения уже понял, что про все другие вечера они просто не знают. Будет казаться, что у него все под контролем, он знает, что делает, он радостен и на одной волне с публикой. Но потом, когда он сойдет со сцены, он или скажет, что так и было, или расскажет нечто совсем противоположное, во что и поверить будет сложно — за исключением того, что, взглянув ему в глаза, вы увидите отблески такого волнения или страха, что тут же перестанете сомневаться. Это он и сам признает. «Даже тренированному глазу — менеджера, жены, друзей — невозможно понять, что я сейчас в страхе от десятитысячной толпы», говорит он, с кривой усмешкой добавляя «Полагаю, это особый дар».
Такое, конечно, иногда сбивает с толку. Сегодня вечером в Шотландии он вроде бы волшебно выступил, да и ему самому после концерта ничего плохого не сказать. Но Джози потом расскажет, что когда он второй раз за концерт забежит в палатку для быстрого переодевания — а на этом этапе он вроде бы полностью поглощен концертом и держит все под контролем — он на самом деле такой вопрос ей задаст:
«Джози, а мне действительно очень надо сфотографироваться завтра на паспорт?»
И точно так же несколькими днями позже в Лондоне, тоже на триумфальном совершенно концерте, я не могу себе представить, что в публике хоть кто-то догадывается, что во время исполнения «Angels» одна из мыслей, что проносится в голове данного певца (обыгрывается строчка из песни, thoughts run through my head, «мысли проносятся в моей голове». — Прим. пер.) — ночью на «Большом Брате» выселение кого-то из участников.
* * *
В машине по пути на стадион Уэмбли — кто-то подсказывает ему, что ровно двадцать лет назад вышел первый сингл номер один группы Take That «Pray» — Роб зачитывает имейл от матери одного из друзей: какие-то ее друзья сегодня вечером придут на концерт, а у них годовщина, так что не мог бы Роб со сцены поздравить их. Но этого не случится.
«Это не пантомима, дорогая моя, — говорит Джонни. — „Мы все конвим в пантомиме“ — это еще раз кто сказал?»
«Джейсон Донован», — отвечает Роб. Пару дней назад вечером Роб трепался с Джейсоном Донованом в баре отеля в Шотландии, в котором останавливался. Донован выступал в Глазго в мюзикле «Присцилла — королева пустыни». Сколь фаталистичными должны были показаться слова Джейсона Донована, столь же ясно было, что он до сих пор видит себя в безопасности по эту сторону границы, что отделяет настоящее выступление от пантомимы. Но Роб, конечно, видит это под совершенно другим углом.
«Все мы кончим в пантомиме, — говорит он. — Я в пантомиме. Это все пантомима».
«Но очень крупная», — говорит Джонни.
«Большая, да, но все ж пантомима чертова. Как и все в Гластонберри в эти выходные. Все одно. Может, Джейсон хотел это сказать как „дисс“, с неуважением, но я — нет».
Беседа переходит на одного легендарного соул-певца, которого они видели по телевизору, и по поводу которого сходятся на том, что он «много сделал».
«От своего доброго типа лица, — замечает Роб, — он перешел к тому, что у него типа лицо». Он улыбается. «И я так буду выглядеть через двадцать лет». Пауза. «Десять лет». Пауза, вздох. «Пять лет…»
* * *
Роб гуляет по территории близ отеля Schloss Lebrach в окрестностях Кельна, с некоторыми музыкантами группы. Происходит такой общий разговор, как приятно здесь.
«А с наркотиками было б еще лучше», — говорит Роб мечтательно.
«Так о чем угодно можно сказать», — замечает один музыкант.
«Да уж, — говорит Роб и продумывает мысль до ее логического завершения. — С наркотиками все лучше, даже наркотики».
Этой ночью заметят некую особу, которая лезла в номер Роба по приставной лестнице. Безуспешно. Весь этот инцидент он проспал как убитый.
* * *
Заочная словесная драка с Лиамом Галлахером продолжается. Газета The Sun опубликовала совершенно уничижительный комментарий Роба о песнях Beady Eye. Роб сперва рассуждает, что ему нравится в этих песнях, но заключает тем, что «когда вы их слушаете, вы думаете: ну вставь же припев, будет отлично. Но Лиаму это никто не скажет — побоятся». Процитированный здесь разговор — один из тех, что Роб считал личным, не для передачи, но это не имеет значения — слова-то он эти сказал, и они значат точно то, что он думает. И они неизбежно доходят до Лиама Галлахера.
«Робби Уильямс сказал, что пластинка хороша, но у песен нет припева, — возражает Лиам. — Да я лучше себе яйца прострелю, чем его совета послушаю».
Несколько дней спустя Роб дает интервью по телефону хорватскому журналисту. Неизбежный вопрос — про всю эту непрекращающуюся таблоидную суматоху с Лиамом Галлахером. Иногда Роб просто не хочет напрягаться придумывать то, что не думает.
«Я просто думаю, что он просто очень ограниченная личность, — говорит он. — Как вы знаете, в прошлом пути наши пересекались пару раз, когда мы молоды были особенно, и Oasis всегда, даже, возможно, не хотя того, но они всегда типа унижали и издевались. У них множество мнений о множестве артистов, из которых большинство не может за себя постоять. И я решил, что я дам отпор, буду стоять за себя и за всех тех людей, который они оскорбили. Так что пролез я ему под кожу, храни его господи. Это очень-очень ребячески, по-детски, но я сам до сих пор очень-очень ребенок. И от этого заряд энергии получаю».
На этом он заканчивает — как будто, как будто уже все сказано. Но — не все.
«Так что, — завершает Роб, — он ограниченный идиот из школы для дураков».
* * *
В длинной автобусной поездке по Германии между Робом и Айдой происходит следующий разговор, а настроение супругов во время подобных бесед адекватно описать очень трудно. Они выказывают и раздражение, и боль, шутят над тем, что приемлемо и что неприемлемо, и шутки эти абсолютно серьезны, и, хотя не в каждой паре происходят подобные выяснения отношений, оба — смеются периодически, пусть даже подчас это смех раздраженный, и на всем этом — защитный покров любви и единства, и из одних только слов это совершенно не понятно.
Начинается все с того, что Айда говорит Тедди — ей сейчас девять месяцев и она находится в блаженном неведении об этом и том, что последует — что сейчас расскажет ей кое-что плохое про папочку, а Роб решает, возможно не очень мудро, подстегнуть Айду, напомнив ей обстоятельства их последнего расставания, того самого, после которого они воссоединились навечно.
«Помнишь, мы сели в машину, а ты узнала новость: тебя уволили с той работы…?», произносит Роб каким-то радостным тоном, который для данной ситуации может оказаться не слишком подходящим.
«Ох, а ты так прям меня поддерживал», — говорит Айда.
«Я подумал: представь себе ее шок, когда она поймет, что обратно ко мне домой еду только я один…», говорит Роб.
«Думаю, не хочешь ты шутить на эту тему, — предполагает Айда, — потому что она очень болезненная».
«Ох, бухашечка…» — говорит Роб.
«Нет уж, — говорит Айда, — есть шутки, которые ты шутить не имеешь права, потому что был ты мудаком конкретным. И наебал ты меня страшно и жестко. Вот есть вещи, о которых шутить тебе нельзя — и одна из них эта. Ну давай посмотрим, давай открутим назад. Меня уволили с шоу моего, а твоя реакция — меня бросить. Выигрышный ход. Ход, сука, выигрышный».
«Ага, „это сломано…“» — поддразнивает Роб.
«Таким поведением тебе не стоит гордиться», — ругает его Айда.
«Ага», — произносит Роб тоном явно пренебрежительным.
«Зай, ты с этой шуткой все границы перешел, — говорит она. — Я над ней не смеюсь».
«Ох, ну нет!» — восклицает он с фальшивым отчаянием.
«Да-да, ты оскорбил меня в лучших чувствах. Потому что очень зол был. Уничтожил мой дух».
«Но, — возражает Роб так, как будто действительно собирается помочь. — Я уже собирался прекратить наши отношения до того как новость эта пришла…»
«Ого», — говорит Айда.
«Не моя вина, что та новость появилась!» — возражает Роб.
«Ты был самым бесчувственным мудаком, — говорит Айда, отталкивая от себя ногу Роба. — Убери свою ногу от моего тела, нах!»
«Нет, нет же, ну-у-у!»
«Нет. Это — зло. Не могу над этим смеяться, потому что из-за тебя я на самом деле села на таблетки. Ты реально разбил мне сердце. И не имеешь права из такого поступка своего делать шутку. Вот хотела бы я, чтоб тебе хоть секунду было так же больно, как мне… а я бы потом поржала, поглядела бы, как ты б к этому отнесся».
«Ох, нет…»
«Нет, не можешь это в шутку превратить. А тот факт, что ты тогда взял меня покататься, чтобы потом все равно бросить — это еще хуже!»
«Да нет, — спорит он, вроде бы собираясь сказать что-то, что по его представлению облегчит ситуацию. — Я так решил уже во время поездки!»
«Убери, нах, ногу от меня. Пожалуйста. Честно. Не могу. Не смешно. Да я б сама хотела, чтоб было смешно, очень хочу, ради черного юмора, но на самом деле так больно, что не шутится. А очень хочется. Путешествие в смешное».
«Мне очень жаль», — говорит он, впервые — раскаивающимся голосом.
«Но ты на самом деле вел себя ужасно и время было страшное».
«Дорога к любви вся в ухабах», — говорит он. (Немножко, наверное, хвастливо.)
«Только не для тебя», — говорит она.
«И для меня тоже», — отвечает он.
«Как какая-то причуда диктатора, — продолжает она. — Как Нерон с этой его скрипкой сраной! Никаких для тебя ухабов на дороге не было, ногу свою убери».
«Кто в тебя влюбится, а кто нет — с этим ты ничего не можешь поделать».
«Убери. Ногу. С моей. Ноги».
«Ох, мамочка, не наказывай».
«Но я правда считаю, что тебе надо ее убрать», — говорит она.
«Ты не можешь меня расстраивать, — умоляет Роб детским голоском. — Это ж я с тобой так поступаю».
«А ты знаешь, что папочка твой не очень хороший человек? — обращается Айда к Тедди. — Но ладно, Тэд, я даже не уверена, отец ли он тебе».
«Мамочка, ну я так сожалею, что тебе больно сделал», — говорит Роб.
«Да ни о чем ты не сожалеешь, — говорит Айда. — Так ты ужасно со мною обращался первые полтора года, господи Боже. Папочка мамочку чуть не уничтожил полностью».
«Но теперь до гробовой доски мамочка будет бить папочку», — говорит Роб.
«Вот именно, — говорит Айда. — Нет, Тедди, я папочку наказываю периодически».
«Да и этого она, Тэд, не делает», — посвящает Роб свою дочь.
«Не делаю, — соглашается Айда. — Я, к сожалению, выбираю путь высокой морали».
Роб смотрит на меня. Весь разговор мы с Гвен сидим рядом с ними.
«Это все должно войти», — говорит мне Роб.
Я предполагаю, что это не слишком мудрое решение.
«Ну и почему это не может войти?» — спрашивает он.
Я говорю, что надо еще, чтоб Айда захотела это внести.
«Вот это смешно», — возражает Роб.
«Да вставляй, — соглашается Айда. — Только пообещай до всех донести, что Роб — полный мудак». Она смеется. «У меня одно условие: у этого абзацика должна быть четкая мораль — то, что Роб — полный мудак, — она поворачивается к Робу. — Читатели уже поняли, что ты полный мудак, но на всякий случай данный месседж нужно набрать жирным шрифтом».
* * *
Еще одно шоу. За сценой до Роб и Олли обсуждают то, какие странные вещи говорят люди, которые подходят на людях к артисту.
«Подваливает старикашка какой-то, — говорит Олли, — и типа „Можно сфотографироваться? Я, правда по Metallica с цеппелинами фигачу“. Я его спрашиваю, а зачем вам, собственно, фото со мной? Ради, говорит, прикола».
«Очень странно это — подходят и говорят, ты типа хер собачий, но я от тебя кое-чо хочу. Так не хоти! Нахрен хотеть от меня чего-либо, если я хер собачий? Я-то тебя не потревожу, не волнуйся».
«Вот да, — говорит Олли. — А как насчет такого: не очень вас узнаю, но можно сфотографироваться?»
«Я как-то выхожу из бара на Ибице, — говорит Роб, — и там толпа двадцать пять парней, и они поют:
Ненавидим Take That и ненавидим Take That.
Ненавидим Take That и ненавидим Take That.
Ненавидим Take That и ненавидим Take That.
Мы — ненавистники „Тэйк Зэта“!
Я рядом с ними встал и стал подпевать:
Ненавижу Take That, я ненавижу Take That.
Ненавижу Take That, я ненавижу Take That…»
* * *
Первый европейский концерт 2013 года, на котором Роб расплакался — в Вене. Расплакался от атмосферы и от приема публики.
«Прям смехотворно, — говорит он в вэне сразу после концерта. — Как в 2001-м… Слишком сложно понять. Мозги в трубочку сворачиваются. Нечто, сука, особенное. Я все думал: это ради меня, меня? Крышу сносит серьезно, ну я в конце и расплакался по-настоящему. Это прям сбивает с толку и запутывает и все такое, потому что ты думаешь: я что, я дурака валяю».
«Но их любовь-то ты почувствовал?» — уточняет Айда.
«Да, почувствовал, — говорит он. Затем с фальшивым самодовольством добавляет. — Ага. Теперь знай, с кем гуляешь».
«Угу, — подхватывает Айда игру. — Гуляю с Робби-мать-его-Уильямсом».
Потом они друг другу говорят: «Я тебя люблю».
Едем в темноте, Роб прерывает молчание.
«Интересно, а какая в Австрии ситуация с налогами», — говорит он.
* * *
Сегодня утром Роб прочитал ужасающую совершенно стать. В Daily Mail, озаглавленную «Робби, хочешь быть больше Элвиса? На сцене раздувшаяся поп-звезда напоминает Короля в последние годы».
«Вот это мило… — говорит он. — Это вот прям жестоко. Понимаешь, вот как бы плохо и несправедливо меня ни оценивали в плане — как я выгляжу и как не выгляжу, но я-то знаю, что не вешу столько, сколько Элвис перед смертью. Знаю, что даже близко столько не вешу… Но чего — отличная работа, я в прекрасном настроении. Именно из-за такого не хочу фотографироваться и показываться на людях. Это просто цементирует… Курить от такого охота».
На определенном уровне он может об этом пошутить. Сегодня днем на тренировочной площадке на задах стадиона — футбольный матч, команда Роба против команды Олли, и первые его слова, когда он выходит «Элвис бы не забил такой последний гол». Но позже он присылает мне имейл, который хочет направить тому журналисту из Daily Mail. Там картинка с лицом Лиама Нисона из боевика «Заложница» с надписью поверх «Я ТЕБЯ НАЙДУ И УБЬЮ».
Тут есть один хитрый невидимый момент. Роб совершенно не похож на Элвиса в его последние годы, а статья проиллюстрирована фото, на которых он получился плохо, и это абсурд, потому что каждый вечер зрители видят совершенно другого Роба. Но он будет оглядываться на этот тур как на такой, к которому подготовка тела пошла криво-косо. В начале года он принимал человеческий гормон роста и невероятно энергично тренировался в зале по три часа в день, но затем закидывался шоколадом. «Выглядел я, — скажет он позже, — как швейцар». Но потом он обнаружил, что тренировки дают нестабильный результат и сократил их, но от шоколада не отказался и в общем понимает, что он не в том весе, в котором хотел бы быть на таком туре. Позже, когда турне давно закончилось, он будет говорить о том, как на сцене в его голове звучали такие слова: «Простите, что показываю на вас, как будто предлагая что-то и делая вид, что я сексуален…»
Так что Daily Mail ударила по больному. Но они далеко не правы, а Айда указывает на то, сколько под статьей комментов, поддерживающих Роба.
«Я вообще хотел турне прервать», — говорит он мрачным голосом.
«Нет, бухарик, это ж просто один негодяй написал подлую статейку, — говорит Айда. — Не значит, что она правдива. Люди работают в газете Daily Mail, и они потому там работают, что негодяи… Ты ж не какой-то там артист из Лас-Вегаса, объевшийся жареными банановыми сэндвичами».
«Я сегодня решающий гол забил», — говорит он.
«Да уж, они не знают о твоей мощи в ФИФА», — утешает Айда, не поняв его.
«Нет, нет, я в реальной жизни», — говорит он.
«В реальной жизни? — переспрашивает она. — Нет никакой реальной жизни за пределами ФИФА, зая, ты какие-то безумные вещи говоришь». Она упоминает «типа тысяча людей» ранее дожидались у отеля.
«Скандируя „жирный, жирный!“» — говорит Роб.
К разговору присоединяется его друг Джамо, который зашел поздороваться.
«Тут, приятель, хорошо то, что они тебя сравнивают с Элвисом», — говорит он.
«Знаю, — говорит Роб. — Об этом я тоже подумал».
Джамо спрашивает об ожерелье Роба: «Мне оно очень нравится, это что, откуда?»
«Там написано МАНДА, — поясняет Роб. — Жена подарила».
«А подтекст в чем?» — спрашивает Джамо.
«Думаю, нет там никакого подтекста, — отвечает Роб. — Один только текст буквальный».
* * *
В Ганновере интервьюер напоминает Робу про Мика Джаггера, которому вчера исполнилось 70, как тот когда-то обещал не выступать после 45.
«Я видел это интервью, — отвечает Роб. — Я могу понять его настрой тогдашний, но, думаю, мы оба полны дерьма, буду с вами честен. Я ушел на покой в 2006-м. Мои любые планы не имеют особого значения, потому что скорее всего что-нибудь другое произойдет. Совершенно определенно, что я в шоу-бизнесе на всю жизнь. Дали пожизненное. Думаю, следующий мой этап — снова уйти временно на покой, в определенный момент в течение нескольких лет следующих… Но я думаю на несколько шагов вперед, а это все, уверен, игра на всю оставшуюся жизнь. И вот она уже начинает становиться веселой. В последние три года шоу-бизнес — это прям веселье настоящее. Он, конечно, глупый, поверхностный и смехотворный, но это и делает его таким изумительным. Он лучше нормальной работы».
И он советует интервьюеру ждать от Роба, что он будет продолжать делать эту работу так же, как до сих пор.
«У меня все экспромт, импровизация, — говорит он. — Я главный автор истории Робби Уильямса, и я не настолько умен. Я что-то делаю, чтоб заполнить пустые пространства, и то, что я иногда делаю чтобы заполнить пустые пространства, меня самого смущает. Не только на сцене, но и в общении с людьми. Когда сказать нечего, я эту паузу заполняю идиотизмом».
* * *
Но не сегодня вечером. Непосредственно перед исполнением «Angels» он замечает в публике поднятый немецкий флаг с надписью «Спой, пожалуйста, „Angels“ для моей мамы, которой не стало в 2013 году, и папы — его не стало в 2011».
«Песня для тебя, твоих мамы с папой, это — „Angels“. Храни тебя господь, храни господь твоих маму и папу…»
И тут его голос начинает дрожать. Как он позже описывает, «я думал о ее семье, я думал о моем ребенке, а публика так меня хорошо принимала, и я сел на сцене и заплакал. Потом подумал: ох, ну это ж плач из серии „ты похож на психически больного“. И тут я совсем разрыдался».
Даже садясь в вэн, он все еще в слезах.
«Я видела, как ты заплакал, — сказала Айда. — Это было прекрасно. Так было здорово, зайка».
«Там была женщина одна с флагом, — говорит он. — Не знаю уж почему, но это во мне что-то перевернуло…» Он снова плачет.
«Это вот прям нечто особенное», — говорит Айда.
«Да вот что-то было во всем этом — и прием горячий, и любовь народа, и моя спина больная, и мне так хорошо, а тут еще флаг этот… — говорит он. — И меня прям переполнило. Буквально».
Вот мысли, с которыми он уезжает из стадиона Ганновера и направляется в аэропорт. Ну, эти мысли и еще одна другая. В темноте он поворачивается к Айде.
«Я, — говорит он, — придумал отличную кличку собаке: Шоубиз».
* * *
В следующую половину тура он живет в доме высоко в горах над Ниццей, на юге Франции, и оттуда ездит на каждый концерт. Длинная петляющая дорога от дома до аэропорта, и сегодня, пока мы едем, он делится тем, что у него на уме.
«Барри Гибб, — начинает он, — говаривал, что им не разрешалось быть слишком „большеголовыми“, потому что все всегда им твердили, какое они дерьмо. — Пауза. — И со мной, похоже, то же произошло».
Я замечаю, что нынешнее шоу его — не говоря уж об обложке последнего альбома — оформлено именно что крупными головами Робби Уильямса. Но так его с толку не собьешь. «Шутки в сторону, — заявляет он. — Интересно, был бы я настолько скромен».
В машине никто не поддерживает такую точку зрения, и тишина становится слишком уж явной.
«Да скромный я, блин!» — бросает он в раздражении.
Я предполагаю, что с этим вопросом стоит разобраться до того, как мы сядем в его частный самолет.
«Ну, в любом случае это моя история, и я, блин, ее придерживаюсь, — говорит он и пренебрежительно добавляет: — До фига у меня этого».
И поворачивается к Айде: «Я скромный, скажи ему».
«Он скромный», — покорно передает мне Айда данный месседж.
В самолете Роб пересказывает этот разговор Джози, не забывая мой неудовлетворительный ответ. «Я сказал, что если б для меня это было по-другому, то я не был бы скромен. На что Крис улыбнулся совершенно отвратительно».
Рассказывая, он случайно опускает кусочек лососевого сасими в колу.
«Для человека в моем положении, — провозглашает он, и с этого момента ты уже сам на свой страх и риск должен будешь распутывать все бесконечные нити разных уровней иронии. — Который, блин, абсолютный ас во всем почти, за что ни возьмется, я насчет этого всего дико, сука, скромный. В смысле — я отличный певец и автор песен, я, наверное, лучший в мире артист развлекательного жанра, я хороший друг, прекрасный любовник — ну, был когда-то — и все равно не смотря на все на это — скромный. На самом деле. Ну слушайте, я не на миллион миль от самого скромняги, которого вы встречали в жизни».
Мы слушаем. Ему кажется, что нам интересно знать, как же он ухитряется выступать на стадионах при такой вот беспредельной скромности. Посему он одаривает нас таким ответом: «А мне притворяться приходится. Притворяться быть нескромным».
Это просто его жизнь, так он ее проживает.
«Если б мне не надо было работать лучшим в мире артистом развлекательного жанра, — поясняет он, — я, наверное, был бы самым скромным человеком в мире. Но я должен быть лучшим в мире артистом развлекательного жанра. Это мой жребий. Ты не выбираешь это».
По стечению обстоятельств лучший в мире артист развлекательного жанра произносит это с соевым соусом на верхней губе.
«Если ты в деле — ты в деле, — говорит он. — Должен делать это для людей». Краткая пауза. «Для европейцев в основном», — оговаривается он.
Кажется, его вполне удовлетворяет соглашение, к которому, как ему кажется, мы все пришли.
«Вот сейчас, после этого разговора, — говорит он, — я стал гораздо лучше понимать себя».
* * *
Сидя в аэропорте в ожидании своего личного самолета, он обращается ко мне:
«Это же классное развлечение, верно?»
Что именно? Жизнь?
«Ага».
Фраза на мгновение повисает в воздухе, потому он добавляет:
«Я так рад, что остался».
* * *
Ноябрь 2016 года
Один из вопросов, который часто задают знаменитостям — это о том, о чем они сожалеют. Не думаю, что ответ Роба из разряда самых ожидаемых.
«Вы знаете, люди часто на вопрос „сожалеете ли вы о чем-нибудь“ обычно говорят: нет, не сожалею, потому что без тех ошибок не стал бы тем, кто я сегодня. Я когда такой ответ слышу, всегда думаю: блин, они вообще не понимают, о чем, сука, рассуждают. Вот у меня лично куча сожалений о разном, от легких сожалений — общественное поведение, когда я вел себя определенным образом и говорил слова шокирующие, неприятные, которых лучше бы и не говорил — до того, как я на самом деле обращался с людьми. Или позволялось, чтоб со мною как-то обращались. Большие сожаления. Я не социопат, так что когда я кого-нибудь словом обидел, я потом угрызения совести чувствовал. И хотя в этом тоже есть такая заразительная энергия, сказать что-то якобы смешное, но плохая энергия от сожаления о сказанном гораздо сильнее».
* * *
Новый день — новый сон. Даже у сна, похоже, широк потенциал для унижения и вечная опасность, что он может с чем-то, да или вообще со всем, далеко зайти:
«Я как будто левитировал, парил в воздухе, и там был парень один, индеец инка или вроде того, по виду как будто из Перу. Ты во сне летал? Я все время летаю. Так вот там я вроде как хвастался, типа смотри, чего я могу делать! А он быстренько отрастил такие крылышки маленькие, и ну выделывать всякие полеты хитрые, прям как маленький дракон. Уделал меня, короче, нафиг. А перед этим, как я мог вспомнить, я левитировал перед толпой, но свалился, и кричу „Дым…!“, и думаю, вот черт, я же все испортил, такой великий момент испортил, нельзя мне было про этот дым говорить, а это же фраза Джима Керри из „Маски“… Не надо мне было это говорить».
* * *
И еще один день, посвященный интервью. Как он часто делает, из сочетания заинтересованности и вежливости, а также — чтобы отвести нервозность и осуществить тактику диверсии, Роб сегодня осаждает первого интервьюера, Бекку с MTV, своими вопросами. До того как она узнает что-нибудь новое о нем, он оказывается в курсе того, что она была личным закупщиком в Topman и что она живет с родителями в Эссексе, и это обстоятельство ее слегка смущает.
«Тебе не в чем оправдываться, — говорит Роб. — Я вот хочу, чтоб дети жили с нами вечно».
Она предлагает вопросы телезрителей, и после стандартных она переходит к тому, что называет «случайный раунд».
«Некоторые из них заходят далеко», — предупреждает она.
«Слушайте, — возражает он, — я уже сам настолько далеко, что они могут меня и вернуть».
Она спрашивает, в какое время и куда он бы отправился, будь у него машина времени.
«Да наверное сидел бы на травяном холме в Дили-Плаза, когда застрелили Кеннеди. Просто чтоб посмотреть — один стрелок был или трое. Но помимо этого еще хотел бы обторчаться на каком-нибудь рейве, хорошем таком, настоящем, в полях в 90-е. Ну и хотелось бы совместить одно с другим…»
Затем она спрашивает, каким персонажем из «Мистера Мэна» он был бы и почему.
Роб, наверное, гораздо лучше разбирается в этой теме, чем Бекка думает. Первый ответ его — «наверное, Мистер Щекотка — он смешит и радует людей». Затем он приценивается к другим вариантам. «Мистер Жадина, Мистер Бац… у всех у нас от каждого из них что-то есть». Он останавливается на еще одном варианте: «Мистер Шиворот-Навыворот! Он совершенный извращенец — живет в перевернутом доме, стоящем на трубе, и делает все с конца до начала, то есть он — совершенно сюрреалистический эксцентрик. И ботинки у него извращенские. То есть, думаю, я бы был Мистером Шиворот-Навыворот».
По окончании, куря сигарету на балконе, он объясняет, что на самом деле есть две причины, почему он столь комфортно чувствует себя на территории «Мистера Мэна». Первая: недавно он книжки этой серии читал Тедди. Вторая: в детстве у него была двойная виниловая пластинка с историями «Мистера Мэна», которые читал Артур Лоу, актер, прославившийся ролью Капитана Мейнуоринга в ситкоме «Папашина армия».
Он сидит под холодным ноябрьским солнцем, и, глядя на лондонские крыши, размышляет о важном.
«Мистер Бац! — провозглашает он. — Он же врезается в деревья! И с них яблоки валятся!»
* * *
Почти весь день, в отеле ли или в машине, у него включена трансляция talkSPORT. Так он его любит.
«Это моя отрада, — говорит он. — Обожаю футбол, реально, все эти кто где что кому, зачем и почему, мнения и цифры — это все со мной всю жизнь. Когда у всех включено Radio 1, Capital или что-то такого плана, и там просто музыка играет, то есть думать не надо, потому что таково нормальное радио, у меня talkSPORT вместо этого. Иногда я настроен, иногда — нет. Заметил, что большую часть времени я даже его вообще не слушаю, он идет фоновым шумом. Бывали периоды, довольно длительные, когда я прицельно слушал, участвовал, но сейчас заметил, что это радио стало просто фоном моей повседневной жизни и я просто слышу слова. Мне кажется, белый шум успокаивает — это вот моя версия того, что продается на Sharper Image, где ты кликаешь на кнопку и получаешь шум моря, ветра и чего угодно. Вот моя версия такого — это talkSPORT».
* * *
На следующее утро у него запланировано интервью на Radio London. Снаружи его ожидает довольно большая толпа поклонников. Он останавливается около них, чтобы поболтать и дать автограф, но у них, оказывается, заготовлены сложные вопросы относительно продаж билетов.
«Да меня-то не спрашивайте! — восклицает Роб. — Я что — на меня просто показывают пальцем, я сажусь в машину и появляюсь где надо. И я понятия не имею».
Посему они обращаются к Крэгу, который на этой неделе охраняет Роба и стоит рядом с ним, с теми же самыми вопросами — что-то про предпродажу и коды доступа на вэб-сайте.
«И он не знает! — прерывает их Роб. — Его работа — моих убийц остановить».
* * *
Сегодня днем из окна его номера в отеле видна радуга над небоскребом Цент-Пойнт. Роб стоит на балконе.
«Посмотрим, можно ли заставить ее исчезнуть, если смотреть на нее. На радугу. Я умею. А ты? Я знаю, что ты не видишь того, что я. А я раздумываю… Говорил я тебе, что в Египте у меня был момент такой, когда я мыслью мог заставить исчезнуть все, что угодно? Та, с кем я там был тогда, массировала мне большой палец ноги — поставила свой палец на мой у основания, и ее прям как дрель начал вдавливать. Ну странно. Какие-то нечеловеческие способности. Это нас так удивило, что мы пошли постоять на балконе, а там — отель, дорога, река, феллюги, другие лодки, огни. И вдруг все суда резко исчезли, как я вижу, а я могу их возвращать и стирать. И я смог сконцентрироваться на радуге и убрать ее».
Я прошу его объяснить.
«Очень-очень долгое время я думал, что вижу прошлое. Не в этот момент, а в Египте, где вот это произошло».
Это заставляет его вспомнить о том, когда они проигрывали песню «Arizona» и увидали полоску черного света, ползущую из-под двери. «Думаю, в пятьдесят я буду делать всякие паранормальные штуки, — говорит он и, не дожидаясь моего вопроса, продолжает: — Не знаю, что все это значит. Может, Тедди с собой возьму, „папочка своей странной херней занимается!“»
Потом он постит в твиттер фотографию радуги, всю полностью, яркую, не исчезнувшую, с комментом: «Вот это меня сегодня реально осчастливило:)».
* * *
Наконец приезжает Айда с детьми. Новый дом еще не совсем готов, так что им придется пожить в отеле Soho несколько дней. Это дает Робу повод рассказать очередную историю: как Тедди бегала по лобби отеля, зажав зонтик между ног и крича громко: «Смотрите все, я его вагиной держу!»
К счастью или к несчастью, эта байка ту же добавляется в репертуар шоу тяжелого развлечения и там ротируется до бесконечности.