Январь 2014 года

Джози приходит в студию, где Роб с Гаем сочиняют материал, чтобы сообщить новость: город Сток-он-Трент хочет сделать его Почетным горожанином, но это звание он должен получить лично. Церемония станет частью программы в городе, уже спланированной и посвященной его сорокалетию, которое наступит в следующем месяце. Роб читает детальное описание, которое она ему отдала, — а там есть и конкурс тортов — и некоторое время ничего не произносит.

«Вот какая-то часть меня говорит „не хочу идти“, и она очень сильна, — говорит он. — Но другая кричит: „ох, это ж так приятно, я, сука, готова“. Но есть и третья часть, которая — „а что это вообще все значит?“ Ну в смысле — медальон какой-то, ок, я доволен».

Голубой медальон вешают на ворота Тунстолл-Парка, что близ его старого дома.

Он принимает принципиальное решение, что он не знает, что как ему следует поступить.

* * *

Он работает над песней с названием «The Cure», думая, какой там нужен текст.

«Может, она у нас будет о девяностых?» — интересует он.

«Какого периода?» — спрашивает Гай.

«Периода, в котором я побеждаю», — отвечает Роб.

Гай предлагает несколько иное направление песни: «А как насчет вашего с Айдой первого свидания?»

Роб думает. «О да», — одобряет он.

«И диалог, — продолжает Гай, — ну, знаешь, такая песня-диалог, что было сказано».

Роб запевает: «Все меня бесило…»

«Вечер был не слишком позитивный, скажу тебе честно», — говорит он.

«Можешь вспомнить, как вы поговорили, о чем?» — спрашивает Гай.

«А как же, — отвечает Роб. — Началось все нехорошо. Я закинул ее обратно на вечеринку».

«Ну ты расскажи историю совсем по-простому, — предлагает Гай. — Сделаем так? Ну и посмотрим, куда нас заведет».

И Роб начинает:

И дальше:

* * *

Какой-то фрагмент кармы восстановлен.

«Я уладил с Профессором Грином», — поясняет он. В прошлом году он записал песню «I Need Church» с Профессором Грином и пообещал ему, что его запланированный совместный трек с Диззи Раскалом не будет выпущен первым. Но, что бы его там ни оправдывало, слова своего он не сдержал. После чего Профессор Грин послал ему имейл, в котором проклинал его такими словами, которых Роб даже не знал. Но в последнюю свою поездку в Британию, когда Роб был на одном событии радиостанции в Манчестере с Rizzle Kicks и было упомянуто, как люто Профессор Грин его ненавидит, он решил, что надо бы возобновить общение. И посылает имейл с темой «Компенсация».

«Я написал, что когда меня у врат рая спросят о поступках, о которых сожалею я более всего, то случай с тобой войдет в первую пятерку, — объясняет Роб. — Я сказал, что у меня есть оправдания и все такое прочее, трали-вали, но суть в том, что я тебе обещал, обещание не сдержал и подвел тебя, и вот в этом я искренне раскаиваюсь».

По словам Роба, Профессор Грин ответил очень изящно: «Он сказал, если уж мой случай в верхней пятерке, то не много ж плохого».

Я спрашиваю его об остальных четырех.

«Джерри Холлиуэлл», — начинает он. Он имеет в виду не ту шутку про Spice Girls. Он и другими фразочками бросался, со сцены обычно, причем к полнейшему восторгу публики, но очень о них сожалел. И он знает, что их не оценили.

Ну, вот одна. А список полный он не дает.

«Я говорю только о случаях с селебрити», — проясняет он.

* * *

Молодой певец и автор песен по имени Тайо Крус приехал к Робу домой, чтоб целый день писать песни. Крус — из мира современных авторов песен, где песни из готовых кусков, созданных разными другими авторами-рабочими-пчелками, собираются с почти математически точным расчетом. Крус знает массу важных музыкантов, кто делает это, — его мягкий голос в разговоре то и дело упоминает не только Доктора Люкеса, но и массу других соратников по записям, о которых ни Роб, ни Гай ничего не слыхали.

В определенный момент Крус останавливается и говорит с настойчивостью: «Это надо упростить».

«Это что, мантра твоя?», — замечает Гай.

«Да, это мантра моя, — подтверждает Крус. — Еще я всегда говорю: назовите мне сложную песню, и я вам назову простую, которая ее превзошла».

Гай разражается хохотом: «Есть в этом дьявольская логика!» Под этим он, мне кажется, подразумевает: дьявольская логика противоречит моим базовым инстинктам автора песен. Роб ничего не говорит, но я более чем уверен, что ему не хочется думать о творчестве в таких категориях.

Это не сказать, что Роб и Гай закрыты для новых идей и обучению методу Круса. И вот когда Роб и Тайо вместе поют поверх какого-нибудь трека, бывают моменты магии — именно того, чего и ожидаешь от коллабораций: появляется нечто такое, что ни один, ни другой поодиночке не сотворят. Но тут возникают определенные проблемы. Во-первых, эти моменты исчезают слишком уж быстро, отчасти потому, что представления Круса о том, что ценно, сильно отличается от суждения Гая и Роба. Во-вторых, Крус явно сбит с толку бессистемным методом сочинения песен, и вообще кажется, что в голове у него все время крутится одно предложение, которое он из всех сил старается не выболтать: «Не понимаю, как вы, старики, вообще что-либо сделали, если вы все время так работаете». Вот такая, а может быть еще и другая, с тоской летчика, разговаривающего с машинистом паровоза: «Вы, старики, не знаете, что ли, что время идет и мир меняется?» И в-третьих: прогресса они достигают в инструментальных треках, которые Крус собирает на своем компьютере, но оказывается, что Крус и не может их свободно использовать, и разрешение от тех, кто их создал, можно и не получить. И в творческом отношении, и в финансовом это не то сотрудничество, на которое Роб с Гаем рассчитывали.

Гай особенно раздражен. Но в конце дня договорились, что Крус снова появится насчет треков и пришлет составные части для одного из них, на который они написали рудименты довольно перспективной песни.

«Тайо объявился?», — спрашивает Роб на следующий день.

«Нет, — говорит Гай. — Думаю, и не объявится».

До сих пор ждут.

* * *

Работа ждет, пока Роб не вернется из банка спермы, или, как он называет его, «дрочь-крио-банк».

«Это так унизительно», — говорит он, объясняя, что потом еще немного почитал, чтоб не подумали, что он слишком быстро оттуда убрался. Еще он говорит, что мужчина, которому свой вклад передаешь, спрашивает, не пролил ли ты.

В студии Роб и Гай говорят о премьере нового сезона «Американского кумира» (American Idol).

«Так скучно, что я выключил», — говорит Роб. Некоторое время назад ему довольно серьезно предлагали войти в число судей, и он действительно забавлялся с этой идеей, но отклонил ее. Они рассуждают, как такое шоу повлияет на твою карьеру, если она у тебя уже есть.

«Иногда полезно побыть загадочным, — считает Гай. — Люди слишком много видят».

«Да уж, риск велик», — соглашается Роб.

«Настоящие рок-звезды, мне кажется, вообще должны быть неприкосновенными», — высказывает мнение Гай.

«Да, — соглашается Роб. — Или пусть платят огромные деньги. Гигантские деньги. Тогда я буду прикосновенным».

Чай готов. Ричард Флек за микшерным пультом — с кружкой «Папа Тедди». Спрашивает Роба, можно ли ему из такой пить.

«Тебе не странно?», — уточняет он.

«Нет, — пренебрежительно замечает Роб и через паузу добавляет. — Если это правда».

* * *

Вчера вечером Роб пошел на вечеринку в доме актрисы Кристен Джонстон, где к своему удивлению обнаружил сигарету у себя в руке.

«Айда сразу взяла сигарету, потому что чувствовала себя не в своей тарелке, и я — „опа, я тоже так хочу“, и всю почти выкурил, и тут Айда повернулась и такая: „Ты что это…?“ Гм, ну давай без сцен. Некрасиво получится».

Это первая твоя сигарета после того, как ты завязал?

«Ага».

«И как на вкус?» — спрашивает Гай.

«Классно. Не думаю, что могу только одну себе позволить — я знаю это, но мне было очень некомфортно».

* * *

Работая над песней «Pentatonic», Роб предлагает такой текст:

О, она ведь слышит голоса, когда все звуки, кажется, заснули.

«А тебе не кажется, что она будет звучать как-то глуповато?», — спрашивает Гай.

«Нет, это ее собственный голос», — говорит Роб и объясняет, что суть идеи в том, что часто ему трудно заснуть, хотя он старается. «И вот голос такой невротический появляется — „Радио Роб“. Или все, что тебе слышно, это „Радио Айда“, которая твердит: „Ну тебе ж надо было та-да-дам, а если ты не то-то то тебе нельзя то-то… тогда тебя они возненавидят, хотя они по-любому тебя ненавидеть будут… короче, не делай так, ибо слишком ты жирный…“ Я вот про эти голоса».

Вы спросили — мы ответили.

Потом между Робом и Гаем разворачивается небольшой спор о терминах — что такое «восемь тактов» и «бридж». Что сбивает с толку — одно и то же называют по-разному в Британии и Штатах. (Если кратко: в Британии бридж — между куплетом и припевом, а в США это называется «пре-корус». Бридж в США — это вариация в песне, обычно после второго припева; в Британии это называют middle eight, «серединные восемь тактов».) Также, как отмечает Гай, «часто в этих срединных восьми тактах на самом деле тактов не восемь, что всех путает».

По мере развития данной дискуссии Гай придумывает метафору, что бридж (bridge по-английски «мост») «простирается над озером радости».

Я возражаю: над озерами обычно мосты не строятся, ну или если кто знает обратный пример — приведите.

Не ту аудиторию выбрал.

«Было такое рядом со Стоком, — говорит Роб. — У меня там был участок. Вот там был мост над озером».

«Не знал, что у тебя есть участок у Стока», — говорит Гай.

«Ага. Купил, а потом найти не смог», — говорит он.

«Найти не мог?», — удивляется Гай.

«Никак».

«Это ты в каком смысле? — спрашивает Гай. — У тебя что, водителя не было? Он, что ль, не мог найти?»

«Да нет, я туда отправился с приятелями лондонскими и не нашел».

* * *

Роб решил, что не поедет в Сток на то, что они называют «День Робби». Там в новом районе-поселке три улицы назовут по его песням: проезд Ангелов, переулок Кэнди и улица Суприм. Туристический маршрут — по 11 местам детства артиста. Также запланирована выставка «Портрет поп-звезды керамики» (Сток-он-Трент — один из центров английской керамики с XVII века. — Прим. пер.), благотворительный концерт с участием двойника артиста, дискотека 80–90-х в пабе «Красный лев» и Robbioke.

Официальная версия отказа Роба участвовать — он только что узнал, что Айда организовала для него день рождения-сюрприз в Палм Спрингс (где он на самом деле будет находиться). И в качестве компенсации Роб пишет в блоге смесь благодарности, извинений и поздравлений:

Может показаться, что я отметаю нечто фантастическое и сюрреалистическое, что будет в моем родном городе на следующей неделе… У меня такое чувство, как будто все это ради кого-то другого из нашего города, кого-то гораздо более достойного… Я всегда гордился тем, что я из Стока, и всегда буду — это как орден… Вообще говоря, с тех пор, как я уехал из нашего города, я нигде не чувствовал себя дома. Я родился в Стоке, вырос там… Могу себе только представить, что бабушка Берта и дедушка Джек подумали б по этому поводу. Надеюсь, что я как им, так и вам всем даю повод для гордости. И пока я не начал блеять в слезах — пойду к этим местным мерзляками-дуракам лос-анджелесским. (В этой фразе в оригинале Робби нарочито использует диалектные словечки своего графства: blarting — плакать, nesh — мерзляки. — Прим. пер.) За вас — с любовью и овсяными лепешками.

Роберт с Грин Бэнк Роуд, ST6 7HA.

* * *

Очередной день в студии.

«Ты знаешь это?», — спрашивает Роб и напевает какую-то странную фигуру из двух нот, донг-а-лонг-а-лонг-а-лонг-а-лонг-а-лонг. «Это вот что в голове долбит, когда впервые занюхаешь бензин».

Он продумывает это снова.

«Вот только об этом я тогда мог думать, а потом, когда эффект ослаб, не мог вспомнить, что это».

Этим он еще подростком занимался, в школе еще учась. Они в парк ходили.

«Там вот бензинчик и нюхали. И жидкость из зажигалки, — рассказывает он. — А сейчас там медальон повесят».

* * *

Октябрь 2016 года

Объявлено, что следующим лауреатом премии «Икона Brit Awards» станет Робби Уильямс. Он всего лишь третий, кто получит эту награду, причем до него ее удостоились только Элтон Джон и Дэвид Боуи. Награду вручат на концерте, который будет в ноябре в прайм-тайм транслироваться по ITV. В передачу также включат фрагменты, в которых Роб рассказывает о себе, своей жизни и своем прошлом. По идее его должны снимать так, как будто он берет интервью у самого себя, и поскольку другие люди будут говорить о них только хорошее, как и полагается в таких случаях, так что диалог двух Робби Уильямсов создаст необычно реалистический контрапункт.

Сегодня встреча в номере Роба в Soho Hotel, где Воэн Арнелл, режиссер этих «фрагментов-прокладок», должен наметить, что Роб скажет в этой беседе с самим собою. В назначенное время Роб выходит из спальни, еще типа пошатываясь, протирая глаза, и когда Воэн начинает задавать ему вопросы — очень прямые и на которые можно отвечать бесконечно, — то кажется, что вопросы эти, возможно, из-за того, что Роб еще не полностью проснулся, попали в ту часть мозга Роба, которую редко тревожат; как будто он слишком устал и самое легкое для него — просто открыть все шлюзы и позволить литься потоку воспоминаний. А вообще-то беседу Воэн начинает вот с чего: «На каких бы моментах своего детства вы бы хотели, чтобы мы остановились поподробнее?»

Вот лишь часть ответа на этот единственный вопрос:

«Ну, отец мой выиграл в шоу „Новые лица“. Отец мой был полицейским. Но ходил в кабаре на комедиантов, в шестидесятые и семидесятые множество таких мест было: The Talk of the Midlands, Jollies… Я ребенком читал папины дневники — сто лет уже не перечитывал — и понимал, что все те люди на киноэкране и в телевизору для него были богами просто, он обожал всю их мифологию и вообще все, что там происходит на том конце трубы, так сказать, и на экране кинотеатра… он из газет фотографии Дорис Дэй вырезал и все такое прочее, и о них обо всех говорил и говорил… Так вот отец смотрел на выступающих на сцене и думал: и я так могу. Короче, он позаимствовал несколько шуток, пошел на конкурс талантов в паб „Золотой холм“ в Стоке и — выиграл. Это еще до моего рождения произошло. И его стали приглашать выступить там-сям, так что со службы он уволился и стал комиком. А чтоб лишнюю пятерку заработать, надо было быть ливерпульским комиком — по ним все тогда с ума сходили. Так что папа мой и стал этим „скаузом“, комиком как бы ливерпульским. Вот так оно и было: из полицейского в комики.

Папа говорил о Френке Синатре как о святом. И так же про Дина Мартина, Сэмми Дейвиса-младшего. Это все прям боги для него, а он делал нечто, что они, и это передалось мне. Не думаю, что было вообще какое-то время, когда я не знал или не чувствовал, что буду заниматься тем же. Не было такого прекрасного дня или какого-то момента просветления, как, допустим, общаешься с алкоголиком и понимаешь, что зашел далеко. Это все просто было моей жизнью. Таким я и хотел быть всегда — ну не было бы „Робби Уильямса в Небворте“ — был бы „Роберт Уильямс в Haven Holidays“ (Haven Holidays — сеть кемпингов. — Прим. пер.). Или в Ladbroke Holidays. Или в лагерях Butlin. Дошло бы до „Роберт Уильямс в Скегнессе“ или „Роберт Уильямс в Грейт-Ярмуте“. Было бы или то, или это, или нечто среднее. Потому что папа мой так работал.

Когда все эти кабаре повымерли и отцу стало негде работать, именно в это время ему предложили работать в лагерях отдыха Ladbroke. И он там стал развлекать отдыхающих — как певец, комик, конферансье. Именно там я проводил все каникулы, там вырос. Я там проводил по три недели с отцом моим среди артистов, которые развлекали массы, если можно назвать массами автокемпинг, заполненный представителями рабочего класса. Так что я обитал рядом с группами Paper Lace, The Dallas Boys, The Ivy League, также коллективом под названием The Mad Hatters, где четверо играли на инструментах, как Barron Knights…» Он возвращается к теме. «Простите, только что проснулся… — и продолжает. — Мое начальное образование в мире развлечений получено в общении с этими группами семидесятых и шестидесятых, которым некуда было девать свое мастерство, у них не было дома, так что они играли в этих вот стоянках для отпускников. И поклон моего отца Голливуду… Ну я гоню просто…»

Сегодня утром такой у него способ поздороваться.

* * *

Довольно скоро становится ясно, что из этой затеи, в которой Роб вносит коррективы в розово-очечный взгляд на его жизнь, ничего не выйдет. «Правда в том, — осознает Роб, — что в ту пору моей жизни особого противоречия между всем этим не было. Оно начало появляться когда я типа попал в Take That».

Но все равно в его мозгу уже открылся подвал с историями про детство:

«Ох! Я знаю, что я все-таки делал! Когда мне было три года, мы проводили каникулы в Бенидорме, и там я потерялся. А, как мне кажется, в семидесятые за детьми присматривали как-то либерально: уходили они куда-то, потом возвращались иногда. А меня вот нигде не могли найти. А я включился в конкурс талантов. И в нем победил. То есть я выиграл конкурс, спев „Summer Nights“ из мюзикла „Бриолин“. В три года. Так вот — победив, я стал ходить там вокруг бассейна и всем протягивать шапку, а люди туда денежку бросали. Меня, кстати, никто не учил так делать».

Он смеется.

«Собрал полную шапку денег. Второй такой возможности пришлось ждать четырнадцать лет».

Он вспоминает иллюстрацию в газете в Джерси — они вчетвером: он, отец, мать и сестра — так продвигают комедийные выступления отца. Еще Рой Орбисон там выступал, говорит Роб, входной билет 50 пенсов стоил.

«Мы переехали жить в паб, когда мне еще трех не было. Я знаю, что выделывался перед музыкальным автоматом, джукбоксом, для всяких шатавшихся там игроков, под „Summer Nights“, господи, — рассказывает он. — Правда в том, что дискомфорт от актерства, которое я с рождения считал для себя совершенно естественным, происходил только тогда, когда его считали чем-то, чем выпендриваются, отличаются, и что вообще некая странность. Потому что ровесники мои ничем таким не занимались. „Ты кем себя возомнил?..“».

В следующие несколько недель Воэн поинтервьюирует мать Роба, Джен, которая подкорректирует некоторые детали — например, не Бенидорм, а Торремолинос, — но про почти все остальное расскажет то же самое. Роб прятался, когда она посещала 80-летнюю тетю Бет, — «она была настолько же медленна, насколько он быстр» — и она сошла вниз по лестнице, когда он изображал выступление под «Summer Nights», двигаясь так, как на подиуме у джукбокса в пабе: «Он танцевал точно так же, как Джон Траволта по телевизору. Над этими его штучками смеялись, потому что с таким уж энтузиазмом он это проделывал. Но я тогда уже знала. Думала: „Знаешь, а ведь пойдет он в этот шоу-бизнес“».

* * *

Почти все ею сказанное сегодня Роб повторит и дополнит в интервью Воэну на камеру. А его родители и другие люди дадут некоторые детали, но лишь очень краткие фрагменты этих интервью подойдут для телешоу. Вот некоторые детали о детстве Роберта Питера Уильямса, которые не были показаны:

Джен: Нам сказали, что мы не сможем иметь детей, потому что у Питера нет сперматозоидов. Ну, мы и решили, что так тому и быть. Так что он был чудо-ребенком в прямом смысле.

Роб: Я родился в среду, а дети, рожденные по средам, приносят горе. Но я был приятным.

Джен: Он родился в местной больнице. До срока, примерно недели на три. А Питер, пока я рожала, шесть часов шутки шутил, и все покатывались.

Питер: Неправду сообщали, что он родился в Бурслеме в пабе — это не так. На нем, кстати, ответственность за такие репортажи. Мы в паб переехали, только когда ему уже было почти два года.

Джен: Он был самым приятным ребенком. Просто радостью, никогда плохим не был.

Роб: Я родился в мире, в котором мои родители не очень хорошо жили друг с другом, не очень ладили. Есть вроде история, как папа поехал на финал Кубка Англии по футболу, где ливерпульские игроки играли, — и типа не вернулся домой. Что, понятно, маму расстроило. Моя мама по происхождению — ирландская католичка, и когда мама с папой развелись, дедушка Фаррелл, отец мамы моей, испытывал из-за этого такой стыд, что заставлял ее ходить за ним на пять шагов позади, чтоб в городе никто не видел их вместе. Нормально вообще?

Пит: Он копировал артистов, которых видел по телевизору. Еще не говорил толком, в ползунках, а уже Брайана Клауга изображает. И по-моему, Мэгги Тэтчер тоже.

Роб: «Счастливые дни» и Фонц… «Чудесная женщина» — Линда Картер, моя первая любовь… Фрэнк Спенсер в «У некоторых мамочек есть это»… «Морк и Минди»… Не помню, когда впервые меня ударила эта мысль: хочу быть таким же. Всегда во мне жило. Просто смотрел телевизор и думал: вот какая у меня работа будет.

Пит: В парках отдыха большими звездами были Билл Уэйн и Тони Траффорд, и они его на сцену поставили лет в девять. Он вышел с горящими глазами. Уверен, он думал: «Вроде, мне нравится, это мне годится. Что б то ни было, хочу еще».

Джен: Он провалил всего одно прослушивание. А так что ни пробовал — все получалось.

Пит: В одиннадцать лет Роб участвовал в театральной постановке Chitty Chitty Bang Bang — играл роль Джереми, главного героя-подростка. У него хорошо получалось, и вот оттуда он пошел дальше. В 14 лет играл Артфула Доджера.

Джен: Артфул Доджер — его главная роль.

Роб: Я был толстеньким — подходящая по типажу роль — в «Пиквикском клубе».

Джен: Ну не настолько ж он толстым был — им пришлось подушку ему на живот привязать.

Пит: Он играл в «Скрипаче на крыше», довольно много постановок в театрах Сток-он-Трента. Сильная склонность к актерству была у него в то время.

Роб: Вообще ничто не предвещало, что я стану певцом. Всегда хотел быть только актером. Думал, им и буду. Певцом быть и не мечтал даже — полагал, что у меня голоса певческого нет.

* * *

Во время съемок этого интервью Роб расскажет еще одну невероятную историю про прабабушку своей матери.

Он начинает с обращения на камеру:

«Задам тебе вопрос, уважаемый зритель: есть ли в твоей семье убийца с топором? У меня — есть».

На самом деле нет, но кое-что здесь правда. Он рассказывает историю, которую тогда в студии поведал Руфусу Уэйнрайту — про то, как муж его прабабушки прорубил ей голову топором и, решив, что убил ее, утопился в реке. А она выжила, но на всю жизнь остался шрам на лице. Сейчас он называет ее, к сожалению — хоть и не без причины — именем Прабабушка-Полголовы.

«Ну, — вздохнула Джен, когда ее об этом спросили, — очень некрасиво с его стороны называть ее Прабабушкой-Полголовы. Но это его слова. Никакой Прабабушкой-Полголовы она не была. Она — моя прабабушка. Мы ирландцы по происхождению, по обеим линиям. Ее отец приехал из Ирландии, и поговаривали, что он в ИРА участвовал. В этих байках ирландских никогда не понятно, что правда, а что нет. Но правду про прабабушку Райли я знаю точно. Она вышла замуж семнадцати лет, и они с мужем решили переехать в Америку».

Остальное в ее версии — почти то же самое, как Роб рассказывал.

«Отец ее отправился туда морем и привез ее с сыном Джорджем обратно в Сток-он-Трент. Я ее помню очень живо, потому что мы с бабушкой к ней ходили в гости. В то время она жила в Тунстелле в доме с террасой, а через дорогу напротив был паб White Hart, куда меня посылали с кувшином ей за пивом. Она еще трубку курила, белую такую трубочку. И нюхала табак. И на лице у нее был шрам».

* * *

Август 2015 года

Пит, отец Роба, к жизни относился легко и беззаботно. Завидное, в общем, качество. (В молодости у этого человека были визитки с надписью «Звоните в любое время, но не когда „Star Trek“ по телевизору».) Но иногда оно простирается до тревожных пределов.

Однажды днем он и его сын сидят, смотрят футбол, и вдруг он решает поделиться информацией. Он решает, что это достаточно интересно, чтобы сказать вслух, хотя и не столь важно, чтоб упоминать до сегодняшнего дня.

«Ты знаешь деда своего?» — спрашивает он Роба.

«Ну».

«Ну вот он — приемный сын».

«Он усыновленный?»

«Ага. Не Уильямс».

«Так значит, — рассуждает Роб, — если он не Уильямс, то я, значит, тоже не Уильямс».

«Ой, — удивляется Пит. — Я не предполагал, что мы… Никогда об этом не задумывался».

«Ну то есть настоящая моя фамилия, возможно, и не Уильямс?..» — говорит Роб.

Его личность — не говоря уже об имени Робби Уильямса, которое он прославил по всему миру, — основана на том, что теперь случайно оказалось темным и шатким. А он и не подозревал.

* * *

После такого открытия Роб проводит настоящее расследование. Он хочет знать. Оказывается, что его ветка семейного дерева не так уж сломана, не критично. Оказывается, что мать прадедушки умерла от туберкулеза, когда тому было шесть лет, и вырастила его мачеха. То есть никаких доказательств, что кого-то усыновили.

То есть Роб до сих пор точно тот, кем он себя считал. В этом отношении, по крайней мере. Что касается «Робби Уильямса» — что ж, вариант его настоящего имени «Робби», взятый по приказу менеджера Take That в 16 лет, так и останется с ним навсегда. Но «Уильямс», похоже, останется его собственностью.

* * *

Июль 2012 года

Когда память сама не подкидывает воспоминания, то самый надежный способ узнать что-либо новое о жизни Роба — это попросить рассказать про какую-нибудь песню.

У людей восприятие неправильное. Расхожее мнение насчет артиста вроде него и его песен, особенно с мощными мелодиями, суть не более чем попсовые слова, соединенные так, чтобы вроде как означать нечто эмоциональное и не слишком ясное. Некоторые песни действительно таковы. Но далеко не все. А если спросить про конкретную песню — кстати, характерно, что когда люди разговаривают с артистом уровня Робби Уильямса, они спрашивают все, что угодно, только не про это, — то выяснится, что корни у песни гораздо более глубокие и личные.

Вот, например, Роб рассказывает про «Gospel», одну из лучших песен альбома Take The Crown и, кроме того, портал в его жизнь до того, как он прославился.

«Очень просто, — говорит он, — она о том, какие ожидания от грядущей взрослой жизни. Я лет в тринадцать-четырнадцать-пятнадцать хотел быть актером или поп-звездой и мечтал: что я буду чувствовать, когда таким стану. Или, еще проще, я размышлял: а что почувствую, когда сдам на права и перестану жить с родителями. Такие вот простые вещи. А потом в припеве…»

Он прерывается, молчит, затем начинает объяснять тот конкретный момент, о котором писал. Именно тот самый конкретный момент, эдакий свет маяка, что соединяет дни, недели, месяцы и годы нашей жизни, но при этом почти ни в каком другом контексте вспоминать его причин почти нет.

«Да, верно, я пообнимал ту девочку, мне тогда было четырнадцать, — объясняет он. — Дело было на каникулах, и мы с ней познакомились только прошлым вечером. И она мне позволила такое поделать, что оказалось просто изумительно совершенно, так что я подумал, что, блин, влюбился. Но она уехала из лагеря, не оставив ни телефона, ни попрощавшись толком, а я сидел на ступеньках фургона, весь подавленный, жалея, что она уехала. Вот такой у меня образ, когда я пою этот припев. Такой вот момент сладостной горечи. Это о той девочке, которая далеко не из моей лиги, но которая все ж разрешила мне себя потрогать. Думаю о ней с нежностью и грустью».

* * *

Октябрь 2016 года

Этим неясным утром, в номере отеля, побуждаемый Воэном к рассказу о годах в Take That, Роб объясняет, чем именно напугал его на первом прослушивании Найджел Мартин-Смит. Но случился один момент, ключевой, из-за которого-то, похоже, Роб и получил работу: «Он часто говорит, что в группу по результатам прослушивания он меня брать не собирался, и не взял бы, если б не один момент — я когда выходил из зала, вдруг обернулся и подмигнул ему. Вот если б не подмигнул — в группе бы не оказался». Они цитирует самого Найджела Мартина-Смита: «Было в нем эдакое нахальство…»

Я спрашиваю его — а сам-то он помнит этот момент?

«Ага. Я такое делал потому, что чувствовал себя неуютно. Не знаю — может это просто нервный тик, что я посмотрел на него, уходя, а он на меня смотрел. Ну и вот на ровном месте я решил того… — он подмигивает, — так вот. И это подмигивание решило все…»

Далее он переходит к более знаменитой истории, про второе прослушивание, настоящее, которое целый день проходило в ночном клубе La Cage. «Я умел немного типа в стиле Эм Си Хэммера, — рассказывает он Воэну. — И я знал движение „бегущий человек“».

Он говорит, что понимает напряжение Гари Барлоу из-за того, что создавалось вокруг него. «Глядя назад, я понимаю, что Гари думал. Газ с двенадцати лет выступал по клубам и зарабатывал денег больше, чем его учителя в школе. Он как бы артист сам по себе. К моменту того прослушивания он уже профессионально работал почти десять лет. И ни в какой группе он быть не хотел. Он хотел быть „Гари Барлоу, певец и автор песен“. А тут его запихнули куда-то, где он быть не хотел. „С какой стати у меня должно быть что-то общее с этими профанами?“. Вот так вот».

Это было, по его словам, озарение, инсайт Найджела Мартина-Смита: «Он типа знал, что у Гари талант певца и автора своих песен, но что ему нужно еще какое-то дополнение. Потому что его умение делать шоу на сцене было на тот момент, мягко говоря, не на высоте. Так что требовалось дополнение на сцене в виде нас — марионеток. Оглядываясь назад, я понимаю, что Гари не виноват в том, что его баловали, или в том, что мы все получили психологическую травму. Он как бы все равно был частью процесса. Для Найджела Мартина-Смита он был таким мальчиком с постера. Был Найджел Мартин-Смит, затем был Гари, а уж затем только — мы, все остальные».

Как известно, Робу позвонили в тот день, когда он провалил все школьные выпускные экзамены (кроме английского языка, за который получил оценку D, «удовлетворительно»). «До момента реюниона, — говорит он, — это был лучший момент в Take That — момент, в который мне сказали, что меня возьмут в группу».

Роб описывает дискомфорт, который он испытывал с самого начала. «Вот в эти первые дни в группе впервые в жизни я оказался в ситуации, что меня никто не любит. Ну, помимо психов городских, у которых единственный талант — это быть психами, до того вот только такие меня не любили. Но они вообще никого не любили, себя в том числе. А теперь я оказался в группе, где люди просто всем напуганы и где у меня нет, кроме Марка, родственной души. Не было там ни родственных душ, ни дружбы, ни какого-то подбадривания. Прям с первых дней царило чувство отделенности и завоевания, и оно не от нас исходило. Было некомфортно: все время боишься, что тебя уволят, и издевательства из-за всего, из-за чего можно издеваться. Мы все из-за этого боялись за свою работу, а нам же вручили золотой билет».

Роб фантазировал о группе, в которой он был, но это была лишь фантазия. «Я представлял, что мы в Take That такие: один за всех и все за одного, — говорит он. — А ничего подобного не происходило. Я думал, что я в группе, но группы как таковой и не было. Был певец-фронтмен и мы, в общем и целом, просто подтанцовка, и все это — ступенька для чьей-то музыкальной карьеры, так нас и рассматривали. Меня, понятно, все это начало бы терзать неизбежно, потому что мои амбиции и мечты вроде как узурпировали».

* * *

У него масса историй про Take That.

«Мы выступали в гей-клубах примерно… наверное, год. Мне кажется, он надеялся на то, что мы-де группа для геев. Неохотно, как мне кажется, принял он тот факт, что мы должны выступать в клубах „до 18 лет“, и вот там-то началось безумие. Дело было в Халле. Короче, помимо гей-клубов первый клуб, который организовал наше выступление, был один на Острове Уайт — клуб для натуралов старше восемнадцати. Мы выступили, и все там с ума посходили просто, а там еще по контракту, наверное, мы обязаны были принять участие в мит-энд-грит, потому что после концерта куча народу пришла к нам в гримерку. Мне едва исполнилось семнадцать, вообще и шестнадцать могло быть, а в комнате полно девок, я сижу в уголке, и тут вдруг одна подходит, поворачивается ко мне спиной, потом трется задницей мне об член, потом берет мой член в руки и дрочит мне, в уголке комнаты все это. Я такой… джекпот… господи боже… невероятно… вот оно как, как я и думал. Моя земля обетованная, я тебя нашел. Вот потому-то я в группе, и все это прилагается, господи… но если Найджел Мартин-Смит увидит, что происходит, — все, я уволен.

А она такая гибкая и крепкая. Очень подтянутая. Мне прям не верится. И признаюсь, больше ничего такого не происходило с тех пор. А я все думаю: ну все, попал в неприятности. И тут Найджел такой: ну все, мальчики, на выход.

Мы пошли на пляж, а у нас несколько банок с собою было, и Найджел с нами идет, мы все болтаем, от клуба отошли не очень далеко, а клуб уже опустел, а девочки увидали нас на пляже и к нам идут. Найджел их увидал и сразу такой: „Так, парни, по койкам!“. Так что мы пошли в нашу гостиницу, бэд-энд-брекфаст, где хозяев не было в тот момент. А та девочка за нами пробралась, и я ей первым в коридоре попался, так что она спустила штаны мои, повторюсь, больше такого не было! Я такой: ну и что я делаю-то? Она спряталась на улице, я пошел в свой номер, где Марк Оуэн тоже. Найджел лег уже, а тут стук легкий в окно — та девочка. Я к Марку: слушай, говорю, ну мы ж молодые парни, у нас там потребности всякие, это ж нормально, короче, давай я Найджелу скажу. Так что я набрался храбрости пойти в номер Найджела и такой ему: Найджел, там на улице девочка, она мне подрочила только что, а я хочу с ней спать и, уверен, все будет хорошо.

А у него привычка такая была — когда о чем-то раздумывал, накручивал волосы на палец. И он такой: „Ну тогда ладно“. И вот в тот момент, оглядываясь назад, думаю: ну все, уволит он меня. Я вернулся в наш с Марком номер и говорю: ну, он сказал, давай, все окей. А Марк: ну а мне-то что делать? Я говорю: а ты в шкаф спрячься. Ну Марк и спрятался в шкафу. Тут стук в дверь, я открываю — на пороге Найджел: „Ну, понимаешь, дело в том, что…“ А тут Марк в шкафу заржал. Мы открываем: „Так, Марк, ложись спать…“

У меня, короче, проблемы. Во-первых, я безработный. Мне кажется, он про увольнение ничего не говорил, но я понял, что все, изгнан я. Марк лег и заснул, я в нашем номере в майке и трусах, и меня вся эта ситуация дико злит: „Нет, блин, все не так“. Так что я выхожу, а дверь за мной захлопывается. А у меня ключей нет, а хозяева гостиницы этой где-то неизвестно где. Ну, и я, в общем, уже хотел постучать в номер Найджела, но забоялся: не надо, думаю, стучать к нему, не надо его испытывать. А в номер свой вернуться не могу. Черт. Я вышел из гостиницы, обошел ее, встречаю ту девочку, а она уже с себя трусики снимает, и я ей: блин, ты чо, не понимаешь, у меня из-за тебя проблемы, иди на х..! Она ошеломлена. Я иду по участку к своим окнам, а там окно над окном, и оно — открыто. Я подтягиваюсь, влезаю, и короче, половина меня в помещении, половина на улице, короче — я застрял. К себе в номер попасть не могу, разбудить никого не могу, потому что за такое уж точно уволят. Еще и задвижка мне в пах давит. А я ж не знал, что через участок за мной наблюдают Хауард и Джейсон, давясь от смеха. В общем, я в таком застрявшем виде проторчал там минут двадцать пять, в общем, ничего не оставалось, кроме как просто впихнуть себя в комнату, травмировав пах. Я свалился на полкомнаты — к счастью, был я тогда молодым и гибким и ничего себе не сломал. Так и сидел там, кровью истекая, ожидая увольнения. А в паху у меня шрам до сих пор».

* * *

Я чувствую себя обязанным заметить, что у него уже две истории, где «и тут она мне подрочила…»

— Ага, — сухо соглашается он. — Фразочка излюбленная моя.

* * *

Сегодня напоследок еще одна история про Take That. В которой он на сей раз не жертва. Ранние дни группы. Все участники едут в вэне на фотосессию для журнала My Guy. Джейсон опоздал, Найджел Мартин-Смит разозлился, сказал ему, что тот уволен, и уехали без него.

«В молчании», — говорит Роб.

До тех пор, пока он не задал вслух вопрос, который его волновал больше всего: «А можно мне его куртку?»

И на самом деле, на обложке My Guy Роб в куртке Джейсона, а Джейсон, которого все-таки не уволили, пристроен сбоку к общему фото как леденец на палочке.

Куртку-то ты ему вернул?

«Ага».

Он вообще как к этому отнесся?

«Ну… мы до сих пор об этом ржем».

«Звучит очень некрасиво», — замечает Майкл.

«Да это и было очень некрасиво, — подтверждает Роб. — Я, собственно, потому и перестал травить байки про Take That — отчасти потому, что место им, скорее, в нашей с парнями памяти, но также и потому, что я это все снова переживаю и, рассказывая заново, я получаю травму снова, причем чувствую себя так, как будто это все случилось вчера. Но в то время все было, сука, ужасно совершенно».

* * *

Ноябрь 2012 года

Роб дома, делает разные дела, слушает песни на своем компьютере, потом смотрит кусок документального фильма о легендарном американском рекорд-лейбле Sun (прославившем, в частности, Элвиса Пресли. — Прим. пер.). В фильме старые артисты сидят за столиком в кафе, рассказывая, что было и чего не было в их карьерах.

Один из них изрекает мудрость: «Как я говорил, музыкальный бизнес — это курица сегодня, а перья завтра».

Скоро будут показывать «X Factor». Роб, Айда и Гвен все вместе садятся на софу, но пропускают 20 минут от начала трансляции — чтобы потом проматывать рекламу. В этом году в судьях — Гари Барлоу. Поэтому, дабы проиллюстрировать то, что его подопечный Кристофер Малони будет выступать во Франции, на экране показывают фото — Take That на открытии «Евродиснея» в 1993 году.

«Ах, это ж мои бухарики!» — восклицает Айда.

Роб ставит телевизор на паузу.

«Почему, — задает он вопрос таким тоном, как будто не поздно еще передумать, — я там в шортах?»

«А ты вообще что помнишь из той поездки?» — спрашивает Гвен.

«Ничего, — отвечает он, покачивая головой. — Я в шортах этих дрищ просто. А вообще на мне куртка „Планета Голливуд“ и футболка Stussy».

«Ну и шорты, как для спортзала, — говорит Айда. — К тому же, похоже, на тебе вот эта штука для очков, которая удерживает очки на шее».

«Наверное, так и есть, — говорит он, словно защищаясь. — А что такого?»

«Да выглядит хреново», — отвечает она.

«Так это ж задолго до выступления, — объясняет он. — Не волнуйся! Ты ж выросла в Беверли-Хиллс, могла себе позволить шмотки. А на мне тут вся одежда — халявная».

«Лучшее тут, — сухо замечает Айда, — это куртка из „Планеты Голливуд“».

«Халявная, — повторяет он. — Мы на седьмом небе от счастья были, когда получили куртки эти. Правда. Давай расскажу. Мы прям такие: ох, спасибо вам большое-пребольшое. Мы были благодарными и скромными. Верны своим корням выходцев из рабочего класса. Да уж».

Он снимает трансляцию с паузы. Но тут же снова нажимает на паузу.

«Да уж, я знаю, у тебя в злость припрятана, — обращается он к Айде. — Помню, когда мы только познакомились, я тебе показал „Do What U Like“, и ты все про то да про то…»

«Да я на самом деле тебя защищала, — возражает она. — Я боялась, что эксплуатировали тебя как юного».

«Да, но до того, как мы дошли до этого, были всякие „о-май-гады!“. Я пробыл с тобою примерно полчаса — „Я знаю, знаю, знаю“ — и потом часа два постоянного „Ну все, все нормально, остановись уже…“».

* * *

Октябрь 2016 года

Остров Шеппи, съемки клипа «Love My Life». Прекрасный, хотя безлюдный и продуваемый ветрами английский приморский пейзаж возвращает Роба в прошлое. «Если б мне было восемнадцать и мы все в Take That, вот так и было б. Определенно, журнал Smash Hits в Кэмбер-Сэндс, мы все в шортах и футболках, потому что пляж ведь. Но погода именно такая была — мы же в Англии».

Он говорит, что напоминает также съемки клипа «I Found Heaven» на Острове Уайт в такую же погоду. «А такого не предполагалось», — говорит он. Следуют другие воспоминания: «Ты в курсе, что в этой песне я и двух нот не спел? Не смог спеть те хвосты фраз, для меня приготовленные. И вроде за меня спел Билли Гриффин».

По какой-то причине это напоминает ему, сколько ужинов им приходилось почтить присутствием по всему миру, в разных странах, с людьми из местных рекорд-компаний: «Третий раз на неделе есть с южнокорейской рекорд-компанией без возможности лечь спать, потому что у тебя джетлаг». — Отсюда его вечное отвращение к таким вещам.

В машине по пути обратно в Лондон он находит в интернете фото начала одного концерта Take That.

«Вот здесь мы все проходили по середине сцены, и однажды вечером я там прям и заснул. А проход этот во время первой песни концерта. А я заснул стоя — так, сука, устал зверски. Никаких наркотиков, алкоголя не принимал, ничего, просто в середине того тура даже шанса не было».

— Что тебя разбудило?

«Крики массы глоток. Я сразу засмущался, понял, что случилось. Я забыл маршировать, а парни уже дошли до противоположной стороны сцены».

* * *

Сентябрь 1993 года

Когда вот-вот должен выйти второй альбом Take That, Everything Changes, я пишу статью о них в журнал The Face. Самые первые слова, которые Роб мне говорит, — это: «Я месяц в завязке. А то раздувался тут вот, — он оттягивает кожу щек. — Если у меня была одна пинта, я бы и восемь».

Ему 19 лет. В тот первый день проходит фотосессия группы Take That в студии Click в городе Лондоне. До приезда группы часы студийные слегка замедлили, чтоб музыканты оставались тут насколько возможно долго. Потому что мальчуковые группы всегда на бегу. Их физические параметры прикноплены на стену и, согласно этим листочкам, в Робе шесть футов два дюйма, объем груди 38–40 дюймов, длина ног (по внутренней стороне) 34 дюйма, носит ботинки 11–12 размера, талия — 32 дюйма. Следующие его слова, что я записываю, — это: «Мне сделали укладку, и я теперь чувствую себя знаменитостью настоящей». Когда по радио звучит песня Элтона Джона «Bennie And The Jets», он кричит «Настройся!»

Фотограф предлагает Робу заправить рубашку в брюки.

«У меня пузо», — возражает он.

«Да все у тебя в порядке», — говорят ему.

«Брюхо — жуть», — настаивает он.

Переодевшись, он говорит: «Зеленое с красным — носить опасно, признак дурака, — и обращается ко мне. — Это аналогия? Правильное слово?» Ему действительно это интересно, и он просит меня объяснить. «То есть если я скажу, что вот это кресло — чудище из конфет „Шугар-Пафф“ года примерно 1972, — проверяет он, правильно ли понял, — то это — аналогия?»

Они позируют фотографу. На цепочке вокруг шеи у него подвешена пуля.

«Хотел бы я, чтоб мы пораньше стали заниматься серьезными вещами, — говорит он, — когда я был в депрессии».

Он закуривает. «Раньше курил B&H и „Ротманс“. А сейчас только Silk Cut. Вообще собираюсь бросить, но не прямо сейчас — слишком уж нравится».

* * *

Несколько дней спустя в редакции Daily Star, чуть к югу от Темзы, Take That общаются по телефону с читателями. На улице у здания — не меньше ста девушек толпится. Наверху пятерых музыкантов угощают шампанским. Они сидят за телефонами, общаясь каждый с отдельным фаном. Я брожу рядом, прислушиваясь:

Роб: «Кто это? Сиди? Как в фильме? Ах, Сэди…»

Гари: «Тиффани, какое прекрасное имя…»

Роб: «Надень завтра клевые трусики, чтоб бросить ими в меня…»

Хауард: «Наш сингл вы купили?..»

Роб: «Я на тебе в Порсмуте смотрел? А ты блондинка?.. А, каштановая, помню! А ты была с подругой-блондинкой?.. Точно!»

Марк: «Скажи „привет“ по-немецки…»

Роб: «Приди с плакатом „Ты со мной по телефону разговаривал“…»

Джейсон: «Марк слушает. Не любишь меня?..»

Роб: «Добрый день, Макдоналдс, свободная касса, здесь, с собой?»

Хауард: «Альбом наш хорош, но уверен, ты думал — я скажу, что…»

Роб: «Вряд ли я смогу это сделать. Но на всякий случай захвати двойной спальный мешок, я с тобой туда… алкоголя нет у тебя?.. Ну тогда чего-нить из этого, окей?»

Марк: «Мы будем вместе столько, сколько захочешь…»

Роб: «Я говорил о змее в штанах…»

Хауард: «Я только что купил шапку теплую, как в России носят, так что не замерзну».

Роб: «Ты дозвонилась до Робби. Я забавный. Что значит „слишком молод“, для чего я молод, интересно?..»

Марк: «Если сваришь мне хорошего чайку — я зайду…»

Роб: «Ты алкоголик? Давай поговорим об этом, я тебе кое-что посоветую…»

Гари: «Любимая песня, которую я написал, — она на новом альбоме, называется „Love Ain’t Here Anymore“ — „Любви здесь больше нет“…»

Роб: «Откуда звонишь? Из Халла? Рыбой пахнешь?»

* * *

В следующем месяце я встречаю их в Мейдстоне, где они выступают на утренней телепрограмме «Доктор, что случилось?».

А предыдущим вечером мы с Робом встречаемся в баре отеля, где он остановился, чтобы дать мне интервью. Присаживаясь, он заявляет мне: «Ничо ты от меня, свинья, не получишь». А вскоре уже подробно рассказывает мне про кастинг в группу Take That, что на прослушивании том он спел сносно, а станцевал дерьмово. «Думаю, попал я в группу из-за Эм Си Хэммера, храни его господи, потому что я умел делать вот это движение, „бегущий человек“, что тогда считалось уличным танцем и вообще крутым очень. Так что спасибо Эм Си Хэммеру за то, что я сейчас в группе Take That».

Он рассказывает мне о своих актерских амбициях. «Во мне же есть чуть Бонни Ленгфорд, да? — говорит он. — Хоть я и не рыжий. Мне так кажется. Никогда я не хотел поп-звездой быть, и танцором тоже». Он рассказывает, как однажды осветлил волосы и пошел на прослушивание в «Моя семья и другие звери». «Там не сказали, что я слишком маленький, но вероятно, я просто сыграл дерьмово. А потом восемь месяцев выглядел как лобок».

А сейчас все еще хочешь быть актером?

«Ага. Очень. Причем серьезно…»

Я спрашиваю, бросит ли он группу ради этой мечты.

«Нет. Потому что я делаю свое дело. Я должен это делать, чтобы гордость каждого школьника… ты понимаешь, о чем я? Каждую амбицию. И вот моя амбиция в том, чтобы достичь всего, чего я хочу достигнуть, с группой. А после группы — ну, если существует такое „после группы“ — или еще в группе, но если вдруг выдастся у нас некий отпуск, я бы хотел сыграть что-нибудь. Очень хочется играть».

А ты вообще хороший актер?

«Да наверное, не очень. Скорее всего, нет, но я же Робби из Take That. Я не понтуюсь, просто, знаешь, есть такие ведущие с большими сиськами, и как ведущие они говно полное, но у них сиськи большие. Ты понимаешь, что я говорю? Может, я сам буду играть дерьмово, но люди будут смотреть все равно, потому что у меня имя уже есть. Это, кстати, к несчастью, потому что я уже ногой в дверь… а люди в десять раз лучше меня не смогут войти в эту дверь. Хотя кто знает, может, я отлично сыграю».

А какие роли предпочтительнее — смешные или серьезные?

«Да любые. Любую, которую мне дать захотят… кто знает? Ну, наверное, комедийные в основном, потом, может, продвинусь, буду слегка таким Кеннетом Браной, аффектированным, много шума из-за всего».

Нас прерывает Лоретта, пресс-атташе группы Take That. Она говорит, что Хауард уже лег спать, но Гари, я которым я ранее поговорил, хотел бы сейчас вернуться и договорить. И вскоре он присоединяется к беседе.

«Я лучше не буду больше пить», — говорит Роб.

«Сейчас перед тобой два противоположных края нашей группы», — говорит Гари.

«Два книгодержателя», — добавляет Роб.

«Тут Робби, которому плевать на все вообще, и я, который волнуется из-за всего», — говорит Гари.

Это правда?

«Да», — уверяет Гари.

«Ага, я чо, врать буду?» — подтверждает Роб.

Мы несколько минут обсуждаем песни «A Million Love Songs» и «Could It Be Magic?», говорит в основном Гари. Роб вставляет странную мысль: «Мы были знамениты тем, что знамениты». А еще несколько минут спустя Роб спрашивает про эту часть интервью: «Крис, это все музыка?».

Не все, говорю.

«Просто я по музыкальной части фигово», — говорит он. А пару минут спустя встает и уходит.

* * *

На следующее утро, только увидав меня в телестудии, Роб прикрывается постером. «Без комментариев», — говорит он. Потом спрашивает: «Вчера вечером все нормально прошло? Мне просто такого плана интервью не нравятся — я в них не могу смешным быть, — он встает. — Ладно, пойду еще кого-нибудь пораздражаю».

Вместо него я разговариваю с Найджелом Мартином-Смитом. Сегодня утром его послала Daily Express, и он выглядит скорее озадаченным, чем раздраженным. Он рассказывает про свою группу.

«Там талант в разных формах. Ну вот у Гари талант автора песен, а у них у всех голоса отличные, и лид-вокал, и бэки. Робби прекрасно конферирует, у него чувство времени отличное, а вообще все они прекрасно выглядят, каждый — сильная личность, каждый работает на износ».

* * *

Помимо этого я каждому из группы отдельно задаю набор одних и тех же вопросов. Вот некоторые ответы Роба.

Ты всегда мечтал быть знаменитым?

«Ага. Может, я похож на хвастуна, но вот я пришел как-то из школы, десять лет мне было, а за мной няня присматривала, а тогда как раз период был такой, что надо было выбирать школу. И няня мне говорит: „Небось, волнуешься, чо выберешь? Волнуешься вообще, чо будет-то?“ Ну вот она мне это сказала, как именно — я не помню, но я говорю: „Да не, — говорю, — чего бы там ни случилось, я к двадцати одному году по-любому прославлюсь и стану миллионером“. Конечно, это звучит дико хвастливо, но вот просто была у меня такая уверенность. Я, кстати, и не задумывался, с какой стати такое случится, и случится ли вообще».

А почему ты решил, что это будет хорошо?

«<С легким сарказмом.> Что хорошо — быть знаменитым и миллионером? Почему мне так казалось? Да потому что все об этом мечтают. И я в детстве мечтал. Не знаю, почему — ну вот думал, что такая у меня картина прекрасной жизни. Картина счастья».

А как ты думал, что будешь чувствовать в таком положении? Почему ты в нем будешь чувствовать себя прекрасно?

«Почему я буду чувствовать себя прекрасно? Ну будет же чувство, что я достиг какой-то цели, и чувство власти, наверное. Всем же хочется власти. Надеюсь, люди меня уважают».

Как ты думаешь, насколько ты толковый?

«В смысле образованности или в смысле умения одеваться?»

В смысле образованности.

«В этом смысле — нинасколько, думаю. У меня вообще комплексы по этому поводу. Что бы я ни говорил, все время мысль: господи, я же звучу, как тупица нереальный. Я серьезно, не шучу. У меня так себе грамотность. Может, от лени просто, но у меня типа легкая дислексия — ошибаюсь, путаю в словах „p“ и „b“ и все такое прочее. Мне сложно выражать мысли, иногда я прям заикаюсь и никак не могу это преодолеть. В интервью один на один, вот как сейчас у нас, я думаю: господи, он же решил, что я тупица. В голове к тому же клише: „все попсовые артисты — идиоты“. Вот, наверное, из-за чего я волнуюсь. В баре с людьми общаешься, заходит речь о политике, я сразу — а может, лучше о футболе? Нет, я-то очень хочу быть умным, образованным. Помогите кто-нибудь! Я серьезно. Честно».

Насколько ты, по-твоему, красив?

«Мне всегда кажется, что в моей внешности что-то не так. Никогда я не считаю, что хорошо выгляжу. Вот так вот. Никогда я не говорю — эй, поглядите на меня, я такой простой, настоящий милый парень с города Сток-он-Трент. Вот честно — никогда не кажусь самому себе красавцем. Серьезно. Да, люди считают меня привлекательным. Я сам себя привлекательным не считаю».

Если бы ты был геем, ты бы скрывал это от публики?

«Был бы геем, если б, — то скрывал бы? Ну, если б я был в группе Take That, — то да, скрывал бы. Потому что, мне кажется, это просто не наша тэйкзэтовская фишка. Дай-ка перефразирую… <Думает.> Был бы я геем… Ну, мне-то хочется думать, что не стал бы. Не стал бы, хочется думать. Если б был бы. Не знаю. Вообще, трудный вопрос на самом деле. По правде сказать — не знаю. Но хочется думать, что не скрывал бы».

Когда ты последний раз плакал?

«На репетиции как-то почувствовал, что вот-вот расплачусь, но на самом деле не заплакал. Потому что я единственный из группы, кто не выполняет своих повседневных обязанностей. Я очень ленив. Я делаю очень мало. Но фокус в том, что я делаю очень мало очень хорошо. Надеюсь».

Что ты думаешь о таблоидах?

«Это беспокоит. Очень беспокоит. Прям до стресса. В смысле — это и ведь радость погони тоже. Адреналин поднимает…»

Какой слух о тебе — тебе самому больше всего нравится?

«От некоторых моих друзей-геев: якобы они все спали со мной, ага. Все они со мной переспали. <Пауза.> А я фиговым оказался. Меня не беспокоит, что они рассказывают, что спали со мной, а вот определение „фиговый“ меня сильно беспокоит».

От чего ты чувствовал себя счастливее?

«Главное для меня — чтоб с мамой все было хорошо. Вот это для меня счастье. Ну, и еще бы свободного времени немножко, просто что-то типа небольшого отпуска — этим был бы счастлив. Ну, и люди в пабах чтоб подходили не с рюмкой, а просто „как дела, ну здорово, ага“. Хоть вы и не в группе нашей, раз уж подошли — не задевайте меня. Вот это бы меня осчастливило еще больше».

Твой главный вклад в Take That?

«Он небольшой, на самом деле. Все парни продумывают идеи насчет туров и всего вообще, а я обычно, скорее всего, в соседнем номере буду смотреть баскетбол или еще что-нибудь. Как артист я, конечно, должен вкладывать больше… как это называется?.. а, художественного видения. На этом фронте я должен быть активнее, но пока я не таков. Опять-таки потому, что ленив. Так что моя роль в Take That — это, наверное, клише, но — „этот вот, который забавный“. Понимаешь, о чем я? А я не стараюсь быть забавным».

* * *

Апрель 2017 года

«Ну, вот этот кусочек — неправда, — говорит Роб. — Я отчаянно старался быть тем, который забавный. Меня опечалил фрагмент, где про бар. Я так не хотел, чтоб ко мне подходили с рюмкой, что я вообще перестал ходить по барам. Про ленивого — да просто не было у меня ниши, в которой я мог бы творить, вот я ничего и не делал. Я однажды позвонил Газу, напел ему свою песню в трубку, он помолчал и говорит: чувак, нормальная песня, если б мы были рок-группой. На этом все закончилось. Но вот характерный кусочек про отпуск. Я ведь говорю: мне нужен отдых и чтоб меня не били. Но произнести то, что я на самом деле очень хотел высказать, я не мог».

* * *

Ноябрь 2012 года

Первые годы группы Take That — сюжет, к которому Роб часто возвращается, причем часто довольно внезапно, как будто он в голове их до сих пор переваривает, все еще пытаясь осмыслить, разобраться.

Сегодня вечером, в машине, везущей его домой, он вспоминает, что тогда делал с Полом-охранником.

«Он боялся высоты, — говорит Роб, — поэтому я всегда выходил на крышу отеля и вставал на краю. А он — на вертолетной площадке, держась за пол, орал: „Роб, ну ты и сука!“. И чем выше мы забирались, тем ниже был он… Я однажды с самого высокого отеля в Сеуле ссал. А он орал: Роб!.. Роб!..»

Машина все едет и едет.

«Ты ж все знаешь, когда ты в позднем подростковом возрасте и когда тебе двадцать с небольшим? Знаешь просто все».

Он еще некоторое время раздумывает, а потом заключает:

«Я уже не настолько молод, чтоб знать все».

* * *

Ноябрь 2016 года

В каждом интервью последних недель Роба спрашивают о том, что он чувствует, будучи награжденным Brit Icon Award. На этот вопрос ему отвечать трудно. Ответ отчасти в том — а про часть эту он готов говорить только в узком кругу, ибо на публике это прозвучит слишком неблагодарно и корыстно, — что самое для него сейчас интересное в любой награде, и в этом спецмероприятии телеканала ITV в частности, — какую рекламу это сделает его новому альбому. Другая часть ответа — когда он думает собственно о том, какая честь получить эту награду, его захлестывает восторг, но он же готов сам утопить любые почести в океане самоуничижения.

«Недостаточная самооценка у меня проявляется каждый раз, когда мне вручают любую награду, — скажет он. — Когда меня награждают, я как бы встаю перед стеной: ты этого недостоин». Чем выше гора — тем больнее падать. «Однажды, давно, я за одну церемонию получил три „брита“ — худшая ночь в моей жизни, наверное. Просто потому что из-за недостаточной самооценки не могу с этим справиться. Тут как будто тебе дали зеркало и сказали: вот как ты себя ненавидишь — умножь на три, в четыре раза, ибо награду получаешь. Никогда не мог найти оправдания себе. Да, для меня — большая честь, но также это обостряет во мне что-то врожденное, из-за которого думаю: я этого не заслужил».

Так объясняет — терпеливо, раз за разом, и его слушают, но думаю, почти никто не понимает его на самом деле, да и не верит.

* * *

Сегодня вечером Роб выступает в Troxy, небольшом театре в восточном Лондоне. Это большой, сложнопостановочный концерт, который снимают для спецпрограммы канала ITV, и именно во время этого концерта ему вручат награду. Одно время на роль награждающего хотели пригласить Жозе Мауриньо, но он вынужден был отказаться — его первый сезон на посту менеджера «Манчестер Юнайтед» прошел не совсем гладко, и при таком положении вещей ему тогда было бы не очень удобно светиться за пределами футбольного мира. Но в любом случае все понимают, что есть гораздо более очевидная и классная идея, которая прям лежит под ногами.

Однако сперва — пресс-конференция в Savoy, в центре города, по поводу турне следующего года. Появившись, Роб всех приветствует, ответом ему — молчание. Насчет тура он сообщает журналистам, что «пока что идет подготовка. Гарт Брукс говорит, что в шоу должно быть семь моментов, которые удивят публику. Чтоб они после концерта обменивались впечатлениями: ты видел этот кусок, ты видел тот? Вот я сейчас как раз работаю над этими семью».

Ближе к финалу Роба, как обычно, спрашивают про Take That.

«Воссоединение в определенный момент?» — формулирует вопрос Джо Уайли, ведущий пресс-коференции.

«Воссоединение в определенный момент — безусловно, — отвечает Роб. — Но мы просто никак не можем согласовать наши расписания на ближайшие двенадцать месяцев».

* * *

«…в определенный момент».

Для человека, который не всегда надежно таит секреты от журналистов, Роб тут выступил довольно хорошо. Учитывая, что реюнион Take That состоится на сцене Troxy через несколько часов.

Первым приезжает Марк.

«Шоколаду хочешь?» — когда Марк входит в его тесную гримерку, спрашивает его Роб тоном давнего подельщика-преступника.

«О да», — отвечает Марк, и они оба вгрызаются в шоколад из органического молока Green&Black. Во время перекуса делятся о том, как идет ремонт в их домах.

«Я туалет выбрал, — говорит Роб. — Единственное, что я попросил».

Марк говорит, что примерно по такому же пути пошел. «Я особо ни в чем участия не принимал. Меня о чем-то поспрашивали, но ответы им, похоже, были не нужны».

«Ага, а меня и не спрашивали даже, — говорит Роб. — Ну, главный самый — бюджет».

Он быстренько выпытывает у Марка про грядущий альбом Take That: сколько песен они написали, сколько сейчас в работе, насколько они ими довольны, сколько еще нужно сделать. Потом задает вопросы про телепрограмму «Да будет свет» — реалити-шоу, на котором отберут участников мюзикла Take That.

«Там есть парень, который изображает Роба, — рассказывает Марк. — Ты, может, его даже знаешь. Невероятный вообще. Просто блистательный. На самом деле очень хорош. Но кошмар в том, что он остается тобою даже когда не поет».

«Боже мой, — говорит Роб, — такого даже я не выношу».

Марк спрашивает насчет сегодняшнего вечера: «Что чувствуешь-то? Рад?»

«Нормально чувствую».

«Это очень здорово. Изумительно. Просто изумительно».

«Ага, — неуверенно соглашается Роб. — Ага».

«Должно быть очень здорово. Больше наград Brits, чем у любого другого артиста!», — смеется Марк от души.

«Это же телешоу, — говорит Роб, — а у меня альбом выходит. Надеюсь, по телевизору этот кусочек будет классно смотреться».

«Да уж, постарайся сегодня вечером получить удовольствие», — предлагает Марк.

«Ага, а сам-то что делаешь? — возражает Роб. — Уклоняешься да уклоняешься…»

«Да знаю…»

«Да, точно так, — говорит Роб. — Но все же сегодняшний вечер не может преодолеть барьер, значить что-то, кроме того, что такая вот работа у меня сегодня, и я постараюсь быть довольным собою, а если нет — то я здесь не для этого».

«А ты погляди, кто до тебя получал… — возражает Марк. — Когда мы начинали, мы были рядом с Элтоном Джоном, и он эту награду завоевал. Как и Дэвид Боуи. Невероятное что-то».

«Я знаю, — говорит Роб. — Невероятно. Но и ты сам прекрасно знаешь, что это неважно — когда тебя так чествуют, ты просто уклоняешься, эдакое мозговое кунг-фу».

«Да, — соглашается Марк. — На самом деле в это все не веришь».

«Ага, — поддакивает Роб и добавляет пренебрежительно, как о человеке полузнакомом. — Робби Уильямс молодец».

Они идут на лестницу, где можно курить (там попахивает мочой), и беседа продолжается.

«Но все-таки это изумительно», — настаивает Марк.

«Да круто, конечно, — говорит Роб, — но ведь знаешь, как с этими наградами: пришел — дали, не пришел — не дали».

«Да нет же! — возражает Марк. — Мне кажется, эта — совсем особенная».

«Да прекрати, — говорит Роб. — Ничего я не получу!»

* * *

Следующим приезжает Хауард, и они с Робом идут обратно на ту зассанную лестницу. Потом появляется Гари.

«Парни, — прочувствованно обращается к ним Роб, — теперь, когда вы все собрались, спасибо вам большое, большое-пребольшое».

Они отправляются репетировать. Удивительно, какое у них товарищество на сцене — обнимают друг друга за плечи, объятия хороводом — когда поют «The Flood». Это никто не снимает и публики нет — тут они только своей компанией. В первой части «Back For Good» — с Гари обмениваются массой грубых шуток относительно того, кто будет петь большую часть песни. К финалу группа Роба начинает играть громче, а сама песня мутирует, к явному и искреннему удивлению остальных троих, в панк-версию, которую Роб иногда исполняет в своих концертах.

«Кощунство, блин, какое-то», — по окончании говорит Гари.

В коридоре Роб просит извинения у Гари. «Прости, финал „Back For Good“ не должен был стать для тебя сюрпризом — я был уверен, что тебе прислали запись».

«А, да мы, наверное, просто не послушали, — отвечает Гари. — Все в порядке».

* * *

Весь концерт Роба — триумф, но главная эмоциональная вершина достигается с Take That. Они сперва выступают, потом возвращаются, чтобы вручить Робу награду Icon Award. Марк ударяется в псевдопоэзию — «мы иногда гуляем вместе, а иногда глядим издалека, но ох, какое ж это было путешествие» — но Роб потом повторяет строчку из речи Хауарда, который сказал «Роб, нравится тебе это или нет, но ты всегда будешь членом группы Take That». Вот от этого-то «нравится тебе это или нет» Роб просто хохочет.

«Ну разве не мило? — скажет потом его мать. — Не могла поверить в ребят. Так это все напоминало то, когда он подростком пришел и сказал: у меня теперь вот такие братики есть. Он совершенно счастлив от того, что обрел этих четверых братьев».

Такова романтическая — ну, или слегка переделанная — версия истории, но сегодня вечером, похоже, это то, что нужно.

Во время исполнения «Angels» десятки фэнов Роба вздымают вверх куски бумаги, на которых написаны простые слова «Горжусь тобой». То, что это такой откровенный самопал от сердца, делает их еще более приятными. В машине по дороге домой Роб отвечает фанатам через свой твиттер:

Всем моим друзьям: от сердца… И я вами горжусь:*

* * *

«Сегодня вечером ты заслужил десяток шоколадок Crunchie», — говорит в машине Айда.

«Да будут тысяча Crunchie тебе наградою», — говорит Роб в стиле Рассела Кроу в «Гладиаторе».

«Ага, — отзывается она. — Подарю тебе сегодня вечером неограниченный доступ к шоколаду».

Они обсуждают, насколько хорошо прошло шоу.

«У меня родилось чувство, что нет ничего, чего б ты не умел», — говорит Айда.

Этот комментарий в точку.

«Кроме орфографии и математики», — говорит Роб.

«Ага, — Айда подхватывает игру, — различать овощи, готовить и убирать».

«Ага, — говорит Роб. — Вызывать эрекцию». И хохочет.

«Ага, вот когда ты там на шесте вот это вот показывал, это выглядело очень сексуально, знаешь? — спрашивает Айда. — Я повернулась к Сюи и сказала: это значит, что я сегодня вечером подберу все шоколадки с пола».

«Вообще-то, — уточняет он, — батончики будут Celebration, Cadbury».

* * *

Март 2013 года

Во время записи альбома Swing Both Ways в Лос-Анджелесе Робу приходит идея, которая наполняет его радостью. До него дошло, что и он, и Гари Барлоу — оба выпустят по сольному альбому в конце года. Он придумывает, что хорошо бы выпустить их точно в один день и подстроить эдакую войну в прессе, — ну как у Фифти Сент и Канье Уэста несколько лет назад была, или более задиристо — как хорошо известные вбросы Oasis против Blur. По мнению Роба, подобный фокус поднимет продажи обоих альбомов. Ну, и конечно, он уверен, что это будет весело.

В радостном возбуждении он строчит имейл Гари. Гари отвечает не с таким настроем. Роб зачитывает кусочек: «Я бы сделал все, чтобы этого не случилось. Для меня это вернет слишком много воспоминаний из прошлого. Тринадцать лет спустя я бы очень хотел, чтобы у моей пластинки была своя собственная история».

Когда Гай приходит на ланч, Роб рассказывает про это, и Гай напоминает, что такая битва несколько напоминала бы время, когда вышли Life Thru A Lens и сольник Барлоу Open Road.

«Но его альбом вышел гораздо раньше, — говорит Роб. — Я тогда пошел и купил его».

Но, как отмечает Гай, в этих словах опущена довольно важная деталь.

«Да, ты отнес его обратно и сказал, что хочешь деньги назад», — напоминает Гай.

Не просто отнес обратно, обратите внимание. Он сказал продавцу в Our Price: «Это шняга — верните деньги».

И поскольку не Роб рассказал это прессе — он предполагает, что кассиры в магазине грампластинок — как только байка пошла в народ, он рад был повторять ее снова и снова.

* * *

После ланча Роб входит в студию, намыливая голову. Он кажется удивленным тем, что мы находим такое его поведение необычным.

«Мне приятно, что я эксцентричен, не задумываясь об этом», — просиял он.

Он продолжает мылить голову, пока они прослушивают еще три или четыре песни.

«Ох, черт, — вдруг говорит он. — Я не хочу расстроить Газа».

Роб выходит попи́сать и по возвращении говорит, что там, где он обычно отливает, выросли грибы. После чего уходит спать.

Позднее он снова напишет Гари, изящно отпустив ситуацию.

Я слышу тебя, и такое не произойдет. Я действительно полагал, что будет смешно, но смешно — это когда обоим весело. Газ, ты удивишься тому, каких успехов достигнет твой альбом. Песни будут качественными, а народ тебя любит. Я скрестил пальцы, что мы оба хорошо продадимся. И что ты по продажам превысишь меня вдвое. Но только вдвое, имей в виду.

* * *

Трудно сказать, что было бы, если б они осуществили этот план. Явного победителя не оказалось. В первую неделю после выхода, в том ноябре, Swing Both Ways разойдется тиражом 109 000 экземпляров. На следующей неделе, когда общие продажи растут к Рождеству, альбом Гари Барлоу Since I Saw You Last достигнет продаж в 116 000 экземпляров. Но именно Swing Both Ways снова вскарабкается на первую позицию хит-парада на само Рождество. То есть похоже, что оба альбома шли бы рядом.

Но скорее всего, такой ситуации действительно было б лучше избежать. Когда фейковая война — эхо настоящей, — их легко перепутать.

* * *

Январь 2016 года

Роб играет в пул со Стюартом Прайсом. Он ударяет, шар задевает шар. «Два удара», — говорит он, и пока Стюарт тянется над столом, Роб рассказывает, чем они с Айдой занимались вчера вечером.

«Мы начали смотреть „Take That: под запись“, — говорит он. — Это документальный фильм, благодаря которому случился камбэк их. Смотрим всего семь минут, а я уже разозлился, как настоящий хрен. Но вот это для меня возможность высказать все, что накопилось, о Найджеле Мартине-Смите, — пауза. — Хотя и харизматичный».

Стюарт смеется: «За харизму можно простить массу других недостатков, верно?»

«Слава богу», — отвечает Роб.

А еще он говорит, что Айда очень интересно проанализировала увиденное. Он пересказывает их вчерашний разговор:

«Так, значит, парни из группы все старше тебя?»

«Ага».

«Ну так огромная разница между шестнадцатилетним и тем, кому девятнадцать-двадцать. Они все держались друг за дружку потому, что ровесники, а тебя считали раздражающим, наверное. А ты ж это понимал, и из-за этого еще больше раздражал».

«О да. Точно это и происходило».

* * *

2005–2006 годы

Трудно вспомнить или представить, насколько сильно «остыли» карьеры остальных участников Take That за десять лет после распада группы. Гари Барлоу сразу ярко засветил, но это продолжалось недолго — рекорд-компания разорвала с ним контракт, и он стал время от времени пописывать песни разным артистам и продюсировать всякие скромные проекты. Марк Оуэн добился успеха как сольный артист, но и его карьера вскоре увяла. Хауард Доналд записал альбом, но так никогда его и не выпустил, и стал работать диджеем. Джейсон Орендж какое-то время играл как актер, затем перестал это делать. Так что когда Робу предложили сняться в документальном фильме про Take That в 2005 году после его ошеломительного успеха в Небворте, он, конечно, не мог не чувствовать, как сильно будет выделяться на фоне остальных. «Я почувствовал, — признается он, — что мое участие будет выглядеть как одолжение». Вообще это не стало никаким перемирием, потому что интервью, которое он дал на камеру, должно было показать, что к чему-то подобному он готов с оговорками только, но все же оно оказалось своего рода подарком: признание, через что они все вместе прошли, их одной на всех истории. Ну, и менее благородный мотив для Роба — сбросить, наконец, то, что камнем на душе лежало.

Его главной мишенью оказался Найджел Мартин-Смит. «Найджел… для него ни одного слова хорошего подобрать не могу, — говорил он в фильме. — Он совершенно точно входит в топ трех самых напрягающих людей, с которыми мне доводилось работать… А я только хотел, чтоб он меня любил. И это вот реально грустно. Я только хотел, чтоб он меня любил, а он не любил меня никогда». Про Гари Барлоу он сказал нечто почтительно-издевательское. Например: «Гари Барлоу задрот! Да нет, шучу… вот это вырежете. Но я именно это и имел в виду — что он задрот».

Тем не менее по словам Роба в итоге фильм «Take That: под запись» — это «все-таки немного подстава». Главный повествовательный трюк в кульминации — четверо музыкантов сидят в отеле — сидят как на иголках, что заметно, — ожидая, придет ли к ним Роб или нет. Фильм как-то так дает понять, что и он сам вроде как знал такой сценарий, но сделал сознательный выбор не присоединяться к ним. А по правде если — то о таком повороте он и не подозревал. Он дал интервью, да, но у него и мысли не было присоединиться к бывшим товарищам в этом фильме. Помимо прочего, он знал, что если уж когда-нибудь он с Гари Барлоу и вновь окажется в одном помещении, то кинокамер там точно не будет.

На экране это все усилилось — после того, как им на камеру сообщили новость о том, что Роб не появится, — тем, что создатели фильма показали далее. Роба попросили записать послания для каждого из четырех, но ему сказали, что все члены группы такие послания друг другу записывают. Он сказал хорошие слова — примиряюще-извинительные Хауарду, Джейсону и Гари, Марку — прямые комплименты, но он не знал, что сказанное будет помещено в такой контекст: Вот ваш знаменитый товарищ по группе — он решил вас подвести, но несколько слов все-таки записал. Посмотрев эту программу, которая получила огромный телевизионный рейтинг и вернула популярность группы Take That, Роб расстроился.

«Хотел бы я заранее знать, что такое получится, — говорит он. — Тогда бы я, наверное, все по-другому сделал. Мне грустно, что меня не было в конце. Еще печально, что парней заставили поверить в мое появление на общей встрече в финале. Они ведь на самом деле подумали, что я сейчас в двери войду».

* * *

Ноябрь 2006 года

Неизжитые чувства Роба по поводу времени в Take That никогда далеко не уходили, но документальный фильм, похоже, всколыхнул их с новой силой. Особенно та часть, где Найджел Мартин-Смит сказал: «Ну чего ж я сделал-то? Что я сделал, Роб? Я тебя вытащил из Сток-он-Трента… Я его сделал популярным… посмотрите, где он сейчас… Я ему карьеру обеспечил, как мне это представляется».

Вопрос Найджела — Ну чего ж я сделал-то? — задан настолько впрямую, что Роб посчитал себя обязанным ответить. В Мексике, занимаясь продвижением нового на тот момент альбома Intensive Care, Роб сел и написал своему бывшему менеджеру очень длинное письмо. «Меня просто прорвало, — говорит он, — я пока письмо писал, рыдал всю дорогу. Наляпал ошибок орфографических и абзацев бессмысленных наставил, но поправить даже ничего не мог, отправил как есть».

Пишу просто потому, что воспоминания нахлынули снова, так что уж потерпи меня. Почти все, что ты сделал, заблокировано. Но ради данного имейла и твоего замечательного совершенно вопроса — что я сделал? — постараюсь напрячься и покопаться в самых темных чуланах моего мозга. Давай посмотрим, что в ящике Пандоры.

Оказалось, что ящик Пандоры битком набит: наружу вырывались горькие, злые, мрачные воспоминания одно за другим, а еще и цепочка очень конкретных, в деталях описанных, инцидентов с разъяснениями чувств Роба по каждому из них. Иногда ты пишешь что-то, прекрасно понимая, что адресат твои слова поймет так, как тебе нужно, потому что начать с того, что если б твои слова вообще до него доходили бы, то и не возникало бы тех ситуаций, что ты описываешь.

Но даже при этом каждое слово нужно произнести.

Излив все, Роб послал текст электронной почтой Найджелу Мартину-Смиту. Ответа не получил.

Но письмо это он также послал и четверым своим бывшим коллегам по группе. И со временем то, что до него дошло — прямо или косвенно, — станет самым важным вообще. Потому что он все это долгое время оставался наедине со своими воспоминаниями и своей правдой о том, что имело место, и более всего он нуждался в том, чтоб ему сказали слова, которые теперь стали долетать до него:

Да. Это все происходило.

* * *

В предшествующие годы Роб отчасти восстановил дружбу с Марком, который в группе был ему самым близким другом, но примерно в это время у него неожиданно установился контакт с Джейсоном, с которым как раз отношения были трудными. Так получилось, когда Take That в формате четверых начинал планировать камбэк-тур. Роб с Джейсоном стали регулярно созваниваться и разговаривать. «Это вообще странно, — говорит Роб, — потому что казалось, что единственным, с кем я мог достигнуть какой-либо ясности, оказался Джейсон. Потому что по какой-то причине мы тогда нуждались друг в друге. Он совсем не был уверен в том, что хочет во всем этом деле участвовать, и спрашивал меня, что я думаю, и мы так хорошо разговаривали, часа по два-три, что мне вообще не хотелось трубку вешать. И здорово было начать общаться с ним снова, причем не тая никакой злобы — она вся ушла».

Через несколько лет после этого, когда все они впятером наконец воссоединились, Роб и Джейсон стали писать друг другу по электронной почте письма, в которых пытались воссоздать то, что говорили тогда в 2006 году. Вот некоторые выдержки:

Джейсон: Что говорит за то, что ты присоединишься к нам в туре? Полагаю, с тобой у нас есть шанс не выглядеть столь смехотворно на сцене. Знаю, довод эгоистичный, но это и путь к примирению. Ну, или по самой крайней мере мы, конечно, посмеемся от души.

Роб: Мне на самом деле очень приятно, что ты решил это сделать, друг… Знаю, что душа металась, но ты сделал правильный выбор… что по мне, то буду с тобой честен, приятель. В конце фильма, когда вы уходите, — я расстроен. Надо было и мне быть там. Но нужно слишком многое друг другу сказать, поэтому первая совместная встреча после стольких лет не должна, мне кажется, быть публичной. RE: насчет присоединиться к группе — смотри, Rudebox (мой альбом) только что мощно разнесла пресса. Это меня слегка задело, сказать тебе правду, и я хочу все исправить… У меня сейчас план на ближайшие три года, который включает выпуск двух моих альбомов. Времени у меня просто не будет. Конечно, сердце рвется работать с вами, но мне слишком многое нужно уладить.

Джейсон: А я вот расстроен тем, что тебя не будет с нами, хотя наполовину я и ожидал, что ты скажешь «нет». Для меня большой сюрприз то, что тебя «задела» критика, которую получил Rudebox. Я-то думал, что ты давно перестал волноваться из-за того, что думает о твоей работе пресса и, до определенной степени, публика… С тем количеством билетов и альбомов, что ты продал, со всеми теми наградами, что ты получил, неужели ты не доказал, кто ты есть, и критикам, и фанам? Когда это все закончится?

Роб: У меня чувство, что меня судят за желание сделать хорошо. Наверное, я неправильно объясняюсь… Слушай, критика меня никогда не признавала… Музыкальная пресса и серьезные газеты меня ненавидят. Я перестал этого хотеть и ждать очень давно, а награды — что они?… Дело в том, что пинки, которые я получал, сопутствовали более чем теплому отклику от людей, которые просто обычно хотят иметь один из моих альбомов у себя на полке… и это обидно. Да, мне важно, что мои поклонники думают о моей музыке… Плохо или хорошо, я хочу, чтоб она им нравилась… Когда дела идут хорошо, ты ощущаешь какую-то неосязаемую безопасность… Элтон Джон сейчас выпустил Peachtree Road. Это лучший его альбом за много лет. Хотя он не пошел так, как ожидалось. Но я уверен, он не рассуждает в стиле «ну что ж, я ж написал „Candle in the Wind“… сойдет, нормально». Поверь, в его возрасте с его достижениями — он расстроен. Умом я понимаю, что это игра заведомо проигрышная, но на эмоциональном уровне ты все-таки хочешь играть в нее. Что касается сейчас, то я из игры еще не вышел. Ты спрашиваешь, «когда все это закончится?». Мой ответ тебе: надеюсь, «пока толстый парень поет».

«Джей — прекрасный слушатель, — вспоминает Роб, — он дает тебе возможность взглянуть на вещи по-другому, более чем кто-либо другой, кого я знаю».

Тогда Роб не рассматривал всерьез воссоединение с группой, но он таки предложил свою оливковую ветвь — согласился сняться для голограммы, которую они смогли бы использовать в туре 2006 года, чтобы каждый вечер «Could It Be Magic» начинался с парящим над сценой Робби. Как будто он здесь.

* * *

Ноябрь 2012 года

Сегодня вечером чествуют Гари Барлоу — ему вручают награду Music Industry Trusts на изысканном ужине в зале приемов одного лондонского отеля. Вечер завершится его выступлением. Роб в качестве приглашенной звезды выступит дважды. Первый раз — дуэтом с Гари исполнит «Candy», которую они вместе до сегодняшнего вечера никогда не репетировали и не исполняли.

«Леди и джентльмены, номер один в Соединенном Королевстве на этой неделе! — провозглашает Роб после первого куплета. — Написано мною с мистером Барлоу!»

Затем, в конце вечера, Роб появится снова — вместе со всеми участниками Take That, чтобы спеть «Never Forget». Позже он перескажет разговор с Джейсоном, который давно не видел никого из них:

«Джей такой, а вы все тусуетесь? Ага, говорю, все плавали на кораблике в Норфолке, а потом летать учились».

Между своими двумя песнями Роб ожидает за сценой. А Take That в составе квартета поет один из своих главных хитов камбэка, «Shine».

Роб за сценой подпевает:

«Обо мне она, песня эта», — замечает он.

И поет дальше:

Я спрашиваю, знал ли он в то время.

«Догадывался, — отвечает он. — А потом говорю: это ж обо мне, да? „Ну, типа… ага“».

* * *

2006–2008 годы

Упрощенная версия того, как пятеро из Take That наконец-то собрались вместе, та, которую они обычно рассказывают, такова: реюнион произошел в лосанджелесском доме Роба летом 2008-го, там все рассказали про старые обиды, нашлась общая почва и начался процесс оздоровления. Такое действительно произошло, но путь к этому чуть более сложен.

Впервые все пятеро снова встретились в мае 2006 года в отеле в Челси, через несколько месяцев после эфира документального фильма про них. Take That проживали в этом отеле, поскольку давали камбэк-концерты на Уэмбли, а тогдашнее лондонское жилище Роба находилось в двух шагах практически. В один из вечеров он в лобби отеля дождался, когда они вернутся с концерта, и они все поднялись в один из номеров, чтобы поболтать. Там, конечно, много смеялись, вспоминали, но многое так и осталось невысказанным. Как позже скажет Джейсон: «Много воды не протекло под мостом, а осталось загнивать».

Роб, конечно, прекрасно чувствовал весь этот разлитый в воздухе дискомфорт, но один из моментов автобиографии Гари Барлоу его расстроил более всего — про реюнион. «Прочитать, что наша встреча не была… — он не решается сказать, — той почти прекрасной, как я думал». В своей книге Гари в деталях описывает два вечера разговоров — напряженных, хотя почти всегда дружелюбных, но есть у него неуютное описание одного краткого эпизода — как они все вместе в определенный момент поднялись и Роб сказал: «Поглядите, вот Take That». Процитировав Роба, Гари далее просто добавляет: «Никто ему не возразил», и это делает всю картину менее душевной, но более странной.

В любом случае общий портрет Роба на тех встречах, который он рисует, — не очень добрый:

Пока я шел в отель, я не успел подумать, как я буду реагировать, увидав Роба. Время, наверное, лучший доктор, но все же каждый раз, когда я его вспоминал, я думал: ну и мудак же ты. Никто в жизни мне такого ущерба не нанес. Никто мне столько плохого не сделал и не сказал. Ни у кого такого не получалось даже близко. И тем не менее, когда я там сидел, я не чувствовал ничего. Я смотрел на него и думал: ты же просто такой же парень, как и мы все… Вот со всем тем, что у него есть, — всем: деньгами, славой и ловушками успеха — позитивного в Робе мало… Время, проведенное снова близ Роба, напомнило мне каким, я сам был: совершенно помешанный на себе самом, работающий, работающий, работающий — просто чтобы оставаться там, где я есть, и совершенно не видящий мир вокруг.

* * *

В 2008-м, когда Роб жил в Лос-Анджелесе и все еще мучился с выбором — остаться ли ему отшельником или в один прекрасный день присоединиться к миру, — он получил известие, что Take That приезжают в город на запись альбома The Circus. И не хотел бы он встретиться?

«Это было как сценарий свидания с красивой девочкой, — вспоминает он. — Идти, не идти? Или обосрусь? Или буду неправильно общаться? Не хотелось выставлять себя в плохом свете, не хотелось все испортить. А там четверо ребят, с одним у нас большая проблема. И я не видел Хауарда, не знал, как он на меня отреагирует, а также Марк, с которым мы были лучшими друзьями, а теперь и не знаем друг друга. В общем, вот это все. И — их четверо, а я — один».

Он устроил так, чтобы поехать в отель, где они остановились, Beverly Wilshire.

«А я уже чуть было не отменил визит, — рассказывает он. — К тому же у меня зуб разболелся, я принял болеутоляющее, я облачился уже, чтоб выходить, но тут таблетки как подействуют, и я такой, думаю — ну все, не стоит идти, я сейчас ничего не соображаю, на фиг».

В конце концов он объявился. И все было прекрасно, помимо одного момента. Но момента важного. «Я все еще не мог смотреть на Гари, — говорит Роб. — Не мог на него смотреть. Некоторые вещи я должен был сказать, снять с души своей. И наверное, я смущался из-за того, что сказал, публично притом, притом недоброе. Откуда мне было знать, как ему это все? Но также, что для меня более важно, некоторые вещи я должен был высказать ему: это, это, это и вот это».

Но не здесь, не сейчас.

Следующим вечером все они отправляются к нему домой. Он приглашает их в пустую гостиную, где софы поставлены буквой П. Там и происходил разговор.

«Парни, чтобы что-то у нас сдвинулось с места, я должен снять камень с души, а вы все должны меня выслушать. Помню, Газ начал… — Роб изображает тяжкий вздох. — Ну давай, раз так. Было действительно очень важно, чтоб я рассказал историю со своей позиции, почему я говорил то, что говорил, почему сделал, что сделал, и думал, что думал. Мы сели на софу мою, и я просто выбросил из себя все, что держал внутри десять или пятнадцать лет. Что мне приходилось держать внутри и очень нужно было высказать. Парням и особенно Газу. Ну и вывалил. А он сказал свое слово. И оказалось, что мы оба достаточно зрелые, чтобы в подходящем месте выслушать это».

И в одной этой беседе расплавилось все.

«Мы такие: „Окей, с этим я могу жить…“, „Угу, окей, я могу жить с этим“, „Ты принес извинения, я принес извинения — зачтено!“ А час спустя мы с Газом у меня на кухне валялись на полу от хохота. Душевный хохот. Мне кажется, гора с плеч у обоих».

* * *

Этот вечер Гари, Марк и Хауард обсуждают в интервью Воэну для фильма для Brits Icon.

Марк: Мы ж собрались в одной комнате, правильно? И в этом-то все и дело. Как мне кажется, вот это было самым сложным — собраться нам всем снова вместе в одной комнате. Наверное, всегда так. Всегда лучший способ все встретить лицом к лицу.

Хауард: Ну, еще и разговор получился правильным, глубоким. Мы никогда так не разговаривали, как взрослые мужчины.

Гари: Нужен нам был этот разговор, да ведь? При том, что никогда такого разговора у нас не было.

* * *

«После той встречи, — говорит Роб, — мы стали лучшими друзьями. С Газом я себя почувствовал так, как никогда в Take That: я его понимаю, он меня понимает. Это было, блин, очень здорово, а есть же всякие дебильные группы, которые не могут, сука, воссоединиться из-за какой-то детской ерунды. И тут я из Стока и он из Фродшема, и мы общее находим очень-очень быстро. И это было прекрасно. Да, был у меня период, когда я его очень не любил — из-за того, каким он был, как мне казалось, человеком в молодости. И все это порождено реальной болью, а потом такая злость умерла, и это стало отчасти даже моей фишкой. Стало чем-то, что я делаю не задумываясь. Люди обычно начинают рассуждать: дескать, ты должен это преодолеть, изжить, остановить, двигаться дальше… А люди-то так не делают. Нормальный человек в повседневной жизни будет ненавидеть того, кто его задел в пабе двадцать лет назад. И то, что я селебрити какой-то сраный, еще не значит, что я эмоционально зрелый».

Но теперь он наконец нашел способ отпустить все это. «Я даже не осознавал, какой тяжелый груз на моих плечах, — делится он. — Все не сказанное за почти всю жизнь, пять лет — твой первый вечер, выход во взрослую жизнь, подростковые годы, что называется. Фантастикой было б не иметь их».

На следующий день, испытывая головокружение от вчерашнего вечера, Роб пошел в местный тату-салон.

«Я очень долго не гордился тем, что я бывший член Take That, но теперь почувствовал гордость за то, что мы делали, чего мы достигли, — говорит он. — Группа была гигантской частью моей жизни, грустного было много, но много было и успехов, и я почувствовал: пора, наконец, успех этот отпраздновать».

И сделал татуировку с логотипом Take That на внешней стороне правого предплечья.

«Вообще это довольно крутой символ, он мне нравится. Это я говорю самому себе и всем им, что груз сброшен: смотрите, на моем теле это выбито навечно — могу себе позволить, ведь я свободнее теперь. Демон убит, насколько я понял».

Следующий раз он встречается с ними, когда они в городе, — еще вечера «смеха и дружбы». На первом же вечере он показывает им татуировку. Рассказывая про этот эпизод в последующие годы, Роб немного по-разному описывает реакцию бывших товарищей по группе, с вариациями на тему:

«Они решили, что это глупо».

«Они все такие: ты с ума сошел».

«Только посмотрели на меня, как на мудака».

«Уверен, они подумали, что это смесь блестящей идеи и идиотизма. Я тоже так думаю».

* * *

Ноябрь 2012 года

Гай согласился в качестве специального гостя выступить с Робом в зале O2. Сегодня репетиция. Он приезжает раньше Роба и сидит в его гримерке.

«Это все скоро должно закончиться, — вздыхает он. — Невозможно же вечно за этим гнаться».

В двери входит Роб, замечает, что его снимают. «Утро доброе! — говорит он. — Знаете же, как я люблю большие съемочные группы, мать их так».

«Я сейчас никуда не хожу, если там нет съемочной группы», — сухо говорит Гари.

«Ну, не стоит и жить, — говорит Роб с бесстрастным выражением лица, — если жизнь не снимают на пленку, монтируют и показывают по телевизору».

Гари кивает. «Да, все усилия насмарку. Вот проснулся, встал, почистил зубы — это надо показать… Роб, как сам?… Чего это ты на лбу принес?»

У Роба там прыщик. Даже на самом деле не один.

«Или вот этот, сбоку», — показывает Роб.

«Да что это? — спрашивает Гари. — Отношения?»

«Ну как бы рекламные прыщики», — объясняет Роб.

Гари спрашивает Роба про собственно шоу, и Роб рассказывает, с какими трудностями сталкивается на круглой площадке: «Бо́льшую часть концерта буду бродить, раздумывая, что делаю левой рукой».

«Есть идеи, — говорит Гари. — Возможно, неприменимые». Он обдумывает сложности шоу в 360 градусов. «Ну да, ты на экранах попой. Спиной повернуться — это ж безопасно обычно, правильно? Сейчас пятьдесят процентов шоу — это твоя спина».

«Ага», — соглашается Роб.

«А у тебя широкая спина, — замечает Гари. — Большая, верно? К тому же как треугольник перевернутый. Да, крупная спина. Много спины».

«Да, много спины происходит», — соглашается Роб.

Они еще болтают, явно работая на камеру.

«А ты был верен себе, вообще-то? — спрашивает Гари Роба. — Часто такое выражение можно слышать, верно? Быть „верным себе“. Оно что вообще значит?»

«Да не знаю, — говорит Роб и добавляет спокойно. — Я отдавался на сто процентов». Умолкает на секунду. «Да нет, на самом деле — на 95 процентов в лучшем случае, а в основном все время почти выдаю около 55–60 процентов».

«Ага, — говорит Гари, — только твои пятьдесят пять — шестьдесят это сто процентов для большинства людей».

Роб смеется. «Гари Барлоу, леди и джентльмены! Эй, я скажу тебе, у тебя это хорошо получается…»

«Я тебе скажу, — отбивает Гари, — у меня это хорошо получается».

Снимающий их Барнаби спрашивает, кто из них лучший оратор.

«Он — у него все слова со смыслом, — отвечает Роб. — А я не фильтрую, не думаю, о чем говорю. Просто изливаю».

«Плавали — знаем», — говорит Гари.

«Да ну? — удивляется Роб. — Ну, может одну секунду. Мое может длиться всю карьеру».

По пути на сцену Роб обращается к Гари: «Кстати, спасибо за то, что сделал это».

* * *

2009–2010 годы

Летом 2009 года Гари Барлоу отдыхал в Лос-Анджелесе с женой Доун и детьми. Роб пригласил его на викторину — время от времени, на полурегулярной основе, субботним вечером в доме Уильямсов собираются друзья. Там же оказался английский журналист Алекс Билмес, который только что взял у Роба интервью для журнала GQ. В интервью Роб сказал Алексу, что когда покончит со всеми текущими планами, «я собираюсь поиграть с моими товарищами». Читай — с Take That. И он попросил Алекса подтвердить Гари, что он это говорил. После того как Гари уехал, Роб предположил, пока все закончено, что им стоит написать вместе песню.

«Он сказал Алексу из GQ, — рассказывает Роб, — я, блин, не знаю — он появится, не появится — с ним непонятно вообще никогда ничего. А я взял да появился».

Это официально первая песня, написанная ими совместно. Вообще попытка такая уже имела место — примерно в то время, когда писался первый альбом группы Take That: «Мы сделали такую песню, рэповую, „Our Music“. Я приезжал в Кнутсфорд в его бунгало». Но песня осталась неопубликованной, и вообще тогда стало совершенно ясно, что единственным автором песен группы Take That всегда будет один Гари. Так что сейчас — первый раз, когда Роб и Гари работают в одной комнате как равные.

«Я поехал в Малибу, где он снимал дом. А он себя очень мило вел, очень гостеприимно. Прям с распростертыми объятиями. У него там был маленький кабинет с компьютером с двумя динамиками, и он говорит: „Вот какая идея у меня есть“. И включил мне „Shame“, инструментальную версию, и сам напел мелодию. Потом пошел в уборную, а песня на репите играла, так вот: когда вернулся, я уже напевал, но — другую мелодию. И он такой: ах, дорогой, ты что ж это делаешь, нет-нет, послушай, как тут у меня… Совершенно в шутку и очень-очень смешно. Но вообще он был, блин, прав — мелодия его прекрасна, ничего там другого не требуется вообще. Потом мы вместе сели, и я стал предлагать текст. И так все легко и быстро пошло — Айда с Доун поехали куда-то, когда мы начали сочинять, а к тому моменту как они вернулись, мы уже все дописали».

У Роба была полуоформившаяся идея дуэта в стиле «что бы ты ни сумел сделать — я сделаю лучше». Но она почти сразу изменилась. «Получилась история про нас, — говорит он. — Это одна из тех песен, иногда возникающих, которые, когда сочиняешь их, — плачешь».

Они рассказывают свою историю, меняясь, — начинает Роб:

Есть три версии этой истории: моя, твоя и истина.

Мы можем все списать на обстоятельства, наше детство и юность.

Из сентиментальности я хотел, чтоб ты почувствовал мою боль, но она вернулась отправителю.

«Тут двое проводили друг с другом очень много времени, потом ужасно поссорились, потом провели очень много времени в ненависти друг у другу, но, вопреки безрассудству и высокомерию юности, осознали: может быть, мы все неправильно поняли? Может быть, открылся путь к оздоровлению? У песни такая прекрасная симметрия: она про оздоровление и она сама и есть оздоровление. Мы в тот день очень радовались. Вот просто: „Черт подери, оно происходит!“ Для нас двоих».

День или два спустя они написали еще одну песню, «Heart And I», сие название вдохновила песня, которую они вместе слушали в то утро: «When Love Breaks Down» группы Prefab Spout.

«Внезапно это возникло: мы с ним и должны были сочинять вместе, — говорит Роб. — Сложилось все очень хорошо».

* * *

Эта новая дружба дала повод для дискуссий: станут ли все пятеро работать вместе? По иронии судьбы Роба более всего бесила вот эта вот установка британской прессы, ее предвзятое отношение, что он-де отчаянно хочет воссоединения. Давайте позволим всегда обходительному Пирсу Моргану высказать свой довод, что он и сделал в своих традиционных итогах года «чемпионы и чучелы» (в оригинале — chams and chumps, чемпионы и болваны. — Прим. пер.) в газете в конце 2008-го. (Вы уже сами должны понимать, в какую категорию у него попал Роб.)

И не переполнена моя чаша прощения для мистера Робби Уильямса, человека, который бессердечно слил своих старых товарищей по группе Take That, завоевав поп-мир (ну хорошо, в любом случае — кусочки Европы) и в процессе беспредельно обогатившись. После того, как его последний альбом продался настолько плохо, что непроданными дисками мостили — в буквальном смысле — дороги в Китае, самозваный «Робстер» отчаянно пытался впрыгнуть в замечательный поезд Take That, чтобы оживить свою схлопнувшуюся карьеру. Я бы хотел увидеть, как Гари и парни толкают его в спину, а потом возят мордой по грязи. Они, конечно, так не сделают, они слишком милы для такого. Но можно же жить надеждой.

«Меня несколько задело и опечалило это, — говорил Роб в то время о том, во что люди, похоже, верили, — но вот что тогда циркулировало. Многие задиры на спаде хотели денежку заработать тоже». Во-первых, это просто не имело смысла. «Ну это ж как бы — погодите, я продал шестьдесят миллионов альбомов, получил четырнадцать Brit’ов, побил рекорд продаж билетов на концерты, собирал три вечера подряд полный Небворт, и я — ничто? Это же просто желание раздуть сенсацию ради сенсации. Это же просто безобразие — что тебя так вот отвергают».

Если хорошо продумать эту ситуацию, то все сведется к простой арифметике. Вот если Rudebox, разошедшийся тиражом более чем в два миллиона экземпляров, считать провалом, то, стало быть, чтобы Робу получить такой же доход от камбэк-альбома воссоединенных Take That, этот альбом должен продаться тиражом более десяти миллионов. Существует также географический фактор: у Роба успешная карьера развивается во многих странах, где Take That почти неизвестны. Совершенно оскорбительно думать, что воссоединение нужно ему по карьерным или финансовым причинам, как и полагать, что он пойдет на это потому, что ему это нужно. Возможно, существовали причины, почему ему все-таки это было нужно, но они очень-очень далеки от тех, которыми его дразнили. «Мне надо было пойти и спрятаться в публике, — объяснял он мне в то время. — И еще я просто хотел быть частью Take That — это выглядит весело. С тех пор, как я ушел из Take That, я всегда хотел быть в группе. Так что, может, я к самим Take That снова и присоединюсь».

* * *

В конце сентября 2009 года я получил сообщение, что Роб в Нью-Йорке, где я проживаю. Я его видел за пару недель до того, и он даже не упомянул, что собирается сюда. Даже сейчас, когда я встречаюсь с ним в отеле, где он остановился, он вроде как и не хочет особо много рассказывать, как будто это может ужаснуть произошедшее. Но он говорит, что они с Take That тайно от всех поработали в студии, и дает мне послушать фрагмент песни.

К той встрече он тихо готовился целый месяц — записывал на бумажках идеи для текстов песен: «Я понимал, что это — большое дело, и хотел поразить. Особенно Гари поразить хотел, потому что он настоящий сонграйтер, так что я хотел прийти с сердцем, полным стихов, и головой, полной мелодий». В первый день работали только Роб, Гари и Марк. У Гари уже готовы были треки с аккомпанементом. «Они — чудесные, — говорит он. — Я ж всегда считал Гари балладным автором, а тут он принес нечто в духе 1980-го или 1981 года, всю эту странную синтезаторную музыку, которую он обожал». Работать они начали примерно с семи песен, и Роб расскажет мне, какой он определил свою возможную функцию. «Take That сочиняли такие эпичные поп-песни, которые трогали душу народа, — говорит он. — И я увидел, что могу к этому добавить: вот пусть будет то же самое, но с неким уклоном чуть безумным, вымышленным, апокалиптическим. Нечто, отличное от прямолинейности в стиле сегодня будет лучший день наших жизней. Теории заговора, сумасшедшие идеи любого сорта и вообще доля безумия, которая таким песням не свойственна».

Одну из этих семи первых идей он дает мне послушать — песня под названием «The Flood». Роб иногда строит текст песни, как сорока гнездо. Здесь первую строчку, «стоя на краю вечности», он стащил из названия серии «Star Trek» 1960-х. Начало второго куплета — «в то время мы были как будто пещерные люди, но нанесли на карту луну и звезды» — взялось из форума AboveTopSecret, строчку эту он заприметил в тот самый день в студии Тревора Хорна. И вот если «Shame» — о нем и Гари, то «The Flood» о них пятерых:

Год спустя этой песней они анонсируют свое возвращение на сцену, а я выслушаю их объяснение:

«Здесь использованы моменты из истории, из времени, — обобщает Марк, — рассказывается история группы. И разрушение стены».

«Впервые, — скажет Роб, — хотя внутри группы все было ненадежно и небезопасно, но была численная защита от этой пандемии и истерии, с которой мы везде сталкивались, куда бы ни отправились — от поклонников, журналистов, наших друзей, привыкших к тому, что мы знамениты, до наших родителей, привыкших к тому, что мы знамениты. И вот единственное, на самом деле единственное защищенное пространство — это когда мы все впятером. Но мне казалось, что снаружи — потоп, наводнение, который прорвет плотину. А плотиной были мы».

* * *

Тот момент, когда они впервые все вместе собрались в Нью-Йорке, еще не был настоящим реюнионом Take That. Тогда разрабатывалась вообще другая идея. «Мы собирались выступать под названием The English, — говорит Роб. — Изначально я предложил такую идею — назваться по-другому, и всем она очень понравилась. Идея, собственно, заключалась в том, что мы все будем играть на инструментах и вообще станем настоящей группой, со всеми делами, и это им понравилось, потому что, мне кажется, никто из нас реально название Take That никогда не любил, а тут что-то новое совсем — всем и понравилось».

Но тут Роб выдернул шнур из розетки. В смысле — вообще, из всего проекта. Последствия тяжелого времени периода продвижения альбома Reality Killed The Video Star. «Я просто вообще полностью отказался от идеи, даже от идеи быть поп-звездой, не говоря уж о том, чтоб быть поп-зведой снова в группе Take That». В документальном фильме «Оглянись, не смотри пристально» (Look Back, Don’t Stare) есть кадры, на которых явно раздраженный Джейсон говорит так, как будто наполовину ожидал такого демарша от Роба, объясняет, что «твои прихоти на всех на нас влияют». Редко слово «прихоть» звучит столь уничижительно.

«Я испугался, — признается Роб. — И я вроде как снова подведу всех в Take That, если скажу, что я не собирался делать того, что я сказал — мы будем делать».

Чтобы все-таки продолжать задуманное, поговорить с Робом отправился Марк. Ему требовалось только убедить его поработать несколько дней в студии. Все остальное не имело значения. Роб в итоге согласился.

Теперь про The English забыли. Они снова стали Take That, и — они возвращаются.

Той весной Роб описывал мне свои новые отношения с другими четырьмя: «Ну, Джей — мудрец эдакий. Такой буддист-хиппи, про Pink Floyd все говорит. Хауард… он говорит мало, но периодически на него накатывает, и тогда он пару часов самый смешной мудило, которого ты когда-либо встречал. Он такие ржачные вещи выдает, что живот болит. Но остальное время он скромен и застенчив — застенчив и в себе не уверен. Марк себя считает дерьмом, но работаешь с ним — и он выдает просто золотые мелодии. Он очень талантлив, точно. А он к тому же никогда не доволен ничем, что бы он ни сделал, всегда уверен, что можно было лучше. Но мы все думаем, что мы все дерьмо, кроме Газа, который не понимает, что он — высший пилотаж, но ему комфортно в своих ботинках, так сказать. У Газа все черное или белое: „Ты почему так думаешь?“ „Газ, мне больно от таких слов…“ „Да какая разница?… Мне вот смешно, когда так говорят… Зачем ты вообще это воспринимаешь?“ Он может все отмести в сторону. Ну, или ты веришь в то, что он так может».

А вот что скажет Гари: «Мы все сочиняли, все подкидывали идеи. Мы создавали такой альбом, какой всегда мечтали сделать, и чувствовали радость и гордость. Это прям чудесно было».

«Делая альбом, — говорит Марк, — мы имели возможность все время общаться. Часто днем мы просто сидели друг напротив друга и болтали про прежние деньки, собирая все по кусочкам».

Или вот как Роб объяснил это в письме, которое он отправил по электронной почте одному из коллег по группе, когда они заканчивали альбом:

Не могу как хочу вернуться. Иногда, когда все в комнате, у меня такое радостное возбуждение, что я ни на кого смотреть не могу. Немного краснею даже.

* * *

Май — июль 2011 года

В гримерке Stadium of Light города Сандерленда (восьмой по величине футбольный стадион в Великобритании. — Прим. пер.), где завтра Take That начнут стадионный тур, который уже признан самым успешным в Британии по количеству проданных билетов, Эд Делвин, ответственный за невероятное оформление сцены, делится своими опасениями.

«Мы недели на две запаздываем», — объясняет он. Гигантский человекоробот, главная деталь сценического оформления, которого Take That окрестят Омом, прибыл с опозданием на два месяца. «К DVD будет готово», — хвастливо заявляет Делвин.

«Это главное», — замечает Крис Лоу из дуэта Pet Shop Boys, «разогревающего» коллектива на всем турне. И это их гримерка.

В дверь стучат.

«Правда ж весело?» — говорит Роб. Он присаживается и начинает болтать, озираясь озадаченно. Чего-то не хватает.

«А что, Марк Оуэн за мной не пришел?» — спрашивает он.

Он шел с Марком, но нечаянно забыл его в коридоре. Невероятно вежливый Марк, как оказалось, когда кто-то проверил, — так там и стоит просто. Теперь его пригласили войти.

Тема возобновляется. Нил Теннант упоминает, что сделал небольшой ремонт у себя дома, Роб говорит, что «у меня жена такими вещами занимается». Наконец они переходят к обсуждению шоу. Марк сообщает, сколько времени они потеряли на этой неделе из-за плохой погоды, а Роб делится страхами, которые он испытал, прыгая с верха сценической конструкции.

«Мне б туда и забраться тяжело было б», — говорит Крис.

Роб смотрит на него как на сумасшедшего.

«Лифт там есть», — говорит Роб.

«А ты помнишь, как говорил: „ничего в этом туре нет опасного“?», — смеется Марк.

Он кивает. «И тут я увидал…», — говорит он. Имеется в виду, что он увидал возможность сделать нечто отчаянно храброе, чему не смог сопротивляться.

Роб затем рассказывает свой странный сон — о том, что он в доме Нила, а Нил говорит, что ходит нелепый слух, что в окрестностях его дома на северо-востоке сломалась машина и якобы кто-то видел, как ее у местного резервуара толкают Роб и Элтон Джон. И еще ходит слух, что Роб якобы ходил в их деревне к мяснику.

«То было в 2007-м, — невозмутимо замечает Роб. — Тот тур свинины».

* * *

Помимо небольших промо-шоу Роб не выходил на сцену с того мрачного финала тура Close Encounters в декабре 2006-го, и он даже никак не показывал, что готов давать подобные шоу. Тем не менее по определенным причинам он допустил, что сможет выступить на концертах Take That. Я могу понять его теорию, почему его сольная часть в концерте Take That в составе пяти человек ему легче — идея в том, что люди не на тебя смотрят все время, и представление, пусть и метафорическое, что, по его изящному выражению, есть «кусочек, где ты только бьешь в бубен». Но также ему отведено примерно полчаса или около того на его сольные хиты, причем на сцене — только он. Какие бы демоны ни являлись ему на сцене перед гигантской толпой, почему эти концерты их не вызовут, как раньше? Ну вот почему-то он чувствует, что в этом конкретном случае все будет по-другому.

Возможно, помог в этом его новый распорядок. Каждый вечер он делает долгий, хорошо спланированный разогрев голосовых связок вместе с Гари. Также он смотрит вдохновляющие речи на YouTube: «Ну вот когда тренер в раздевалке всякое такое говорит… просто использую разные инструменты для того, чтоб повысить свою уверенность».

В общем, какими бы ни были его доводы, он оказался прав. После первого концерта он прислал мне мейл:

ПРОШЛЫЙ ВЕЧЕР БЫЛ МАТЬ ЕГО ЧУДЕСНЫЙ… И Я ТАКОЙ БЫЛ РАССЛАБЛЕННЫЙ. ПОХОЖЕ БУДЕТ НАВЕРНО ВЕСЕЛО.

После он объясняет поподробнее.

«Вот почему так прекрасно быть в Take That, — говорит он, — потому что это очень легко. Ничто на тебя не давит. В группе никто никому на ногу не наступает, и то, что на тебя столько народу смотрит, — это как бы всем на плечи ложится, не только тебе, а ощущения клевые. Когда я с парнями и мы на сцене, ты смотришь на публику и просто вбираешь все, а это в корне отличается от той ситуации, когда я на сцене один — тогда я все время думаю, что сделать следующим, как себя подать сейчас, какую форму принять, какое выражение лица натянуть — и так далее и тому подобное. А поняв это, ты уже два часа продумал и концентрировался. А с парнями ты можешь расслабиться и вообще сам быть как бы частью публики. Можешь прохаживаться, глядеть на зрителей, в общем — свободное время. Ответственность размазывается. Не чувствуешь, что отдаешь слишком много от себя, нет чувства опустошенности».

Или, говоря по-другому: «Дело в том, что когда я выступал один, то чувствовал себя одиноко».

* * *

Турне не обошлось совсем без драмы. Ближе к финалу в Копенгагене Роб отравился в ресторане отеля лобстером, и ему было так плохо, как никогда в жизни. Один концерт пришлось отменить.

Также произошел небольшой спор относительно судьбы Ома, этой гигантской фигуры робота на сцене, которая обошлась в полтора миллиона фунтов стерлингов. Марк предложил отдать его в дар городу Манчестеру. А Роб заявил, что хочет поставить его у себя в саду в Уилтшире как «память о наших днях вместе». Спор получился странноватым. В определенный момент Марк спросил Роба, не его ли эго хочет Ома.

«Ага, — ответил Роб, обдумывая вопрос. — Я буду время от времени такой: „Поглядите! Ну не чудо ли?“ Не могу отрицать, что это эго в какой-то обертке. Но я хочу его не поэтому, не это главное. Он просто будет круто смотреться у меня в саду».

И теперь, если вы выйдете из черного хода уилтширского дома Роба, пройдете мимо кучи обуви, зонтиков и неинтересных уже металлоискателей, а потом пойдете вверх по холму по извилистой дорожке, свернете налево, пройдете полпути до вертолетного ангара, то меж деревьев и кустов, скрытый от глаз, сидит на корточках он, все ж импозантный Ом.

«Я ему все время говорю „привет“, — делится Роб. — Останавливаюсь, стою и разговариваю с ним».

А он отвечает?

«Да почти нет. Думает. Все думает и думает».

* * *

2013–2014 годы

В частных беседах Джейсон какое-то время уже говорил, что в будущем не собирается принимать участия в будущих проектах Take That. Концерт на церемонии награждения лауреатов премии Music Industry Trusts для Гари, совместное исполнение там песни «Never Forget» остается до сегодняшнего дня их последним совместным выступлением.

Это только ухудшило сложную для всех ситуацию после тура Progress в смысле понимания, что такое Take That сейчас, кто входит в группу. Кого бы из них ни интервьюировали, обязательно звучал вопрос: а в следующем проекте будет Роб или не будет Роба? Ясно было, что Роб возвращается к сольной карьере, как он всегда и намеревался, но вполне возможно, что в будущем они все вместе еще поработают. Но даже при всем при том любое почти слово каждого из них попадало в заголовки. Или Роб возвращается, или же он их осаживает, или они осаживают его — и так по кругу, снова здорово до бесконечности.

Тем временем в частных беседах иногда намечались осторожные планы, обычно промежуточные, которые так и не выполнялись. И вроде бы каждый — за то, что до́лжно сделать некий тур когда-нибудь, привязав его, допустим, к какому-то значимому юбилею, но когда именно и к какому конкретно юбилею — это менялось все время.

* * *

Это все само по себе очень странно и запутанно, а необъявленный еще уход Джейсона еще сильнее все осложнил. Назрело в начале 2014 года, когда Роб начал свой Swing-тур. В конце предыдущего года Роб, серьезно подумав, сообщил Гари, что не сможет участвовать в следующем проекте Take That. Причин называлось несколько, одна — что если не впятером, то все не так уже увлекательно.

«В марте, — говорит Роб, — Газ пришел на Chatty Man с Аланом Карром. Я интервью это не смотрел, но смысл его в том, что Гари отставил мне дверь открытой, сказав: „ну, дело за Робом — если он хочет этого“. Об этом газеты написали, а я себя загуглил, и вывалились двести пятьдесят историй „Робби получил ультиматум“. Гари сказал: „Ну, подождем до мая, там поймем, что будем делать“. Меня это насторожило, потому что я подумал: ясно, куда оно идет. А дело шло вот к чему: Робби Уильямс запорол реюнион, он, как обычно, ублюдок противный. Ну вот так оно ощущалось, в любом случае. А мне вот негодяем совсем неохота выглядеть. Так что я немножко разозлился».

Именно это жило в его голове в тот момент, когда в Вене на интервью к нему пришла газета The Sun.

«Я в стрессе от начала тура, а она такая: так что решил по поводу ультиматума?» И меня понесло: «Ну какой на хер ультиматум? Я в декабре им четко сказал: я не в деле». И еще говорю: «Вообще это ж Джейсон не в деле, а не я».

Совсем не предполагалось, что он это скажет. Об уходе Джейсона из группы никто не знал. Менеджмент Роба должен был быстренько уведомить Take That о том, что тот сделал. На некоторое время как будто вернулись деньки старые, отнюдь не прекрасные.

«Гари пишет имейл Джози: „Почему ему хочется делать такое? Это же разрушительно. Он хочет, чтобы группа развалилась?“ Я просыпаюсь в Австрии и получаю имейл от Хауарда, коротенькое совсем сообщение: „Послушай, тебе так, наверное, хорошо, но нам вредно, мне не понравилось, что ты сделал“. Я подумал: ну чо за херня? Я ответил — кратко и немного зло. И Гари имейл прислал. Потом я написал еще имейл, очень длинный, ненужно длинный, изобилующий всякими лишними деталями: „Ну ты сделал то-то, а я то-то… я сказал… ты сказал… а все потому, что ля-ля-ля“. Отправлять его, конечно, не стоило. Вы, наверное, думаете, что к данному моменту я научился таким вещам. Но то был ответ эмоциональный, и в основе его — не твердая почва. Это в таком духе: „Мне не нравится, что мне ставят ультиматумы. Я сказал, что не буду участвовать, так просто и скажите, что я не буду участвовать, блин“. И они тут начали: „Ну тут надо все выстроить правильно“. А у меня в голове одно: ну чо ты просто не скажешь, что Джейсон не участвует? Но для них — потому что действительно это же они, их чувства, карьеры и жизни — такое нужно брать только в лайковых перчатках».

Переписка продолжилась — больше встречных обвинений и никакого решения. Роб именно Гари отдает честь как тому, кто всех утихомирил, всех убедил в том, что эти раздраженные реплики никуда не ведут и ничего не решают. «Он как личность крупнее меня, как человек он просто лучше», уверяет Роб. И добавляет, что в определенный момент Гари написал вот еще что: «Надеюсь, из-за этого мы не перестанем на много лет разговаривать (опять)».

Не перестали. Взросление, как оказалось — навык справляться с разными ситуациями; учиться делать то, что когда-то не мог.

* * *

Роб не знает, из-за чего или для чего в то время The Sun не опубликовала тот кусочек интервью, где он проболтался про Джейсона. Новость распространилась пять месяцев спустя, когда Джейсон выпустил изящное заявление с благодарностью группе и поклонникам, в котором прямо сказал: «Не было никаких конфликтов, это мое личное решение больше не продолжать». Роб не делает секрета из того, что сам бы он хотел, чтоб Джейсон думал по-другому. «Очень жаль, — говорит он, — потому что магия происходит, только когда мы впятером. К тому же мне просто нравится его общество». Но он также продолжает поддерживать и защищать любые решения Джейсона.

Когда решение Джейсона стало, наконец, публичным, Найджел Мартин-Смит побил свой рекорд чувствительности, так интерпретировав мотивы бывшего подопечного:

«Я думаю, что поступок Джейсона просто жалкий, — провозгласил он. — Смысл его в том, чтобы привлечь к себе внимание».

После того, как вышло это интервью, в ленте твиттера Роба возник такой пост:

Ищущий внимания человек обвиняет человека — это привлечение внимания.