Когда я уже дописывал эту статью, мне довелось пережить один из тех редких моментов, который делает мою предполагаемую профессию благодарной. Меня пригласили в госдепартамент на беседу с помощником госсекретаря по связям с общественностью Ричардом Баучером. Он окольными путями провел меня сквозь любое из возможных ретроспективных воззрений на Колина Пауэлла, выказав ту дипломатическую ловкость, которая восхищала в нем многих корреспондентов, и сгладил, кажется, все основные шероховатости. И тут мы перешли к Дарфурскому конфликту.

Баучер начал с накатанного ответа, говоря о «процессе» и переговорах и о системах снабжения продовольствием и медикаментами и тому подобном, особенно упирая на страшную участь пастухов и крестьян, «оказавшихся зажатыми посередине». И, словно предвосхищая вопрос, готовый слететь с моих губ, неожиданно резко сменил формулировку. «В действительности — промолвил он, словно размышляя вслух, — они не оказались посередине. „Середины“ там не было. Для них там не было середины. Слово „середина“ не подходит». После короткой паузы я спросил, если дела обстояли или, возможно, обстоят так в настоящее время, могу ли я об этом написать. Он ответил: «Да».

Это была полезная утечка конфиденциальной информации касательно содержания заявления, произнесенного госсекретарем Пауэллом на Капитолийском холме примерно неделю спустя, когда он, отказавшись от прежних обтекаемых формулировок, в более или менее сильных выражениях назвал поведение арабо-мусульманских эскадронов смерти в Дарфуре подпадающим под определение геноцида. Всегда радует, когда госдеп отбрасывает пыльные эвфемизмы ничего не значащих фраз дипломатического этикета. Можно сказать, что наряду с упором, сделанным госсекретарем на угрозу расползания по Африканскому континенту катастрофы СПИДа, Дарфур задаст высоту или хотя бы ориентир всей политической деятельности Пауэлла на посту госсекретаря. А с этой высоты можно также добавить, что за весь срок пребывания Пауэлла в должности у него мало что получилось лучше, чем уход с нее.

Дотоле в госдепе явственно ощущалась промозглая атмосфера, чувствовалось крайнее утомление. В качестве примера я мог бы привести вялое заявление, сделанное как раз накануне моего посещения госдепа, о том, что госсекретарь все же не прилетит в Афины представлять Соединенные Штаты на церемонии закрытия Олимпийских игр. Госдепартамент, объявивший об этом всего за день до запланированного отлета Пауэлла, представил различные официальные и неофициальные объяснения своего данного за чрезвычайно короткий срок уведомления. Нет, госсекретарь не слишком обеспокоен вопросом обеспечения безопасности. (Двухтысячная демонстрация левых и анархистов вопреки худшим прогнозам прошла по афинским меркам тихо. Силы международного терроризма о себе никак не заявили.) С другой стороны, как сказал официальный представитель государственного департамента, госсекретарь «не хотел бы никаких неожиданностей и никаких осложнений в результате своего визита в конце очень успешных Олимпийских игр». Сформулированное не так топорно, это основание могло бы стать внятной главной причиной отказа присутствовать на церемонии. Но, как предлог для отступления в самый последний момент, она выглядела несколько бессодержательно и некрасиво. Другой представитель госдепартамента своим усердием все лишь усугубил (и, возможно, выдал «лишнее»), заявив, что госсекретарь Пауэлл был единственным, кто спрашивал Белый дом, следует ему представлять Соединенные Штаты на церемонии. Тут видна достаточная мера тщеславия, полагающая собственное объявленное или необъявленное заранее присутствие способным «послужить отвлекающим фактором» от всемирного гала-представления на Олимпиаде. Следуя подобным стандартам (если это стандарты), Соединенные Штаты должны неизменно избегать появления высокопоставленных должностных лиц на крупных международных мероприятиях.

Не слишком ли тяжелому испытанию подвергну я терпение читателя, если еще немного продолжу свой пример? По оценкам, греческие власти потратили около 1,2 миллиарда долларов на системы наблюдения и безопасности игр — в первую очередь по настоянию США. Только что переживший расширение альянс НАТО предоставил военно-воздушные, сухопутные и военно-морские силы для обеспечения еще более надежной защиты. Помимо участия в церемонии, госсекретарь должен был провести в Афинах встречу с должностными лицами для обсуждения ситуации на Кипре. Ее Колин Пауэлл также отменил.

Утомительность и солипсизм подобного поведения побудили меня прочитать статью Уила Хилтона о госсекретаре из двухмесячной давности номера журнала «Джентльмен Куотерли». Там приводились слова руководителя аппарата Пауэлла, Лэрри Уилкерсона, о том, что госсекретарь «устал. Морально и физически. Если президент будет переизбран и попросит его остаться, он может согласиться на переходный период, но я не думаю, чтобы он хотел этого еще на четыре года». Кроме того, Уилкерсон добавил, что было много борьбы со всеми неоконсерваторами за внимание президента. Так много, что даже несколько через край, судя по следующему высказыванию: «Мне все равно, кто является утопистом — Владимир Ленин в пломбированном вагоне, едущем в Москву, или Пол Вулфовиц». (Эту аллюзию на вашингтонский большевизм затмевают не опровергнутые слова самого госсекретаря, приводимые в книге Боба Вудворда «План нападения» [Plan of Attack], назвавшего Дика Чейни и его сторонников в Пентагоне «гестаповцами».)

Всем государственным секретарям от Уильяма Дженнингса Брайана до Сайруса Вэнса, деморализованным или разочарованным политикой своих президентов, история традиционно предлагает единственное средство — подать в отставку. Отставка — это не просто уход, она означает, как минимум, принятие на себя ответственности (как, например, в случае, когда лорд Каррингтон подал премьер-министру Маргарет Тэтчер заявление об отставке с поста министра иностранных после начала Фолклендского кризиса). Однако не в случае с Пауэллом, который никогда не был полностью уверен, является ли для него коллективная ответственность частью статуса члена правительства. Вместо этого он выражает сдержанное желание остаться как минимум еще ненадолго, если предложат — нет, вынудят — так поступить. Подобное поведение обычно ассоциируется либо с навязчивыми гостями, либо с людьми, которые мнят себя выполняющими неблагодарную работу по поддержанию неба на плечах.

Теперь ни в случае переизбрания Буша, ни — возможного — избрания Керри, Колин Пауэлл не будет фигурировать в качестве госсекретаря. Итак, настало время задать вопрос: так уж сильно будут по нему скучать? Каковы были черты, определившие его пребывание у власти? Можно быть в достаточной мере уверенным в том, что сказали бы об этом госсекретарь и его приверженцы. В целом он предпочитал искусство дипломатии, терпения и переговоров мраку войны и крикам боя. Отлично. Насколько успешно ему удалось доказать свое предпочтение на практике?

В первые месяцы правления администрации Буша Пауэлл, несомненно, внес решающий вклад в мирное разрешение потенциально грозного конфликта, внезапно разразившегося 1 апреля 2001 года из-за столкновения американского самолета-разведчика «ЕР-3» с явно переусердствовавшим китайским истребителем. Однако даже те в Вашингтоне, кого сама идея конфронтации с Пекином по различным принципиальным вопросам отнюдь не смущала, наверное, не стали бы возражать, что, сколь бы принципиальными эти вопросы ни были, момент или предлог устраивать пробу сил был далеко не идеален. И плохой момент миновал без необходимости для США унижаться, принося слишком много извинений. Можно лишь с сожалением вдохнуть о тех временах, когда наш мир был таким легкоуправляемым.

Но именно это и ставится Пауэллу в вину: он недостаточно хорошо понимает, что с тех пор мир стал более опасным и менее «управляемым», и слишком охотно готов торговаться, и даже, может статься, приносить извинения тем, кто Соединенным Штатам не благоволит. Возможно, он и вправду приверженец освященный веками традиции переговоров и принципа многосторонности. Однако какой награды он удостоился за эту трогательную веру? Главной уликой против Пауэлла стала попытка продлить политическую жизнь Ясира Арафата, отказ признать, что Саддама Хусейна не исправить никакими средствами, кроме войны, вера в добрую волю саудовцев и готовность затягивать сроки решения по Судану вплоть до сентября 2004 года. (С вирджинского берега Потомака справедливо отметили, что Пауэлл не испытывал никаких затруднений ни с распознанием смертельного врага, ни с организацией утечки информации, когда враг находился в Пентагоне.)

Не стоит и упоминать «большую четверку» — квинтэссенцию усилий Пауэлла, в которую входят (или в которой состоят, трудно сказать) Соединенные Штаты, Организация Объединенных Наций, Европейский союз и Россия, — если ее полным провалом стало одно лишь вмешательство в кладбище дипломатии, израильско-палестинский конфликт. Для нас важнее вопрос, перевешивает ли принцип многосторонности весь накопленный опыт? Ответ подсказывает новейшая история. Европейцам не удалось выдержать первый после окончания холодной войны экзамен в соседней Боснии и Герцеговине и пришлось умолять об американской помощи. Арабы Персидского залива и их ярые союзники в Египте и Сирии не смогли самостоятельно восстановить государственность Кувейта, и вынуждены были просить помощи у Соединенных Штатов, которым благодаря этому удалось получить подавляющее большинство в ООН. А Колин Пауэлл и как советник по национальной безопасности, и как председатель Объединенного комитета начальников штабов упорно сопротивлялся проведению обеих операций по оказанию помощи до тех пор, пока баланс сил в Вашингтоне решительно не изменился не в его пользу. По вопросу о бывшей Югославии у него был известный конфликт с Мадлен Олбрайт, тогдашней постоянной представительницей США при ООН, обвинившей его в нежелании применять военное превосходство ни при каких обстоятельствах.

У нас есть достаточно точная картина того, что думал и делал госсекретарь после 11 сентября 2001 года. Ни одному серьезному человеку даже не нужно читать между строк ни в двух томах «Буша на войне» [Bush at War], ни в последующем куда лучшем «Плане нападения» Вудворда. К неудовольствию многих в администрации, именно Пауэлл цитируется, особенно в первой книге, практически дословно.

Не меньше цитируют и публичные высказывания Пауэлла и как частного лица, и в качестве госсекретаря. Действительно, именно он сразу же после 11 сентября выразил скептицизм относительно уверенности замминистра обороны США Пола Вулфовица в том, что удастся «покончить с государствами, поддерживающими терроризм», и более общий скептицизм относительно смены режима; скептицизм, вполне согласующийся со всем его политическим прошлым. Вместе с тем именно он убедительнее любого члена кабинета представил позицию правительства, выступив прямо перед Генеральной Ассамблеей ООН и всем миром и приведя доказательства того, что настало время покончить с Саддамом Хусейном.

Возможно, именно в том дело. Пауэлл и его вернейший подчиненный Ричард Армитидж заверяли нас, приводя мельчайшие подробности, что госсекретарь не довольствовался только той информацией, которую ему преподносили. Известно, что Пауэлл провел много мучительных часов, выверяя и уточняя то выступление в ООН. Джордж Тенет, тогдашний директор ЦРУ, демонстративно сидел позади него, словно подтверждая, что два наиболее скептически настроенных в отношении смены режима американских правительственных ведомства как минимум единодушны во взглядах на данный режим. Тем не менее несколько месяцев спустя, в интервью журналисту NBC Тиму Рассерту, госсекретарь, казалось, признал, что был введен в заблуждение конъюнктурной разведывательной информацией, предоставленной «Иракским национальным конгрессом» Чалаби Ахмада: человека, много лет бывшего bête noire в госдепартаменте и ЦРУ. Только представьте, как поступили бы Дин Раск или Эдлай Стивенсон, слишком поздно узнав о том, что кто-то подделал или «улучшил» сделанные «У-2» на Кубе фотографии, которыми они размахивали перед лицом всего мира и советской делегации. Последовала бы как минимум отставка. А кого-то уволили бы (в данном случае на удивление никого).

В то же самое время госдепартамент имел все возможности доказать превосходство дипломатии и заключения альянсов над «бряцанием оружием» или тем, что таковым обычно принято считать. Американцы могли бы развернуть широкую пропагандистскую кампанию в европейских и других столицах, а свободные средства массовой информации по всему миру также могли бы подключить «публичную дипломатию». Пауэлл открыл свой срок пребывания в должности в госдепартаменте речью перед персоналом, в которой заявил, что будет другом дипломатического корпуса. Он даже залучил в госдеп президента, чтобы тот произнес ободряющее напутствие. Тем не менее может ли кто-нибудь назвать хоть одну попытку аккредитованного американского представителя за рубежом отстоять правоту администрации? А кто без острого чувства стыда может вспомнить ту расточительную и бесполезную полупорнографическую рекламную кампанию на псевдо-MTV, с помощью которой заместитель госсекретаря по публичной дипломатии и связям с общественностью Маргарет Татвейлер и другие недавно пытались улучшить «имидж» Америки? Этот провал и впрямь был настолько сокрушителен, что отсутствие энтузиазма или союзников убедило нас в том, что в политике должно быть что-то неверно.

Официальный историк Государственного департамента подсчитал, что Пауэлл совершил меньше поездок, чем любой другой госсекретарь за последние тридцать лет. Три его непосредственных предшественника в среднем провели за рубежом на 45 % времени больше, чем он. Возможно, Генри Киссинджер чересчур разрекламировал «челночную дипломатию», но politique de présence своей значимости отнюдь не утратила, и Пауэллу, назначенному на пост не в последнюю очередь благодаря представительной внешности — крупный, приветливый, спокойный, и, да, карибец по происхождению — об этом меньше всего следовало забывать. Лично я сомневаюсь, что дипломатическое «наступление» Пауэлла растопило бы сердце Елисейского дворца, но критикую его не за то, что он потерпел поражение, а за то, что не попытался. А также за уклонение от большой политики, отчасти потому что та не привлекла достаточно симпатий за рубежом.

Итак, почему Пауэлл не подал в отставку? Самое снисходительное объяснение состояло бы в том, что это просто не пришло ему в голову. Он почти наверняка справедливо полагал, что уволить его невозможно. И пытался продолжать действовать в двух направлениях, ведя собственную частную дипломатию через Вудварда, если ситуация его не устраивала. Подобный маневр для него не нов: еще председателем Объединенного комитета начальников штабов он свободно высказывался по вопросам, относящимся скорее к компетенции гражданской власти, вроде будущего Боснии или роли гомосексуалистов в вооруженных силах. На самом деле он, возможно, оказывал на политику большее влияния, когда не был госсекретарем.

Осведомиться у него об отношении к принципу отставки — это почти то же самое, что спросить, не помышлял ли он когда-нибудь об участии в президентской гонке. Тут он вновь почувствовал бы себя вправе кокетничать и уклоняться, заставляя избирателей (или, вернее, покупателей книги) теряться в догадках вплоть до завершения турне 1995 года мемуарами «Мое американское путешествие» [My American Journey]. Кстати, именно на их страницах он признался в том, что вскоре сделалось очевидным: «Увидев большую часть мира и проведя много лет в самолетах, я уже не слишком люблю путешествовать».

Дело не только в частоте или отсутствии поездок Пауэлла. Дело в их продолжительности. В июле этого года он провел в Судане менее двадцати четырех часов. Возможно, он был прав, и с суданскими властями необходимо налаживать контакты, а не изолировать, осуждать и оказывать враждебное давление за поведение в Дарфуре и в других местах. (Лучше бы он был прав: именно когда Пауэлл предостерегал от военного вмешательства, Слободан Милошевич использовал аналогичные передышки для проведения этнических чисток в бывшей Югославии.) Однако насколько серьезен уровень шоу «налаживание контактов»?

Все это не позволяет избавиться от чувства, что Колин Пауэлл подсознательно любит сдавать позиции. Во время не требовавшей больших усилий борьбы за голос Чили при голосовании в ООН он заявил в телевизионном интервью из мэрии, что Соединенным Штатам не стоит гордиться свержением в 1973 году чилийского президента Сальвадора Альенде. А когда были опубликованы ужасные разоблачения творящегося в тюрьме Абу-Грейб, Пауэлл, в одном и том же интервью, вначале отрицал, что видел нечто подобное во Вьетнаме, а продолжил воспоминаниями о Сонгми. Пишущий эти строки охотнее других готов признать и согласиться, что давно настало время сделать официальное заявление о Чили и, разумеется, о Сонгми. Но, быть может, не в момент, когда идет борьба за голос Чили.

Заявление более официальное и взвешенное, прозвучи оно чуть раньше или позже, возможно, выглядело бы достойнее. И, возможно, находясь на посту госсекретаря, не стоило сгущать краски в случае с Абу-Грейб, где не было ни резни, ни доказанного укрывательства со стороны высшего руководства. (И, возможно, в особенности не стоило, учитывая, что, будучи молодым офицером во Вьетнаме, Пауэлл не слишком прислушивался к первым сообщениям о зверствах.)

Говорят, 20 января 2003 года, после долгих изнурительных переговоров в ООН относительно применения военной силы для исполнения резолюции 1441 о принуждении Ирака к допуску инспекций ООН, услышав от французского министра иностранных дел Доминика де Вильпена категорическое «нет», Колин Пауэлл вышел из себя. Возможно, потому, что Пауэлл счел, что лучше бы ему это сказали прежде, чем он впустую потратил свое время. Но, возможно, и потому, что мог это знать еще до того, как потратил свое и (осмелюсь намекнуть) время других людей. А 26 августа 2004 года новый французский министр иностранных дел Мишель Барнье, выступая перед послами Франции, произнес речь, до сих пор замалчиваемую в СМИ, в которой заявил, что Франция сделалась изолированной, даже «высокомерной» и что она не сможет процветать без союзников. В своих осторожных замечаниях Соединенные Штаты он даже не упомянул.

Этим можно было бы отметить окончание срока полномочий Пауэлла, добавив, что место для тихой дипломатии есть всегда, однако «тихая дипломатия» — отнюдь не обязательно деланые улыбки и уклонение от большой политики, и подобные деланые улыбки и уклонение особенно неубедительны, когда политика под угрозой, и никак не «дипломатия» называть коммунистов и нацистов своими именами только в провинциальной газетенке, и слабость и двусмысленность — отнюдь не то же самое, что терпение, благоразумие и сдержанность.