С тех пор, как много лет назад Том Лерер записал свою нетленную антирождественскую песенку, для ничтожного, но растущего меньшинства, глядящего на конец декабря с экзистенциальным страхом, она сделалась «рождественским гимном»:

В свое время я знал наизусть все слова этой песни и до сих пор не забыл большую их часть, и все же, если не ошибаюсь, о религиозном характере праздника в ней вообще практически ли упоминается. Есть там, по-моему, и такая строчка: «Хор к нам ангельский воззвал: „Выходи и покупай!“»

Тем не менее во всем этом нет ни малейшего подрыва основ. Сколько я себя помню, религиозные проповеди, направленные против «коммерциализации» Рождества, были столь же неотъемлемой составляющей сезона. Радикальное отстаивание духа праздника должно быть намного жестче, чем в песне. Не составляет большого труда быть записным членом клуба Тома Лерера, безусловно объединяющего множество интеллектуалов и имеющего к тому же немало сочувствующих в самых разных слоях общества.

Тем не менее может статься, что бойцов этой ежегодной культурной войны за «сохранение в Рождестве Христа» больше всего удивит то, что первые пуританские протестанты вообще считали все это предприятие богохульством. Сразу после прихода к власти в Англии Оливера Кромвеля рождественские праздники были немедленно запрещены. То же самое происходило и в отдельных колониях первых поселенцев в Северной Америке.

В прошлом году я прочел недавнее интервью со священником одной из старейших католических церквей Нью-Йорка, расположенной в центре города и неподалеку от Уолл-стрит. Аргументируя свою позицию в поддержку проекта имама Рауфа построить мечеть близ «Граунд-Зиро», он указал на приходские записи о враждебном пикетировании его церкви в XVIII веке. Благочестивые протестующие подозревали, что в церкви проводился кощунственный и папистский ритуал «Рождества».

Вот когда было время серьезного отношения американцев к религии. Однако мы достаточно знаем пуритан, чтобы заподозрить, что сама идея праздника, на котором люди будут пить крепкие напитки и вообще веселиться, не могла прийтись им по душе. (Шотландские пресвитериане не ослабляли враждебного отношения к святочным торжествам вплоть до начала ХХ века.) По-видимому, слово «Йоль» не было пустым звуком, поскольку, как свидетельствуют сохранившиеся записи, язычники всех мастей продолжали шумно веселиться, отмечая зимнее солнцестояние, и перед христианами вставала альтернатива: либо пытаться их побивать, либо к ним присоединиться.

Из противоречивых рассказов четырех Евангелий о чудесном рождении нам не понять, в какое именно время года или хотя бы в каком году оно предположительно произошло. А потому вся иконография Рождества представляет собой забавную смесь из оленей, елей, снежных сцен и тому подобной материи североевропейской мифологии. (Всего четыре слова для желающих вернуть в Рождество Христа: «В лесу родилась елочка».) В свое время ходила городская легенда о японском универмаге, переусердствовавшем в старании как можно зримее воплотить дух Рождества для привлечения западных покупателей и изобразившего Санта-Клауса распятого на кресте. Слух не подтвердился, но сам по себе весьма симптоматичен.

Надо быть воистину религиозным обскурантом и крайне строгим к себе, чтобы и впрямь требовать отказа от Рождества. Однако столь же нежелательным может быть и участие в чем-то запрещающем подобный отказ. Причина успеха песни Лерера состоит в том, что она прекрасно передает чувство раздражения и тоскливой обреченности, обрушивающееся на многих из нас в это время года. Под «этим временем года» я имею в виду то, что начинается не позднее (а часто раньше) Дня благодарения и пронизывает всю атмосферу вплоть до самого 25 декабря.

Если вы не отмечаете главный христианский праздник Пасхи или если вы не еврей и вас нисколько не интересует осенний День искупления, вы прекрасно можете воспользоваться предоставленным всем американцам шансом их проигнорировать либо ощутить лишь на краткий миг в виде ограничений парковки на Манхэттене. Но чтобы не заметить Рождество, нужно очень постараться. Вам потребуется избегать аэропортов, вокзалов, торговых центров, магазинов, средств массовой информации и мультиплексов. Куда бы вы ни направились, вы неизменно окажетесь под двойным конвоем Бинга Кросби и трубящих ангелов. И так в течение всего незыблемо-календарного месяца.

Целиком и полностью осознаю, что абсолютно не в курсе того, как обстоят дела в системе пенитенциарных учреждений. Но зато мне прекрасно известно, как воспринимается эта принудительная веселость в больницах и клиниках и залах ожидания, превращаясь в изнурительное испытание терпения каждого присутствующего в аудитории поневоле.

Однажды я пытался написать статью «может быть» и с натяжкой ради пущего эффекта, где изображал подобный опыт как слишком напоминающий жизнь на протяжении четырех недель в атмосфере однопартийного государства. «Да ладно», — уже слышу ваши голоса. Но сильно бы я преувеличил? Одни и те же песни и музыка везде, все время. Одни и те же лозунги и призывы, бесконечно транслируемые и повторяемые. Одно и то же педалирование чувства чистой радости обожания Дорогого Вождя. Под их нажимом я почти сдаюсь. Сплоченные ряды сияющих школьников, повторяющих одну и ту же возвышенную чепуху. Запуганные родители, боящиеся разоблачения отпрысками за недостаточное участие в славных свершениях… «Да ладно»? Так ли я неправ?

В любом случае обязательное дурновкусие — скверный культурный симптом. Чтобы продемонстрировать лояльность, целые семьи составляют длинные письма исповедальной ерунды с превознесением достижений прошедшего года и клятвами превзойти их в будущем. Эти письма иногда доставляют по адресу и, к стыду авторов, зачитывают вслух. Будто празднуя некий небывалый триумф в сельском хозяйстве, приведший к невообразимым излишкам индеек, выживших (по слухам, больных и раненых) в национальных резервациях, уже пойманных и казненных ради второго великого ежегодного жертвоприношения. И еще одно столь же меткое наблюдение Лерера:

Для меня одна из моих многих причин не быть христианином состоит в несогласии с обязательной любовью. Не привлекательнее и понятие обязательного великодушия. Чувствовать себя должным подарить подарок также означает косвенно оказывать давление на других людей ответить тебе тем же.

Не думаю, что мне особенно не повезло с семьей и друзьями, но все же могу представить в качестве доказательства свою полку с галстуками. Никто из знающих меня не видел, чтобы я носил галстук (разве что вынужденно), а немногие мои добровольные обретения в этой сфере представляют собой случайные трофеи, «всученные» мне метрдотелями в местах, где ношение галстуков обязательно. Тем не менее я являюсь владельцем целой полки новых, нераспечатанных экземпляров этого бесполезного предмета мужского туалета.

Никто не испытывает никакого удовольствия ни от дарения, ни от получения подарков подобного рода, и страшно видеть, что некоторые магазины чувствуют себя вправе назначать за галстук цену. Следует ли мне краснеть, вспоминая некоторые свои аналогичные поступки? Разумеется, следует. Не притворяйтесь, будто не понимаете, о чем я. Речь идет о постепенной деградации еще одного ежегодного ритуала, в соответствии с которым все школьники теперь должны дарить «валентинки» всем в классе. Мне говорят, ничьи чувства не задеты, но весь первоначальный смысл отправки «валентинки» умышленно сведен на нет. Если я захочу сделать подарок, то постараюсь, чтобы он а) запомнился и б) был приятным сюрпризом. (Мне нравится думать, что некоторые из моих «валентинок» одновременно обладали побочным эффектом неожиданности.)

Но рождественский цикл отмечен отупляющей рутиной и предсказуемостью. Вот почему стихийный гений Чарльза Диккенса не мог не породить Эбенезера Скруджа — единственного персонажа в этой истории, обладающего человеческими чертами, стоическая и тщетная попытка которого оказать сопротивление подспудно вызывает отклик более сильный, чем большинство людей готово признать. А ведь в те времена, когда писал автор «Рождественской песни», еще не раздавался оглушительный лязг машинерии Рождества, продолжительностью напоминающего Рамадан, и 26 декабря («День рождественских подарков») был у английского народа днем обмена жетонами.

В моей позиции есть нестыковка, потому что многие преступления против вкуса и чувства меры этого месяца, по сути своей светские и материалистические, берут начало от самого события в Вифлееме, произошедшего предположительно в правление императора Октавиана Августа. (Если хотите увидеть несомненный китч, поезжайте сегодня в Вифлеем и замрите в благоговейном трепете на «Ясельной площади».)

Действительно, размытая версия мультикультурализма внесла в обязательные «праздники» и сомнительный эпизод из еврейского апокрифа, и Кванзу, афроцентричную поделку, любезно преподнесенную нам Роном Каренгой, которого нам также следует поблагодарить за изобретение слова «эбоникс». Эти добавления, разумеется, направлены на абсолютное расширение и добросовестное стремление бизнеса к всеохватности. Когда Рождество было еще Рождеством, такой записной еврейский либерал, как Энтони Льюис, мог вызвать сезонное негодование никсоновскими и киссинджеровскими бомбежками Вьетнама, нареченными с высокоумной иронией «рождественскими бомбардировками», словно бы закоснелых вьетнамских марксистов лучше было бы покарать в День труда.

Но ставшие конфессионально плюралистическими и освободившимися от христианской монополии праздники не сделались оттого менее религиозными. Поэтому возникает самый что ни на есть вопрос в духе Скруджа: «А нет ли здесь конституционной проблемы?»

И как бы ни хотелось избежать ежегодного паводка легализма, ответить на него отрицательно трудно. Понятия не имею, сколько всего в Соединенных Штатах церквей и синагог (кажется, немало, и многие из них освобождены от уплаты налогов), но даже если бы «религиозные праздники» отмечались только в этих зданиях или посредствам афиш и знаков, которые мы на них видим, эффект уже был бы весьма впечатляющим. Ничуть, впрочем, не меньший, ограничься мы лишь той массой верующих, которая украшает дома свечами, гирляндами, символами, скандинавской дикой флорой и фауной, и, по велению духа, всем, чем только угодно.

Но что вся эта мешанина делает на лужайке у Белого дома, или в общественных местах официальных резиденций представителей исполнительной власти, или в государственных учреждениях и государственных школах? Абсолютно независимо от четких положений Первой поправки, это представляется мне нарушением описанного Токвилем принципа, согласно которому в Америке религия основывается на строгой добровольности, не требуя и не испрашивая выделения средств налогоплательщиков.

Кроме того, все это — бросаясь в глаза без спросу и вопреки смиренным мольбам об избавлении — оскорбляет еще один известный рескрипт, утверждающий право быть оставленным в покое. Ясли на вашей лужайке вызывают у меня зевоту. Олени, бредущие ко мне с вашего газона, не радуют ни в одно из времен года. Ангелы и меноры на лужайке Белого дома нарушают Первый пункт Первой поправки, направленный и на защиту религии от государственного вмешательства, и общественной сферы от клерикальных посягательств.

Охрана «разделительной стены» требуется и в большом, и в малом. Когда президент Джефферсон писал свое знаменитое письмо баптистам Данбери, штат Коннектикут, заверяя их в защите, предоставляемой той самой стеной, он отвечал на их послание, в котором они выражали страх подвергнуться гонениям со стороны городских конгрегационалистов. Сегодня это кажется нам таким же делом давно минувших лет, как кальвинистские акции протеста против празднования Рождества у католической церкви на Манхэттене. Однако преданьями старины глубокой они стали исключительно потому, что «разделительную стену» скрупулезно и последовательно охраняли и в большом, и в малом.

Сейчас, в декабре, мистер Джефферсон мог бы закончить свое письмо одновременно и характерными для него достаточно сдержанными, и вместе с тем достаточно радостными, чтобы их можно было представить в устах мистера Пиквика, словами: «Поздравляю с праздниками». И ничего сверх этого лично мне услышать бы и не хотелось.