Глава 1
Tempus fugit
[42]
Пролетел целый год с тех пор, как Ванделуп приехал в Мельбурн, и за это время произошло много событий.
К несчастью, несмотря на свое знание человеческой натуры и на то, что начал он с неплохой суммой в кармане, Гастон не сколотил состояния. Это случилось оттого, что он не склонен был работать, пока у него имелся приличный счет в банке. Месье Ванделуп жил как принц этой столицы и верил, что удача подарит ему новые деньги, когда нынешние закончатся.
Китти приехала в Мельбурн, как и было условлено, и Гастон устроил ее в Ричмонде – не в обычных меблированных комнатах, а в доме, хозяйкой которого была леди по имени миссис Палчоп. Она обычно сдавала жилье по приемлемой цене, поэтому Ванделуп оставался там с Китти, выдавая ее за свою жену.
Но, хотя он и обращался с нею со всем уважением, с каким следует обращаться с женой, и хотя она носила обручальное кольцо, на самом деле они не были женаты. Как только возлюбленные воссоединились, Китти стала умолять устроить свадебную церемонию, но мысль об этом была не по вкусу месье Ванделупу, и он всякий раз уговаривал отложить эту затею. Сперва француз говорил о свадьбе со смехом, а после, когда начал уставать от Китти, заявил, что не сможет жениться, по меньшей мере, год. Причиной отсрочки он назвал некое семейное обстоятельство; на самом же деле Гастон предвидел, что Китти со временем наскучит ему, и не собирался себя связывать; француз хотел, чтобы у него была возможность оставить ее, как только он пожелает.
Поначалу девушка восставала против этой отсрочки. Ее религиозное воспитание оказало на нее сильное влияние, и она с ужасом относилась к греху, в котором жила. Но Ванделуп смеялся над ее угрызениями совести, и, по мере того, как проходило время, тонкие чувства Китти начали притупляться, переходя в апатию, и она смирилась со своим положением.
Иногда у нее мелькала безумная мысль о бегстве, но Китти все еще слишком любила Гастона; кроме того, ей было не к кому пойти, ведь она отлично понимала, что отец откажется ее принять.
Ненормальная ситуация, в которой оказалась беглянка, повлияла на ее дух, и из жизнерадостной счастливой девушки она превратилась в раздражительную и капризную особу.
Китти отказывалась куда-либо выходить, а когда отправлялась в город, или избегала главных улиц, или носила густую вуаль – настолько девушку страшило, что ее узнает кто-нибудь из Балларата и спросит, как она живет. Все это было очень неприятно для месье Ванделупа, которого ужасала скучная жизнь. Видя, что общество Китти не доставляет ему былого удовольствия, француз постепенно перестал заботиться о своей возлюбленной и только и ждал возможности избавиться от нее без лишних хлопот.
Гастон сделался членом «Клуба холостяков» – общества молодых людей, пользовавшихся в Мельбурне плохой репутацией. Решив, что Китти слишком плаксива, Ванделуп снял комнату в клубе и начал жить там по четыре-пять дней подряд. Поэтому девушка была предоставлена самой себе и с грустью и слезами размышляла над последствиями своей роковой страсти к этому человеку.
Миссис Палчоп безмерно негодовала, что Ванделуп пренебрегает своей женой. Конечно, леди и в голову не приходило, что молодые люди неженаты, и она всеми силами старалась подбодрить девушку. Но у нее это не очень-то получалось, поскольку сама миссис Палчоп имела самый траурный нрав.
Тем временем Гастон вел в Мельбурне развеселую жизнь. Его привлекательная внешность и хорошо подвешенный язык завоевали ему множество друзей, и он был очень популярен в салонах и в клубе. Мужчины признали его замечательным парнем и настоящим щеголем, а дамы говорили, что он божественный: верный своей прежней тактике, Ванделуп всегда старался сводить дружбу с женщинами, выбирая, конечно же, тех, кого потом легко можно будет использовать. Будучи всеобщим любимцем, француз все время вращался в обществе… А поскольку никто не может выдавать себя за светского человека, не имея денег, мистер Ванделуп вскоре обнаружил, что его капиталы быстро тают. Тогда он принялся играть. Почти все члены «Холостяков» были богатыми молодыми людьми, и сноровка Гастона в экарте и в баккара очень ему пригодилась, значительно увеличив его доход.
Но все же игра в карты – не самый надежный источник прибыли, и Ванделуп опять оказался в довольно тяжелом положении, понятия не имея, как раздобыть денег. Его веселая жизнь обходилась ему недешево, и, конечно же, он тратил некоторые суммы на Китти, хотя бедная девушка никогда и никуда не выходила.
В кошельке Гастона имелась еще одна тайная дыра, о которой никто даже не подозревал. Это был не кто иной, как Пьер Лемар. Потратив все полученные на Пактоле деньги, он явился к Ванделупу и попросил еще. Будь на то воля хитрого молодого человека, он отказал бы, но, к несчастью, Пьер знал о его прошлом слишком много. Поэтому Ванделупу пришлось поддаться на вымогательство немого, сделав хорошую мину при плохой игре.
Итак, Китти сильно изменилась, Пьер хотел денег, которых не хватало у самого Гастона, и мистер Ванделуп оказался в незавидном положении. Пора бы уже было его везению (если оно вообще когда-нибудь существовало) выйти на сцену. Француз подумывал уехать в Балларат и повидаться с Мадам Мидас, зная, что та одолжит ему денег. Но относительно этой леди у него имелись определенные планы, и, не желая падать в ее глазах, Гастон решил все же не обращаться к ней до тех пор, пока не потерпят крах все остальные его способы обогащения.
Тем временем Ванделуп был вхож повсюду, и всюду француза баловали и восхищались им. Никто из тех, кто видел его яркую улыбку и непринужденные манеры, и представить себе не мог, какие хитроумные планы составлялись в этой красивой голове.
Мадам Мидас все еще оставалась в Балларате и по-прежнему жила в своем коттедже, хотя теперь была так богата, что могла бы обитать и во дворце, если б того пожелала. Но преуспевание не испортило миссис Вилльерс. Она по-прежнему сама вела свои дела и творила много добра при помощи своих денег. В отличие от многих богатых людей, она тратила большие суммы на благотворительность, потому что действительно хотела делать добро, а не ради саморекламы.
Пактол теперь приносил целое состояние, и Мадам Мидас была его единственной владелицей. Ее богатство считали безмерным, поскольку каждый месяц в сейф хозяйки обрушивался новый поток золота из неисчерпаемой «Жилы Дьявола». Конечно, Макинтош по-прежнему управлял рудником и очень гордился своими успехами, особенно после того, как столько людей насмехались над ним. Поблизости начали возникать и другие рудники, акции которых всплывали на мельбурнском рынке и то росли, то падали в унисон с месячным доходом Пактола.
«Жила Дьявола» не была однородной: иногда ее порода была богатой, потом становилась сравнительно бедной. Люди говорили, что когда-нибудь жила полностью иссякнет, но пока ничто не говорило о ее близком истощении. Впрочем, даже если б такое и случилось, Мадам Мидас уже настолько разбогатела, что для нее это не играло бы большой роли.
Когда месячная прибыль Пактола была невысока, акции соседних рудников падали на фондовом рынке на несколько шиллингов, если же прибыль случалась большая, они снова вырастали на столько же, поэтому брокеры ухитрялись неплохо наживаться на колебаниях курса.
Мадам Мидас очень удивляло одно обстоятельство: ее муж так и не появился. Она не верила, что он мертв, и считала, что однажды Рэндольф даст о себе знать. Но месяц проходил за месяцем, этого не случалось, и она начала сильно тревожиться. Мысль о том, что муж притаился где-то за поворотом, сделалась для миссис Вилльерс непрерывным кошмаром, и наконец она поручила полиции выяснить, что же с ним сталось.
Полицейские всеми силами старались выяснить местонахождение мистера Вилльерса, но безуспешно. К несчастью, Сливерс, которому хорошо были знакомы привычки пропавшего и который мог бы помочь в поисках, скончался. И после трехмесячных попыток напасть на след Вилльерса полиция в отчаянии оставила поиски.
Мадам Мидас пришла к выводу, что муж ее или мертв, или покинул колонию. Отчасти она в этом сомневалась, но все же надеялась, что больше никогда его не увидит.
Мадам вложила немалые деньги в землю и, будучи с избытком обеспечена до конца своих дней, решила несколько месяцев пожить в Мельбурне, а после отправиться с визитом в Англию. И вот миссис Вилльерс оставила коттедж Макинтошу, который должен был в нем жить, по-прежнему управляя рудником, и приготовилась отправиться в Мельбурн вместе с Селиной Спроттс.
Ванделуп, услышав об этом, втайне возликовал. Он знал, что очень ей нравится, и считал, что теперь миссис Вилльерс может выйти за него замуж, раз ее супруг, по всей видимости, мертв. В конечном итоге именно ради этого Гастон и поддерживал с ней знакомство. Он даже не задумался о девушке, которую предал, держа вдали в унылом съемном жилье. Нет, мистера Ванделупа не тревожил голос совести, и он безмятежно ожидал приезда Мадам Мидас.
Гастон и вправду задумал на ней жениться, если удастся. Он был пауком, а Мадам Мидас – мухой. Но, поскольку паук знал, что муха, которую он должен заманить в свою паутину, умна, он решил действовать крайне осторожно.
Итак, узнав точно, когда хозяйка Пактола приедет в Мельбурн, Гастон стал ждать ее появления, надеясь прежде как-то избавиться от Китти.
То была сложная игра, потому что месье Ванделуп понимал: если Китти узнает о его намерениях, она немедленно отправится к миссис Вилльерс, и тогда Мадам Мидас быстро раскусит его подлость и сразу поймет, что это он виновен в бегстве девушки.
Однако Гастон спокойно изучил сложившуюся ситуацию и остался не слишком недоволен нынешним положением дел. Жизнь в Мельбурне начала ему приедаться, он жаждал развлечений. А теперь француза ожидала комедия, достойная пера Мольера, – ревнующая женщина, богатая леди и красивый мужчина.
– Клянусь честью, – сказал мистер Ванделуп, раздумывая об этом и улыбаясь про себя, – это будет превосходная комедия! Но я должен позаботиться о том, чтобы она не превратилась в трагедию.
Глава 2
Разочарование
Есть выражение: «Скрипящая дверь висит дольше прочих», и миссис Палчоп из коттеджа «Карфаген», в Ричмонде, была идеальной иллюстрацией к правдивости этой поговорки. Худая, бледная, со светлыми обесцвеченными волосами и такими же бровями и ресницами, она выглядела настолько неясной и бестелесной, что создавалось впечатление, будто ее можно сбить с ног, лишь дохнув на нее. Когда случалось нечто экстраординарное, она объявляла, что ее можно «сбить с ног и перышком». Вообще-то это не было плодом ее воображения – при условии, что перо будет достаточно крепким, а миссис Палчоп застигнута врасплох.
Она постоянно ссылалась на «конституцию», словно интересовалась политикой. На самом деле женщина имела в виду состояние своего здоровья, которое неизменно было плохим. Согласно заверениям почтенной леди, не существовало ни единой болезни под солнцем, которая бы ее не поражала, и она могла написать целую книгу о медицине, проиллюстрировав собой каждый отдельный случай.
Мистер Палчоп давно уже распростился с жизнью, причем уйти из этого злого мира ему во многом помогло большое количество патентованных лекарств, которые впихивала в него жена. Она хотела его вылечить, но, увы, лекарства возымели обратный эффект.
Миссис Палчоп говорила, что ее муж был красивым мужчиной, хотя, судя по сохранившемуся портрету, он напоминал скорее бульдога, чем иное создание природы. Юные Палчопы, коих было двое, и обе женского полу, унаследовали внешность отца и темперамент матери. Как только девчонки начали болтать и ползать, они уже знали о каплях, припарках, повязках и дозах лекарств столько же, сколько знает взрослая медицинская сестра в больнице.
Однажды Ванделуп послал Китти телеграмму, в которой говорилось, что он явится домой к ужину. А поскольку Гастон всегда требовал к столу чего-нибудь эдакого, девушка пошла к миссис Палчоп, чтобы расспросить ее насчет стряпни.
Китти нашла леди, завернувшуюся в плотную шаль и изображавшую чайник – она вливала в себя горячую воду. Миссис Палчоп сообщила девушке, что делает это для того, чтобы «встряхнуть» свою печень.
Мисс Топси Палчоп завязывала щеку, поскольку чувствовала приближение зубной боли, а мисс Анна Палчоп, к сожалению, была совершенно здорова. Заняться ей было нечем, и девица горестно сидела у окна, пытаясь вообразить, будто чувствует боли в спине.
– Ах! – писклявым голосом простонала миссис Палчоп, прихлебывая горячую воду. – Вы не знаете, дорогая, каково это, когда вас беспокоит печень… Куда там пыткам инквизиции, моя милочка!
Китти сказала, что ей очень жаль, и спросила, может ли что-нибудь облегчить эти страдания? Миссис Палчоп торжествующе покачала головой.
– Мое милое юное создание, – с большим удовольствием ответила она, – я испробовала все на свете, чтобы излечить свою печень, но без толку. Она всегда расширяется и сжимается сама по себе, без моего ведома, и извергает желчь в мой живот, где желчи совсем не место.
– Похоже, это и вправду очень противно, – согласилась Китти. – Да и Топси, гляжу, тоже больна.
– Зуб болит, – проворчала Топси глубоким басом. Она унаследовала бульдожьи черты своего почившего, глубоко оплакиваемого отца, и такое ворчание отлично ей подходило. – На прошлой неделе я выдернула пару зубов, а теперь начал болеть еще один.
– Попробуй печеный инжир, Топси, дорогая, – предложила ей мать, которая допила горячую воду и жадно смотрела на чайник, явно желая добавки.
– Это зубная боль, – проворчала в ответ Топси, – а не флюс.
Средство, которое предложила миссис Палчоп, годилось для последнего из перечисленных недугов.
– Вы, во всяком случае, в полном порядке, – жизнерадостно обратилась Китти к Анне.
Но Анна решительно отказалась считать себя в добром здравии.
– Полагаю, у меня вот-вот заболит спина, – мрачно сказала она, кладя руку на поясницу. – Мне придется приложить на ночь припарку из льняного семени, чтобы вытянуть простуду.
И она уныло застонала. Ее мать и сестра, услышав знакомый звук, застонали в ответ, так что получился настоящий хор, и Китти почувствовала, что ее тоже тянет застонать – из сочувствия к ним.
– Мистер Ванделуп сегодня вечером придет на ужин, – застенчиво сказала она миссис Палчоп.
– Какая неожиданность, мой милый ангел, – негодующе сказала сия леди, поднимаясь и глядя на хорошенькую девушку, сделавшуюся теперь такой бледной и печальной. – Раз в столетие он является домой… Оставляя тебя хандрить дома, как котенка с разбитым сердцем в ящике с углем. Ах, если б только у него была печень, это научило бы его манерам!
Стоны согласия донеслись от обеих мисс Палчоп, которые имели печень и всегда сражались с нею.
– И что, мой заброшенный херувим, – спросила миссис Палчоп, подходя к зеркалу, висевшему на кухне, чтобы все трое членов семьи могли разглядывать в него свои языки, – что мне подать вам на ужин?
Китти предложила дичь, макароны с сыром и фрукты на десерт. Это меню так подействовало на семью, что все они застонали в унисон.
– Макароны с сыром, – проворчала Топси; голос ее поднимался как будто от самых пробковых подошв, которые она носила, чтобы ноги были сухими. – Они лучше всего способствуют разлитию желчи. Я видеть их не могу!
– Ах, ты всего лишь слабая девушка, – заметила миссис Палчоп. – А мужчины настолько упрямы, что готовы глотать кирпичи, как страусы, лишь бы не выдать, что это приносит им вред. У вас будет вкусный ужин, миссис Ванделуп, хотя не могу отрицать, что он и вправду будет способствовать разлитию желчи.
Предупрежденная таким образом, Китти вернулась в свою комнату и занялась собой, чтобы понравиться Гастону, когда тот придет.
Бедняжка! Теперь он так редко являлся домой ужинать, что его визит она расценивала как пикник.
Китти надела симпатичное белое платье и повязала вокруг талии голубой кушак, чтобы выглядеть так же, как в тот день, когда он увидел ее впервые. Но теперь ее лицо было утомленным и бледным. Девушка смотрела на себя в зеркало и жалела, что у нее нет румян – они придали бы ее щекам немножко краски.
Китти попыталась улыбнуться бледному отражению своей прежней веселой улыбкой, но эта попытка оказалась тщетной, и девушка ударилась в слезы.
К шести часам ужин был готов. Убедившись, что всё в полном порядке, Китти вышла на улицу высматривать Гастона.
Улицу озарял слабый теплый свет, небо имело бледно-опаловый оттенок. Ветерок, прилетавший из сада, доносил сюда аромат цветов, напомнив Китти о саде миссис Вилльерс в Балларате. О, те невинные дни! Вернутся ли они когда-нибудь? Увы! Китти знала, что не вернутся – тонкое ощущение юности оставило ее навсегда. Девушка, которая сейчас прислонялась к стене дома, склонив на руку золотистую голову, знала, что случившаяся с ней перемена – это переход от юности к зрелости.
Внезапно она услышала стук колес и очнулась от задумчивости. У ворот уже стоял двухколесный кеб, и Ванделуп на тротуаре расплачивался с кучером. Китти услышала, как ее возлюбленный велит кебмену заехать за ним в восемь часов, и сердце ее упало при мысли о том, что через два часа Гастон снова исчезнет.
Кеб отъехал. Китти стояла у веранды, безучастная и молчаливая, ожидая Ванделупа, который медленно пошел по дорожке, держа одну руку в кармане брюк. Француз был в вечернем костюме, и, поскольку вечер был теплым, без пальто. В темном одеянии, высокий и стройный, он шагал по дорожке, весело помахивая тростью.
– Ну, Крошка, – жизнерадостно сказал Гастон, нагнувшись и поцеловав ее, – я вижу, ты здесь. Надеюсь, ты приготовила для меня вкусный ужин?
– О да, – ответила Китти, попытавшись улыбнуться, и пошла рядом с ним к дому. – Я поговорила с миссис Палчоп, и та приготовила кое-что особенное.
– И как поживает эта ходячая больница? – спросил Ванделуп, небрежно снимая шляпу. – Полагаю, больна, как обычно.
– Так она говорит, – со смехом ответила Китти, вложив ладонь в его руку и входя в комнату. – Она всегда больна.
– О, Крошка, сегодня ты выглядишь очаровательно, – сказал Ванделуп, держа ее на расстоянии вытянутой руки. – Совсем как в прежние времена!
Девушка и в самом деле выглядела очень хорошенькой, потому что волнение встречи сделало ее глаза ярче и разрумянило щеки. Китти стояла, освещенная теплым светом лампы, в ореоле своих золотистых вьющихся волос, и выглядела просто картинкой.
– Ты ведь не очень скоро уйдешь? – прошептала она, шагнув к Гастону и положив ладонь ему на плечо. – Я теперь так мало вижусь с тобой…
– Мое дорогое дитя, тут я ничего не могу поделать, – ответил француз, небрежно убрав ее руку и подойдя к обеденному столу. – Нынче вечером у меня назначена встреча в городе.
– Ах, ты меня больше не любишь, – с приглушенным всхлипыванием сказала Китти.
Ванделуп пожал плечами.
– Если ты собираешься устраивать сцены, – холодно сказал он, – пожалуйста, повремени с этим. Я не хочу лишиться аппетита. Не будешь ли ты столь любезна посмотреть, готов ли ужин?
Китти вытерла глаза и позвонила, после чего в комнату вплыла миссис Палчоп, все еще закутанная в плотную шаль.
– Еще не совсем готов, сэр, – ответила она на вопрос Гастона. – Топси страдает от зубной боли, и вы не вправе ожидать, чтобы столь больные люди занимались готовкой!
– Почему же вы не отправите ее в больницу? – спросил Ванделуп с зевком, взглянув на свои часы.
– Ни за что! – пронзительным голосом ответствовала миссис Палчоп. – Лекарства там разбавляют, а пациентов бросают на милость докторов, которые практикуются на них, как на подопытных зверушках. Топси может отправиться на кладбище, как ее бедный дорогой отец, но никогда это не произойдет по вине больницы!
С этими словами миссис Палчоп выплыла из комнаты, потому что ее специфическую манеру передвижения вряд ли можно было назвать «ходьбой».
Наконец появился ужин, и Китти воспрянула духом. Они с Гастоном приятно провели время за едой, а после беседовали, пока он наслаждался кофе и сигаретой.
Ванделуп никогда не обходился без сигареты во рту, его пальцы все были в желтовато-коричневых пятнах от никотина. Гастон сидел за обеденным столом, а Китти откинулась на спинку большого кресла, слушая его пустую болтовню и восхищаясь им.
– Ты не мог бы остаться сегодня на ночь? – спросила девушка, умоляюще глядя на Ванделупа.
Тот ласково покачал головой.
– Я уже сказал, что у меня назначена встреча, – лениво проговорил он. – Кроме того, проводить вечера дома – это так мрачно.
– Я буду здесь, – с упреком сказала Китти.
– Конечно, это играет роль, – со слабой ухмылкой ответил Гастон, – но, знаешь, – он пожал плечами, – я не культивирую в себе домашние добродетели.
– Что же ты будешь делать, когда мы поженимся? – с неуверенным смехом спросила Китти.
– Довольно с меня забот нынешнего дня, – ответил месье Ванделуп с веселой улыбкой.
– Что ты имеешь в виду? – с внезапным испугом спросила девушка.
Француз встал со стула и зажег еще одну сигарету. Неторопливо подойдя к очагу, Гастон прислонился к каминной доске, засунув руки в карманы.
– Я имею в виду, что еще будет время поговорить о таких вещах после женитьбы, – ответил он, глядя на нее сквозь ресницы.
– Значит, мы поговорим о них в самом ближайшем будущем, – с сердитым смехом заявила Китти. Ее руки крепко сжали подлокотники кресла. – Потому что год уже на исходе, а ты обещал на мне жениться до истечения года!
– Есть множество вещей, которые мы намереваемся сделать, но так никогда и не делаем, – осторожно проговорил Гастон.
– Ты имеешь в виду, что нарушишь свое обещание? – испуганно спросила Китти.
Ванделуп вынул изо рта сигарету и, облокотившись на каминную доску, с улыбкой посмотрел на нее.
– Моя дорогая, – негромко сказал он, – дела у меня сейчас идут не очень хорошо. Я жестоко нуждаюсь в деньгах.
– И? – шепотом спросила Китти.
Сердце девушки громко стучало.
– Ты небогата, – заявил ее любовник. – Так должны ли мы, двое бедняков, сочетаться браком только для того, чтобы ввергнуть себя в нищету?
– Значит, ты отказываешься на мне жениться? – Китти встала.
Гастон слегка склонил голову.
– В настоящее время – да, – ответил он и сунул в рот новую сигарету.
Мгновение девушка стояла, словно окаменев, потом в отчаянии вскинула руки, упала в кресло и разразилась потоком слез.
Ванделуп смиренно пожал плечами и взглянул на часы, чтобы проверить, не пора ли ему уходить. После чего спокойно продолжал курить.
Китти, поплакав несколько минут, вытерла глаза и снова выпрямилась.
– И долго это будет продолжаться? – твердым голосом спросила она.
– Пока я не разбогатею.
– На это может уйти много времени?
– Да.
– Возможно, ты не разбогатеешь никогда?
– Возможно.
– И тогда я никогда не стану твой женой?
– К несчастью, так.
– Ты трус! – выпалила Китти, вскочив и подойдя к нему. – Ты заставил меня покинуть дом фальшивыми обещаниями, а теперь отказываешься дать мне единственное возмещение, какое в твоей власти!
– Сложившиеся обстоятельства препятствуют моим добродетельным намерениям, – холодно ответил Ванделуп.
Мгновение Китти смотрела на Гастона, потом бросилась к столу, стоявшему у окна, и выхватила из его ящика маленький пузырек бесцветного стекла, перевязанный двумя красными ленточками. Со стуком уронив крышку стола, девушка подошла к Ванделупу и поднесла пузырек к его лицу.
– Ты знаешь, что это такое? – резко спросила она.
– Яд, который я изготовил в Балларате, – невозмутимо ответил француз, выпуская струйку дыма. – Как он к тебе попал?
– Я нашла его в твоем столе, – холодно сказала девушка.
– Ты поступила дурно, моя дорогая, – ласково ответил он. – Никогда не следует обманывать чье-то доверие… Я оставил стол под твоим присмотром, и для тебя он должен был быть священным.
– Ты сам приговорил себя своими словами, – быстро сказала Китти. – Ты обманул мое доверие и погубил меня, поэтому, если ты не назначишь день нашей свадьбы, клянусь, я выпью это и умру у твоих ног!
– Как ты мелодраматична, Крошка, – вновь невозмутимо произнес Ванделуп. – Ты мне напомнила Круазет в «Сфинксе».
– Ты не веришь, что я это сделаю?
– Нет, не верю.
– Тогда смотри!
Девушка вытащила из пузырька пробку и поднесла его к губам. Ванделуп не шевельнулся; продолжая курить, он с улыбкой глядел на нее. Его полное бессердечие совсем сразило Китти – она вернула пробку на место, сунула пузырек в карман и бессильно уронила руки.
– Я так и думал, что ты этого не сделаешь, – спокойно проговорил Гастон, глядя на часы. – А теперь прошу прощения, я слышу снаружи стук колес кеба.
Он двинулся к двери, но Китти с пылающими глазами и белым лицом заступила ему дорогу.
– Послушай меня, – резко сказала она. – Сегодня вечером я навсегда оставлю этот дом.
Ванделуп склонил голову.
– Как тебе будет угодно, – просто ответил он.
– Господи! – воскликнула девушка. – Ты совсем меня больше не любишь?
– Нет, – холодно и жестоко сказал он. – Я от тебя устал.
Китти упала на колени и вцепилась в его руку.
– Милый Гастон! Милый Гастон! – заплакала она, покрывая его руку поцелуями. – Подумай о том, как я молода, подумай о том, как загублена моя жизнь, загублена тобою… Я оставила ради тебя все – дом, отца, друзей! Ты же не покинешь меня после всего, чем я для тебя пожертвовала? О, бога ради, скажи… Скажи!
– Моя дорогая, – серьезно проговорил Ванделуп, глядя сверху вниз на коленопреклоненную девушку со сжатыми руками, из глаз которой потоком текли слезы, – если ты решишь остаться здесь, я буду твоим другом… Я не могу позволить себе жениться, но, пока ты со мной, мы будем жить так, как жили раньше. А теперь – до свидания. – Он холодно прикоснулся губами к ее лбу. – Я загляну завтра днем, чтобы проверить, как ты. И не сомневаюсь, что таких сцен больше не будет!
Он высвободил руку из ее ладоней, и Китти осталась сидеть на полу, пристально глядя в одну точку, молчаливая и отупевшая. Сердце ее болело.
Гастон вышел в прихожую, надел шляпу, зажег еще одну сигарету и, взяв трость, весело вышел из дома, мурлыча арию из «Прекрасной Елены».
Кеб ожидал его у дверей. Ванделуп велел кучеру ехать в «Клуб холостяков» и покатил прочь, даже не думая об оставленной позади женщине с разбитым сердцем.
Китти сидела на полу, тупо глядя на ковер; руки ее бессильно лежали на коленях. То был конец всех ее надежд, конец всех радостей жизни – этот мужчина небрежно порвал с нею, как только от нее устал. Любовь в юных снах была воистину сладка, но – ах! – каким же горьким было пробуждение! Воздушные замки растаяли в облаках, и Китти, находясь в расцвете юности, чувствовала, что жизнь ее кончена и что она скитается в бесплодной пустыне, под черным беззвездным небом.
Девушка стиснула руки от душевной боли, и с ее груди упала роза – высохшая и мертвая. Китти взяла ее вялыми пальцами. Руки бедняжки дрожали, и опавшие лепестки рассыпались по ее белому платью розовым дождем.
«Вот аллегория моей жизни», – подумала она.
Некогда жизнь ее была такой же свежей и полной аромата, как живая роза. Ныне роза засохла; подобно этому цветку, поблекла и ее жизнь. Теперь Китти видела, что все ее надежды, все ее убеждения опали, как эти увянувшие лепестки.
Нет другого такого отчаяния, как отчаяние юного существа, и Китти, сидя на полу с горячими сухими глазами и болью в сердце, чувствовала, что солнце ее жизни закатилось навсегда.
* * *
Стояла ночь. Луна пока не выглянула, но в темно-синем небе зажегся свет алмазных звезд. Дымный желтоватый туман повис над городом, но внизу, в саду среди цветов, все было прохладным и душистым.
В доме не горел ни один огонь, и высокое тутовое дерево подле него казалось совсем черным на фоне безоблачного неба.
Внезапно дверь открылась, из дома вышла женщина и тихо притворила дверь за собой. Она сделала несколько шагов по дорожке и, стоя посреди сада, подняла к темному небу залитое слезами лицо. Вдалеке залаяла собака, свежий холодный ветер пронесся меж деревьев и шевельнул благоухающие цветы. Женщина жестом отчаяния простерла руки к дому, скользнула по тропе из ворот и тихо, крадучись, пошла по безлюдной улице.
Глава 3
Месье Ванделуп узнает кое-что полезное
Пока Гастон быстро ехал в город, мысли его были какими угодно, только не приятными. Не то чтобы он думал о Китти. Недавнюю сцену француз счел всего лишь взрывом истерической страсти и даже не помышлял, что девушка решится на какой-нибудь серьезный шаг. Он полностью о ней забыл, едва покинув дом, и теперь, полулежа в кебе, курил одну из своих вечных сигарет и размышлял о положении, в котором оказался.
У Ванделупа было очень туго с деньгами, и он не знал, куда обратиться, чтобы пополнить карманы. Его удача в картах была столь велика, что даже среди «Холостяков», привыкших терять большие суммы, начали поговаривать, что мистер Ванделуп слишком уж умен. А поскольку сей молодой джентльмен не желал терять свою популярность, он полностью бросил играть. Это прекратило все пересуды, но лишило француза возможности добывать деньги при помощи карт. До тех пор пока Мадам Мидас не появится в городе, Гастон не видел способов продолжать свой прежний образ жизни.
Но, поскольку молодой джентльмен никогда не отказывал себе ни в чем, пока у него имелись хоть какие-то деньги, он велел кебмену ехать к Патону, флористу на Сванстон-стрит, и приобрел там изящный букетик цветов, чтобы вставить его в петлицу. Оттуда Ванделуп отправился в свой клуб, где нашел нескольких молодых людей, в том числе мистера Барти Джарпера, собиравшихся в «Театр Принцесс» на постановку «Микадо».
Когда появился Ванделуп, Барти ринулся к нему и начал шумно настаивать, чтобы француз обязательно поехал с ними. Все галдели, все были навеселе, и Гастон, не желая появляться в театре в такой шумной компании, нашел какую-то отговорку. Таким образом, Барти и его друзья уехали без него, и Ванделуп остался один. Он взял вечернюю газету, лениво зевая, пробежал ее глазами – и заметил то, что и раньше часто замечал.
– Послушайте, кто такой этот Меддлчип, которым полны все газеты? – спросил он у только что вошедшего высокого светловолосого человека.
– А вы не знаете? – удивленно отозвался тот. – Один из самых богатых людей, и очень щедрый.
– А, понятно! Покупает себе популярность, – холодно заметил Ванделуп. – Как же так вышло, что я никогда с ним не встречался?
– Он был то ли в Китае, то ли на Крите… или… В общем, в каком-то месте, которое начинается на «К», – неуверенно ответил молодой человек. – И вернулся в Мельбурн только на прошлой неделе. Вы наверняка рано или поздно с ним встретитесь!
– Спасибо, не очень-то я и рвусь с ним встречаться, – ответил Гастон, снова зевая. – В моих глазах деньги не компенсируют унылости их обладателей. А вы куда отправляетесь нынче ночью?
– На «Микадо», – ответил молодой человек, которого звали Беллторп. – Меня пригласил Джарпер – он взял ложу.
Ванделуп встал.
– Как же он ухитрился за все это заплатить?! Он всего лишь служащий банка и получает не слишком много.
– Мой дорогой, – сказал Беллторп, кладя ладонь на руку француза. – Где бы он ни добывал деньги, он всегда при них. И пока он платит, это не наше дело. Пойдемте, выпьем!
Гастон со смехом согласился, и они отправились в бар.
Когда джентльмены вышли из бара и стали спускаться по лестнице, Ванделуп сказал:
– У дверей меня ждет кеб. Поехали со мной, и я тоже отправлюсь в «Театр Принцесс». Джарпер просил меня поехать, да я отказался. Но мужчины же, как и женщины, имеют право передумать.
Они сели в кеб и доехали по Коллинз-стрит до театра. Отпустив кеб, Ванделуп и Беллторп поднялись по лестнице и увидели, что первый акт только что закончился и в баре полно джентльменов, среди которых выделялись Барти и его друзья. С одной стороны двери открывались на широкий каменный балкон, где сидели несколько дам, на другом балконе курили множество мужчин.
Оставив Беллторпа с Джарпером, Гастон заказал бренди с содовой и вышел на балкон покурить.
Прозвенел звонок, возвещая, что скоро поднимется занавес для второго акта; бар и балконы постепенно опустели – люди возвращались на свои зрительские места. Однако мистер Ванделуп все еще сидел и курил, время от времени попивая бренди, и размышлял над своими проблемами. Он ломал голову, прикидывая, как же ему покончить с безденежьем.
Ночь была удивительно жаркой, даже темная синева безлунного неба, усыпанного звездами, не могла принести прохлады. На балкон выходили окна нескольких театральных гардеробных, и сквозь ярко-красные шторы просвечивали горящие внутри огни. В баре, за широко распахнутой дверью, тоже как будто царила жара, даже под холодным белым сиянием электрических ламп, заключенных в большие овальные плафоны. Эти плафоны свисали гроздьями с медных подпорок, напоминая виноград под названием «дамские пальчики».
Перед Ванделупом тянулась высокая балюстрада балкона, и когда француз откинулся в кресле, он увидел белое сияние электрических ламп вверху, а потом – освещенную звездами темноту летней ночи. За древесными купами виднелась дорога, тянущаяся между деревьями, и газовые фонари вдоль нее, похожие на тусклые желтые звезды. Справа поднимались огромные здания Парламента, опутанные беспорядочной паутиной лесов, частое переплетение которых чернело на фоне неба.
Приятный невнятный говор доносился с тротуара внизу, где толпился народ. Сквозь непрекращающийся стук колес кебов и резкие, чистые крики уличных мальчиков Гастон слышал пронзительные ноты скрипки, играющей мечтательную мелодию вальса «Однажды летней ночью в Мюнхене» – вальса, по которому сходил с ума весь Мельбурн.
Гастон так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как два джентльмена вышли из бара и, усевшись неподалеку, заказали выпивку официанту, который приблизился, чтобы их обслужить.
Оба джентльмена были в вечерних костюмах и, очевидно, покинули оперу, чтобы поговорить о делах. Они с жаром беседовали; Ванделуп, услышав их голоса, оглянулся, но после принял прежнюю равнодушную позу. Но, хотя с виду француз и был по-прежнему поглощен своими мыслями, теперь он вслушивался в каждое произнесенное слово, потому что уловил название «Сорочья Жила». Так назывался кварцевый рудник, акции которого в последнее время всплыли на рынке. Вначале они поднялись до фунта, потом, когда о руднике начали ходить дурные слухи, внезапно упали до четырех шиллингов.
В одном из собеседников Ванделуп узнал Барраклафа, известного брокера; его собеседника – темноволосого, гибкого мужчину среднего роста, он никогда раньше не видел.
– Говорят вам, они напали на месторождение, – с экспансивным жестом заявил Барраклаф. – Толлерби – управляющий рудника и знает все!
– Да ну? Если он управляющий, ему и полагается знать все, – со смехом ответил темноволосый. – Но я не верю в это предприятие, дорогой мальчик, и никогда не верил. Оно началось с большой шумихи и, судя по проспектам, должно было стать вторым «Длинным Тоннелем». А сейчас их акции идут всего по четыре шиллинга… Тьфу!
– Да, но не забывайте, что акции поднимались до фунта, – быстро сказал Барраклаф. – А теперь они стоят так дешево, что мы можем скупить их все, а потом…
– Ну? – с интересом спросил второй.
– Они поднимутся, старина, понимаете?
Брокер радостно потер руки.
– И как вы собираетесь устроить бум? – спросил гибкий мужчина скептически. – Публика не будет слепо их скупать, люди должны увидеть что-то существенное.
– И они увидят! – горячо заверил Барраклаф. – Толлерби посылает сюда несколько образцов.
– А они точно из «Сорочьей Жилы»? – подозрительно спросил второй.
– Конечно! – негодующе ответил брокер. – Не думаете же вы, что ее «подсолили»? В «Сорочьей Жиле» есть золото, но оно встречается «карманами». Смотрите, – он вытащил что-то из кармана. – Я получил эту телеграмму от Толлерби в четыре часа дня.
Вынув из бумажника телеграмму, он протянул ее своему собеседнику.
– «Напали на богатство. Явный “карман”. Тридцать унций на машину», – медленно прочитал второй. – Ну надо же!.. Выглядит отлично. Почему вы не опубликовали это в газетах?
– Потому что у меня недостаточно акций, – нетерпеливо ответил Барраклаф. – Как вы не понимаете? Завтра я отправлюсь на биржу и скуплю за четыре шиллинга все акции, которые смогу получить. В конце недели прибудут образцы камней – очень богатые. Я опубликую эту телеграмму от управляющего и начнется бум!
– И как высоко, по-вашему, поднимутся акции? – задумчиво спросил темноволосый.
Барраклаф пожал плечами и вернул телеграмму в бумажник.
– До двух-трех фунтов, а может, и выше, – ответил он и встал. – В любом случае это настоящая удача. И если вы отправитесь со мной, мы наверняка заработаем добрых несколько тысяч.
– Приходите повидаться со мною завтра утром, – сказал темноволосый, тоже поднявшись. – Думаю, я приму участие в деле.
Барраклаф радостно потер руки, а потом компаньоны покинули балкон и отправились обратно в зрительный зал.
Ванделуп почувствовал, что каждая его жилка вибрирует. Вот он, шанс сделать деньги! Если б только у него имелось несколько сотен, он смог бы купить все акции «Сорочьей», какие только сумеет достать, и получил бы прибыль, когда они поднимутся в цене. Пятьсот фунтов! Если раздобыть такую сумму, он сможет купить две тысячи пятьсот акций! А если они поднимутся до трех фунтов, он заработает почти восемь тысяч… Какая блестящая идея! То был созревший плод, который сам падал ему в руки.
Но пятьсот фунтов!.. У француза не было таких денег, и он не знал, где их раздобыть. Если б можно было у кого-нибудь одолжить… Но Ванделуп не мог предоставить никакого залога.
Гастоном овладело чувство полной беспомощности: мимо его дверей текла золотая река, а он не в силах был из нее зачерпнуть.
Пятьсот фунтов!
Эти слова непрестанно гудели у Ванделупа в голове, как пчелиный рой, и он снова бросился в кресло, чтобы попытаться придумать, где же их достать.
Гастона оторвал от раздумий какой-то шум, и он понял, что опера закончилась. Толпа джентльменов протиснулась в бар, среди них был Джарпер, и Ванделуп подумал, что с ним можно было бы поговорить на эту тему. Барти был умным человеком, и ему, похоже, всегда удавалось раздобыть деньги. Вдруг он сумеет помочь?
Гастон шагнул с балкона на свет и дотронулся до плеча Барти, стоящего в кругу друзей.
– Здороˊво! Это вы! – воскликнул Барти, обернувшись. – Где были, старина?
– На балконе, – коротко ответил Ванделуп.
– Поехали отужинать с нами, – гостеприимно пригласил Барти. – Мы собираемся перекусить в «Лесли».
– Да, поехали! – начал уговаривать и Беллторп, положив ладонь на руку Ванделупа. – Будем веселиться до упаду!
Француз хотел уже согласиться, собираясь улучить момент и поговорить с Джарпером с глазу на глаз о своем плане, как вдруг увидел в конце комнаты тучного джентльмена, берущего со стойки чашку кофе и беседующего с другим джентльменом – очень высоким и худым. Толстяк показался Ванделупу знакомым. Когда же тот медленно повернулся и окинул взглядом комнату, Гастон вздрогнул при виде его лица, а после удовлетворенно улыбнулся.
– Кто тот джентльмен с кофе? – спросил он у Барти.
– Эти две коровы – тучная и тощая – напоминают сон фараона, верно? – легкомысленно отозвался Джарпер.
– Да-да, – нетерпеливо ответил Гастон. – Но кто они такие?
– Длинный – Фелл, подрядчик железной дороги, – ответил Барти, с легким удивлением взглянув на Ванделупа, – а второй – старый Меддлчип, миллионер.
– Меддлчип, – повторил Ванделуп словно бы про себя. – Клянусь честью!
– Да, тот самый, о котором мы говорили в клубе, – быстро вмешался Беллторп. – Вы с ним знакомы?
– Полагаю, да, – со странной улыбкой ответил Гастон. – Вы должны извинить меня, ужинать я сегодня не поеду.
– Нет, не извиним! – твердо заявил Барти. – Вы должны поехать!
– Тогда я загляну позже, – сказал Ванделуп, не имея ни малейшего намерения выполнить свое обещание. – Такой вариант вас устроит?
– Ну, на худой конец… – обиженно протянул Белл-торп. – Но почему вы не можете поехать прямо сейчас?
– Мне надо позаботиться о кое-каких делах.
– Дела? В такой поздний час? – с отвращением вскричал Джарпер.
Ванделуп кивнул и зажег сигарету.
– Что ж, ладно. Но не забудьте потом приехать! – сказал Барти.
И, взяв с Ванделупа честное слово присоединиться к компании, он и его друзья покинули бар.
Гастон же небрежной походкой медленно приблизился к буфету и мелодичным голосом попросил чашку кофе. Услышав этот голос, тучный джентльмен побледнел и вскинул глаза. Тощий тем временем отошел, чтобы поговорить с кем-то другим. Взяв свой кофе, Ванделуп медленно повернулся и посмотрел прямо на сидящего в кресле Меддлчипа.
– Добрый вечер, мистер Кестрайк, – сказал он тихо.
Обычно красное, с прожилками лицо Меддлчипа стало мертвенно-бледным; толстяк вскочил.
– Октав Бролар! – выдохнул он, поставив свою чашку на стойку.
– К вашим услугам, – ответил Ванделуп, быстро оглядевшись по сторонам – не слышал ли кто этого имени. – Но здесь я Гастон Ванделуп.
Меддлчип вытер носовым платком лицо и облизал пересохшие губы.
– Как вы здесь оказались? – сдавленно спросил он.
– Это длинная история.
Гастон поставил свою чашку и тоже вытер губы носовым платком.
– Предлагаю пойти куда-нибудь отужинать, и там я обо всем расскажу.
– Не хочу я ужинать, – угрюмо ответил Меддлчип; его лицо начало приобретать нормальный цвет.
– Возможно, но я хочу, – любезно отозвался Ванделуп, беря его под руку. – Ну же, пойдемте!
Меддлчип не сопротивлялся. Он безвольно вышел вместе с французом из бара, к большому изумлению тощего джентльмена, который окликнул его, но не получил ответа.
Меддлчип заглянул в гардероб, надел пальто и шляпу, спустился вслед за Ванделупом по лестнице и помедлил у двери, пока француз подзывал экипаж. Экипаж подъехал, Меддлчип шагнул было вперед, но резко остановился на краю тротуара.
– Я не поеду, – решительно сказал он.
Гастон посмотрел на него со странным блеском в темных глазах и поклонился.
– Позвольте урезонить вас, месье, – сказал он вежливо, придерживая открытую дверь.
Меддлчип взглянул на француза и со вздохом смирения шагнул в кеб. Ванделуп последовал за ним.
– Куда едем, сэр? – спросил кебмен через окошечко.
– В ночной ресторан «Лесли», – ответил француз, и кеб тронулся.
Глава 4
Дело Адель Блонде
Ночной ресторан «Лесли» на Брук-стрит-ист был очень популярен – в смысле, популярен среди определенной категории людей. Религиозные личности и степенные бизнесмены слышали лишь о репутации этого ресторана и смотрели на него с ужасом, как на логово порока и распутства.
«Лесли», как и другим подобным заведениям, в определенные часы положено было закрываться. Но даже когда все ставни здесь были закрыты, двери заперты и огни перед зданием погашены, в задней части дома царили оживление и суета – там находились очаровательно обставленные комнаты, предназначенные для ночных пирушек.
Барти Джарпер снял одну из таких комнат и вместе с дюжиной молодых людей хорошо проводил там время, когда подъехали Ванделуп и Меддлчип. Отпустив кеб и окинув взглядом улицу, чтобы убедиться, что в пределах видимости нет полисмена, Ванделуп особым образом постучал, и дверь тут же тихонько приоткрыли. Гастон назвал свое имя, им разрешили войти, затем дверь так же тихо закрылась. Все это очень не понравилось мистеру Меддлчипу, который, будучи общественным деятелем и известным гражданином, чувствовал, что нарушает закон, который сам же помогал составлять. Он с отвращением посмотрел на толпы официантов, на снующих джентльменов в вечерних костюмах и (что раздражало его больше всего) на леди в броских нарядах.
Да, ресторан «Лесли» был беспутным местом и даже в дневное время имел ухарский вид, как будто не закрывался всю ночь, впуская в себя тех, кто знал в жизни толк.
Мистер Меддлчип удалился бы из этого логова порока, если б мог. Но ему нужно было получить от Ванделупа исчерпывающие объяснения, и он безропотно последовал за французом по хорошо освещенному коридору, по обе стороны которого статуи держали лампы.
В небольшой, красиво обставленной комнате уже был накрыт к ужину стол.
Официант, послуживший им проводником, взял их шляпы и пальто Меддлчипа, повесил на вешалку и принялся почтительно ждать, когда мистер Ванделуп сделает заказ. Официант был дородным, с круглым красным лицом, над которыми торчало несколько беспорядочно разбросанных пучков черных волос. Он не шел, а катился, как гребень волны, и сейчас, стоя с салфеткой под рукой, в белом жилете, под которым самым бесцеремонным образом выпячивался живот, в большом белом галстуке, повязанном под таким же большим белым воротником, представлял собой воистину впечатляющее зрелище.
Это изумительное создание сообщило, что его зовут Гарчи; с величественным наклоном головы сие чудо природы приняло заказ Ванделупа, после чего подкатилось к мистеру Меддлчипу и предложило ему меню. Но тот отказался, отрывисто заявив:
– Я не хочу ужинать!
Хоть Гарчи и был официантом, ничто человеческое было ему не чуждо, и он не смог скрыть своего удивления.
Гастон учтиво запротестовал.
– Но, мой дорогой сэр, – сказал он, откинувшись на спинку стула, – вы должны поесть. – И с многозначительной улыбкой добавил: – Уверяю, вам это понадобится!
Губы Меддлчипа слегка дернулись, когда француз заговорил. С неуверенным смешком толстяк сделал заказ и придвинул свой стул поближе к столу.
– И принесите вина, официант, хорошо? – мягко попросил Ванделуп, когда Гарчи покатился к двери. – Думаю, «Поммери» подойдет лучше всего, – добавил он, повернувшись к Меддлчипу.
– Как хотите, – нетерпеливо ответил этот джентльмен, – мне все равно.
– Вы совершаете огромную ошибку, – невозмутимо сказал Гастон. – Плохое вино играет с пищеварением дьявольские штучки… Две бутылки «Поммери», официант.
Гарчи кивнул – другими словами, его голова на мгновение исчезла в пене воротника, потом появилась снова, и он медленно выкатился за дверь.
– А теперь, сэр, – резко сказал Меддлчип, встав и закрыв дверь за официантом, – зачем вы меня сюда привезли?
Мистер Ванделуп удивленно приподнял брови.
– Вы так напористы, мой дорогой Кестрайк, – спокойно сказал он, вытягиваясь на диване и с огромным удовлетворением рассматривая свои туфли. – Все такой же шумный, все такой же любитель плотских утех…
– Да будьте вы прокляты! – горячо воскликнул Меддлчип.
Гастон засмеялся.
– Проклятия лучше оставить богу, – издевательски проговорил он, – в этом он разбирается лучше вас.
– О, я хорошо вас знаю, – сказал Меддлчип, возбужденно расхаживая взад-вперед. – Я отлично знаю вас, все эти ваши ухмылочки и хладнокровие, но здесь это не пройдет! – Он остановился у дивана и сердито уставился сверху вниз на Ванделупа. – Не пройдет!
– Вы сказали это уже дважды, – нарочито зевая, ответил француз. – А какого поведения вы от меня хотите? Скажите, я ведь всегда открыт для самосовершенствования.
– Вы должны покинуть Австралию, – тяжело дыша, резко бросил Меддлчип.
– А если я откажусь? – лениво спросил месье Ванделуп, улыбаясь себе под нос.
– Я объявлю, что вы – заключенный, сбежавший из Новой Каледонии! – прошипел толстяк, засунув руки в карманы и подавшись вперед.
– Да ну? – Гастон очаровательно улыбнулся. – Не думаю, что вы зайдете так далеко, друг мой.
– Я клянусь, – громко сказал Меддлчип, поднимая руку. – Клянусь…
– Фу! – шокированно заметил Ванделуп. – Старый человек вроде вас не должен клясться, это очень нехорошо, уверяю. Кроме того, – он кинул на собеседника пренебрежительный взгляд, – вы не созданы для мелодрамы.
Меддлчип, очевидно, понял, что нет смысла сражаться с абсолютным хладнокровием этого молодого человека. С огромным трудом он заставил себя сражаться с противником его же оружием, помня о крайней важности дела, которое их сюда привело.
– Что ж, – сказал Меддлчип, снова усевшись за стол и пытаясь говорить спокойно, хотя его покрасневшее лицо и дрожащие губы выдавали, каких усилий ему это стоит, – давайте сперва поужинаем, а после можно будет поговорить.
– Вот так-то куда лучше, – заметил Гастон, тоже садясь за стол и разворачивая свою салфетку. – Уверяю вас, дорогой мой, при надлежащем обращении со мною очень легко поладить!
Взгляды двух мужчин на мгновение скрестились. Взгляд Ванделупа был столь многозначительным, что толстяк с дрожью в душе опустил глаза.
Дверь открылась, официант гребнем волны прокатился вдоль стола, оставив за собой множество тарелок и блюд, снова откатился за дверь и вернулся с шампанским. Он вытащил пробку из одной из бутылок, наполнил бокалы, бросил вокруг последний взгляд, чтобы убедиться, что все в порядке… И, будто внезапно обнаружив, что сейчас отлив, медленно выкатился за дверь, которая мягко закрылась за ним.
Меддлчип в молчании съел свой ужин, но выпил немало шампанского, чтобы набраться храбрости для предстоящего испытания, которого, как он знал, не избежать. Ванделуп, однако, ел и пил очень мало. Он без устали весело болтал о театрах, о бегах, о катании на лодке – фактически обо всем, кроме того, о чем хотел услышать его спутник.
– Я никогда не смешиваю дело и удовольствие, мой дорогой, – дружески сказал Гастон, угадав мысли своего сотрапезника. – Когда мы закончим ужинать и будем наслаждаться сигарами, я расскажу вам маленькую историю.
– Я не хочу ее слышать, – грубо ответил тот, инстинктивно почувствовав, о чем пойдет речь.
– Вероятно, нет, – вкрадчиво ответил мистер Ванделуп, – тем не менее я желаю, чтобы вы ее услышали.
Судя по виду Меддлчипа, тот был склонен возмутиться столь откровенным высказыванием, но передумал и после паузы спокойно продолжал есть.
Когда с ужином было покончено, Гастон позвонил. Вал по имени Гарчи вкатился в комнату, и Ванделуп заказал еще одну бутылку вина и отборные сигары марки, хорошо известной в «Лесли». Голова Гарчи снова исчезла в пене и не показывалась до тех пор, пока он не выкатился за дверь.
– Попробуйте одну, – дружески сказал мистер Ванделуп Меддлчипу, когда официант вернулся с сигарами и вином. – Это превосходный сорт.
– Я не люблю курить, – ответил тот.
– Доставьте мне удовольствие, – настаивал француз.
Меддлчип взял сигару, зажег и стал дымить явно против своей воли. Гарчи открыл новую бутылку вина, переменил бокалы, после чего величественной волной вновь выкатился из комнаты.
– Теперь насчет истории, – сказал мистер Ванделуп, с наслаждением откинувшись на диване и выпуская клуб дыма.
– Я не хочу ее слышать! – быстро сказал толстяк. – Назовите свои условия и покончим с этим.
– Прошу прощения, – улыбнулся Гастон, – но я отказываюсь принять любые условия до тех пор, пока вы не поймете, что именно у меня на уме. Поэтому вам придется выслушать небольшой рассказ об Адель Блонде.
– Ради бога, нет! – хрипло воскликнул Меддлчип, вставая. – Она преследует меня днем и ночью! Сплю я или бодрствую, я вижу ее лицо – оно всегда передо мной, как обвиняющий ангел!
– Любопытно, – пробормотал мистер Ванделуп, – тем более что она отнюдь не была ангелом.
– Я думал, с этим покончено, – сказал Меддлчип, переплетя пальцы; на его лбу выступили крупные капли пота. – Но вот являетесь вы, как призрак из прошлого, и возрождаете все старые ужасы!
– Если вы называете Адель ужасом, – хладнокровно отозвался француз, – я определенно собираюсь ее возродить. Поэтому лучшее, что вы можете сделать, – сесть и выслушать меня до конца. Все равно вам не удастся помешать мне добраться до цели!
Толстяк со стоном опустился на стул, а его безжалостный враг поудобнее устроился на диване и начал говорить.
– Мы начнем эту историю, – доверительно сказал месье Ванделуп, весело махнув изящной белой рукой, – в старом добром стиле волшебных сказок. Однажды, давным-давно – скажем, три года тому назад – жил-был в Париже молодой человек по имени Октав Бролар, знатного происхождения и не бедный. И вот пришла ему в голову причуда сделаться доктором. Он изучал профессию медика, когда вступил в связь с женщиной. Мадемуазель Адель Блонде была очаровательно уродливой актрисой, и в то время ею был увлечен весь Париж. Она притягивала всех мужчин – не своей внешностью, но своим язычком. Октав Бролар, – с самодовольным видом продолжал Гастон, – был красив, и она влюбилась в него, стала его любовницей и оставалась с ним целых шесть месяцев, к удивлению всего Парижа. Но потом в Париж явился джентльмен из Австралии – его звали Кестрайк. Позиция в обществе, независимость, доход, огромное пузо. Он оставил в Лондоне свою жену и приехал в наш безнравственный город, чтобы поразвлечься. Он увидел Адель Блонде, и Бролар представил их друг другу. В результате Кестрайк предал своего друга Бролара, украв у него любовницу. Почему так случилось? Кестрайк был красив? Нет. Он был обворожителен? Нет. Он был богат? Да! В этом-то и крылась разгадка секрета – Адель полюбила кошелек, а не мужчину.
Француз вскочил с дивана и зашагал по комнате.
– Бролар почувствовал, что честь его задета. Он увещевал Адель – тщетно; он предложил вероломному Кестрайку дуэль – тщетно; вор был трусом.
– Нет! – тоже вскочив, воскликнул Меддлчип. – Он не был трусом!
– Я говорю – да!
Ванделуп подошел к нему и вынудил снова сесть.
– Он предал своего друга и отказался дать ему сатисфакцию, как джентльмен. И что тогда сделал Бролар? Успокоился? Нет! Отомстил за свою честь? Да!
Гастон железной хваткой сжал запястье Меддлчипа и, глядя на него жгучим взглядом, продолжал низким сосредоточенным голосом:
– Однажды ночью Бролар готовит яд – смертельный быстродействующий наркотик. Затем отправляется в дом Адель Блонде в половине первого ночи – как раз в этот час, – он быстро обернулся и показал на часы на камине, которые только что пробили один раз. – Находит их за ужином…
Выпустив запястье толстяка, Ванделуп вернулся к дивану.
– Садится напротив Кестрайка, вот так…
Гастон сел, подался вперед и сердито уставился на Меддлчипа, который съежился и прижался к спинке стула.
– Адель, во главе стола, смеется и улыбается. Она смотрит на своего бывшего любовника и видит на его лице свою смерть. Ей становится дурно, она удаляется в свою комнату. Кестрайк следует за нею, дабы посмотреть, что случилось. Бролар остается один; он вынимает пузырек и выливает его содержимое в чашку кофе, ожидающую Адель. Кестрайк возвращается, говоря, что Адель больна и хочет пить. Он берет ее чашку с отравленным кофе. Она выпивает кофе, падает… – Ванделуп длинно вздохнул. – …И засыпает. Кестрайк возвращается в комнату и просит Бролара покинуть дом. Тот отказывается. Кестрайку страшно, он собирается уйти сам. Он поднимается из-за стола, и точно так же поступает Бролар…
Гастон встал и подошел к Меддлчипу, который тоже очутился на ногах.
– Он подходит к Кестрайку, хватает его за запястье, вот так… Тащит его в спальню, а там на кровати лежит Адель Блонде… Мертвая… Убитая ядом, который один любовник дал ей с помощью другого… Убийцы смотрят друг на друга… Вот так!..
Мертвенно-бледный Меддлчип не без труда высвободил свое запястье из железной хватки Ванделупа и с приглушенным криком упал на стул. Француз стоял над ним, и глаза его сверкали ненавистью.
– Кестрайк, – быстро заговорил Ванделуп, – мало кому известен в Париже – имя его было вымышленным. Он оставляет Францию прежде, чем полиции удается обнаружить, что он отравил Адель Блонде, и переправляется в Англию. Встречается со своей женой и возвращается в Австралию, где его зовут… Меддлчип!
Человек на стуле вскинул руки вверх, словно пытаясь не подпустить к себе своего врага, и снова придушенно вскрикнул.
– Потом он уезжает в Китай, – продолжал Гастон, наклоняясь ближе к съежившемуся мужчине, – и возвращается спустя двенадцать месяцев туда, где встречается с Октавом Броларом в театре… Да, двое убийц встретились в Мельбурне! Как Бролар здесь оказался? Была ли это случайность? Нет. Был ли это замысел? Нет. Была ли это судьба? Да!
Ванделуп прошипел последние слова в ухо Меддлчипу, и жалкий человек снова съежился, пытаясь отшатнуться от него.
– Бролар, – продолжал француз упорно, но более спокойным тоном, – тоже покинул дом Адель Блонде. Ее обнаружили мертвой; одного из ее любовников не нашли, а второго, Бролара, обвинили в совершении преступления! Он бросил вызов полиции, прося доказать его вину. Она была отравлена? Ба! Никаких следов. Бролара освободят. Стоп! Что это за человек по имени Превол появляется на суде? Он – студент, товарищ Бролара, и ему знаком этот яд. Бролар пропал! Превол обследует тело, доказывает, что жертву отравили – но кто? Бролар, и никто иной. Его приговаривают к смерти, но он так красив, что Париж просит о помиловании. Нет, это против закона. Или все-таки сохранить ему жизнь? Да. Его пощадили. Отправить на галеры в Тулоне? Нет. Сослать в Новую Каледонию? Да! Его отправляют туда. Но трусит ли Бролар? Нет! Смиряется ли он со своим заключением? Нет! Он заводит дружбу с другим осужденным, они крадут лодку и уплывают с острова. Дрейфуют и дрейфуют – день за днем. Солнце встает, солнце садится – а они все еще дрейфуют по морю. У них кончается еда, почти не остается воды в бочонке… Господи! Они умрут от жажды и голода! Нет! Небеса краснеют… Как кровь… Солнце садится… Вдалеке земля – они спасены! – Ванделуп упал на колени. – Они спасены, слава богу!
Меддлчип, который успел немного прийти в себя, вытер лицо носовым платком и издевательски ухмыльнулся белыми губами при виде театрального поведения Гастона. Ванделуп заметил это и, вскочив на ноги, подошел к миллионеру.
– Бролар, – быстро продолжил он свой рассказ, – высаживается на берег Квинсленда. Он приезжает в Сидней – там нет работы. В Мельбурн – нет работы! Он отправляется в Балларат… Там работа есть, на золотом руднике. Бролар называется Ванделупом и зарабатывает деньги; затем отправляется в Мельбурн и живет там год. Он нуждается в деньгах, он в отчаянии; в театре он подслушивает план, который даст ему деньги, но требуется начальный капитал. Снова отчаяние, ведь он никогда не раздобудет этой суммы… Ага! Еще одно вмешательство судьбы – он видит мистера Кестрайка, ныне – Меддлчипа. Он попросит денег у него. Вопрос лишь в том – получит ли он эти деньги?.. Итак, история подошла к концу.
Окончание истории Ванделуп преподнес со своей обычной улыбкой. Все его возбуждение прошло; опершись на обеденный стол, он зажег сигару и уселся на диван.
Меддлчип молча сидел на стуле, глядя на хаос на столе и глубоко задумавшись. Блюда были беспорядочно расставлены на белой скатерти, несколько ярко-красных вишен выпали из вазочки с фруктами, стоящей в центре. Соль рассыпалась возле его локтя, скрученные и порванные салфетки валялись между грязными тарелками. Бокалы, в которых еще оставлось соломенного цвета вино, стояли рядом с пустыми бутылками.
Толстяк размышлял несколько минут, потом вскинул глаза. Теперь он вел себя как холодный, собранный деловой человек.
– Насколько я понимаю, – ровным тоном сказал Меддлчип, – дело обстоит следующим образом: вам известна часть, вернее, эпизод из моей жизни, который я бы с радостью забыл. Я не совершал убийства!
– Нет, но вы дали ей яд.
– Сознаюсь – дал. Не ведая, что именно даю.
– Ба! Да кто в это поверит? – Мистер Ванделуп пожал плечами. – Но сейчас речь не об этом. Позвольте узнать, что вы намерены делать.
– Вам известен опасный для меня секрет, – нервно произнес Меддлчип. – Вы хотите его продать. Что ж – я куплю. Назовите вашу цену.
– Пятьсот фунтов, – негромко ответил Ванделуп.
– И все?! – Бизнесмен вздрогнул от удивления. – Я приготовился услышать «пять тысяч».
– Мои требования не чрезмерны, – вкрадчиво проговорил Ванделуп. – Как я уже сказал, у меня есть план, с помощью которого я смогу заработать кучу денег. Пяти сотен фунтов хватит, чтобы осуществить мои намерения. Если план сработает, я буду достаточно богат, чтобы жить, не требуя с вас больше денег.
– А если план провалится? – с сомнением спросил Меддлчип.
– Если он провалится, я буду вынужден занять у вас снова, – прямо ответил Гастон. – Но вы не можете сказать, что я обхожусь с вами дурно.
– Верно… Признаться, с вами легче иметь дело, чем я рассчитывал. – Меддлчип взглянул на француза. – Что ж, я дам вам чек на пятьсот…
– Скажем – на шестьсот. – Ванделуп встал и подошел к маленькому столику в углу комнаты, на котором стояли чернильницы и лежали перья. – Мне нужна лишняя сотня.
– Пусть будет шестьсот, – тихо ответил Меддлчип, тоже поднявшись и подойдя к своему пальто, из кармана которого он извлек чековую книжку. – За эту сумму вы будете хранить молчание.
Мистер Ванделуп грациозно поклонился.
– Слово чести, – весело ответил он. – Но, конечно, – добавил он, бросив на толстяка быстрый взгляд, – вы будете обращаться со мной по-дружески… Пригласите меня к себе и представите мадам, вашей жене.
– Не вижу в том необходимости, – сердито сказал Меддлчип, садясь за письменный стол.
– Прошу прощения, но я вижу, – ответил француз с опасным блеском в глазах.
– Ладно, ладно, согласен, – раздраженно бросил Меддлчип. Он взял перо и открыл чековую книжку. – Вы, конечно, можете диктовать свои условия.
– Я полностью это осознаю, – вежливо сказал Гастон, зажигая новую сигарету, – и пользуюсь этим. Но, как уже было сказано, вы не можете утверждать, что мои условия слишком тягостны!
Меддлчип молча выписал чек на шестьсот фунтов и протянул его Ванделупу. С поклоном приняв чек, француз сунул его в карман жилета.
– С этим, – сказал он, прикоснувшись к карману, – я надеюсь заработать почти десять тысяч за две недели.
Меддлчип уставился на него.
– Надеюсь, так и случится, – ворчливо сказал он. – Тем лучше будет для моего кошелька.
– Само собой разумеется, – лениво протянул Ванделуп. – Еще вина?
Он прикоснулся к колокольчику.
– Нет, хватит, спасибо, – сказал Меддлчип, надевая пальто. – Мне пора уходить.
– Между прочим, – невозмутимо сообщил француз, – у меня в кармане нет наличных; можете расплатиться за ужин.
Меддлчип расхохотался.
– Поразительное бесстыдство! – выпалил он. – Я-то думал, вы пригласили меня отужинать.
Ванделуп взял шляпу и трость.
– О, да! Но я подразумевал, что за ужин заплатите вы.
– Вы были порядком уверены в своей игре, не так ли?
– Я всегда в ней уверен, – ответил Гастон, когда открылась дверь и Гарчи медленно вкатился в комнату.
Меддлчип без дальнейших возражений оплатил счет, и оба покинули «Лесли» с теми же предосторожностями, с какими попали сюда.
Они медленно прошли по Берк-стрит и расстались на углу: Меддлчип отправился в Турак, а Ванделуп сел в кеб и велел ехать в Ричмонд. Гастон зажег сигарету и принялся размышлять под стук колес.
– Нынче ночью я сделал неплохой бизнес, – сказал он и, улыбаясь, нащупал в кармане чек. – Я поставлю все на эту «Сорочью Жилу». Если удастся – разбогатею, если нет… Что ж, Меддлчип всегда будет моим банкиром!
Потом мысли француза вернулись к Китти. Он отправился домой так поздно потому, что хотел выяснить, в каком она сейчас настроении.
– Она никогда меня не оставит, – со смехом сказал Ванделуп, когда кеб подъехал к дому миссис Палчоп. – А если оставит, тем лучше для меня.
Он отпустил кеб, открыл американский замок, повесил шляпу в прихожей и направился прямиком в спальню, где зажег газ. Затем подошел к постели, ожидая найти Китти крепко спящей, но, к его удивлению, постель была нетронута, и девушки нигде не было.
– Ага! – тихо сказал он. – Она все-таки ушла. Бедная маленькая девочка, интересно, где она сейчас. Я обязательно должен поискать ее завтра, а сейчас, – Гастон, устало зевая, снял пиджак, – пожалуй, отправлюсь-ка я в постель.
Он так и сделал – и крепко уснул, едва положив голову на подушку, даже не думая о девушке, которую погубил.
Глава 5
Уличные мотивы
Когда Китти покинула дом миссис Палчоп, она понятия не имела, что теперь будет делать. Ее единственной мыслью было убраться от своей бывшей жизни как можно дальше… Исчезнуть в толпе, и пусть никто никогда о ней больше не услышит.
Бедняжка, она и не представляла, что в таких случаях говорят: «Из огня да в полымя» и что мир может обойтись с нею даже более жестоко, чем обошелся Гастон Ванделуп.
Китти до глубины души ранили его жестокие, холодные слова, но, несмотря на резкость Ванделупа, она все еще любила его и осталась бы с ним. Однако ее ревнивая гордость воспротивилась этому. Она, которая была «королевой его сердца», «идолом его жизни», не могла вынести холодных взглядов и пренебрежительных слов; не могла вынести того, что на нее смотрят как на помеху и обузу. Поэтому Китти решила, что если навсегда покинет его и никогда больше с ним не увидится, может, Гастон будет о ней сожалеть и вечно нежно лелеять в памяти ее образ…
Если бы бедная девушка знала истинную натуру Ванделупа, она бы не подбадривала себя такими фальшивыми надеждами. Но она верила ему безоговорочно, как всегда верят мужчинам влюбленные женщины. И в порыве самопожертвования вырвала себя из его жизни, считая, что поступает так не ради себя, а ради него.
Китти отправилась в город и до двенадцати часов ночи бесцельно бродила по улицам, не зная, куда пойти. Постепенно улицы опустели, толпы людей исчезли с тротуаров.
На каждом углу встречались передвижные ларьки, где продавали горячий кофе; вокруг них толпились голодные с виду мужчины и женщины. Здесь и там на ступеньках возле дверей лежали, словно кучи тряпья, бездомные. Время от времени к ним подходили полицейские и заставляли их убраться.
Китти стерла ноги, сердце ее ныло, но тем не менее она решила не возвращаться домой, в Ричмонд.
Девушка тащилась по безлюдной улице и, завернув за угол, увидела ларек, возле которого стоял всего один покупатель – маленький мальчик, чья голова едва доставала до прилавка. Мальчик был ужасно оборванным, в шляпе без полей, с широким смешным лицом и рыжей всклокоченной головой. Его кривые ноги были обуты в пару мужских ботинок на несколько размеров больше, чем требовалось. Под мышкой он держал сверток газет, а другую руку сунул в карман и гремел там несколькими медяками, торгуясь с продавцом из-за пирога. На ларьке красовалась надпись «Спилсби», и вполне логично было предположить, что торгующий в этом ларьке человек и есть сам Спилсби. С длинной седой бородой и кротким лицом, торговец так смахивал на старого барана, что с его стороны выглядело бы почти каннибализмом, если б он сам ел пирог с бараниной. Большой плакат в задней части ларька возвещал, что «фирменные Спилсби» стоят один пенни, и именно из-за цены на «фирменного Спилсби» торговался оборванный мальчик.
– А я говорю, что не собираюсь есть жир, – заявил мальчишка так хрипло, будто его глотка была забита одной из его газет. – Я хочу фирменный, а не обычный.
– А я говорю, он еще как фирменный, – безграмотно ответил Спилсби, толкнув к мальчику дымящийся пирог. – Да что ты за юная гадина, Граттлс! Приходишь и мешаешь мне зарабатывать на жизнь, ругая мою жратву…
– Гляньте-ка! – сказал Граттлс, становясь на цыпочки в своих огромных ботинках, чтобы выглядеть повнушительней. – Когда дело доходит до жира, у меня в пузе творится черт-те что, а я хочу получить вкуснятину за свой пенни. Дай мне с бараниной, и чтоб подливы побольше.
– Ну так получай! – ответил Спилсби, совершенно выведенный из себя привередливым покупателем. – Вот тебе пирог из одной баранины, и жира в нем не больше, чем в тебе!
Граттлс с критическим видом обследовал продукт, столь многообещающе разрекламированный, потом выложил свой пенни и взял пирог.
– Это ж фирменный, а? – спросил он, подозрительно принюхиваясь.
– Фирменнее у меня просто не бывает, – обидчиво заявил Спилсби, кладя пенни в карман. – Ты бы сожрал целую овцу, если б смог получить ее за пенни, жадный дьяволенок!
Тут Китти, которая чувствовала себя слабой и больной после долгих блужданий по улицам, шагнула вперед и попросила чашку кофе.
– Конечно, дорогая, – осклабившись, сказал Спилс-би и налил кофе. – Всегда рад услужить хорошенькой девушке.
– Никакой это не кофе, – проворчал Граттлс, который прикончил свой «фирменный» и теперь облизывал пальцы. – Это сплошная земля и прорва воды.
– Убирайся, мерзавец, – мягко сказал Спилсби, протягивая Китти кофе и сдачу с ее денег. – Или я натравлю на тебя полицию.
– Вот те на! – завопил Граттлс, подражая гримасе успешного комика. – Это не пирожок, о нет – это фирменный, фирменный с бараниной! Он не убивает котят, чтоб выдавать их за ягнят, о нет! Он не покупает цикорий, чтоб выдавать его за кофе! Черт бы его побрал, если б он стал такое проделывать! Он хохмач, вот он кто, и фамилия у него не такая, как у его папашки!
– Ты это о чем? – свирепо спросил Спилсби – верней, настолько свирепо, насколько позволяла его кроткая внешность. – Что ты знаешь о моих родителях, ты, кривоногий дьяволенок? Ты кто такой – основатель рода, хотел бы я знать?!
– A то как же, – ответил Граттлс надменно. – Но из-за того, что важная персона спуталась с матерью старика, не будем предъявлять низкорожденному пирожнику фамильные скелеты!
И он с очередной гримасой помчался по улице во всю прыть своих кривых ножек.
Спилсби этого не заметил: он увидел, как несколько человек вышли из-за угла, и принялся нараспев нахваливать свои «фирменные».
– С пылу с жару! – выкрикивал пирожник голосом, напоминавшим громкое блеяние, что еще больше подчеркивало его сходство с бараном. – Фирменные «спилсби»… О, красотка, разве они не скусные? Ну и ну, что за прекрасные пироги с бараниной! Кто говорит? Спилсби! Возьмете штучку, мисс? – обратился он к Китти.
– Спасибо, нет, – ответила Китти со слабой улыбкой, ставя на прилавок пустую чашку. – Мне надо идти.
Спилсби явно заинтересовали и поразили ее правильная речь и утонченные манеры.
– Шагайте домой, дорогая, – добродушно сказал он, подавшись вперед. – Не стоит молодой девице вроде вас околачиваться на улице в такое-то время.
– У меня нет дома, – горько сказала Китти. – Но если б вы смогли показать мне…
– Эй, ты! – пронзительно завопила женщина, одетая в вызывающее голубое платье, и ринулась к ларьку. – Быстро, гони пирог! Я помираю с голоду, и нету у меня времени ждать!
– И манер тоже нет, – укоризненно проблеял Спилсби, пододвигая к ней пирог. – Ты кто такая, Энни Портвейн, чтобы отталкивать тех, кто получше тебя?
– Лучше меня? – издевательски повторила леди в голубом, оглядывая Китти с ног до головы с пренебрежительной улыбкой на размалеванном лице. – И где ж эти дамы, хотелось бы мне знать?
– Эй, придержи язык! – сердито проблеял Спилсби. – Или я позову полицейского, что торчит за углом.
– Да плевать мне! – все так же пронзительно ответила женщина. – Вишь ли, тот полицейский – мой близкий дружок.
– Ради бога, скажите, где мне найти место, в котором можно будет пожить? – шепотом спросила Китти хозяина кофейного ларька.
Энни Портвейн услышала ее и с готовностью пригласила:
– Пойдем со мной, дорогая!
Но Китти отпрянула и, завернувшись в плащ, побежала по улице.
– Ты зачем ее заманиваешь, шлюха? – раздосадованно сказал Спилсби. – Разве ты не видишь, что девушка – леди?
– Да уж конечно! – ответила Энни, приканчивая пирог. – Все мы леди. Глянь на наши шмотки, разве они не шикарны? Глянь на наши дома, разве они не роскошны?
– Да, а глянь на ваши нравы – разве они не отвратны? – отозвался Спилсби, ополаскивая грязную тарелку.
– Уж, как ни крути, они не хуже нравов многих светских леди, – ответила Энни Портвейн и, надменно вскинув голову, зашагала прочь.
– Ох, этот жестокий мир, – мягким голосом проблеял Спилсби, глядя вслед удаляющейся женщине. – Мне жаль ту бедную девушку… И вправду жаль… Но это не мое дело.
И, снова возвысив голос, он принялся восхвалять свой товар:
– Ох и скусные! Разве они не с бараниной? Фирменные «спилсби», все до единого! Один пенни!
* * *
Тем временем Китти быстро шла по Элизабет-стрит, и, повернув за угол, столкнулась с женщиной.
– Привет! – сказала эта женщина, схватив ее за руку. – Куда бежишь?
– Отпустите меня! – задыхаясь, воскликнула Китти.
Женщина была высокой и красивой, с добрым выражением лица, и ее, похоже, тронул перепуганный голос девушки.
– Бедное дитя, – сказала она с легким презрением, выпустив ее. – Я тебя не обижу. Иди, если хочешь. Что ты делаешь на улице в такое время ночи?
– Ничего, – дрожащими губами выговорила Китти, подняв лицо к бледной луне.
Женщина увидела это лицо и заметила, какое оно чистое и невинное.
– Иди домой, дорогая, – тихо сказала она, добродушно прикоснувшись к плечу девушки, – негоже тебе быть на улице в такое время. Ты не одна из нас.
– Господи! Конечно, нет! – отшатнувшись, вскричала Китти.
Женщина горько улыбнулась
– А! Теперь ты от меня отшатываешься, – сказала она с ухмылкой. – Но что же ты, такая чистая и добродетельная, делаешь на улице в такой час? Ступай домой, дитя, не то сделаешься такой же, как я.
– У меня нет дома, – ответила Китти, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Нет дома! – повторила женщина более мягким тоном. – Бедное дитя! Я не могу взять тебя с собой… Господи, прости… Но вот немного денег, – она вложила шиллинг в руку девушки. – Ступай к миссис Ролинс на Виктория-плейс, Фицрой… Кто угодно покажет тебе, где это… И она тебя приютит.
– А что это за место? – спросила Китти.
– Дом для падших женщин, дорогая, – дружески ответила ее собеседница.
– Я не падшая женщина! – отчаянно вскричала девушка. – Я ушла из дома, но я туда вернусь… Все, что угодно, лучше этой ужасной жизни на улицах.
– Да, дорогая, – ласково согласилась женщина. – Ступай домой. Ступай домой, ради бога, и если у тебя есть отец и мать, которые защитят тебя от зла, возблагодари за это небо. Позволь разок поцеловать тебя, – добавила она, наклонившись, – так много времени прошло с тех пор, как я чувствовала на своих губах поцелуй хорошей женщины… Прощай.
– Прощайте, – всхлипнула Китти, запрокинув лицо.
Женщина наклонилась и поцеловала это детское личико, а потом с приглушенным плачем бросилась бежать в лунную ночь.
Китти повернулась и медленно пошла по улице. Она знала, что от Таун-холл отъезжает кеб, направляющийся в Ричмонд, и решилась поехать домой. В конце концов, какая трудная жизнь ни ожидала бы ее там, это будет лучше, чем жестокая грубость улиц.
Она как раз собиралась перейти через Сванстон-стрит, когда в конце улицы из-за угла вышла группа молодых людей в вечерних костюмах. Они напевали и явно были сильно навеселе. То был не кто иной, как мистер Джарпер со своими друзьями. Они выпили куда больше вина, чем требовалось для их блага, и созрели для любой озорной выходки. Беллторп и Джарпер шли рука об руку, оба порядком пьяные, и каждый пытался не дать другому упасть. Поэтому их продвижение вперед состояло в основном из диких рывков и требовало немалого чувства равновесия.
– Хэлло! – важно вскричал Беллторп – он всегда был важен, когда напивался. – Девушка… Хорошенькая! Э!
– Пош… шли, – сказал Барти, пошатнувшись и наткнувшись спиной на стену. – Мы х… христианские м… молодые люди.
Китти попыталась уйти от этой пьяной толпы, но ее окружили, и девушка в отчаянии заломила руки.
– Если вы джентльмены, позвольте мне уйти! – закричала она, пытаясь вырваться из круга.
– Сперва поцелуй, – сказал красивый молодой человек в шляпе набекрень, обвивая рукой ее талию. – Заплати пошлину, дорогая!
Китти почувствовала его горячее дыхание на щеке и дико завопила, изо всех сил пытаясь его оттолкнуть. Однако молодой человек не обращал никакого внимания на ее вопли. Он и вправду собирался ее поцеловать, как вдруг его схватили за шкирку и швырнули в сточную канаву.
– Джентльмены! – низким раскатистым голосом возвестил тучный мужчина, только что появившийся на сцене. – Я удивлен!
Он так подчеркнул единственное число первого лица, как будто был человеком очень высокого положения.
– Старина, – перевел Беллторп остальным, – удивлен.
– С виду вы джентльмены, – продолжал незнакомец, грациозно взмахнув рукой, – но увы! Вы всего лишь гробы повапленные: внешность порядочная, а внутри – груда костей мертвецов.
– Джарпер, – важно сказал Беллторп, беря Барти за руку, – ты надгробный памятник со скелетом внутри… пошли… Старина прав… Кучка хамов, оскорбляющих беззащитную девушку… Спокойной ночи, сэр!
Остальные вытащили своего товарища из канавы, и вся компания весело повалила дальше.
– И это поколение, – проговорил джентльмен, запрокинув лицо в немой мольбе к небесам, – должно унаследовать Австралию! О, отец Адам, какая у тебя распущенная семья… Ах! Сойдет для комедии, по-моему.
– Ой! – воскликнула Китти, узнав знакомую реплику. – Это же мистер Вопплс!
– Он самый, – сказал веселый Теодор, положив руку на сердце. – А вы, моя дорогая… О, господи помилуй! Та самая хорошенькая девушка, которую я встречал в Балларате… Боже мой… Не может быть, чтобы вы дошли до такого…
– Нет-нет, – быстро сказала Китти, положив ладонь на его руку. – Я расскажу вам все, мистер Вопплс, но вы должны отнестись ко мне по-дружески, потому что я отчаянно нуждаюсь в друге!
– Я буду вашим другом, – твердо пообещал актер, беря ее под руку и медленно идя по улице. – Поведайте же, волею каких судеб я нашел вас в такой ситуации.
– Вы никому не расскажете, если я вам откроюсь? – умоляюще спросила Китти.
– Слово чести джентльмена, – важно ответил мистер Вопплс, полный чувства собственного достоинства.
Китти рассказала, как она покинула Балларат, умолчав только об имени своего любовника, потому что не хотела, чтобы на него пали какие-то обвинения. Но все остальное девушка поведала без утайки, и когда мистер Вопплс услышал, как этой ночью она оставила погубившего ее человека, он произнес могучее богохульство.
– О, злая человеческая натура! – высокопарно возгласил актер. – Так предать доверчивого ребенка! Где, – продолжал он, вопрошающе глядя на безоблачное небо, – где громы и молнии Небес, почему они не обрушиваются на головы таких людей?
Никакие громы и молнии, конечно же, не обрушились после его вопроса, и тогда мистер Вопплс сказал Китти, что отвезет ее домой, к своей семье. А когда Вопплсы продолжат театральное турне, она сможет отправиться вместе с ними.
– Но примет ли меня миссис Вопплс? – робко спросила Китти.
– Моя дорогая, – серьезно сказал актер, – моя жена – хорошая женщина. Она сама мать, поэтому может посочувствовать бедному ребенку вроде вас, преданному из-за своей чистейшей невинности.
– Вы меня не презираете? – тихо спросила Китти.
– Моя дорогая, – спокойно ответил Вопплс, – разве сам я так чист, что могу судить других? Кто я такой, – вопросил он, красноречиво взмахнув рукой, – чтобы первым бросить камень? Гм… Это из Священного Писания. С сего момента я буду вашим отцом, миссис Вопплс – вашей матерью, и у вас будет десять братьев и сестер… Все – знаменитые артисты!
– Вы так добры ко мне, – всхлипнула Китти, доверчиво цепляясь за его руку в течение всего времени, пока они шли по улице.
– Я всего лишь поступаю с другими так же, как хотел бы, чтобы они поступали со мною, – важно сообщил мистер Вопплс и снял шляпу. – Это сказал тот, в чью божественную сущность мы можем верить или не верить, но кто навсегда останется самым возвышенным образцом идеального человека, какого когда-либо видел мир!
Китти не ответила. Они быстро шли по улице, и наверняка совершенное мистером Вопплсом доброе дело с лихвой искупило некоторые недостатки актера.
Глава 6
На бирже
Молодая Австралия питала удивительную любовь к волнению азартных игр. Уведите австралийца с бегов, и он отправится прямиком на фондовый рынок, чтобы искупаться в акциях на золото и серебро.
«Великий Блеф» очередной «Золотодобывающей компании» на мельбурнской бирже – сам по себе идеальный способ сколотить состояние, и влиятельные люди поддерживают этот блеф в полуфилантропической манере: и ради всего человечества, и ради самих себя.
Начинается все с доклада компетентных геологов; потом доверчивой публике предъявляют богатые образцы рудных жил. Создается компания, имеющая пятьдесят тысяч акций на каждый фунт; два шиллинга нужны за заявку, два шиллинга – на ассигнования. Остаток взносов в оплату акций никогда не понадобится, как торжественно заверяют доверчивую публику влиятельные люди. Молодая Австралия видит шанс сделать тысячи за неделю и покупает тысячу акций – да они и стоят каких-то четыре шиллинга, это же всего двести фунтов! Акции поднимаются, и Молодая Австралия с надеждой предвкушает, как кладет в карман две или три тысячи в результате своего рискованного предприятия. Компания держится на плаву, акции медленно растут. Молодая Австралия не будет продавать свои акции ради сиюминутной выгоды – она все еще ослеплена химерическими тысячами. Требуется сделать взнос, чтобы установить механизмы; теперь цена на акции имеет тенденцию снижаться. Но неважно, ведь всего-то будет один-два взноса! Поэтому держись за свои акции, как за родителей возможных тысяч! Механизмы установлены, идет дробление; две или три унции золота на тонну будет наверняка. Акции начинают повышаться. Идет промывка… Всего две пеннивейт на тонну. Отчаяние! Акции падают до нуля, и Молодая Австралия видит, что ее тысячи растаяли, как снег под солнцем. Жила «Великий Блеф» доказывает, что стоит своего названия, и компания терпит крах под стоны доверчивой публики и тайную радость влиятельных людей, которые продали свои акции по самой высокой цене.
Ванделупу было известно все о таких случаях, потому что он видел, как это происходит снова и снова в Балларате и Мельбурне. Столько жертв попадали в паутину, откуда не выбирались живыми, однако всегда находились новые мухи!
Сам Ванделуп по натуре был склонен к риску и, если б у него имелись лишние деньги, без сомнения, дерзнул бы пожонглировать ими на фондовом рынке. Но поскольку Гастон ничего не скопил, он стоял в сторонке и развлекался тем, что наблюдал за вечным бизнесом «паука и мухи». Иногда, правда, муха наносила поражение пауку номер один, но не могла удержаться вдали от паутины и наверняка должна была угодить в липкие сети паука номер два.
Из-за всего этого мистер Ванделуп считал подобные игры слишком рискованными, чтобы вступать в них без неограниченных капиталов; но теперь у него имелся шанс сделать деньги, и француз решил испытать себя в бизнесе. Правда, Гастон знал, что участвует в мошенничестве, но ведь он находился за сценой и его преимуществом были сведения, которые он получил. Если б речь шла о настоящей добыче золота из жилы и выплате дивидендов с прибыли, Ванделуп пренебрежительно щелкнул бы пальцами и остался в стороне; но дело должно было ограничиться взлетом акций после обнаружения жилы. Он намеревался купить акции по их теперешней рыночной цене, которая составляла четыре шиллинга, и продать, как только сможет получить хорошую прибыль… Скажем, один фунт. Тогда будет маловероятно, что он потеряет деньги. Акции, наверное, снова упадут, как только «карман» с золотом иссякнет, но это уже будет не его делом. К тому времени он продаст все свои акции и сколотит состояние!
Мистер Ванделуп был мухой, которая собиралась влететь прямо в паутину пауков-маклеров, но, с другой стороны, насчет этой заманчивой сети ему было известно столько же, сколько и самим паукам.
Полный идей обогащения, француз отправился в город, чтобы повидаться с брокером.
Но для начала он уладил дела с миссис Палчоп, связанные с исчезновением Китти. В спальне Ванделуп нашел письмо Китти, в котором та прощалась с ним навсегда, но не показал письмо миссис Палчоп, а лишь сообщил этой достойной леди, что «жена» бросила его.
– И неудивительно! Оскорбленный ангел, – сказала леди Гастону, который стоял у дверей, безукоризненно одетый, готовый отправиться в город. – Вы обращались с нею постыдно!
Француз пожал плечами, зажег сигарету и улыбнулся миссис Палчоп.
– Моя дорогая леди, – вежливо проговорил он, – занимайтесь своими пузырьками с лекарствами и оставьте в покое мои семейные дела. Вы определенно разбираетесь в первом, но сомневаюсь, что в состоянии хоть как-то разобраться во втором!
– Красивыми словами сыт не будешь, – злобно ответила достойная леди. – А Палчоп хотя бы не был Аполлионом, у него было доброе сердце!
– Избавьте меня от семейных историй, пожалуйста, – холодно сказал Ванделуп. – Они меня совершенно не интересуют. Поскольку моя «жена», – с издевательской ухмылкой добавил он, – уехала, я покину ваш гостеприимный дом. Я пришлю за своими вещами сегодня или завтра, и если вы к тому времени подведете счета, мой посыльный оплатит их. Доброго дня!
Миссис Палчоп от негодования утратила дар речи, а Ванделуп, не прибавив больше ни слова, медленно пошел по дороге.
Сначала Гастон отправился в «Городской Мельбурнский банк», где обналичил чек Меддлчипа на шестьсот фунтов. Потом, вызвав экипаж, поехал в «Ирландский банк», где открыл счет и положил на него деньги, оставив себе десять фунтов на непосредственные расходы. И, наконец, снова сел в экипаж и отправился в офис биржевого брокера по имени Полглэйз. Тот был членом «Холостяков», и Ванделуп намеревался доверить ему ведение своих дел.
Полглэйз был невысоким тучным мужчиной, тщательно и аккуратно одетым, с торчащими седыми волосами. У него была привычка ронять слова по одному, так что слушателю приходилось мысленно сооружать между одним словом и другим целую историю, чтобы уловить их смысл и найти их связь друг с другом.
– Утро! – сказал Полглэйз.
Позволив себе быстро выпалить это приветствие, он снова захлопнул рот на тот случай, если следующее слово уже приготовилось вырваться без его ведома.
Ванделуп сел и коротко изложил свое дело.
– Я хочу, чтобы вы купили для меня акции «Сорочьей Жилы», – сказал он, облокотившись о стол.
– Много? – выпало изо рта Полглэйза, прежде чем брокер снова захлопнул его со щелчком.
– Зависит от цены, – пожав плечами, ответил француз. – Я видел в газетах, что они идут по четыре шиллинга.
Мистер Полглэйз взял свою записную книжку и быстро пролистал. Найдя нужные сведения, он кивнул.
– Ага, – сказал Ванделуп, сделав быстрый мысленный подсчет. – Тогда купите мне две тысячи пятьсот. Это будет стоить примерно пятьсот фунтов.
Мистер Полглэйз кивнул и присвистнул.
– Ваши комиссионные, полагаю, – Гастон проделал еще один подсчет, – будут составлять три пенса?
– Шесть пенсов, – перебил брокер.
– О, а я думал, три, – спокойно ответил француз. – Но мне все равно. Значит, за эту сделку вам будет причитаться двенадцать фунтов десять шиллингов комиссионных?
Полглэйз снова кивнул. После этого он просто сидел и взирал на Ванделупа, словно мелочный каменный сфинкс.
– Так когда мне прийти повидаться с вами, если вы купите мне эти акции? – спросил Гастон, встав и беря перчатки и шляпу.
– В четыре, – ответил Полглэйз.
– Сегодня?
Кивок.
– Очень хорошо, – негромко проговорил Ванделуп. – Тогда я дам вам чек на эту сумму. Обсуждать больше нечего, полагаю?
И он пошел к двери.
– Послушайте! – раздался голос Полглэйза.
– Да? – лениво отозвался Гастон, помахивая тростью.
– Новичок? – спросил брокер.
– Вы имеете в виду – в делах такого рода? – Ванделуп взглянул на брокера и, получив в знак подтверждения кивок, ответил: – Абсолютный!
– Рискованно, – выпало изо рта Полглэйза.
– Мне никогда не встречался золотой рудник, который не был бы связан с риском, – сухо ответил француз.
– Плохой, – прозвучало безапелляционно.
– Полагаю, вы имеете в виду именно этот рудник? – зевнув, отозвался Гастон. – Вполне вероятно. Однако я желаю рискнуть. Доброго дня! Увидимся в четыре.
И, беззаботно кинув, мистер Ванделуп небрежной походкой покинул офис.
Он прошел по Коллинз-стрит, повстречав несколько друзей и все время высматривая Китти. Ее француз не увидел, зато его ждал сюрприз, когда, завернув за угол, он наткнулся на Сванстон-стрит на Арчи Макинтоша. Да, то был он, мрачный суровый шотландец с белым венчиком волос. Гастон улыбнулся при виде старика, одетого в костюм из жесткой ткани и бросающего неодобрительные взгляды на идущих по улице девушек.
– Куча распутниц, – проворчал про себя любезный Арчи. – Гарцуют тут, разрядившись в мишуру, как военные кони… Дочери Сиона, которые ходят семенящей походкой и гремят украшениями…
– Как поживаете? – спросил Ванделуп, прикоснувшись к широкому плечу.
Макинтош обернулся.
– Господи помилуй! – мрачно воскликнул он. – Это ж юный француз! А ты как поживаешь, паренек? Э, да ты прекрасно одет, мой юноша, – это было сказано с неодобрительным видом. – Надеюсь, за одежонку заплачено.
– Конечно, заплачено, – весело ответил Ванделуп. – Или вы думаете, что я ее украл?
– Ну, так далеко я не заходил, – осторожно ответил Арчи. – Видать, ты пребываешь на берегу денежной реки и процветаешь… Если б ты знал Священное Писание, то понял бы, что Бог помогает тем, кто сам себе помогает.
– Это означает, что ты делаешь всю работу сам, а за результат хвалишь Бога, – с издевательской улыбкой ответил Гастон. – Знаю, знаю.
– Ох, после смерти ты отправишься прямиком в яму Тофета! – заявил мистер Макинтош, ужаснувшись этому замечанию. – И, сдается мне, там ты не будешь так уж востер на язык. Но ты не спрашиваешь о миссис Вилльерс.
– А что, она в городе? – живо поинтересовался Ванделуп.
– Да, и Селина с нею, – ответил Арчи, теребя свои баки. – Мадам теперь ужасно богата, как ты, должно быть, слыхал. Да-да, она купила прекрасный дом в Сент-Килде и собирается держать выезд, понимаешь ли… – Мистер Макинтош кисло поглядел на Ванделупа. – Она велела, ежели увижу тебя, обязательно передать, чтобы ты пришел повидаться с нею.
– Передайте мадам мои приветы, – быстро ответил француз, – и скажите, что я приду повидаться с нею при первой же возможности!
– Сохрани нас Господь, парень, – раздраженно буркнул Макинтош. – Ты набит красивыми словами, как какой-нибудь актеришка. Не встречал ли ты в этой Долине Енома ту девочку, что сбежала из дома?
– А, мисс Марчёрст? – без запинки отозвался Гастон, всегда готовый солгать. – Нет, жаль признаться, но я ее ни разу не видел.
– Госпожа просто с ума из-за нее сходит, – ворчливо заметил шотландец. – И собирается обыскать весь город вдоль и поперек, чтобы найти бедную крошку.
– Надеюсь, найдет! – сказал мистер Ванделуп, который искренне надеялся, что все-таки не найдет. – Не выпьете ли со мной бокал вина, мистер Макинтош?
– Я бы лучше выпил чуток виски, если оно у тебя неплохое, – осторожно ответил старый Арчи. – А за все эти вина, от которых в брюхе становится кисло, я не дам и фальшивого пенни!
Получив столь любезное согласие Макинтоша, Ванделуп отвел его в клуб и представил всем и каждому как управляющего знаменитого Пактола. На всех молодых людей произвели большое впечатление и Арчи, и его манера выражаться. Если б мистер Макинтош того пожелал, он мог бы выпить океаны своего любимого напитка. Однако, будучи шотландцем и осторожным человеком, он выпил очень мало и покинул Ванделупа, чтобы отправиться к Мадам Мидас в Сент-Килду и передать обещание молодого француза заглянуть к ней на следующий день.
Распрощавшись с Арчи, Гастон наилучшим образом провел остаток дня. Он повстречался на улице с мистером Вопплсом, который поведал о том, как нашел Китти, абсолютно не подозревая, что молодой человек перед ним – тот самый злодей, который предал девушку. Ванделуп был в восторге, что Китти не упомянула его имя, и полностью одобрил намерение мистера Вопплса взять девушку с собой в турне. Позаботившись таким образом о будущем Китти, Гастон отправился к своему брокеру и обнаружил, что хитроумный Полглэйз купил ему акции.
– Растут, – сказал маклер, протянув Ванделупу сертификат и получив в обмен чек.
– Неужто? – улыбнулся француз.
«Полагаю, двое моих друзей уже начали свою маленькую игру», – подумал он, сунув сертификат в нагрудный карман.
– Информация? – спросил Полглэйз, когда Гастон двинулся к выходу.
– О! Вам бы хотелось узнать, где я ее раздобыл, – дружелюбно отозвался мистер Ванделуп. – Очень жаль, но я не могу этого рассказать. Видите ли, мой дорогой сэр, я не женщина и умею хранить секреты.
Ванделуп вышел, а Полглэйз озадаченно смотрел ему вслед. Наконец брокер подытожил свое мнение одним словом, резким, язвительным – и прямо в точку:
– Умник!
И убрал чек в сейф.
Гастон неспешно шел по улице и размышлял.
«Крошка убралась с моего пути, – думал он с улыбкой. – В кармане у меня небольшое состояние, и Мадам Мидас в Мельбурне. Сдается, – тут он снова улыбнулся, – теперь я подчинил себе слепую богиню».
Глава 7
Богатство Мадам Мидас
Богатый человек не знает значения слова «дружба». Он не компетентен в своих суждениях, потому что богатство мешает ему составить правильное мнение. Хорошо одетые филантропы с самодовольными лицами могут исповедовать удобные доктрины в уютных комнатах с хорошо накрытыми столами; они могут говорить о том, что человеческую натуру несправедливо осуждают; могут рассуждать о добрых порывах и о благих мыслях в головах каждого. Тьфу! Любой способен проповедовать такое с высоты капитала в несколько тысяч фунтов. Но дайте тем же самым самодовольным добросердечным джентльменам спуститься вниз по социальной лестнице… Пусть они дважды посмотрят на пенни, прежде чем потратить его, пусть столкнутся с настойчивостью хозяек съемного жилья, с непомерными требованиями землевладельцев, с горькой бедностью улиц – и тогда они не будут так многоречиво рассуждать о человеческой натуре и ее прирожденной доброте.
Человеческая натура – это своего рода фетиш. Ей приписывается огромное множество добродетелей, которыми она никогда не обладала, и хотя из общего правила есть исключения, по сей день остается в силе афоризм Бальзака по поводу рода человеческого: «Натура трудится ради себя самой».
Мадам Мидас, однако, пережила нужду и холодность друзей, поэтому не питала никаких иллюзий насчет бескорыстных мотивов людей, которые теперь толпами вились вокруг нее.
Она была очень богата и решила остаться в Мельбурне на год, а потом отправиться домой, в Европу. Ну, а пока у нее был дом в Сент-Килде – раньше его занимал Марк Фреттби, миллионер, который оказался замешан в знаменитом убийстве кебмена почти полтора года тому назад. Его дочь, миссис Фицджеральд, находилась сейчас в Ирландии вместе со своим мужем, и через своих агентов распорядилась оставить в доме всю обстановку. Но за съем особняка требовали такие деньги, что никто не желал его снимать, пока на сцене не появилась миссис Вилльерс. Дом ей подходил, и она не хотела обставлять его сама, поскольку собиралась прожить в нем всего один год. Поэтому она повидалась с Тинтоном и Тарбетом, которые сдавали дом, и сняла его на год.
Окна распахнули, мебель вычистили и обновили, поденщицу, которая так долго в одиночку управляла этими безлюдными комнатами, отпустили, а ее место занял целый рой слуг. Мадам Мидас собиралась жить в ногу со временем, поэтому взялась переделывать и обустраивать свое домашнее хозяйство в такой экстравагантной манере, что Арчи запротестовал. Она добродушно отнеслась к его вмешательству, но все-таки устроила все так, как хотела. Когда же дом был готов, миссис Вилльерс принялась ждать, когда ее навестят друзья, готовясь развлекаться комедией человеческой жизни.
Ей не пришлось долго ждать: на нее обрушился целый потоп любящих людей. Многие хорошо помнили ее… О, прекрасно помнили! – в те времена, когда она была красавицей мисс Кертис, а потом ее муж… Этот ужасный Вилльерс… Будем надеяться, что он мертв… Промотал все ее состояние… Они всегда ее жалели, а теперь она богата… Этот восхитительный Пактол…. Она воистину всего этого заслужила… Она выйдет замуж, конечно… О, но она непременно должна выйти замуж!
И комедия продолжалась, и актеры заигрывали, и строили глазки, и кивали, и кланялись – до тех пор, пока Мадам Мидас не начинало тошнить от всей этой фальши и фривольности. Она знала, что эти люди с их приторными улыбками будут посещать ее, есть ее еду и пить ее вина, а потом уйдут и примутся поносить хозяйку дома на чем свет стоит. Но, с другой стороны, она и не ожидала ничего другого, поэтому принимала гостей с улыбками, видела насквозь все их смешные слабости, а вдоволь натешившись ужимками и лукавством велеречивых дам и господ, отпускала их восвояси.
Ванделуп посетил Мадам Мидас на следующий день после ее прибытия, и миссис Вилльерс доставил удовольствие его визит. Имея в голове определенную цель, Гастон, конечно же, старался быть как можно очаровательней. Он помогал Мадам обустраивать дом, рассказывал о людях, которые ее посещали, и отпускал о них циничные замечания. Все это очень развлекало Мадам Мидас.
Она начинала уставать от пустой болтовни людей с ограниченным интеллектом, и для нее было большим облегчением побеседовать с Ванделупом – с его острым языком и умной головой. Гастон не был филантропическим болтуном (немногие по-настоящему умные ораторы – филантропы), но он с легкостью видел всех насквозь и подытоживал свои наблюдения острыми язвительными словами, которые, по меньшей мере, были умны.
Мадам Мидас нравилось его слушать. А принимая во внимание то, какие пустозвоны ее окружали и как хорошо миссис Вилльерс понимала, что за ней ухаживают только ради ее богатства, неудивительно, что ее развлекало, когда все маленькие слабости гостей обнажал и классифицировал такой мастер сатиры, как Ванделуп. Так они сидели и наблюдали за комедией и за актерами, которые, сами того не сознавая, играли свои роли. Воздух был полон тяжелыми чувственными благовониями, огни ослепляли; отсутствовала лишь та резкая холодная атмосфера, которую Мэллок называет «озоном респектабельности».
Ванделуп преуспел в своей небольшой авантюре на фондовом рынке золотых рудников. Как и предсказывал мистер Барраклаф – который, между прочим, был очень и очень удивлен внезапным требованием Полглэйза продать акции и напрасно пытался выяснить у этой скрытной личности, что же тот задумал, – акции «Сорочьей Жилы» быстро поднялись. Была опубликована телеграмма управляющего, который утверждал, что они напали на богатое месторождение. В Мельбурне продемонстрировали образцы очень богатой породы, и доверчивая публика внезапно очнулась и осознала, что золотой прилив течет мимо ее дверей. Все ринулись на фондовый рынок, и спустя две недели акции «Сорочьей Жилы» поднялись с четырех шиллингов до нескольких фунтов. Гастон собирался продать свои акции по одному фунту, но, увидев, как быстро они поднимаются в цене, и услышав, что все только и говорят об этой жиле, которая должна была стать вторым «Длинным Тоннелем», повременил до тех пор, пока цена не достигла четырех фунтов. А потом, полностью довольный прибылью, француз продал все сразу и положил в карман почти десять тысяч фунтов. Теперь он был обеспечен до конца своих дней!
Акции поднялись еще выше, до четырех фунтов десяти шиллингов, потом быстро упали до трех, когда пошли слухи, что «карман» золота уже исчерпан.
Потом была найдена еще одна богатая россыпь, и акции рванули вверх до пяти фунтов, а после упали до двух, что постепенно стало их обычной ценой.
Этот Барраклаф и его друг неплохо преуспели, судя по тому, что первый предпринял поездку в Европу, а второй купил овцеводческую ферму и стал овцеводом. Однако они так и не узнали, как умно мистер Ванделуп сумел извлечь выгоду из их беседы. Не узнали они и о том, что теперь, заработав порядочную сумму, сей юный джентльмен решил держаться подальше от золотодобычи и, в отличие от многих других, сдержал свое слово.
Теперь, разбогатев, Ванделуп почти решился уехать в Америку, поскольку там имелось широкое поле деятельности для человека с его блестящими дарованиями, но появление Мадам Мидас в Мельбурне заставило его передумать. Муж миссис Вилльерс был, без сомнения, мертв, и Гастон решил начать оказывать его вдове знаки внимания, как только та обустроится. Без сомнения, она примет его ухаживания: самоуверенный молодой человек ни на миг не задумывался о неудаче.
А пока он отослал одежду Китти вслед за нею, когда девушка уехала в турне вместе с семейством Вопплс. Бедняжка, приняв это за признак ожившей привязанности, написала Ванделупу очень печальную маленькую записку, которую тот швырнул в огонь.
Гастон присмотрел и в конечном итоге снял очень красивые комнаты на Кларендон-стрит в Восточном Мельбурне, богато их обставил, вложил деньги в надежные ценные бумаги и приготовился наслаждаться жизнью.
Тем временем Китти стала любимицей семьи Вопплс, и они всячески носились с нею. Конечно, она не лезла со своим уставом в чужой монастырь и отправилась играть на подмостках под именем мисс Кэтлин Вопплс – ее наградили семейной фамилией, следуя театральным традициям. Семья теперь совершала турне по маленьким городкам Виктории, где была хорошо известна, судя по приему, который получал каждый из ее членов, появляясь на сцене.
Обычно мистер Теодор Вопплс посылал вперед своего агента, чтобы снять театр – или чаще зал, – оповестить город о прибытии труппы с помощью афиш и напечатать в местных газетах небольшие сенсационные заметки. Потом, когда семья прибывала на место, мистер Вопплс, который был истинным и высокообразованным джентльменом, посещал виднейших людей города и производил на них такое впечатление, что неизменно заручался их покровительством как личность, способная обеспечить первоклассные увеселения.
В запасе у мистера Вопплса имелся также ряд искусных маленьких планов, которые он называл «трюками». Самым успешным из них была лекция на тему «Религиозное учение Шекспира», которую он неизменно произносил воскресным днем в театре любого города, куда ему доводилось попасть. А если требовалось, он мог занять и кафедру проповедника и произнести превосходную проповедь, что случалось не так уж редко.
Такими способами мистер Вопплс поддерживал репутацию семьи, и высшие классы всех городов неизменно одобряли его представления – ну, а низшие классы в любом случае рвались в театр.
Теодор Вопплс так же искусно умел составлять программы выступлений, как и стимулировать публику к посещению театра, и гибкость семьи была воистину удивительна. Сегодня они играли комедию-фарс, завтра – «Гамлета», усеченного до четырех актов мистером Вопплсом; на следующий вечер на сцене царствовал бурлеск, а когда занавес поднимался в четвертый вечер, мистер Вопплс и его знаменитые артисты показывали мелодраму: они швыряли друг друга с мостов и изо всех сил умирали с голоду в лохмотьях, среди метели из кусочков бумаги.
Китти оказалась просто сокровищем – ее хорошенькое личико и очаровательный голос вскоре сделали ее фавориткой публики. Когда в бурлеске она играла Принцессу для Принца (Фанни Вопплс), в театре всегда было полно народу и гремели аплодисменты. Голос Китти был ясным и милым, как голос жаворонка, а ее исполнение – просто изумительным, поэтому мистер Вопплс окрестил ее Австралийским Соловьем. Под таким прозвищем ее и расхваливали в газетах. Кроме того, ее изящная внешность и определенная импульсивность и энергичность неудержимо увлекали аудиторию, и, не будь Фанни Вопплс по-настоящему доброй девушкой, она могла бы заревновать к успеху новенькой. Но вместо этого Фанни научила Китти танцевать брейкдаун, и в Варрнамбуле состоялся их бенефис. Давали «Доктора Фауста», и Фанни с огромным успехом спела: «Я только что получила нагоняй от мамы», а Китти пела песню Маргариты из «Фауста» про драгоценности «в манере, достойной Нильсон» (как написал на следующий день местный критик, никогда не слышавший Нильсон).
В общем, Китти сторицей окупила доброе дело, совершенное мистером Вопплсом: благодаря ей турне прошло с изумительным успехом, и ликующая семья вернулась в Мельбурн с полными карманами.
За ужином в честь триумфа своих гастролей мистер Вопплс сказал:
– На следующий год мы арендуем театр в Мельбурне, и я сделаю так, что он станет самым популярным зданием города, вот увидите!
Таким образом, казалось, что Китти нашла свое призвание и из нее получится оперная звезда. Но вмешалась судьба, и мисс Марчёрст покинула сцену, которую так заметно собой украшала.
Это случилось из-за Мадам Мидас: проезжая однажды по Коллинз-стрит, она увидела на углу улицы Китти в компании Фанни Вопплс. Миссис Вилльерс немедленно остановила свой экипаж, вышла из него и направилась прямиком к девушке, которая, повернувшись и заметив ее, смертельно побледнела.
– Китти, дорогая моя! – серьезно сказала Мадам Мидас. – Я тщетно разыскивала тебя целый год… Но наконец-то я тебя нашла!
Душа Китти была полна противоречивых чувств; она подумала, что Мадам Мидас знает все о ее близости с Ванделупом и будет сурово выговаривать ей. Но следующие слова миссис Вилльерс ее успокоили.
– Ты покинула Балларат, чтобы играть на сцене, да? – дружески сказала Мадам. – Почему же ты не пришла ко мне? Ты же знала, что я всегда буду твоей подругой.
– Да, мадам, – ответила Китти, протягивая ей руку, но отворачиваясь. – Я бы пришла к вам, но я подумала, что вы не позволите мне уйти.
– Мое дорогое дитя, я считала, что ты знаешь меня лучше… В каком театре ты играешь?
– Она вместе с нами, – ответила мисс Фанни, которая пристально смотрела на серьезную, красиво одетую леди, вышедшую из роскошного экипажа. – Мы – семья Вопплс.
– Ах, да! – подумав, сказала миссис Вилльерс. – Я помню, в прошлом году вы выступали в Балларате… Что ж, Китти, не поехать ли нам вместе с твоей подругой ко мне в Сент-Килду? Я покажу вам свой новый дом!
Девушка отказалась бы, боясь, что Мадам Мидас отошлет ее к отцу, но умоляющие взгляды Фанни Вопплс, которая никогда в жизни не ездила в экипаже и до смерти хотела прокатиться, заставили Китти принять приглашение. Итак, они втроем сели в экипаж, и миссис Вилльерс велела кучеру ехать домой.
По дороге она деликатно воздерживалась от расспросов начет бегства Китти, поскольку рядом была незнакомка. Но решила непременно выяснить все, как только останется со своей подругой наедине в Сент-Килде.
Китти же в это время думала, как ей выдержать вопросы Мадам Мидас. Она знала, что тщательных расспросов не избежать, и решила не говорить более самого необходимого. Как ни странно, девушка все еще хотела защитить Ванделупа. Да, он скверно с ней обошелся, но Китти по-прежнему хранила нежные чувства к мужчине, которого любила. Если б Гастон попросил ее вернуться и жить с ним, она, без сомнения, согласилась бы.
Дело в том, что принципы ее претерпели изменения. Китти, которая глядела сейчас на Мадам Мидас (хотя личико девушки осталось таким же хорошеньким, а глаза – ясными, как прежде), была уже не той невинной Китти, что приезжала когда-то в гости на Пактол. Она отведала плодов с Древа Познания и усвоила житейскую мудрость.
Миссис Вилльерс, само собой, полагала, что Китти, покинув Балларат, отправилась прямо на сцену. Ей и в голову не приходило, что девушка целый год была любовницей Ванделупа.
Как только Китти выяснила, что миссис Вилльерс так считает – а она очень скоро уловила суть ее реплик, – она тут же категорически заверила Мадам Мидас, что пробыла на сцене больше восемнадцати месяцев.
– Но как же так случилось, – спросила та, полностью поверившая ей, – что я не смогла тебя отыскать?
– Потому что все это время я была в провинции, – быстро ответила Китти. – И, конечно, выступала не под своим настоящим именем.
– Полагаю, ты не хочешь возвращаться к отцу, – заметила миссис Вилльерс.
Китти замотала головой и решительно заявила:
– Нет, я устала от отца и его религии! Теперь я на сцене, и собираюсь остаться там.
– Китти! Китти! – печально сказала Мадам. – Ты мало знакома с искушениями…
– О нет, знакома, – нетерпеливо перебила Китти. – Я на сцене почти два года и не видела ничего такого ужасного… Кроме того, я всегда с миссис Вопплс.
– Значит, ты до сих пор хочешь быть актрисой?
– Да! – твердо ответила Китти. – Если вернусь к отцу, я сойду с ума от тамошней монотонной жизни.
– Но почему бы тебе не остаться со мной, дорогая? – предложила миссис Вилльерс, внимательно глядя на нее. – Ты же знаешь – я одинокая женщина. И если ты переедешь ко мне, я буду относиться к тебе как к дочери.
– Ах, вы такая хорошая! – воскликнула девушка, во внезапном порыве чувств падая на шею своей старшей подруге. – Но я вправду не могу покинуть сцену… Я ее слишком люблю.
Мадам вздохнула и на время оставила спор.
Потом она показала обеим актрисам дом, а когда они отобедали с нею, отправила их обратно в город в своем экипаже, строго-настрого наказав Китти приехать на следующий день и привезти с собой мистера Вопплса.
Добравшись вместе с Китти до отеля, где остановилась вся семья, Фанни горячо рассказывала отцу о богатстве Мадам Мидас, и мистер Вопплс живо заинтересовался всем этим делом. Но когда Китти поговорила с ним наедине и передала, что сказала ей Мадам, он помрачнел. Мистер Вопплс спросил, хочет ли Китти принять предложение миссис Вилльерс? Но та ответила, что останется на сцене.
На следующий день мистер Вопплс хотел повидаться с Мадам Мидас, и Китти заранее взяла с него обещание, что он ни словечком не заикнется, что нашел ее на улице и что раньше она жила с любовником. Старый артист прекрасно понимал желание девушки скрыть от друзей свой позор и согласился молчать, поэтому Китти отправилась в постель, уверенная, что спасла доброе имя Ванделупа и его не впутают в это дело.
Итак, назавтра Вопплс повидался с Мадам Мидас и долго разговаривал с нею. В конце концов они сошлись на том, что Китти останется на полгода с миссис Вилльерс, а если после этого все равно захочет продолжать сценическую карьеру, вернется к мистеру Вопплсу. Со своей стороны, поскольку семья актеров теряла услуги Китти, Мадам Мидас пообещала, что в следующем году даст им столько денег, что этого хватит, чтобы основать свой театр в Мельбурне. Оба расстались, взаимно довольные друг другом.
Китти сделала подарки всем членам семьи Вопплс, которые очень жалели, что приходится с нею расставаться. Девушка поселилась в доме миссис Вилльерс в качестве своего рода приемной дочери и приготовилась играть свою роль в комедии моды.
Итак, Мадам Мидас была близка к истине, но так и не открыла ее. Она послала письмо Ванделупу, прося его прийти на обед, где он встретится со старым другом. У нее и в мыслях не было, насколько старым и близким другом Китти приходится молодому человеку.
Как сказал бы мистер Вопплс, то была крайне драматическая ситуация, но, увы, доверчивой Мадам Мидас суждено было быть преданной не только Ванделупом, но и самой Китти, той девушкой, которую она из женского сочувствия приняла под свое крыло.
А мир еще толкует о врожденных добродетелях человеческой натуры!
Глава 8
Мистер Ванделуп удивлен
С тех пор как Китти приехала в Мельбурн, она вела тихую жизнь, ее появление на сцене произошло в сельской местности, поэтому, появляясь в мельбурнском обществе, она чувствовала себя в полной безопасности: тут никто не мог узнать ни ее саму, ни подробности ее прежней жизни. Маловероятно, чтобы она снова встретилась с кем-нибудь из семейства Палчоп, значит, единственным, кто смог бы ее разоблачить, был Ванделуп, а он наверняка будет молчать ради себя самого. К тому же Китти знала, что он слишком дорожит дружбой с Мадам Мидас, чтобы рисковать ее лишиться.
Тем не менее девушка ожидала прихода француза с большим трепетом, поскольку все еще была в него влюблена. Какой прием окажет ей Гастон? Может, теперь, когда она занимает позицию приемной дочери миссис Вилльерс, он женится на ней? В любом случае, встретившись с ним, по его поведению Китти точно узнаˊет, как он к ней относится.
Ванделуп же понятия не имел, какой ему приготовлен сюрприз. Он думал, что старый друг, с которым ему предстоит встретиться, – это кто-то из Балларата, знакомый его или Мадам Мидас. Даже в самых диких фантазиях Гастон не представлял, что это будет Китти, иначе его хладнокровная беспечность в кои-то веки дрогнула бы при мысли о двух не безразличных ему женщинах под одной крышей. Однако неведение есть блаженство… И мистер Ванделуп, тщательно облачившись в вечерний костюм, надел шляпу и пальто и, поскольку вечер стоял хороший, решил прогуляться через Фицрой-гарденс до станции.
Было приятно шагать через сады под золотистым закатным светом; зеленые аркады деревьев выглядели восхитительно прохладными после ослепительного сияния солнца на пыльных улицах. Идя ленивым прогулочным шагом, Ванделуп вдруг почувствовал прикосновение к плечу и круто повернулся: из-за своего прошлого он всегда испытывал навязчивый страх быть пойманным. Но человек, который привлек его внимание подобным образом, был всего лишь Пьер Лемар. Он стоял посреди широкой асфальтовой дорожки – грязный, оборванный, весьма зловещего вида.
С тех пор как Пьер покинул Балларат, он не сильно изменился, если не считать того, что стал еще неряшливей. Как всегда, он угрюмо надвинул шляпу на глаза; по его виду было легко определить, что бедолага ведет жизнь бродяги. Несколько соломинок говорили о том, что Лемар весь жаркий день провалялся на зеленом дерне в тени деревьев.
Раздраженный этой встречей, Гастон бросил быстрый взгляд по сторонам, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним. Но проходящие мимо люди были слишком заняты своими делами и удостаивали грязного бродягу и разговаривающего с ним молодого человека в вечернем костюме лишь мимолетными взглядами. Это успокоило Ванделупа.
– Ну, друг мой, – резко сказал он немому, – что тебе нужно?
Пьер сунул руку в карман.
– О, конечно, – издевательски ответил мистер Ванделуп, – денег, денег, всегда денег. Ты что, принимаешь меня за банк, из которого вечно можно тянуть деньги?
Немой ничем не показал, что слышит эти слова; он стоял, угрюмо покачиваясь взад-вперед и жуя травинку, которую снял со своего пиджака. Молодой человек вынул соверен и отдал Пьеру.
– Вот, это в последний раз. И больше не беспокой меня, не то, даю слово, – Гастон бросил на Пьера презрительный взгляд, – я непременно предам тебя в руки закона.
Пьер внезапно вскинул глаза, и Ванделуп уловил в них блеск под тенью полей шляпы.
– О! Думаешь, для меня это будет опасно? – весело сказал он. – Ничуть, уверяю тебя! Я джентльмен, причем богатый, ты же – нищий с дурной репутацией. Кто поверит твоему слову против моего? Клянусь честью! Твоя самонадеянность просто забавна. А теперь уходи и не беспокой меня больше, иначе, – он кинул на Пьера острый взгляд, – я выполню свое обещание!
Ванделуп холодно кивнул немому и весело зашагал дальше под тенью густых дубов, а Пьер посмотрел на соверен, сунул его в карман и неуклюже потащился в противоположном направлении, даже не оглянувшись на своего покровителя.
Дойдя до улицы, Ванделуп сел в кеб, велел ехать на станцию Сент-Килда, на Элизабет-стрит, и погрузился в глубокое раздумье. Пьер не на шутку его раздражал. Никак от него было не избавиться! Немой продолжал время от времени появляться, как мумия на египетском пире, чтобы напоминать Гастону о неприятных вещах.
– Черт бы его побрал! – сердито пробормотал Ванделуп, сойдя у станции и расплатившись с кебменом. – От него больше неприятностей, чем от Крошки. Она поняла намек и ушла, но этот человек, клянусь честью… – Он пожал плечами. – По части навязчивости – он сам дьявол!
Всю дорогу до Сент-Килды француз продолжал размышлять на эту неприятную тему, прикидывая, как бы ему отделаться от неуступчивого друга. Он не мог открыто дать ему от ворот поворот, поскольку Пьер знал о его личной жизни больше, чем хотелось бы молодому человеку. Немой мог оскорбиться, а Гастон не хотел рисковать – в данном случае риск мог грозить ему разоблачением.
– Тут можно предпринять лишь одно, – тихо сказал Ванделуп, шагая к дому миссис Вилльерс, – испытать удачу, попробовав жениться на Мадам Мидас. Если она согласится, мы сможем уехать в Европу как муж и жена. Если не согласится, я уеду в Америку. В любом случае Пьер потеряет мой след!
С этой утешительной мыслью Гастон вошел в дом, и слуга проводил его в гостиную. Огни в комнате не горели, поскольку еще недостаточно стемнело, и Ванделуп улыбнулся при виде пылающего камина.
– Клянусь честью! – сказал он себе. – Мадам знобит, как всегда.
Слуга удалился, оставив Ванделупа в большой комнате, освещенной мягкими сумерками и переливчатыми отсветами пламени на потолке. Француз подошел к огню скорее по привычке – и внезапно наткнулся на большое кресло, стоящее почти вплотную к камину. В кресле сидела женщина.
– А! Спящая красавица! – беззаботно сказал Ванделуп. – В подобных случаях надлежит поцеловать ее, чтобы разбудить.
Без сомнения, он был безрассудно отважным молодым человеком. Даже не зная, кто эта молодая леди, он наверняка перешел бы от слов к делу, если б женщина вдруг не встала и не повернулась к нему лицом. Теперь ее озарял свет очага, и с внезапным испугом Ванделуп увидел перед собой девушку, которую погубил и бросил.
– Крошка? – выдохнул он, отшатнувшись на шаг.
– Да! – взволнованно ответила Китти. – Твоя любовница и твоя жертва.
– Ба! – холодно сказал Гастон, оправившись от первого потрясения. – Это стиль Сары Бернар, но не твой, дорогая моя. Первый акт комедии великолепен, но чтобы закончить пьесу, нужно, чтобы все действующие лица знали друг друга.
– Ах, – с горькой улыбкой сказала Китти. – Можно подумать, я не знаю тебя даже слишком хорошо. Человека, который обещал на мне жениться, а потом нарушил слово, человека, забывшего все свои клятвы!
– Мое дорогое дитя, – неторопливо проговорил француз, прислонившись к каминной доске, – если б ты читала Бальзака, то знала бы его слова: «Жизнь была бы невыносима без определенной толики забывчивости». – И он с улыбкой сообщил: – Должен сказать, я согласен с романистом.
Китти посмотрела на него – холодного и самодовольного – и сердито бросилась обратно в кресло.
– Ничуть не изменился, – пробормотала она беспокойно. – Ничуть!
– Конечно, – ответил Ванделуп, удивленно приподняв брови. – Мы прожили врозь всего шесть месяцев, а нужен куда больший срок, чтобы изменить человека. Между прочим, – безмятежно продолжал он, – как ты поживала все это время? Я не сомневаюсь, что твой путь был столь же опасным, как и путь Жиля Бласа.
– Нет, не был, – стиснув руки, ответила Китти. – Тебе всегда было безразлично, что со мной сталось, и если б мистер Вопплс не встретил меня на улице в ту ужасную ночь, бог знает, где бы я сейчас была.
– Могу сказать, где, – спокойно проговорил Гастон, садясь. – Со мною. Ты вскоре устала бы от нищеты на улицах и вернулась в свою клетку.
– Воистину, то была моя клетка! – горько согласилась девушка, притоптывая ногой. – Да, клетка, хотя и позолоченная.
– Ты становишься такой библейской, – иронически проговорил молодой человек. – Будь добра, перестань говорить иносказаниями и скажи, какое положение мы занимаем по отношению друг к другу. Прежнее?
– Господи, нет! – Китти вспыхнула.
– Тем лучше. – Ванделуп поклонился. – Мы вычеркнем минувший год из памяти, и нынче вечером я встречусь с тобой впервые с тех пор, как ты оставила Балларат. – Тут он с легкой тревогой осведомился: – Конечно, ты ничего не рассказала Мадам?
– Только то, что меня устраивало, – холодно ответила девушка, уязвленная черствостью и полным бессердечием этого человека.
– О! – с улыбкой отозвался он. – А мое имя прозвучало в твоем рассказе?
– Нет, – последовал отрывистый ответ.
– А! – Долгий вдох. – Ты благоразумнее, чем я думал.
Китти встала и быстро подошла к нему – спокойному и улыбающемуся.
– Гастон Ванделуп! – прошипела она ему в ухо с лицом, искаженным от обуревающих ее неистовых чувств. – Когда я познакомилась с тобой, я была невинной девушкой… Ты погубил меня, а как только натешился своей игрушкой, отшвырнул прочь. Я думала, что ты любишь меня и… – Она приглушенно всхлипнула. – Господи, помоги мне, я все еще тебя люблю!
– Да, моя Крошка, – ласково сказал Ванделуп, беря ее за руку.
– Нет! Нет! – вскрикнула Китти, вырывая руку. Яркие пятна вспыхнули на ее щеках. – Я любила тебя, когда ты был… Не таким, как сейчас… – Она презрительно усмехнулась. – Что ж, теперь мы покончили с сантиментами, мистер Ванделуп, и наши отношения отныне будут чисто деловыми.
Француз с улыбкой поклонился.
– Я так рад, что ты правильно понимаешь ситуацию, – негромко проговорил он. – Вижу, время чудес еще не миновало, если женщина может говорить здравые вещи.
– Меня не заденут твои насмешки, – ответила Китти, яростно глядя на него в сгущающихся в комнате сумерках, – я не та невинная девушка, какой когда-то была!
– Мне можно об этом не напоминать, – грубо сказал он.
Китти выпрямилась во весь рост при этом мерзком оскорблении.
– Берегись, Гастон, – тихо и торопливо проговорила она. – Я знаю о твоем прошлом больше, чем ты думаешь.
Ванделуп встал и приблизил к ее лицу свое, теперь такое же бледное, как у Китти.
– Что именно ты знаешь? – негромко, с силой спросил он.
– Достаточно, чтобы быть для тебя опасной! – с вызовом ответила девушка.
Они в упор глядели друг на друга, но бледное лицо женщины не побелело еще больше под сверкающим взглядом его глаз.
– Понятия не имею, что ты знаешь, – ровным голосом проговорил француз, – но, что бы это ни было, держи это при себе, или…
Он схватил ее за запястье.
– Или что? – храбро спросила Китти.
Ванделуп со смехом отшвырнул ее руку, мрачный огонь погас в его глазах.
– Ба! – весело сказал он. – Наша комедия превращается в трагедию. Я веду себя так же глупо, как и ты. – И многозначительно добавил: – Полагаю, мы поняли друг друга.
– Да, полагаю, поняли, – спокойно ответила девушка. – Никто из нас не должен упоминать прошлое, и оба мы без помех пойдем каждый своей дорогой.
– Мадемуазель Марчёрст, – церемонно проговорил Ванделуп, – я счастлив встретить вас после вашего долгого отсутствия… – Он весело засмеялся. – Итак, давай начнем эту комедию, потому что здесь… – Дверь открылась, и он быстро договорил: —…здесь появились зрители.
– Ну, молодые люди, – раздался голос Мадам Мидас, которая медленно вошла в комнату, – вы сидите в полной темноте. Позвоните, чтобы зажгли огни, мистер Ванделуп.
– Конечно, мадам, – ответил он, прикоснувшись к кнопке электрического звонка. – Мадемуазель Марчёрст и я возобновляли нашу былую дружбу.
– Как, по-вашему, она выглядит? – спросила Мадам Мидас, когда явился слуга и зажег газ.
– Очаровательно, – ответил Ванделуп, глядя на изящную маленькую фигурку в белом, стоящую под ярким канделябром. – Она прекраснее, чем когда-либо!
Китти сделала маленький дерзкий реверанс и залилась музыкальным смехом.
– Он ничуть не изменился, мадам, – жизнерадостно сказала она высокой серьезной женщине в черном бархате, которая ласково смотрела на нее. – Полон комплиментов, и ни один из них ничего не значит… Но когда же будет готов обед? Я умираю с голоду!
– Надеюсь, у вас есть персики, мадам, – шутливо произнес Гастон. – Когда я впервые встретил мадемуазель, она изнывала по персикам.
– В этом отношении я не изменилась, – беззаботно ответила Китти. – Я все еще обожаю персики.
– Я поджидаю мистера Калтона. – Мадам Мидас взглянула на свои часы. – Он должен прибыть с минуты на минуту.
– Это тот самый юрист, мадам? – спросил Ванделуп.
– Да. Просто обворожительный человек, – спокойно сообщила миссис Вилльерс.
– Я слышал о нем то же самое, – небрежно отозвался француз. – И вроде бы он как-то связан с бывшим владельцем этого дома.
– О, не говорите об этом, – тревожно попросила Мадам. – Когда я сюда вселилась, мне все уши прожужжали об убийце кебмена!
– Ой, мадам, не может быть, чтобы вы нервничали! – весело сказала Китти.
– Нет, моя дорогая, – тихо ответила старшая женщина, – но, должна признаться, с тех пор, как переехала сюда, я почему-то чувствую себя не в своей тарелке. Мне не нравится оставаться одной.
– Вы никогда не будете одна! – И Китти нежно прижалась к ней.
– Спасибо, котенок! – Мадам потрепала ее по щеке и быстро добавила: – Но я и впрямь нервничаю. Особенно ночью. Иногда мне приходится просить Селину прийти в мою комнату и остаться со мной на всю ночь.
«Мадам Мидас нервничает, – подумал Ванделуп. – Кажется, я догадываюсь, почему: она боится возвращения мужа».
В этот миг слуга объявил о прибытии мистера Калтона, и тот вошел – с виду умный и проницательный, с острым, язвительным лицом.
– Я должен извиниться за опоздание, миссис Вилльерс, – сказал он, пожимая руку хозяйке, – но дела, знаете ли… Имею удовольствие заниматься делами.
– А теперь, – отозвалась Мадам, – надеюсь, вы будете иметь удовольствие заниматься удовольствиями.
– Очень язвительно, моя дорогая леди, – ответил Калтон высоким ясным голосом. – Прошу, представьте меня.
Мадам Мидас так и сделала, и все отправились обедать – хозяйка дома с Калтоном, а вслед за ними – Китти с Ванделупом.
– Это идеальный вариант обеда, – заметил Калтон, когда все расселись за столом. – Потому что нас четверо, а эпикурейцы утверждали, что гостей не должно быть меньше, чем граций, и больше, чем Муз.
И это был очень веселый обед. Все четверо были умными собеседниками, и Ванделуп с Калтоном, соревнуясь друг с другом, превзошли самих себя: из них так и сыпались остроумные замечания, саркастические пословицы и хорошо рассказанные истории. Причем они рассказывали истории как свои собственные, не приписывая их авторство Сидни Смиту.
– Если б Сидни Смит был жив, – сказал по этому поводу Калтон, – он бы удивился, сколько на свете существует его историй, которые он никогда не рассказывал.
– Да, – весело вставил Ванделуп, – а еще удивился бы, насколько они блестящи!
Мадам улыбнулась.
– В конце концов, для некоторых людей он – якорь спасения, – сказала она. – Самая лучшая оригинальная история может потерпеть провал, но даже скучная, приписанная Сидни Смиту, должна вызвать смех.
– Почему? – слегка удивленно спросила Китти.
– Потому, – серьезно объяснил Калтон, – что общество руководствуется по большей части традициями, и раз наши бабушки смеялись над шутками Сидни Смита, эти шутки обязательно должны развлекать. Так что шутки могут быть так же освящены временем, как и символы веры.
– Во всяком случае, шутки более забавны, – насмешливо заметила Мадам. – А из-за символов веры обычно начинаются ссоры.
Ванделуп пожал плечами и улыбнулся.
– А ссоры обычно порождают истории. Таков закон компенсации.
Потом они перешли в гостиную, где Китти и Ванделуп пели и обращались друг с другом восхитительно учтиво. Мадам Мидас и Калтон оба были умны, но насколько умнее их оказались девушка и молодой человек, менявшиеся местами за пианино!
– Вы собираетесь на бал к Меддлчипу? – спросил Калтон миссис Вилльерс.
– О да, – кивнула она. – Мы с мисс Марчёрст обе поедем.
– Кто такой мистер Меддлчип? – спросила Китти, крутнувшись на вращающемся табурете у пианино.
– Самый большой филантроп Мельбурна, – ответил Гастон с легкой презрительной ухмылкой.
– Велика Артемида Эфесская! – с издевкой сказал Калтон. – Мистер Меддлчип ужасно страдает от избытка денег и должен избавляться от них, чтобы не быть раздавленным, подобно Тарпее, щитами сабинян, вот потому его и называют филантропом.
– Но ведь он творит добро, разве не так? – спросила Мадам.
– Если верить рекламе, – фыркнул Калтон. – О да! Он даст тысячи фунтов на любые публичные нужды, но личная благотворительность в его глазах – пустая трата денег.
– Вы очень строги к нему, – со смехом сказала миссис Вилльерс.
– Ага! – воскликнул Ванделуп. – Мистер Калтон, как и я, считает, что нет смысла иметь друзей, если ты не имеешь возможности ими злоупотреблять.
– А получив такую возможность, вы полностью ею пользуетесь, – вызывающе заметила Китти.
– Я всегда беру все, что могу заполучить, – издевательски ответил Гастон.
Девушка задрожала, и Калтон это заметил.
«Так, – сказал себе этот проницательный чтец характеров, – между этими двумя что-то есть… Бог мой! Я подвергну своего французского друга допросу с пристрастием».
Ванделуп и Калтон попрощались с дамами, отправились пешком на станцию Сент-Килда, сели в поезд – тут-то Калтон и приступил к своему допросу. Но с тем же успехом он мог задавать свои хитроумные вопросы скале, а не Гастону. Этот умный джентльмен сразу раскусил адвоката и то и дело дурачил его колкими ответами, сбивая с толку полнейшим хладнокровием.
– Признаюсь, – сказал Калтон, когда они пожелали друг другу доброй ночи, – вы меня озадачили.
– Язык дан нам для того, чтобы скрывать свои мысли, – с улыбкой заметил мистер Ванделуп. – Доброй ночи!
И они расстались.
«На сегодня комедия закончена, – подумал Гастон, шагая домой. – И она была так похожа на настоящую жизнь, что зрителям и в голову не пришло, что то было лишь произведение искусства».
Он ошибался. Калтону в голову это пришло.
Глава 9
Профессиональный филантроп
У нас есть профессиональные гости, напрашивающиеся к обеду, профессиональные красавицы, профессиональные христиане, – так почему бы не быть и профессиональным филантропам? Наш блестящий век отвергает слово «милосердие», поскольку от него слишком уж отдает тайными пожертвованиями. Итак, на смену слову «милосердие» пришло длинное слово «благотворительность», куда более модное и всеобъемлющее. Милосердие, самую кроткую из христианских добродетелей, давно развенчали, и его место заняла крикливая хвастунья Филантропия, которая вершит дела в самой показушной манере и громко приглашает мир полюбоваться ее щедростью и восславить ее за это. Милосердие, скромно прикрывшись капюшоном, отправлялось в дома бедняков и с улыбками предлагало свои дары. Нынешняя филантропия строит богадельни и больницы и бранит бедность, если та слишком горда, чтобы занимать эти здания. А на кой черт в самом деле бедности гордость? Гордость – слишком роскошная и дорогая вещь; она по карману только богатым, которые могут себе позволить рядиться в нее, потому что за нее заплачено.
Мистер Меддлчип был богат, поэтому купил большой запас гордости и всегда в нее облачался. То не была личная гордость – он не был красив; то не была фамильная гордость – он не знал даже своего дедушки; то не была и материальная гордость – для этого у него был переизбыток денег. Нет, то была злая, подлая, вкрадчивая гордость, в которую он драпировался, как в плащ. И при том притворялся очень скромным человеком, хранящим деньги лишь для того, чтобы снабжать ими бедных.
«Нищих вы всегда имеете с собою» – разве мистер Меддлчип этого не понимал? Спросите стариков и старух в богадельнях, и они ответили бы: «Да». Но спросите опустившихся обитателей трущоб, и они бы, наверное, сказали: «Меддлчип, а енто еще кто такой?»
Не то чтобы великий Эбенезер Меддлчип был безвестен – боже упаси! Он был депутатом колонии, он заседал в Парламенте и часто говорил на тамошних расширенных заседаниях о процветании страны. Он закладывал здания. Он открывал общественные собрания. Вообще-то, Меддлчип влезал в любое публичное дело, которое могло принести ему известность, но никогда не покровительствовал кому-то лично, упаси бог! Он никогда не делал добра тайком, краснея, если оно становилось известным. Если б мистер Меддлчип и покраснел, то только от злости на то, что его доброе деяние не предали гласности.
Эбенезер Меддлчип приехал в колонию в ее ранние дни и, будучи проницательным человеком, пользующимся любым оживлением в делах, заработал кучу денег. Он был честным – то есть честным в нынешнем растяжимом понимании этого слова – и, сколотив состояние, занялся кое-какими покупками. Меддлчип купил грандиозный дом в Тураке, потом купил жену, чтобы она делала честь этому грандиозному дому, а когда домашние дела были улажены, купил популярность, которая была чуть ли не самой дешевой выставленной на продажу вещью.
Когда было основано «Общество снабжения аборигенов белыми жилетами», он возглавил список одной тысячей фунтов – браво, Меддлчип! Секретарь «Объединения нуждающихся замужних женщин» просил у него пятьдесят фунтов, а получил пятьсот – щедрый Меддлчип! На собрании «Общества запрета пороков среди женатых мужчин» он пожертвовал две тысячи фунтов и по случаю произнес речь, заставившую всех присутствующих женатых мужчин трепетать, как бы не всплыли их грешки… Благородный Меддлчип!
Он жертвовал тысячи фунтов на публичную благотворительность, если та хорошо рекламировалась в прессе, а потом скромно изумлялся, как информация об этом попала на страницы газет. И он же отдал нищенку под надзор властей за то, что та попросила у него пенни; отдал лишь на том основании, что эта женщина – бродяжка.
Воистину – вот человек, которым должна гордиться Виктория; поставить ему статую в центре города; заставить детей в школе изучать список его благородных поступков в качестве примера; позволить публике пресмыкаться перед ним и слизывать пыль с его филантропических ботинок, потому что он – профессиональный филантроп!
Миссис Меддлчип, крупная, напыщенная и громкоголосая, была так же хорошо известна, как и ее муж, но в другом отношении. Он выдавал себя за благотворителя, она же была типичной светской дамой. Миссис Меддлчип была знакома со всеми, задавала большие приемы, ходила на балы, в театры, играла в теннис на траве и одевалась по самой последней моде – шла ей эта мода или не шла. Миссис Меддлчип родилась и выросла в колониях, но когда муж ее приехал в Лондон как депутат от колонии, она тоже отправилась туда и оставалась там целый год. Вернувшись же на родную землю, самым решительным образом принялась поливать тут все грязью. «В Англии так себя не ведут! О господи, нет, ничего подобного! У людей в Мельбурне такие ужасные вульгарные манеры… Но, с другой стороны, они, конечно же, не англичане… Тут нет никакой аристократии… Даже собаки и лошади тут другие – нет на них отпечатка многовекового происхождения и разведения!»
В общем, послушать миссис Меддлчип, так можно было подумать, что Англия – это идеальный аристократический рай, а вульгарная Виктория – полная ее противоположность.
Миссис не обращала ни малейшего внимания на то, как изумительно быстро растет эта страна, и на то, что здешние мужчины и женщины – те самые люди, которые год за годом строят эту страну, благодаря чему австралийцы теперь занимают вполне достойное место среди других цивилизованных наций мира. Нет, миссис Меддлчип была слишком изысканной и светской, чтобы беспокоиться о таких вещах – упаси боже! Все эти сухие факты она оставляла Эбенезеру, который умел разглагольствовать о них на общественных собраниях в характерной для него напыщенной, крикливой манере.
Эта леди была новомодным явлением, известным как «игривая матрона». Она говорила и делала всякого рода ужасные вещи, а люди только подмигивали, потому что… «Это же миссис Меддлчип, и она всегда так эксцентрична!»
За миссис постоянно таскался какой-нибудь молодой человек: и в театры, и на танцы – то один, то другой. Но был один, являвшийся ее непременной принадлежностью, а именно Барти Джарпер. Он вел себя словно ее личный пудель, выполняющий команду «апорт!» и преданно носящий за ней поноску. Когда на сцене появлялся какой-нибудь новый пудель, Барти смиренно оставлял свое место и удалялся на задний план до тех пор, пока его свистом не подзывали обратно, чтобы он продолжил свои трюки.
Барти сопровождал миссис Меддлчип повсюду, составлял для нее программы, писал за нее приглашения, танцевал с тем, с кем она велела, а в награду ему перепадали крошки со стола богача.
Мистер Джарпер вел себя с миссис Меддлчип кротко и смиренно, словно непрерывно извиняясь за то, что осмелился явиться в этот мир без ее разрешения, но с другими людьми бывал достаточно груб и в глубине своей маленькой злой душонки считал себя истинно светским человеком. Его видели на балах, в театрах, на теннисных вечеринках; он постоянно разъезжал в экипажах – фактически вел себя так, словно располагал состоянием, позволяющим вести праздный образ жизни. Как он ухитрялся это проделывать, было для его друзей неизменной загадкой, поскольку у него имелось лишь маленькое жалованье в «Ирландском банке». По общему мнению, его снабжала деньгами миссис Меддлчип, хотя кое-кто говорил, что он играет в азартные игры. Действительно, Барти был достаточно умен, чтобы выбрасывать шестерки, и часто в «Клубе холостяков» выигрывал суммы, которых хватало для покупки нового костюма или оплаты годового клубного взноса. Он был одним из пузырьков, танцующих на поверхности светского общества, чтобы однажды исчезнуть, и если бог и вправду смягчает ветер для стриженых ягнят, то именно таким стриженым ягненком являлся Барти Джарпер.
* * *
Меддлчипы давали бал, поэтому поместье в Тураке блистало огнями, и в нем было полно респектабельных людей. Бальный зал находился в боковом крыле дома, его французские окна открывались на широкую веранду, задрапированную и увешанную множеством цветных китайских фонариков. От веранды тянулись зеленые газоны до деревьев с густой листвой, которые росли вдоль ограды и скрывали резиденцию Меддлчипов от любопытных плебейских глаз.
Китти приехала под попечением миссис Риллер, молодой матроны с темными волосами и властными манерами, за которой по пятам следовал молодой человек. Миссис Вилльерс тоже собиралась явиться, но в последний момент с нею случился один из ее нервных припадков, поэтому она решила остаться дома с Селиной в качестве компании. Итак, Китти на бал сопровождала миссис Риллер, но опека этой леди была скорее номинальной: едва представив девушку миссис Меддлчип, она удалилась с мистером Беллторпом, с которым и флиртовала и танцевала весь вечер.
Но Китти вовсе не оказалась брошена на произвол судьбы. Она была такой хорошенькой, что вскоре вокруг нее собралось множество молодых людей, страстно желающих быть ей представленными. Китти быстро заполнила свою программку, оставив два вальса для Ванделупа, поскольку знала, что он прибудет… Хотя Гастон все еще не появился.
Ванделуп прибыл примерно в четверть одиннадцатого. Он не спеша шел к дому, когда увидел Пьера, стоящего у ворот среди зевак. Немой шагнул вперед, и Гастон помедлил с улыбкой на красивых губах, хотя эта встреча сильно его разозлила.
– Снова деньги, полагаю? – негромко сказал он Пьеру по-французски. – Сегодня меня не беспокой, но приходи завтра ко мне на квартиру.
Немой кивнул, и Ванделуп все так же неторопливо зашагал дальше.
Пьер незаметно прошел за ним до самых ступенек, которые вели в дом, а увидев Ванделупа в ослепительно освещенном вестибюле, спрятался поблизости в кустах, окаймлявших газон. Оттуда он слышал музыку и голоса и видел широко открытую дверь папоротниковой оранжереи, в которой мелькали изящные платья и голые плечи дам.
Гастон, понятия не имея, что его друг наблюдает за домом, лениво натянул перчатки и отправился на поиски хозяйки.
Когда Ванделуп вошел, миссис Меддлчип одобрительно на него взглянула, потому что француз был невероятно красив, а красивые мужчины были ее слабостью. Барти дежурил рядом со своей госпожой и, заметив, как та восхищается Ванделупом, заподозрил, что вскоре будет освобожден от своих обязанностей. Если бы француза выдвинули на место Джарпера, тот бы уступил, но Барти слишком хорошо знал, что Гастон не тот человек, чтобы изображать из себя пуделя, поэтому сделал вывод, что в конце концов его все же оставят для дальнейшего использования, а мистера Ванделупа – для украшения.
Джарпер временно покинул миссис Меддлчип, чтобы поддержать знакомство с молодым французом, после чего отправился в буфет вместе с рыжеволосой девушкой. Рыжеволосая, удивительно уродливая и самодовольная, весь вечер оставалась без кавалера, но ничуть не упала из-за этого в собственных глазах. Она заверила Барти, что не голодна, но, когда она закончила ужинать, мистер Джарпер очень порадовался, что у нее «нет аппетита» – иначе буфету было бы несдобровать.
– В жизни не встречал такой прожорливой девицы, – сказал он позже Беллторпу. – Слопала все, что я ей дал, и выпила столько лимонада, что я уж думал – она сейчас раздуется, как воздушный шарик!
Удовлетворив аппетит рыжеволосой девушки – что было нелегко, – Барти оставил ее играть в даму без кавалера и отпускать язвительные шпильки насчет танцующих девушек, а сам взял другую девицу, которая все улыбалась и улыбалась и ступала на цыпочках, когда он танцевал с нею, до тех пор, пока он не пожелал ей провалиться в тартарары. Барти спросил, не хочет ли она есть, но, в отличие от первой девицы, эта не хотела. Джарпер предположил, что она, должно быть, устала… Нет, упаси боже! – она была совершенно свежа. Поэтому юная леди протанцевала с ним весь вальс, стукнув Барти о каждого, кто находился в зале. Потом девица заявила, что он не умеет подлаживаться к ее движениям, чем начисто вывела кавалера из себя… Ведь Джарпер всегда льстил себе тем, что отлично вальсирует. Поэтому он оставил ее как раз тогда, когда она начала с ним флиртовать, и отправился выпить бокал шампанского, чтобы успокоить нервы.
Отпущенный миссис Меддлчип, Гастон поискал Китти и нашел ее флиртующей с Феликсом Роллстоуном, который развлекал ее веселой болтовней.
– Вот чертовски привлекательный юноша, – сказал мистер Роллстоун, вставив в глаз монокль и критически глядя на приближающегося Гастона. – Мистер Ванделуп, не так ли?
Китти ответила, что так и есть.
– О да, – оживленно продолжал Феликс. – Видел его в городе… Но лично с ним не знаком. Ужасно, но один мой знакомый по имени Фицджеральд – Брайан Фицджеральд – теперь женился и завел семью. Забавно, он женился на мисс Фреттби, которая жила раньше в вашем доме.
– О! Убийство кебмена, – сказала Китти, глядя на него. – Я все слышала об этом деле.
– Ей-богу, я так и думал, что вы слышали, – с ухмылкой заметил мистер Роллстоун. – В ту пору это была сенсация… Но вот и ваш друг, представьте меня, прошу, – добавил он, когда Ванделуп приблизился.
Китти так и сделала, и Феликс воспользовался оказией.
– В лицо-то я вас знал, – сказал он, пожимая руку Гастону, – но так уж случилось, что мы никогда не разговаривали, когда встречались на улицах, и все такое… Загляните как-нибудь ко мне в гости в Южную Ярру, – гостеприимно пригласил он.
– Буду счастлив, – учтиво ответил Гастон, беря программку Китти и вписывая свое имя напротив двух свободных вальсов.
– Взаимно, уверяю вас, – сказал жизнерадостный Феликс. – О, клянусь Юпитером! Извините меня, мисс Марчёрст, это полька… Я должен танцевать с одной девушкой… Вы увидите меня через минуту… Она – каланча вроде майского дерева… А я – нет, ха, ха! Можно сказать, Великанша и Гулливер. Пока, до встречи!
Он весело удалился, и вскоре Китти и Ванделуп увидели, как он направляет в танце «каланчу», или, вернее, как «каланча» направляет Феликса, потому что ее концепция танца заключалась в том, чтобы позволить кавалеру весело скакать вокруг себя. Потом она приподняла Феликса, переставила на несколько футов, и там он снова принялся скакать. Дальше танец продолжался в том же духе, к большому веселью Китти и Гастона.
– Клянусь честью! – сказал Ванделуп, упав на стул рядом с Китти. – Она и вправду майское дерево, вокруг которого он весело танцует… Между прочим, Крошка, почему нынче вечером здесь нет Мадам Мидас?
– Ей нездоровится, – ответила Китти, разворачивая веер. – Не знаю, что на нее нашло, но она очень нервничает.
– О, неужто? – вежливо сказал Ванделуп.
«Хм! Все еще боится появления мужа, – сказал он себе, когда Китти увел на вальс мистер Беллторп, затем зевнул и встал. – Как все это скучно! Я не пробуду здесь долго, иначе та старуха снова в меня вцепится. Бедный Кестрайк, он наверняка достаточно искупил свой грех тем, что женился на ней!»
И месье Ванделуп отправился поговорить с миссис Риллер, которая, будучи лишена Беллторпа, делала ему знаки веером.
Барти Джарпер весь вечер тяжко трудился, исполняя роль пуделя. Он танцевал с девушками, которые не умели танцевать, разговаривал с девушками, которые не умели разговаривать, и в награду за свои труды пообещал себе танец с Китти. В начале вечера она посулила ему танец, и теперь, выполнив все свои обязанности, он подошел, чтобы получить обещанное. Беллторп давно уже вернулся к миссис Риллер и флирту, и мисс Марчёрст танцевала с высоким молодым человеком с неустойчивыми ногами и моноклем, который тот не вставил в глаз. Мистер Джарпер с его женоподобными ужимками не особенно нравился Китти, но она была очень рада, что он увел ее от неустойчивых ног и монокля. Танцевали лансье, но девушка заявила, что этот танец она пропустит, поскольку устала, и Барти повел ее отужинать. Джарпер был очень рад такому повороту событий, поскольку и сам проголодался, поэтому они нашли приятный маленький уголок, и Барти отправился за едой.
– Вы в этом доме все знаете, – сказала Китти, увидев, как успешно молодой человек раздобыл всякие лакомства.
– О да, – пробормотал Джарпер в восторге, – я знаю большинство домов Мельбурна… Знаю и ваш.
– Дом миссис Вилльерс? – спросила мисс Марчёрст.
Барти кивнул.
– Раньше я часто там бывал, когда там жил еще мистер Фреттби, – сказал он, прихлебывая вино. – Я знаю там каждую комнату.
– Из вас получился бы бесценный ночной грабитель, – с легким презрением заметила Китти, глядя на его тонкую фигуру.
– А то как же! – Барти принял комплимент за чистую монету. – Однажды ночью я заберусь в вашу комнату и нагоню на вас страху!
– Докажите, как много вы знаете, – потребовала мисс Марчёрст. – Моя комната рядом с комнатой мадам на первом этаже.
– Знаю, – глубокомысленно кивнул Барти. – Раньше там был будуар… Милая комнатушка. Между прочим, где нынче миссис Вилльерс?
– Ей нездоровится, – ответила Китти, зевая за своим веером, потому что уже устала от Барти и его салонных разговоров. – Она очень обеспокоена.
– Денежными вопросами, полагаю?
Девушка засмеялась и покачала головой:
– Едва ли.
– Ну, еще бы! Она ужасно богата. Знаете, я служу в банке, где у нее счет, и знаю о ней все. Богата! Еще как богата! Тому французу повезет, если он женится на ней.
– Женится? – переспросила Китти, побледнев. – Вы о мистере Ванделупе?
– Да, – ответил Джарпер, довольный произведенной сенсацией. – Ее первый муж исчез, знаете ли, и все бьются об заклад, женится ли Ван на соломенной вдове.
– Какая чушь! – взволнованно заявила Китти. – Мистер Ванделуп ее друг, только и всего.
Барти ухмыльнулся.
– Я перевидел много случаев «дружбы, только и всего», – многозначительно заметил он.
Мисс Марчёрст поднялась.
– Я устала, – холодно сказала она. – Будьте добры проводить меня к миссис Риллер.
«Я дал маху, – подумал Джарпер, ведя ее из закутка в зал. – Полагаю, она сама крутит с Ванделупом».
Миссис Риллер была не очень рада видеть Китти, поскольку мистер Беллторп рассказывал ей какие-то забавные скандальные истории о ее дражайших друзьях, и, конечно, при появлении Китти ему пришлось замолчать.
– Ты не танцуешь, дорогая? – спросила миссис Риллер с сочувственной улыбкой.
Она сердито взглянула на Беллторпа, который, судя по всему, был впечатлен Китти больше, чем имел на то право, учитывая, что был собственностью миссис Риллер.
– Нет, – ответила Китти, – я слегка устала.
– Мисс Марчёрст, – вдруг сказал Беллторп, подавшись к ней, – я уверен, что уже видел вас где-то раньше.
Китти почувствовала, как по спине ее пробежал холодок: она вспомнила, где произошла их последняя встреча. Но крайняя опасность ситуации придала ей отваги.
– Наверняка видели, – ответила она, холодно повернувшись к молодому человеку спиной. – Я же не невидимка!
Миссис Риллер таращилась во все глаза, потому что хотела знать все об этой хорошенькой девушке, которая так внезапно вошла в светское общество Мельбурна. И она решила расспросить Беллторпа, когда останется с ним наедине. С этой целью миссис Риллер сделала искусный ход.
– О, тот самый милый вальс, – сказала она, когда оркестр начал играть «Однажды летней ночью в Мюнхене». – Если вы не ангажированы, мистер Беллторп, мы должны потанцевать!
– С наслаждением, – ответил Беллторп, вяло предлагая ей руку.
Сам же он тем временем подумал: «Будь прокляты эти женщины, когда начинают играть роль мужчин».
– А вы, полагаю, – обратилась миссис Риллер к Китти, – останетесь без кавалера.
– Вряд ли, – заметил за их спинами холодный голос. – Мисс Марчёрст танцует со мной… Видите ли, миссис Риллер, – сказал Ванделуп, когда эта леди повернулась и увидела его, – у нее нет вашей способности оставаться без кавалера.
И он бросил многозначительный взгляд на Беллторпа.
Миссис Риллер поняла значение этого взгляда, который пронзил ее до самых глубин ее фривольной душонки, и сердито покраснела. Двинувшись прочь вместе с мистером Беллторпом, она мысленно решила расквитаться с Ванделупом при первой же возможности.
Гастон, полностью сознавая, какой он устроил шторм, безмятежно улыбнулся и предложил руку Китти. Но девушка отказалась, решив выяснить у него напрямую, правду ли сказал Джарпер насчет Мадам Мидас.
– Я не хочу танцевать, – отрывисто сказала она, показывая на стул рядом с собой и тем самым приглашая его сесть.
– Извините, – мягко заметил Ванделуп, – но я хочу. Если желаете, мы можем поговорить после танца.
Их глаза встретились; Китти встала и взяла его руку, очаровательно надувшись. Не было смысла сражаться со спокойными, властными манерами этого человека, поэтому она позволила обхватить себя за талию и медленно закружить в центре зала.
«Однажды летней ночью в Мюнхене» был любимым вальсом публики, и все, кто умел, танцевали, да и добрая часть тех, кто не умел танцевать, тоже вышли. Время от времени сквозь размеренный ритм музыки пробивался веселый смех женщин и более глубокие голоса мужчин, а сияние огней, вспышки драгоценностей на голых шеях и руках женщин, мягкое шуршание их платьев, когда их кружили партнеры, тонкий аромат цветов придавали всей сцене неописуемо чувственный привкус. А вальс… Кто не знает его? С печальным рефреном, который время от времени повторяется даже в самых блестящих пассажах. В этом вальсе – вся история веры мужчины и предательства женщины. «Однажды летней ночью в Мюнхене, – печально и укоризненно вздыхали тяжелые басовые инструменты, – я думал, что сердце твое верно!»
Слушайте меланхолические ноты прелюдии, которые воскрешают в памяти всю сцену… Вы не помните? Звезды сияют, дует ночной ветер, и мы на террасе смотрим на мерцающие огни города. Слушайте! Этот радостно искрящийся мотив, полный веселого смеха, напоминает студентов, которые прошли мимо, а потом из воздушного журчания нот возникает мелодичный, сочный напев виолончели, который говорит, что любовь среди летних роз вечна. Слушайте, как несется нежная мелодия, полная ароматов и ночных загадок. Слушайте! Это соловей поет среди деревьев, или всего лишь серебряные ноты скрипки украдкой пробиваются сквозь ритмичное биение более тяжелых струнных инструментов? Ах! Почему ритм остановился? Несколько аккордов прерывают мечту, звук горна уносит вас прочь, и вальс переходит в прощальный мотив с его нежным желанием и страстной муˊкой. Прощай! Ты будешь мне верна? Твое сердце принадлежит мне, прощай же, милая! Прощай…
Стоп!
Диссонанс сердитых нот: она предает своего любовника-солдата! Звезды бледнеют, соловей молчит, лепестки роз опадают, и печальный рефрен вновь крадется через зал с горьким упреком: «Однажды летней ночью в Мюнхене я понял, что сердце твое вероломно».
Китти немного потанцевала, но она была слишком возбуждена, чтобы наслаждаться вальсом, хотя мистер Ванделуп был отличным партнером. Мисс Марчёрст решила выяснить правду, поэтому внезапно остановилась и настояла на том, чтобы Гастон отвел ее в оранжерею.
– Зачем? – спросил он, когда они начали пробираться через переполненный зал. – Это важно?
– Очень, – ответила Китти, глядя на него в упор. – Это крайне важно для нашей комедии.
Месье Ванделуп пожал плечами.
– Клянусь честью! – пробормотал он, входя в папоротниковую оранжерею, – эта комедия становится монотонной.
Глава 10
В оранжерее
Оранжерея была огромным стеклянным сооружением, пристроенным к бальному залу. В ней росло множество австралийских и новозеландских папоротников, а в центре большой фонтан выбрасывал искрящуюся струю воды, которая падала в мелкий каменный бассейн с чисто-белыми цветами водяных лилий.
В конце оранжереи соорудили имитацию горного потока: настоящая вода перекатывалась через настоящие камни, в щелях и трещинах росли изящные маленькие папоротники. Над головой простирались огромные листья высоких папоротниковых деревьев; крыша казалась сплошной густой массой зелени, и с нее свисали проволочные корзины, полные перепутанных ползучих растений, которые старались вырваться на свободу. Повсюду были умело спрятаны электрические лампы в зеленых круглых плафонах, и оранжерею наполнял слабый аквамариновый свет, делавший ее похожей на грот русалки в морских глубинах. Тут и там встречались восхитительные уютные уголки с мягкими сиденьями; многие из них были заняты хорошенькими девушками и сопровождавшими их кавалерами.
На одной стороне оранжереи широкая дверь открывалась на низкую террасу, откуда ступеньки спускались на лужайку, а еще чуть дальше виднелась темная кайма кустов, в которых спрятался Пьер Лемар.
Китти и Ванделуп нашли очень удобный уголок как раз напротив двери. Они видели белое сияние террасы в свете звезд, время от времени мимо них проходили парочки – черные силуэты на фоне ясного неба. Вокруг слышались приглушенные голоса, музыкальное журчание фонтана, и меланхоличная музыка вальса с его неотвязным рефреном неслась сквозь бледно-зеленый сумеречный свет. Неподалеку Барти Джарпер своим мягким голосом разговаривал с высокой молодой леди в отвратительном зеленом платье, в сторонке мистер Беллторп смеялся с миссис Риллер за дружеским прикрытием ее веера.
– Что ж, – дружелюбно сказал Ванделуп, опускаясь на сиденье рядом с Китти. – На какие великие темы вы желаете поговорить?
– О Мадам Мидас, – ответила девушка, глядя на него в упор.
– Восхитительный предмет беседы, – пробормотал Гастон, закрывая глаза, поскольку догадался, что сейчас будет. – Давайте, я весь внимание.
– Вы собираетесь на ней жениться, – сказала мисс Марчёрст, подавшись к нему и со щелчком закрыв свой веер.
Ванделуп слабо улыбнулся.
– Да что вы говорите! – пробормотал он, открыв глаза и лениво глядя на нее. – И кто рассказал вам эту новость? Потому что для меня это новость, поверьте.
– Значит, это неправда? – слегка задохнувшись, горячо спросила Китти.
– Вот уж не знаю, – сказал француз, вяло теребя ус. – Я пока не делал ей предложения.
– И не собираетесь делать? – выпалила зардевшаяся Китти.
– А почему бы и нет? – с удивлением отозвался Гастон. – Вы что, против?
– Против? Господи боже! – негромко, но страстно воскликнула девушка. – Вы забыли, кто мы друг для друга?
– Насколько я понимаю – друзья, – ответил француз, восхищенно созерцая свои руки.
– И не только, – горько добавила она. – Мы любовники!
– Не так громко, моя дорогая, – холодно предостерег Ванделуп. – Нехорошо оповещать всех о своих личных делах.
– Теперь они личные, – горячо проговорила мисс Марчёрст, – но скоро станут публичными.
– Да ну! И в какой же газете вы их опубликуете?
– Послушай меня, Гастон, – сказала Китти, не замечая его издевательской ухмылки, – ты никогда не женишься на Мадам Мидас! Раньше я открою всем истину и покончу с собой.
– Ты забываешь, – ласково сказал он, – что мы играем комедию, а не трагедию.
– Так я решила. Смотри! – Китти вдруг сунула руку за вырез платья и достала пузырек с красными ленточками. – Он все еще у меня.
– Я так и понял, – улыбаясь, ответил Ванделуп. – Все время носишь его с собой, как современная Лукреция Борджиа?
– Да, – тихо ответила Китти. – Я никогда с ним не расстаюсь. – И она тоже презрительно усмехнулась. – Видишь ли, ты сам сказал, что всегда нужно быть готовым к неожиданностям.
– Похоже на то, – лениво зевая, ответил Ванделуп и выпрямился. – На твоем месте я бы не стал пускать в ход этот яд – слишком рискованно.
– О нет! Он смертелен и не оставляет следов.
– Вот тут ты ошибаешься, – холодно заметил Гастон. – Он оставляет следы, но с виду причиной смерти будет являться апоплексия. Отдай мне пузырек! – безапелляционно потребовал он.
– Нет! – ответила Китти, сжав бутылочку в руке.
– А я сказал – да, – сердито прошептал Ванделуп. – Этот яд – моя тайна, и я не собираюсь позволить тебе безответственно забавляться с ним. Отдай!
Он схватил ее за запястье.
– Мне больно! – ойкнула Китти.
– Я сломаю тебе запястье, моя дорогая, – тихо проговорил француз, – если ты не отдашь мне пузырек.
Китти вырвала руку из его хватки и встала.
– Да я скорее выкину его!
И не успел Ванделуп ее остановить, как девушка швырнула пузырек на лужайку, и тот упал возле кустов.
– Ба! Я его найду, – сказал Гастон, вскакивая на ноги, но Китти оказалась быстрей.
– Мистер Ванделуп, – сказала она громко, чтобы ее услышали все, – будьте добры отвести меня обратно в бальный зал, чтобы мы закончили наш вальс.
Ванделуп отказался бы, но она уже держала его за руку, а поскольку все смотрели на них, француз не мог воспротивиться желанию дамы, не заслужив репутацию невежи. Китти победила Гастона его же собственным оружием, и, бросив на девушку почти восхищенный взгляд, он отвел ее обратно в бальный зал, где как раз заканчивался вальс.
– Во всяком случае, – сказал Ванделуп Китти на ухо, когда они заскользили в танце, – ты не сможешь теперь навредить с его помощью ни себе, ни кому-нибудь другому.
– Да неужто? – быстро парировала она. – Дома у меня есть еще.
– Черт! – воскликнул он.
– Да, – торжествующе ответила Китти. – Я отлила половину из пузырька, который прежде принадлежал тебе. Как видишь, я все еще могу причинить вред, и, – свирепым шепотом добавила она, – я это сделаю, если ты не оставишь свою затею жениться на Мадам Мидас!
– Я думал, ты знаешь меня лучше, – с сосредоточенной страстью отозвался Ванделуп. – Я не оставлю эту затею.
– Тогда я ее отравлю!
– Что? Женщину, которая была так добра к тебе?
– Да, лучше я увижу ее мертвой, чем замужем за таким дьяволом, как ты.
– Как ты добра, Крошка, – со смехом сказал Гастон, когда музыка смолкла.
– Я такая, какой меня сделал ты, – горько ответила Китти, и они ушли в гостиную.
Ванделуп ясно понял, что нашла коса на камень. Мисс Марчёрст становилась так же умна и остра на язык, как и он сам.
Но хотя Китти была его ученицей и становилась крайне ожесточенной и циничной, Ванделуп не думал, что это честно – пускать в ход его оружие против него самого. Француз не верил, что девушка попытается отравить Мадам Мидас, даже если будет считать, что ее не раскроют: для такого поступка он считал ее слишком мягкосердечной. Но, увы! Он был превосходным учителем, и Китти стремительно приближалась к такому же умозаключению, к какому уже давно пришел Гастон: важнее всего на свете – ты сам. Кроме того, ее любовь к Ванделупу, хотя и не такая страстная, как раньше, была еще слишком сильна, чтобы позволить другой женщине им завладеть.
В общем, мистер Ванделуп оказался в крайне неприятной ситуации, и ситуация эта была делом его собственных рук.
Препоручив Китти нежной заботе мистера Роллстоуна, Гастон поспешил на улицу, чтобы поискать пропавший пузырек. Он догадывался, где именно тот упал, и, чиркнув спичкой, начал осматривать ровную, коротко остриженную траву. Но хотя он искал долго и тщательно, пузырек исчез.
– Дьявол! – пробормотал Ванделуп, испуганный этим открытием. – Кто мог его подобрать?
Он ушел обратно в оранжерею, и, усевшись на прежнем месте, принялся обмозговывать сложившееся положение. Без сомнения, самым раздражающим в пропаже яда было то, что его мог пустить в ход кто угодно. Оставалось надеяться, что подобравший пузырек ведать не ведает об опасных свойствах его содержимого. Да, в этом Гастон мог быть уверен, поскольку никто, кроме него самого, не знал, что это за яд и как его использовать. Подобравший пузырек, наверное, выбросит его, как бесполезную штуку… А еще оставалась возможность и такого варианта, что, когда Китти вышвырнула бутылочку, пробка выскочила и содержимое разлилось.
С другой стороны, у девчонки оставалась другая порция яда, но….
Ба! Она не даст его Мадам Мидас! То была пустая угроза ревнивой женщины с целью его испугать. Настоящая опасность заключалась в том, что девушка может рассказать миссис Вилльерс об их отношениях, и тогда исчезнет всякий шанс на женитьбу. Если б он мог как-то заткнуть Китти рот… Убеждать ее было бесполезно. Если б Ванделуп был в силах избавиться от нее, не подвергая себя опасности, – он бы это сделал…
Идея! У него ведь тоже есть яд! Вот бы с помощью этого яда убрать ее с дороги!
Яд не оставляет следов, прикидывал Гастон, и он почти ничем не рискует. В худшем случае все подумают, что девушка покончила с собой – ведь у нее найдут яд, с помощью которого она отравилась. Жаль убивать ее, такую юную и хорошенькую, но этого требовала его безопасность. Если она все расскажет миссис Вилльерс, это повлечет за собой дальнейшие расследования, а месье Ванделуп очень хорошо понимал, что его прошлое не выдержит нескромных взглядов!
К тому же Китти угрожала ему какой-то тайной, которая, дескать, ей известна… Гастон не знал, что это за тайна, но почти догадывался. Если это та самая тайна, то от Китти просто необходимо избавиться, потому что под угрозой находится не только его свобода, но и его жизнь! Что ж, если надо ее устранить, то чем скорее это будет сделано, тем лучше. Ведь уже завтра девушка может все рассказать… Значит, нужно дать ей яд нынче же ночью. Но как? Это будет нелегко…
Нельзя отравить ее здесь, на балу, – ее смерть у всех на глазах будет слишком уж очевидной. Нет! Все надо проделать втайне, когда Китти вернется домой. Сначала она отправится в комнату Мадам Мидас, чтобы проверить, как та, – а потом удалится к себе. Ванделуп знал, где находится комната Китти – она была смежной со спальней миссис Вилльерс. В обеих комнатах имелись французские окна: два – в спальне миссис Вилльерс, одно – в спальне Китти…
Вот и план! Окна будут открыты, поскольку ночь очень теплая. Предположим, он отправится в Сент-Килду и заберется в сад. Ему там знаком каждый дюйм. Он сможет проскользнуть в открытое окно, а если окно будет закрыто, с помощью алмаза в кольце вырежет стекло… У Гастона имелось кольцо с алмазом, но он никогда его не носил, поэтому, если Китти найдут отравленной, а стекло – вырезанным, никто его не заподозрит. Он же вообще не носит колец, а улика в виде куска вырезанного стекла докажет, что тут пускали в ход именно алмаз…
Что ж, предположим, он проникнет внутрь. Китти будет спать, и он выльет яд в графин или в стакан с водой и оставит воду на виду. Но выпьет она эту воду или нет? Что ж, придется рискнуть. Если он на сей раз и потерпит неудачу, то в следующий раз – наверняка нет.
Но вдруг она проснется и закричит… Фи! Когда Китти увидит, кто это, она не осмелится устроить сцену, а он легко сможет придумать оправдание своему присутствию.
То был сумасбродный план, и француз это прекрасно понимал, но ведь он сейчас находился в таком опасном положении, что должен воспользоваться любым шансом!
Приняв такое решение, мистер Ванделуп встал и, отправившись в буфет, выпил бокал бренди, потому что даже он при всем своем хладнокровии чувствовал легкую нервозность из-за преступления, которое собирался совершить. Гастон подумал и решил дать Китти последний шанс, и когда та, уже накинув плащ, ожидала экипаж вместе с миссис Риллер, оттащил ее в сторону.
– Ты же это говорила не всерьез, – прошептал Ванделуп, испытующе глядя на нее.
– Нет, всерьез, – вызывающе ответила Китти. – Если ты доведешь меня до крайности, тебе придется иметь дело с последствиями.
– Тем хуже будет для тебя, – угрожающе сказал француз.
Экипаж уже подъехал.
– Я тебя не боюсь, – ответила Китти, пожав плечами – жест, которому она научилась у него. – Ты разрушил мою жизнь, но я не позволю тебе разрушить жизнь Мадам Мидас. Я скорее увижу ее мертвой, чем в твоих руках!
– Помни, я тебя предупреждал, – мрачно сказал Ванделуп, провожая ее к экипажу. – Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – издевательски ответила девушка и добавила негромко: – А завтра тебя ждет сюрприз.
– А завтра, – сказал он себе, когда экипаж отъехал, – ты будешь уже мертва!
Глава 11
Видение мисс Китти Марчёрст
Всем известна история Дамокла и то, как неуютно он чувствовал себя под висящим над головой мечом. Никто не способен в такой обстановке наслаждаться обедом, и слава богу, что в наши дни хозяева не развлекаются подобными грубыми шутками. Но хотя в отношении подвешенного меча история и не повторяется, в некоторых случаях чувство надвигающейся беды оказывает на души такое же воздействие, как и меч. Так случилось и с Мадам Мидас. Она не обладала нервным темпераментом, но с тех пор, как ее муж исчез, стала жертвой тайного ужаса, который изводил ее и делал несчастной.
Если б мистер Вилльерс появился, она бы знала, как с ним управиться, и не растерялась бы. Но его отсутствие нагоняло на нее страх. Мертв ли он? А если да, почему не нашли его тело? Если же он жив, почему не появляется?!
Допустим, украв самородок, он покинул колонию, чтобы наслаждаться плодами своего злодеяния. Самородок весил примерно триста унций, и когда Вилльерс сбыл его с рук (а что еще он мог с ним сделать?), это дало ему чуть больше тысячи фунтов. Правда, обладание таким куском золота пробудило бы подозрения у всех, с кем должен был встретился Рэндольф, но, с другой стороны, всегда есть люди, готовые заниматься сомнительными делишками за хорошую плату. Поэтому человек, к которому он обратился для переплавки золота, наверняка начал шантажировать его, угрожая сообщить в полицию. Итак, Вилльерс должен был получить на руки примерно половину стоимости самородка, то есть около шестисот фунтов.
Положим, так все и было. Но миновал целый год, а Мадам Мидас знала своего мужа достаточно хорошо, чтобы понимать: шестьсот фунтов моментально проскользнули бы у него сквозь пальцы. Значит, в настоящее время он снова без гроша. Если так, почему Рэндольф не вернулся и не потребовал еще денег – теперь, когда она так богата? Даже уехав куда-то далеко, он должен был приберечь достаточно средств на обратный проезд в Викторию, чтобы выжимать деньги из жены…
Мадам Мидас преследовало неприятное ощущение, что за нею наблюдают, и это заставляло ее беспокоиться. Постоянное напряжение начало сказываться на ней; миссис Вилльерс выглядела больной и осунувшейся, и то и дело бросала по сторонам тревожные взгляды, как загнанное животное.
Мадам Мидас чувствовала себя так, будто приближается к замаскированной артиллерийской батарее, и в любой момент ее может сразить выстрел из самого неожиданного места. Миссис Вилльерс пыталась смеяться над этими ощущениями и сурово винила себя за свое нынешнее нездоровое состояние ума, но тщетно – день и ночь чувство неминуемой беды висело над ней, как дамоклов меч, готовый поразить ее в любой момент.
Если бы только ее муж появился, она бы назначила ему содержание, при условии что Вилльерс прекратит ее беспокоить. Но сейчас Мадам Мидас сражалась в темноте с неведомым врагом. Она начала бояться оставаться одна, и даже когда тихо сидела с Селиной, внезапно вздрагивала и с опаской взглядывала на дверь, будто услышав за порогом его шаги. Неконтролируемое воображение может вздернуть рассудок на мысленную дыбу, в сравнении с которой пытки инквизиции – просто ложе из лепестков роз!
Селину очень огорчало такое положение дел. Она пыталась вразумить и утешить свою хозяйку самыми дружескими поговорками, но мисс Спроттс была совершенно не способна лечить душевные расстройства, и жизнь миссис Вилльерс стала настоящим адом на земле.
– Мои беды закончатся когда-нибудь? – беспокойно расхаживая по своей спальне, спросила она Селину в ту ночь, когда Меддлчипы давали бал. – Этот человек отравил всю мою жизнь, а теперь наносит мне удар из темноты.
– Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, – процитировала Селина, обустраивавшая спальню на ночь.
– Фи! – нетерпеливо ответила Мадам Мидас, подойдя к французскому окну и открыв его. – Откуда ты знаешь, что он мертв? Иди сюда, Селина, – продолжала она, поманив бывшую няньку, и показала на сад, омытый лунным светом. – Меня всегда ужасает, что он наблюдает за домом. Даже теперь он может прятаться вон там…
И она показала в сад.
Селина выглянула, но ничего не увидела. Там была ровная лужайка, пожухлая и пожелтевшая от жары – она тянулась примерно на пятьдесят шагов и заканчивалась около низкой живой изгороди, красовавшейся у подножия красной кирпичной стены, которая огораживала эту сторону участка. Верхушка стены была усыпана битыми бутылками, а за стеной находилась улица: было слышно, как люди проходят мимо. Благодаря луне в саду было светло как днем, и, как указала Селина своей госпоже, там просто негде было спрятаться мужчине. Но это не удовлетворило Мадам Мидас. Она оставила окно полуоткрытым, чтобы в него врывался прохладный ночной воздух, и задернула красные бархатные занавески.
– Вы не закрыли окно, – заметила мисс Спроттс, взглянув на госпожу. – Если вы нервничаете, при открытых окнах вы не будете чувствовать себя в безопасности.
Мадам Мидас посмотрела на окно.
– При такой жаре я не смогу уснуть, – жалобно сказала она. – Ты не могла бы устроить так, чтобы его можно было оставить открытым?
– Попытаюсь, – ответила Селина.
Она раздела свою госпожу, уложила ее в постель, а потом принялась сооружать нечто вроде ловушки на ночного грабителя. Кровать с пологом на четырех столбиках, с тяжелыми темно-красными занавесями, стояла изголовьем вплотную к стене рядом с окном. Занавески окна и кровати мешали проникнуть внутрь любому сквозняку. Прямо перед окном Селина поставила деревянный столик, так что любой, попытавшийся сюда залезть, опрокинул бы его и разбудил спящую. На столик Селина водрузила ночник и положила книгу – на тот случай, если Мадам Мидас проснется и захочет почитать, как случалось нередко. Рядом с книгой она поставила стакан домашнего лимонада, чтобы можно было попить ночью.
Селина заперла второе окно и задернула занавески. Зайдя в комнату Китти, примыкавшую к покоям Мадам Мидас, служанка заперла тамошнее единственное окно и уже хотела удалиться, но хозяйка ее остановила.
– Ты должна остаться со мною на всю ночь, Селина, – раздраженно сказала она. – Я не могу спать одна!
– Но мне нужно встретить мисс Китти, – возразила женщина. – Она рассчитывает, что дома ее будут ждать после бала.
– Ну, она придет сюда и отправится в свою комнату, – нетерпеливо сказала миссис Вилльерс, – ты же можешь оставить дверь незапертой!
– Что ж, – мрачно заметила мисс Спроттс, начиная раздеваться, – для нервной женщины вы оставляете открытыми очень уж много окон и дверей.
– Я не боюсь, пока ты со мной, – сказала Мадам Мидас, зевая. – Я нервничаю, только когда остаюсь одна.
Мисс Спроттс фыркнула и заметила, что «лучшее лечение – это профилактика». Потом она легла в постель, и вскоре они с хозяйкой крепко уснули.
Селина лежала с краю кровати, и миссис Вилльерс, чувствуя себя в безопасности оттого, что она не одна, спала спокойным сном. Ночь медленно тянулась, в комнате не раздавалось ни звука, кроме размеренного тиканья часов и тяжелого дыхания двух женщин.
* * *
Когда Китти вернулась с бала и пожелала спокойной ночи миссис Риллер и Беллторпу, сонный слуга впустил ее в дом. Потом миссис Риллер, чей муж уехал домой тремя часами ранее, отбыла вместе с Беллторпом, и Китти вошла в комнату Мадам Мидас. Сонный слуга, благодарный за то, что его ночная вахта закончена, отправился в постель.
Увидев, что дверь Мадам приоткрыта, Китти тихо вошла, боясь ее разбудить. Она не знала, что в комнате спит и Селина, и, услышав размеренное дыхание, решила тихо пройти в свою комнату, не потревожив свою подругу.
В слабом мерцании ночника, стоящего на столике у кровати, комната выглядела жутковато; тени, не такие четкие, как при ярком свете, сливались друг с другом и слегка сбивали с толку. Возле двери на полу стояло высокое зеркало, и Китти увидела в нем свое отражение в белом платье – бледное, похожее на призрака. Она уронила на пол свой тяжелый голубой плащ, и вместе с ним обрушился целый ливень яблоневых лепестков. Волосы Китти выбились из гладких заплетенных кос и падали на плечи золотым покровом. Девушка внимательно посмотрела на себя в зеркале – ее лицо в смутном свете казалось утомленным и измученным.
В комнату проникал сильный резкий аромат цветов, тяжелые бархатные занавески с тихим шорохом шевельнулись, когда ветер прокрался в окно.
На столе неподалеку стоял портрет Ванделупа, который тот подарил Мадам Мидас два дня тому назад. Китти не видела лица, но она знала, что это он. Протянув руку, девушка взяла фотографию с подставки и опустилась в низкое кресло в конце комнаты, на некотором расстоянии от кровати. Ее движения были так бесшумны, что двое спящих не проснулись.
Сидя в кресле с портретом в руке, Китти мечтала о мужчине, который был на нем изображен. Она знала, что красивое лицо улыбается ей из мерцающего полумрака, и гневно сжала кулаки, подумав о том, как он с ней обошелся.
Уронив портрет на колени, мисс Марчёрст откинулась на спинку кресла – ее волосы золотым дождем рассыпались по плечам – и погрузилась в размышления.
Он собирался жениться на Мадам Мидас… Человек, который разрушил ее жизнь. Он будет держать в объятьях другую женщину и рассказывать ей те же лживые байки, которые рассказывал и ей самой. Он будет смотреть мадам в глаза, и та не разглядит предательства и вероломства в глубине его глаз.
Китти не могла этого вынести. Да, Гастон был фальшивым другом, фальшивым любовником, но видеть, как он женится на другой?.. Нет! Это уже чересчур. Но что она может поделать? Влюбленная женщина слепа к дурному в обожаемом человеке, и если Китти расскажет обо всем Мадам Мидас, та просто ей не поверит.
Ах! Бесполезно бороться с судьбой – судьба слишком сильна. Поэтому ей придется страдать молча, глядя на их счастье. Когда-то Китти прочла сказку Ганса Андерсена про русалочку, которая танцевала, чувствуя, будто мечи вонзаются в ее ноги, пока принц улыбался своей невесте… Да, все это было про нее. Ей придется стать молчаливой безучастной зрительницей; наблюдать, как он ласкает другую женщину, и каждая ласка будет вонзаться в нее, как меч…
Есть ли способ помешать этому? И если есть, то какой?
Яд…
Нет! Нет! Все что угодно, только не это. Мадам была добра к ней, и Китти не сможет отплатить за ее доброту предательством. Нет, для этого она недостаточно низка духом.
И все-таки… Что будет, если миссис Вилльерс умрет? Никто не сможет определить, что ее отравили, и тогда Китти сможет выйти замуж за Ванделупа! Мадам спит в той постели, а на столе стоит стакан с какой-то жидкостью. Надо только тихо пойти в свою комнату, принести оттуда яд и вылить его в стакан… А потом лечь в свою постель. Мадам наверняка выпьет ночью, и тогда… Да, то был единственный способ – яд!
Как тихо в доме: ни звука, только тикают часы в прихожей, и временами слышен шуршащий топот лапок крысы или мыши. Рассвет слабо алеет на востоке, с юга прилетает прохладный утренний ветер, соленый, пахнущий океаном.
Ах! Что это? Вопль… Кричит женщина… Потом другая, и неистово звонит колокольчик!
Испуганные слуги собираются со всего дома – во всех стадиях одетости и раздетости. Звон раздается из спальни миссис Вилльерс – и обрывается, когда все вбегают туда.
Что за зрелище предстает их глазам! Китти Марчёрст, все еще в бальном платье, конвульсивно цепляется за кресло: Мадам Мидас, бледная, но спокойная, держит колокольчик, а на кровати, свесив с нее одну руку, лежит Селина Спроттс – мертвая!
У окна лежит опрокинутый столик; разбитые вдребезги стакан и ночник валяются на ковре.
– Немедленно пошлите за доктором! – кричит Мадам Мидас, выпустив веревку колокольчика и бросившись к окну. – У Селины какой-то приступ!
Испуганный слуга отправляется на конюшни и будит грумов, и вскоре один из них верхом сломя голову мчится за доктором Чинстоном.
Топот копыт… Топот копыт в холодном утреннем воздухе. Несколько рабочих, встречающихся по пути, удивленно глядят на отчаянного всадника. К счастью, доктор живет в Сент-Килде и, когда его будят, быстро одевается, берет лошадь грума и скачет в дом миссис Вилльерс.
Он спешивается, заходит в дом, потом – в спальню. Китти, бледная и измученная, сидит в кресле; занавески окна подняты, и холодный свет дня льется в комнату. Мадам Мидас стоит на коленях рядом с трупом, все слуги собрались вокруг нее.
Доктор Чинстон поднимает руку Селины, и та безжизненно падает. Лицо женщины мертвенно-белое, глаза смотрят в никуда, из уголка крепко сжатых губ тянется струйка пены. Доктор кладет ладонь на ее сердце – биения нет. Он благоговейно закрывает невидящие глаза и поворачивается к стоящей на коленях женщине и испуганным слугам.
– Она мертва, – коротко говорит доктор Чинстон и приказывает слугам оставить комнату.
* * *
Когда все вышли и в комнате остались только Мадам, Китти и доктор, он спросил:
– Когда это случилось, миссис Вилльерс?
– Не знаю, – с плачем ответила та. – Вечером она была в порядке, когда мы легли спать, и оставалась со мной всю ночь, потому что я нервничала. Я крепко спала, как вдруг меня разбудил крик, и я увидела, что Китти стоит рядом с постелью, а Селина бьется в конвульсиях. Потом она затихла и лежала так до вашего прихода. Что случилось?
– Апоплексия, – с сомнением проговорил доктор. – По крайней мере, судя по симптомам. Но, может быть, мисс Марчёрст сумеет рассказать нам, когда произошел приступ?
Он повернулся к Китти, которая дрожала в кресле и выглядела такой бледной, что Мадам Мидас подошла к ней, чтобы посмотреть, как она. Однако девушка с криком отпрянула от нее, встала и неверными шагами приблизилась к доктору.
– Вы говорите, что она, – Китти показала на тело, – умерла от апоплексии?
– Да, – отрывисто ответил доктор. – Все симптомы апоплексии налицо.
– Вы ошибаетесь, – выдохнула девушка, положив ладонь на его руку. – Это яд!
– Яд? – удивленно повторили Мадам и доктор.
– Послушайте, – быстро заговорила Китти, с огромным усилием овладев собой. – Я вернулась домой с бала между двумя и тремя часами, вошла сюда, чтобы проследовать в свою комнату. – Она показала на другую дверь. – Я не знала, что Селина с мадам.
– Да, – тихо подтвердила миссис Вилльерс. – Это верно, я попросила ее остаться в самый последний миг.
– Я собиралась тихо лечь в постель, – негромко продолжала Китти, – чтобы не будить Мадам, но тут увидела на столе портрет мистера Ванделупа. Я взяла его, чтобы на него посмотреть.
– Как вы могли видеть без света? – резко спросил доктор Чинстон, взглянув на нее.
– Горел ночник, – ответила мисс Марчёрст, показав на его осколки на полу. – И я могла только догадываться, что это портрет мистера Ванделупа. Но, во всяком случае, я села с ним вот в то кресло и уснула.
– Видите ли, доктор, она была на балу и устала, – перебила Мадам Мидас. – Но продолжай же, Китти, я хочу знать, почему Селина была отравлена!
– Я не знаю, сколько проспала, – сказала девушка, облизывая сухие губы, – но меня разбудил шум у окна. – Она показала на окно, и ее слушатели повернулись к нему. – Я посмотрела туда и увидела, как из-за занавески высунулась рука с пузырьком. Пузырек подержали над стаканом, стоящим на столе… А когда содержимое было вылито в стакан, рука исчезла.
– Почему же вы не закричали, не позвали на помощь? – быстро спросил доктор.
– Я не могла, – ответила Китти. – Я так испугалась, что упала в обморок. Когда же я пришла в себя, Селина уже выпила яд! Я вскочила, подбежала к кровати, но она была уже в конвульсиях. Я разбудила мадам… И это все.
– Странная история, – задумчиво сказал Чинстон. – И где же стакан?
– Разбился, доктор, – ответила миссис Вилльерс. – Вылезая из постели, я опрокинула столик, разбив и ночник, и стакан.
– Кто-нибудь мог притаиться за занавеской окна? – спросил доктор.
– Нет, – ответила Мадам, – но окно было открыто всю ночь. Поэтому, если все произошло так, как сказала Китти, отравитель должен был просунуть руку в открытое окно.
Доктор Чинстон подошел к окну и выглянул. Он не увидел на клумбе отпечатков следов, хотя она была такой мягкой, что любой, ступив на нее, оставил бы отпечаток.
– Странно, – сказал доктор, пристально взглянув на Китти. – Необычайная история.
– Но правдивая, – храбро ответила девушка. Краска возвращалась на ее лицо. – Я говорю, что ее отравили!
– Но кто же? – спросила Мадам Мидас.
Тут она вспомнила о своем муже.
– Не знаю, – ответила мисс Марчёрст, – я видела только руку.
– В любом случае, – медленно проговорил Чинстон, – отравитель не знал, что ваша няня осталась с вами, поэтому яд предназначался для миссис Вилльерс.
– Для меня? – переспросила мертвенно-бледная Мадам Мидас. – Я так и знала! Мой муж жив, и это его рук дело!
Глава 12
Пугающее открытие
Плохие новости имеют крылья, и еще до полудня о смерти Селины Спроттс знал весь Мельбурн. Конечно, на сцене появился вездесущий репортер, и вечерние газеты дали свою версию происшествия, намекнув на убийство. Для такого заявления не было оснований, поскольку доктор Чинстон велел Китти и Мадам Мидас ничего не говорить про яд и большинство поняли так, что покойная умерла от апоплексии. Однако слухи (никто не знал, где они зародились!) гуляли повсюду. Говорили, что женщину отравили, и эта версия, с добавлениями одних людей, приукрашенная в мельчайших деталях другими, вскоре превратилась в законченную историю.
В «Клубе холостяков» горячо обсуждали эту тему, когда около восьми часов вечера туда вошел Ванделуп. Стоило ему появиться, как его немедленно забросали вопросами. Как обычно, француз выглядел спокойным и хладнокровным и молча улыбался при виде взбудораженной группы мужчин.
– Вы знакомы с миссис Вилльерс, – напористо сказал Беллторп, – поэтому должны знать об этом деле все.
– С чего бы? – ответил Гастон, потянув себя за ус. – Знакомство с кем-то не включает в себя знание обо всем, что происходит в чужом доме. Уверяю вас, я так же несведущ, как и вы, и знаю только опубликованное в газетах!
– Говорят, что эта женщина… Спроттс или Поттс, или как там ее – умерла от яда, – сказал Барти Джарпер, который шнырял по всему клубу, собирая информацию.
– Доктор говорит – от апоплексии, – сказал Беллторп, зажигая сигарету. – Она была в той же комнате, что и миссис Вилльерс, и ее нашли утром мертвую.
– Мисс Марчёрст тоже была в комнате, – горячо вставил Барти.
– Да ну? – спокойно сказал Ванделуп, повернувшись к нему. – Вы думаете, она имеет к этому какое-то отношение?
– Конечно нет, – сказал Роллстоун, который только что вошел, – у нее не было причин убивать ту женщину.
Ванделуп улыбнулся.
– Вы так логичны, – пробормотал он. – Для всего-то вам нужна причина.
– Само собой, – ответил Феликс, вставив в глаз монокль. – Без причины нет и следствия!
– Это не могла сделать мисс Марчёрст, – сказал Беллторп. – Говорят, яд вылили из пузырька, который держала просунувшаяся в окно рука… Это чистая правда! – Он с вызовом посмотрел на недоверчивые лица вокруг. – Один из слуг миссис Вилльерс слышал об этом в доме и рассказал служанке миссис Риллер.
– Откуда, – вежливо улыбнулся француз, – все сведения были переданы вам – слово в слово.
Беллторп слегка покраснел и отвернулся, увидев улыбки остальных: его связь с миссис Риллер была хорошо известна.
– Все эти россказни про руку – вздор, – авторитетно заявил Феликс Роллстоун. – Это было в спектакле под названием «Спрятанная рука».
– Может, тот, кто отравил мисс Спроттс, и почерпнул задумку из спектакля? – предположил Джарпер.
– Фи, мой дорогой, – вяло отозвался Ванделуп. – Люди не черпают идеи из мелодрам. У всех есть своя версия этой истории; лучше будет подождать результатов дознания.
– А что, назначено дознание? – вскричали все.
– Так я слышал, – невозмутимо ответил француз. – Похоже, дело нечисто, а?
– Странный случай отравления, – заметил Беллторп.
– Ах, да ведь еще не доказано, что имело место отравление, – сказал Ванделуп, пристально глядя на него. – Вы делаете слишком поспешные выводы!
– Нет дыма без огня, – глубокомысленно заявил Роллстоун. – Вот увидите, все мы будем сильно удивлены результатами дознания!
На том дискуссия была закрыта.
Дознание было назначено на следующий день, и Мадам Мидас попросила Калтона присутствовать там в ее интересах. Присутствовал также офицер сыскной полиции Килсип – свернувшись в углу, как кот, он вслушивался в каждое слово свидетельских показаний.
Первой вызвали Мадам Мидас, которая под присягой показала, что покойная, Селина Джейн Спроттс, была ее служанкой. Мисс Спроттс отправилась в постель в полном здравии, а на следующее утро она, миссис Вилльерс, нашла служанку мертвой.
Коронер задал несколько вопросов, имеющих отношение к данному делу.
Вопрос:
– Насколько мне известно, вас разбудила мисс Марчёрст?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– Она вошла в вашу комнату, чтобы проследовать оттуда в свою?
Ответ:
– Так и есть. Иначе попасть в ее комнату невозможно.
Вопрос:
– Одно из окон вашей комнаты было открыто?
Ответ:
– Да… Всю ночь.
Потом вызвали мисс Китти Марчёрст, и, дав присягу, она рассказала историю про руку, протянувшуюся из окна. Это произвело в суде большую сенсацию, у Калтона сделался озадаченный вид, а Килсип, почуяв загадку, втихомолку потер худые руки.
Вопрос:
– Насколько я понимаю, мисс Марчёрст, вы живете в доме миссис Вилльерс?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– И вы были близко знакомы с покойной?
Ответ:
– Я знала ее всю свою жизнь.
Вопрос:
– Был ли кто-нибудь, кто желал бы ей зла?
Ответ:
– Нет, насколько я знаю. Она была всеобщей любимицей.
Вопрос:
– В какое время вы вернулись домой с бала?
Ответ:
– Думаю, примерно в половине третьего ночи. Я отправилась прямиком в комнату миссис Вилльерс.
Вопрос:
– Намереваясь пройти через нее, чтобы попасть в свою?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– Вы говорите, что уснули, глядя на портрет. Как долго вы спали?
Ответ:
– Не знаю. Меня разбудил шум у окна, и я увидела, как появилась рука.
Вопрос:
– Это была мужская рука или женская?
Ответ:
– Не знаю. Было слишком плохо видно, чтобы я могла четко ее разглядеть. И я была испугана… И упала в обморок.
Вопрос:
– Вы видели, как тот, кому принадлежала рука, вылил нечто из пузырька в стакан на столе?
Ответ:
– Да. Но я не видела, как рука исчезла. Я сразу упала в обморок.
Вопрос:
– Когда вы пришли в себя, покойная выпила содержимое стакана?
Ответ:
– Да. Она, наверное, почувствовала жажду и выпила, не зная, что там яд.
Вопрос:
– Откуда вы знаете, что там был яд?
Ответ:
– Я лишь предполагаю. Сомневаюсь, что кто-то мог просунуть руку в окно и вылить что-то в стакан без злого умысла.
Потом коронер спросил, почему стакан с остатками содержимого не представили как улику, и ему сообщили, что стакан разбился.
Когда Китти закончила давать показания и сошла со ступеней, она перехватила взгляд Ванделупа, который остро смотрел на нее. Она вызывающе вскинула голову, встретилась с ним глазами, и Гастон многозначительно улыбнулся. Однако тут Килсип подался вперед и прошептал что-то коронеру, после чего Китти позвали обратно.
Вопрос:
– Вы были актрисой, мисс Марчёрст?
Ответ:
– Да. Я некоторое время ездила в театральные турне вместе с мистером Теодором Вопплсом.
Вопрос:
– Вам известна драма под названием «Спрятанная рука»?
Ответ:
– Да… Я играла в ней один или два раза.
Вопрос:
– Нет ли сильного сходства между рассказанной вами историей этого преступления и упомянутой драмой?
Ответ:
– Да, они очень похожи.
Потом давал показания Килсип. Он показал под присягой, что исследовал землю между окном, в которое просунулась предполагаемая рука, и стеной сада. На клумбе под окном он не обнаружил отпечатков ног, а это единственное место, где они могли бы остаться, поскольку сам газон был твердым и сухим. Он также обследовал стену, но не смог найти признаков того, что кто-то через нее перебирался, к тому же верх стены защищало битое стекло. Кусты у ее подножья не были смяты, поломаны или как-то потревожены.
Вслед за тем вызвали доктора Чинстона, который показал, что проделал вскрытие тела умершей. То было тело женщины, по-видимому пятидесяти или пятидесяти пяти лет, среднего роста, хорошо упитанной. На нем не обнаружено ни язв, ни других следов заболевания, никаких свидетельств насильственной смерти. Мозг был гиперемированным и мягким, и в местах, известных как желудочки мозга, обнаружено ненормальное количество жидкости. В легких было полно темной жидкой крови; сердце, очевидно, здоровое; левая его часть сморщенная и пустая, но правая расширенная и полная темной жидкой крови. Желудок был гиперемированным и содержал некоторое количество частично переваренной пищи; кишечник в некоторых местах был гиперемированным, и во всем теле кровь была темной и жидкой.
Вопрос:
– Что в таком случае, по вашему мнению, послужило причиной смерти?
Ответ:
– По моему мнению, смерть наступила в результате серьезного кровоизлияния в мозг, общеизвестного как серозная апоплексия.
Вопрос:
– Значит, вы не нашли в желудке или где-либо еще признаков, которые привели бы вас к умозаключению, что был принят яд?
Ответ:
– Нет, никаких.
Вопрос:
– Судя по результатам вскрытия, вы могли бы сказать, что смерть покойной была вызвана каким-нибудь наркотическим ядом?
Ответ:
– Нет. Состояние вскрытого тела вполне совместимо с состоянием тех, кого отравили определенными ядами, но нет причин предполагать, что в данном случае был применен какой-либо яд, поскольку я, конечно же, делаю выводы лишь на основании того, что вижу. А присутствие ядов, особенно растительных, можно определить только с помощью химических анализов.
Вопрос:
– Вы проводили химические анализы содержимого желудка?
Ответ:
– Нет, это не входит в мои обязанности. Я передал желудок полиции, поскольку есть подозрение, что был применен яд, и теперь им будет заниматься правительственный химик-аналитик.
Вопрос:
– Имеются показания, что перед смертью у нее были конвульсии – разве это не симптом наркотического отравления?
Ответ:
– В некоторых случаях – да, но не как правило. Например, аконит всегда вызывает конвульсии у животных, но редко у людей.
Вопрос:
– Как вы объясните гиперемированное состояние легких?
Ответ:
– Полагаю, смерть из-за остановки дыхания вызвала серьезную эффузию.
Вопрос:
– Ощущался ли какой-то запах?
Ответ:
– Нет, абсолютно никакого.
После этого дознание было перенесено на следующий день.
Все это дело вызвало большую шумиху. Если показания Китти Марчёрст были верны, покойная должна была умереть от яда; но, с другой стороны, доктор Чинстон категорически заявил, что не обнаружил никаких следов яда и что покойная явно умерла от апоплексии. Мнение публики полярно разделилось: одни заявляли, что история, рассказанная Китти, – правда, в то время как другие говорили, что она почерпнула идею из «Спрятанной руки» и пересказала ее только для того, чтобы прославиться.
В газеты на эту тему пришло множество писем, в каждом из которых предлагалось разрешение загадки, но факт оставался фактом: Китти сказала, что покойную отравили, а доктор – что та умерла от апоплексии.
Все это крайне озадачило Калтона. Без сомнения, убийца намеревался отравить миссис Вилльерс, но, поскольку Селина осталась с нею на ночь, был отравлен не тот человек. Мадам Мидас рассказала Калтону историю своей жизни и категорически заявила: если яд предназначался ей, это сделал Вилльерс.
Очень хорошо, но тогда вставал вопрос: жив ли Вилльерс? Полиция снова взялась за работу – и снова поиски мистера Вилльерса не дали никаких результатов.
На всем этом деле лежал покров тайны. Похоже, нельзя было даже определить, произошло ли убийство, или покойная скончалась от естественных причин. Единственным шансом выяснить правду оставалось исследовать содержимое желудка и установить причину смерти: как только это будет сделано, расследование будет или продолжено, или остановлено, в зависимости от доклада специалиста. Если он скажет, что это апоплексия, история Китти обязательно будет дискредитирована как выдумка, но, если обнаружатся следы яда, предстоит искать убийцу.
Дело зашло в тупик, и все с нетерпением ждали доклада химика.
Как вдруг к этой истории пробудился новый интерес благодаря сообщению, что известный токсиколог, доктор из Балларата – Голлипек, прибыл в Мельбурн, чтобы помочь исследовать содержимое желудка и выявить факты, которые могли бы пролить свет на загадочную смерть.
Увидев заметку, где говорилось о приезде Голлипека, Ванделуп сильно встревожился.
– Будь проклята книга Превола, – сказал он себе, отбросив газету. – Она наведет его на верный след, и тогда… Что ж, – заключил он нравоучительным тоном, – говорят, опасность обостряет ум человека; мне повезло, если это действительно так.
Глава 13
Нашла коса на камень
Комнаты месье Ванделупа на Кларендон-стрит, в Восточном Мельбурне, были роскошны и мастерски обставлены в полном соответствии со вкусами их владельца. Но моралисты очень любят изображать пресыщенного деспота, который несчастен среди окружающего его великолепия, – вот и мистер Гастон Ванделуп был не то чтобы несчастен, но ему было очень не по себе. Дознание отложили до тех пор, пока правительственный специалист с помощью доктора Голлипека не исследует содержимое желудка. А если верить заметке в вечерней газете, то некоторые странные заявления, имеющие отношение к кое-каким людям, будут сделаны уже на следующий день!
Это и заставило Ванделупа сильно встревожиться, поскольку он точно знал: доктор Голлипек проследит сходство между смертью Селины Спроттс в Мельбурне и Адели Блонде в Париже. А потом возникнет вопрос: как же такое могло случиться, что яд, задействованный в одном случае, был задействован и в другом?! А если такой вопрос возникнет, то с Гастоном все будет кончено, потому что его прошлое не выдержит расследования.
Береженого бог бережет, и мистер Ванделуп решил покинуть страну. Со своей обычной предусмотрительностью он догадался, что доктор Голлипек впутается в это дело, поэтому забрал свои деньги отовсюду, куда их вложил, и боˊльшую часть отослал в Америку, в Нью-Йоркский банк, оставив только определенную сумму на дорогу. Француз собирался покинуть Мельбурн на следующее утро, сесть на экспресс до Сиднея и перехватить пароход, идущий в Сан-Франциско через Новую Зеландию и Гонолулу. Как только он окажется в Америке, он будет в безопасности, а поскольку теперь у него имелась куча денег, он сможет жить там в свое удовольствие!
Ванделуп отказался от идеи жениться на Мадам Мидас, потому что не осмеливался остаться в Австралии. Но, с другой стороны, в Штатах полно богатых наследниц, с одной из которых он сможет сочетаться браком, если того пожелает, поэтому – бросить Мадам? Невелика важность. К тому же тогда он избавится от Пьера Лемара: как только между ними проляжет океан, Гастон позаботится о том, чтобы они никогда больше не встречались.
В общем, мистер Ванделуп со свойственными ему проворством и хладнокровием принял все предосторожности для обеспечения собственной безопасности. Но, несмотря на то, что через двенадцать часов ему уже предстояло быть на пути в Сидней по дороге к Штатам, он чувствовал легкое беспокойство – ведь, как сам он часто говаривал: «Всегда возможны неожиданности».
Примерно в восемь часов вечера Гастон занимался тем, что укладывал вещи, готовясь уехать на следующее утро. Он передавал свои апартаменты Беллторпу, поскольку этот юный джентльмен в последнее время получил кое-какие деньги и был недоволен жизнью под родительским кровом, где его держали в излишней строгости.
Сидя в рубашке с длинными рукавами посреди хаоса из предметов одежды, чемоданов и коробок, Ванделуп с опытностью завзятого путешественника как можно проворней и аккуратней упаковывал вещи. Француз хотел покончить с этим делом до десяти и сходить показаться в клубе, чтобы устранить любые подозрения в своем скором отъезде. Он не собирался рассылать прощальных открыток, поскольку был скромным молодым человеком и хотел ускользнуть из страны незаметно. Кроме того, малейший намек на его предстоящий отъезд наверняка насторожил бы доктора Голлипека, и тогда не миновать беды… Вот почему Гастон считал лучшей тактикой осмотрительность.
Газовые лампы ярко освещали комнату, в которой царил беспорядок, а в центре беспорядка восседал мистер Ванделуп, как Марий на развалинах Карфагена.
Он был полностью поглощен своим занятием, когда в дверь позвонили, и вскоре вошла квартирная хозяйка Гастона с визитной карточкой в руке.
– Этот джентльмен хочет вас видеть, сэр, – сказала она, протягивая визитку.
– Меня нет дома, – холодно ответил Ванделуп, вынув изо рта сигарету, которую курил. – Сегодня вечером я ни с кем не могу встречаться.
– Он говорит, что вы захотите увидеться с ним, сэр, – ответила женщина, стоя у порога.
– Какого черта, – тревожно пробормотал француз. – Интересно, как зовут этого упрямого джентльмена?
Он взглянул на карточку. На ней было написано: «Доктор Голлипек».
Ванделуп встал, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Битва вот-вот должна была начаться, и он знал, что понадобятся вся его смекалка и изворотливость, чтобы выйти из схватки невредимым. Доктор Голлипек бросил ему перчатку, и придется ее поднять. Что ж, лучше немедленно узнать самое худшее, поэтому он сказал хозяйке, что примет Голлипека внизу. Гастон не хотел, чтобы доктор сюда поднялся, ведь тогда Голлипек увидел бы все доказательства того, что Ванделуп собирается покинуть страну.
– Я поговорю с ним внизу, – резко сказал Гастон хозяйке. – Попросите джентльмена подождать.
Однако женщину вдруг грубо оттолкнули в сторону, и доктор Голлипек, такой же неряшливый и запущенный, как всегда, шагнул в комнату.
– Не надо, мой дорогой друг, – сказал он скрипучим голосом, цепко посматривая сквозь очки на молодого человека, – мы можем поговорить и здесь.
Ванделуп знаком велел хозяйке оставить комнату, что та и сделала, закрыв за собой дверь. Потом, огромным усилием воли овладев собой, Гастон с улыбкой двинулся к доктору.
– Ах, мой дорогой месье! – сказал он музыкальным голосом, протягивая обе руки. – Как я счастлив вас видеть!
Доктор Голлипек в ответ на это радостно забулькал – верней, попытался засмеяться, но что-то в его организме явно пошло вразлад, и изо рта его вырвались некие скребущие звуки.
– Вы умный молодой человек, – ласково сказал он Гастону, разматывая с шеи длинный темно-красный шерстяной шарф, отчего от его жилета тут же отлетела пуговица.
Доктор Голлипек, однако, привык к таким маленьким эксцентричным выходкам своего гардероба. Он заколол жилет булавкой, уселся, расстелил на коленях носовой платок и в упор посмотрел на Ванделупа.
Гастон накинул свободный бархатный прокуренный пиджак и с сигаретой во рту прислонился к каминной доске.
На улице шел дождь, приятный стук капель был ясно слышен в тишине комнаты, а временами порыв ветра заставлял дребезжать окна и колыхал тяжелые зеленые портьеры. Двое мужчин пристально смотрели друг на друга, потому что знали – им предстоит неприятная четверть часа. Они были похожи на двух умных фехтовальщиков, каждый из которых выискивал возможность начать бой.
Голлипек сидел в суровом молчании; истрепанные обшлага свисали на его неуклюжие руки, грязное пальто все было в морщинах и складках. Понаблюдав за ним несколько мгновений, Ванделуп был вынужден начать схватку.
– В этой комнате не прибрано, не так ли? – сказал он, небрежно кивнув на хаос вокруг. – Я собирался уехать на несколько дней.
– На несколько дней, ха-ха! – заметил Голлипек, и внутри его что-то снова пошло наперекосяк. – И вы собирались в…
– Сидней, – быстро ответил Гастон.
– А потом? – спросил доктор.
Ванделуп пожал плечами.
– Это зависит от обстоятельств, – беззаботно ответил он.
– Ошибка, – ответил Голлипек, подавшись вперед. – Это зависит от меня!
Гастон улыбнулся.
– В таком случае обстоятельства в вашем лице разрешат мне самому выбрать пункт моего назначения.
– Пункт вашего назначения полностью зависит от того, куда вас направят обстоятельства в лице меня, – мрачно ответил доктор.
– Фи! – холодно сказал француз. – Давайте покончим с аллегориями и вспомним про здравый смысл. Что вам нужно?
– Мне нужен Октав Бролар, – сказал Голлипек, вставая.
Ванделуп именно этого и ожидал и был слишком умен, чтобы тратить впустую время, отрицая свою личность.
– Он перед вами, – отрывисто ответил француз. – Что дальше?
– Значит, вы признаете, что являетесь Октавом Броларом, сосланным в Новую Каледонию за убийство Адель Блонде? – спросил доктор, похлопывая ладонью по столу.
– Перед вами – признаю. – Ванделуп подошел к двери и запер ее. – Перед другими – нет!
– Зачем вы заперли дверь? – спросил Голлипек угрюмо.
– Я не хочу, чтобы о моих личных делах знал весь Мельбурн, – учтиво ответил Гастон, возвращаясь к очагу. – Вы боитесь?
Что-то снова разладилось в организме доктора Голлипека, и он заскрежетал – то был суровый иронический смех.
– А у меня испуганный вид? – спросил он, раскидывая руки.
Ванделуп нагнулся к лежащему у его ног открытому чемодану, вытащил из него револьвер и направил его ствол прямо на доктора.
– Вы превосходная мишень, – быстро заметил француз, кладя палец на спусковой крючок.
Доктор Голлипек сел и снова пристроил на коленях носовой платок.
– Весьма вероятно, – спокойно ответил он, – но на этой мишени вы практиковаться не будете.
– Почему же? – спросил Ванделуп, все еще держа палец на спусковом крючке.
– Потому что выстрел встревожит весь дом, – безмятежно проговорил Голлипек, – и если меня найдут мертвым, вас арестуют за убийство. Если же я буду только ранен, я смогу рассказать несколько фактов о мистере Октаве Броларе – фактов, которые возымеют очень неприятное воздействие на жизнь мистера Гастона Ванделупа.
Ванделуп со смехом положил револьвер на каминную доску, зажег сигарету и сел напротив Голлипека.
– Вы храбрый человек, – заметил он, невозмутимо выпуская струйку дыма, – я восхищаюсь храбрыми людьми.
– Вы умный человек, – ответил доктор. – Я восхищаюсь умными людьми.
– Очень хорошо, – сказал француз, скрестив ноги в лодыжках. – Поскольку мы понимаем друг друга, я жду, когда вы объясните цель вашего визита.
Доктор Голлипек с похвальным самообладанием положил руки на колени и выполнил просьбу мистера Ванделупа.
– Я прочел в газетах Балларата и Мельбурна, – негромко начал доктор, – что Селина Спроттс, служанка миссис Вилльерс, мертва. В газетах говорилось, что подозревается убийство, и, согласно показаниям Китти Марчёрст, которую, кстати сказать, я хорошо помню, покойная была отравлена. Тело обследовали, но не обнаружили никаких следов яда. Зная, что вы знакомы с Мадам Мидас, я понял, что это особый случай – тем более что свидетельница видела, как был дан яд, но никаких следов оного не смогли найти. Поэтому я приехал в Мельбурн, повидался с доктором, который обследовал тело, и выслушал его мнение по этому вопросу. Симптомы, описанные как признаки апоплексии, были схожи с симптомами, при которых в Париже умерла женщина по имели Адель Блонде. Тот случай описывается в книге господ Превола и Лебрана. У меня появились кое-какие подозрения, я принял участие в химическом анализе тела и выяснил, что женщина по имени Спроттс была отравлена экстрактом болиголова – тем же самым ядом, который фигурировал в деле Адели Блонде. Человек, отравивший Адель Блонде, был сослан в Новую Каледонию, сбежал оттуда и явился в Австралию. Он приготовил яд в Балларате… А причина, по которой я сегодня сюда заглянул, – это чтобы узнать, зачем месье Октав Бролар, более известный под именем Гастона Ванделупа, намеревался отравить Мадам Мидас, вместо каковой по ошибке отравил Селину Спроттс!
Если доктор Голлипек рассчитывал смутить Ванделупа подробным перечислением фактов, он никогда в жизни не ошибался сильнее, потому что сей молодой джентльмен хладнокровно выслушал его до конца и, вынув сигарету изо рта, спокойно улыбнулся.
– Во-первых, – вежливо сказал Гастон, – я признаю правдивость всей вашей истории, за исключением последней ее части. И я должен сделать вам комплимент: то, что вы догадались идентифицировать Ванделупа как Бролара, достойно восхищения, хотя вы не можете предоставить никаких доказательств, что это одно и то же лицо. Что же касается смерти мадемуазель Спроттс, – да, она умерла так, как вы сказали. Но хотя я и изготовил яд, я его не применял!
– Тогда кто же применил? – спросил Голлипек, заранее приготовившийся к такому запирательству.
Ванделуп разгладил ус и остро посмотрел на доктора.
– Китти Марчёрст, – хладнокровно ответил он.
Дождь дико колотил в окно, кто-то в нижней комнате играл неизменный вальс «Однажды летней ночью в Мюнхене», а Ванделуп, откинувшись на спинку своего кресла, пристально глядел на доктора Голлипека, который недоверчиво взирал на него.
– Это неправда! – резко сказал доктор. – Какие у нее были причины отравлять мисс Спроттс?
– Никаких причин, – мягко проговорил француз. – Но у нее были причины отравить миссис Вилльерс.
– Продолжайте, – угрюмо сказал Голлипек. – Я не сомневаюсь, вы состряпаете отличную историю!
– С вашей стороны очень любезно делать мне комплименты, – беспечно ответил Ванделуп. – Но так уж вышло, что в данном случае я говорю правду. Китти Марчёрст была моей любовницей.
– Значит, это вы погубили ее? – вскричал доктор, отталкивая свое кресло.
Француз равнодушно пожал плечами.
– Если вы должны называть это именно таким словом, то – да, – просто ответил он. – Но она упала мне в руки, как спелое яблочко. Уж конечно, – с издевательской ухмылкой добавил Ванделуп, – вы, в вашем-то возрасте, не верите в добродетель?
– Нет, верю! – яростно ответил Голлипек.
– Ну и глупец!
Гастон бросил развратный взгляд на отражение своего красивого лица в зеркале.
– Бальзак был прав, как никогда, утверждая, что добродетель женщины – это самая великая выдумка мужчины. Но не будем сейчас обсуждать мораль. Мадемуазель Марчёрст отправилась со мной в Мельбурн и жила там в качестве моей любовницы. Потом она захотела, чтобы я женился на ней, а я отказался. У нее был пузырек с ядом, изготовленным мною, и она угрожала покончить жизнь самоубийством, приняв этот яд. Я помешал ей это сделать; тогда она покинула меня и сделалась актрисой. Когда она встретилась с Мадам Мидас и стала жить у нее, мы возобновили наше знакомство. В ночь того… Ну, убийства, если вам угодно так это называть – мы с мадемуазель Марчёрст вместе были на балу. Она услышала, что я собираюсь жениться на Мадам Мидас, и спросила меня, правда ли это. Я этого не отрицал, и она сказала, что скорее отравит миссис Вилльерс, чем увидит ее моей женой. Мадемуазель отправилась домой и, не зная, что в кровати с Мадам Мидас спит ее служанка, отравила питье… Последствия вам известны. Что же касается истории с рукой… Ба, да это же просто сцена из пьесы, только и всего!
Доктор Голлипек встал и принялся расхаживать туда-сюда на небольшом пространстве, свободном от беспорядка.
– Ну вы и дьявол! – сказал он, с восхищением взглянув на Ванделупа.
– Потому что не я отравил ту женщину? – издевательски спросил Гастон. – Ха! Да у вас морали меньше, чем я думал.
Доктор не обратил никакого внимания на насмешку. Засунув руки в карманы, он повернулся к молодому человеку.
– Завтра я дам показания, – сказал Голлипек негромко, пристально глядя на француза. – И докажу, что женщину, несомненно, отравили. Чтобы это доказать, я должен буду сослаться на случай Адель Блонде, и тогда вы будете впутаны в дело.
– Простите, – холодно заметил Ванделуп, стряхивая пепел со своего бархатного пиджака, – в дело будет вовлечен Октав Бролар, который в настоящее время, – он бросил на Голлипека пронзительный взгляд, – находится в Новой Каледонии.
– А вы в таком случае кто такой? – угрюмо спросил доктор.
– Я друг Бролара, – сдержанно ответил Ванделуп. – Я, Бролар и Превол – один из авторов книги, на которую вы ссылаетесь, – вместе изучали медицину. И, разумеется, мы знакомы с ядом, экстрагированным из болиголова.
Француз говорил так спокойно, что Голлипек озадаченно посмотрел на него, не понимая, что он имеет в виду.
– Вы хотите сказать, что Бролар и Превол были студентами-медиками? – с сомнением спросил он.
– Именно, – ответил мистер Ванделуп, грациозно махнув рукой. – Гастон Ванделуп – это вымышленная личность, которую я создал ради собственной безопасности… Вы же понимаете. Как Гастон Ванделуп, друг Бролара, я знаю об этом яде все, и я создал его в Балларате просто в порядке эксперимента. Я дам показания против женщины, которая была моей любовницей и отравила Селину Спроттс болиголовом – как Гастон Ванделуп.
– А не перекладываете ли вы на девушку свою вину? – спросил доктор, подойдя к нему.
Француз небрежно сунул руку в карман.
– А каким образом я смог бы пустить в дело яд? Я не мог отправиться в Сент-Килду, перебраться через усыпанную битыми бутылками стену и совершить преступление, как утверждает Китти Марчёрст. Если бы я все это проделал, остались бы следы… Но, уверяю вас, виновна мадемуазель Марчёрст, и никто другой. Она находилась в комнате… Мадам Мидас спала в кровати. Что было легче, чем влить яд в стакан, который стоял под рукой? Тем не менее я не говорю, что она сделала это умышленно! Импульс… Умопомрачение… Называйте как хотите… Но она это сделала.
– Господи боже! – горячо вскричал Голлипек. – Вы пытаетесь набросить веревку на шею девушки даже раньше, чем та предстала перед судом. Я считаю, что отравитель – вы сами.
– Если б я был отравителем, – хладнокровно парировал Ванделуп, – то рисковал бы быть разоблаченным, встав на место свидетеля. Пусть будет так. Я рискну дать показания, но прошу вас молчать о том, что Гастон Ванделуп – это Октав Бролар.
– Да почему же я должен молчать? – резко спросил доктор.
– По многим примечательным причинам, – вежливо ответил Ванделуп. – Во-первых, как друг Бролара я могу привести доказательства против мадемуазель Марчёрст не хуже, чем если б я появился там, как сам Бролар. Во-вторых, у вас никаких улик, чтобы идентифицировать меня как убийцу Адель Блонде. И наконец, предположим, вы докажете мою личность – какое удовлетворение вы получите, отправив меня обратно во французскую тюрьму? Я уже достаточно пострадал за свое преступление, а теперь я богат и респектабелен. Так зачем снова ввергать меня в пучину? Прочитайте «Отверженных» Гюго, прежде чем ответить, мой друг!
– Я давно уже прочел эту книгу, – угрюмо ответил Голлипек, не желая показать, насколько его впечатлил последний довод. – Я ничего о вас не расскажу, если вы немедленно покинете колонию.
– Согласен, – сказал Гастон, показав на чемодан у своих ног. – Как видите, я решил пуститься в путь еще до вашего прихода. Есть еще какие-нибудь условия?
– Никаких.
Доктор снова обмотал шею шарфом.
– С Октавом Броларом я не имею ничего общего; я просто хочу выяснить, кто убил Селину Спроттс. И если это сделали вы, я вас не пощажу!
– Не говорите «гоп», пока не перепрыгнете, – елейно ответил Ванделуп, подойдя к двери и отперев ее. – Я готов выдержать испытание судом, и это должно вас удовлетворить. Итак, я останусь в Мельбурне и пробуду здесь достаточно долго, чтобы доставить вам удовольствие повесить эту женщину за убийство, а после уеду в Америку.
Доктор Голлипек торопливо двинулся к двери: спокойная жестокость этого человека внушала ему отвращение.
– Не хотите ли бокал вина? – остановил его Гастон.
– Пить вино с вами? – грубо сказал доктор, смерив француза взглядом с ног до головы. – Увольте, я бы подавился!
И он быстро вышел.
– Хотел бы я, чтобы ты подавился, – любезно заметил мистер Ванделуп, возвращаясь в комнату. – Тьфу! Что за дьявол этот доктор! Какой опасный дурак! Но я взял над ним верх. Во всяком случае, – он зажег еще одну сигарету, – я спас Ванделупа от страданий за преступление Бролара.
Глава 14
Косвенная улика
Дело об отравлении мисс Спроттс, без сомнения, было в ту пору самой большой сенсацией Мельбурна. Газеты пестрели заметками о нем, и некоторые зашли так далеко, что даже опубликовали план дома, на котором пунктирными линиями обозначалось, как именно было совершено преступление.
Все это было чертовски забавно, потому что к настоящему времени не имелось, по сути, никакой резонной причины предполагать именно убийство. В одной газете так и говорилось: «Пока в этом деле слишком много догадок, и, учитывая характер смерти, прессе следовало бы подождать отчета правительственного химика, прежде чем публиковать столь категорические заявления». Но тщетно было пытаться вразумить публику: люди вбили в свои мудрые головы, что совершено преступление, и требовали доказательств. Поэтому, поскольку пресса не располагала никакими реальными доказательствами, она придумывала их, а люди в частных беседах раздували прочитанное до таких размеров, что получалось законченное криминальное дело.
– Тьфу! – сказал Роллстоун, прочитав сенсационные отчеты. – Несмотря на все потуги сплетников, гора в конце концов родит мышь!
Но он ошибся, потому что теперь пошли слухи о том, что правительственный аналитик и доктор Голлипек обнаружили в желудке умершей яд. Кроме того, поговаривали, что вскоре будет найден настоящий преступник. Мнения публики о том, кто именно этот преступник, разделились: некоторые, услышав историю о браке Мадам Мидас, говорили, что это ее муж; другие настаивали на том, что виновна Китти Марчёрст, которая пытается выгородить себя дикой историей о руке, высунувшейся из-за занавески; третьи отстаивали версию самоубийства.
Итак, в то утро, когда дознание было продолжено, чтобы рассмотреть улику – результаты анализа содержимого желудка, – в здании суда было полным-полно народа. Едва правительственный аналитик встал, чтобы дать показания, в зале наступила мертвая тишина.
В суде присутствовала Мадам Мидас, рядом с которой сидела Китти – вид у девушки был бледный и больной. Рядом с Калтоном расположился Килсип с удовлетворенной улыбкой на лице: похоже, у него имелся ключ к разгадке всего этого таинственного дела. Ванделуп, безукоризненно одетый и донельзя хладнокровный и спокойный, тоже присутствовал в зале, и доктор Голлипек, ожидавший своей очереди давать показания, не мог не восхищаться изумительным самообладанием и храбростью этого молодого человека.
Вызвали правительственного аналитика, который, как обычно, дал присягу, после чего показал, что ему прислали желудок покойной для проведения анализа содержимого. Он проделал обычные тесты и обнаружил присутствие алкалоида болиголова, известного под названием кониин. По его мнению, смерть усопшей была вызвана отравлением экстрактом болиголова.
(Ошеломление в зале.)
Вопрос:
– Итак, по-вашему, покойную отравили?
Ответ:
– Да, у меня нет на сей счет ни малейших сомнений. Я очень быстро обнаружил кониин, как только проделал анализы.
Когда аналитик покинул место свидетеля, поднялся оглушительный шум, поскольку его показания придали делу новый интерес. Теперь был получен ответ на вопрос, что послужило причиной смерти. Покойная была убита, и всем не терпелось узнать, кто же совершил преступление. Высказывались всевозможные мнения, но гул голосов утих, когда встал доктор Голлипек, чтобы тоже дать показания.
Доктор показал под присягой, что он – практикующий медик и работает в Балларате. Он увидел заметку о случившемся в газете и приехал в Мельбурн, поскольку подумал, что сможет пролить определенный свет на данное дело… Например, определить, где был добыт яд.
(Шум в зале.)
Примерно три года назад в Париже было совершено преступление, поднявшее в то время огромную шумиху. Поскольку дело было очень необычным, оно попало в медицинский труд, написанный мсье Преволом и мсье Лебраном. Он, Голлипек, приобрел эту книгу во Франции года два тому назад. Факты того дела вкратце таковы: актриса по имени Адель Блонде умерла от действия яда, который дал ей некий Октав Бролар, ее любовник. У покойной имелся и другой любовник, по имени Кестрайк, которого полагали замешанным в преступлении, но он сбежал. Женщина была отравлена экстрактом болиголова – тем самым ядом, который использовался и в деле Селины Спроттс. Именно сходство симптомов заставило доктора заподозрить, что скоропостижная смерть в Сент-Килде – убийство. Бролара выслали за убийство в Новую Каледонию. Живя в Париже, он изучал медицину вместе с двумя другими джентльменами, одним из которых был месье Превол, и составивший отчет о преступлении, а второй сейчас присутствует в суде, и зовут его мистер Гастон Ванделуп.
(Ошеломление в зале суда, все взгляды прикованы к Ванделупу; тот остается спокойным и бесстрастным.)
– Мистер Ванделуп изготовил яд, который был пущен в ход в данном случае. Но что касается того, как именно его дали покойной, пусть лучше свидетельствует сам мистер Ванделуп!
Когда Голлипек покинул место для дачи показаний, в зале стояла мертвая тишина, поскольку все были слишком возбуждены странной историей, чтобы отпускать какие-либо замечания.
Мадам Мидас удивленно посмотрела на Ванделупа, когда было названо его имя, а он легкой походкой зашагал к месту свидетеля. Лицо Китти побледнело еще больше. Она не знала, что собирается сказать Ванделуп, но ее охватил поистине дикий ужас. Девушка сидела с пересохшими губами и сжатыми кулаками, глядя на француза, как парализованная. Килсип бросил на нее быстрый взгляд и потер руки, а Калтон и ухом не повел, рисуя каракули в блокноте.
Мистер Ванделуп, принеся присягу, сообщил: он родом из Франции, потомок выходцев из Фламандии, как видно по его фамилии. Он был близко знаком с Броларом, знал также и Превола. Он пробыл в Австралии восемнадцать месяцев и некоторое время работал клерком у миссис Вилльерс в Балларате. Он увлекается химией – да, и во время пребывания в Балларате вместе с доктором Голлипеком, отличным токсикологом, провел несколько экспериментов с ядами. Он увидел болиголов в саду Твексби, владельца отеля в Балларате, и приготовил из этих растений экстракт. Он сделал это только ради научного эксперимента и, убрав пузырек с ядом в свой стол, полностью о нем забыл. Когда он в следующий раз увидел пузырек, тот находился в руках мисс Китти Марчёрст…
(Смятение в зале.)
Она угрожала себя отравить. В следующий раз он увидел у нее пузырек в ночь убийства; это было в доме мистера Меддлчипа. Ходила молва, что он (свидетель) собирается жениться на миссис Вилльерс, и мисс Марчёрст спросила его, правда ли это. Он это отрицал, а мисс Марчёрст сказала, что если он (свидетель) женится на миссис Вилльерс, она отравится. На следующее утро он услышал, что Селина Спроттс мертва!
Китти Марчёрст слушала эти показания в немом ужасе. Она поняла, что этот человек, разрушив ее жизнь, хочет, чтобы теперь она умерла смертью преступницы!
Она встала и протестующе простерла руки, но не успела сказать ни слова, как всё как будто завертелось вокруг нее, и она упала в обморок. Это происшествие вызвало огромный переполох в зале, и многие начали категорически уверять, что она виновна, иначе не потеряла бы сознание. Китти вынесли из зала, и допрос продолжился. Мадам Мидас сидела бледная, пораженная ужасом из-за происходивших перед ее глазами разоблачений.
Коронер начал допрос Ванделупа.
Вопрос:
– Вы говорите, что оставили пузырек с ядом в своем столе; как им завладела мисс Марчёрст?
Ответ:
– Она некоторое время жила вместе со мной, и у нее был доступ к моим частным бумагам.
Вопрос:
– Она была вашей женой?
Ответ:
– Нет, моей любовницей.
(Бурная реакция зала.)
Вопрос:
– Почему она вас оставила?
Ответ:
– Мы не сошлись во взглядах на вопросы брака, поэтому она оставила меня.
Вопрос:
– Она хотела от вас возмещения; иными словами – хотела, чтобы вы женились на ней?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– И вы отказались?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– Тогда она впервые предъявила вам яд?
Ответ:
– Да. Она сказала, что взяла его из моего стола и что отравится, если я на ней не женюсь. Однако передумала и просто ушла.
Вопрос:
– Вы знали, что потом с нею сталось?
Ответ:
– Да. Я слышал, что она начала выступать на сцене вместе с мистером Вопплсом.
Вопрос:
– Она забрала яд с собой?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– Откуда вы знаете, что она забрала его с собой?
Ответ:
– Потому что когда я увидел пузырек в следующий раз, он все еще был у нее.
Вопрос:
– Это было на балу у мистера Меддлчипа?
Ответ:
– Да.
Вопрос:
– Что заставило ее захватить яд с собой на бал?
Ответ:
– На этот вопрос довольно трудно ответить. Она услышала сплетни о том, что я должен жениться на Мадам Мидас, и, хотя я это отрицал, отказалась мне поверить. Потом она достала яд и сказала, что примет его.
Вопрос:
– Где имела место эта беседа?
Ответ:
– В оранжерее.
Вопрос:
– Что вы сделали, когда она пригрозила принять яд?
Ответ:
– Попытался отобрать у нее пузырек.
Вопрос:
– Вам это удалось?
Ответ:
– Нет, она выбросила его за дверь.
Вопрос:
– Значит, когда она покинула дом мистера Меддлчипа и отправилась домой, яда у нее не было?
Ответ:
– Скорее всего, нет.
Вопрос:
– Она подняла пузырек снова после того, как выкинула его?
Ответ:
– Нет, потому что я вернулся в бальный зал вместе с нею. Потом я сам вышел, чтобы поискать пузырек, но он исчез.
Вопрос:
– И с тех пор вы его не видели?
Ответ:
– Нет. Наверное, его кто-то подобрал, понятия не имея, что в нем.
Вопрос:
– Судя по вашим показаниям, мистер Ванделуп, мисс Марчёрст не имела при себе яда, когда покинула дом мистера Меддлчипа. Как же тогда она могла совершить преступление?
Ответ:
– Она сказала мне, что у нее осталась другая порция, что она разделила пополам содержимое пузырька, взятого из моего стола, и дома у нее еще достаточно яда, чтобы отравить миссис Вилльерс.
Вопрос:
– Она сказала, что отравит миссис Вилльерс?
Ответ:
– Да, что скорее отравит ее, чем увидит моей женой.
(Шум в зале.)
Вопрос:
– Вы полагаете, что она рассталась с вами с обдуманным намерением совершить преступление?
Ответ:
– Полагаю.
Засим мистер Ванделуп покинул место свидетеля под оглушительный шум и снова был допрошен Килсип. Он показал, что обыскал комнату мисс Марчёрст и нашел пузырек, наполовину полный экстрактом болиголова. Содержимое пузырька было исследовано и признано идентичным кониину, обнаруженному в желудке покойной.
Вопрос:
– Вы говорите, что пузырек был наполовину пуст?
Ответ:
– Более того: пуст на три четверти.
Вопрос:
– Мисс Марчёрст сказала мистеру Ванделупу, что перелила половину содержимого пузырька в другой. Не служит ли это объяснением того, что пузырек был пуст на три четверти?
Ответ:
– Возможно. Но если первый пузырек был полным, вероятно, у нее была бы ровно половина яда. Поэтому, если бы второй пузырек не трогали, он был бы полон наполовину.
Вопрос:
– Значит, вы думаете, что содержимое пузырька использовали?
Ответ:
– Таково мое мнение.
Снова вызвали Ванделупа, и он показал, что пузырек, который Китти забрала из его стола, был полон доверху; кроме того, когда ему показали второй пузырек, найденный в ее комнате, француз заявил, что он практически такого же размера, как и выкинутый ею. Итак, напрашивался вывод, что поскольку пузырек был на три четверти пуст, некоторое количество яда из него использовали.
Теперь, поскольку вина мисс Марчёрст казалась почти несомненной, встал вопрос: как же так произошло, что вместо своей госпожи была отравлена Селина Спроттс. Но этот вопрос разрешила сама Мадам Мидас, которая, будучи вызванной в качестве свидетеля, показала, что Китти не знала, что Селина той ночью осталась спать вместе с нею, а занавески в комнате были опущены, поэтому никто не смог бы определить, что в постели находятся двое.
Таковы были все улики, какие удалось собрать, и коронер приступил к их обобщению.
Он сказал, что это удивительнейшее дело и что присяжным необходимо очень серьезно поразмыслить над всеми изложенными здесь свидетельствами, чтобы прийти к верному выводу, перед тем как вынести вердикт. Во-первых, правительственный аналитик ясно доказал, что покойная скончалась от действия кониина, который, как было сказано, является алкалоидом болиголова – широко известного растения, в изобилии произрастающего в большинстве частей Великобритании. Согласно показаниям доктора Чинстона, покойная умерла от сильной апоплексии, и посмертное вскрытие это подтвердило. Но следует помнить, что почти невозможно обнаружить некоторые растительные яды, такие как аконитин и атропин, без детального химического анализа. Всем памятен случай, который потряс Лондон несколько лет тому назад – преступник отравил своего зятя с помощью аконитина, и потребовалась вся изобретательность и смекалка экспертов, чтобы выявить следы яда в желудке покойного. Однако в данном случае благодаря доктору Голлипеку, заметившему сходство симптомов, найденных при посмертном вскрытии желудка Адели Блонде, и симптомов, фигурирующих в данном деле, были проведены обычные тесты на наличие кониина, в результате которых, по словам правительственного аналитика, кониин и был обнаружен. Поэтому можно определенно заявить, что покойная умерла от яда и что этот яд – кониин.
Потом следует поразмыслить над тем, как был применен яд. Согласно показаниям мисс Марчёрст, некто неизвестный, стоя снаружи у окна, вылил яд в стакан на столе. Миссис Вилльерс заявила, что окно оставалось открытым всю ночь, и, судя по положению столика рядом с ним, не было ничего легче, чем влить яд в стакан, как и утверждает мисс Марчёрст. С другой стороны, свидетельство детектива Килсипа показывает, что у окна не осталось никаких следов. И еще один факт подвергает сомнению показания мисс Марчёрст, а именно: сходство ее рассказа с драмой под названием «Спрятанная рука», в которой она часто играла. В последнем акте этой драмы одно из действующих лиц применяет яд именно таким способом. Конечно, нечто подобное может случиться и в реальной жизни, но все-таки в данном случае крайне подозрительным является то обстоятельство, что мисс Марчёрст, часто игравшая в этой драме, увидела, как точно такое же событие происходит не на сцене.
Итак, отрицая правдоподобность истории о спрятанной руке ввиду того, что ее опровергают убедительные доводы, далее следует внимательно изучить прежнюю жизнь мисс Марчёрст, чтобы проверить, не было ли у нее какого-либо мотива совершить преступление. Однако, прежде чем это сделать, обратим внимание на то, что мисс Марчёрст была единственным бодрствующим человеком в комнате в момент совершения преступления. Окно в ее комнате и одно из окон в комнате миссис Вилльерс были закрыты, а перед открытым окном стоял стол, поэтому любой, кто влез бы в комнату, скорее всего, перевернул бы его и таким образом разбудил спящих. С другой стороны, никто не мог войти через дверь, ведь тогда у вошедшего не хватило бы времени сбежать, после того как преступление было обнаружено. Итак, все ясно указывает на то, что в момент совершения преступления мисс Марчёрст находилась в комнате одна.
Теперь посмотрим на прежнюю жизнь мисс Марчёрст – она явно не очень похвальна. Мистер Ванделуп поклялся, что она была его любовницей больше года и забрала из его личного стола яд, изготовленный им собственноручно. Относительно мотивов, которыми руководствовался мистер Ванделуп, составляя такой яд, он не смог сказать ничего, кроме того, что сделал это в порядке эксперимента – вероятно, чтобы выяснить, обладает ли растущий в колонии болиголов теми же свойствами, как и тот, что растет в Старом Свете. Но с его стороны было безответственным оставлять яд в столе, откуда его могли забрать, потому что такие опасные предметы следует запирать на ключ.
Однако вернемся к мисс Марчёрст. Мистер Ванделуп показал, что она была его любовницей и что они поссорились. Она достала этот яд и сказала, что покончит с собой. Мистер Ванделуп уговорил ее бросить эту затею, и позднее мисс Марчёрст ушла, забрав яд с собой. Потом она сделалась актрисой, а впоследствии оставила сцену, чтобы жить с миссис Вилльерс в качестве ее компаньонки. Все это время она продолжала хранить яд и, чтобы его не потерять, перелила половину в другой пузырек. Это выглядит очень подозрительно, поскольку, если б она не намеревалась использовать яд, то наверняка не хлопотала бы так о его сохранении. Мисс Марчёрст встречается с мистером Ванделупом на балу и, услышав, что тот собирается жениться на миссис Вилльерс, полностью теряет голову и угрожает отравить себя. Мистер Ванделуп пытается отобрать у мисс Марчёрст яд, однако она швыряет пузырек в сад. Пузырек исчезает, и есть предположение, что кто-то его подобрал. Но если присяжные думают, что преступление совершили с помощью яда из исчезнувшего пузырька, эту мысль можно выбросить из головы, поскольку абсурдно предполагать такое неправдоподобное событие. Во-первых, никто, кроме мистера Ванделупа и мисс Марчёрст, не знал о содержимом этого пузырька. А во-вторых, какой повод был у подобравшего яд отравить миссис Вилльерс и зачем ему было прибегать к такому экстраординарному способу, на котором настаивает мисс Марчёрст?!
С другой стороны, мисс Марчёрст говорит мистеру Ванделупу, что у нее все еще остался яд и что она скорее убьет миссис Вилльерс, чем увидит ее его женой. Она заявляет мистеру Ванделупу, что убьет миссис Вилльерс, и покидает дом, очевидно, с намерением так и поступить. Она приезжает домой, полная неистовой ярости ревнивой женщины, и входит в комнату миссис Вилльерс. Тут присяжные вспомнят свидетельство последней, которая сказала, что мисс Марчёрст не знала о том, что покойная осталась спать вместе с хозяйкой. Поэтому, когда мисс Марчёрст вошла в комнату, она, само собой, подумала, что миссис Вилльерс находится там одна. Как и следовало ожидать, девушка не стала поднимать занавески и смотреть на кровать, чтобы не разбудить свою предполагаемую жертву. На столе стоял стакан с питьем; она была наедине с миссис Вилльерс, сердце ее было полно ревнивой ярости по отношению к женщине, которую она считала своей соперницей. Ее собственная комната была всего в нескольких шагах отсюда… Что же было легче, чем пойти туда, забрать яд и вылить его в стакан? Присяжные вспомнят свидетельство мистера Килсипа, что пузырек был на три четверти пуст – доказательство того, что часть его использовали.
Все улики против мисс Марчёрст чисто косвенные, потому что если она и совершила преступление, то ни один человек не видел, как она это сделала. Но предположение, что она проделала это, чтобы избавиться от успешной соперницы, подтверждены очень сильными аргументами, и улики решительно говорят против нее. Таким образом, жюри присяжных будет выносить свой вердикт в соответствии с фактами, имеющимися в их распоряжении.
Присяжные удалились, и в зале суда поднялся невообразимый шум. Все были совершенно уверены, что Китти виновна, но публика была сильно настроена и против Ванделупа, в какой-то мере послужившего причиной преступления, хотя и косвенной причиной.
Однако этот молодой джентльмен со своей обычной предусмотрительностью покинул здание суда и отправился прямиком домой, поскольку не имел ни малейшего желания оказаться перед толпой мрачно взирающих на него людей – а может, и не просто взирающих.
Мадам Мидас со спокойным лицом мраморного сфинкса тихо сидела в ожидании возвращения жюри. Втайне она страдала, но ни малейших следов страдания не отражалось на ее безмятежном лице. Она никогда не верила в добродетельность человеческой натуры, а теперь девушка, которую она спасла от сравнительной бедности и ввела в богатую жизнь, хотела ее убить. Мистер Ванделуп, которым она восхищалась и которому доверяла – в каком черном позоре он оказался замешан! Он торжественно поклялся, что не причинял вреда Китти, однако был тем самым человеком, который погубил ее.
Мадам Мидас чувствовала, что случилось самое худшее: Ванделуп оказался лжецом, Китти – убийцей, ее муж исчез, а Селина мертва. Весь мир лежал вокруг нее в руинах, и она осталась одна среди этих руин со своим огромным богатством, как золотая статуя в заброшенном храме. Сжав руки, с ноющим сердцем, но бесстрастным лицом, она сидела в ожидании конца.
Присяжные вернулись примерно через полчаса, и наступила мертвая тишина, когда старшина присяжных встал, чтобы огласить вердикт.
«Присяжные признали следующее: покойная, Селина Джейн Спроттс, умерла двадцать первого ноября в результате действия яда, а именно – кониина, со злым умыслом примененным Кэтрин Марчёрст. Присяжные клятвенно заверяют, что упомянутая Кэтрин Марчёрст злонамеренно, умышленно и преступно совершила убийство упомянутой покойной».
В тот же вечер Китти была арестована и помещена в мельбурнскую тюрьму, чтобы ожидать суда по обвинению в умышленном убийстве.
Глава 15
Кисмет
[72]
Из двух зол всегда лучше выбирать меньшее, и, поскольку мистеру Ванделупу пришлось выбирать между потерей популярности и потерей свободы, он выбрал потерю первой. В конце концов, уверял он себя, Австралия – лишь малая часть мира, а в Америке никто ничего не узнает о его маленькой эскападе – связи с Китти.
Гастон понимал, что находится во власти Голлипека. Если б Ванделуп не согласился на требование этого джентльмена выступить свидетелем, на француза донесли бы властям как о беглом заключенном из Новой Каледонии и отослали бы обратно в тюрьму. Конечно, его свидетельские показания невольно нанесли ущерб и ему самому, принимая во внимание, как скверно он обошелся с Китти, но пройти через это испытание означало сохранить свободу, и Гастон через него прошел.
Результат оказался таким, какой он и предвидел. Мужчины, как правило, не очень щепетильны и снисходительно смотрят на недостатки друг друга, особенно если дело касается женщин, но Ванделуп зашел слишком далеко, и «Клуб холостяков» единодушно признал его образ действий «чертовски сомнительным». Месье Ванделупу было послано письмо с требованием вычеркнуть свое имя из всех списков членов клуба. Он немедленно подчинился и написал вежливый ответ секретарю, заставивший щеки этого джентльмена покраснеть от неловкости из-за жгучих ремарок относительно его собственной морали и морали его товарищей по клубу. Секретарь показал письмо нескольким членам клуба, но, поскольку все они имели свои маленькие грешки, джентльмены решили не обращать внимания на эти выпады и оставили месье Ванделупа в покое.
Случилось и еще кое-что – общество подвергло его остракизму. Стол француза, прежде заваленный приглашениями, вскоре полностью опустел. Конечно, Гастон знал, что мог бы заставить Меддлчипа его признать, но решил этого не делать, поскольку теперь все его помыслы были устремлены к Америке. Располагая солидной суммой денег, Ванделуп считал, что под новым именем и обличьем он будет процветать и благоденствовать в Штатах.
Поэтому Гастон сидел дома, не желая смотреть в каменные лица отвергнувших его друзей, и ожидал суда над Китти Марчёрст. После суда он собирался немедленно отбыть в Сидней, а оттуда ближайшим пароходом уехать в Сан-Франциско. Ванделуп не возражал против ожидания и развлекался тем, что читал, курил и играл на пианино, совершенно независимый от светского общества Мельбурна.
Его беспокоили только два обстоятельства: во-первых, Пьер Лемар как будто предвидел скорый отъезд Ванделупа и преследовал его день и ночь, как неупокоенный дух. Всякий раз, выглядывая в окно, француз видел наблюдающего за домом немого, а если Гастон отправлялся на прогулку, Пьер угрюмо тащился за ним, как и в прежние времена. Ванделуп мог бы позвать на помощь полисмена и избавиться от докучливого бродяги, но он боялся оскорбить Пьера. Вдруг тот почувствует искушение поведать обо всем, что знает? Результат был бы крайне неприятным. Поэтому Гастон терпеливо сносил хмурый шпионаж, который установил за ним немой, и утешался мыслью о том, что вскоре будет на пути в Америку, и тогда ему станет плевать, расскажет Пьер все, что знает, или промолчит.
Еще молодого человека беспокоили слова, сказанные Китти в гостиной миссис Вилльерс. По словам девушки, она знала какой-то секрет. Это тревожило Ванделупа, который почти догадывался, что именно это за секрет. Если Китти, полная желания отомстить, выложит его кому-нибудь, у Гастона прибавится больших проблем. Но, с другой стороны, убеждал себя француз, Китти слишком его любит, чтобы рассказать то, что принесет ему беду, хоть он и набросил веревку на шею девушки.
Если б Ванделуп мог справиться со всеми этими трудностями, просто сбежав, он бы так и поступил. Но Голлипек все еще был в Мельбурне, и Гастон знал, что не сможет покинуть город без ведома ужасного старика, который, несомненно, вернет его обратно.
Наконец Гастон, все время пытавшийся догадаться, что же известно Китти, не выдержал этой пытки и решил отправиться в мельбурнскую тюрьму, чтобы расспросить девушку.
Он добыл у властей разрешение на свидание с ней и на следующее утро послал служанку за кебом. К тому времени, как экипаж появился у дверей, мистер Ванделуп, спокойный, хладнокровный и хорошо одетый, спустился на лестнице, натягивая перчатки. Первое, что он увидел, выйдя на улицу, – это Пьер, ожидающий его с видом угрюмого смирения, в надвинутой на глаза старой шляпе.
Гастон холодно кивнул ему и сказал кебмену, что ему нужно в мельбурнскую тюрьму. После этого молодой человек приготовился шагнуть в кеб, но Пьер подался вперед и положил ладонь на его руку.
– Ну, – негромко проговорил Ванделуп по-французски, стряхивая руку немого, – что тебе нужно?
Пьер показал на кеб, и Гастон пожал плечами.
– Уж конечно, ты не собираешься посетить вместе со мною тюрьму, – издевательски сказал он. – Ты и так туда скоро попадешь.
Пьер кивнул и шагнул к кебу, но Ванделуп оттолкнул его назад.
– Будь проклят этот дурак, – пробормотал он себе под нос, – мне придется его ублажить, иначе он устроит сцену… Ты не можешь поехать! – сказал он вслух.
Но Пьер упорно отказывался уйти.
Эта беседа – вернее, монолог, потому что говорил один Ванделуп – велась по-французски, поэтому кэбмен и служанка у дверей совершенно не понимали, о чем идет речь. И все равно их удивило, как ведет себя грязный бродяга по отношению к элегантному джентльмену. Ванделуп заметил их изумление и решил покончить с этой сценой.
– Ладно-ладно, – сказал он Пьеру по-французски, – забирайся, только живо!
И когда немой залез в кеб, Гастон объяснил кебмену по-английски:
– Этот бедняга живет на моем содержании и хочет повидать друга в тюрьме, так что я возьму его с собой.
Ванделуп шагнул в кеб, и тот отъехал. Все случившееся сильно озадачило кебмена, но все-таки он не отказал себе в удовольствии подмигнуть стоявшей на ступеньках хорошенькой служанке. Служанка пренебрежительно вскинула голову и ушла в дом.
По дороге Гастон ничего не говорил Пьеру – не потому, что не хотел, а потому, что не доверял люку в крыше кеба, который позволил бы кебмену все услышать. Итак, они ехали в молчании, а когда прибыли на место, Ванделуп велел кебмену ждать, а сам пошел к тюрьме.
– Полагаю, ты собираешься войти вместе со мной, – резко бросил он Пьеру, который все еще тащился рядом.
Немой угрюмо кивнул.
В глубине души Ванделуп еще разок проклял Пьера, но вежливо улыбнулся и согласился позволить ему себя сопровождать. С охраной у двери возникли кое-какие трудности, поскольку разрешение на свидание с заключенной было выдано только на имя мистера Ванделупа, однако после больших хлопот им все же удалось войти.
– Клянусь честью! – беспечно заметил Гастон, когда они в сопровождении охранника подошли к камере. – В тюрьму почти так же трудно попасть, как и выйти из нее.
Охранник впустил их обоих в камеру Китти и оставил там.
Девушка в полной прострации сидела на кровати в углу. Когда они вошли, она машинально подняла глаза, и Ванделуп увидел, какое у нее измученное и усталое лицо. Пьер дотащился до дальней стены камеры и равнодушно прислонился к ней, а Ванделуп встал прямо напротив несчастной. При виде его Китти вскочила, на ее осунувшемся лице промелькнуло выражение ненависти.
– А! – горько сказала она, отвергая протянутую руку Ванделупа. – Итак, ты явился полюбоваться на свою работу! Что ж, посмотри по сторонам, посмотри на эти голые стены, посмотри, какой я стала худой и уродливой! Подумай о преступлении, в котором меня обвиняют… И тогда даже ты, Гастон Ванделуп, наверняка останешься доволен.
Молодой человек издевательски ухмыльнулся.
– Вижу, ты по-прежнему хорошая актриса, – насмешливо сказал он. – Не можешь даже повидаться с другом, не произнося высокопарных речей?
– Зачем ты пришел? – спросила Китти, выпрямившись во весь рост.
– Потому что я твой друг, – хладнокровно ответил француз.
– Мой друг! – бросила девушка, с отвращением глядя на него. – Год назад ты разрушил мою жизнь, а теперь пытаешься свалить на меня обвинение в убийстве. И все равно называешь себя моим другом! Воистину, это просто анекдот!
Китти горько засмеялась.
– Мне поневоле пришлось сыграть роль свидетеля, – хладнокровно ответил Гастон, пожав плечами. – Но если ты невиновна, мои показания не будут важны.
– Если я невиновна! – повторила она, глядя на него в упор. – Злодей, ты же знаешь, что я невиновна!
– Ничего подобного я не знаю.
– Значит, ты веришь, что это я совершила преступление?!
– Да.
Китти беспомощно опустилась на кровать и провела рукой по глазам.
– Господи! – пробормотала она. – Я схожу с ума.
– Вполне возможно, – беспечно ответил Ванделуп.
Девушка рассеянно обвела взглядом камеру и заметила Пьера, съежившегося в тени.
– Зачем ты привел с собой своего сообщника? – спросила она, посмотрев на Гастона.
Мистер Ванделуп пожал плечами.
– Дорогая Крошка, – лениво протянул он, – понятия не имею, с какой стати ты называешь его моим сообщником, раз я не совершал никакого преступления.
– Да неужто? – Китти встала и порывисто подалась к нему. – А ну-ка, напряги память!
Гастон с улыбкой покачал головой.
– Нет, думаю, что не совершал. – Он пристально посмотрел на нее и добавил: – Полагаю, ты хочешь очернить меня, чтобы я сравнялся с тобой?
– Трус! – в ярости крикнула девушка, подступая к нему. – Как ты осмеливаешься насмехаться надо мною? Разве мало того, что ты меня погубил, что из-за тебя мне угрожает смерть – тебе еще нужно глумиться надо мной, трус?
– Ба! – цинично ответил Ванделуп, смахивая пылинку с пиджака. – Ты отклонилась от темы. Ты намекала, что я совершил преступление. Может, расскажешь, какое именно?
– Убийство, – шепотом ответила она.
– В самом деле? – невозмутимо ухмыльнулся Гастон, хотя губы его слегка дрогнули. – То же преступление, что и ты? И кого же я убил, скажи, умоляю?
– Рэндольфа Вилльерса.
Ванделуп пожал плечами.
– Кто может это доказать? – презрительно спросил он.
– Я могу!
– Ты? – Француз глумливо усмехнулся. – Убийца?
– А кто может доказать, что я убийца?! – дико вскричала она.
– Я могу, – ответил он, бросив на нее скверный взгляд. – И докажу, если ты не будешь держать язык за зубами.
– Я больше не буду молчать! – Китти со сжатыми кулаками храбро встала перед Ванделупом. – Я преданно пыталась тебя защитить, несмотря на все твои злобные выходки, но теперь ты обвиняешь меня в преступлении, зная, что эти обвинения ложны. А я обвиняю тебя, Гастон Ванделуп, и твоего сообщника, стоящего вон там, – она резко повернулась и показала на попятившегося Пьера, – в убийстве Рэндольфа Вилльерса на Черном Холме Балларата из-за золотого самородка, который у него был!
Ванделуп кинул на нее пренебрежительный взгляд.
– Ты спятила, – холодно сказал он. – Это бред безумной. Твоим словам нет подтверждения. Пьер спал в нашем отеле, когда мистер Вилльерс простился с Джарпером в два часа ночи.
– Я знаю, что это было доказано при помощи какого-то трюка, который ты провернул. Но тем не менее я видела, как ты и он, – девушка снова показала на Пьера, – убили Вилльерса!
– Видела, – с недоверчивой улыбкой повторил Ванделуп. – Скажи мне, каким же образом?
– А! – воскликнула Китти, делая шаг вперед. – Ты мне не веришь, но я говорю правду… Да, я знаю, что когда Мадам Мидас уехала, за ней последовали двое мужчин: один из них был ее муж, желающий ее ограбить, а второй – Пьер, который, согласно твоим указаниям, должен был отобрать золото у Вилльерса, если тому удастся ограбить Мадам. Ты оставил меня спустя несколько минут после того, как я заметила этих двоих, но я, с сердцем, полным любви – какой же я была простушкой! – последовала за тобой, не желая терять тебя из виду даже на короткое время. Я спустилась вниз между камней и увидела, что ты сидишь в узком месте тропы. Любовь уступила место любопытству, и я стала наблюдать, чтобы понять, что же ты собираешься делать. Пьер… этот негодяй, который съежился тут в углу… сошел вниз по тропе, и ты заговорил с ним по-французски. Я не знала, что ты ему сказал, но поняла достаточно, чтобы догадаться – ты замышляешь какое-то преступление. Потом вниз по тропе зашагал Вилльерс, держа под мышкой ящик с самородком. Я узнала в ящике тот, который Мадам Мидас привезла в наш дом. Когда Вилльерс поравнялся с тобой, ты что-то ему сказал; он попытался пройти мимо, но тут из-за скалы выскочил Пьер, и эти двое сцепились друг с другом. Ты схватил ящик с золотом, который выронил Вилльерс, и стал наблюдать за дракой. И видел, что Вилльерс, которому отчаяние придало сил, постепенно одерживает верх над Пьером. И тогда ты шагнул вперед… Да, я видела, как ты выхватил нож Пьера сзади из-за его пояса и пырнул Вилльерса в спину! Потом вложил окровавленный нож в руку Пьера, а Вилльерс упал мертвым, и я убежала.
Китти замолчала, задохнувшись, а Ванделуп, бледный, но сдержанный, уже хотел было ответить, как вдруг их обоих испугал крик Пьера: тот подошел к ним и теперь смотрел на Китти в упор.
– Господи! – воскликнул он. – Значит, я невиновен!
– Вы! – взвизгнула мисс Марчёрст, падая на кровать. – Кто вы такой?!
Человек стащил с головы шляпу и шагнул ближе.
– Я – Рэндольф Вилльерс.
Китти снова завизжала и закрыла лицо руками, а Гастон издевательски засмеялся, хотя бледное лицо и дрожащие губы говорили о том, что веселье его напускное.
– Да, – сказал Вилльерс, швырнув шляпу на пол, – погиб Пьер Лемар, а не я. Мы и вправду дрались, как вы описали, но он, – Рэндольф показал на Ванделупа, – по каким-то своим причинам хотел избавиться от Пьера и пырнул в спину его, а не меня. Он ловко всунул нож мне в руку, и я, ослепленный яростью, подумал, что именно я убил немого. Я боялся, что меня арестуют за убийство, поэтому, как предложил Ванделуп, надел одежду мертвеца и свернул мою. Мы спрятали тело и слиток в одной из старых шахт, а потом спустились в Балларат. Внешне я смахивал на Пьера, если не считать того, что был чисто выбрит. Я отправился в отель «Акация» под именем Пьера, но сначала оставил свою одежду под окном спальни, на которую указал мне Ванделуп.
Вилльерс помолчал, словно припоминая, как все было.
– Ванделуп собирался в театр и велел мне присоединиться там к нему под собственным именем – Вилльерс. Я затащил свою одежду в комнату, переоделся и после, заперев дверь, чтобы люди в отеле решили, будто Пьер спит, выпрыгнул из окна спальни и пошел в театр. Там, как вы знаете, я сыграл свою роль. Когда мы были за кулисами, мистер Вопплс попросил меня выключить газ в его комнате. Я так и сделал, попутно взяв с его туалетного столика черную бороду, чтобы маскироваться под Пьера до тех пор, пока не отращу собственную. Мы отправились ужинать, а потом я расстался с Джарпером в два часа ночи, вернулся в отель, забрался в спальню через окно и уже навсегда переоделся в Пьера.
Рэндольф повернулся к французу.
– Это по совету Ванделупа я притворился пьяницей, чтобы мне не пришлось отправляться на Пактол, где меня узнала бы жена. Потом, как вы знаете, Пьера – то есть меня – уволили. Ванделуп, притворяясь другом немого, получил жалованье мертвеца и купил мне сундучок и одежду. И вот однажды посреди ночи я, все еще изображая Пьера, выскользнул через окно и отправился на Черный Холм, где нашел слиток и принес в свою комнату в отеле «Акация». Потом Ванделуп доставил мне сундук с одеждой, и мы упаковали в него слиток вместе с костюмом, который я носил в момент совершения убийства. Следуя инструкциям, я отправился в Мельбурн, где избавился от самородка… Не спрашивайте, как, – всегда найдутся люди, готовые сделать что угодно за приличную плату. Когда я получил вырученные за самородок деньги, у меня было всего восемьсот фунтов. Человек, который переплавил его, забрал остальное, и мне пришлось отдать шестьсот Ванделупу, поскольку я считал, что нахожусь в его власти. Я не осмелился ему отказать, иначе он донес бы, что я – убийца Пьера Лемара. А теперь я узнал, что все это время был невиновен, что Ванделуп пугал меня призраками… Он, а не я – убийца Пьера Лемара, и вы можете это доказать!
Во время этой речи, которую Китти слушала с широко раскрытыми глазами, Гастон стоял неподвижно, обдумывая, как ему спастись из этой западни. Когда Вилльерс договорил, француз вскинул голову и дерзко посмотрел на обе свои жертвы.
– Судьба дала вам карты в руки, – холодно сказал он, – но я еще не побежден, мой друг. Могу я спросить, что вы намерены делать?
– Доказать свою невиновность, – храбро ответил Вилльерс.
– Неужто! – осклабился Гастон. – За мой счет, полагаю.
– Да! Я обвиню вас в убийстве Пьера Лемара.
– А я, – быстро сказала Китти, – удостоверю, что Рэндольф Вилльерс невиновен.
Ванделуп повернулся к ней с гибкой, жестокой грацией тигра.
– Сперва ты должна доказать собственную невиновность, – заявил он негромко и свирепо. – Так-то! Если ты можешь повесить меня за убийство Пьера Лемара, я могу повесить тебя за убийство Селины Спроттс. Да, хоть я и знаю, что ты ее не убивала.
– Ах! – выпалила Китти, рванувшись вперед. – Ты знаешь, кто совершил преступление!
– Знаю, – медленно ответил француз. – Человек, который намеревался убить Мадам Мидас. Тот самый человек, который ненавидит ее и желает ей смерти… ее муж.
– Я? – вскричал Вилльерс, шагнув к нему. – Ложь!
Ванделуп тоже сделал шаг к нему навстречу.
– Нет, не ложь! – В его голосе слышался гнев. – Вы последовали за мной к особняку мистера Меддлчипа и спрятались среди деревьев на лужайке, чтобы наблюдать за домом. Вы увидели, как Крошка вышвырнула пузырек, и подобрали его. Потом отправились в Сент-Килду и, перебравшись через стену, совершили убийство, а она, – Гастон показал на Китти, – видела, как вы это сделали. Я встретился с вами на улице рядом с домом после того, как вы совершили преступление. – Он вдруг стремительно сунул руку в карман Вилльерса. – И пожалуйста, вот пузырек с ядом!
Ванделуп показал Китти тот самый пузырек с двумя красными ленточками, который она выбросила.
– Он фальшивый! – в отчаянии закричал Вилльерс, видя, что все улики против него.
– Тогда докажите это! – холодно сказал француз и постучал в дверь, чтобы вызвать охрану. – Попробуйте спасти свою шею, прежде чем подвергать опасности мою!
Дверь открылась, появился охранник.
Китти и Вилльерс глядели друга на друга, скованные ужасом, а Ванделуп, не сказав больше ни слова, быстро покинул камеру. Охранник поманил Вилльерса, веля ему выходить, и тот с глубоким вздохом повиновался.
– Куда вы сейчас? – спросила Китти, когда Рэндольф направился к двери.
– Куда? – переспросил тот. – Я иду повидаться со своей женой!
С этими словами Вилльерс покинул камеру.
Выйдя из тюрьмы, он увидел быстро удаляющийся кеб, в котором уезжал Ванделуп. Рэндольф безнадежно посмотрел ему вслед.
– Господи, – пробормотал он, запрокинув к голубому небу лицо, искаженное ужасным отчаянием. – Как мне вырваться из лап этого дьявола?!
Глава 16
И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас
[73]
Мадам Мидас была удивительно отважной женщиной, но и ей понадобились вся ее отвага и весь ее философский подход к жизни, чтобы выстоять перед лицом обрушившихся на нее ужасных событий.
Ее вера в людей была полностью уничтожена, ей больше не доставляло никакого удовольствия вершить добро. Мадам Мидас глубоко ранила нечестность Китти. Она поняла: очень нелегко убедить себя, что девушка стала всего лишь жертвой обстоятельств. Если б только Китти доверилась ей, когда стала жить с нею, этого преступления, всех этих бед можно было бы избежать. Ведь тогда Китти узнала бы, что Мадам Мидас никогда не выйдет замуж за Ванделупа, и у девушки не было бы никакого мотива совершать преступление.
Что же касается претензий Ванделупа на ее руку – при мысли об этом миссис Вилльерс лишь мысленно горько рассмеялась. После злоключений ее прежнего брака было маловероятно, чтобы она вверила себя и свое второе состояние чести мужчины.
Мадам Мидас вздохнула, представив, какой теперь будет ее жизнь. Она богата, это верно, но среди всего своего богатства она никогда больше не познает дружбы, – ведь все, кто отныне сблизятся с ней, будут делать это небескорыстно. И хотя ей очень хотелось с помощью богатства творить добро, она знала, что никогда не сможет ожидать ответной благодарности.
Комедия человеческой жизни превосходна, когда ты выступаешь в качестве зрителя, но – ах! – актеры знают, что они всего лишь играют, и должны прятаться за улыбками, должны сдерживать слезы, которые иначе полились бы ручьем, должны говорить остроумные вещи, несмотря на свои разбитые сердца. А самое горькое из всех чувств – это, пожалуй, циничное неверие в человеческую натуру, столь характерное в последнее время для нашей цивилизации.
Теперь, когда Мельбурн стал ей ненавистен, Мадам Мидас решила уехать и послала за мистером Калтоном, чтобы обсудить с ним этот вопрос. Калтон приехал в Сент-Килду, и его проводили в гостиную, где миссис Вилльерс, столь же безмятежная и непроницаемая с виду, как всегда, сидела и писала письма. Она встала, когда вошел адвокат, и протянула ему руку.
– С вашей стороны было очень любезно прийти так быстро, – сказала она со своим обычным спокойным и сдержанным видом. – Я хотела бы проконсультироваться с вами по некоторым важным вопросам.
– Я весь к вашим услугам, мадам, – ответил Калтон, садясь и пристально глядя на ее мраморное лицо. – Рад видеть вас в столь добром здравии, учитывая, через что вы прошли.
Тень улыбки скользнула по лицу миссис Вилльерс.
– Говорят, краснокожие индейцы спустя некоторое время становятся совершенно нечувствительными к пыткам, которым их подвергают враги, – бесстрастно сказала она. – Думаю, то же самое произошло и со мною. Меня так низко обманули, в столь полной мере лишили иллюзий, что я окончательно очерствела, и теперь ничто не может вызвать во мне ни сожаления, ни радости.
«Любопытный ответ любопытной женщины, – подумал Калтон, посмотрев на нее, сидящую за письменным столом. Строгое черное платье, отделанное фиолетовыми лентами, было очень к лицу миссис Вилльерс. – Какими причудливыми созданиями нас делает жизненный опыт».
Мадам Мидас сложила руки на столе и мечтательно смотрела в открытое французское окно и на решетки с вьющимися растениями, сквозь густую листву которых пробивались лучи золотистого света. Жизнь была бы для нее столь приятной, если б только она согласилась, подобно остальным людям, быть обманутой; но миссис Вилльерс была другой. Когда-то вера в человека была ее религией, а когда у тебя отбирают религию, что у тебя остается? Ничего!
– Я собираюсь в Англию, – внезапно сказала Мадам Мидас Калтону, очнувшись от болезненных размышлений.
– Полагаю, после суда? – медленно проговорил Калтон.
– Да, – нерешительно ответила женщина. – Как вы думаете, они… они… Они повесят девушку?
Калтон пожал плечами.
– Этого я не знаю, – ответил он с полуулыбкой. – Если ее признают виновной… Ну… Думаю, ее приговорят к пожизненному заключению.
– Бедная Китти, – печально проговорила Мадам Мидас. – В недобрый час она повстречалась с Ванделупом… Что вы о нем думаете? – внезапно спросила она.
– Он подлец, – решительно заявил Калтон. – И все-таки умный подлец, с гениальным даром интриги. Ему следовало бы жить во времена римских Борджиа – тогда его таланты были бы высоко оценены. А ныне мы утратили искусство утонченного убийства.
– Знаете, – миссис Вилльерс задумчиво откинулась на спинку кресла, – я не могу отделаться от мысли, что Китти невиновна в этом преступлении.
– Может, и невиновна, – неопределенно ответил Калтон, – но улики против нее кажутся очень весомыми.
– Чисто косвенные улики, – быстро перебила Мадам Мидас.
– Чисто косвенные, вы правы, – согласился Калтон. – К тому же во время суда могут выявиться некоторые новые факты, которые докажут ее непричастность. После тайны, которая окружала смерть Оливера Уайта в деле убийства кебмена, я не решаюсь дать определенный ответ, во всяком случае, до тех пор, пока не будет проведено тщательное расследование. Но если убийца не Китти Марчёрст, кого же вы подозреваете – Ванделупа?
– Нет. Он хотел на мне жениться и не стал бы меня убивать.
– Значит, у вас есть враг, который мог бы совершить такое?
– Да – мой муж.
– Но он мертв!
– Он исчез, – поправила Мадам. – Но доказательства его смерти так и не найдены. Он был мстительным, злым человеком и, если б мог меня убить, не пострадав при этом, убил бы!
Миссис Вилльерс встала с кресла и принялась медленно расхаживать по комнате.
– Я знаю вашу печальную историю, – сказал юрист, – и знаю об исчезновении вашего мужа. Но, учитывая все обстоятельства, считаю, что он вас больше не побеспокоит.
Внезапное восклицание заставило его повернуть голову, и он увидел, что Мадам Мидас, смертельно бледная, глядит в открытое французское окно, в котором стоял мужчина среднего роста, с черной бородкой, с измученным затравленным взглядом.
– Кто это?! – вскочив, воскликнул Калтон.
Мадам покачнулась и вцепилась в каминную доску, чтобы не упасть.
– Мой муж, – шепотом ответила она.
– Он жив?
Калтон повернулся к мужчине у окна.
– Я предпочитаю думать, что да, – грубо ответил Вилльерс, спрыгивая в комнату. – Я не похож на мертвеца, верно?
Мадам Мидас метнулась вперед и схватила его за руку.
– Итак, ты вернулся, убийца! – прошипела она ему в ухо.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Рэндольф, вырывая руку.
– Что имею в виду?! – неистово вскричала женщина. – Ты знаешь что! Своим покушением на мою жизнь и кражей золота ты полностью разорвал отношения со мною. Ты не осмеливался показываться, чтобы не получить по заслугам за свое преступление, поэтому втайне плел против меня интриги. Я знала, что ты рядом, хотя и не видела тебя, – и вот ты совершил второе покушение на мою жизнь!
– Я этого не делал, – пробормотал Вилльерс, съеживаясь и отступая под негодующим взглядом ее сверкающих глаз. – Я могу доказать…
– Ты можешь доказать? – выпалила она презрительно, выпрямившись во весь рост. – Да! Ты можешь доказать что угодно с твоей трусливой натурой и лживым языком, но докажи, что это не ты явился посреди ночи и отравил предназначенное для меня питье, которое выпила моя няня. Ты можешь доказать… Да, и Бог мне судья, ты докажешь это на скамье подсудимых или отправишься на виселицу!
Во время этой ужасной сцены Вилльерс в страхе пригнулся, а жена возвышалась над ним, величественная в своем гневе. Однако в конце концов Рэндольф слегка оправился и начал хорохориться.
– Каждый человек имеет право быть выслушанным! – с вызовом сказал он, переводя взгляд с жены на Калтона. – Я могу все объяснить…
Мадам Мидас указала на стул.
– Я не сомневаюсь, что своей ложью ты легко докажешь, что черное – это белое, – холодно проговорила она, снова опускаясь в кресло. – Я жду объяснения!
И тогда Вилльерс сел и рассказал всю историю своего загадочного исчезновения; рассказал, как его одурачил Ванделуп. Когда он закончил говорить, Калтон, который вернулся на свое место и с глубоким интересом слушал это повествование, бросил взгляд на Мадам Мидас, но та казалась бесстрастной и непроницаемой, как всегда.
– Теперь мне ясна причина твоего исчезновения, – холодно сказала миссис Вилльерс. – Но дело не в этом. Я хочу знать причину, по которой ты пытался убить меня во второй раз!
– Я не пытался тебя убить, – тихо ответил Рэндольф, покачав головой.
– Значит, Селину Спроттс, раз уж ты так дотошен, – издевательски ответила Мадам. – Но именно ты совершил это преступление!
– Кто говорит, что я? – воскликнул Вилльерс, поднявшись.
– Никто, – вставил Калтон, остро глядя на него, – но, поскольку вы питаете недобрые чувства к жене, естественно, она подозревает вас. И в то же время необязательно, чтобы вы совершили преступление собственноручно.
– Я и не собирался никого убивать, – запротестовал Вилльерс. – Если вы думаете, что я такой дурак, чтобы стать отравителем, а потом вверить себя чуткому состраданию моей жены, вы очень сильно заблуждаетесь! Я так же не виновен в убийстве, как и бедная девушка, которая сидит в тюрьме!
– Значит, она невиновна? – встав, воскликнула миссис Вилльерс.
– Да, – холодно подтвердил Рэндольф. – Невиновна.
– Вот оно что, – спокойно сказал Калтон. – Тогда, если вы оба невиновны, кто же преступник?
Вилльерс уже собирался ответить, когда еще один человек шагнул в открытое окно.
Это был не кто иной, как Килсип.
– Он уже вошел в ворота, – подойдя к Вилльерсу, быстро сказал он.
– У вас есть ордер? – спросил Рэндольф, услышав резкий звонок у входной двери.
Килсип кивнул, и мистер Вилльерс повернулся к жене и Калтону, которые были слишком удивлены, чтобы заговорить.
– Вы спросили меня, кто совершил преступление, – сказал он, едва сдерживая возбуждение. – Сейчас вы увидите появление настоящего убийцы Селины Спроттс!
Калтон и Мадам Мидас разом повернулись к двери. Секунды тянулись, словно часы, когда они, затаив дыхание, ждали, когда же откроется роковая дверь. Одно и то же имя было у них на уме во время этого напряженного ожидания, и имя это было – Гастон Ванделуп.
Шум приближающихся шагов, дребезжание дверной ручки, дверь распахивается настежь, и слуга объявляет…
– Мистер Джарпер!
Да, вот он стоит – слабый, с извиняющейся улыбкой на губах; прожигатель жизни, банковский клерк, любимец светского общества и тайный убийца – мистер Бартоломью Джарпер.
Джарпер с улыбкой вошел в комнату, но его улыбка сразу угасла и лицо побелело, когда взгляд его упал на Вилльерса. Барти сделал шаг назад, словно намереваясь сбежать, но в то же мгновение перед ним возник Килсип.
– Именем королевы я арестую вас за убийство Селины Спроттс. – И Килсип защелкнул на запястьях Джарпера наручники.
Гнусный молодой человек с мучительным воплем упал на пол.
– Это ложь… это ложь! – простонал он, колотя руками в наручниках о ковер. – Никто не сможет доказать, что это сделал я!
– А как насчет Ванделупа? – спросил Вилльерс, глядя на корчащегося человека у своих ног. – И его доказательств?
И он поднял пузырек с красными ленточками.
Джарпер вскинул глаза с выражением малодушного страха на белом лице и с пронзительным криком снова упал, потеряв сознание.
Килсип подошел к окну; в ответ на его зов явился полисмен. Они вдвоем подняли жалкого негодяя, отнесли в ожидающий кеб и вскоре уехали в полицейский участок, откуда Джарпера препроводили в мельбурнскую тюрьму.
Калтон повернулся к Мадам Мидас и увидел, что та тоже лежит на полу в глубоком обмороке. Он позвал слуг, чтобы они привели ее в чувство, а после вместе с Вилльерсом отправился в свой офис в городе, чтобы выслушать всю историю разоблачения убийцы.
* * *
На следующий день газеты были полны этой историей, и показания Вилльерса публиковались бок о бок с признаниями Джарпера. Оказалось, тот жил далеко не по средствам и, чтобы раздобыть денег, подделал подпись миссис Вилльерс на нескольких чеках на большие суммы. Боясь, что обман раскроется, он собирался отдаться на ее милость и во всем признаться. Он бы так и поступил, если б Мадам Мидас приехала на бал Меддлчипа. Но, подслушав беседу Китти и Ванделупа в оранжерее, он решил, что будет в безопасности, если сможет отравить Мадам Мидас так, чтобы никто его не заподозрил, а вся вина легла на девушку.
Он завладел пузырьком, как только Ванделуп отвел Китти в бальный зал, после чего отправился в Сент-Килду, чтобы совершить преступление. Джарпер отлично знал этот дом, поскольку часто в нем бывал. Он увидел, что окно комнаты Мадам открыто, набросил свое пальто на битые бутылки на верхушке стены и перепрыгнул в сад, не задев кустов. Он прокрался по лужайке и перешагнул через клумбу, очень стараясь не оставлять следов. При себе у него был пузырек с ядом, но, очевидно, Джарпер понятия не имел, как пронести его в дом. Однако, посмотрев сквозь щель в занавесках, он увидел на столике стакан с питьем. Решив, что Мадам Мидас в постели и, вероятно, ночью выпьет напиток, он просунул руку за занавески и вылил весь яд в стакан, а потом бесшумно удалился.
Барти снова перепрыгнул через стену, надел пальто и уже считал себя в безопасности, как вдруг обнаружил, что за ним наблюдает мистер Ванделуп, который видел все, что совершил Джарпер.
Острый ум Ванделупа немедленно увидел возможность избавиться от Китти: если Мадам Мидас умрет, он сможет обвинить в этом девушку, не ставя под угрозу себя самого. Он согласился хранить молчание, но заставил Барти отдать ему пузырек. Когда Джарпер ушел, Ванделуп, отойдя на несколько ярдов, повстречался с Вилльерсом, но решил, что тот только что появился на месте событий.
Однако Вилльерс наблюдал за домом всю ночь, как наблюдал до этого за домом Меддлчипа (он думал, что жена его на балу, и хотел поговорить с нею). Рэндольф последовал за Китти и миссис Риллер в Сент-Килду, вися на запятках их экипажа, в уверенности, что в экипаже его жена. Обнаружив свою ошибку, Вилльерс бесцельно слонялся вокруг дома около часа и уже повернул было за угол, чтобы отправиться домой, как вдруг увидел, как Джарпер перепрыгнул через стену. Укрывшись в тени, Вилльерс подслушал беседу Джарпера и Ванделупа и понял, что произошло преступление. Но он не осмелился обвинить негодяя Барти в убийстве, считая, что находится во власти Ванделупа, который может донести на него как на убийцу Пьера Лемара. Поэтому ради собственной безопасности Вилльерс молчал.
Услышав от Китти правду в тюрьме, Рэндольф тотчас заявил бы, что настоящий преступник – француз, но был так ошеломлен тем, что Ванделуп мгновенно обернул все против него, и особенно тем, что Гастон вытащил пузырек из его кармана (каковой пузырек Ванделуп, конечно, все время держал в руке) – что позволил тому сбежать.
Однако, покинув тюрьму, Вилльерс отправился прямиком к полицейскому офицеру и рассказал ему всю историю. Немедленно был выдан ордер на арест Джарпера. Килсип взял ордер и отправился в Сент-Килду к дому миссис Вилльерс, чтобы повидаться с ней перед арестом Джарпера, но Барти явился в дом по делам банка и был немедленно арестован.
* * *
Конечно, раскрытие настоящего убийцы вызвало большой переполох, тем более что Джарпер был широко известен в светском обществе Мельбурна. Но никто его не жалел. В дни своего процветания Барти был раболепен с вышестоящими и высокомерен с теми, кто стоял ниже его, поэтому заслужил лишь презрение одних и ненависть других. Счастье еще, что у него не было родни, на которую легло бы бесчестье его преступления.
Поскольку Джарперу не удалось избавиться от Мадам Мидас, он собирался бежать в Южную Америку и подделал ее имя на чеке на большую сумму, чтобы обеспечить себя деньгами. Но негодяй нанес миссис Вилльерс тот роковой визит – и тут же был арестован. После ареста Барти малодушно трясся за свою жизнь, умоляя о пощаде. Однако его преступление вызвало такое негодование, что делу закона было позволено идти своим ходом, и одним ранним холодным дождливым утром Барти Джарпер был препровожден в руки палача, и его злая жалкая душонка отправилась на тот свет.
Китти, конечно же, выпустили, но, охваченная стыдом и муˊкой оттого, что всю ее прошлую жизнь выставили на всеобщее обозрение, девушка не захотела повидаться с Мадам Мидас, а исчезла в толпе и попыталась спрятать от всех свое бесчестье, хотя бедняжка не столько согрешила сама, сколько стала жертвой чужих грехов.
Ванделуп, на арест которого был выписан ордер за убийство Лемара, тоже исчез; предполагалось, что он отправился в Америку.
Мадам Мидас испытала жестокое потрясение, обнаружив всеобщую низость. Она назначила некоторое содержание своему мужу при условии, что никогда больше его не увидит, и тот с готовностью принял это условие. Потом миссис Вилльерс устроила все свои дела в Австралии и уехала в Англию, надеясь в путешествии если и не забыть свои прошлые беды, то хотя бы найти в нем некоторое облегчение.
Хорошая женщина… Благородная женщина. Однако она отправилась в путь с разбитым сердцем, в одиночестве, не веря никому и не радуясь жизни. Душа ее была слишком прекрасной, чтобы миссис Вилльерс погрузилась в низкое, циничное равнодушие мизантропа, и она использовала свое богатство в благих целях, облегчая ужасы нищеты, помогая тем, кто нуждался в помощи. Как греческий царь Мидас, в честь которого она получила свое причудливое прозвище, эта женщина превращала в золото все, к чему прикасалась. Это не приносило ей счастья, зато приносило счастье остальным. Но она, пожалуй, отдала бы все свое богатство за то, чтобы восстановить свою веру в людей, которая была так жестоко попрана.