Едва повернув на Сорок вторую улицу, мы увидели огни, хотя топать до них нужно было еще не один квартал. Когда же мы пристегнули велики к столбу и шагнули на Бродвей, то огни нас просто ошарашили! Горела иллюминация на крышах, сияли прожекторы, переливались рекламные щиты. Я посмотрел на Крысу. Огни отражались в ее огромных глазах.
— Побродим по Бродвею, братец! — сказала она с ямайским акцентом.
Сначала мы пошли в толпе по тротуару, а потом перебежали на островок среди целого моря желтых такси. Там мы остановились и стали смотреть по сторонам в благоговейном восторге.
— Хочу чего-нибудь выпить! — заявила Крыса.
Мы перебежали через Бродвей, купили в «Макдоналдсе» колу и пили ее на ходу, купаясь в суете Таймс-сквер.
А потом я заметил этого типа. Он был, наверное, ровесник папы и выглядел как-то чудно. На его лице застыла печальная мина, углы рта были скорбно опущены, и шел он очень странно — не то чтобы хромал, но как-то неловко волочил ноги. Одно плечо у него казалось выше другого, а может, просто руки были разной длины. Даже глаза у него слегка косили. В общем, он весь казался довольно кривым и корявым.
Больше того, одежда на нем тоже представляла собой неожиданное сочетание — старые, изношенные ботинки, потертый черный костюм, лоснящийся от времени, а под ним новехонькая рубашка и галстук. Седеющие темные волосы были аккуратно подстрижены и причесаны.
Он осматривал толпу цепким взглядом хищника. Внезапно глаза его расширились — он выбрал жертву и нанес удар.
— Сэр, мадам, добрый вечер, — обратился он к проходящей мимо паре. — Мне неловко отвлекать вас от прогулки, но я отчаянно нуждаюсь в помощи. Всем нам иногда случается попасть в нужду, вот пришел и мой черед… — Пара ускорила шаг. — Я всего лишь надеялся… Простите… Эй! Я с вами разговариваю! — Тут он заметил другую пару, идущую в его сторону: — О боже, умоляю, выручите меня! Мне срочно надо в Чикаго! У меня жена умирает! Священник уже исповедал и причастил ее! Только бы мне успеть в последний раз поймать ее нежный взгляд! Пожалуйста! Помогите мне!
— Отвали, жулик, — сказал прохожий, не глядя на него.
— Жулик! Вы это слышали? Я говорю ему, что у меня жена умирает, а он обзывает меня жуликом! Какое бессердечие! — Он вытащил из кармана бумажник и кинулся наперерез следующей паре: — Простите, мисс! Взгляните на фотографию! Это моя жена, она вот-вот должна родить! А мне не хватает двадцатки на билет до Вашингтона.
— Извините! — буркнула женщина, проталкиваясь мимо него.
— Извинить вас? Извинить за то, что пожалели несколько баксов? — Он заметил, что мы с Крысой смотрим на него, и разразился тирадой: — Полюбуйтесь на этих треклятых туристов! Небось отстегивают по две сотни баксов в сутки за отель! Двести долларов за паршивую койку! Какая разница, где ночевать, — ты все равно спишь! Наивные лопухи, все до единого! А потом еще билеты на представление, дорогие коктейли и какой-нибудь «знак любви», на который он должен раскошелиться в доказательство, что брак еще не трещит по швам. И уж, казалось бы, после всех этих глупых расходов можно выручить человека в беде — но нет, дудки!
— Какой классный! — восхитилась Крыса. — Как думаешь, он разрешит нам с ним потусить?
— С чего вдруг ему…
— Эй, дружище! Не против, если мы тут с тобой зависнем?
Жулик смерил нас взглядом с ног до головы:
— Посмотрим… Случалось обводить людей вокруг пальца?
— Нет, мы…
— Тыщу раз! — перебила меня Крыса.
Жулик снова оценивающе посмотрел на нас и заключил:
— Проваливайте, вы слишком мелкие.
Тут он заметил хорошо одетую пару и моментально сменил тон:
— Извините за беспокойство, у меня жена…
— Нет, приятель, сегодня подачек не будет, — сказал мужчина, высокий и широкоплечий.
Но жулик сосредоточил свое внимание на его даме. На пальцах у нее посверкивали бриллиантовые перстни.
— Мисс, я люблю свою жену больше жизни!
Дама в бриллиантах, слегка не в меру упитанная, замедлила шаг:
— И что же случилось с вашей женой?
— Идем, Милдред. Он жулик.
— Я никогда ничего не просил! — воскликнул жулик. — Честное слово!
Спутник Милдред взял ее под руку и повел прочь. И тут, как вы думаете, кто подает голос?
— Она умирает! Мамочка умирает!
Как будто денек у нас вышел недостаточно сумбурным! Ей, видимо, не хватило треволнений! Подумаешь, какой-то псих угрожал перерезать ей глотку! Мелкий грызун, видимо, заскучал!
— О, бедняжка! — воскликнула Милдред.
— Милдред! — повысил голос ее кавалер, а жулик тут же подстроился под Крысу:
— Не бойся, милая! Папочка найдет деньги! Как-нибудь найдет…
Я был просто ошарашен. Они впервые друг друга увидели, а уже спелись!
— Я всегда чую, когда меня хотят облапошить!
— Джордж! — возмутилась Милдред. — Как ты можешь быть таким черствым?! И это человек, за которого я выхожу замуж? — Она открыла сумочку и вручила Крысе двадцатку: — Вот, держи, малышка. Надеюсь, это поможет.
— Спасибо, мисс! — поблагодарила Крыса.
И сделала реверанс. Представляете? Реверанс! Я не знаю, роль из какого фильма она в тот момент исполняла.
— Милдред! Разве ты не видишь, кто они такие на самом деле?!
Женщина сердито посмотрела на него и пошла прочь.
Джордж поспешил за ней, взял ее за руку, и они начали ругаться.
— Если она не видит, кто он такой на самом деле, где уж ей раскусить нас, — заметил жулик.
Потом Джордж вернулся к нам.
— Возьми, приятель! — сказал он громко, так, чтобы слышала Милдред. Но, протягивая жулику двадцатку, он тихо добавил: — Ты пройдоха! Ясно тебе?
— Ясно, — ответил жулик. — Мне также ясно, что ты женишься на ней не из-за ее небесной красоты. А, Джордж? Да она и постарше тебя будет… Сильно постарше.
Джордж побагровел от злости, но ничего не сказал. Он молча развернулся и поспешил к своей невесте.
— Видали, детишки? У него на руке «Ролекс», который наверняка она ему подарила. И этот жадина хнычет, как младенец, из-за нескольких баксов. — Жулик щелкнул пальцами и протянул Крысе раскрытую ладонь: — Давай сюда.
Крыса отдала ему двадцатку и получила взамен десять долларов. Она выразительно посмотрела на купюру, потом на жулика.
— Слушай, детка, у меня большие расходы. И большой опыт. Опыт и расходы. А у тебя что?
— Издеваешься? Лицо мое видишь? — возмутилась Крыса, указывая пальцем на свою умильную мордочку. — С таким лицом я могу за вечер насшибать больше денег, чем ты за целый месяц! А ну отдавай мою двадцатку, не то уйду!
— Ну-ну, зачем скандалить? Томми Маттола уважает своих партнеров.
— Так вот уважь меня, Томми, и верни мне мою двадцатку!
— Как тебя зовут, девочка?
— Мари-Клэр.
— Забей на двадцатку, Мари-Клэр! Сегодня тут бродят толпы лопухов. Хочешь реально заработать?
— Каэшна, Томми! Только не вздумай обжулить меня! У меня друзья в центре города!
— Это что, угроза? Ты мне угрожаешь?
— Просто вношу ясность, вот и все!
— Ну, так все яснее ясного. За работу.
Крыса пошла за ним, но я схватил ее за руку:
— Ну, нет, нечего тебе возле него околачиваться! Ты его даже не знаешь!
— Не волнуйся, Боб. У него добрый дух.
— Плевал я на то, какой у него дух! Я тебе запрещаю!
Крыса отпихнула мою руку:
— Я хочу повеселиться! Если тебе это не по вкусу, иди назад в логово, я попозже к тебе вернусь.
И пошла за этим жуликом. Она знала, что я ее одну не брошу. Маленькая эгоистичная мерзавка! Мне захотелось отвесить ей оплеуху. Но я не стал. Я просто тупо пошел за ней.
И началось. Крыса и жулик давали на Бродвее оскароносные представления, в которых фигурировали все тридцать три несчастья, от крушений поездов до грабежа средь бела дня, от обвала фондовых рынков до украденных билетов. Там были умирающие матери, дерзкие грабители и больные родственники в Сиэттле. Народу погибло столько, что хватило бы на целый морг, а уж сколько младенцев появилось — целый роддом!
Однако у жулика как будто и правда оказался добрый дух. В смысле, я не верил ему ни на грош, но он был тертый калач, и я отчего-то чувствовал, что с ним мы в безопасности. За ним даже было интересно наблюдать. За ним и Крысой, его зловредной подружкой. Но в мире и согласии они продержались недолго. Вскоре между ними началось соперничество. Вместо того чтобы подстраиваться друг под друга, они принялись подпускать шпильки.
— Хватит переигрывать! — требовал жулик.
Конечно, тут он зря сотрясал воздух, но я прекрасно понимал его. Крыса прочно вжилась в роль андерсеновской девочки со спичками, стоящей босиком на снегу. Она даже дрожала! Кто будет дрожать в такую жару?! Разве что малолетняя наркоманка! Может, поэтому лопухи так щедро ей подавали. Критиковать ее игру на глазах у потенциальной клиентуры было неудобно, и я молчал.
— К твоему сведению, Томми, я принадлежу к Лакстонской школе драматического искусства! Меня учила сама мисс Маунтшафт! Так что не ты мне будешь указывать, как надо играть!
— Я брал летний курс в Джульярдской школе, — парировал Томми. — А про Лакстонскую впервые слышу. И про эту твою мисс Маунтшафт — тоже!
Потом Крыса обратилась ко мне:
— Я зарабатываю больше, и он завидует!
— Твоя сестра умеет сшибить деньгу, — сказал мне Томми, — но ей еще многому надо научиться. Уйми ее, Боб.
Я уже лелеял надежду, что после этого они закруглятся, но не тут-то было. Они продолжали свой путь по Бродвею, как жуткое воплощение Фейгина и Ловкого Плута. Я подумал, что добром это не кончится. И не ошибся. Неизбежное произошло на углу Сорок седьмой и Бродвея, когда луна была на самом пике.
— Мне так нужно вернуться в Майами! — взывал жулик к группе туристов. — Поглядеть на нее в последний раз!
— Она умирает? — спросил турист.
— Она уже умерла, — вмешалась Крыса. — Но он воскресит ее, если вы дадите ему достаточно денег.
Томми помрачнел:
— Она бы не умерла, если бы ты не была такой бестолочью!
— Я?! — заорала Крыса. — Если бы ты не был такой бестолочью, она не ушла бы от тебя к клоуну! К совершенно несмешному клоуну!
— Это все ты! Из-за тебя наш брак развалился! — Томми повернулся к туристам: — Видите ли, она душевнобольная.
— Конечно, я душевнобольная! А кто не свихнется с таким папашей?
Вокруг них уже собиралась толпа.
— Ее выгоняли изо всех школ! — воскликнул Томми. — Даже из школ для трудных детей!
— Потому что он не давал мне спать! — Крыса честными глазами смотрела на зрителей. — Заставлял меня вкалывать на заводе!
— Нам нужны были деньги, чтобы платить твоему психиатру!
— Нам нужны были деньги, чтобы ты мог продуть их на скачках! И я уж молчу, сколько уходило на твою выпивку!
Толпа стала еще больше, и я занервничал.
— Пошли отсюда, — сказал я Крысе, но она не обратила на меня никакого внимания.
— Да, я пил! А что мне оставалось? Ты меня с ума сводила своими выходками! Лгала, воровала и даже подожгла нашего пуделя! Бедняга Пьер и тявкнуть не успел, как от него одни шкварки остались!
Крыса смахнула воображаемую слезу:
— А ты продал лекарства моей сестры, когда она умирала от лейкемии!
Толпа ахнула.
— Я сделал это, чтобы кормить семью!
— Ты сделал это, чтобы купить себе дурь! Причем не заплатил драгдилерам, и теперь они за нами гоняются! Меня вот-вот грохнут, и все из-за тебя!
Люди уже толкались, стараясь занять местечко получше.
— Она виновна в смерти собственной матери! — воззвал Томми к толпе.
— Это он ее убил! — взвизгнула Крыса. — Он пнул ее, когда она была беременной!
Из толпы послышались гневные возгласы. Томми отшатнулся, как от удара:
— Ты тоже ее пнула!
Все посмотрели на Крысу.
— Я случайно по ней попала! Я хотела пнуть тебя, потому что ты ее душил! Думал убить ее, когда узнал, что ребенок на самом деле от твоего брата!
Томми застыл, на него внезапно напал страх сцены. Он обвел взглядом разъяренную публику, уставился на Крысу и заорал:
— Треклятая лгунья!
— Может, я и треклятая лгунья, Томми Маттола, но врать я умею куда лучше тебя! — ответила на это Крыса.
И отвесила зрителям поклон. Толпа разразилась бурными аплодисментами. На лице Томми отразился шок, потом изумление, а потом он взял Крысу за руку и стал кланяться вместе с ней.
Крыса раскрыла объятия:
— Разве вам не понравилось представление?
Аплодисменты перешли в овации. В руках Томми невесть откуда оказалась шляпа, и он протянул ее публике. Я глазам не верил. Люди толкались, чтобы подобраться к шляпе и сунуть в нее деньги! Кто-то бросил Крысе розу, и она так и засияла. Ее первое выступление на Бродвее имело оглушительный успех.
Вдруг Томми куда-то провалился. Мы заметили двух копов, направляющихся прямиком к нам! Мы с Крысой затерялись в толпе и бегом побежали туда, где оставили велосипеды.
— Погнали! — воскликнула Крыса, и мы стали что есть духу крутить педали.
Когда мы наконец доехали до прохода в стене парка, глаза у меня слипались. Но едва я оказался в парке, сон как рукой сняло. Мы проехали по темным дорожкам до нашей лужайки, слезли с велосипедов и замерли, не смея издать ни звука. Мы опасливо озирались, разглядывая деревья и темные тени под ними. Вроде никого не было — разве что кто-то нарочно прятался.
— Пошли, — прошептал я.
Мы перебежали через лужайку, ведя велосипеды за руль, и продрались через кусты. Я сразу включил фонарь и, направляя луч на землю, стал осматриваться. Я очень боялся, что какой-нибудь жуткий бродяга уже занял наше место. Но, слава богу, в логове мы были одни.
Крыса бросила велик, скинула кроссовки и нырнула в спальный мешок:
— Классно!
Я улегся рядом. От убийц, грабителей и треклятых педофилов нас защищали только кусты, и Крыса считала, что это классно.
— Чудесный сегодня был день! — прошептала она. — Мы — в Нью-Йорке, увидели кучу всего интересного и нашли нового друга. Наверняка у Томми обширные знакомства. Спросим его про дядю Джерома.
— Да не увидим мы больше твоего Томми, — сказал я, пристально вглядываясь в кусты.
— Еще как увидим! Мы с ним партнеры. Никуда он от нас не денется… Выключи фонарик, Боб, так я никогда не засну.
Я лежал в темноте и вздрагивал от каждого шороха. Хрустнет какая-нибудь веточка или померещится какой-то силуэт в кустах, и я тут же вскакивал. Только когда Крыса захрапела, я немного расслабился. Я заложил руки под голову и лежал, глядя на луну. А потом мои глаза сами закрылись, и наш первый день в Нью-Йорке подошел к концу. И как же я все-таки устал!
