Родственник дьявола

– Меня зовут Перлин Санди, и я расскажу вам о том, как…

– Стой! Остановись! Санди, это моя история, и я расскажу ее по-своему.

– Твои байки, Пити Уитстроу, не годятся для приличной компании порядочных людей.

– Ах! Ах! Ах! Какие мы щепетильные! Ты рассказываешь свои истории кому только захочешь по-своему, а я свои – своим по-своему. И уж если эта история не моя, тогда чья же? В конце концов, все произошло со мной.

– Хорошо. Давай рассказывай. Только не растягивай ее по своему обыкновению так, что мать родная не узнает – с китами в пруду, фермерскими дочками, говорящими собаками, что шатаются по барам, и все такое прочее. Налегай на факты – что, кто и где.

– Ох, да замолкни уже наконец! Хм, да, дай-ка подумать. С чего бы начать? Надо признать, у этой заварушки больший выбор, чем обычно.

– Начни с моего появления.

– Ага, тогда получится история про тебя, так? Опять снова-здорово… Не пойдет. Начну-ка я издалека. В отличие от тебя, выросшей в Чаттануге, в музее для простонародья, где за вход брали всего лишь десятицентовик, а от тебя и этого не требовалось, чтобы взглянуть на себя любимую, моя история начинается в Новом Орлеане, в гостиной, расположенной наверху шикарного особняка. Вот так, мэм. Кто же этот высокий черноглазый красавчик? Костюмчик от местных итальяшек сидит на нем как влитой, в одной руке у него сигара, скрученная на бедре кубинской красоткой, в другой – бокал мускатного бренди. В рамке огромного окна хозяйской спальни он смотрится как произведение искусства. Сейчас он глядит вниз на Сент-Чарльз-авеню, главную улицу побережья Мексиканского залива, где одни трамваи круче, чем отель «Ритц», и даже попрошайки – бывшие мэры, занявшие более заметное место в обществе. Да это же Пити Уитстроу, вот кто! А под руку с ним самая красивая француженка города-полумесяца…

* * *

– Стоп, детка! – сказал Пити Уитстроу. – Понимаю, как ты взволнована, но мне не хотелось бы расплескать бренди.

– O, mon amour, как можно быть таким невозмутимым, когда мой бывший любовник Алкид в любую минуту может появиться здесь? À tout moment maintenant, он ворвется, кипя от злости, и меч в его руке не дрогнет.

Пити надменно хохотнул и залпом опрокинул остатки бренди, всячески выказывая insouciance, безразличие – это словечко он недавно подцепил у Мадлен.

– Старина Ал меня мало заботит, – хмыкнул он и, швырнув пустой бокал в камин, разбил его вдребезги.

Осколки пяти бокалов блестели под каминной решеткой, как прах богов. Скоро придется заказывать новый набор. Освободившейся рукой Пити погладил Мадлен по щеке, и на его пальцах остались катышки намокшей от слез пудры.

– Кто твой Ал против Пити? Кто у Ала тесть, а? Я тебя спрашиваю.

Он нежно поцеловал ее в нос, искусно нарисованную мушку на левой щеке, тщательно замаскированную настоящую родинку на правой.

– Держи-ка, – Пити вручил Мадлен сигару, она глубоко затянулась, пока он осыпал поцелуями ее шею.

– И вообще, – вставил он между поцелуями. – Если какой-нибудь кретин посмеет встрять между мной и моей ненаглядной луизианской красоткой, я ему живо мозги вправлю. Уж будь спокойна, mon cher.

– Ах, Пити! – прошептала Мадлен в порыве чувств и прижалась к…

– Пити, тебя опять куда‐то не туда повело. И вообще, нечего тут похабщину разводить.

– Ой, ну ладно! Перейдем сразу к креолу с бешеными глазами. Дикарь, размахивая мечом, вышибает дверь будуара…

– Ты мне ответишь, Уитстроу! – заорал Алкид, рассекая для пущей театральности порнографический гобелен. – Я вырву Мадлен из твоих грязных когтей или умру!

– Попридержи коней, Ал, – вальяжно развалившись в кресле и задрав на стол ноги в итальянских мокасинах, заметил Пити. – Если бы ты заглянул сюда минут десять назад… да и после полудня, и в восемь или половине девятого утра, то наверняка заметил бы, что дама, в конце концов, отнюдь не против моих когтей.

– Оставь нас, Алкид, – вскричала Мадлен, заворачиваясь в шелковую портьеру, чтобы подчеркнуть свою наготу. – Ты не представляешь, на что он способен! Он убьет нас обоих!

Алкид пропустил ее слова мимо ушей и двинулся к Пити. В руке его сверкал меч.

– В последний раз предупреждаю тебя, дьявольское отродье, защищайся!

В ответ Пити поднял руку и презрительно изобразил губами неприличный звук.

Алкид взревел и проткнул мечом спинку стула, где только что сидел Пити. Осталось лишь облачко дыма и запах серы. Алкид вытащил меч из обивки вместе с клочком ваты.

– Кабы не перебрал с выпивкой да сексом, я был бы еще проворнее, – сказал Пити над ухом Алкида. Тот взвился и рубанул сплеча мечом, рассекая пустоту.

– От легендарного героя я ожидал большего, – заметил Пити, распластавшись по потолку. Алкид подпрыгнул и вонзил меч в то место, где только что был Пити. С потолка Алкиду на плечи осыпались пласты штукатурки. Он бешено вращал глазами.

– Ну что, не наигрался еще? – спросил Пити, восседая по-турецки на серванте. Спустя двадцать минут вся мебель в комнате разлетелась в щепки, Алкид тяжело дышал, запах серы в воздухе стал невыносимым, и Мадлен, успевшая приодеться и накраситься, распахнула окна, чтобы проветрить комнату.

– Взглянем правде в глаза, Ал, – сказал Пити, жуя банан. – Твоя дама заключила более выгодную сделку.

– Impossible, – с французским прононсом выдохнул Алкид.

Мадлен отвернулась от окна и отряхнула пыль с ладоней.

– Allez-vous, Алкид, – сказала она. – Да пошел ты!

Она взмахнула рукой, словно прогоняя птицу.

– Отвали!

– Ты уже и говоришь, как он. – Алкид презрительно скривил губы. – Он сожрал твою душу, этот грязный демон из ада.

Мадлен пожала плечами.

– Мне он вообще-то симпатичен.

Собравшись с силами, Алкид сделал еще один выпад и нанес Мадлен удар в самое сердце. Она еще не успела соскользнуть на пол, как Алкид упал замертво, Пити оторвал ему голову.

– Ну, это уже слишком! – закричал Пити.

Он в ужасе разглядывал свои окровавленные руки.

– А как я оказался на этой крыше?

Он всегда боялся высоты. Пити ухватился за дымоход и повис, держась изо всех сил. Он сучил ногами в итальянских туфлях, тщетно пытаясь за что‐нибудь зацепиться на крутом скате.

Далеко внизу, на тротуаре перед домом Пити в Парковом квартале, стояла молодая женщина в черных колготках, да и вся она была в черном, как современные готы. Ее окружала группа туристов в шортах и футболках. Они пили воду из бутылочек с фильтром, позировали для селфи. Пити никогда не слышал о палках для селфи, но даже сквозь пелену страха он почему‐то догадался об их предназначении.

– Эй! – завопил он. – Я здесь, наверху! Помогите!

Никто не обращал на него внимания.

– Отель расположен на месте великолепнейшего частного особняка девятнадцатого века. По легенде, дом был так прекрасен, что понравился дьяволу, который привел сюда любовницу из местных дам. Но у дьявола был соперник, тоже из Нового Орлеана, и закончилось все кровавой бойней. Дьявол убил соперника и неверную любовницу, оттащил их тела на крышу и там, при полной луне, сожрал их.

– Фу, – сморщил нос Пити.

– С тех пор, – продолжала гид, – дьявол оказался в ловушке на крыше, а дом опустел, стал не… не-о-битаемым.

Она слегка споткнулась об это длинное слово, справившись с ним только со второй попытки.

– Каждую ночь призраки устраивали представление, вновь и вновь повторяя события ужасной драмы. В конце концов так называемый «особняк дьявола» сровняли с землей. В наши дни на его месте находится один из лучших отелей города. Номер люкс стоит от ста девяти долларов за ночь плюс налоги и чаевые, хотя есть некоторые ограничения. А теперь пройдем до следующей достопримечательности в нашем кровавом новоорлеанском туре ужасов.

Толпа рассеялась. Девушка-гид подняла глаза и встретилась с Пити взглядом. Это была Мадлен – мушка на щеке и все такое. Она подмигнула Пити. Труба девятнадцатого века растаяла в воздухе, и он с криком соскользнул с крыши века двадцать первого и полетел в пустоту.

И снова Пити очутился в спальне у окна, а напудренная Мадлен в нижней юбке тянула его за рукав.

– O, mon amour, – сказала она. – Как можно быть таким невозмутимым?..

– И правда, как? – невольно вырвалось у Пити, скорее в ответ собственным мыслям, а не на вопрос.

Он полюбовался чистыми руками, ровным, надежным полом, живой, полной энергии девушкой.

Потом ворвался этот идиот Алкид с мечом, и все закрутилось по новой.

Пити осознавал, что эта цепочка событий уже происходила раньше, но от осознания толку было мало. Он не мог разорвать замкнутый круг и повторял все предписанные сценарием движения: уклониться, поиздеваться, уклониться, поиздеваться, выпад, кинуться, убить, уцепиться за трубу, остаться незамеченным.

На этот раз его поразили слова гида:

– Каждую ночь призраки повторяют эту ужасную сцену из прошлого.

– Призраки, чтоб тебя! – закричал Пити. – Какие еще призраки? Я! То есть мы!

Потом он снова с отчаянным криком падал, возвращался в будуар, и так далее и тому подобное, все как прежде.

Это повторялось вновь.

И вновь.

И вновь.

И как только Пити понял, что теперь в этом круговороте заключена вся его жизнь, он свалился с крыши и приземлился в церкви.

* * *

– Иногда его называют Нечистой силой, потому что он несет в себе зло и искушает нас на зло.

– Аминь, брат! – закричали прихожане. – Восславим Иисуса!

Ошеломленный и сбитый с толку Пити стоял в невыносимой духоте в дальнем углу маленького, хоть и с высокими сводами, скромно украшенного храма. Толпа сдавила его со всех сторон, их внимание было приковано к невероятно косоглазому священнику на кафедре. Все скамьи были заняты. Все проходы и вестибюль заполнены мужчинами в кюлотах по колено и женщинами в шелках и корсетах, все в напудренных париках, словно сплошное облако заполнило помещение. Пити был одет по той же моде, как и проповедник. Хотя клирик не повышал голоса, его было отчетливо слышно, как будто он обращался лично к каждому. Отбросив естественную неприязнь, Пити откровенно им восхищался. В толпе то тут, то там раздавались одобрительные возгласы, тянулись руки ладонями вверх, как в мольбе, но ничто не отвлекало от уверенного, доброжелательного голоса проповедника.

– Иногда его называют Князем воздушной стихии, ибо обретается он главным образом в воздухе, сиречь вездесущ, а буде кто не порождение Божие, те повинуются ему.

Понемногу приходя в себя, Пити осознавал, что если раньше он находился в особняке на Чарльз-авеню в Новом Орлеане в девятнадцатом веке, то сейчас оказался в конгрегационалистской церкви в Ипсуиче, Массачусетс, веком ранее, когда Новая Англия еще подчинялась королю. В церкви Пити был единственным человеком африканского происхождения, хотя никто не обратил на это ни малейшего внимания. Если первое было ему безразлично, то последнее крайне раздосадовало.

– Да, братья и сестры, слова во второй главе одиннадцатого стиха Второго послания к коринфянам святого Апостола Павла верны по сей день: «Ибо нам не безызвестны его умыслы». Воистину, друзья мои. Умыслы сатаны нам известны. Мы знаем, что он враг Бога и добродетели. Он ненавистник правды. Он полон злобы, полон зависти и мести. Ибо какие еще причины побудили его искушать невинных в райском саду?

Проповедник перевел дыхание, в этот момент из толпы послышался голос:

– Это лишь ваше мнение, проповедник.

Прихожане ахнули от ужаса и завертели головами в поисках охальника. Молчали лишь Пити, произнесший это, и проповедник, тотчас же впившийся в него взглядом.

Вне себя от возмущения, проповедник ткнул пальцем в Пити, словно хотел пригвоздить его к стене.

– Я слышу вас, я вижу вас, сэр, – закричал он. – И знаю, кто смеет перебивать слово Божие в доме Божьем!

– Откровенно говоря, видал я дома и получше, – заметил Пити.

Он вальяжно двинулся вперед, любуясь снопами искр, весьма эффектно летящих из-под ног при каждом шаге, а перепуганная паства шарахалась от него в разные стороны. Что за зрелище!

– И хотя я не могу не согласиться, что мой тесть иногда теряет самообладание, не всегда держит себя в руках, несмотря на это, я полагаю, добрые прихожане заслуживают более… как там говорится?.. более полного и непредвзятого изложения событий.

– Ты посмел бросить мне вызов, демон? Мне, Джорджу Уайтфилду, служителю всемогущего Господа в колониях? Какое ты имеешь право богохульствовать, любезнейший?

– Сейчас покажу, – ответил Пити и мгновенно понял, что это противоборство тоже было предписано ему свыше, как и прежнее – с Алкидом, более того, оно ему нравилось, но, ясное дело, тоже ничем хорошим не закончится.

– Хватит! – зарычал Уайтфилд.

Во время перепалки он, казалось, вырос фута на два и раздался на фут вширь. Пити тоже подрос и стал крепче, что очень ему пригодилось, когда проповедник одним прыжком выскочил из‐за кафедры, схватил ближайшую дубовую скамью за край и, подняв одной рукой, размахивал ею, как ребенок, целящийся палкой в шишку.

– Да знаешь ли ты, на кого замахнулся, недоумок? – насмехался Пити.

Он швырнул конец скамьи в голову проповедника. Тот увернулся, молниеносно кинулся вперед и боднул Пити в живот.

Впоследствии о том, что собственными глазами видели битву преподобного Уайтфилда с самим дьяволом (так они определили смуглого человека), заявляло впятеро больше народу, чем все население Массачусетса, но на деле это была какая‐то жалкая пара сотен человек, которые с визгом ринулись в церковный двор. Туда же примчались городские зеваки, отбросив свои не столь благочестивые заботы воскресного утра, чтобы полюбопытствовать, из‐за чего, собственно, весь сыр-бор. Они завороженно наблюдали, как Уайтфилд и Пити Уитстроу (который, разумеется, не был дьяволом и даже не состоял с ним в кровном родстве, только через брак), награждая друг друга тумаками, выкатились из церкви во двор, трижды его обогнули (надо сказать, троекратность в таких делах – что‐то типа традиции), потом залезли на стену (ничего себе, правда?) и на колокольню со шпилем, где колокол звонил каждый раз, когда Пити или проповедник его бодали. БОМ! БОМ! БОМ!

Люди бежали из Салема, Лоренса, даже из Линна, грешного города, ожидая, что Ипсуич сгорел дотла, и радовались тому, что попали на более зрелищное представление. Никто не делал ставки против проповедника, это посчитали бы богохульством, но приличная сумма денег все же перекочевала из одних карманов в другие в спорах, каким образом и когда достопочтенный Уайтфилд победит. Поэтому некоторые возликовали сильнее прочих, когда проповедник, подняв изумленного Пити над головой, заорал:

– Прими его, Господи, он твой!

И швырнул его с крыши в воздух.

На этот раз Пити летел намного медленнее, чем с крыши особняка дьявола. Он успел восхититься зелеными волнами травы, вдохнуть доносимый ветерком сладковатый запах ясменника, изумиться, что парик все еще держится на голове, безошибочно угадать хохоток тестя и поклясться, что непременно накостыляет старику по первое число, если только сподобится выбраться из ловушки, к которой – теперь Пити точно знал – Старый брюзга его приговорил.

Пити коснулся ногами обнаженной гранитной породы и взмыл высоко в небо, словно с трамплина в цирке или из пушки в музее развлечений. Он поднимался все выше и выше и вскоре превратился в крохотную точку на небосводе, похожую на уголек.

Горожане поздравили проповедника с его, то есть с великой победой во славу Господа, и себя с тем, что присутствовали при великом испытании, словно это был их подвиг. Народ давился в очереди, чтобы приставить свою ногу к дымящимся зеленовато-желтым вмятинам, которые оставил Пити на камне, – просто, знаете ли, обувкой помериться. Такова уж человеческая натура. И что примечательно, следы дьявола пришлись как раз впору всем до единого, от мала до велика. Впрочем, по зрелом размышлении это и немудрено.

И, говорят, с того дня дьявола в Ипсуиче не видели.

– Ну вот, опять двадцать пять! – сказал Пити, стоя в толпе в дальнем углу той же церкви, и так же, как и в Новом Орлеане, все повторялось вновь и вновь. Так что, нравилось ему это или нет, он, ясное дело, крепко влип и нуждался в серьезной помощи, может, даже от врага.

* * *

Снова и снова Пити играл роль то в пьесе о двойном убийстве в особняке дьявола в Новом Орлеане, то в потасовке, оставившей следы дьявола в Новой Англии. А в промежутках и параллельно этим эпизодам он появлялся и в других местах – тоже снова и снова. Иногда он приземлялся на восточном берегу Чесапикского залива, тщетно пытаясь обольстить дородную фермершу шести футов ростом по имени Молли Горн. Каждый раз он получал один и тот же ответ. Засучив рукава, она складывала очки, клала их на пенек, чтобы не повредить, потом делала из Пити отбивную, пока он не просил пощады, и швыряла его вниз головой в бездонный залив под названием «Дыра дьявола».

Иногда он нарезал круги в сорок футов в сосновых лесах Северной Каролины, вытаптывая траву. Вышагивая по серой почве «Земли топающего дьявола», он бормотал:

Иногда сидел на скалистых берегах реки Ноличаки в Теннесси, спиной к воде, и, задрав голову, рассматривал отвесную скалу, на которой запросто, говорят, может явиться лик дьявола, если долго всматриваться, пытаясь его представить, да еще поддаться наваждению.

– Вовсе и не похож, – бормотал Пити.

Его голос терялся в бурлящих водах под «Зеркалом дьявола».

Так оно и шло в свой черед, от «Кресла дьявола» до «Печи дьявола», от «Впадины дьявола» до «Шаров дьявола», от «Хребта дьявола» до «Локтя дьявола», от «Озера дьявола» до «Кухни дьявола». Его швыряло туда-сюда и обратно.

Он тяжело вздыхал, когда оказывался в Калифорнии, в горах Сьерра-Невады, карабкаясь через завалы осыпающихся камней под обрывом, выглядевшим как частокол из базальтовых столбов. Как он ни противился, руки сами хватали первый попавшийся валун. Обливаясь потом, шатаясь на подкашивающихся от тяжести ногах, Пити тащил его, чтобы вдруг бросить в нескольких ярдах, поднять другой случайный булыжник и брести с ним обратно. Совершая сей сизифов труд у «Столбов дьявола», он беззвучно произносил придуманное им заклинание:

Заклинание совсем не походило на оригинал – просьбу святому Антонию, покровителю потерявшихся вещей, но Пити не собирался звать занудного сукина сына. В таких заклинаниях главным была не новизна, а сосредоточенность и повтор. С этим соглашались все маги мира.

Потом Пити вывихнул лодыжку и снова упал, содрогаясь в ожидании, что обдерет колено о зазубренный склон «Столбов дьявола»…

Но вместо этого он летел, завывая, по воздуху, и камнем падал в глубокий ледяной бассейн под водопадом в Южной Дакоте. Как он догадался, что это Южная Дакота? Точно так же, как вдруг научился плавать, если это можно так назвать. Ад отнюдь не славится водными феериями. Пити изо всех сил замолотил руками и всплыл на поверхность, подняв фонтаны брызг, поплыл на спине к выщербленной скалистой стенке вокруг «Купели дьявола». Он уцепился за скалу и забормотал в такт стучащим зубам:

* * *

Поскольку Пити все еще швыряло, как во времени, так и в пространстве, любые попытки узнать, что поделывает в данный момент Перлин Санди, его последняя надежда, были обречены на неудачу. Впрочем, достаточно сказать, что волны, которые Пити поднял в «Купели дьявола», летели во всех направлениях, во все времена и эпохи, и теперь оставалось лишь ждать, когда Перлин Санди промочит ножки. Потому что, как бы ни открещивались они от этого факта, Перлин и Пити никогда не разлучались надолго, это точно, с тех пор как вдова Уинчестер свела их вместе. Они же два сапога пара, как за́мок и замо́к, мартовские зайцы и марципан, Млечный Путь и молоко, свет и светлячки. Можно ли было подумать об одном и не вспомнить другого?

Поэтому где‐то там, в другом времени и месте, на самом дальнем берегу, где едва ощущались отголоски волн, поднятых Пити, под васильковым небом в горах западного Мэриленда стоял погожий июльский денек. Мудрая женщина Перлин Санди шла из Альтамонта в Блумингтон, из ниоткуда в никуда, но всю дорогу под гору. Она шла, что называется, «кратчайшим путем», вдоль железнодорожной колеи Балтимор – Огайо.

Кстати, во многих высокогорных и пустынных частях Северной Америки легче всего шагать по шпалам. Железнодорожники называют этот особенный участок дороги, по которому шагает Перлин, «Семнадцать миль уклона» и всегда говорят о нем неодобрительно, свистящим шепотом, словно выпуская клубы пара, потому что это самый крутой участок пути на Востоке, и его наклон почти в два с половиной процента превращает поезд длиной в милю с вагонами, везущими сто сорок три тонны угля, в трескучий черный хлыст, сметающий все на своем пути. Перлин не боялась уклона, поскольку за ее плечами не тянулось тяжелого груза и разгоняться она тоже не собиралась.

Вот она вся – комок противоречий, небольшого росточка, некрупная, выглядит, само собой, лет на восемнадцать, плюс-минус четверть века, точно такой же она останется и когда Никсон пойдет на второй срок, потому что возраст волшебниц сродни возрасту гор. Да и во всех других отношениях волшебники здорово отличаются от людей – это Перлин осознала довольно рано. Перлин истоптала много миль по Соединенным Штатам вдоль и поперек, туда-сюда, кружилась то там то сям, и ее жизнь можно подытожить в двух словах: «В основном ходила».

И одета она была как раз таки для долгой прогулки: в удобные ботинки, джинсы с пистонами и клетчатую мужскую рубашку с джинсовой курткой, завязанной на талии. За плечами у нее был рюкзак, в правой руке она держала длинный, выше головы, деревянный посох, закрученный в виде змеи, застывшей в раздумьях.

Когда мы говорим «мужская рубашка в клетку», то, разумеется, имеем в виду размер и фасон. Носил ли ее когда‐нибудь мужчина и как она перешла к Перлин Санди – вопрос открытый, который можно как-нибудь задать, желательно издалека, чтобы вас разделяло при этом не меньше пары штатов.

Итак, Перлин шагала по шпалам, стараясь не касаться гравия, хотя, когда на шпалах попадался большой камень, она играючи поддавала его ногой и убирала с дороги. Есть люди, которые мимоходом приводят окружающий мир в порядок.

Перлин хорошо знала Дикую гору и, еще не дойдя до нее, различила «Склон Томаса», который покойный губернатор расчистил для ранчо, уйдя в отставку, чтобы разводить альпака. Она увидела знакомый изгиб железнодорожной ветки, забор из шпал на краю леса, отмечавший начало полузаросшего пастбища. Призрак губернатора Франсиса Томаса, как всегда, стоял на путях в том месте, где проходивший в 1876 году в 11:57 поезд сшиб его насмерть. Призрак курил трубку и любовно оглядывал с десяток призрачных альпака, щипавших травку на склоне. Парочка новорожденных детенышей, умные милашки, весело резвилась в окружении цветущей липучки ежовой, просвечивавшейся сквозь них. То, что призрак Томаса являлся именно в этом месте земли, а не в официальном губернаторском особняке в Аннаполисе, для Перлин имело смысл, но почему в такой одежде, с трубкой, да еще в сопровождении стада фантомов? Перлин встречала много призраков на своем веку, общалась с ними, но это не означало, что она понимала, как это происходит. Любой теории Перлин предпочитала факты. Но она была девушкой воспитанной.

– Добрый день, губернатор, – поздоровалась Перлин, подойдя поближе, чтобы не повышать голоса.

– Мисс Санди, – губернатор серьезно кивнул.

– Ме-е-е, – тоненькими голосами блеяли альпака.

Вытянув несуразно длинные шеи и сгрудившись у забора, они ждали, не перепадет ли им какое лакомство. Они толкались и прижали одного малыша к забору. Сначала в дырку, словно кукольная безобразная головка, вылезла его прозрачная голова, потом он целиком. Перлин знала, что приласкать его не сможет, но рука невольно потянулась к детенышу. Он, однако, уже осознал свою ошибку и захотел вернуться в семью. Заверещав от ужаса, он бросился назад, протиснулся между планками, исчезая кусками, и снова появился на родном пастбище.

– Такие воспитанные, не то что люди, – желчно сказал губернатор. У него в прошлом не раз возникали сложности с законодательным собранием штата.

– Милейшие создания, – согласилась Перлин в надежде, что ей не придется выслушивать лекцию об их происхождении, характере, пользе, корме, уходе за ними. Призраки не только держались всегда конкретного места, но и одной темы разговора. Она еще раз взглянула на альпака, потому что тех явно что‐то встревожило. Они подняли головы, посмотрели вдоль путей, уходящих вверх по склону. Два крупных альпака, вожаки, отделились от стада и побежали туда, где их что‐то заинтересовало. Остальные спускались по холму, удаляясь от забора.

– Знаете, они отлично пасут кур, – заметил губернатор Томас.

Они с Перлин посмотрели на вожаков альпака.

– Они чувствуют опасность издалека.

Теперь и Перлин услышала ее тоже, ни с чем не сравнимый звук приближающегося поезда. Они ждали, но поезда не было, только вибрация усилилась, и не в рельсах, а в воздухе над ними. Деревья закачались, словно железнодорожный путь был объят пламенем. Перлин прислушалась – гул нарастал, деревья раскачивались все сильнее. Звук стал резче, отчетливей, словно звон камертона. Перлин поморщилась и закрыла ухо рукой. Но губернатор Томас ничего не слышал, и что еще удивительнее, альпака тоже. Они с любопытством смотрели вверх на дорогу.

– Губернатор, – окликнула его Перлин, – вы ничего не слышите?

– Что такое, детка? – отозвался Томас.

Сквозь пронзительный звон Перлин уловила слабый дрожащий голос:

Ну, конечно, они ничего не слышали, поняла Перлин, это не предназначалось для их ушей.

– Извините, губернатор, у меня тут намечается деловая встреча.

Она шагнула на колею, одежда на ней шевельнулась, не трепеща от ветра, а дергаясь, словно ее колотил невидимка. Перлин посмотрела вниз, напряглась, схватила свой посох двумя руками и, кивнув, добавила учтиво:

– Благодарю вас за эмансипацию.

– Да не за что, – довольно улыбнулся губернатор, которому напомнили еще об одной любимой теме. – Я был всего лишь орудием в руках Господа. Почему Мэриленд не стал свободным штатом до войны, я никогда не по…

Но он остался в одиночестве. Неведомая сила пронеслась, сметая все на своем пути, и подхватила Перлин. Перлин едва виднелась в сотнях ярдов внизу холма. Она на фут возвышалась над колеей, пролетая в самом центре. Она даже не накренилась на повороте, обогнула его, вжжжик – и след простыл.

– Ме-е-е, – качали головами на длинных шеях альпака.

Они думали, что повидали уже все на свете, а тут такое! Призрак губернатора закурил трубку и тотчас забыл, что Перлин вообще была здесь. Его невозмутимый вид успокаивал. Альпака-фантомы постепенно возвращались к привычным занятиям, пощипывали зеленую траву, которая оставалась нетронутой, глотая, отправляли ничто в прозрачные желудки, срыгивали жвачку, которую будут счастливо жевать следующую тысячу лет.

* * *

У этого захолустья даже название всего одно, а вот другое, по соседству, на дальнем конце графства Аллегани в горной лощине рядом с Потомаком, где Перлин подхватил воздушный поток, в течение многих лет неоднократно их меняло. В начале девятнадцатого века оно было известно как «Жилище отшельника», потому что жил там старый Овид Мак Крэкин, в конце двадцатого века место переименовали в «Дымовую трубу», потому что от жилища Мак Крэкина остался лишь огромный дымоход с двумя темными квадратными отверстиями вместо каминов на каждом этаже. Однако было и еще одно название, зловещее, передаваемое из поколения в поколение юными сорванцами, что днями и ночами обшаривали развалины вопреки запретам старших.

– «Тупик дьявола», – произнесла вслух Перлин.

От сумасшедшего путешествия голова шла кругом. Перлин летела на высоте фута над железной дорогой Балтимор – Огайо. Да, именно летела, вынуждена была она признать. Добралась до станции Камберленд, где никто не обратил на нее ни малейшего внимания, может, потому, что она там в некотором смысле не существовала, по крайней мере, в центре городка.

Когда казалось, что столкновения лоб в лоб с локомотивом, направлявшимся в Фростбург, уже не избежать, ее отбросило с путей. Она пронеслась над тавернами и борделями, продолжила полет над каналом Камберленд – Огайо, чьи воды были такими спокойными, что всю дорогу под ногами Перлин видела свое зеленое отражение. Но ее мутило, и она старалась смотреть только вперед.

Раньше Перлин проходила мимо «Тупика дьявола» – может, раз или два, но знакомых у нее там никогда не было, и местность запомнилась лишь дымоходом да чередой менявшихся названий. Насколько она знала, призрак старины Овида Мак Крэкина обитал в другом месте, если вообще существовал. Она прошла мимо дома, повернувшись спиной к реке, спустилась в низину вдоль давно исчезнувшей подъездной ветки железнодорожного полотна, которая, как и многие другие в Аппалачах, возможно, вела к выработанной шахте.

Так оно и было, и у входа в шахту в тени вышагивал, сцепив руки за спиной, знакомый долговязый бродяга. На нем были сапоги до колен и сюртук, вышедший из моды сто лет назад.

Тот, кто никогда не сталкивался с этим отъявленным шельмецом со связями и без единого гроша за душой, искусным мошенником, мог подумать, что перед ним молодой красавчик из довоенных лет со средствами, возможно, свободный цветной из Балтимора. Но Перлин знала пройдоху как облупленного, хотя и отдавала должное его привлекательности. Она подошла поближе и услышала, как он бормочет:

Перлин окликнула Пити издалека. Услышав ее голос, он подскочил как ужаленный и смущенно улыбнулся.

– Что такое, Пити Уитстроу? Зовешь меня, будто я святая или собака?

– Перлин! Неужели ты здесь!

Он кинулся к ней, чтобы прижать к груди, закружить, стиснув в объятиях, но она осадила его взглядом. Он, дрожа, застыл на месте, хотя был на две головы выше ее. На его клетчатом жилете не нашлось бы и пары одинаковых пуговиц.

– Благодарю, что ты пришла, Перлин! Что не забыла старого друга Пити. Благодарю.

Он сцепил руки и потряс ими над головой, словно боксер, выигравший схватку.

– А разве у меня был выбор? Твое заклинание зачерпнуло меня, как кучу шлама из шахты, и выбросило сюда.

– Ой, да ну ладно! – воскликнул Пити.

Увидев Перлин, он совершенно преобразился, голос зазвучал увереннее.

– Не строй из себя дурочку. Ты могла просто уйти с колеи, когда услышала зов, ты же знаешь.

– Да я и ушла бы, знай, что это ты, – солгала Перлин.

«Вот, уже испорчена его влиянием, – решила она. – Одним его присутствием!»

– Да и вообще, мне очень повезло, что ты оказалась поблизости. Это заклинание не действует дальше сотни миль, даже при отсутствии колебаний температуры, подземных толчков и выборов в Конгресс.

– Так зачем понадобилось тащить меня в это… никуда?

Перлин ненавидела, когда кто-то критиковал места, где жили люди. Сама она провела счастливое детство среди уродов и диковинок в захудалой кунсткамере Чаттануги с входной платой в десять центов, но, рассмотрев серые скалы, серую траву, серую грязь, невольно отметила, что Пити обычно выбирал более интересный пейзаж.

В ответ Пити с такой злостью сунул ей под нос дрожащую руку, подняв три пальца, и так долго молчал, что этот жест впору было принять за оскорбление, только Перлин было не до обид.

– Три раза! – выкрикнул Пити. – Это уже третий заход по кругу на то же проклятущее место. И если я пытаюсь выбраться из чертовой ложбины – ХРЯСЬ! – и с ног долой! Мол, сиди, не рыпайся. Остается только проклинать камни и железнодорожную ветку да ждать, когда меня перекинут куда-то еще.

Перлин была в шоке – по щеке Пити скатилась слеза.

– Здесь, по крайней мере, меня не секут, не гонят пушечным мясом против северян, не заставляют пилить дрова, молоть зерно или ишачить как проклятого. Знаешь ли ты, что убить может даже ударной волной от пролетевшего рядом снаряда?

Перлин помедлила пару секунд, пытаясь не поддаться эмоциям.

– Пити, что-то ты разошелся не на шутку, притормози немного.

– Ты права, – он вздохнул и провел руками по коротко остриженным волосам. – С чего же начать? Присмотри себе камешек, Перлин, присядь, сейчас все расскажу.

Сбивчиво, с остановками, Пити выдал несколько искаженную версию своих многочисленных повторяющихся путешествий за последние дни: от Калифорнии до Нового Орлеана и Новой Англии и обратно.

– М-м-да, будь я проклята! – вырвалось у Перлин, забывшей на минуту, где она и с кем. – На тебе явно локонавтическое заклятье, эти повторы… и все такое.

– Локо… что? Нельзя ли на родном языке, детка?

– Ну и ну! Вот и магический термин, о котором даже Пити Уитстроу не слышал! Значит, есть еще тайны на свете. Ну, тут удивляться нечему! Я и сама не знаю о локонавтике ничего, кроме голого определения. Скажем, она помогает волшебнику перебираться с места на место, не тратя времени зря. Садишься, например, на поезд в Камберленде, а надо тебе в Балтимор, но по пути у тебя Ханкок и Хейгерстаун, да и другие места, которые тебе неинтересны. Локонавтика их исключит.

– Волшебники обычно перемещаются куда хотят, – заметил Пити. – Вот ты всегда ходишь пешком по своим тропам, манера у тебя такая – «топтать землю», но ведь это необязательно. Тебе даже поезда с рельсами не нужны. А чем отличается это локо… как его?

– На самом деле, дорога и здесь нужна, но это не совсем тот маршрут, который наносится на карту с помощью компаса. Это путь, прокладываемый волшебником независимо от ландшафта. Маршрут выбирается по другим меркам.

– Например?

– Сколько собак живет в такой‐то местности и сколько среди них счастливых или печальных. Ты можешь выбрать маршрут, который соединит единой цепью места со ста тринадцатью счастливыми псами, или те, где живет хоть один человек, которому ровно девятнадцать лет три месяца и шесть дней, или все точки в Северной Америке, где когда-либо находили римские монеты. А проложить маршрут по названиям – легче легкого. Как у тебя, Пити. Тебе выпало счастье побывать во всех местах, названных в честь самого дьявола, – нет на свете пути дольше, древнее и запутанней.

– Стоп, минуточку! Это не моих рук дело, уверяю тебя! Я не этот… черт, как его? Локо-нави-гатор.

– Локонавт. Это из старинной песни:

– Ух ты, здорово! Конечно, ты поешь замечательно, но что‐то я раньше такой песни не слышал.

– Ну тебе, наверное, знакома более ранняя версия. Старинные песни то и дело меняют темы, а то, глядишь, встряхнутся и сольются с другой песней, впитывая со временем новые слова. Когда я впервые услышала эту, в ней говорилось об аэронавте, но «локонавт» прекрасно вписывается. Как ты считаешь?

– Угу, и с каких же пор в этой песне локонавт?

– Ну, я только что его добавила. Ты только подумай, твоя напасть должна происходить на самом деле, но пока про нее не сложат песню – такому не бывать. Однако, Пити, ты прав, самому тебе такого не сотворить. Выбрать стезю для другого, да так, чтобы тот застрял там до конца дней своих, способен лишь невероятно могущественный локонавт, сильный, как прибой, улыбка ребенка или вулкан. Отменить путевку может только тот, кто ее выписал. Так что колесить тебе по этой дороге, пока не рухнешь. Но кому же пришло в голову так тебя подставить? Что‐то я не знаю таких кудесников.

– Не знаешь? Зато я знаю. Да и ты с ним встречалась, помнится.

Перлин одарила Пити пустым (что не так-то просто для умной женщины) взглядом.

– Во дворе дома Уинчестеров. Ты тогда была девчушкой-соплюшкой. Но только ты была больше него в то время.

– О господи! – сказала Перлин, имея в виду нечто прямо противоположное. – Ты о своем тесте?

– Да, его адское величество, тестюшка, которого ты однажды увидела в ловушке, старом солдатском башмаке времен Гражданской войны, – кивнул Пити. – Я-то думал, ты сразу сообразишь. Девочки не каждый день встречают дьявола.

– Много ты понимаешь о девочках! Но Пити, чем ты разозлил дьявола? Изменял его дочери? Стащил денежки? Заключал сделки на души наедине с клиентом, за спиной у старика?

Пити ерзал на камне и морщился с начала списка до самого конца.

– Я бы не ставил вопрос таким образом, – наконец сказал он. – Ну какая это кража, так, одолжил немного, и в любом случае я намеревался все вернуть… а насчет душ… торговаться не запрещено, это ведь так, просто разговоры, никто не неволил, как хотите… А то, что вы, приличные девочки, считаете изменой… мне лично больше нравится термин «сеять семена разврата» – это, в конце концов, моя работа. И вообще эта моя женушка куролесила побольше, чем «Дом голубых фонарей» в полном составе, а перезнакомившись с ними, я знаю, о чем говорю. И я не обвиняю ее, заметь. А что? Я ценю ее запал. Девочка должна повидать мир прежде чем осесть, особенно если она не собирается угомониться… а, Перлин?

– Если ты посмеешь мне подмигивать, Пити Уитстроу, я прерву с тобой всякое знакомство.

Застыв на пару секунд с перекошенным лицом, Пити начал корчить гримасы, словно разрабатывал челюсть. При этом он старательно таращил глаза, чтоб ненароком не моргнуть.

– Простите, мэм, – Пити потер щеку. – Это нервный тик. От усталости.

– Язык не свело? – съязвила Перлин. – Ну, если тебя заколдовал Старый брюзга, ты здорово вляпался. Придется кинуться ему в ножки, чтобы выбраться из этой передряги.

– О, поверь мне, если б я оказался с ним в одном месте хотя бы на минутку, я бы это дело быстро уладил, не сомневайся, у меня есть на этот счет кое‐какие соображения. Но, Перлин, я даже поговорить с ним не могу! И никогда с ним не встречусь, потому что наши с ним пути не пересекаются. Вот если бы кто-нибудь замолвил за меня словечко…

Смесь возбуждения с отвращением в его взгляде, насколько ей подсказывал горький опыт, означала смиренную мольбу.

– Ну уж нет! – сказала она.

– Тот, кто ходит, где хочет.

– Ну уж нет! – повторила Перлин.

– Кто способен найти дьявола, где бы тот ни был, и, в идеале, тот, кому дьявол как бы обязан.

– Пошел ты к черту, не дождешься! – выпалила Перлин, в ярости топнув ногой.

Встречи с Пити приносили ей одни лишь неприятности, вся его жизнь идеально укладывалась в ее любимые ругательства.

– Проклятье, – грустно сказала она, признавая, что Пити снова преуспел в том, что у него всегда хорошо получалось – втянул ее в очередную авантюру.

* * *

Встречи на перекрестках дорог не исключались, но вот на том, знаменитом, что в дельте реки Миссисипи, всегда была толчея. Туристы!

Поэтому Перлин отправилась в графство Салуда, Южная Каролина, где триста семьдесят восьмая и триста девяносто первая автострады сходились в кольцевой развязке диаметром триста футов. В те времена это было весьма необычно, и местные жители прозвали ее «кольцо», словно оно было единственным. Летчики национальной гвардии сбрасывали в кольцо мешки с песком для тренировки. Сверху кольцо походило на мишень, как, впрочем, многое, если смотреть с небес.

Перлин надеялась, что и она тоже. В полдень она торчала как штык на свежескошенной траве посредине круга. Истекать потом на жаре, конечно, удовольствия мало, но, чтобы встреча состоялась, часы должны показывать ровно двенадцать – это все знают. И ей совсем не улыбалось привлечь внимание старины Сами-знаете-кого во второй половине суток, вернее, в полночь в кромешной тьме.

Перлин хотела, чтобы он наверняка ее заметил, поэтому превратилась в невидимку для всех остальных. Не совсем, конечно, – не всегда это хорошо получалось, просто ее не замечали. Ни полицейские в патрульных машинах, ни детвора в школьных автобусах, ни пассажиры автомобилей, проезжавших мимо, почти не обращали внимания на девочку-женщину в тяжелых ботинках, стоящую на траве посреди кольца развязки с картонным транспарантом, где красным маркером было написано: «ПРИВЕТ, САТАНА!»

Десятки лет Перлин подозревала – на то было много причин, – что старик временами следит за ней. Но сама она впервые решилась проверить свои подозрения. Она стояла на жаре целый день, пока все, что она съела на обед в кафе: бутерброд с жареной колбасой и сыром, со свиными шкварками и сладким перцем в виде гарнира и большой пакет шоколадного молока не превратилось в воспоминания, кроме, пожалуй, шкварок, которые останутся с ней навечно. Она пожалела, что не прихватила с собой колбаски. Перлин бросила взгляд на свои простенькие карманные часы – стрелки по-прежнему показывали полдень, и это был добрый знак.

Наконец весь транспорт на развязке разъехался в разных направлениях: в Салуду, Бейтсбург, Просперити или к озеру, и машин не осталось. Ветерок стих, листва на деревьях замерла, все заведения поблизости опустели: и кафе, и добровольная пожарная охрана, и магазинчик с рыболовными снастями – никто не входил и не выходил. Белка застыла в прыжке между двух стволов. Перлин пожалела бедняжку, но ждать оставалось недолго, машина дьявола уже приближалась со стороны Бейтсбурга.

У бирюзового восьмицилиндрового «Эссекса-терраплана» выпуска 1933 года, любимца грабителей банков, подножка и фары так сверкали, что можно было подумать, в преисподней не осталось иной работы, кроме как их надраивать. Перлин не могла разглядеть водителя, сияние слепило глаза. Автомобиль въехал на кольцо против часовой стрелки и сделал круг, потом еще один и еще, нарезал в общей сложности тринадцать кругов, пока, громыхая, не остановился посреди дороги. Задняя дверца открылась сама, но кабина не освещалась, темь, хоть глаз коли, как у входа в пещеру, как в сточной трубе, как в ружейном стволе. Перлин глубоко вздохнула и прошептала:

– И на что я только не иду ради тебя, Пити Уитстроу.

Она подтянула лямки рюкзака, прошла по газону и влезла в салон.

Перлин удобно расположилась на плюшевом заднем сиденье, дверь за ней захлопнулась сама собой, голова мертвеца за рулем болталась в разные стороны, как кукольная. В зеркале заднего вида отражались его остекленевшие глаза, с ужасом уставившиеся мимо нее на что‐то страшное. Кто‐то пустил ему пулю в висок, на лице запеклась кровь. Рядом с водителем сидела огромная гончая, ее зад занимал все кресло целиком, а от слюнявой ощеренной морды запотело боковое стекло. Собака уставилась на что-то снаружи и тихо рычала.

– Белку-то отпустили бы, – проговорила Перлин.

В тот же миг зверек ожил и шмыгнул в траву.

– Гав! – сказала гончая.

Голос был явно не собачий – мужской густой бас. И словно по команде тряпично болтавшаяся рука водителя задела рычаг переключения передач, и машина покатилась вперед, набрала скорость – и пошла нарезать круги один за другим, тринадцать, пока Перлин не затошнило и «терраплан» не выскочил на триста семьдесят восьмую автостраду к озеру. Проносящийся за окнами пейзаж расплылся. Перлин выбрала неподходящий момент, чтобы посмотреть на стрелку спидометра, которая, казалось, сейчас разобьет стекло и улетит, как раз когда собака выпустила длинную очередь вонючих газов, от которых заслезились глаза.

– Сядь! – заорала собака, и Перлин брякнулась на заднее сиденье.

Под днищем машины что‐то застучало, зачавкало, и Перлин решила, что лопнула шина – и, значит, им крышка. Но нет, впереди по прямой, насколько хватало глаз, под колеса слева и справа, будто нарочно, кидались зверьки, их раздавленные пушистые тельца глухо хлопали по дну автомобиля – тук, тук, тук, тук. Машина с визгом свернула налево, и Перлин прижало к двери, раскаленной, как печная заслонка. Она вовремя плюхнулась на середину сиденья, потому что машина тут же резко рванула направо. На этот раз Перлин не застали врасплох, она удержалась. Но тут водитель повалился вперед, головой вклинившись в угол между приборной панелью и дверью, и больше не шевелился.

Собака оглянулась на Перлин, из зубастой пасти по спинке сиденья заструилась слюна.

– Клевая тачка, как по маслу идет, верно?

– Да уж, – прошептала Перлин сквозь ускоряющийся стук – «тук-тук-тук-тук».

– А ты бы послушала, какая реклама? – собака повысила голос, и в нем появились маниакальные нотки. – «На море – это акваплан, в воздухе – аэроплан, а на дороге – терраплан!» Ха-ха-ха!

От смеха собака скатилась с сиденья, придавила тормоз, и машина резко остановилась с диким скрежетом, в который Перлин внесла немалую лепту своим визгом. Она закрыла лицо руками и ждала, что машина перевернется. Однако все обошлось, и Перлин постепенно расслабилась, разжала пальцы и осмотрелась. В кабине ничего не изменилось, но пейзаж за окном мелькать перестал. Дверь опять распахнулась, и воздух с шипением ворвался вовнутрь, словно сорвали герметичную пломбу. С переднего сиденья раздалось чавканье и жадное сопение: собака пожирала водителя.

Перлин выскочила из машины и побежала куда глаза глядят, только бы подальше от загаженного «терраплана». Она отмахала добрых двадцать футов по свежевскопанному грязному двору и остановилась у деревянного крыльца.

– Юная леди, я не советовал бы вам ступать на то крыльцо, – сказал кто‐то грубым и гнусавым, как скрежет когтей по шиферу, голосом. – Разве что вы хотите остаться у меня в гостях до половины вечности.

Перлин подняла глаза. На широком переднем крыльце двухэтажного белого обшитого досками дома, разомлев под багровым солнцем на алом небе, сидел Асмодей, Нечистый, Чужой-для-всех, Бафомет-искуситель, Первый зверь, Отец лжи, Старший сенатор из великого штата мракобесия, ненависти и статуса кво, Сын тени, Князь воздуха и тьмы, Повелитель мух, хаоса и этого мира, Санитар чумы, Несущий свет, Обвинитель и Противник, Путеводная звезда и Падший ангел, Старый хозяин, Старина Ник, Старый брюзга – все эти и еще тысячи и тысячи образов соединялись в одном – небритом, жующем табак, одетом в нижнюю рубаху, волосатом, с дряблой шеей, чванливом дятле с остатками седых волос на лысой голове, торчащими во все стороны, как наэлектризованные.

Старик сидел в кресле-качалке и обмахивался шляпой-котелком, а его многочисленные титулы и образы роились над ним, как мухи над гнилым мясом. Он смотрел на Перлин крохотными, близко посаженными глазками в морщинках, – точь-в-точь пара единиц на игральной кости, зажатой в руке мертвеца. Смотрел равнодушно, как на высохшую коровью лепешку на дороге. Сатана был ужасен, но Перлин сразу успокоилась, таким она его знала давно и больше не боялась.

Перлин, как подобает воспитанной особе (и далеко не дуре), сделала реверанс.

– Я ценю вашу заботу, сэр, хотя и удивлена.

– Сам всегда поражаюсь своей щедрости, – ответил дьявол. – Что поделать, мы все состоим из сплошных противоречий. Взять, к примеру, вас, мисс Санди, на первый взгляд вы благонравны, как суббота, день отдохновения, в честь которой вас и назвали. В общем, сплошная клубника со сливками в чашке с неотбитыми краями. А все же, чтобы выдержать поездку к моему дому у озера, вы должны, по крайней мере, наполовину быть «живчиком», авантюристкой.

Его кривые зубы в темных пятнах мерцали в лучах неправедного солнца.

– Кажется, я не уловил вашего имени.

– Вы только что его назвали, – ответила Перлин.

– Разве? Сейчас? Это было так давно, что я и не помню. Нет, вы мне его точно не давали. Не вручали щедрою рукой – розовое и трепещущее. Вы должны мне подарить что‐нибудь эдакое.

– Как насчет вашей свободы? – парировала Перлин. – Вы помните меня, Старый брюзга. Меня зовут Перлин Санди. Последний раз мы с вами встречались, когда вы, как мелкая мошка, попали в ловушку волшебника с горы Яндро. Своим колдовством он заточил вас в башмак времен Гражданской войны. Я произнесла заклинание, которое оживило вас, трижды крутанула башмак над головой и запустила его в воздух. И вы освободились. Я сделала это ради того, кто вас пленил. Ради души Венделла Фэзевелла, волшебника Синих гор, и ни о чем не жалею. Теперь вспомнили меня, старина Многоликий?

Чтобы как следует расшатать нервы посетителям, кресло дьявола стояло на самом мелодичном месте скрипучей доски, которая озвучивала свои муки каждый раз, когда дьявол наклонялся вперед.

– Ну и ну, – пробормотал дьявол.

Тр-р-р!

– Да что вы говорите?

Тр-р-р!

– Вот это да!

Тр-р-р!

Перлин наконец потеряла терпение, вспылив:

– И долго вы будете раскачиваться? И не отвечать на мой вопрос?

– Иногда разумнее, – заявил дьявол, – просто сотрясать воздух бессмысленными звуками. И будьте осторожны, задавая вопросы, малышка. Ответ вам может не понравиться. Дело в том, что я не помню ни крошечки из сказки, что вы сочинили, – он покачал головой и почесал между ног. – Да-а, девчонки в наши дни такие задаваки! А во всем виновато образование. Наглядятся на красивые платья в женских модных журналах, а потом толкают громкие речи, тупо повторяя чужие слова.

Перлин намеренно проигнорировала все эти провокации: его слова, почесывания и пристальный взгляд мимо нее.

– Ах, мы ничего не помним, да? Ну, тогда признавайтесь, Старый обманщик. Если бы вы не были весьма обязаны мне все это время, если бы не были мне должны всем услугам услугу, почему же вы примчались на мой зов со всех ног, как пуделек?

Она попала в точку. Дьявол подался вперед, его глаза сверкали.

– Я не приходил к тебе, Короткие штанишки. Я привез тебя к себе.

– Какая разница? – заявила Перлин. – Мы повязаны одной веревочкой. А как же свилась та веревочка, Старина Бездыханный, если не из-за доброй услуги, которую я вам оказала?

Насупив брови, он откинулся в кресле и помахал рукой – нечто вроде «продолжайте». Обратив внимание на свои зазубренные ногти, дьявол сунул пальцы в рот и зубами стал делать маникюр.

– Не будем говорить о доброте, я только что пообедал. Скажем так, мне захотелось получше, чем в прошлый раз, вас рассмотреть. Вы с тех пор повзрослели и стали куда как интереснее для светского льва с жизненным опытом. Да и я теперь привлекательнее, чем раньше.

Он подцепил большими пальцами лямки на нижней рубахе, оттянул их и хлопнул по костлявым плечам.

– Итак, мисс Санди, на какую же грандиозную, целиком незаслуженную просьбу из просьб вы намекаете? Чего вы от меня хотите, кроме права пожить и проснуться на следующее утро?

– Я хочу, чтобы вы освободили Пити Уитстроу.

После этих слов воцарилась такая мертвая тишина, что в доме задрожали окна.

– Что‐то не припомню такого, – заявил дьявол.

Стекла разом вылетели из ставен, и острые осколки засыпали все вокруг.

– Знаете, знаете. Он женат на вашей дочери.

– Да у меня их столько, что не сосчитать! – усмехнулся дьявол. – И все на букву Ш: шлюхи и шалавы. И у всех куча мужей и жен – тоже в широком смысле слова по нынешним неписаным законам.

– Такой могущественный зять у вас только один, Пити Уитстроу, – улыбнулась Перлин, наблюдая, как дьявол скривился при звуках этого имени.

– Вот почему вы приговорили его к Старому кривому пути. Да вы его боитесь!

– Сколько мусора в твоей голове, – поморщился дьявол. – Уж поверь, мне ли не знать. Так где он, ты говоришь, твой дружок как-его-там, этот Питер Дикстроу?

– Во всех местах, названных в честь дьявола. В тысяче тысяч мест и нигде больше. Его швыряет по этим местам снова и снова, во все времена, по всему миру.

Дьявол покачал головой.

– Не в мире, золотко. Только в Соединенных Штатах. Ты что, не знаешь? За пределы США мне ходу нет.

Перлин онемела от удивления. У нее отвисла челюсть.

– Как это?

Дьявол пожал плечами.

– Не спрашивай. По какой‐то неведомой причине вы последняя нация на земле, которая боится сатаны.

– Но… – возразила Перлин. – Но как?

Дьявол махнул рукой.

– Золотко, правила устанавливаю не я, запомни. Вот почему я ушел из рая. Но что касается твоего друга Пекера Вудсмана, зачем мне его отпускать?

– Это несправедливо. Он такой красивый, умный, добрый. С его могуществом, с тем, чему он у вас научился, он мог бы принести столько пользы миру.

Она продолжила в том же духе, не без удовольствия наблюдая, как растет смущение ее визави, как на щеках дьявола проступает злой румянец.

– Так знаете ли, он и на Старом кривом пути уже сделал немало добра. Ну как же! В «Логове дьявола», на поле Геттисберга он утешает раненых, помогает им, приносит воду. У «Чаши дьявола» в Орегоне он черпает напитки для всех жаждущих словно из бездонной бочки. Понятия не имею, чего он туда добавляет, но враги, рассорившиеся на долгие десятки лет, обнимаются, мирятся и хвастают друг перед другом фотографиями внучат. В «Суде дьявола» в Северной Каролине он выносит помилование за помилованием, прощает каждого грешника штата, обвиняемых и судебных исполнителей и судей, даже некоторых адвокатов, давая им возможность покончить с прошлым и начать новую жизнь.

От ярости физиономия дьявола сравнялась цветом с лиловым небом, он сгорбился, как сурок, и так впился зубами в подлокотник кресла-качалки, что щепки полетели. Глаза его бешено вращались, как огромные бильярдные шары в лузах.

– То есть Пити Уитстроу делает абсолютно все, что в его силах, и лет через сто ваше имя станет символом доброты и милосердия по всему свету. Подумайте только, насколько больше он мог бы принести пользы, если бы…

– Молчать! – зарычал дьявол, и от его голоса треснули столбы на крыльце, грязь во дворе содрогнувшись, улеглась, образовав весьма неприличный узор и в «терраплане» зашипел радиатор. Сквозь гудение выходящего пара и испуганный лай послышался голос:

– Так вот что он задумал… Да я его выпотрошу!

Он шагнул к входной двери, подтягивая штаны, и заорал сквозь занавеску:

– Эй! Крысы конторские! Ноги в руки – и бегом!

Вскоре на крыльцо, спотыкаясь, высыпало с десяток офисных работников, все как один в серых костюмах, кой-кому тесных, а кому-то и великоватых. Подхалимы разных рас, белой, черной, желтой, угодливо съежились перед дьяволом, в волнении заламывая руки. И хотя они только что не целовали хозяина в задницу, Перлин не сомневалась, что при малейшем намеке они бы не преминули приложиться. Дьявол повернулся к Перлин и показал рукой на разношерстную толпу.

– Нынче в моде исключительно мультикультурность, теперь у меня представители всех рас, – дьявол развел руками. – А раньше служили только белые, но надо идти в ногу со временем.

Он выплюнул табачную жвачку на ботинок ближестоящего работника.

– Кроме того, приятно ощущать себя на острие прогресса. Эй вы, подпевалы и подхалимы, недоделки и жертвы целевых опросов, быстро оседлайте мне пару лучших коней!

Ждать пришлось две с половиной минуты. Дьявол бранился и топал ногами, собака вертелась волчком, гоняясь за собственным облезлым хвостом, и сипло брехала, а Перлин наблюдала за стариком, затаив дыхание. Дьявол до сих пор не утратил доверчивости и не обманул ожиданий Пити. Наконец прислуга вывела пару великолепных гнедых жеребцов, которые ржали и становились на дыбы, потряхивая золотистыми гривами и раздувая ноздри. Добрая половина работников неуклюже бросилась подсаживать дьявола, и он, извиваясь и визжа, как поросенок, оседлал жеребца покрупнее. Перлин признала, что в седле старик держался уверенно.

– Этого коня я назвал Святится-имя-Твое, он отзывается на Итит. Твоего же зовут Придет-царствие-Твое, или просто Царь.

– Моего? – переспросила Перлин.

Но помощники уже спешили усадить ее в седло, с чем сложностей не возникло.

– Я дал им клички, конечно, – обернувшись, сообщил дьявол, – в первую очередь в честь того, кто мне их подарил.

– В честь кого? – не поняла Перлин.

– Того самого. Это был единственный раз, когда Он мне что‐то подарил, кроме неприятностей. Да я бы и этого не дождался, если б не подкараулил Его двадцать четвертого декабря и не заорал: «Гони рождественский подарок!» Его еще можно застать врасплох. Но со мной такой номер не пройдет!

Усевшись поудобнее, Перлин погладила Царя и прошептала ему на ухо:

– Спокойно, здоровяк.

Конь дружески заржал. По крайней мере, не разговаривает, обрадовалась она.

– Перлин Санди, вы – мой отряд. Сейчас мы с вами проедем к тому лицемеру, порочащему худое имя, никаким боком мне вовсе не родственнику, сукину сыну Пити Уитстроу, и вы оба поймете, что раз место на карте носит имя дьявола, ей-богу, таковым оно и останется! Но-о-о!

Обмахиваясь котелком как сомбреро, под приветственные крики прислуги дьявол пришпорил Святится-имя-Твое и выехал со двора на дорожку, посыпанную гравием. Придет-царствие-Твое понесся за ними без понукания, и Перлин оставалось только держаться в седле.

Несколько ярдов собака бежала рядом, громко лая, но Царь набрал скорость и оставил ее далеко позади. И пока они могли ее услышать, собака заорала им вослед:

– ВЫПЕНДРЕЖНИКИ!

* * *

Пити они застали в Индиане, у Дьявольской мельницы. Он все утро стоял за спиной мельника, а местные фермеры вносили мешки с пшеницей. Для людей он был невидим. Пити был в фартуке со множеством карманов, таком же, как у мельника, серой кепке, такой же, как у мельника, и даже с рыжими усами, как у мельника. По каждому посетителю Пити давал совет, хотя мельник и сам догадался бы, что к чему. Когда подходил зажиточный крестьянин, Пити шептал:

– Этот может заплатить и дороже – от него не убудет. Заставь его раскошелиться, мельник, ну же!

Для посетителя среднего достатка совет был таким:

– А этот – явный честолюбец, стремящийся пустить пыль соседям в глаза. Значит, пусть выкладывает денежки. Не робей, мельник, давай же, заставь его потрясти мошною!

Когда подошла полуголодная вдова-издольщица с тремя плачущими ребятишками, цепляющимися за ее тощие ноги, Пити сказал:

– Вряд ли они переживут зиму с таким худым запасом. Все равно что выбросить. Бери с нее больше, мельник, бери больше.

– Миссис Прентис, вы мне ничего не должны, – сказал мельник. – Вот вам пять долларов. Будете в городе, купите себе снеди, и благослови вас Господь.

– Нет, как вам это нравится? – фыркнул Пити, когда семейство радостно заковыляло к выходу.

Мельника просто распирало от гордости и удовольствия.

– Ну, вот вам признак первосортного лжеца. Перлин сказала, что она выставит меня благодетелем, и черт бы меня побрал, если это не сбывается.

– Что там такое? – спросил мельник, ни к кому не обращаясь.

Далеко на дороге над убранным кукурузным полем висело громадное, в три этажа, облако пыли. Оно быстро приближалось. Облако вздымали два всадника – и один из них с тонкими, по-детски растопыренными ножками.

– Ай да Перлин, а ты, оказывается, не промах!

Пити снял фартук, кепку и усы, зашвырнул их в угол и захрустел костяшками пальцев, спускаясь во двор. Про себя он бормотал не заклинания, а клятвы: что он собирался сделать, как часто и кому. Но клятвы похожи на заклинания. Пити знал: это молитвы, обращенные к самому себе, а действуют они, если как следует постараться, не хуже заклинаний. Продолжая разговаривать с самим собой, Пити побежал навстречу приближавшемуся дьяволу.

– Защищайся, сукин сын! – закричал дьявол, большой поклонник Джона Уэйна, и пришпорил Святится-имя-Твое, намереваясь втоптать Пити в пыль и ускакать прочь.

Видя, что дьявол не шутит, Пити не бросился наутек, не убежал с дороги.

Вместо этого он помчался быстрее, невероятно быстро, и перепрыгнул, как огромный кузнечик, прямо через дьявола вместе с его лошадью.

– Тпру! – заорал дьявол. – Тпру, я сказал!

Пока он приостанавливал Итит и разворачивался, Перлин придержала Царя, и Пити подпрыгнул и вскочил в седло позади нее. Пити обвил Перлин руками, ощутил, как напряглись ее плечи и успокоил:

– Не думай, ничего такого, просто держусь, чтобы не свалиться, ясно?

– Ну, держись! – ответила Перлин и шепнула Царю на ухо такое, чего он отродясь не слыхивал, да и вряд ли когда услышит от хозяина. Конь взвился и победно, радостно заржал. Рванув с места в карьер еще резвее, чем прошлый раз, он направился прямиком к мельнице. Дьяволу верхом на Итит оставалось только догонять его, глотая пыль.

– Будь ты проклят, Уитстроу! – закричал дьявол.

И напрасно, потому что тотчас же поперхнулся и закашлялся, проглотив изрядную порцию пыли.

Пригнув голову с прижатыми ушами, Царь пронесся на полном скаку по двору, раскидав крестьян в разные стороны, потом перемахнул через каменную стену и подлетел к мельничному колесу. Конь вскочил прямо на колесо и поскакал, сильно отталкиваясь копытами, на одном месте. Колесо завертелось еще быстрее. Вода из-под колеса хлестала в лицо дьявола, как из пожарного рукава. Ослепленный, нахлебавшийся воды, едва не выпавший из седла старик брызгал слюной и вертелся в седле, а Итит испугался и поскакал куда глаза глядят. Когда дьяволу удалось усмирить своего жеребца, Царь спрыгнул с колеса и припустил по пшенице, оставляя за собой дорожку примятых колосьев. Теперь и дьявол, и его конь пришли в бешенство. Они в испарине ринулись по свежей тропе вслед за доносящимися далеко впереди смехом и возгласами Пити и Перлин.

И так они и неслись: Пити и Перлин – впереди, дьявол – по пятам. Они мчались через кукурузные поля Индианы, по центральному проходу между рядами в церкви в Массачусетсе, вверх по лестнице особняка в Новом Орлеане, вдоль скалистого хребта в Колорадо, в пещеру в Юте, которая заканчивалась в Теннесси, через десятки мест, сквозь четыре столетия. Они пугали и удивляли сотни людей по пути, порождали легенды, мифы, рассказы о привидениях, религиозные движения, вдобавок к бесчисленным откровенным вракам и паре-тройке шуток, которые можно было бы счесть удачными.

Наконец где‐то в Пенсильвании, у Южной горы Перлин и Пити услышали крик дьявола далеко-далеко позади.

– Вы победили! Ваша взяла!

– Он спешился, – оглянувшись, доложил Пити.

– Это к лучшему, – решила Перлин. – Коням нужен отдых.

Они рысью вернулись туда, где Святится-имя-Твое, дрожа всем телом, хлебал воду из ручья. Рядом с ним на камне сидел дьявол, вытирая лицо неожиданно изящным кружевным носовым платком. Может, даже надушенным. Но у Перлин не возникло желания это выяснять. Пити спешился первым, потом протянул руки, чтобы ей помочь. Перлин приятно было его внимание, и она позволила за собой поухаживать, но, ступив на землю, напомнила себе, что никакая помощь ей не нужна, тем более от Пити. Оба жеребца, Придет-царствие-Твое и Святится-имя-Твое, пили воду из ручья бок о бок, забыв о мимолетном соперничестве.

– Садитесь, голубочки мои, выбирайте любой камень, – сказал дьявол. – И отдохните чутка.

– Тут столько камней, – удивилась Перлин. – Одни камни, правда. Где это мы?

– Ипподром дьявола, – ответил Пити. – А ты что думала?

– Знакомое название.

Перлин порылась в своей сумке и достала маленький молоточек.

– Я всегда мечтала попробовать. Слушайте.

Она встала, как следует сосредоточилась, закусив губу, и стукнула молоточком по камню, на котором только что сидела. От удара камень зазвенел. Высокий звук затих лишь спустя несколько секунд.

– Поющие камни, – восхитился Пити. – Дай-ка я попробую!

Все трое играли по очереди, заставляя камни звенеть на всю округу. Кони недовольно всхрапнули и пошли щипать траву вниз по течению.

– Интересно, почему камни поют? – спросила Перлин. – Из чего они?

– Это вопрос не ко мне, – отозвался дьявол. – В геологии я не разбираюсь.

Пити открыл было рот, порываясь что-то сказать, но дьявол лишь отмахнулся.

– Не утруждайся. Твое проклятие снято. Тебя официально освободили от Старинного кривого пути. Ты свободен, – он покачал головой. – Не знаю, с чего мне пришло в голову направить сюда именно тебя. Не дотумкал сразу, что ты все испортишь.

– Благодарю вас, – сказал Пити.

– Ее благодари, – дьявол кивнул в сторону Перлин, которая выстроила ряд камней разного размера и подбирала их по тону, как ксилофон. – Она так за тебя хлопотала!

– Если уж на то пошло, это все придумал Пити, – возразила Перлин. – То есть мы оба.

– Но в основном я, – сказали Перлин и Пити в один голос.

– Эк вы спелись, – заметил дьявол. – Советую вам поскорее разбежаться в разные стороны и больше не встречаться.

– Сперва мы закончим рассказ, – возразила Перлин.

– Ну как знаете.

Дьявол встал, отряхнул штаны, которые вряд ли могли стать грязней от сидения на камне, и пояснил:

– Пора мне возвращаться в ад, в филиал Южной Каролины. Положиться нынче ни на кого нельзя. Доверь дела замам, так эти мерзавцы убавят жар и будут разносить грешникам прохладительные напитки.

Он присвистнул:

– Эгей! Святится-имя-Твое! Придет-царствие-Твое!

Он шагнул к лошадям и исчез.

– А вот мне интересно… – сказал Пити.

– Интересно – что?

– Он освободил меня от Старого кривого пути, но путь-то все равно существует, верно? Он ведь не ликвидировал его. Путь по-прежнему на месте, и, если на него ступить… ну, допустим, случайно… Кто знает? Может, старик сейчас в «Дыре дьявола» на Восточном побережье, а Молли Горн вовсю лупит его.

– Да ну, перестань. Не настолько уж он глуп.

– Видишь ли, будь он наихитрейшим хитрованом, не стал бы дьяволом, верно?

Перлин покачала головой:

– Я в теологии не разбираюсь. Разве ты не слышал? Я музыкантша.

Усмехнувшись, с молоточком в руке она заиграла на своем каменном инструменте старинную песню собственного сочинения:

– Но все-таки эта история про меня, – заключил Пити.

Перлин со вздохом кивнула:

– Как хочешь.