Наутро Соня окликает хозяина постоялого двора. Как оказалось, имя его Тверик. Жилистый и худощавый, весь какой-то подобравшийся, напряженный, повадками он напоминает скорее воина, нежели тавернщика. Впрочем, никто не мешает ему оказаться стражником-отставником. Кто знает, в этом Коршене, чем принято заниматься бывалым воякам, после того как им наскучит махать мечом.

— Что-то пустовато у тебя, как я погляжу, — оглядывает Соня полупустую залу. Вчера здесь было куда больше народу, но похоже, то были местные, зашедшие пропустить кружечку-другую вина, а на ночлег мало кто остался. По осени, в пору ярмарок, базаров и расцвета торговли после сбора урожая, следовало бы ожидать куда большего наплыва толпы…

— Не скажите, медина, — хозяин постоялого двора награждает ее осторожной улыбкой. В недружелюбии его не упрекнешь, но какая-то настороженность чувствуется. Он все время меряет ее глазами, но не как понравившуюся женщину, а скорее, как один поединщик другого. И Соню это немало удивляет. За свою жизнь ей довелось побывать на тысячах постоялых дворов, но, пожалуй, нигде ее не воспринимали вот так, словно некую скрытую угрозу. Или, может, парню просто не нравятся женщины с мечом? Профессиональная ревность…

— Иной гость дорогого стоит, — как ни в чем не бывало продолжает Тверик. — К тому же это ненадолго. Через пару дней здесь будет не протолкнуться. Так что за «Золотую овцу» можете не тревожиться, медина.

Это непривычное обращение «медина» режет ухо. И Соня не сразу вспоминает откуда оно взялось, а затем, сообразив, внутренне дергается, хотя и не может осознать причин охватившей ее тревоги. Это обращение к женщинам благородного достоинства вышло из употребления много лет назад, и ей лишь пару раз доводилось встречать его в книгах. Впрочем, само по себе слово не несет никакой угрозы, и в том, что странный содержатель постоялого двора вздумал выражаться подобным образом, нет ничего пугающего. Просто весь этот город Коршен и порученная ей миссия действуют Соне на нервы, заставляют держаться настороже, — вот она и обращает внимание на всякие пустяки.

Она улыбается Тверику, стараясь, чтобы в улыбке ее он не прочел ничего, кроме искренней к нему расположенности.

— Через пару дней, говоришь? Интересно, застану ли я еще эту толпу… Очень не люблю, когда на постоялом дворе полно народу, — объясняет она, чтобы внезапный интерес ее не показался подозрительным. — Когда же это случится?..

— Через три дня, после равноденствия, — как ни в чем не бывало поясняет Тверик. — Ярмарка начнется.

На все, что связано с равноденствием, у Сони реакция, точно у охотника на дичь. Но в словах хозяина постоялого двора она не может усмотреть никакого умысла или скрытого значения. Просто ярмарка, которая начинается в это время. Естественно, что торговцы и покупатели подтягиваются именно к этой поре.

— А что, богатая ярмарка в Коршене? — любопытствует она.

— Год на год не приходится. — Тверик, похоже, слегка расслабился, как будто ему нравится то направление, которое принял их разговор. Долго и со знанием дела он принимается рассуждать о том, в какой год следует ожидать богатого торжества, в зависимости от того» было ли лето солнечным в горах и достаточно ли дождей выпало в долине, чтобы в изобилии произрос хмель, и виноград, и пшеница, и чтобы овцы успели нагулять обильное руно… пока наконец Соня не прерывает его:

— А найм на базаре имеет место?

— Уж не в сезонные ли работницы надумала податься медина? — с легкой улыбкой переспрашивает Тверик, и Соня понимает, что сия фраза должна сойти у него за проявление юмора. — Так для этого вы уже опоздали. Работников нанимают по весне.

— Неужели я и впрямь похожа на сборщицу винограда, — не без раздражения перебивает Соня. Тверик прекрасно понимает, куда она клонит и что имеет в виду, так зачем же разыгрывать из себя глупца? Она похлопывает ладонью по ножнам, в которых покоится ее добрый, испытанный во многих схватках меч.

— Я вот об этом, Тверик. И согласись, он мало похож на орудие для стрижки овец. Нанимают ли у вас на ярмарке охранников каравана? Или, может быть, кто-то из окрестных дворян приезжает, чтобы найти пополнение в свой отряд?

Вопрос, казалось бы, несложный, но ответа на него она ждет очень долго, ибо Тверик смотрит на нее пристальным взглядом, словно желая заживо счистить мясо с костей. Так он мог бы смотреть на вражеского лазутчика, пытаясь оценить, правду тот говорит ему, или лжет… Даже привычная ко всему воительница под взглядом этим чувствует себя неуютно.

— Вот зачем вы здесь, медина?.. — наконец роняет Тверик.

Стараясь, чтобы жест ее выглядел как можно более естественным, Соня пожимает плечами.

— Ну да, а ты как думал? Я наемница. Ищу хозяина, который готов заплатить мне пару монет за услуги. Что в этом удивительного?

Но Тверик уже поспешно встает, бормоча что-то о неотложных делах, ожидающих его в кухне, и не слишком вежливо откланивается.

В недоумении после столь скомканного разговора, Соня, поразмыслив, выходит на улицу. В Логове ей так и не соизволили сообщить, каким же собственно образом происходит набор в схолу Шакала. Разумеется, oнa не ожидала, что стоит ей приехать в город, и здесь она на каждом перекрестке увидит указатели с надписями. Более того, до недавнего момента Соня вообще не задумывалась о том, как отыщет в Коршене загадочную схолу. Теперь, когда впереди всего три дня, проблема эта встает перед ней со всей остротой, и она вдруг осознает, что понятия не имеет, каким образом за нее взяться.

Но в таких случаях выход всегда один. Положиться на удачу. И Соня пускается через город наугад, куда глядят глаза, в надежде, что таким образом если и не отыщет подсказку, то в конце концов сумеет осмотреться в городе.

Это тоже немаловажно. Вид зданий, ухоженность улиц, выражение лиц местных жителей… наметанному взгляду все это может сказать очень многое. И Соне, в общем, нравится то, что она видит. Фасады домов, большей частью в два-три этажа, выложены камнем. Впрочем, здесь, в гористой местности, это не удивительно. Скорее дерево как строительный материал должно быть здесь редкостью… Ставенки аккуратно пригнаны и выкрашены в разные цвета. Дымоходы тоже исправны, и дымок, который поднимается из труб, легкий и полупрозрачный. Стало быть, топят здесь хорошим углем, а трубы содержат в чистоте и исправности. Сами улицы вымощены камнем, и хотя без непременных сточных канав не обходится, но содержимое их не выплескивается на мостовую, как во многих других местах, превращая ее в отвратительное зловонное болото. И запах сточных вод почти не ощутим в воздухе. Пахнет, вообще, в Коршене скорее приятно. Хлебом, выделанной кожей, металлом, свежеприготовленной едой… Ароматы деловитого, ухоженного города, в котором каждый знает свое место и счастлив жить именно здесь.

Точно так же не вызывают подозрений и горожане. Исподволь Соня вглядывается в лица идущих навстречу. Мужчины кажутся сосредоточенными, но без излишней озабоченности людей, которые вынуждены ежесекундно гадать, где заработать на кусок хлеба для семьи. Нет, у них слегка самодовольный и невозмутимый вид работяг, которые хорошо знают свое дело и исполняют его наилучшим образом, не страшась трудового пота и мозолей. Женщины же веселы, хотя и не излишне болтливы, перекликаются между собой из окон, как это принято повсюду, но явно не тратят на сплетни и праздную болтовню долгие часы. Кроме того, одеты они опрятно, но не блистают украшениями, приберегая их, как видно, для действительно праздничных дней.

Соня смотрит не только на взрослых. Дети, собаки и лошади… это тоже те приметы, по которым можно судить о состоянии города и его обитателей. И вид их у Сони не вызывает ни малейших нареканий. В общем, не город, а картинка. Идиллическая пастораль в горной глуши… И чем больше Соня смотрит на это, тем сильнее зреет в ней желание сорвать эту лакированную маску и обнажить истинную суть городка, ибо такого попросту не бывает… Весь этот Коршен какой-то ненастоящий, неправильный. Она нутром чует, что должно таиться здесь какое-то второе дно, однако превосходно сознает, что если город тщательно скрывает какую-то тайну, то пришлому человеку так запросто до нее не докопаться. Она может лишь смотреть по сторонам в поисках знаков, в надежде не пропустить ничего действительно важного и ждать, пока сами собою не соберутся части головоломки, именуемые Коршеном. Но пока перед Соней лишь парадный фасад. И как ни силится она, город наотрез отказывается открыть ей что-то большее.

* * *

Промотавшись по городу почти целый день, Соня ни на полшага не приближается к разгадке, мучающей ее задачи. Коршен остается все таким же, сытым и довольным, деловитым и слегка настороженным, внешне как будто бы не таящим никакого подвоха. Однако самолюбие Сони уязвлено, она нутром чует неладное. И чем сильнее таинственный некто пытается от нее это скрыть, тем сильнее ее желание несмотря ни на что докопаться до истины, Как разборчивая невеста, когда ей представляют по всем статьям подходящего жениха, она все же шепчет сама себе: «Нет, что-то с тобой неладно» и принимается искать у бедолаги скрытые или явные недостатки. Так и Соня бродит по городу, который на поверку оказывается совсем небольшим, из конца в конец, заглядывая во дворы, проулки, на площади… но пока видит одно и то же. Ухоженные дома, торговые лавки, пусть и не ломящиеся от добра, но и не со слишком скудным выбором, таверны и постоялые дворы, откуда доносятся манящие запахи еды, отряды городской стражи, ведущей себя не слишком дерзко, но явно внушающей почтение горожанам…

Внезапно она осознает, чего ей не доставало все это время. В городе она до сих пор не видела ни единого храма. И тут же, словно по заказу, стоит ей подумать об этом, Соня оказывается на площади перед святилищем. Храм огромен и великолепен, совсем не по Коршену, и углядев огромные золотые знаки солнцеворота по обе стороны огромных дверей, Соня понимает, что перед ней митрианское святилище, возведенное, скорее всего, немедийцами. Уж больно не вяжется вид этого храма со всем стилем и обликом Коршена.

Ну что же, любопытно… неужели сами горожане не верят ни в каких местных богов? Неужели им хватает на весь город одного этого уродливого сооружения в имперском немедийском духе, которое должно быть так неприятно местным обитателям, — если Соня хоть что-то смыслит в психологии небольших горных княжеств?

На первый взгляд, догадка ее верна: перед храмом почти не видно народа, если не считать десятка неизменных нищих. Да и внутри, насколько она может разглядеть сквозь приоткрытые двери, немноголюдно. Мелькают желтые одеяния жрецов, да, кажется, есть еще пара-тройка молящихся. Более ни души.

Впрочем, Соня мало что знает о культе Митры. Возможно, для верующих существуют особые часы посещения храма, а она оказалась здесь просто в неурочный миг. Но как бы то ни было, отсутствие храмов, посвященных другим божествам, кажется ей удивительным. Или они тут молятся своему князю, считая правителя полубогом, как это заведено в некоторых восточных державах? Как там его имя, этого местного князька? Ксавиан, кажется… Да, забавно. Бог Ксавиан… Соня невольно хмыкает, представив себе толстого плешивого старичка, с ласковой суровостью взирающего на склонившихся в молитве подданных.

Но веселость тут же уступает место любопытству, когда она замечает какое-то движение на площади.

Первыми настораживаются нищие, между ними начинается какая-то суета, поклоны, Обращенные в сторону троих крепких мужчин в доспехах и с оружием в руках, в которых Соня узнает городскую стражу. Заинтересовавшись, ибо это первое достойное внимание происшествие, коему ей доводится стать свидетелем, Соня незаметно, по краю площади, придвигается ближе, чтобы иметь возможность увидеть и услышать все, что должно сейчас произойти. Но вопреки ее ожиданиям и тому, что Соне доводилось видеть в других местах, стражники отнюдь не принимаются разгонять нищих, — действо столь же неизменное, сколь и бесполезное. Вместо этого трое мужчин начинают поочередно обходить ряды попрошаек, что-то спрашивая у них, и те с униженными поклонами роются в своем рубище, показывая охранникам порядка какие-то небольшие предметы, которые Соне на таком расстоянии разглядеть не удается. Впрочем, она догадывается, в чем дело, и готова поставить десять золотых против глиняного черепка, что ее догадка верна. В Коршене гильдии, как видно, выдают особые патенты тем, кто практикует их ремесло, и это касается даже нищих. Не имея специального ярлыка с печатью, никто не имеет права заниматься здесь попрошайничеством.

И судя по всему, как раз такого нарушителя обнаруживают сейчас стражники. Один из них хватает за ворот мужчину лет пятидесяти или старше… Впрочем, под таким слоем грязи едва ли на лице его можно разглядеть точные приметы возраста.

Ветхая одежка трещит по швам, и ворот остается у стражника в руке; тот с брезгливостью отбрасывает тряпку прочь, словно опасаясь заразы.

— Ну вот, господин хороший, испортили мне одежонку! Кто теперь за это платить будет?!

Но стража порядка не так легко сбить с толку. С угрожающим видом он наклоняется к нищему.

— Зубы-то мне не заговаривай, Ларнак. В прошлый раз клялся, что патент будет непременно. Где он?

— Но, господин хороший, никак не успеть, — хнычет поименованный Ларнак. — Клянусь, к следующему обходу непременно выправлю. А пока посмотрите же сами, — грязной рукой он тычет на свою правую ногу, и Соня невольно морщится от отвращения при виде омерзительных струпьев и язв, покрывающих кожу неестественно — багрового цвета.

— Видите, господин, полное право имею, и без всякого даже, патента…

Стражник сурово взирает на нищеброда.

— А, старина Матшил лютует! — внезапно раздается где-то под локтем у Сони восторженный голосок, и, скосив глаза, она с изумлением обнаруживает пристроившегося поблизости мальчугана, который наблюдает за происходящим с неприкрытым детским восторгом.

Перехватив на себе взгляд Сони, он поднимает на нее глаза и заговорщически подмигивает:

— Ну, сейчас начнется.

Тем временем старший из стражников молча кивает своим товарищам, которые, не обращая внимания на вопли извивающегося нищего, хватают его за руки и с силой прижимают к земле. Остальные попрошайки расползаются в стороны, словно ничего не происходит, не делая попыток не то что вступиться за коллегу по ремеслу, но даже и просто возмутиться действиями стражников.

Матшил извлекает из ножен длинный острый кинжал и, не выказывая ни тени брезгливости, левой рукой прижав лодыжку нищего к земле, резко проводит ему по ноге лезвием ножа.

Соня невольно таит дыхание, готовясь к виду крови… Но вместо этого зрит чудо. Омерзительные язвы и струпья отваливаются, рассеченные кинжалом, словно сухая корка, обнажая чистую и здоровую плоть.

— Митра исцелил тебя, презренный лжец, — с этими словами, обтерев лезвие о рванину нищего, Матшил прячет кинжал в ножны, затем делает знак двоим своим товарищам отпустить обманщика; Стражники, поднимаясь с земли, перекидываются взглядом со старшим и, повинуясь его немому сигналу, принимаются рыться в больших кошелях, что висят у них на поясе. Первый достает небольшую медную дощечку с закрепленным на ней листом пергамента, второй — перо и походную чернильницу, также медную, от которой, не торопясь, откручивает колпачок и, обмакнув туда перо, предлагает Матшилу.

На поддельного калеку все эти приготовления действуют хуже, чем если бы он видел перед собой палача, натачивающего топор, Рухнув на колени, он принимается обливаться слезами, на сей раз неподдельными.

— Господин Матшил, добрый господин Матшил! — он делает попытку облобызать сапоги стражника, но тот брезгливо отступает на шаг, сосредоточенно что-то записывая на пергаменте. — Умоляю, господин Матшил, не делайте этого, смилуйтесь!

С высоты своего немалого роста, стражник бросает суровый взгляд на распростертого в пыли нищего,

— Ты получил второе предупреждение, Ларнак, как я тебе и обещал. Ты и сам знаешь, что это означает. Полагаю, мне нет нужды произносить это вслух.

С этими словами вся троица, неспешно развернувшись, уходит, чеканя шаг по булыжной мостовой. Нищие провожают их взглядом, затем поспешно отводят глаза от ползающего на камнях незадачливого собрата. Тот, впрочем, и не собирается взывать к их жалости или сочувствию, явно понимая все тщету таких попыток. Понурившись, он бредет прочь и, едва не задев Соню плечом, скрывается за поворотом.

Кроме нее и мальчишки за происходящим наблюдало еще человек пять народу, но когда представление заканчивается, все они молча разбредаются по своим делам, не обменявшись ни единым словом. Маленький постреленок также намеревается юркнуть в лабиринт городских улиц, но Соня придерживает его за плечо.

— Погоди, не торопись так… — На ладони ее сверкает медная монета, но тут же исчезает, прежде чем цепкая мальчишеская рука успевает ухватить вожделенный кругляшок. — Расскажи-ка мне лучше, что здесь произошло.

— А что тут рассказывать? — паренек пожимает плечами. Сейчас Соня видит, что он чуть старше, чем показался ей на первый взгляд. Должно быть, ему лет тринадцать-четырнадцать. Белобрысые, давно не стриженные волосы обрамляют тощее личико с заостренными чертами, с которого с невинной младенческой наивностью взирают на мир два широко распахнутых глаза. Но лукавая усмешечка на тонких губах подростка опровергает первое впечатление. Судя по всему, перед Соней тот еще пройдоха. Городской лисенок, знающий все и вся в этом каменном лесу.

— Нечего тут стоять, пошли, — парень тянет воительницу за рукав, и они неспешно спускаются вниз по улице, ведущей прочь от храма. — Меня, кстати, Мето зовут, а тебя как?

— Соня, — представляется та в ответ. — Я наемница. Ищу здесь работу. Может, посоветуешь что?

Мальчишка пожимает плечами.

— Обратись лучше к стражникам. Мне-то откуда знать.

— Не ври. Такие как ты знают все и всегда. Но впрочем, это и вправду не твоя забота. Лучше расскажи мне, что хотели стражники от нищего?

— Гильдейский патент требовали, чего же еще! — Мето взирает на Соню, словно на какого-то редкостного недоумка, поражаясь, что та не понимает столь простых вещей. — Если есть какое-либо увечье, то гильдия дает ярлык сразу, и мзда совсем небольшая, — все же снисходит он до пояснения. — Ежели руки у тебя нет, или глаза… Понятно, что работать все равно не сможешь, так что имеешь полное право нищенствовать.

— А этот Ларнак, выходит, обманщик, — смекает девушка. И стражники разоблачили его без особого труда. К тому же у него не было патента гильдии, что в общем-то неудивительно, учитывая поддельную язву на ноге.

— Но почему его не наказали, если это преступление? Его должны были отволочь в темницу, судить, в тюрьму посадить в конце концов, — продолжает недоумевать она.

— Так он же его записал, — смотрит Мето на Соню в совершеннейшем недоумении, но на сей раз та отвечает ему столь же изумленным взглядом.

— Записал?

— Ну да, сказано же, второе предупреждение.

— Так, и что потом…

— Два раза тебя записывают стражники, а на третий — добро пожаловать в объятия хромой старушки.

— Какой еще старушки? Что ты несешь?.. — все эти загадки уже порядком начинают раздражать Соню.

— Небо! И откуда ты взялась на мою голову, такая непонятливая?! — Мальчишка смеется, как видно, усматривая в этом нечто забавное, и злость воительницы лишь веселит его еще пуще. — Казнят его понимаешь… Оттащат на главную площадь перед дворцом. Петлю на шею накинут, и все. Здравствуй, хромая старушка… — Он заливается хохотом, словно в этой перспективе пареньку чудится что-то невероятно потешное, после чего требовательным жестом протягивает грязную ладонь. Соня безропотно опускает на нее медную монету.

— Не слишком ли сурово такое наказание бедняге нищему? — пожимает она плечами.

Мето, прекратив смеяться, с сомнением взирает на воительницу, словно поражаясь, как та может не понимать столь простых вещей.

— Но он же получил два предупреждения! Месьор Ксавиан говорит, что это справедливо. Любой преступник должен быть предупрежден дважды, кроме убийцы.

А, вездесущий местный божок, князь Ксавиан!

— И что же, — не скрывая иронии, осведомляется Соня… — За любое преступление грозит казнь после двух предупреждений?

— Ну да, конечно, а как же иначе? Человеку дают время, чтобы он осознал свою ошибку. Чтобы попробовал жить по-другому. Он может еще раз оступиться просто по слабости, потому что человеческая природа грешная и немощная. Но если он и третий раз совершит то, что запрещено, значит, он делает это по злому умыслу. Тогда он заслуживает самого строгого наказания.

Эти слишком взрослые речи в устах необразованного городского мальчишки кажутся Соне столь поразительными, что она невольно сбивается с шага. Затем понимает, что паренек попросту повторяет чужие слова, где-то и от кого-то слышанные им однажды. Однако это проливает свет на многое из того, что видела она в Коршене. Тут и впрямь делают все, чтобы люди «одумались» и научились жить честно. Пока Соня не может сказать, по душе ей это или нет, ибо хотя она всем сердцем стремится к порядку, но сперва нужно еще уяснить для себя, что именно под «порядком» понимают в каждом конкретном месте. А для владыки Коршена она еще не ведает, что есть добро, а что есть зло. И потому не рискнет высказывать суждение ни о его целях, ни о методах.

Впрочем, спохватывается она, князь Ксавиан интересует ее меньше всего. Ее послали сюда лишь для того, чтобы найти подходы к таинственной схоле Шакала.

Как бы лучше подступиться с этим вопросом к Мето? Задумавшись, она оборачивается к мальчишке… и внезапно с изумлением обнаруживает, что того уже нет рядом. Без прощания оставил ее, испарился в воздухе, словно маленький дух, привидение коршенских улиц… Впрочем, что за нелепая мистика?! Соня готова посмеяться над собой. Вон мелькнула вихрастая голова в конце улочки… Мето уже готов скрыться от нее в лабиринте проулков. Сама не зная зачем, она бросается за ним.

— Эй, постой, Мето, погоди!

Но он то ли не слышит ее, то ли наоборот прекрасно слышит, и потому прибавляет ходу. Достигнув перекрестка, Соня озирается по сторонам в поисках сорванца, но на улицах полно народу, ничего не разглядеть…

Внезапно взгляд ее выцеживает из толпы знакомую фигурку в бурых лохмотьях, и она устремляется в ту сторону. Рядом с Мето какой-то мужчина, на удивление прилично одетый. Стоя в неглубокой нише у какого-то дома, в полусотне шагов от Сони, они негромко разговаривают, и при этом мальчишка не перестает настороженно озираться. Заметив Соню, — увы, с такой огненно-рыжей шевелюрой ей тяжело остаться незамеченной даже в самой густой толпе, — он бесцеремонно толкает локтем своего собеседника и, тыча в сторону воительницы пальцем, что-то с жаром принимается втолковывать ему. Соня еще успевает увидеть, как из рук мужчины в подставленную ладонь подростка перекочевывает несколько монет… но затем толпа неожиданно делается на диво густой, и начинается целое столпотворение.

Вскоре Соня выясняет в чем дело. В нескольких шагах впереди тележка молочника врезалась прямо в зеленщика, который пятился со своей тачкой, стараясь подъехать поближе к лавке, торгующей овощами. Посыпались какие-то горшки, свертки и короба, принялась истошно вопить торговка, которой ослик, похоже, отдавил ногу, тут же появились вездесущие мальчишки, принявшиеся собирать и рассовывать по карманам просыпавшееся добро, невзирая на тычки, которыми щедро награждали их торговцы… в общем, во всей этой сумятице, когда Соня сумела вырваться из толпы, то разумеется не увидела ни Мето, ни его таинственного собеседника…

Махнув рукой, девушка разворачивается и направляется в обратную сторону, пытаясь найти какое-то объяснение всему случившемуся и вспомнить дорогу, по которой они с Мето забрели в эту часть города. Поглощенная разговором, она не слишком обращала внимания на те улицы, по которым они проходили, помнит только, что они сворачивали множество раз… а теперь задумывается невольно, учитывая все то, чему ей удалось стать свидетелем. Уж не вел ее Мето намеренно к какому-нибудь месту? Соня с подозрением оглядывается по сторонам. Но зачем, к чему такие сложности? Кому, вообще, могла понадобиться она, неприметная наемница, ничего из себя не представляющая, чтобы устраивать ради нее целое представление? И что именно должен был объяснить и показать ей Мето, — ведь, похоже, именно за это таинственный некто заплатил ему деньги…

Ломая голову. Соня пытается припомнить их разговор, но не видит в нем ровным счетом ничего, что она не смогла бы узнать в Коршене и без помощи загадочного сорванца. Нет, никакого объяснения, как ни бейся, не находится. Спустившись обратно по улице, она вновь оглядывается по сторонам. Абсолютно ничего подозрительного, не богаче, и не беднее других. Какие-то лавки, таверны… И постоялый двор.

По спине у Сони пробегает холодок. И, не сводя взгляда с вывески заведения, она медленным шагом подходит ближе.

На вывеске значится: «Равноденствие».